Сафонов Анатолий Егорович

Солдатские мемуары. Становление солдата

Мне довелось быть активным участником всей Великой Отечественной войны. Дневника не вел, да и до него ли было!

Однако память моя четко запечатлела всё виденное, перенесенное и пережитое. Желание осмыслить прошедшее - нужно будущему. Захотелось обо всем этом написать.

Начато в декабре 1977 года, окончено в мае 1978.

С волнением и радостью узнал заключение комиссии: годен для службы в армии и определен в артиллерию. Предписание обязывало 13 апреля 1941 года явиться в горвоенкомат для отправки в часть. По установившейся семейной традиции собрали небольшой стол, отметили это событие.

На следующее утро, попрощавшись, с мешком за плечами, стоял у порога и ещё раз осматривал родных и родительский дом. Только в этот миг почувствовал грусть, невольно подкатил комок к горлу. Рука, находившаяся на ручке, машинально открыла дверь, и я ушел. В то время не мог себе представить, что разлука предстоит долгой, а мне придется пройти через все ужасы войны.

После двухдневного сбора в военном городке военкомата поступила команда: «Выходи строиться с вещами». В общей массе колонны мы рассматривали всех. Картина пестрая. Радостные, что томительные дни сбора закончились, весело шутили, отпускали остроты. «Смотрите, смотрите, -выкрикивал неподалеку стоявший паренек. - Вон тот длинный каланча, с тонкой шеей, как крутит головой». Все обернулись, и ударил дружный смех. Высокий паренек сперва не понял, что это относится к нему, но когда догадался, смутился и ещё чаще закрутил головой с надетой шапкой и торчащими кверху ее ушами. «А вон-вон смотрите, - продолжал шутить все тот же паренек, - какой козырек у кепки, словно аэродром». Снова брызнул раскатистый громкий смех. Так продолжалось, пока не поступила команда: «Прекратить разговоры, смирно, равняйсь, шагом марш». Старались держать равнение, идти четким шагом, но это ещё не получалось.

Теплушки-вагоны подготовлены и ждали нас, мы погрузились. Повезло: попал в вагон, где несколько знакомых ребят. Мы считали себя городскими и стали действовать порасторопней, точнее, нахальней. Первым делом заняли нары наверху, поближе к окнам.

Но вот сумятица погрузки закончилась, все разместились. Раздался скрежет тормозных колодок, удары буферов; длинный паровозный свисток; мы тронулись. На какое-то время наступила гнетущая тишина. Каждый вспоминал своих родных и близких, расставание. Стук колес стал учащаться, вагончик заподпрыгивал на стыках, все ожило. Мы вышли из этого оцепенения. Вагон вновь ожил, наполнился разговором. Разместившись удобней на нарах, прильнули к маленьким окошечкам под крышей.

Перед глазами проплывали до мелочи знакомые картины, каждое дерево, канава, тропа. Миновали семафор, вот и будка обходчика. Родные места с детства,

А вот лежит обглоданная зайцами осина, всего несколько дней назад ходил на охоту и отдыхал на ней. Лес-красавец стоял ещё в снегу. Позже, во время войны, как пригодилось умение ходить в лесу и ориентироваться на местности.

В вагоне быстро перезнакомились. Высокий паренек, над которым смея­лись, попал к нам. Оказался добрый и душевный парень. Когда у нас стала кончаться домашняя снедь, он достал из самодельного чемодана калитки и колобок, сказав: «Ешьте, ребята, это мне мама наложила на дорогу».

Невольно вспомнил свою маму, какие она умела печь вкусные калитки. За время пути, лежа на деревянных нарах, вдоволь намяли бока, наговорились и напелись. Путь-дорога кончилась, приехали поздно вечером в город Киев. Раздалась команда: «Выходи строиться».

Торопясь и подталкивая друг друга, с любопытством выскакивали из теплушек. На враз ожившем перроне бойко зазвучали команды построения. Вышли на привокзальную площадь. Полумрак ещё больше разбирало любопытство, старались всё окинуть взглядом и рассмотреть. Серая громада вокзала с перронным козырьком показалась мрачной и загадочной.

Собранные в единую колонну, тронулись вдоль большой и длинной улицы. Шли очень долго. Команды следовали не отставать. Длинной и красивой улице, казалось, не будет конца. Позже узнали: шли по одной из центральных улиц Брест-Литовского шоссе. Путь закончился в конце улицы, где расположены «Красные казармы». Красная металлическая ограда кругом казарм, стройные и начавшие зеленеть клены вдоль нее создавали нарядный вид. У главных арочных ворот молочного цвета нас встретили представители части с красными повязками на рукавах, пропустили через открывшиеся фасонные металлические ворота, мы вошли в расположение Военного городка. Началась служба в армии.

Предвоенная служба.

Разместили в бараке, в котором, кроме деревянных нар, ничего не было. Выдерживался трехдневный карантин.

Первое, что бросилось в глаза, это идеальная чистота и порядок на территории городка. Дороги, тротуары, тропки тщательно подметены, вдоль обложены камешками, покрашенными белой известью. На чистых газонах начала пробиваться молодая зеленая травка. Мы стояли вдоль стены барака, грелись на весеннем солнышке в ожидании построения и следования на завтрак. Где-то рядом послышалась дружная песня, моментально повернули головы. По асфальтной дороге в направлении столовой шел строй бойцов. Подтянутые, четко чеканя шаг, залихватски с присвистом пели строевую песню. Заворожено, с завистью провожали их взглядом. Подумалось, неужели и мы будем ходить так красиво с песней?

Карантинный срок кончился, нас повели в баню. Теперь шли днем, уже по знакомой улице до самого Крещатика. Настроение бодрое, любовались красивыми домами, скверами, бульварами. Стройные каштаны вытянулись вдоль улицы, поблескивая свежей, молодой зеленью. Весна вступила в свои права.

Старинная, большая и вместительная гарнизонная баня находилась далеко в центре города. Старослужащие бойцы, утирая пот и стрекоча машинками, нагладко стригли наши головы. Почесываясь от колющихся волос и посмеиваясь друг над другом, вбегали в мыльное отделение. Мылись с наслаждением и удовольствием. Свое белье, одежду свернули и перевязали, прикрепив выданные бирки. Последнее увезли на склад для хранения. Чистые, розовощекие стояли в очередь, получали новенькое, с иголочки, белье и обмундирование. Нас особо не торопили, одевались, всё примеряя и осматривая. Старослужащие бойцы снисходительно посмеивались про себя, посматривая на нас. Особенно когда стали наматывать новенькие байковые портянки. Навыка не было, накручивали, кто как мог. Один из бойцов не вытерпел, стал показывать, разъясняя важность этой процедуры: иначе сотрете ноги. Наконец полностью оделись. Улыбаясь, рассматривали друг друга. С радостью смешалось волнение. Все одинаковы в новом обмундировании, с раскрасневшимися лицами, не узнавали друг друга. Построенные во дворе бани по росту, впервые почувствовали себя бойцами. Как ни старались, но четкого строя не получалось. Часто сбивали ногу, наступали друг другу на пятки. Новые кирзовые сапоги на ногах сидели как колодки - не слушались, каблуки высекали на булыжнике искры. Новая амуниция скрипела и давила, чувствовали себя неуверенно.

Военный городок большой. Располагались здесь артиллеристы, танкисты, авиация, пехота. Помещений явно не хватало. На отшибе под наши казармы были переоборудованы старинные конюшни прочной постройки из красного кирпича. Внутреннее убранство давало представление о строгости, четкости, рациональности и порядке в армейской жизни. Ничего лишнего. Во всю длину казарм широкий проход. По сторонам из свежевыстроганных досок нары в два этажа. У входа пирамидка с винтовками и место для дневального.

Жизнь пошла по строго установленному распорядку. Время заполнено до предела. Учеба, различные походы и упражнения, позднее и несение караула. Спешно проходили курс молодого бойца. Непривыкшие сильно уставали, с трудом дожидались команды «отбой». Свободно стали ходить строем, делать различные повороты, отдавать честь. Благодаря занятиям на снарядах мускулы стали упругими. Молодое здоровое тело послушно выполняло различные упражнения. Легко и четко взлетало на турнике, выполняя фигуру «склепку». Были и такие, которые с трудом осваивали это. Таким доставалось, всем «отбой», а их выводили заниматься на плац. Все эти занятия развивали силу, вырабатывали выносливость и расторопность, так необходимые воинам. По мере службы требования стали жестче. Во время подъема должны укладываться в отведенное время: заправить постель, одеться и встать в строй. Многие вначале не успевали. Украинец старшина-сверхсрочник любил потренировать таких. Не обошла эта участь и меня. По команде «подъем» начинает твориться невероятное. Одеяла летят в сторону, все вскакивают, сопя натягивают шаровары, пихают ноги в сапоги, заправляют постель, на ходу надевают гимнастерку, затягивают ремень, пулей бегут в строй. Сверху с нар прыгают полусонные прямо на голову, сапоги путают, хватают чужие. Были и хитрецы, сапоги надевали на босу ногу. Всевидящий старшина быстро находил таких, сконфуженных, выставлял перед строем. Тренировал отдельно.

Запомнилось одно злополучное утро. Старшина, подал команду «подъем», которая ворвалась в сон, как выстрел. Вскочили, стали одеваться. Торопился изо всех сил, но видно, ещё недостаточны были навыки. В отведенное время не уложился. Услышал над головой насмешливый голос старшины: «Не успеваешь, встань в сторонку». Товарищи построились и пошли на физзарядку. Старшина занялся мной. Дает команду «отбой». Быстро расправляю постель, снимаю одежду, складываю, укладываю на тумбочку. Ложусь в постель под одеяло. Сразу же раздается команда «подъем». Вскакиваю, торопясь заправляю постель, одеваюсь. Передо мной стоит старшина в хромовых до блеска начищенных сапогах, правая нога выставлена вперед и постукивает носком о пол. Держит часы со светлой цепочкой -смотрит. Не успел. Снова команда «отбой». Вновь в спешке повторяю все. Так четыре раза. Старшина испытывал удовольствие. Расстроенный, недоумевая, с обидой смотрел на него. На прощанье старшина сказал: «Теперь будешь успевать».

В дальнейшем стал успевать. Однако какое-то время вынужден был хитрить. Стал просыпаться до сигнала «подъем» минут за 10-15. Потихоньку, как и сосед по нарам, под одеялом натягивать шаровары. Не знающему службы всё это вначале казалось странным, нелепым и обидным, но постепенно привыкали, все становилось обычным и необходимым. Стали учить ездить верхом на лошадях. Бойцы, те, что из сельской местности, или кто имел дело с лошадьми, делали это с радостью, с удовольствием.

Я не имел понятия, что такое сбруя, седло, уздечка. Совершенно не мог ездить верхом. За закрепленными лошадьми ухаживали, чистили, водили купать на пруд, расчесывали гребешком. Уход отменный, порой не было времени так смотреть за собой.

Лошади в основном «старые служаки». Умные и выученные, тех, кто умел обращаться, понимали с малейшего движения. Первое время я боялся подходить к ним. Над такими посмеивались. Постепенно стал привыкать, действовать смелее. Товарищи просили и выбирали лошадей строевых, поподжаристей и резвей. Был рад, что лошадь досталась ездовая, старая и спокойная. Серого цвета, пузатая, с большими копытами по кличке Должник. Позднее закрепили лошадь моего непосредственного командира по кличке Жданка. Вот это была лошадка! Бурого цвета, стройная, уши всегда стояли прямо, глаза навыкате умно смотрели. Научился надевать уздечку, седло, регулировать стремена, садиться и слезать. Однако езда ещё освоена не в совершенстве.

Ездой часто руководил старший политрук, большой любитель верховой езды. До ипподрома следовали мелкой рысцой или шагом, строго выдерживая строй. На ипподроме политрук впереди на белой стройной лошадке приподнимался в седле и зычным голосом подавал команду: «Рысью, интервал пять линейных, за мной марш». Ударял шпорами, скакун
поднимался на задние ноги, на мгновение замирал и пускался вовсю рысью. Кони дружные, выдрессированные, мгновенно бросались вслед. Как ни старался натягивать уздечку своему Должнику, он все равно рвался вперед, не
отставая от других. Первое время на меня было смешно смотреть. Сидел неестественно, бросало из стороны в сторону, хватался руками за гриву, седло сильно било по заднице, голова болталась, трясло, все внутренности содрогались. Постепенно стал чувствовать себя увереннее, сидел прочно, в такт приподнимался на стременах, малейшим движением уздечки управлял.

Не обошлось без происшествий. Один раз сильно упал. Кони шли галопом. Вдруг впереди небольшая канава Должник перемахнул. Не успев сориентироваться и занять правильную позу, вылетел из седла и через голову Должника кубарем полетел на землю. Все это произошло мгновенно, не успел сообразить, сгоряча вскочил, но голова закружилась - упал. Ушибся сильно. Подскакавшие бойцы, смеясь, помогли подняться. Должник стоял тут же, как вкопанный, седло висело на боку. Хитрая была лошадка. Надену седло, начну подтягивать подпруги, возьмет и надует живот. Думаю, подпруги натянуты хорошо. Сел, поехал, он ослабит живот, и седло сползет набок. В дальнейшем научился: коленом или носком сапога тыкал в живот и тут же мгновенно затягивал подпруги.

Первое время еды явно не хватало. Организм входил в режим и норму. Суп в бачках, кашу, чаще гречневую, и стопки нарезанного хлеба подбирали начисто. Заметно поправились, физиономии округлились. В баню ходили всё в ту же. Это считалось праздником. На какое-то время отвлекались от будничной жизни, могли посмотреть на город и гражданских людей.

Город расцвел, покрылся зеленью. Все выглядело нарядно. Шли с песней. Ах! Как мы пели! «По широким московским просторам, по московским большим площадям», или «Бей, винтовка, метко, ловко, без пощады по врагу». Запевала выводил, остальные дружно подхватывали. На тротуарах прохожие останавливались - смотрели, с балконов махали руками. Чеканя шаг, чувствовали радость.

Заканчивался курс молодого бойца, готовились к принятию присяги. В конце мая в торжественной обстановке приняли присягу. Служили теперь наравне со старослужащими. Ходили в наряд, к занятиям прибавились специальные дисциплины.

Окончательно определили в топовычислительное отделение, которое состояло из трех бойцов и командира, старшего сержанта Беззубова. Высокого роста, стройный, подтянутый, говоривший гортанно, баском и не чисто по-русски. Специальность знал в совершенстве. Нам, новичкам, сразу сказал: «Вы не забывайте, вычислители - это «интеллигенция» на батарее». Вторым молодым был Володя Мартьянов, земляк-северянин. Мы подружились. Беззубов начал учить специальности вычислителя. Прошли устройство и пользование буссолью, чтение карты, ориентирование на местности. Все это с интересом и быстро усваивали. Дошло до построения и вычерчивания углов. Появились новые термины: синус, косинус, тангенс, котангенс... Это не укладывалось в голове. Уйдем на учение в поле. Беззубов чертит прутиком на земле окружности, различные углы, рассказывает. Мы с Володей внимательно слушаем, напрягаем ум, но ничего не можем понять. Спрашивает: поняли? Нет. Снова объясняет. Поняли? Снова нет. Тут уже не выдерживают его нервы: «Черт знает, каких людей дали, турки в душу мать»... Мы, потные от напряжения, сконфуженные, переминаемся с ноги на ногу. Однако учеба продолжалась.

Пошли в первый наряд караульной службы, дневальными и дежурными. Тщательно приводили в порядок обмундирование, подшивали воротнички. После гарнизонного построения, нас команда семь человек, направилась дежурить на кухню. Мы, молодые, обрадовались, подумали: поедим чего-нибудь вкусненького. Старослужащие посмеивались над нашей наивностью. Приступили мыть посуду, столы и пол. В завершение пошли мыть туалет. Брезгливо переглядываясь и морщась, иронически говорили между собой; «Ничего себе, попробовали вкусненького». В дальнейшем поняли, что должны не брезгуя, уметь делать все. Перестали удивляться и возмущаться, формировалась наша воля выполнять любое задание.

Плотно подкрепившихся наваристым борщом и кашей, сильно уставших, отпустили поспать часа на два. Только разоспались, надо идти снова, заставляя себя большим усилием, кажется, ничего бы не надо, только выспаться. Зевая и чертыхаясь, пошли получать продукты, рубить мясо. Молодых посадили чистить картошку. В углу разделочной комнаты лежала на цементном полу большая куча картошки. «К пяти утра должна быть почищена», - сказал дежурный. Удивились и подумали, что шутит. Однако это была не шутка. Чистили, бачок за бачком, а куча не убывала. Пальцы рук задеревенели, появились ссадины и мозоли. Чистили, не отходя, спины и шеи свело, трудно стало повернуться и подняться. Проклинали эту картошку, не знали, когда будет конец. В открытую дверь видно: пришел повар, стал надевать халат. Заглянув к нам, сказал: «Мало начистили».

Невыспавшиеся и утомленные однообразной работой, все в один голос сказали: «Работаем не вставая, посмотри, какие ссадины на пальцах». Повар-еврейчик ушел и, видно, переговорил с дежурным. Пришли помогать старослужащие. Среди них был рядовой Цыганков, о нем уже наслышались. С гауптвахты не выходил. То за воровство, то за самовольные отлучки, то за невыполнение приказов и пререкания. Последний раз сидел десять суток на городской гауптвахте строгого режима. Он сел для виду, но чистить и не думал. Наконец, с картошкой расправившись, даже не верилось, что осилили. Все облегченно вздохнули. Вышли на улицу перекурить. Столовая стояла в стороне от городка, и возле нее начинался красивый парк с большими старыми деревьями.

Какая прекрасная картина открылась в это раннее утро! Сквозь молодую листву деревьев поднималась алая заря, небо ясное, молочно-голубое, воздух свежий, чистый и янтарный. Все это дополнялось безудержным пением соловьев. Стояли завороженные; усталость стала проходить, забылась. Недолго пришлось наслаждаться такой красотой, ждала работа.

Вновь выносили очистки, мыли полы, наводили порядок. Повар с помощниками загружали баки, готовили еду. Произошел смешной случай. Повар принес обработанную курочку. Открыл массивную крышку бака, где готовил суп. К выступающему стерженьку крышки привязал на шпагате курочку. Закрыл крышку... Курица прела над супом. Это подсмотрел Цыганков. Когда курица упрела, выбрал момент (повар отлучился), открыл крышку, ножом срезал веревочку и забрал курицу. Мы это все видели. Довольный и усмехаясь, пригрозил нам не говорить. Наблюдаем. Пришедший еврейчик-повар, потирая руки и предвкушая курицу, открыл крышку. Увидал только обрезок веревки. Лицо его преобразилось в удивлении. Побежал, взял черпак, стал искать курицу в бачке. Мы едва удерживались от смеха. Поняв, что курицу украли, прибежал к нам, весь красный и разгневанный. Закричал: «Кто это сделал?» Отвечали: «Ничего не знаем». Долго на кухне стоял шум, повар давал всем разное.

Дневальство на конюшне оказалось куда труднее. На большие конюшни, вместимостью около пятидесяти лошадей, назначались четыре человека, а ночью два. Обязанность дежурных не только смотреть за сохранностью лошадей и снаряжения, но и поддерживать постоянно идеальную чистоту. Метла и носилки не выпускались из рук. Передохнуть за сутки предоставлялось часа два-три. Вторую половину ночи напарником оказался боец-чеченец, плохо говоривший по-русски. Половина конюшни под моим контролем, другая его. Ночь теплая, темная и душная. Ворота раскрыты настежь. Электролампочки освещают внутри конюшни. Подойдешь к воротам, выглянешь наружу, все покрыто черной пеленой мрака. Прохаживаясь и хлопоча возле лошадей на своей половине, изредка посматривал в сторону напарника-чеченца.

Высокий черный чеченец с горбатым носом и большой головой, тоже ходил возле лошадей и что-то делал. Хотя находились в движении, но сон одолевал. Сквозь ряды лошадей на половине чеченца в дверях увидал силуэты вошедших. Вошедшие стали выкрикивать: «дневальный!» Не дождавшись ответа, направились на мою половину, продолжая звать дневального. Выбежав в проход, доложил: «Я здесь». От приближающихся услышал брань и угрозы. Ко мне подошел дежурный по гарнизону. Молоденький, чернявый с красивыми чертами лица лейтенант, командир батареи. У меня в голове никак не увязывалось, как может такой красивый человек так кипятиться и ругаться. Возле него стоял сержант, начальник караула. Ошеломленный, стою, вытянувшись по струнке.

Молоденький лейтенант продолжал высказывать недовольство: «Плохо несете службу, я вас на гауптвахту, под суд. У вас увели лошадь и унесли комплект сбруи. Где второй дневальный?» Испуганный и удрученный, пояснил: только что был здесь. Не мог понять, в чем моя вина. Пошли искать дневального. Заглядывая во все закоулки, лейтенант выкрикивал: «дневальный!» Заглянув за открытую массивную дверь, увидал его спящим. Чеченец, прислонившись плечом к стене и присев, крепко спал. Дальше все произошло мгновенно. Рядом вдоль стены стояли брезентовые ведра-торбы с водой на случай пожара. Лейтенант схватил одну из торб и надернул на голову спящему. Все выбежали из конюшни. Оставшись один, спрятался в угол за сено. Чеченец вскочил и, видно, совсем обезумел. Насилу стащил торбу с головы. Весь сырой, взлохмаченный с одуревшими глазами, пробежал сперва в одну, потом в другую сторону конюшни. Схватил подвернувшиеся вилы, бормоча и выкрикивая что-то на своем языке. Долго не мог успокоиться, искал, кто это сделал.

Времени прошло много, около двух часов. Стало светать. Вновь появились дежурный, начальник караула и разводящий. Выяснилось, пропажи не было. При разводящем боец-ездовой запряг лошадь и уехал в пекарни. Облегченно вздохнул. Впечатление после всего неприятное, неулегшееся волнение и какая-то обида наполнили душу. Рад, что все цело, но зачем так глупо поступили. Чеченец подозрительно посматривал на всех. Чувствовал свою вину и понял: спать на посту нельзя, может быть хуже.

На стрельбище из винтовок стреляли по мишеням. Стрельбой остался доволен. Все мишени поразил - я в этом деле имел навык. Постепенно осваивали армейскую жизнь, служба шла своим чередом. Киев очень понравился, про себя мечтал: «Отслужу и поступлю работать где-нибудь на заводе». Рядом с территорией казарм, через улицу, расположена фотография. Сфотографировался вместе с дружком по службе, земляком Колей Кузнецовым. Он погиб в первые дни войны. Выслал фотографию родным. Выглядели молодыми, здоровыми, возмужавшими. Не предполагали, что для многих фотографии эти последние.

Двадцать второе июня 1941 года - день нападения фашисткой Германии -начался для нас обычно. После подъема шли на плац делать обычную утреннюю физзарядку. День выдался теплый, солнечный, чистое голубое небо. Аккуратно выполняются упражнения, мелькают белые нательные рубашки в ровных рядах, с наслаждением вдыхаем свежий, бодрящий утренний воздух, любуемся голубым небом. Неожиданно в небе услышали нарастающий гул самолетов. Задрав головы, на большой высоте увидали два самолета. Нарушая тишину, как-то необычно ударили зенитные орудия. Небо покрылось морем белых облачков-разрывов. Не зная, что происходит, стояли и с любопытством смотрели. В души закралась тревога. «Это происходят учения», - стали говорить все.

Самолеты, сделав разворот, пошли на снижение. Вдруг раздалось несколько оглушительных взрывов. Как узнали позднее, это были фашистские самолеты и бомбили неподалеку находившийся завод «Большевик».

Великая Отечественная война 1941-1945 гг.

Официально о начавшейся войне узнали, прослушав в двенадцать часов дня правительственное сообщение по радио. Сразу же на складе получили винтовки, патроны, противогазы, каски, саперные лопатки. Вечером с материальной частью погрузились в эшелон и отбыли на запад. Настроение боевое: моментально разобьем фашистскую гадину, война долго не пройдет. В то время не представляли, какой сильный и коварный враг. На второй день войны выгрузились западнее города Тернополь. Едва успели разгрузиться, заехать в расположенный рядом лесок и замаскироваться, как налетели вражеские самолеты. Стали бомбить станцию. Благодаря быстроте и четкости разгрузки удалось заблаговременно уйти из-под бомбежки. Сходу оборудовали огневые позиции батарей, заняли оборону. Было тихо. Высланный дозор докладывал, что противник не замечается. Волнуясь, ждали встречи с врагом в наспех вырытых цепочкой ячейках.

Распоряжения, команды и весь разговор велся вполголоса. Старались меньше создавать шума, чтоб не обнаружил враг. Затаившись, всматривались и вслушивались в ночную темноту. Мысль рисовала картину встречи и боя. Неизвестность, томительность ожидания и зловещая тишина действовали угнетающе. Утомленных, под утро стал одолевать сон.

Высланная разведка доложила, что враг изменил направление. Прорвал слабо укрепленные фланги, обходит. Коварный враг, хитрый, уклонился от встречного боя. Неспавшие и злые, вылезали из ячеек. Досада и недоумение.
Проселочными дорогами с предосторожностью стали выходить из начавшегося окружения. Впервые на ходу завтракали из походной кухни.

Отходя и маневрируя, вечером вошли в небольшой населенный пункт. Влились в разрозненные отходящие подразделения. Неожиданно с чердака одного из домов в спины отходящей колонны фашистские лазутчики открыли стрельбу из пулемета. Внезапность породила панику, люди шарахнулись в сторону. Несколько убито и ранено. Следовавшие по обочине дороги два танка развернулись, «нащупали» чердак и прямой наводкой расстреляли. Не вступая в бой, двигались всю ночь. На рассвете оказались в редком высоком лесу, заросшем колючим и густым кустарником. Поступила команда прочесать лес. Предосторожность необходима. Враг постоянно забрасывает парашютистов. Выставив охрану, сделали двухчасовой привал.

Изнуренные переходом, неспавшие люди моментально попадали на землю, не снимая амуниции и вооружения. Винтовки с привернутыми штыками зажаты между ног. Небольшой отдых не принес облегчения, тело ныло и гудело.

Во второй половине дня вновь выступили. Проселочная дорога извивается зигзагом, по которому идут колонны, утопая в пыли. Вокруг сплошные до горизонта поля, покрытые высокой рожью, гречкой и клевером. Погода ясная, теплая и душная. Солнце печет неумолимо. Небо васильково-молочного цвета, ни облачка. Обливались потом, грязные, соленые ручейки стекают по лицу и щиплют глаза. Слабое дуновение ветерка доносит запах ржи, цветущей гречи и клевера. Приятный запах дурманит и без того тяжелую голову.

Изредка попадаются села. Жители, особенно пожилые женщины, выходили со слезами навстречу. «На кого вы нас, сыночки, покидаете?» Тяжело смотреть и им в лица. На ходу совали, кто крынку с молоком, кто яйца, хлеб и сало. По неизвестной нам причине, маневрируя, продолжали отходить остаток дня и всю ночь. Утром вышли к старой государственной границе в районе города Старый Константинов. Селения стали реже, видны следы поспешной эвакуации. На улицах безлюдно, только ветерок гоняет возле административных зданий ворохи различной бумаги. А дальше вновь обширные степи с богатым урожаем. Водоемы очень редко. Кони и люди мучились от жажды. От утренней росы клевер блестит россыпью бисера в лучах восходящего солнца. На ходу срываем клевер, обсасываем. Все выше солнце, роса исчезла, не стало и этой возможности утолить жажду.

Измотанные походами и маневрами, шли, понурив головы. Уставшие люди и лошади похудели и осунулись. Слой пыли с потом покрыл лица, превратив их в пепельно-серые. На гимнастерках выступила белыми пятнами соль. С трудом переставляем избитые ноги в мозолях и ссадинах. Нас тревожило, почему не вступаем в бой? Сколько можно отходить? Поползли панические слухи. Но это были цветочки, ягодки ждали впереди. К физическим трудностям добавились моральные. Тяжело переживая горечь отступления, видя необозримые поля с урожаем, с досадой думали: все остается врагу. Однако, отходя под натиском превосходящего врага, в душе верили — придет время, вернемся, как победители.

Первый бой.

Враг наседал. В полдень, даже не копая укрытий для орудий, прямо в клеверном поле развернулись и дали бой фашистам. Орудийные расчеты заняли места у пушек, быстро подготовились к стрельбе. Распряженных коней отвели по соседству в небольшую балку. Все остальные выдвинулись вперед, окопались. Перед нами сбоку небольшое село с протекающим ручьем, вдоль него уже заняли оборону пехотинцы. В сторону врага возвышалось поле и упиралось в лесок. Позицию выбрали удачно. Только заняли оборону, как услышали приближающуюся стрельбу вражеских орудий и минометов. Фашисты обрушили огонь на село. Следом из леса показалась пехота противника. Фашисты двигались цепочкой во весь рост, нагло, не прикрываясь, на ходу давая очереди из автоматов.

Дана команда не стрелять, мы притаились, выжидали. Расстояние сократилось. Подпустив врага, занявшие оборону по соседству с нами пехотинцы открыли интенсивную стрельбу из винтовок и пулеметов. Фашисты не рассчитывали встретить такого мощного и неожиданного огня. Просчитались и быстро отступили обратно в лесок. На какое-то время наступила тишина. Ободренные, мы ликовали. Короткое затишье разнеслось громовым эхом. Лавина огня обрушилась на наши укрепления. Выстрелы, свист снарядов, вой мин, разрывы. Все это слилось в сплошное уханье и содрогание. Затянуло дымом. Появились раненые, но пехота рубежей не сдавала.

Неожиданно левее села, напротив нас, вновь появились фашисты. Шли отдельными группами, наклонившись вперед. Рукава рубах закатаны до локтя, автоматы в руках, сбоку болтаются какие-то металлические цилиндры. Позднее узнали - противогазы. У отдельных каски на головах и блестят на солнце, у других пристегнуты к поясу. Те, что с касками на головах, (почему-то сразу создалось впечатление), как нарядившиеся черти. Впервые так близко рассмотрели фашистов. Расстояние сокращалось, нами овладело волнение. В напряженной тишине по цепи передали: подпустить поближе, стрелять по команде. Винтовки положены на бруствер, целились. Фашисты, не подозревая засады, думали обойти село и пехотинцев сбоку. Расстояние сократилось до 50-80 метров - «Огонь!» - прозвучала команда. Ударил дружный залп. Сраженные меткими выстрелами, ткнулись в землю шедшие впереди фашисты. На мгновение наступавшие замерли. Неожиданная плотная стрельба из укрытий остановила фашистов. Дрогнув, бросились удирать, отстреливаясь, падая и спотыкаясь. На поле остались трупы.

Первая встреча с врагом, первый скоротечный бой. Мы выиграли. Возбужденные и радостные, испытавшие уверенность. Первый страх прошел. Опомнившись, немцы выкатили на опушку леса пушки для прямой наводки, обрушив шквал огня. Впервые увидел рядом рвущиеся снаряды и мины. Необстрелянному, неопытному, много не понимавшему, любопытно посмотреть. То и дело высовывался из ячейки. Осколки с визгом пролетали и тыкались в землю. Затянуло дымом, на зубах скрежетала земля, до тошноты пахло толом. В ответ ударила наша батарея. Шелестя, полетели снаряды. Огонь вели по немецким пушкам и лесу. Батарейцы стреляли слаженно, точно. Снарядов не жалели. Отвели душу за все невзгоды маневров и отхода. Со стороны немцев реже стали выстрелы и, наконец, затихли. Эта победа придала мужества и уверенности.

Наступил вечер. От балки, где укрывались лошади, принесли каши, хлеба, воды. Поужинали. Небольшой дозор выполз вперед. Остальные разместились на корточках в ячейках, зажав винтовки между ног.

Забрезжил рассвет. Близость врага, чувство опасности и схватка с ним заставляли преодолевать . гнетущую усталость и дремоту. Неожиданно почувствовал удары прикладом сверху по каске на голове. Резкий стук оглушил и без того обалдевшую голову, всполошился. Очнувшись и придя в себя, подумал: «Все, немец...»

Сверху слышу гортанный голос Беззубова: «Заснули, черт вас побери... Вылезай, немцы обошли, снимаемся». Он бегал вдоль ячеек, поднимал дремавших. В спешном порядке запрягли лошадей к орудиям и повозкам. Полями и проселочными дорогами тронулись. Вскоре узнали: находившаяся правее вторая батарея окружена и уничтожена. Фашистские танки обходили и нашу батарею, беря в кольцо окружения. На какое-то время опередили и вырвались через горловину окружения. Потерь не было.

Тяжесть отступления.

На проселочной дороге и ее обочине образовалась колонна из различных подразделений. Все перемешалось и двигалось в одном потоке: орудия, повозки, верховые и пешие. Двигались долго, постепенно рассасываясь и упорядочиваясь. Поздно вечером в поле сделали привал. Коней не распрягали, сняли удила и дали возможность кормиться клевером. К общему удивлению и радости, отыскалась походная кухня. Повар, проворно орудуя черпаком, разливал всем в подставленные котелки крупяной суп. Не думали, что последний раз довольствовались из кухни. В дальнейшем.события сложились так, что кухни больше не видели. Поев, смертельно уставшие, попадали на землю. Отдых короткий. Вновь выступили. Большим усилием воли заставляем себя передвигаться. На лошадей смотреть жалко, насилу тянут повозки и орудия.

Крепко запомнился случай. Отдыхая, винтовку положил возле себя на землю. По команде «поднимайсь», встал и заковылял к дороге. Вдруг, как электрическим током передернуло, почувствовал: не хватает обычной тяжести винтовки на плече. Винтовку оставил, где лежал. Откуда только взялась сила? Побежал обратно, не чувствуя боли в ногах. Винтовку захватил один из бойцов. Увидав бегущего и возбужденного меня, кричит: «Возьми, разиня!» Обрадованный и сконфуженный, взял винтовку, накинул ремень на плечо, крепко прижал к боку. В дальнейшем, в каких бы ни был переплетах, такого не случалось.

Мужества и выносливости у нас было достаточно. Однако в начале войны преимущество было у врага. Подвижностью и маневренностью враг опережал. Танки и мотоциклисты все время обходили и наносили неожиданные удары с флангов и с тыла.

Лошади, загнанные, стали падать. Нам, принявшим первый натиск врага, стало ясно, какая может быть подвижность, скорость, выносливость и надежность запряженных к орудиям и повозкам и измотанных лошадей против стальной громады танков. На лихой тачанке против стали и брони устоять трудно. Не те времена и не та война.

К полудню вошли в большое село, сплошь забитое отступающими. Устроились возле дома, в котором, оказалось, размещалась пекарня. Женщины-пекари вынесли буханки свежевыпеченного хлеба. Погодя принесли сливочного масла. Как мы были благодарны этим добрым женщинам. В глазах их тревога и сочувствие.

Достать воды для лошадей - проблема, возле колодцев большое скопление. С трудом набрав воды, напоили лошадей, поделились хлебом. Распряженные кони стояли у повозок. Первый раз за все время сняли разбитые сапоги, разложили истертые портянки проветриваться. С босыми натруженными и кровоточащими ногами залезли в тень под повозки отдохнуть. Какое блаженство! Однако оно оказалось недолгим. Над селом появился немецкий самолет. В дальнейшем узнали, что этот самолет прозван «рамой». «Рама» без конца кружила над селом. Чего это она кружит? Недоумевая, подняв головы, выглядывали из-под повозок.

Неожиданно в воздухе над селом раздалось несколько оглушительных разрывов, образовав черные клубы дыма. Опытные и бывалые бойцы предупредили: сейчас начнется обстрел. «Рама» корректирует стрельбу. Действительно, на село обрушился шквал огня. Снаряды рвались везде: в селе и по дороге, ведущей из него. Поднялась сумятица. В спешке и тесноте разворачивали повозки орудия. Все спешили выехать из-под обстрела. Образовались заторы и пробки. Скопление большое. Разрывы снарядов косили людей и лошадей. Оказавшись внезапно в ловушке, бессильны были что-нибудь сделать. Понеся потери, батарея вырвалась из-под обстрела и в беспорядочном потоке выехала за село.

Разгоряченный ездой Беззубов, морща лицо от боли, слез с коня. «Садись, больше не могу, всю задницу стер». Я, обрадованный залез в седло. Беззубов неестественной походкой шел рядом. Выхоленная Жданка изменилась. Грязная, худая, прихрамывала на ногу. Взгляд все тот же умный. Проехать удалось немного. Вновь появилась «рама». Со злостью открыли по ней стрельбу из винтовок, но что сделаешь из винтовки по ее броне.

Дальнейшие события развернулись неожиданно, быстро и трагически. Дорога делала поворот промеж откосов. Прорвавшиеся танки и мотопехота с тыла выскочили на возвышение. Отступающие оказались на виду, как на ладони. Сверху в упор открыли стрельбу. Зажатые в горловине между откосами, не могли развернуться в тесноте для ответного удара. Задняя часть колонны, не поняв в начале, в чем дело, напирала. Отчаянным рывком, понеся большие потери, передняя часть колонны прорвалась. Остальная отхлынула назад к селу. В завязавшейся заварухе Беззубов сказал: «Слезай с коня».

Возле села обнаружили несколько невысоких, узких, длинных и не заросших балок-рвов. Устремились в эти балки, рассредоточились, вышли из-под обстрела. Двигаясь цепочкой в один ряд, на ходу перевязывали раненых. Но вот балки кончились. Уперлись в ржаное поле, простирающееся до самого горизонта, откуда длинным шлейфом тянулся черный дым, заволакивая небосвод. Обрадовались, подумав, что в высокой ржи легче маскироваться. В дальнейшем не рады были этому полю. Шли, шли, а конца ему нет. Колосья в кровь исцарапали лица и руки. Наконец поле кончилось, уперлись в проселочную дорогу, по которой вереницей двигались отступающие. Влились в общий поток.

Пожар стал ближе, запахло гарью. Вышли, как оказалось, к городу Казатин, где был пожар. Возле элеватора горела положенная гречка. Прямо под открытым небом возвышалась гора ее. Сторона, облитая бензином, горела интенсивно. Большие языки пламени поднимались ввысь, кругом стояла жара. С противоположной стороны пламени не было, но шел желтый удушливый дым. Здесь по земле пролегали дорожки из рассыпанной гречки. Местные жители таскали ее, кто, чем мог. С досадой и горечью смотрели на эту картину. Сколько пропадало добра, не успели вывезти, но и оставлять врагу нельзя.

Из Казатина отступающие повернули по различным дорогам. Не зная обстановки, повернули на север, в сторону Житомира. Поток уменьшился. Часть войск прикрывала отход, разрозненные группы вели ожесточенные бои.

Ранение.

Потрепанные войска перемешались, были плохо управляемы. Враг это чувствовал и наседал, не отрываясь. Во время одного из минометных обстрелов острая боль обожгла пах правой ноги, в сапоге появилась сырость. Упав на бок, я стащил сапог, трясущимися руками расстегнул ремень. Липкими от крови руками достал из противогаза пакет первой помощи. Стараясь не шевелиться, стал обтирать кровь возле раны. Увидел, как торчит светлый осколок величиной с ноготь. Стиснув зубы, нащупал шероховатую поверхность и с силой дернул. От боли в глазах поплыли красные круги, кровь пошла сильней.

Наложил подушечку и плотно перебинтовал. Морщась, поднялся, опираясь на винтовку.

Обстрел переместился в сторону. Яростно сигналя, по забитой дороге пыталась проехать легковая машина, но видя безрезультатность попыток, свернула в поле и тут же в низине забуксовала. Вылез стройный, подтянутый майор, стал требовать помощи. Бойцы, плотно облепив легковушку, вытолкали ее из ямы, но проехав ещё немного, машина вновь засела. Ехавшие бросили ее и присоединились к общей массе.

Повернули на Бердичев. Левой рукой я ухватился за повозку, правой опирался на винтовку, с трудом ковыляя. Подумалось: все, конец, больше нет сил... Мысль о плене встряхнула, заставила поднять голову. Ездовой на повозке дремал, опустив голову. Подняв брезент, я увидел, что в повозке раненые. Сунул винтовку и с трудом забрался под брезент. Ни разговоров, ни стонов не слышно, подумалось - уж не мертвецы ли, поскольку лежащий рядом показался холодным, но на большее сил не хватило, моментально уснул. Проспал несколько часов. Боль в ране притихла. Незаметно вылез и вновь заковылял рядом с повозкой. Взгляд наткнулся на знакомые лица. Расталкивая идущих и дремлющих на ходу людей, стал пробиваться к своим. Старослужащий, ездивший на пекарню за хлебом, узнал меня, и, спросив про рану, помог забраться на повозку. Она была нагружена металлическими ящиками с патронами и чемоданами с личными вещами. Где шли владельцы чемоданов -неизвестно.

В повозке осмотрел рану - из-под запекшейся корки сочится кровь. Ездовой оказался душевным человеком.

- Подожди, у меня есть немного спирта, - он протянул флягу. Я аккуратно протер рану, наложил новую повязку, оставшийся спирт выпил. Колотил озноб. Ездовой накрыл меня попоной, от которой сильно пахло лошадиным потом. Согрелся, стало легче.

Автострада Бердичев - Киев сплошь забита войсками, машинами, повозками. Если у какой-либо из наших глох мотор, люди, облепив, отодвигали ее в сторону или сталкивали в кювет. Над дорогой на бреющем полете, бомбя и стреляя, то и дело проносились фашистские самолеты.

При очередном налете все бросались в кюветы вдоль дороги и открывали беспорядочную стрельбу из винтовок. Один раз стервятника сбили - он пролетел низко над нами с дымящимся фюзеляжем и белыми крестами на крыльях, которые вызывали ненависть и отвращение.

В полях бродили брошенные лошади. Уставшие бойцы ловили их и ехали, но мне передвигаться верхом не позволяла рана. Изредка подсаживался в повозку.

Порядок почувствовали на подходе к Белой Церкви. Вырыты траншеи, противотанковые рвы, установлены надолбы. Стоят свежие войска. Подумалось: уж здесь-то фашисты получат по зубам. Миновали Фастов. Везде встречались свежие войска, не вступавшие в бой. Распыленные и рассеянные части, отходящие с боями от границы, пропускали в Киев на формировочный пункт.

Со своими двигаться было легче. Старший сержант Беззубов умудрился не растерять нас в круговерти отступления. Во время одной из стоянок он распорядился все лишнее с повозок выбросить, оставить лишь боеприпасы. Возник вопрос, как быть с чемоданами. «Вскрыть! - скомандовал Беззубов. -Если обнаружатся документы, забрать с собой». В чемоданах были личные вещи и запасное обмундирование. Очень кстати, так как наше пришло в полную негодность. Стали примерять, мне повезло: быстро подобрал одежду по росту. Сняли грязное, пропитанное потом белье. Надели чистое, припахивающее затхлостью от долгого лежания. Подошли и хромовые сапоги гармошкой, а пилотку поменял на фуражку. Выглядеть стали мы все франтовато, а оставшееся обмундирование обменяли у селян на хлеб и сало.

В Киев въехали с большим трудом. Тесноту и скученность усугубляли эвакуация оборудования и больших стад скота. Оставив нас в одном из переулков. Беззубов приказал никуда не отлучаться, а сам поехал в гарнизон узнать о судьбе нашей части. Вернулся к вечеру, ничего не выяснив. На другой день прибыли в формировочный пункт, располагавшийся в центре, сдали лошадей и повозки с боеприпасами. Ждать долго не пришлось. Появились представители из 168 артполка Резерва Главного Командования, отобрали нужных специалистов, построили и повели по мосту через Днепр в Дарницу. То и дело подавались команды ускорить шаг - налеты вражеской авиации следовали один за другим. Мельком оборачиваясь, прощался я с городом, где началась моя ратная дорога.

Новые люди.

В Дарнице нас погрузили в машину, которая доставила к новому месту службы под Борисполь. Построились в шеренгу. Подошел невысокого роста старший лейтенант в фасонисто сдвинутой набекрень фуражке. Быстро распределили по дивизионам. Здесь разошлись наши дороги с Беззубовым - жаль, хороший был командир, умный и волевой.

Прибыл на свою новую батарею, которая разместилась в лесочке на берегу Днепра. Старший лейтенант в фасонистой фуражке оказался ее командиром по фамилии Сердюк. Меня определили радистом-связистом во взвод управления. Когда раздалась команда на ужин, я растерянно озирался, никого и ничего не зная. Подошел боец:

- Пойдем на кухню.
- Ничего нет: ни котелка, ни ложки, - пришлось признаться.
- Ладно, поешь из моего.

Звали бойца Семен Коротких. Говорил медленно, баском, четко выговаривал каждое слово. Семен показал батарейную каптерку - крытый фургон на машине. Здесь размещался вещевой склад батареи, и при нем жил старшина.

Старшина запомнился с первого взгляда. Чернявый, поджаристый, высокий мужчина. Пристально вглядываясь в кого-либо, любил играть желваками. Форма ладно пригнана, сапоги начищены до блеска, воротничок белоснежный, словно не на войне, а в казарме. Обратился, как положено.

Старшина посмотрел иронично, отошел в сторону, повторяя: «Тэкс, тэкс», затем неожиданно выпалил: Карэкатура! Помолчав, добавил: Почему вы не в форме бойца? Я пояснил. Вновь послышалось - «тэкс, тэкс». Вам эта форма не положена. А почему стоите не прямо? Не могу, ранен...

При этих словах в дверях каптерки показалось миловидное личико санинструктора, как оказалось впоследствии - жены старшины.

Спросив мой рост и приказав снимать обмундирование, старшина полез в каптерку, попросив санинструктора осмотреть рану. Краснея, я указал место ранения.

- Не стесняйтесь, раздевайтесь, посмотрим...

Санинструкторша начала снимать грязную повязку. По мне побежали мурашки, я сконфуженно отвернул голову: «Дернул же черт ранить в такое место». Об этом, наверное, подумал и выглянувший из каптёрки старшина.

- Что же вы так запустили рану, - певуче спросила санинструктор, с гноем отдирая присохшую повязку. - Придется лечь, надо ставить турумб.

Взяла кусочек марли, смоченный марганцовкой, запихнула его пинцетом в рану. Я стиснул зубы. Наложили повязку, посоветовав меньше двигаться и не увиливать от перевязок.

Старшина забрал мое обмундирование, выдав все необходимое, причем сапоги дал не кирзовые, а яловые.

Первое время не беспокоили, не посылали на работу и в наряд. Стал набираться сил, рана затянулась тоненькой кожицей. Вместе с Коротких обучались работе на рации 6-ПК. Он это дело, знал и помогал мне. Когда несли тяжелую упаковку, смеялся: «Рация ПК-а отбивает спину и бока».

Боевой порядок батарей был готов к отражению врага в случае форсирования Днепра, но случилось так, что полк, не приняв боя, чтобы избежать окружения, вынужден был оставить занятые позиции и своим ходом перебазироваться ближе к Харькову, под Чугуев.

Разместились в вековом лесу на берегу Северного Донца. Построили из тонких жердочек жилье - аккуратные домики, разместившиеся побатарейно ровными улочками. Протянулись тщательные линейки, посыпанные песком и обставленные выгнутыми прутиками. Полк жил ещё инерцией мирных дней. Нелепыми казались эти линейки, ежедневный уход за ними и подметание. Что даст эта бутафория, кроме траты сил? Другое дело - занятия, они необходимы. В полк прибыло пополнение, люди приписного возраста, в основном из уже захваченных врагом районов.

На занятия ходили к Донцу, выбрасывали антенны, устанавливали между собой связь. Вдоль Донца обширные и богатые сады. Мне, северянину, такого прежде видеть не доводилось. Фруктов ели, сколько душа пожелает. Ко всему и на кухне питание хорошее. Затруднений в мясе не было - эвакуировалось много скота. Стали созревать огурцы, помидоры, арбузы. Помидорами буквально объедались. Большие, сочные, разломишь - искрятся сахаристыми крупинками. Все заброшено, ничего не убиралось. Прожитые среди такого изобилия несколько недель оказались в жизни первыми и последними. Никогда больше так вольготно и сытно жить не приходилось.

Полк состоял из мощных гаубиц калибра 203 мм, вес снаряда сто килограммов, дальность стрельбы -18 км. Орудия собирались из двух частей -ствола и лафета, которые перевозились отдельно на повозках с гусеничным ходом с помощью тракторов «Сталинец». В каждой батарее было по два орудия.

Путь в глубокий тыл.

В конце лета поступило распоряжение вновь сниматься, своим ходом направились к станции Лиски на Дону. Двигаясь через Белгородскую область, с досадой и грустью смотрели на покинутые и неубираемые поля. Сердце глодали тоска и отчаянье. Неужели и сюда дойдет враг? Нам, рядовым, многое было непонятно.

Живя по-походному, в стороне от населенных пунктов, как-то по-особому ощутили прелесть постройки в Лисках. Добротные красивые дома под железными крышами, веранды, окруженные аккуратными палисадниками, выглядели нарядно. Во всем чувствуется порядок и зажиточность. Как хорошо жить в мире, без войны.

Не задерживаясь, погрузились в поданные железнодорожные составы и тронулись дальше на восток. Куда везут - не знаем. Миновали город Муром, глубокий тыл. Конечный путь и выгрузка в Марийской АССР на станции Суслонгер. Такая переброска обоснована тем, что мощные гаубицы в основном предназначены для разрушения бетонированных сооружений, подвижность их очень слаба. Зато в дальнейшем при наступлении, где надо было разрушать воздвигнутые доты, дзоты, крепости, форты и другие сооружения, они сыграли большую роль.

Дальнейший путь предстоял своим ходом до ст. Юдино, неподалеку от Казани. Переход очень сложный и трудный. Наступила осень с ее ненастьем и непогодой. Распутица и бездорожье. На пути дремучие леса с изредка встречающимися полями и деревнями. Трактора, чуть не по радиатор завязнув в колдобинах, надрываясь, насилу тянут гаубицы. Машины постоянно буксуют, оседая в месиве грязи по самый кузов. Орудуя вагами, подкладывая в чавкающую жижу на сплошных ухабах разлапистый ельник, бревна, облепив со всех сторон машины, раскачивали и выталкивали. Плечи ныли; двигались, промокшие, прозябшие, грязные, слившись с землей. Пронизывающий ветер с косым дождем и мокрым снегом бил в лицо. Костры разводить нельзя - маскировка. Чертыхаясь, проклинали местность и непогоду. Но вот ударили первые заморозки, подмерзла слякоть, наступило облегчение. Не надо теперь стало толкать и вытаскивать без конца машины. Шинели покрылись корочкой льда, стали на нас сохнуть. Чаще переворачивали портянки, сушили телом.

Запомнилась одна остановка в деревне. Нас несколько человек зашли погреться в дом. Хозяева, старик и старуха, радушно пустили. В лицо ударило теплом от натопленной русской печи. Убранство простое. Стены из толстых тесаных бревен, чистые, блестят от пробивающихся, через маленькие окна лучей восходящего солнца, отдают желтизной. В глаза бросились часы-ходики, одиноко висевшие на стене и молчавшие. Боец Вчерещанский спросил у старушки: «Что, бабуся, часики не ходят?» «Нет, родимый». «Сейчас отремонтирую». С этими словами бесцеремонно снял часы, посмотрел и попросил плоскогубцы. Последних не оказалось, подали клещи. Мы сидели на широкой лавке вдоль стены и с волнением смотрели. Подумали: сейчас окончательно испортит. Знали, что он парень хват и пройдоха.

Вчерешанский, посмеиваясь и приговаривая прибаутки, начал ковыряться в часах. Прошло немного томительного времени, поднял склоненную голову, оживленно улыбнулся и попросил машинного масла. Масла не было, достали керосин из лампы. Смазав, пустил часы в ход и радостно повесил. Ходики весело тикали, внеся сразу оживление. Мы облегченно вздохнули. Обрадованные хозяева пригласили нас к столу. Поставили чугунок с вареной картошкой, вынутой из топящейся печи, миску соленых огурцов и немного хлеба. Радостные и довольные, мы поели в тепле. Вчерещанский, посматривая кругом и подмигивая нам, довольно улыбался. Короткое пребывание у добродушных хозяев наполнило приятным теплом наши души. Духовно согретым легче вновь в поход на стужу и сырость.

Прибыв в Юдино, стали сооружать жилье. Расчистив площадки от деревьев и снега, ломами и кирками стали рыть котлованы под дом. Каждый дом рассчитан на взвод. Бревен требовалось много. Чтобы не демаскировать строящийся городок, лес заготовляли подальше. Наступившие морозы подгоняли - одеты были по-летнему, даже без рукавиц. Каждое бревно несли шесть-восемь человек. Особенно тяжко приходилось тем, кто повыше ростом. Боец Стеценко, который был выше других на голову, подходя к очередному бревну всякий раз ругался, а на обратном пути умудрялся так изгибаться и приседать, чтобы плечо бревна не касалось. На него шумели, он, осунувшийся, злобно огрызался. Глядя на его сутулую, нескладную фигуру, слабо затянутый ремень, на котором неизменно болтался котелок, сбившуюся, как растрепанный сноп шинель, делалось и жалко, и обидно.

Как заправские плотники, выучились бойцы орудовать топорами, рубили, подгоняли венец к венцу. Днем изнуряющий труд, а ночью надо мерзнуть в карауле. Коротких забрали в штаб, присвоив звание сержанта, и в отделении мы остались вдвоем с младшим сержантом Тимофеем Серко.

До войны Серко работал в караульной службе одного из заводов и теперь постоянно был либо начальником караула, либо разводящим. На морозе почти не бывал, меня же, нарушая очередность, назначал в наряд постоянно. Силы иссякали, стал спотыкаться и засыпать на ходу, несмотря на сильные морозы. Ничего не оставалось, как пожаловаться помкомвзвода сверхсрочнику Баранову. Не знаю, какой состоялся разговор, но отношение со стороны Серко переменилось. Даже отпустил в увольнение в Юдино. Там не повезло с ночлежкой - ходил от дома к дому, но на стук либо не открывают, либо отвечают, что уже есть бойцы. А мороз донимает, в отчаянии увидел, как в окне сквозь маскировку тускло просвечивает огонек. Стал стучаться - в коридоре раздалось приглушенное ворчание. Открыла женщина средних лет и с большой неохотой впустила в дом. Показала на угол у порога. Был рад и ему. Постелил шинель, шинелью же укрылся и заснул, с мороза показалось тепло. Проснулся от лютого холода - напротив головы стоял умывальник с ведром, пол был сырой и нестерпимо пахло. От порога сильно дуло. Едва дождался рассвета и ушел, продрогший, не прощаясь.

С питанием стало совсем плохо, поставили на третью категорию. Похлебка из мерзлой картошки и капусты, почти без жиров. О мясе и думать нечего. Вонючие щи чередовались с супом из рыбной муки. Сильно отощали, начали пухнуть. По дороге на кухню подъем в горку преодолевали через силу, одолевали одышка и головокружение. Плеснет повар мутной жидкости, сядешь на пенек, кусаешь мерзлую хлебную пайку и запиваешь через край котелка. Все стали говорить - скорей бы на фронт.

Среди гражданских.

Колышет ветерок кроны могучих сосен, размерено покачиваются золотисто-желтые стволы. Кругом лес да свеже выстроенные домики, из труб которых подымаются струйки дыма. Внешне всё спокойно, но на душе тревога и озабоченность. Хочется раздвинуть стволы и посмотреть, что делается рядом, вокруг. Исполнение желания неожиданно приходит само. Поступило распоряжение направить пригородным поездом несколько человек для работы на лесозаводе. Получив пайку мерзлого хлеба за день, тут же на ходу обкусав и съев половину, вышли из окружающего леса, и как-то непривычно осматриваясь, направились на перрон. Работы много, носили и укладывали в штабеля доски.

Работали там, в основном, женщины. Много девушек, эвакуированных из Ленинграда. Худенькие и хрупкие, они перекатывали бревна, носили доски. Одеты по-городскому и не по-зимнему. Весь их вид никак не вязался с этой черной и тяжелой работой. С жалостью смотрели на их худые, бледные, но молодые лица. Из любопытства и в надежде что-нибудь купить, зашли в их столовую, от которой шел прокисший запах. Вонючие щи из мерзлой капусты прозрачного цвета нисколько не отличались от наших.

Лица людей, ехавших в вагоне, сосредоточенны и суровы, все молчали. Неожиданно из соседнего вагона появился слепой мужчина, держа шапку в руках. Поклонившись, запел красивым голосом на весь вагон старинную песню: «Зачем я шел к тебе, Россия, Европу всю держал в руках...» Знакомая песня звучала как-то торжественно и призывающе, произвела большое впечатление. Некоторые женщины украдкой вытирали слезы.

Подумалось: соберется русский советский народ с силой и скоро погонит проклятых фашистов назад. Время тяжелое, тревожное и суровое, враг рвался к Москве.

На защиту Москвы.

Не успели обжить построенный городок, как нас срочно направили под Москву. Разгрузились и с ходу заняли боевой рубеж. Морозной лунной ночью тронулись с ходу занимать боевой порядок. Холодным блеском отсвечивают каски и грани перевернутых штыков, придавая суровость строю и как бы подчеркивая опасность, нависшую над Москвой.

Позиция расположена была напротив Пироговского водохранилища в березовой роще. За ночь предстояло вырыть котлованы для орудий, оборудовать наблюдательный пункт, ниши для снарядов, землянки - всё на морозе около сорока градусов. На выручку пришла смекалка. Заметили, что около пней спиленных берез земля промерзла меньше. Разбивали землю около пней, выворачивали их, через образовавшиеся ямы мерзлоту подкапывали снизу и кололи. Затянули в котлованы орудия, установили, и командир взвода Баранов дал команду на отдых.

Расположились в деревне Челобитьево. Зашли в дом, разделись, портянки и рукавицы положили сушиться на русскую печь, шинели побросали на пол, улеглись. Только заснули - распахивается настежь дверь, с бранью влетает Сердюк: «Встать! Кто разрешил отдыхать?» Схватил Баранова за ворот-гимнастерки, по полу покатились пуговицы. Баранов побледнел, отвел руки, Сердюк - за кобуру: «Выходи к стене, расстреляю». Мы оцепенели. Через несколько мгновений Сердюк пришел в себя, часто дыша, застегнул кобуру: «Одевайтесь и выходите».

Расстроенные несправедливостью, оделись и побрели рыть землянку. Соорудили ее на опушке, позади орудий, настелили два наката, но место попалось неудачное, просачивалась грунтовая вода. Сырость постоянно хлюпала на нарах. Чтобы как-то уменьшить ее, вырыли яму в проходе, нары сделали с уклоном, застелили лапником. Скапливающуюся воду отчерпывали котелками и касками. Разведчики оборудовали НП на колокольне в деревне Болтино, протянули связь, началось наблюдение за врагом. А морозы не отпускали, многие обморозились. Прихватило и мне пальцы на ногах, с трудом снял сапоги, оттер снегом.

Подготовка всего необходимого для наступления закончилась в минимальный срок. Отступать больше некуда, позади Москва. Умрем, но фашистов не пустим.

И вот рано утром, до рассвета, 6 декабря 1941 года подмосковную стылость расколола мощная артподготовка. Грохотали, обрушивая на врага шквал стали, тысячи орудий. Гул самолетов, танков - всё слилось в грозную музыку. Ринувшиеся войска нанесли сокрушительный удар. Выбитый и ошеломленный враг в панике отступает, бросая технику, взрывая и уничтожая всё. Вдоль заснеженных дорог лежат трупы. Сдаются в плен новоявленные «победители».

Войска стремительно продолжают продвижение. Боевая задача выполнена: разрушены укрепления и подавлены боевые позиции врагов. Недавний передний край превратился в тыл. Необходимость в наших мощных гаубицах на этом участке отпала. Мы получили приказ передислоцироваться на другой фронт. Внушительный разгром врага под Москвой окрылил, вселил уверенность в нашей Победе! Миф о непобедимости немецко-фашистской армии рухнул.

На Волховский фронт.

Как мобильное подразделение резерва Главного командования в связи с осложнением обстановки под Ленинградом, мы были переброшены на Волховский фронт. В пути следования узнали, что назначен новый комбат -старший лейтенант Ющенко. Грубость и самодурство Сердюка не остались незамеченными - он был отстранен от командования.

Тяжело было ехать по только что освобожденной территории. Полное опустошение: населенные пункты сожжены и разрушены, торчат одиноко лишь печные трубы. Поразили ровные ряды могил «завоевателей» - лежат под наспех сбитыми крестами с накинутыми сверху касками. Кощунством казалось, что для крестов использовали нашу веселую русскую березку.

Движение медленное, дорога переполнена эшелонами, мешают постоянные бомбежки. Не обошлось без происшествий. Ночью остановились на одном из разъездов за станцией Санково. От сильно натопленной печурки душно, поэтому приоткрыли дверь. В щель просунулась голова бойца второй батареи: «Хлопцы, песку надо?» Не поняли, какого песку. Не дожидаясь ответа, он пояснил: «Сигайте с котелками в соседний вагон, там сахар». Несколько человек взяли котелки, выскочили, утопая в снегу. Дремавшие поднялись, вагон оживился. Добытчики вернулись, эшелон тронулся. Насытившись вдоволь сладким, все погрузились в спячку. На очередном разъезде вновь остановка. На соседний путь прибыл эшелон со штабом полка. Каким-то образом пропажу песка обнаружили и сообщили в штаб. Срочно провели расследование, обнаружили виновника, того самого бойца второй батареи.

По эшелону прокатилась команда: «Выходи строиться!» Выскакивая в глубокий снег, чертыхаясь и чуя неладное, построились на полянке у самой железной дороги. Караул с карабинами наизготовку привел арестованного. Комиссар полка Махмедов в накинутой на плечи черной бурке говорил речь:

- Перед вами мародер, обесчестивший звание воина. Этот человек может подвести в любую трудную минуту. Считаю его поступок омерзительным и предлагаю расстрелять мародера.

Все молчали, потупя взоры. Раздалась команда: «Раздевайся, мародер, снимай сапоги». Воцарилась гробовая тишина. Провинившийся снял шинель, сапоги и стоял в одних портянках. Караул поднял карабины. По строю прошло чуть заметное движение. Вновь взял слово комиссар: «Как будем расстреливать мародера?» - и он же прервал затянувшееся молчание. «Едем на фронт, пусть мародер кровью в бою искупит свою вину». Все вздохнули с облегчением. Бойца направили в штрафную роту. В первом же бою он был легко ранен и вернулся в свою батарею. Позже его не раз спрашивали, что чувствовал, когда вели на расстрел? Всё не верил, что расстреляют, пока не услышал команду раздеваться. «Ноги обмякли, стали трястись, насилу снял сапоги». Это был поучительный урок.

Первое знакомство с Волховским фронтом убедило, что воевать придется в лесисто-болотистой местности со сплошным бездорожьем. Разместились в районе совхоза Коминтерн, напротив отвоеванного врагом плацдарма. Получили зимнюю форму, фронтовое питание и сразу стали не страшны глубокие снега и морозы. В поисках НП с нужной видимостью долго пришлось пробираться через незнакомый лес, где нечетко ещё обозначились границы переднего края, и внезапно наткнулись на немцев. Сперва думали — свои, хотели направиться к увиденным силуэтам, но по разговору поняли - враг и бухнулись в снег, под укрытие упавших деревьев. Немцы от неожиданности тоже растерялись, кинулись бежать. Опомнившись, мы сделали вдогонку несколько запоздалых выстрелов. Когда волнение улеглось, и встали из-за укрытия, увидели оставленные пилу и топор. Видимо, приходили за бревнами для блиндажей.

Наконец поиски удались. Для НП нашли подходящую елку, с которой хорошо просматривался противоположный берег Волхова и шоссейная дорога вдоль него. С ёлки видно все. Метр за метром просмотрели весь берег, обнаружили замаскированные доты и дзоты. Данные на батарею - и вот уже летят стокилограммовые «огурчики», разбрасывая вражеские укрепления. В глубинке у врага находится железнодорожная станция Чудово, превращенная в сильный опорный и перевалочный пункт по снабжению всей немецкой группировки. Разделяющие 18 км для гаубиц не помеха - авиаторы корректируют, батарейцы крушат скопления войск и техники.

Передний край противника успешно бомбили знаменитые «кукурузники», прозванные немцами «черными Генрихами». Самолет снижается к самым вершинам елок, выключает мотор и как бы подкрадывается к противнику, сбрасывая на цель бомбы. Хорошо помнится один ночной, поначалу напугавший разговор:

Делаем ещё по заходу.

Хорошо, - донеслось откуда-то сверху, и не сразу понял, что это летчики при встрече с выключенными моторами обменялись репликами.

Но и враг засек нашу батарею. Начались артминналеты. Во время одного из обстрелов убило старшину Михайличенко, того самого, который любил приговаривать: тэкс, тэкс. Он был уже младшим лейтенантом и командиром огневого взвода. Не стало и Баранова, честного и прямого в суждениях служаки. Между батареей и НП в единственном уцелевшем доме деревни Ефремово разместили промежуточную связистов. Один из снарядов попал в угол дома. Когда прибежали бойцы, связист Собко лежал на полу с пробитым насквозь горлом, а его молоденький напарник Батурин бегал по комнате, закрыв лицо окровавленными руками, и голосил что есть мочи. Щепки от стены впились ему в лицо. Вытерли лицо, увидали занозы, успокоили: ничего страшного, а Собко отправили в медсанбат.

Были и глупые смерти. С началом весны стали вытаивать мины и снаряды, брошенные врагом. Идя на батарею, два связиста заспорили, полетит ли мина, если выстрелить в нее сзади. Положили мину на пень, отошли метров на пятнадцать, прицелились из карабина и выстрелили. Мина подскочила и разорвалась. Стрелявший упал, насмерть пробитый осколком.

Боевой пакет.

Весна была в самом разгаре. От обильно таявшего снега все кругом разлилось и затопило. С трудом передвигались. Командир батареи направил меня в штаб дивизиона, где я должен был получить боевой пакет и доставить в штаб полка. Штаб дивизиона размещался в уцелевшем двухэтажном доме лесничества, по соседству с батареей. Переступив порог у первой большой и пустой комнаты, я наткнулся на скорчившегося от боли бойца. Он сидел на полу в углу комнаты. Руки его прижаты к животу, между пальцами стекали струйки крови. Застывшая гримаса боли и вид обреченного. Вскоре узнал: сделал самострел и задержан. Первоначальная жалость сменилась недоумением и отвращением. Подумаешь, трус.

Получив пакет и в общих чертах разъяснение, как добраться до штаба полка, тронулся в путь. Расстояние предстояло преодолеть около 10 км. Половина пути проходила по извилистому и путанному переднему краю леса. Только добравшись до бревенчатого настила, резко поворачивала в сторону тылов.

Ранним утром по образовавшемуся насту идти легко. Тороплюсь. Вот где пригодились смекалка и умение ориентироваться в лесу. Была глухая оборона места; мало, а то и совсем не встречалось подразделений, особенно на топких болотах. Сбиться и угодить к врагу не мудрено. Прислушиваясь к звуку стрельбы и полету снарядов, определял расположение переднего края. Вышел к небольшой речушке, на противоположном берегу, рядом с опушкой леса, увидал несколько чудом уцелевших домов деревушки. Прислонившись к стволу елки, передохнул и осмотрелся. Убедившись, что в деревне наши, осторожно по образовавшемуся за ночь тонкому льду перешел реку. В деревне у пехотинцев-сибиряков, степенных и рассудительных, уточнил расположение бревенчатого настила. Свеженастланный настил из стволов сосен желтой лентой вился в направлении тылов. Здесь чувствовалось оживленное движение. Благополучно добравшись до штаба полка, отдал боевое донесение.

Обратный путь осложнился. Пригретый солнцем снег растаял, увлажнился, образовалось половодье. Прыгая, с кочки на кочку, вышел на поляну, это говорило, что деревенька рядом. Осмотревшись, среди разлившейся воды увидал небольшое сухое возвышение. Выбрался к нему, решил отдохнуть. Здесь земля оголилась черным пятном, а возле пней зеленел брусничник. Промокший, сел на один из пней. Снял сапоги, отлил воду, выжал портянки, подставил лицо теплому ласкающему весеннему солнцу. Окружающая тишина как бы сблизила с природой, острее почувствовал причастность к ней.

Приятно сидеть, созерцать, ни о чем не думая. Широко открытые глаза на всё смотрят с умилением и удивлением, как будто впервые. Однако из глубины души выплывает тревога. Чего-то не хватает, все это кажется неправдоподобным. Уже выработалась привычка находиться в напряжении под воем снарядов. Доносившийся приглушенный рокот стрельбы напоминал об этом. Такое состояние в дальнейшем испытывал не раз, когда временно покидал передний край.

Любуясь природой, неожиданно увидал рядом на другом пне зверька. Белая норка настороженно смотрела на меня черными бусинками глаз, греясь на солнце. Затаив дыхание, любовался ею. Приятно сидеть и смотреть, но надо идти. Осторожно, с трудом, надел размокшие сапоги, ещё раз взглянул на зверька и пошел в сторону боком, боясь вспугнуть.

Добрался до деревушки. Маленькая речка разлилась. Вода бурлила и быстро текла, неся куски льда, палки и различный хворост. О переходе не могло быть и речи. Путь оказался один, через железную дорогу, с выходом на батарею с другого бока. Пришлось отшагать лишний крюк. На повороте реки срезал и напрямую пошел лесом, проваливаясь в подтаявший снег. Стало смеркаться, тороплюсь до полной темноты выбраться из незнакомого леса. Неожиданно споткнулся. Наклонился посмотреть обо что. Перед лицом увидал торчавшую из снега руку. От неожиданности отпрянул, неприятный озноб пробежал по телу. Внимательно осмотревшись, увидал, где голова вытаяла, где ноги, а где почти все туловище. На фоне сгущающихся сумерек и тишины картина жуткая. Это фашисты осенью расстреляли мирных жителей. Наткнувшись, воочию увидел зверства фашистов.

Волнуясь и думая об увиденном, наконец, вышел на железную дорогу. Ещё раз отжал портянки и по твердой насыпи быстро зашагал в сторону батареи. Солнце давно зашло, вновь стало подмораживать. Об обнаруженных убитых людях доложил в штабе дивизиона.

День за днем.

Волховский фронт пришлось чуть ли не весь исползать вдоль и поперек. Маневренность и неожиданное появление наших мощных гаубиц на том или ином участке вносило сумятицу в действия неприятеля, лишало его прочной обороны. Располагались батареи обычно не на самой передовой, а километрах в 5-8 км от нее, стараясь найти прикрытие от вражеской авиации понадежнее; и каждый раз перед нами вставали две очень важные задачи: найти надежный НП и организовать с ним бесперебойную связь. Однажды ночью в районе деревни Новой, нагрузившись до предела катушками и протягивая связь, спрятались от очередного обстрела в роще, среди величавых старых берез. С первых шагов поразило, что земля неровная. Ткнулись в землю между буграми, всматриваемся, куда же попали? Вспышки снарядов высветили одиночные кресты - угодили на деревенское кладбище. Связист Овдиенко из-за соседнего бугра говорит: «Застукало нас, Толик, так что убьет и нести не надо». Лежу между бугорками, навалив на голову катушку, удобно и не дует, прислушиваюсь к пролетающим осколкам и отвечаю: «Да, лежат под нами захороненные люди и не ведают, что тут творится», мысленно додумываю, что, может, и самим придется через мгновение лежать здесь неподвижно.

Как ни старались тянуть связь наикратчайшим путем с выбором менее опасных участков, сделать это трудно. Связь постоянно находилась под обстрелом и рвалась, связисты буквально не сходили с линии. Под Новой самый короткий и сухой подход к НП был вдоль стоявшей когда-то высоковольтной линии, но одиноко торчащие над мелколесьем столбы были хорошими ориентирами и пристреляны врагом. Опыт помогал ориентироваться в различной в обстановке, двигаясь перебежками, словно играя со смертью.

Немцы известны пунктуальностью, даже бомбежку в первый год войны проводили точно по расписанию, с обязательным перерывом на обед. Мы использовали эти перерывы для доставки боеприпасов и различного снаряжения. Доставка продуктов тоже связана с риском. Продукты получали на батарее раз в пять дней, пищу готовили сами поочередно. На НП и промежуточной с нетерпением ждут посланных людей. Добрались благополучно - радость и своего рода праздник. Крупу, картошку, муку, горох, жир сразу откладывали отдельно - это шло в общий котел, остальное - хлеб, сахар, консервы, если были, делили поровну. Как бы тяжело и голодно ни было, делили честно. Случались и казусы. Дружки-разведчики Биценко и Криштопа готовить не любили, а если и принимались за это дело, то суп всегда оказывался не доварен, крупа и горох сырые, на зубах хрустит земля. Решили отделить их - смех и грех. Съедят что полакомей, а потом «зубы на полку» или жуют из пригоршни крупу. Помучались они так несколько недель, жаль стало хороших ребят. Вновь допустили их к общему котлу, обязав помогать очередному готовящему.

Получили раз на батарее продукты, навьючили мешки, смотрим - машину грузят снарядами для орудий, временно выдвинутому вперед, как раз на полпути до НП. Погрузились с мешками, поехали, оставляя хвост пыли. Незамедлительно послышался вой снарядов. Проскочили, вдруг с большой высоты душераздирающий вой. Бомба!

Шофер резко затормозил, повыскакивали в кювет, ткнулись головой в землю. Тотчас раздался глухой удар, земля содрогнулась, а взрыва нет. Что такое? Подняли головы - над землей летают листовки, а рядом лежит большой бумажный тюк. Веревки при ударе лопнули, листовки разлетелись. Видимо, подвоз бомб не всегда обеспечивался, так чего только не бросали на нас стервятники. Особенно неприятно действовало на психику, когда бросали пустые проткнутые бочки. Стоял такой душераздирающий вой, черт знает что летит на голову.

Землянка НП в один накат, обложенный землей и дерном, была в чахлом лесу среди болота. Такое укрытие спасало лишь от осколков, но по условиям местности и оно считалось за радость. При прицельном обстреле землянка тряслась и вздрагивала. Однажды снаряд ткнулся возле костра, но не разорвался, а вошел в землю, поблескивая донышком. И пока не сменили НП, напоминал о себе, уже заржавевший.

Связь рвалась постоянно. Чтобы иметь хоть какой-то отдых, на линию выходили по одному. Обеспечивали ее с трех точек: батареи, промежуточной и НП. Молодые связисты были в основном на НП и промежуточной, где связь рвалась чаще. Фашисты бомбили и обстреливали даже одного человека.

Под Киришами огневые оборудовали в густом и высоком ельнике, километрах в пяти от передовой, а подходящий НП нашли с трудом - одинокую размашистую елку в низкорослом лесу. Землянку промежуточной подыскали готовую, оставленную немцами. Аккуратный шалаш из сплетенных колышков, обложенный землей и дерном. Только вход оказался неудобным - обращен к переднему краю. Почистили внутри, кое-что подлатали, установили печурку -места для троих связистов достаточно. Батареи поблизости нет, так что ещё и относительно спокойно. Но спокойствие было недолгим - по соседству разместились минометчики. Начались постоянные прицельные обстрелы. Связь то и дело рвется, хоть с линии не сходи. Подошел с батареи сержант Шиша, наш прямой командир, решили связь перетянуть подальше от минометчиков. Шиша не был кадровым командиром, в его голосе не было властности, скорее просьба. Внешне был опрятным, по характеру мягкий, спокойный. Имел привычку шмыгать носом и постоянно прислушивался к вою пролетающих мин и снарядов, неоправданно часто падая на землю или скрываясь в землянку. Язвительный Овдиенко незамедлительно поднимал его на смех. Но в основном Шиша был командир внимательный и рассудительный, горячки не порол. Связь переместили, стало поспокойней.

Из продуктов в этот период чаще всего получали муку. Что из нее сделаешь в наших условиях? Дружок Павел Симак научил делать клецки. Замешаешь густое тесто с солью, разорвешь на кусочки и бросаешь в кипящую воду. Всплывут - готовы. Добавишь немного жира - готов суп. Навару никакого, но хоть что-то горячее. Нахлебаешься такого супа, пройдет час, снова есть охота.

Снаряд угодил в ствол елки, на которой был НП. Сидевший там разведчик Костя Биценко упал вместе с подрезанной елкой, но отделался легко: лишь придавило ветками, да руку сломало.

Рядом с промежуточной землянкой обосновались зенитчики. Противник сразу их обнаружил, связь во время обоюдной перестрелки рвалась постоянно. Только я вернулся с повреждения, на очередной обрыв выбежал связист Сорока. Противник интервалы между налетами меняет, не угадать. Сорока оказался накрыт разрывами. Мы с Симаком побежали к нему. Пробегая мимо зенитчиков, видим, как из котлована вытаскивают убитых и раненых. .Малинник за батареей весь почернел и прибит к земле, кругом воронки, со дна их идет дымок. Среди воронок лежит на боку согнувшийся Сорока. На ноге выше колена узенький брючный ремень. Видимо, первым налетом его ранило в ногу, он сел, стал накладывать жгут, а следующая мина изрешетила всего. На плащ-палатке перенесли его к шалашу, позвонили на батарею. Пришел политрук Сторожко с бойцами. Взяли из кармана документы, захоронили неподалеку от шалаша под березой, отдав последний фронтовой долг. Первое время, пока не были созданы похоронные команды, хоронили, как придется, чаще в подвернувшихся воронках. А сколько осталось вовсе непогребенных при отступлении!

Вместо погибшего пришел Коля Гордуновский, с которым мы бок о бок прошли до конца войны.

От прицельных обстрелов стало невмоготу. Прибегает с линии Симак, весь забрызганный кровью. Взволнованно рассказывает: «Бегу, а впереди меня связист соседей. Так ему мина прямо в голову попала. Рвануло, и головы как не бывало. Он ещё несколько шагов пробежал, меня всего забрызгал». Да, каких только видов не довелось нам видеть, но этот случай потряс воображение. Вспоминаю, как мина угодила солдату в ключицу, но не взорвалась, и хирургу пришлось делать ювелирную и опасную операцию.

Идя с НП, зашел на огонек Овдиенко. Вышли на полянку нарвать листьев для заварки - хоть малины, хоть смородины - приятное дело. Деревья и трава здесь сохранили зелень. Расслабились, идем, толкуем. Вдруг из-за вершин появляется «Фокер», заметил нас, сбросил бомбу. Видим, как она наклонно летит на нас. Рванули вдоль тропинки к елям, ткнулись под корни. Просвистела фугаска зловещим выдохом, резкий взрыв, секанули по лесу осколки, зашлепали куски земли. Подняли головы. На поляне, аккурат на самой тропке, дымится воронка. Глубокая, такую долго не затянет земля. Зелень вокруг поблекла и почернела. Усмехаясь через силу, волнение ещё не отошло, пошли дальше. Обычное дело.

Готовая, прочная в три наката землянка промежуточной, располагалась в двух км от НП на склоне заросшего оврага. С верхней кромки оврага открывалась хорошая видимость, особенно когда из-за противоположных кромок леса вылетали вражеские самолеты и наши штурмовики. До модернизации штурмовики были бессильны против мессершмиттов, последние свободно заходили сзади, наседали и давали неотвратимые очереди. Досадно смотреть, как они, объятые пламенем, тыкались в землю. Подбитый горящий штурмовик, оставляя за собой черную полосу дыма, круто шел, как раз в сторону землянки, стоявшей на высоте обрыва. Очевидно, летчик думал посадить машину на начинающемся за спиной землянки поле, или самолет был не управляем. Чуть низом не задев накат, врезался в землю и взорвался. Землянка выстояла, однако наклонилась в сторону обрыва. Было видно, как один из членов экипажа в самом начале загорания выпрыгнул на парашюте и не рассчитал. Как он ни натягивал стропы, ветер заносил его в сторону врага. Немцы это заметили. Открыли по парашютисту стрельбу трассирующими пулями крупнокалиберного пулемета. Тело неподвижно обвисло и спустилось к врагу. Открытый минометчиками ответный огонь уже ничего изменить не мог. Тяжело смотреть, когда на глазах погибают люди, но ещё тяжелее, когда бессилен помочь.

В дальнейшем переоборудованные штурмовики с установленными сзади пулеметами показали свою мощь. Это были поистине летающие танки, громившие и наводившие ужас на врага, прозванные врагом «черная смерть».

Связь постоянно рвалась. Чтоб иметь небольшой отдых, на линию выходили по одному. Линия условно разбивалась на участки и обеспечивалась с трех точек: батареи, промежуточной и НП. Молодые связисты находились в основном на НП и промежуточной, где чаще рвалась связь. Выбежал на линию, обрыв обнаружил вдоль расположенной высоковольтки. Кругом вспаханная от разрыва снарядов земля, кустарник посечен и опален. Концы линии разбросало. Сколько требовалось хладнокровного расчета, сообразительности и быстроты. Вся воля подчинена одному - скорей устранить обрыв. В любое мгновение последует накрывающий обстрел. Связь восстановлена, перебежками обратно, миновал деревню Новая. За спиной услыхал нарастающий гул самолетов, на бегу обернулся, посмотрел. Низко из-за леса, выдерживая строй, группа за группой летели немецкие бомбардировщики. Много, очень много. Сплошной лавиной в воздухе смерть пауками нависла. Оглядываюсь, самолеты, приближаясь, изготовились на бомбометание. Впереди чистое поле, надо успеть к оврагу в укрытие. Делаю последний рывок, за спиной уже слышу вой сброшенных бомб. Сходу прыгаю вниз в первую подвернувшуюся траншею. Мимоходом вижу бегущих от оврага людей наверх в укрытие. Машинально подумал, что успеют. В это же мгновение земля содрогнулась от оглушительных взрывов. Началась бомбежка. Лежу, вытянувшись на животе, в траншее. Подбрасывает взрывными волнами, осыпает землей и осколками. Воздух наполнился тошнотворной гарью тола, перемешанной с землей. Во рту земля, от сплошного уханья разрывов давит уши, невыносимо кружится голова, трудно дышать. Оглушенные уши насилу уловили одинокий взрыв последней запоздалой бомбы и гул уходящих самолетов. Все смолкло - тишина. В обалдевшей голове, сознание - жив. С трудом поднялся на колени, земля ссыпается за ворот. Опираясь руками, стал на ноги, прислонившись к кромке обвалившегося бруствера. Мутным взглядом осмотрелся. Дым ещё не рассеялся, все потемнело, стояла удушливая чернота, кругом большие воронки. Зеленый овраг изменился и почернел. Людей не видно. Да, попал в самый центр бомбежки. Не успей к спасительному окопчику, перемешало бы с землей.

Но, несмотря на то, что стервятники так много сбросили фугасных бомб на пустое поле, только часть попала в овраг, где были люди. Наверно, прилетели и доложили: разбомбили батареи и большое скопление войск. Шиша два! Однако удивляться не приходилось: заметив, фашисты охотились, бомбили и обстреливали даже одного человека. Маскироваться необходимо тщательно. Время предельного напряжения, отдача душевных сил вырабатывала волю. После каждого обстрела и бомбежки выходишь иным человеком, умеющим управлять своими чувствами, умеющим держать над собой контроль.

Впервые увидал заградительные отряды. Бегу по линии, за кустом сидит боец с автоматом, бегу дальше - вновь такая же картина. Не вытерпел, спросил: «Чего спрятался, сидишь?» Один мне ответил: «Что надо? Проходи». В трудное время, пока не наступил окончательный перелом в нашу пользу, они сыграли определенную роль. Трудно было судить, как они чувствовали себя морально. Вынуждены были стрелять при отступлении бойцов, порой попавших в штрафные роты по недоразумению и нелепости.

Добровольцы.

Все лето 1942 года наше подразделение вело кровопролитные бои по овладению Киришским плацдармом - узкой полоской берега вдоль Волхова. Плацдарм был как заноза в теле нашей обороны - мощно оборудованный, обнесенный колючей проволокой, с заминированными подступами, где каждый метр был пристрелян и при необходимости получал мощную артиллерийскую обработку с другого берега.

Наша позиция была невыгодной: неглубокие траншеи, отрытые среди болот, постоянно заливались водой. Единственный сухой путь к передовой -железнодорожная насыпь. Но ее держали под постоянным контролем вражеские снайперы и наблюдатели, замаскировавшиеся в хаосе балок и ферм взорванного моста через Волхов. Ровная и чистая луговина с реденькими кустами была нейтральной полосой.

Много раз поднималась в наступление пехота и отходила, неся большие потери. В конце лета поступил приказ овладеть вражескими дзотами вдоль насыпи. Начали организовываться добровольческие группы из артиллеристов. Политрук батареи Сторожко собрал бойцов. От каждой батареи полагалось по три добровольца. Вызвались пойти бойцы Галушко, Смирнов и я. Знали: шанс остаться живыми и невредимыми невелик.

Добровольцев полка собрал комиссар Ольшанский, ещё раз поведал о сложности обстановки. Сдали документы. Я подал заявление: «Хочу идти в бой коммунистом», и был принят в ряды партии.

На батарее получили гранаты и цинковые ящики с патронами, повар сытно покормил нас. Пробираясь на сборный пункт к штабу дивизии, решили сократить путь и вышли на насыпь. Прошли несколько десятков метров, как из-за леса вынырнули два «мессера» и, сделав разворот, дали длинные пулеметные очереди. Спасло предчувствие: заметив самолеты, успели перебежать рельсы и залегли по другую сторону бровки. Пули с противным свистом прошили насыпь, обдав наши головы песком. Подумалось, что вот все и кончилось... Выругав в душу стервятников, поднялись на натруженные ноги, пошли дальше. Сделали несколько шагов, смотрим: «мессеры» делают разворот и заходят с другого бока. Вновь перебежали бровку, ткнулись головами в насыпь. Поняли, что по удобной насыпи не пройти и перебежали в лес, в низину.

Около штаба уже собрались группки добровольцев. Их передвижение и сосредоточение, очевидно, не осталось незамеченным. Над самыми макушками елок прошли самолеты, переворачиваясь с боку на бок, они явно вели разведку. Кто-то не выдержал, выстрелил, и тотчас поднялась беспорядочная пальба. Из землянки выбежал офицер и срывающимся голосом приказал стрельбу прекратить. «Мессера», сделав несколько кругов, улетели.

Последовала команда - подойти к генеральской землянке, перед которой была крохотная лужайка. Вышел генерал, осмотрел нас, затем сказал: «Времени в обрез, приступаем к разъяснению боевого задания». Суть операции была простой: под покровом короткой северной ночи незаметно подползти к неприятелю и выбить его с укрепленных позиций.

Действовали две группы. Первая, приданная пехоте, наносила основной удар по направлению к мосту. Вторая, меньшая, группа выползала незаметно с левого фланга к траншеям противника, чтобы не дать ему возможности перебросить подкрепление к мосту. В случае успеха первой группы отступление немцев было возможно только по дороге, и они попали бы в засаду. На прощанье генерал сказал нашей группе: «Если фрицы будут отступать, вы не зевайте, снимайте с них штаны».

В сумерках вышли в район действий, саперы сделали проходы в проволочном заграждении среди мин. Когда стемнело, подползли к немцам. Ползли долго, луговина была сплошь в воронках, залитых водой. Много трупов - своих и чужих, стоит тошнотворное зловонье. То и дело взлетают ракеты - при каждом щелчке замираем, распластавшись. Но вот подползли к передовой траншее. Рассредоточились - кто в воронку, кто за ивовый кустик. Стали ждать действий первой группы. Взвились две красные ракеты как сигнал к атаке, началась стрельба, которая слилась в единый гул, из которого выделялось глухое стучание крупнокалиберных пулеметов. Передний край превратился в красочный фейерверк. В темноте высвечивались силуэты бегущих в атаку добровольцев.

Один за другим смолкли два дзота. Третий, расположившись в глубинке, извергал море огня. Враг опомнился. Было заметно, как в траншее перед нами готовится переброска подкрепления.

Нервно посматриваем направо, ждем сигнала. Взвивается зеленая ракета, и вместе с командой дружно ударили автоматы, в траншею полетели лимонки. Замешательство сорвало переброс подкрепления и позволило наступающим закрепиться в захваченных дзотах. Для прояснения обстановки командир нашей группы отправил Смирнова в штаб. Тот вернулся с приказом возвращаться. Неподалеку от своей траншеи врагу удалось нащупать группу. Разрывные пули крупнокалиберного пулемета ударялись о ветви находящихся спереди кустов и рвались. Нас это сбило с толку: показалось, стреляют наши, прикрывают отход. Уверенно поползли к проходу в проволочном заграждении и там попали под неотвратимые пулеметные очереди. Один убит, двое раненых. Доползаем до траншеи, переваливаемся через бруствер и шлепаемся в воду. Устало, какими-то другими глазами смотрим друг на друга. Командир устало усмехается: «Молодцы, хлопцы! Расходитесь по батареям».

Около своего НП, прямо перед входом в землянку, расслабленно опускаемся на землю. Выходит Ющенко: «Ну что, добровольцы?» Дает команду отдохнуть, привести себя в надлежащий вид, получить документы и отправляться на свои посты.

Вновь с боевыми друзьями.

Погрузившись всем необходимым на батарее, намеревались с Симаком тронуться в обратный путь к передовой. Внезапный мощный обстрел на батарею. Один из снарядов угодил туда, где находился порох от дополнительных зарядов. Большая елка, стоявшая возле склада, вспыхнула как свечка. Выбежавший из землянки политрук Сторожко дал команду раскатать снаряды, находившиеся рядом с пожаром. Побросали ношу и вместе с другими бросились тушить пожар и раскатывать снаряды. Действуя быстро и самоотверженно, предотвратили большую беду. Взрывы своих же мощных снарядов могли бы вывести из строя батарею.

Связь от батареи шла рядом вдоль железной дороги, дальше поворачивала в сторону. Участок возле железной дороги обеспечивали связисты, находившиеся на батарее. Связь прервалась. Бежим по линии с Гордуновским, ищем обрыв. Добежали чуть не до батареи, а обрыва нет. Подбегая, увидали - впереди на железной дороге стоит объятый пламенем вагон. Вражеский снаряд угодил в него. Подвозимые в вагоне снаряды и патроны рвутся, разлетаясь по сторонам. Линия проходит рядом, подойти невозможно. Потянули за конец, тянется, что возможно вытянули; конец наставили, сделали отворот. Зашли на батарею. Батарея в этот момент не стреляла. Разгоряченные, накинулись на связистов вместе с Шишей.

- Почему долго не выходили на связь? Прибежали и исправили связь у вас под носом, а вы наблюдаете, как рвутся снаряды в вагоне. Сильней зафыркав в нос, Шиша говорит: «Извините, хлопцы. Только что думали выходить». Спасти вагон и боеприпасы уже было невозможно. Крыша рухнула, сквозь языки пламени оголился металлический каркас. Солдаты, толкавшие вручную остаток пути вагон, допустили оплошность. Не рассчитали, что на прямом участке пути и на начинающемся подъеме враг обнаружит.

Бой под Гайтолово.

После поражения под Тихвином отступающий враг занял оборону в выгодных позициях, используя все небольшие возвышения в болотистой местности. Немец хорошо просматривал подступы к укреплениям. Переехали к одному из звеньев обороны деревни Гайтолово. Во время переезда поздно вечером прибыли на один из разъездов, забитый эшелонами. Неожиданно в вагон залезает улыбающийся Собко, связист, раненный в доме под «Коминтерном». Удивленные, поскакали с нар, окружили его, стали расспрашивать. Он остался жив, подлечился в госпитале, направлен в другую часть, которая переезжала в соседнем эшелоне.

Рассказывает: «Выглянул в дверь вагона, вижу на платформах прибывшего состава наши 203 мм гаубицы. Сразу понял, что это наш полк. Как был в одной гимнастерке, без ремня и пилотки, так и выскочил из вагона». Прибежал к нам. Это был боец, начавший до войны служить в этом полку. Его приняли и зачислили на все виды довольствия. Вот такая судьба и встреча. Мы рады были ему.

На новом месте батареи разместились неподалеку от реки Назия. Места знакомые, только сместились несколько ниже по течению. Сразу же заняли боевой порядок, протянули связь. Связь - нерв батареи. Чем быстрее и надежнее она работает, тем успешнее стреляет батарея. НП обосновалось под Гайтолово в высоком, когда-то сосновом лесу, побитом и изуродованном обстрелами, где лес и земля были вздыблены и перевернуты. Жалко смотреть, что осталось от сосновой рощи.

К переднему краю по песчаной косе проходила единственная грунтовая проселочная дорога от Апраксина Городка. Сообщение в основном производилось по этой дороге. Враг ее пристрелял и вел методический обстрел. Проложенная по обочине связь постоянно рвалась от обстрелов и передвигающихся подразделений. Выбежали на очередной обрыв с Гордуновским, устранили. Николай не скор на ногу, отставая, бежит за мной. Слышим выстрелы. Завывая, летят мины, по звуку определяем небольшой недолет, и сразу же трескотня разрывов. Засвистели осколки, что-то обожгло лопатку. Скорей добежать до укрытия. Проскочив полосу обстрела, попрыгали в траншеи. Саднит и зудит лопатка. Снял гимнастерку, смотрю - порвана. Небольшой острый осколок на излете процарапал лопатку, сделал кровяную ссадину и застрял в нательной рубахе. Взял, рассматриваю на ладошке. Много осколков от этого налета ткнулось в землю, а этот мой, нашел меня. Морщась и потирая кругом ссадины, ещё раз посмотрел на свежий рваный кусочек металла, бросил в траншею. Много видел случаев, когда люди не успели дойти до переднего края, как ранило или убило. Счастье счастьем, да и сам рот не открывай. Научились ориентироваться по обстановке, по выстрелам, по полету и звуку снарядов. Словом, воевали с пониманием дела.

Промежуточная представляла собой шалаш с осыпавшимися иголочками елок, когда-то зимой наспех сооруженное жилье пехотинцев. Погода испортилась, нависли серые тучи, гонимые ветром. Как ни латали ветками шалаш, он протекал. Думали, в дождь настанет передышка от постоянных бомбежек. Однако враг опасался, что в плохую погоду будет скрытый подход подкреплений к нашему переднему краю. Несмотря на низкую облачность, вражеская авиация усилила бомбежку, особенно, дороги. Из-за плохой видимости бомбы бросали, куда попало. Связь все время рвалась. Плохо, когда не видишь самолетов. Гудят над самыми тучами, и никак не поймешь, куда летят, собираются бомбить или нет? Спохватываешься, когда услышишь вой приближающихся бомб, откуда и не ждешь. Вся эта бомбежка проходила вслепую и никаких существенных потерь не причинила. Однако помотала нас, связистов. НП вынужден сместиться правее. Связь частично перетягивали. Осталось несколько метров дотянуть до траншеи. Вдруг слышим и видим: из района только что оставленного НП, «Андрюши» дали несколько мощных залпов. Внушительное зрелище. Земля содрогнулась, покрылась пламенем. Из огня одна за другой поднялись, фыркая, болванки - снаряды полетели на врага. Мы засмеялись: получайте гостинцы, фрицы! Обозленный враг сразу же бросил авиацию. Ещё не убрали с земли эти установки, напоминающие бороны, как появились Юнкерсы-87. Кренясь на крыло, шли тройками, звено за звеном. При бомбежке перестраивались в цепочку. Ведущий развернулся, включил сирену и круто пошел в пике. Остальные гуськом, тоже с включенными сиренами, стали бомбить, откуда даны залпы. Выходят из пике как раз над нами, поливая огнем пулеметов.

- Давай скорей в траншею! - кричит Собко. Траншея глубокая, сухая. Укрылись за ее поворотом, спасительница матушка - земля. Больно уж в хорошей позиции оказались, так и подмывает выстрелить. «Бесполезно, - говорит Собко, - из карабина трудно подбить». Всё же сел на дно траншеи, развернул ноги для лучшей устойчивости и равновесия, вставил обойму с бронебойными пулями, вскинул карабин, стал выжидать. Как только очередной Юнкерс выходил из пике и начинал набирать высоту, в это время «пузо» его оголялось. Ловил эти моменты и стрелял. Не знаю, зацепила ли хоть одна пуля, но желание и азарт подбить стервятника было большое.

В ветхом шалаше находиться небезопасно, он просвечивал, да и постоянная сырость надоела. Решили подыскать место и делать землянку. Найти нужное место оказалось сложно. Куда ни сунемся: то болото, то батареи, то далеко от линии. Наконец, облюбовали песчаный мысок возле самого топкого места болота. Поблизости никого нет. Землянку вынуждены сооружать ночью, для помощи пришли с батареи связисты Чечко и Савченко. Земля на мыске оказалась, как намывной песок, чистая. Котлован вырыли быстро. Нарубили поблизости бревен, сделав один накат. Тщательно замаскировали ветками, травой, мхом. Землянка получилась небольшая, на два-три человека. Накат низко, сидишь на нарах, почти достаешь головой. Проход, как обычно, завесили плащ-палаткой, в противоположном углу установили печурку. Гордуновского сменил Савченко, боец не кадровый, пожилого возраста. Высокий, с глубокими морщинами на лице, как бороздами вспаханного поля и большими хлеборобскими руками. До войны трудолюбивый колхозник. Всё любил делать не спеша, обстоятельно и добротно. Мы часто от души смеялись, когда он кого-нибудь приветствовал. Каблуки неестественно с силой ударял, кисть выворачивал наружу с растопыренными пальцами. Человек простой и душевный. Спросишь его о чем-нибудь или скажешь: не так делаешь. Посмотрит внимательно и обязательно сперва скажет: «А хиба що». Будучи значительно старше, он в основном сидел у телефона, на обрывы выбегали мы, молодые.

Еды явно не хватало. По соседству расположилась пехотинская кухня. Бегу раз по линии, возле походной кухни на земле увидал свеклу. Худой и согнутый, заросший щетиной старик-повар разрешил взять. Притащил этой свеклы охапку. Савченко обрадовался: «Добрые буряки, будем их печь на углях в печурке». Что поделаешь, когда есть охота, пекли и ели.

Только что прибежал с линии, время было полдень. Авиация противника, как всегда пунктуальная, была на обеде. В голубом небе кружилась одна «рама». Предупредил Савченко: «Не вздумай печь буряки, «Рама» высматривает». Забрался в угол нар, накрылся шинелью от назойливых комаров, моментально уснул. Сны никогда не снились, а тут сразу сон. Вроде меня две санитарки в белых халатах берут раненого на носилки. От такого неприятного сна сразу проснулся, откинул от головы шинель и рассказал Савченко. Он сидел с подвязанной телефонной трубкой у меня в ногах на краю нар. Спина его закрывала печурку. «Да, неприятный сон», - промолвил он, не поворачиваясь. Натянув вновь шинель, стал засыпать. Вдруг- сквозь сон слышу сильный взрыв и сразу почувствовал - придавило. Не могу сообразить, что случилось. В ушах невыносимый шум, голову давит, не могу повернуть плечи, стал задыхаться. Сознание не потеряно. Пошевелил ступнями ног, они свободны. Сообразил, что придавлен к нарам осыпавшимся песком и накатом. Понемногу раскачивая плечами, выполз из-под накинутой шинели в проход. Песок сразу прижал и похоронил ее. В проходе можно сидеть только на корточках. В полной темноте, задыхаясь, с плохо соображающей головой стал ощупывать кругом. Руки наткнулись на теплую печурку. Понял: проход должен быть в противоположной стороне. Карабкаясь, наткнулся на лежащего в проходе Савченко, он застонал. Попытался спросить что-то у него. Язык не слушался, слышу слабо. В гудевшей голове промчалась мысль: надо выбираться. Дополз до предполагаемого входа в землянку. Руками начал разгребать песок, образовалась небольшая дыра, увидел свет, вздохнул свежего воздуха. Энергичнее разгребая песок, сделал узкий, осыпающийся проход. С трудом протиснувшись, выполз и очутился в большой воронке, пахнущей свежей землей и гарью.

Да, «рама» высмотрела струйку дыма, поднимавшуюся из землянки. Превозмогая слабость и головокружение, начал расширять проход снаружи, сгребая землю в воронку. Через расширенный проход вновь залез в землянку. Савченко уже приподнялся и сидел в проходе, прислонившись к нарам. Лицо закрыл ладонями, стонал. Осмотрел его, но ранения не обнаружил. Покачиваясь корпусом вперед и назад, стонет, крутит головой, произнося нечленораздельные звуки. Оттянул его руки от лица. Все лицо в крови вперемешку с землей, из ушей струйками сочиться кровь. Нас контузило. Меня легче, спасла накинутая шинель, его сильнее. Оттер ему кровь, посадил удобней, запрокинув голову назад на кромку нар. Как мог, словами и жестами показал, чтоб сидел спокойно, никуда не вылезал. Разгреб песок возле печурки, где находился запасный аппарат. Заглянул в печурку, увидал лежащие буряки. Все понял. Добре подовольствовались буряками! Савченко смотрел непонимающим и отрешенным взглядом. Жестами показал, пошел на линию. Вылез из воронки, осмотрелся. Воронка большая глубиной в рост, бомба угодила возле самого входа. Взрывной волной маскировка и земля с наката сброшена. Накат сдвинулся и опустился, отдельные бревна торчали, развернутые торцами. Линию разорвало и разбросало.

Пошатываясь, побрел искать концы линии, которые нашел заброшенными взрывной волной на деревья. Стянул концы, соединил, подключился. Дальше связь работала. Стараясь лучше выговаривать слова, сообщил на батарею. Сказали: «Жди, придут люди». Вечером появились бойцы и помогли увести Савченко. При расставании попытался его ободрить: «Ничего, старина, отделались на этот раз. Живы и целы, могло быть куда хуже». Стараясь улыбнуться, сказал ему: «Теперь будешь помнить как печь буряки». Слышал он плохо, да и мой разговор не особо внятный. Однако по шевелившимся губам поняли друг друга. У него на лице появилось что-то наподобие улыбки. Мы расстались. Как-то неуютно и осиротело почувствовал себя в завалившейся землянке.

Напарником на следующий день пришел Павел Симак. Что можно, подлатали в разрушенной землянке. К счастью, батарея скоро меняла огневые позиции. Долго ещё шумела и кружилась голова, давило в ушах. Речь постепенно восстановилась. Савченко отошел от такого состояния почти через два месяца. Заикание осталось, лицо приняло землистый оттенок с вкраплением синих точек.

Огневые под Апраксиным городком.

На этом участке заметно наблюдалось сосредоточение наших войск. Связь проложили через поселок, от которого остались груды битого кирпича, да кое-где обгорелые печные трубы. Поселок являлся как бы связующим звеном немногочисленных дорог к переднему краю, по которым днем и ночью не прекращалось движение. Стараясь парализовать движение, враг систематически вел обстрел и бомбежку. «Рама» висела в воздухе, карауля очередную жертву. Неподалеку от Апраксина Городка, на обрывистом берегу реки Назии нашли готовую, добротную, сухую, обжитую землянку. Связь чаще рвалась на этом участке, вся в узлах соединений. Здесь сосредоточилось больше связистов. Возникла необходимость выделить связиста, который бы отвечал за доставку продуктов и приготовление еды, им стал пожилой приписник Иван Сердюк, невысокого роста, юркий и обделистый. Плутоватые глазки его все время беспокойно шарили по сторонам. В его вещмешке всегда был в маленьких трубочках про запас табак и сахарный песок. Любил что-нибудь менять. Знали, не чист на руку, но нас обманывать боялся. Зато при получении продуктов на батарее не терялся, ни одной крупинки не упустит.

Месторасположение землянки удобное, спустишься вниз с обрыва - река. Подловив момент, когда «рама» кружила в стороне, можно разводить костер. Овдиенко умел приготовить из скудных запасов вкусный суп фасолевый или из перловки, окрещённой «шрапнель». Зычным голосом, заглядывая в землянку, командовал: «Выходи завтракать!» Выползали с котелками, подставляли, он наливал суп. Доставали неразлучные ложки из-за голенищ сапог или обмоток. Почесываясь, зажав котелки между ног, ели, с благодарностью посматривая на Саню.

Тылы противник бомбил, подвоз продуктов, как и всего остального, затруднен, поэтому для нас все вкусно. Война есть война, всяко приходится. Удалось - приведешь себя в мало-мальски надлежащий вид, нет - живешь немытый, обросший. Размываться и наводить туалет некогда, надо быстрей сломить хребет фашистской гадине. Нательное белье изредка менялось. Стирка его затруднялась, поэтому не особо отличалось от заношенного.

Во время войны не знали, что такое педикулез. На этом участке нас сильно донимала эта паразитка. Заберешься в землянку на нары, через некоторое время нет мочи - кусают так, что невмоготу. Вылезаешь из землянки, разведешь костер, снимаешь нательное белье. Черт возьми, сколько их! Сплошные ряды вдоль рубцов, это только больших, а маленьких, напившихся кровью, разве будешь считать. Начнешь над костром «жарить» нательное белье, всех паразитов в огонь. Сделаешь такую санобработку, сразу легче. Только вновь заберешься в землянку, снова прежняя картина. Вновь санобработку - замучались. Ничего себе, нашли хорошую, сухую и обжитую землянку. Куда денешься? Стали подыскивать, не освободиться ли где по соседству землянка. Такое было часто. Одни уезжали, другие прибывали. Поиски удались. Нашли недалеко другую землянку. Правда, не прочной конструкции. С радостью покинули вшивую землянку.

В этот период поближе узнал Андрея Фитистова. Сержант Фитистов был мозгом батареи, являлся вычислителем. Спокойный, уравновешенный и невозмутимый. В общении всегда прост. Не было случая, чтоб он на кого-нибудь повысил голос или показал свое превосходство. Невольно к нему располагались души, ему доверяли, уважали и по-своему любили. По долгу своих обязанностей он мог чаще быть на батарее. Однако предпочитал находиться больше на НП. Особенно он дружил с Овдиенко, хотя Саня любил и его разыграть. Розыгрыш этот всегда встречал невозмутимое спокойствие. У Андрея можно поучиться выдержке. Овдиенко дал ему кличку «батько». С любовью, без всякой иронии, звали его «батько». Хороший боевой товарищ.

От недоедания, от сырых волховских болот, постоянных нервных переживаний появилась болезнь - куриная слепота. Видно, каких-то витаминов стало не хватать в организме. Сперва один, потом другие стали заявлять: как вечер, так ничего не видят.

Мне это сперва показалось странным. Язвительный Овдиенко сразу их окрестил симулянтами. Сам он был здоровяк и этого на себе не испытал. В один из вечеров я ощутил странное состояние. В землянке, чадя дымом, горела коптилка. Мы сидели на нарах. Вдруг смотрю, пламя коптилки то исчезнет, то вновь появится. Поверну голову в сторону - ничего не вижу или вижу расплывающиеся, как в тумане, предметы. Что такое, неужели куриная слепота? Выполз из землянки, стукнувшись о косяк. Под ногами ничего не вижу. Поднял голову, слабо увидел в небе луну и расплывчатые очертания макушек леса. Опустил голову - темно, не вижу. Да, куриная слепота не обошла. В таком состоянии находился с неделю.

Пошли в очередной раз на батарею. Погрузили все необходимое. Наступил вечер. Надо идти в обратный путь, и не как-нибудь спокойно, а под обстрелом. Нас было пятеро, только один Овдиенко зрячий. У него был повод подурачиться над нами. Поклажу взвалил на наши плечи. Затем всех связал за ремни веревочками и построил цепочкой. Сам пошел впереди, как поводырь. Смотреть на такое шествие, смех. Связанные веревочками, следовали за ним, высоко поднимая ноги, растопырив руки. Тяжесть ноши без того качала и гнула к земле. Местность неровная, вся в воронках. Оступился один, полетел и потянул всех. Шли и падали, а поклажи ударяли по головам. Насилу добрались до промежуточной. С НП звонят, беспокоятся: где люди? Пришлось до утра остаться на промежуточной.

Санинструктор на батарее стал нас лечить. Достал рыбьего жиру по нескольку ложек. В котле сварили отвар из еловых веток. Стали пить. Постепенно зрение восстановилось.

Шла война не на жизнь, а насмерть. Все, кто мог держать винтовку, защищали нашу Родину. Нас пятеро братьев к этому времени воевали на различных фронтах. Судьба, в конечном счете, распорядилась: два брата погибло, третий тяжело ранен под Сталинградом, вернулся домой инвалидом. В строю осталось двое.

С НП позвонили, ходивший на батарею принес письма. Мы, фронтовики, ждали их всегда с нетерпением. От полученных ласковых писем становилось теплее. Мусоля химический карандаш-коротыш, писали в свободные минуты на привалах, прямо в траншеях короткие ответы, треугольные письма-весточки. Три километра, разделявшие с промежуточной, пробежал быстро. По установившейся привычке получавшего письма заставляли плясать. Чувство мое подсказывало, письмо нерадостное. «Хватит дурака валять, давайте письмо!» Покрутив письмом перед носом, отдали. С волнением распечатал, прочитал. Родители сообщали: старший брат Витя погиб под Гайтолово. Выходит, воевали с ним на одном участке, ползали где-то рядом в одних болотах и траншеях, но встретиться не довелось. Горестное письмо острей напомнило гибель людей. Невольно представил образ брата. Какой погиб брат-красавец. Слезы покатились по щекам. Фронтовые товарищи поняли: у меня личное горе. (По данным ОБД «Мемориал» Сафонов Виктор Иванович 1922 г.р. Уроженец Смоленской обл. Красноармеец стрелок 191 с.д. пропал безвести 12.09.1942 г. Лен. обл. Мгинский район Синявинский с/с. Д. Синявино юго-восточнее 2 км. лес.) Обратный путь шел, понуро опустив голову, не замечая, что творится вокруг.

Фашистская гадина, ты получишь и за это. К злости прибавилась священная месть. За Апраксиным Городком, ближе к передовой, связь проходила по глухой лесистой местности, наведываться туда приходилось реже. Но вот прибыли и разместились артиллеристы. Враг сразу же обнаружил. Начались массированные налеты. Надо хорошо и быстро ориентироваться в густом лесу, особенно ночью. Бег со многими препятствиями. Взгляд машинально скользит по линии, определяя ее в кромешной темноте. Слух отточен, как локатор, ловит звуки, определяя более опасные.

Бежим с Симаком по густому ночному ельнику. Видим, все изменилось. Деревья лежат одно на другом, всё побито и завалено. Трудно найти провод в этом хаосе. Пришлось вернуться, отыскать конец и привязать к сучку елки. Определили дальнейшее направление линии, полезли через образовавшийся бурелом. Знакомые выстрелы, вой и трескотня разрывов. Плохо, очень плохо в ночном лесу попасть под плотный обстрел. Ткнулись в бурелом, выбегать бесполезно и некуда. Снаряды рвутся кругом. Вспышки разрывов ослепительно освещали мрак, вырывая зловещие картины побитого леса. Деревья падают, сраженные осколками и снарядами, удушливо пахнет взрывчаткой. Гарь не продувается, забивает горло, вызывает кашель. Лежим, прижавшись к земле, не знаем, чем и с какой стороны пришибет. Вот это угодили под сабантуй.

Часто бывало, не успеешь добежать обратно - связи снова нет. Так и не сходишь с линии. Измерить, получились бы сотни километров на связи под обстрелом.

В новой землянке вши не донимали. Однако нет-нет обнаруживались в растительности волос. Получилось печально и смешно. Собрались как-то на батарее, с НП пришел Гордуновский. Видно, его беспокоили оставшиеся паразитки. Получили необходимое, собрались в обратный путь. Гордуновский говорит: «Кто мне обреет мошну, отдам табак за неделю». Мы засмеялись, думали просто дурачиться. Рядом находился боец-приписник к батарее Ровный. Услыхал и говорит: «Давай я обрею, только табак без обману». -«Договорились». Ровный быстро сбегал в землянку, принес бритву, помазок, мыло. Все это расположил на пне. «Снимай штаны». Мы стояли, смотрели и подшучивали над Миколой, или, как его прозвал Овдиенко, «толчи камень» - за его медленную сообразительность и упрямство. Если у него о чем сложилось мнение, порой и неправильное, трудно было доказать и переубедить.

Гордуновский снял штаны. Ровный, где помазком, где руками намазал ему лобок. Начал брить. Бритва, видно, была тупая. Микола стоял, сжав зубы. Комары беспощадно жалили в голую задницу, он начал вертеться. Ровный, зажав в зубах козью ножку, щурил глаза от дыма, брил и приговаривал: «да стий, стий же». Мы покатывались со смеху. Искусанный в задницу комарами, Гордуновский с явным облегчением вздохнул, когда закончилась эта процедура. Тут же отдал свой табак. Хотя табак играл не последнюю роль в нашей жизни. Несколько глубоких затяжек успокаивали и поддерживали утомленные нервы.

В пламени пожара.

В землянке произошел пожар, мы обгорели. Прибежав с линии, мы с Симаком забрались отдохнуть на нары. Сердюк сидел у телефона. Стало прохладно, топили печурку. Поблизости леса не было, поэтому в печурке постоянно тлела толстая, сырая чурка. Затапливали трубчатым порохом от дополнительных зарядов. Этого пороху в шелковых мешочках запасли много. В углу землянки целый склад. Брали пригоршнями и бросали на тлевшую головешку. Таким способом быстро нагревали печурку докрасна. Мы спали, Сердюк дремал с подвязанной к голове трубкой и периодически подбрасывал порох в печурку. Пороху много рассыпано на земляном полу прохода.

Точно не знаем, отчего возник пожар: или выпал уголек из печурки, или упал окурок у Сердюка. Цепочкой загорелся раструшенный порох. Пламя добралось до основных запасов в углу. Последние мгновенно вспыхнули. Стены из смолевых колышков, все очень сухое. От высокой температуры моментально всё вспыхнуло и загорелось. Лежали, накрывшись шинелями. Сквозь сон вижу в глазах что-то красное, ноги чем-то обожгло. Одергиваю босые ноги и поднимаюсь на локоть. Какое-то мгновение понять не могу, что случилось? Кругом пламя. Симак тоже в таком состоянии. Прижавшись руг к другу и натягивая шинели на головы от огня, мы попятились в угол нар. Сон, как рукой сняло, поняли: горим. До выхода из землянки три метра, но его не видно. Сплошное пламя, едкий дым режет глаза, першит в горле. Зажатые пламенем в углу землянки, сообразили: надо прыгать через ' пламя в проход. Симак, находившийся с краю, прыгнул первым. Не рассчитав, ударился о кромку входа, упал. Прыгнув следом, наткнулся на него. Оба оказались в гуще пламени. На четвереньках выползли и кубарем покатились с обрыва вниз к реке. Одежда на нас горела. Вода рядом - быстро затушили на себе огонь.

Взлохмаченные и босые, смотрели на обгорелых друг друга. Волосы на голове и бровях изрядно опалены. От нас несло палениной. Смотрим, бежит Сердюк с добытым ведром. Таская воду ведром и котелками, затушили пожар. Когда вспыхнул пожар, Сердюк сидел и дремал у печки. Волной пламени ему опалило лицо, он одуревшим выскочил из землянки. Зашли в землянку, стены, особенно где лежал порох, обуглились. От них шел вонючий пар. Полочка с лежавшими продуктами сгорела. Телефонный аппарат и приклад одного из карабинов обгорели. Сгорел запасной кабель и плащ-палатка, закрывавшая вход в землянку. Плащ-палатки, накрывавшие нары и шинели, во многих местах прогорели. Придя в себя и сообразив, как все это произошло, сильно разозлились. Так бы могли сгореть заживо. Высказали Сердюку возмущение. Он и сам стоял с опаленной головой, расстроенный. Моргая опаленными ресницами, заикаясь, не знал, что сказать. Ожоги на лице незначительные, зато запястья рук сильно обожжены и долго не заживали.

Немного обгоревший сверху, второй линейный аппарат был исправен. Сообщили на батарею о случившемся. Шиша сильнее обычного зашмыгал в нос и запричитал. До получения продуктов надо было жить два дня. Мы же остались без ничего. Сдали на батарею всё обгоревшее. Взамен из старья получили всё необходимое. С продуктами сложнее, старшина запасами не располагал. Выдал совсем немного гречи и соли. Насилу перебились два дня. Бросишь в котелок в жмени немного крупы и варишь. Выкипит вода, дольешь. Стараешься наварить больше. Таким способом умудрялись наваривать разварившейся массы, как клейстер, чуть не котелок. Посолишь и за один присест съедаешь. Обманешь сосущий желудок, пройдет немного времени, есть пуще прежнего охота.

Обстрел.

Бегу по линии. Ехавший обоз угодил в гущу разрывов. Несколько человек ранило. В предсмертных судорогах бьется лошадь. Жалко смотреть -пристрелили, и тут же, не обращая внимания на обстрел, появились люди. Пожилой минометчик проворно отрезал кусок мяса и, взглянув на меня, сказал:

- Чего глядишь, режь, не пропадать же добру!

Преодолев жалость и брезгливость, вытащил из ножен трофейный кинжал, неловко отхватил кусок. Снег вокруг лошади весь утоптан, черный от ног и красный от крови. Прибежал в землянку. «Мало отрезал», - выговорил Симак. Побежали вдвоем, но солдаты уже погрузили убитую лошадь и увезли.

Мясо порезали на кусочки, стали варить в котелках. Варили долго. Два котелка стояли с мясом, в третьем топился снег, доливали выкипающий бульон. С нетерпением вдыхали мясной аромат и ели, похрустывая землей. Так впервые я попробовал конину. Преодолевая брезгливость. Мясо как мясо, и в дальнейшем, когда выпадал случай, удивления не было.

Промежуточная наша на сей раз приткнулась в небольшой землянке на берегу Черной речки, вода в которой отдает краснотой и похожа на хорошо заваренный чай. Чувствовалась основательная подготовка к наступлению: перемещаясь вдоль переднего края, досконально изучали размещение артиллерии, дотов, дзотов, пути подхода неприятеля.

Для приходивших с НП разведчиков и связистов на батарее построена землянка, где могли передохнуть. Зашел с Николаем в землянку, стоит удушливый дым. Осмотревшись, увидали: коптилка валяется в проходе вся покореженная. Стена, где она стояла, пробита пулями. В нетопленной землянке, на нарах, натянув на головы полушубки, лежат пришедшие с нами два дружка, два разведчика Биценко и Криштопа. Отличные ребята, смелые, сообразительные, в трудную минуту не подведут, но дюже ледачи, как говорил Овдиенко. Лежат в холодной землянке, ждут, когда мы с Николаем протопим.

«Что вы наделали с коптилкой?» Криштопа из-под полушубка пробурчал: «Гасите кабель - нечем дышать». На разговор отозвался Биценко и пояснил: «Юра попросил меня затушить коптилку, я ему ответил: ты ближе лежишь, неохота вставать, затуши сам. Тогда Юра говорит: а ну тебя! Взял в изголовьях автомат и саданул по коптилке». Не ожидавшие такого, мы в сердцах сказали: «Ну и ну, друзья славяне, даете прикурить».

Все же хороши установленные фронтовые сто граммов! Прозяб, промок до костей, выпил как лекарства и на душе согреется. Эту жидкость делили с аптекарской точностью. Конусный латунный колпачок от головки снаряда -точно стограммовая мерка. Получили очередные продукты и фронтовые сто граммов, в землянке радость и своего рода праздник. Из фляжек по очереди наполняется конусная латунная чарочка и подносится очередному: «За нашу скорую Победу, братцы-славяне!» Как было ни тяжело, как ни горестно, как ни огрубели наши сердца, но в свободные минуты перед боем эти сто граммов размягчали наши души. Начинали вспоминать предвоенную жизнь, своих близких, знакомых и мирную работу. Каждый старался поведать о своей работе и профессии. Сердце мое и руки стосковались по токарному станку. Так и хотелось стать возле него. Да так, чтобы свежая, светлая стружка вилась через плечо. Случалось, кто-нибудь запевал, все дружно подхватывали, даже пламя коптилки мигало и вздрагивало. В это время плотней прижимались плечами, сидя на нарах. Песни ободряли, вливали душевную теплоту. Вспоминали любимых девушек, придумывали мысленно их. Любимые*-то ещё не у всех были, не успели обзавестись. Так и ушли - не объяснившись в любви.

Выпал пригожий солнечный день, небо чистое. Вылез из душной землянки, набрал пригоршню снега, намереваясь потереть лицо. За спиной услыхал приближающийся шум. Оглянулся, чуть сбоку летит объятый пламенем и дымом фашистский стервятник Юнкерс, чуть выше делает разворот наш ястребок. Не дотянул стервятник, ломая лес, с большой скоростью ткнулся и взорвался. Откуда ни возьмись, выпрыгнули два мессера, набросились на ястребков. С замиранием сердца наблюдаем. Кто кого? Завывая, самолеты делали крутые развороты, взмывали ввысь, отвесно падали, стараясь зайти друг другу сзади, то шли друг другу в лоб. Обоюдные очереди трассирующих пуль пересекались. в воздухе. Мастерство и нервы наших летчиков оказались лучше. Мессершмитты с позором бежали, включив на полную газ. Радостно на душе. Вот оно и наше преимущество в воздухе наступило. Продрогшие в одних гимнастерках, радостные и гордые за этот бой, залезли в землянку.

Это были дни, когда бои местного значения сменились наступлением второй ударной армии. Болотистая местность стала сущим проклятием, особенно для танкистов, терявших скорость и маневренность своих машин. Враг отходил с боями, как бы заманивая наши подразделения в узкий коридор прорыва. В первые часы наступления мы продвинулись вперед по косе до 15 км. Были брошены свежие резервы, чтобы выйти на оперативный простор, но у горловины косы, на заранее подготовленных немцами позициях наступление замедлилось, а вскоре и вовсе остановилось. Удачной контратакой немцы прорвали фланги и заняли прежние рубежи - все находившиеся на косе наши войска оказались в ловушке. На измотанные, лишенные снабжения части обрушилась армада авиации, узкая полоска косы насквозь простреливалась с флангов. Тысячи бойцов полегли в том поединке, до конца исполнив свой долг. Лишь немногим отдельным группам удалось пробиться из окружения в отчаянном броске, неся огромные потери под кинжальным пулеметным огнем. Вскоре нам объявили, что командующий генерал Власов предал свою армию. Известие было воспринято с великой злобой, ведь сколько смелых, преданных людей полегло не за понюшку табаку.

После неудачного наступления на нашем участке было принято решение перейти к активной обороне. Полк передислоцировали в район Волховстроя для передышки и пополнения. Первое время тишина казалась неестественной и угнетала, особенно после боев под Гайтолово, которое даже немцы в своих листовках признавали адом. (В этом эпизоде Анатолий Егорович смешивает события Любанской операции январь-май 1942 и Синявинской август-сентябрь 1942)

В целом, совсем непобитом молодом сосняке, срубили небольшие домики. Орудия не окапывали, но, собранные в боевой порядок, они смотрели в сторону врага. Связь протянута за 15 км в деревню Кобона, где разместился НП. Кобона - перевалочный пункт на берегу Ладожского озера, через который шло все необходимое Ленинграду.

Кобона, Кобона, опасная зона, Тебя не забыть никогда... - узнали мы здесь полюбившуюся фронтовую песню. Батарея не стреляла, но держала на прицеле ориентиры на случай прорыва врага к Кобоне. Связь за это время порвалась лишь однажды - от прилетевшего шального снаряда. Мы отдыхали, проводя свободное время на болоте, где поспела крупная сочная клюква. Ею восполняли недостающие витамины в ослабевших организмах. Изредка пролетавшие на большой высоте самолеты напоминали о фронтовой обстановке.

Неподалеку приехавшие и занявшие боевой порядок дивизионные пушки хлестко открыли стрельбу. Проходившая возле них связь стала рваться часто. Надо что-то делать. Решили просмотреть местность несколько левее, с тем, чтобы изменить направление связи, минуя появившиеся пушки. Направились на пару с Гордуновским. Зима стояла снежная, забрались в глубокий снег и густой, нехоженый и незнакомый лес. Много деревьев побито с осени. Утопая в снегу, подлезая под лежащие стволы, а где перелезая, продвигаемся в нужном направлении. Зимний день короток, стало смеркаться, вдобавок пошел хлопьями снег. Видимость ухудшилась. Ориентируясь, расположение переднего края определяем по выстрелам. Закружились в незнакомом лесу. Так случилось, что и подразделений поблизости нет. Сырые и потные, наконец, выбрались из этого побитого леса. Оказались на заснеженной полянке.

- Подожди, Николай, надо точно сориентироваться, чтоб не попасть немцам в лапы. Стали внимательно прислушиваться к выстрелам и разрыву снарядов. Что за чертовщина, они слышны и справа и слева. С боков, через макушки деревьев увидали тусклый свет немецких ракет. Непонятно, что за ерунда, там не должны быть ракеты. Окончательно сбились. Позже установили: попали в один из выступов у переднего края. Поразмыслив, Гордуновский говорит: «Надо идти вот в этом направлении». - «Ты что, Николай! Туда пойдем - как раз угодим к неприятелю. Надо идти в противоположную сторону». Он уперся и твердит своё. Я не вытерпел, злорадно улыбнувшись, сказал: «Туда не пойду. Ты, что хочешь, чтоб попали к фрицам?» Повернулся и пошел в противоположную сторону. Николай, потоптавшись на месте, тоже повернул, идя, все ещё доказывал свою правоту. Перешли поляну и вскоре наткнулись на слабую тропинку в снегу, которая вывела к занесенным снегом землянкам. Оказавшиеся тут минометчики показали направление дороги. Облегченно вздохнув, пошли и в скором времени с другой стороны вышли на нее.

Довольные, что выпутались, резво зашагали по твердой, наезженной части. Вскоре пришли в землянку. Обсудив, наметили, как изменить направление к линии. Овдиенко смеялся над Миколой: «Путаник он, у меня тоже с ним такое было». Гордуновский молчал, чувствовалось, что обиделся. Да и не мудрено в такой ситуации сбиться, в которой оказались мы.

Вновь на передышку.

Вновь временно покинули передовую и прибыли на старое место в район Волховстроя. Построенные срубы-домики приняли нас. Орудия и вся материальная часть требовали ремонта. Избитый, весь в узлах' кабель капитально перебрали и отремонтировали.

Забыли, когда мылись. Старшины батарей устроили баню. На расчищенной от снега земле зажгли костры, прогрели землю. Сверху настлали веток елки. Быстро соорудили шалаш. Вход завесили плащ-палаткой. Вода грелась рядом на костре в большой бочке, разбавлялась снегом. Поеживаясь от холода, раздевались у входа в шалаш; в одних кальсонах, прыгая по колючим веткам, быстро вбегали в его темноту. Установленная у входа коптилка да щели в шалаше тускло освещали силуэты моющихся.

Дверь - плащ-палатка часто открывается, подается вода. Воды ограничено. Мылись стоя из касок, ведер различных размеров и формы. Вместо мочалок тряпочки, но они скользят. Тело зудит и просит чего-то покрепче. Быстро придумали. Распаренные веточки елки, немного покалывая, хорошо скоблили кожу. Тело горело. В завершение дали по каске воды окатиться. Свежевымытые, бодрые и опьяненные запахом хвои, надевали чистое белье.

Как ни говори, какое счастье и наслаждение помыться, хотя и в такой примитивной фронтовой бане.

На батарее караул, по всем правилам караульной службы. Заступил в очередной караул возле орудий. Свечерело, звезды выступили на чистом небе, показалась луна. Между стволов деревьев пролегли светлые лунные дорожки на чистом снегу. Мороз донимает. Хожу вдоль по утоптанной тропке взад и вперед. Винтовка на изготове. Всматриваюсь и вслушиваюсь в шорохи лесные. Где-то по-соседству другой пост, там тоже часовой.

Слышу, со стороны штаба дивизиона идут по утоптанной тропке к батареям санинструкторы. Громко разговаривают и смеются. В тихом морозном воздухе далеко слышно. Сразу узнал по голосу Веру, санинструктора со второй батареи, и Таню, нашего санинструктора. Теперь она жила с Ющенко. Легкого поведения и чересчур капризная. Больно уж быстро забыла погибшего мужа.

Тропки разошлись. Вера пошла на свою батарею, дивчина серьезная и отзывчивая. Таня - на свою, через мой пост. Торопится скорей в отдельно срубленный домик, убранный и натопленный солдатами, в объятия к Ющенко. Коробило, когда на войне обзаводятся бабами, такое случалось. Не знаю, ревность ли за ее погибшего мужа или солдатская обида, надо воевать, а не разводить амурные дела. Душа взбунтовалась.

- Стой! Кто идет?
- Санинструктор.
- Пароль.
- Какой ещё пароль? - Продолжает идти.
- Стой! Ложись! Буду стрелять!

Для виду щелкнул затвором. Залилась истерикой, упала на снег. Смотрю, на шум бежит нач.караула, все тот же Тима Серко.

- В чем дело?
- Остановил человека, не знает пароля и идет на батарею.

Поднялась Танюша и со слезами накинулась на меня. Про себя подумал: дурачок, заварил кашу на свою голову. Занявшееся в душе беспокойство не гаснет. Досадно, смеюсь сам над собой. Стоило ли это делать, задаю себе вопрос. И как бы успокаиваю себя, а изнутри вторит голос - стоило.

На другой день Ющенко грознее темной тучи. Ругать не решается, действовал по уставу. Не знает пароля - задержал. В душе тревожно, но доволен. Свое мнение в отношении амурных дел высказал. Почему-то с юношеской беспечностью не думал, что Ющенко мне это припомнит. Через некоторое время Таня, «заряженная», уехала в глубокий тыл.

С командирами взвода и помкомвзвода не везло, много сменилось по разным причинам. Прибыл из другого дивизиона новенький помкомвзвода, старший сержант Ткачев с временным исполнением обязанностей командира взвода. Это старослужащий кадровый командир. Стройный, опрятный, подтянутый, любивший точность и аккуратность. Быстро вжился в наш боевой дружеский коллектив. В дальнейшем с ним пришлось бок о бок пройти весь остаток войны. Передавая знания и опыт, учил быть разведчиком. Его опыт и знания научили разбираться в тонкостях этой отважной специальности, со знанием дела выполнять боевые задания.

Прорыв блокады Ленинграда.

Сосредоточение наших войск для прорыва стало ощутимым. По фронту везде располагалась артиллерия, минометы, пребывали пехотные части. Мы знали обстановку в осажденном Ленинграде и с нетерпением ждали, когда разорвем блокадное кольцо.

Войскам второй ударной армии Волховского фронта, куда входил и наш 168 артиллерийский полк, предстояло преодолеть сильно укрепленные оборонительные рубежи противника через рабочие поселки № 1, 2, 7, 5, Синявино и рабочий поселок № 6. Перед линиями своих траншей немцы возвели деревоземляные валы, на восточные склоны которых был специально наморожен лёд. Были оборудованы специальные отсечные позиции, а также дзоты и опорные пункты, приспособленные к круговой обороне. Нам предстояло наступать по открытой местности, хорошо просматриваемой с Синявинских высот, где противник сосредоточил большие огневые силы.

12 января 1943 года в 9 часов 30 минут орудия и минометы Волховского и Ленинградского фронтов обрушили лавину огня по позициям противника. Вздрогнула земля.

Перед началом артподготовки связь оборвалась. Бегом на линию. В снегу свежие глубокие колеи. Подъезжали «катюши», занимая позиции для залпов, зацепили и порвали связь. Быстро связь восстановлена. Бегу обратно. Не замечаю замаскировавшихся прибывших «катюш», бегу под самые их стволы. Внезапно передо мной всё содрогнулось. Над головой взвились языки пламени, и раздался душераздирающий вой. Воздушная и звуковая волна ударили и бросили в снег, закрутившийся вокруг вихрем. Уши заложило, не могу сообразить, что произошло. Следующий залп заставил очнуться и сообразить: началось. Почти два часа бушевал огненный смерч. Несмотря на неблагоприятные погодные условия, на помощь наземным войскам пришла авиация. Наносила штурмовые удары по наиболее укрепленным пунктам врага в районах Синявино и Шлиссельбурга. Хотя артподготовка была мощной, наступление пехоты и поддерживающих ее танков было чрезвычайно трудным. Солдаты буквально вгрызались в каждый метр фашистской обороны. К'концу дня части второй ударной армии, выбив врага из рощи «Круглая», продвинулись на 3 км. На острие удара брошены лыжники 13 лыжной бригады. Многие амнистированные заключенные дрались зверски, искупая свою вину. Много осталось лежать их в белых, измазанных кровью маскхалатах с намерзшими кровяными сосульками на заснеженном торфянике. Вывоз раненых осуществляли на собаках, запряженных в специальные доски-ходули. Собака - друг человека и на войне сослужила хорошую службу.

Разведчики батареи и часть связистов устроились вместе с пехотой. Сходу овладели восточными подступами к Синявинским высотам. Радость продвижения и боевой порыв сопутствовали нам. Вот и первые трофеи: стоят, как бы споткнувшись, вражеские танки, бессильно опустив стволы. Здорово поработали ПТР-овцы и противотанковые пушки. Броня в глубоких шрамах, отдельные догорают, черные, как головешки. Побитая и в беспорядке брошенная военная техника помечена зловещими белыми крестиками. При виде их ещё больше ощущаешь врага и злобу к нему. Много хаотично разбросано снарядов, теперь им не свистеть в воздухе, не нести смерть. К ночи бой притих. С протянутой связью обосновались в добротных немецких блиндажах неподалеку от рощи «Круглая». На рассвете противник, оправившись от ошеломляющего удара, перешел в контрнаступление. Наше подкрепление не успело подойти, да и основные силы действовали дальше по направлению пятого поселка, в большей близости соединения с Ленинградским фронтом. Закрепиться на высотах не смогли - враг выбил нас и оттеснил к подножью. Последующие четыре дня прошли в ожесточенных боях. Окончательно сломить сопротивление врага не удалось. Отдельные укрепленные пункты по несколько раз переходили из рук в руки. 17 января войскам обеих фронтов удалось продвинуться ещё на несколько сотен метров. Коридор, нас разделявший, остался совсем узкий.

Уже на следующее утро дан приказ решительным броском и стремительной атакой преодолеть разделявшее нас с Ленинградским фронтом пространство. Утром 18 января предпринятые атаки завершились успехом. Мы встретились с ленинградцами в районе рабочего поселка № 1 и № 5. Победоносное русское «ура!» известило о встрече ленинградцев и волховчан. Блокада прорвана благодаря поистине массовому героизму наших солдат.

Синявинские высоты остались у врага. У подножия образовался передний край обороны.

У подножья Синявинских высот.

В дальнейшем не раз атаковались господствующие над местностью Синявинские высоты, но полностью овладеть ими не смогли.

В ходе наступления батарея и НП сменили свое расположение. НП обосновался у подножья высот. Передний край оказался в очень сложных условиях. Ровная, заснеженная скатерть торфяника просматривалась с высот. Подходы и передвижение затруднены. Обозленный враг ведет беспрерывный обстрел, даже по одному замеченному человеку. Спасением и укрытием являлись разбросанные кое-где торфяные кучи. Используя их, с тыльной стороны вырывали торф, получалось подобие норы. Завесив вход, получалось жилье. В таком жилье-норе находиться можно изрядно согнувшись, сидеть только на корточках. Торф начал оттаивать, везде сверху донизу сырость. Полушубки раскисли и сморщились. Торфяная мокрая окрошка липнет и набивается. Куда денешься, приходится ползать, как кротам. Лица черные от торфяной пыли, налипшей слоями. Все это терпимо, главное в невыгодном положении: под носом у врага на голом месте. Движение перебежками и по-пластунски, несем жертвы. Надо пристраиваться к местности, менять тактику.

Застала пулеметная очередь - с ходу тыкаешься в глубокий снег, лежишь неподвижно, выжидаешь. Улеглась снежная пыль от пуль, успокоилось дыхание, снова рывок, кто кого перехитрит. Злость кипела. По своей родной земле вынуждены ползать и пригибаться. Захотелось в туалет, на корточках и боком. Пристраивайся, иначе схватишь пулю.

Задумал Ющенко сделать меня своим ординарцем, видно, прежний Смирнов где-то ему не угодил. Сильно не хотелось, ибо знал его раздражительность и по своему характеру не мог сносить его капризы. Делать нечего, изволь выполнять. Первым делом решил для него приготовить вкусный обед. Приготовление еды - проблема. По-соседству одну из торфяных куч приспособили для приготовления еды. Воды нет, топим снег, выход дыма через узкую нишу входа в торфяной куче, едкий и вонючий дым разъедает глаза. Дров нет, с трудом при наступлении темноты собирались и выкорчевывали корни на торфянике. Дело рискованное, враг освещает ракетами и без устали ведет пулеметную стрельбу над самой землей. Знает, что с наступлением темноты у нас начинаются необходимые передвижения. Свободно можно угодить под очередную трассу. Приготовил картофельное пюре, заправив свиной тушенкой. Вскипятил и заварил крепкого чаю. Держу подогретым, жду Ющенко. На этот раз с собой не взял, ушел с разведчиками на соседний НП. На обратном пути попали под сильный обстрел, он явно был не в настроении. Разложил на плащ-палатке еду, налил из фляжки сто граммов, Ющенко выпил, придвинул котелок, стал есть. Съел несколько ложек, котелок оттолкнул в сторону. «Что ты наготовил?» Стою не знаю, что ответить. Ещё с большим раздражением продолжал: «куда столько набухал жира?» Позже узнал, он не переносил жирного. Крепкий запашистый чай пришелся по вкусу. Вспыльчивый, гнев прошел. Вот, как бывает - делал все от души, хотел, как лучше, а получилось наоборот. Стал просить освободить от этой обязанности. Через некоторое время Смирнов вновь принял свои полномочия, он уже давно был ординарцем, лучше знал Ющенко, да и трудно было подобрать другого.

Возле второго поселков, в начавшем на солнцепеке таять снегу, обнаружили остатки кожи. Очевидна у немцев здесь была расположена сапожная мастерская. Бровка, образовавшаяся от вырытого до войны торфа и появившегося озера, названного черное, надежно защищала это место от прямого обстрела. Несколько перебежек, и вдоль бровки можно свободно ходить. Добираясь с бокового НП, свернули к бровке, набрали обрезков кожи. При очередном посещении батареи отдал сапожнику, который пообещал сшить за это модные брезентовые сапожки.

Наступила весна 1943 года, обильно выпавший снег стал таять. Торфяные кучи стало заливать водой, днем сплошное половодье. С трудом построенные кое-где примитивные укрепления держали оборону.

Полк снимался с этого участка и перебрасывался к реке Неве в район 8 ГЭС. С большими трудностями стали сматывать связь на виду у врага. Возня в месиве торфяника, прыгали с кочки на кочку. Прыгнув на очередную кочку, чуть не зацепил за натянутую проволочку. Что такое? Осмотревшись внимательно, увидали вытаявшие мины. Минное поле, оставленное немцами. Смерть кругом под ногами, какое счастье: заметили и не зацепили проволочки. С большой осторожностью вышли из минного поля, предварительно перекусив кабель. Связь тянулась зимой, минное поле было занесено глубоким снегом. Бегали, исправляли связь и не знали, что по минному полю. Обойдя минное поле с другой стороны, сколько могли, вытянули и смотали кабель. В дальнейшем при освобождении территории от врага не раз приходилось неожиданно встречаться с различными минами-сюрпризами. Этот случай как бы напоминал и подсказывал быть предельно внимательным.

Героический подвиг совершили строители железной дороги, которые под бомбами и снарядами врага (фашисты не хотели смириться с потерей этого важного в стратегическом значении клочка земли) сумели проложить 33 километра дороги за 18 дней. По этой дороге пошли в Ленинград поезда с продовольствием, боевой техникой, боеприпасами.

С Синявинских высот враг прямой наводкой вел обстрел передвигавшихся поездов. Оборачиваясь назад, видим, как рвутся снаряды. Очередной залп, столбы разрывов. Все затянуло. Но вот из-за завесы дыма на большой скорости выскакивает несущийся поезд. Не попали - проскочил. Радость на наших лицах. Как ни защищали дорогу, были и прямые попадания. Дорога продолжала героически работать.

Наступление вдоль левого берега Невы. (август 1943г.)

На левом берегу, в сторону деревни Анненского началось наступление по направлению к устью реки Мойки. На рассвете малочисленная пехота, подкрепленная штрафниками и 3 танками, пошла в наступление. Пехота врага окружает и уничтожает. Наступление продвинулись уже на добрый километр, вышли (к Неве) как раз напротив нашего ПН. Сплошные рвы и минные заграждения затрудняют продвижение танков, они уже с задних позиций поддерживают пехоту. Видимость боя в траншеях ограничена, можно рассеяться в лабиринтах и, сбившись с главного направления, попасть в западню. Командир в маскировочном халате с пистолетом в руке принимает решение: подтянувшимся наступающим указывает направление атаки и сам с бойцами вылезает за бруствер, увлекая за собой остальных.

На возвышении за уцелевшей дымовой трубой прячутся два фрица. Сверху им хорошо видно атакующих. Один, очевидно старший, показывает напарнику с винтовкой на бегущего командира, но тому не видно. Тогда указывающий выхватывает винтовку и сам целится в жертву. Бегущий командир отпрянул назад, затем рука с пистолетом прижимается к животу, он падает. Тяжело наблюдать и чувствовать свое бессилие. Наступление идет, а наш берег словно вымер, и пулеметные гнезда молчат.

Наступление приостановилось. Пройдено около 2 км, частично занято Анненское. Опомнившийся противник подбросил свежие силы, наступавшие оказались отрезанными, прижались к Неве над самым обрывом. Из отбитой назад траншеи немцы забрасывают их ручными гранатами. Что же делается, почему молчат стоящие за нами 76 мм пушки? Ведь можно расстрелять фашистов прямой наводкой!

Обычно спокойный разведчик Виценко не выдержал, выскочил в траншею и дал очередь из автомата, но для автомата слишком велико расстояние. Выругавшись, он бросился к соседней пулеметной точке, где столкнулся с пожилым солдатом.

- Отец, почему не стреляешь, ведь фашисты наших добивают!
- Нет приказа, - отвечает боец. - А точки засекречены, если немцы вдруг на нашу сторону будут переправляться.
- Кой хрен засекречены, когда люди гибнут, - распалился Виценко. - Где командир?
- Не ведаю, наверное, у других точек.
- Тогда дай мне - саданем.

Боец замялся.

- Не бойся, кругом пальба, не заметят.

Пехотинец и сам все понимал, упрашивать не пришлось. Навели Дегтярева, Костя дал первую очередь. Навыка в стрельбе из пулемета не было, очередь легла по глади реки. «Смотри, по своим не садани!» Костя - парень сообразительный, изменил прицел и дал несколько очередей, которые пришлись в цель. Фашисты попрятали головы в траншеи. Довольные, поблагодарили пехотинца и побежали обратно на НП. За спиной наконец-то ударили 76-миллиметровые дивизионные орудия. Эх, пораньше бы! Вот двое фрицев высунулись из траншеи, смотрят, что там, под обрывом. Бац! - снаряд прямо в них. Развеялся дым, на том месте лишь исковерканный бруствер.

Когда стемнело, бой затих, чтобы поутру разгореться с новой силой. Подошедшие подкрепления пошли в атаку, стараясь выручить прижатых под обрыв. На этот раз дивизионные пушки с самого начала помогали. По их расположению немцы тотчас открыли огонь. Одна из мин разорвалась рядом с нашим блиндажом, сорвав маскировку.

Дую в трубку - глухо. Связь порвана. Схватил в мотке запасной кабель и на линию. Только забежал за поворот траншеи, навстречу тащат раненого. Прижался к брустверу, дал пройти, пробежал ещё несколько шагов - поперек траншеи лежит убитый, все кругом забрызгано кровью. Вроде привыкнуть давно надо, но все равно жалость каждый раз сотрясает душу. Мелькнула мысль, что его дома родные ждут. Тут же воронка от мины, и обрыв здесь же. Быстро исправил связь - и обратно, перескочив через убитого. Пробегая мимо батарей, взглянул на неглубокие котлованы, кругом утыканные свежими воронками. Батарейцы спешно перевязывали и уносили раненых.

Активные наступательные действия у Анненского продолжались три дня. Ломаные участки переднего края выровнялись, расположение стало для нас более благоприятным. Но наш блиндаж, потерявший маскировку, противник засек. Наблюдение вел Симак, когда НП расстреляли прямой наводкой. Один из снарядов мелкого 37 миллиметрового калибра угодил прямо в амбразуру, повредил стереотрубу и, срикошетив от стены, отскочил присевшему в проходе покурить Симаку прямо в лоб. Потеряв силу и не разорвавшись, набил-таки изрядную шишку, глаз затянуло кровоподтеком. Сначала случившемуся не поверили, пока не убедились. Зато потом было поводов для шуток. «Вот это да! - не переставал удивляться Овдиенко. - От толстого симаковского лба даже снаряды отскакивают».

Необходимость просматривать не только передний край, но и тылы противника заставила покинуть правый берег и вернуться на прежнее место. Связь через Неву на сей раз прокладывалась ночью. Тянули к зольной сопке, огибая знакомое минное поле. Рядом с сопкой расположился песчаный карьер, обрывы которого были сплошь застроены землянками и окрещены Шанхаем.

Обосновались в Шанхае и мы. Облазив весь передний край, приуныли: НП с нужной видимостью не нашли, частокол битых стволов около переднего края противника как стена закрывал обзор вглубь. Тогда пришла дерзкая мысль - устроить НП, на макушке зольной сопки. Образовалась она при работе ГЭС и похожа была на шахтерский террикон.

Ночью с тыльной стороны вскарабкались на вершину. Вырыли котлован, притащили бревна-перекрытия, чтобы уберечься от осколков. Начали наблюдать вдвоем, правда, помещались с трудом. Зато видимость превосходная. Потом решили, что наблюдать лучше в одиночку. Карабкаешься вверх, зола осыпается, набивается в одежду, все тело зудит. Доберешься доверху, а там уже спокойнее. Вероятность прямого попадания невелика. Даешь данные на батарею и наблюдаешь, как летят в цель «гостинцы». На душе радостно. Но радость была недолгой, наше ползание по сопке не осталось незамеченным. Начались обстрелы. Тяжелый снаряд рванул прямо под основание НП, разведчика выкинуло, и он кубарем скатился вниз. Накат сорвало, но выхода нет, надо вести наблюдение. Обстреливать стали дымовыми и зажигательными снарядами, сопка стала тлеть, дым распространялся по всей округе.

Среди этого дыма, возвращаясь с устронения обрыва, я однажды сбился с ориентира. Неприятно, когда собьешься рядом с передним краем. Расстроенный, не обращаю внимания на рвущиеся мины, слух ловит другие звуки. Слышу невнятный разговор, пошел на него. Собко говорит с кем-то: «Ющенко ругается, почему на линию выходите по одному». Обрадовался, быстро пошел на голос и... загремел под обрыв, душа так и замерла.

Прощай, Волховский фронт.

Бригада вошла в состав Ленинградского фронта. Покидали основательно исползанный Волховский фронт. Железнодорожным эшелоном прибыли под Ленинград к станции Токсово. Местность, где не было боев. Приятно смотреть на нетронутую войной природу. На всё смотрели, как впервые, удивленно, любовались красотой. Отсутствие фронтовой канонады для нас уже необычно. Не могли отделаться от привычного чувства близости врага. Пополнялся передовой состав. Командиром взвода прибыл молоденький лейтенант, прямо из училища. Интересная встреча и первое знакомство произошли с ним. «Громодяне» ушли на ученье. Никого нет, подложив под голову вещмешок, решил вздремнуть. Комаров уйма, укрылся от них двумя шинелями. Ноги свисают с нар, начал дремать. Сквозь сон слышу, кто-то тормошит за ноги. Подумал: хлопцы, брыкаю ноги, отвечаю: «дайте поспать». Однако кто-то настойчиво дергает за ногу. Раскрутил шинели, поднимаюсь. Вижу, передо мной стоит молодой незнакомый лейтенант и улыбается. Спрашивает: «Кто ты такой?» - «Связист».- «Это землянка подразделения первой батареи?» - «Так точно». - «А где люди?» - «На занятиях». - «А ты чего тут?» - «Дневальный».

Лейтенант ещё сильнее заулыбался, подает руку: «Будем знакомы, Николай Возный. Назначен к вам командиром взвода». Забегая вперед, скажу, что Возный оказался хорошим и душевным командиром. Правда, бывал задорен и горяч там, где следовало бы проявить спокойствие и выдержку, но это со временем прошло, с опытом приходила воинская мудрость.

Быстро пролетели короткие дни комплектования - вновь на передовую.

Прибыли на Пулковские высоты. Вот он, многострадальный Ленинград. Первое, что поразило - лица людей. Во взглядах, походке, разговоре ленинградцев чувствовалась какая-то особая выдержка, спокойствие и деловитость. На улицах малолюдно, город напоминал больного, перенесшего тяжелую болезнь. Улицы и переулки окраин перегорожены укреплениями -мешки с песком, проволочные заграждения, противотанковые ежи, бетонные надолбы, бронированные пулеметные гнезда. Каждый оборонительный рубеж в местах проезда имел контрольно-пропускные пункты.

Наши огневые определились под мясокомбинатом, тылы же батареи разместились в районе Ленгорсовета. Рядом с высотами бывший аэродром. Всё разрушено, обгорело. По кое-где уцелевшим лестничным клеткам и остаткам перекрытий забрались на третий этаж здания аэропорта, но для НП развалины не подошли, высоты заслоняют обзор. Перебрались в Пулковскую обсерваторию, корпуса которой были также сильно разрушены. Здесь и выбрали место для НП, а укрытием и жильем стал подвал. Начали вести наблюдение, но и здесь видимость полностью не удовлетворила. Стали искать новую точку - и на высоте 66,6 выбрали бронированный колпак, наполовину врытый в землю. Это был НП моряков, с которыми удалось договориться вести наблюдение совместно. Видимость великолепная, просматривается не только передний край, но в погожие дни видны города Урицк, Красное село, частично Пушкин.

Возле дороги Пулково - Пушкин был важный в стратегическом отношении участок, прозванный «аппендицит», из-за которого постоянно шли бои, и который постоянно переходил из рук в руки. В очередное наступление пошли штрафники. Были среди них и наши знакомые. Ещё летом разведчики дивизиона Криштопа и Новак при попустительстве начальника разведки Некрасова избили одного из связистов. Сыр-бор разгорелся из-за дивчины из прачечной. Конфликт рассматривался Особым отделом, всех троих лишили наград, разжаловали в рядовые и направили в штрафную роту. В бою за «аппендицит» Криштопа был убит, тяжелораненый Новак скончался в госпитале, Некрасова же ранило в живот, осколок разрезал брюшину, но кишки не задел. Из боя Некрасов пришел к нам на батарею, бледный от потери крови, руками прикрывая развороченный живот. Оказали первую помощь, отправили в медсанбат. Там он выздоровел и вновь вернулся к нам, уже восстановленный в звании с возвращенными наградами. Но воспоминание о нелепости случившегося жило ещё долго.

Наступила глубокая осень - траншеи превратились в сплошное месиво, по дну бегут ручейки. Шинели потяжелели, покрылись глиняной коркой. Быстро уже не побегаешь, на высоту карабкаешься с трудом. Орудия различных калибров опоясывали Ленинград - чувствовалось наше превосходство в артиллерии. К ночи над городом зависали аэростаты, которые издалека казались низко нависшими остановившимися тучами.

В свободное время старались привести себя в порядок - постирать гимнастерки, зашить порванное. Если раздобудешь кусочек материала и подошьешь воротничок - это уже роскошь. Много хлопот доставляли обмотки - насилу отмоешь и отскоблишь втершуюся глину. Приятно побыть чистому, но не часто попадало такое.

К концу пятых суток продукты на исходе. Получение новых вместе с «наркомовской» нормой всегда праздник. Посыплешь сахарным песком кусок хлеба и ешь с наслаждением. Это называлось «полет с ангелами». Лишь запасливый Пуша не имел привычки съедать сахар сразу, подобно нам, а ссыпал свою пайку в специальную торбочку, и его чаепитие, когда заканчивались наши «полеты с ангелами», наблюдать было мучительно.

Кому доводилось уходить по делам в тыл батареи, тратил на это целый день, случалось, и ночевать в городе. В одном из домов Международного проспекта оборудовали временное жилье. Из обломков разысканной мебели соорудили подобие нар, но найти доску или бревно для отопления было чрезвычайно трудно. Все подобрали блокадные зимы.

В одно из посещений жилья-пристанища произошла трагедия. Получив продукты и поужинав, решили переночевать до рассвета. По нужде с шестого этажа не спускались - ниже на этажах все деревянное разобрано, все разрушено. Лестничные же клетки ограждения не имели. Шиша пошел в темноте, не рассчитал и оступился. Мы даже вскрика не слышали. Когда спохватились и спустились вниз, он был уже мертв. На теле ни ссадин, ни крови, даже карманные часы продолжали идти, а человека не стало. Так и не вернулся в родной город Киев, похоронили его на Волковском кладбище. (По данным ОБД «Мемориал» Шиша Иван Яковлевич гвардии старший сержант 23 артдивизион, ком. Отделения, связист, умер от ушибов при падении с третьего этажа мясокомбината 27.12.1943 г. Захоронен Лен. обл. Пушкинский район, г. Пушкин, севернее, квадрат 2953, один км. юго-западнее мясокомбината.)

Покрышки у автомашин и прицепов стали лысые, как ладошки, для восстановления на завод в Ленинград отправили несколько человек. От нас поехал Овдиенко, которому все позавидовали: поживет среди гражданских, город посмотрит. Скоро и нам повезло: Возный с разрешения командования решил поощрить своих бойцов походом в кинотеатр. Топать с Пулковских высот до Сенной площади далековато, но все равно мы были рады. Единственный такой случай на всю войну выпал. По пути сфотографировались: в полушубках, валенках, лихо сдвинув набекрень шапки. На общую радость сумели достать буханку хлеба. Возный предупредил ещё: «Вы, ребята, покультурнее, не ешьте у всех на виду». Когда началось кино, достали хлеб и с удовольствием сжевали.

То время представляется сплошной вереницей тяжелых дней и ночей, некогда было вести счет и делить сутки, месяцы, выделять праздники. Но новый, 1944 год запомнился. «Громодяне» решили его отметить, выделив на праздник все, что полакомей из пятидневных припасов. Час гуляй, неделю мри.

Но мне не довелось встречать праздник со всеми - угодил на дежурство, вместе с разведчиком-моряком. Сидим, тщательно разглядываем все складки на подступах, делимся воспоминаниями. Около одиннадцати видимость ухудшилась, пошёл снег. Враг запустил серию подвесных ракет. Справа оживленно ударили два наших пулемета. До боли напрягаю зрение, прильнув к окулярам стереотрубы. Пищит зуммер - в трубке голос Ткачева: «Что наблюдаешь, почему стрельба?» - «А кто его знает, неизвестно пока». Позже выяснилось - наши решили немцам нервы, поздравить их с Новым годом.

За полночь пришел на смену Симак. Вернулся я в землянку, закоченевшему подали сразу латунный колпачок, поздравили, все вместе с легкой печалью вспомнили дом. Родных.

Генеральное наступление под Ленинградом готовилось основательно, по ночам подтягивались воинские части. Батарея переместилась к подножию Пулковских высот.

Утром 14 января загремела мощная канонада, нанесли удары штурмовики, ухали дальнобойные орудия кораблей Балтийского флота. Долгосрочная, сильно укрепленная и глубокоэшелонированная оборона была прорвана. Устремились вперед и мы, миновав знаменитый «аппендицит», который уже никого не интересовал. Подошли к Пушкину, но с ходу город взять не удалось, пришлось перегруппироваться для последнего штурм-броска. В сторону Ленинграда потянулись первые партии пленных - понурые, изможденные, с застывшим страхом в глазах. Утихает огненный смерч, Гордуновский достает кисет и жменей сыплет нам в подставленные закрутки табак, и тут над головами раздается издыхающий вой последнего снаряда и сразу же взрыв. Закрутки повыпадали из рук. Все произошло быстро, не успели среагировать. Стоявший сбоку, Собко взмахнул руками и упал. Быстро подняли, понесли в находящуюся рядом землянку. Ранение тяжелое - осколок прошел от поясницы до паха. Недоумение и досада: главный бой отгремел и на тебе, заблудившийся снаряд вновь выводит из строя боевого товарища.

Подошел старший лейтенант Чивилев, назначенный вместо погибшего Шиши. Наши разведчики с наступающей пехотой повернули на Красное Село, нужно догонять и присоединяться.

Чивилев быстро влился в нашу «громадину» - сразу подметили и оценили его выдержку, рассудительность. Снимаемся с наспех оборудованных позиций, вдоль дороги брошенная при отступлении вражеская техника. Задрав длинный ствол, стоит знаменитая «Берта», а рядом поленница нерасстрелянных снарядов. Затвора нет - успели вытащить при отступлении. Теперь этому чудовищу одна дорога - в переплавку.

Красное Село миновали ночью, дорога теперь лежит на Гатчину. Сильный мороз в начале наступления сменился оттепелью, пошел мокрый снег. Идем в сплошном месиве. Освобожденные деревни сожжены и разрушены, только ветер завывает в торчащих на пепелищах трубах. «Катюши» прямо с дороги дают залпы по отступающему врагу, их рев воспринимается как победная музыка. Скудные запасы продовольствия в вещмешках кончились. На пепелище наткнулись на погреб с картошкой - надо найти хоть какую-то посудину. Облазили все руины, ничего нет. Вдруг один из «громодян» бежит с радостным криком: «Нашел! Нашел!»« и тащит большое ржавое ведро в форме перевернутого конуса. Развели костер, натопили воду из снега, вытрясли соль из вещмешков, поставили ведро с картошкой вариться. Кто-то в порыве радости сказал, показывая на ведро: «Хлопцы, это - знамя нашей громады». Засмеялись. Когда картошка сварилась, Гордуновский говорит: «Сейчас сделаю пест и приготовим камы». Слово показалось непонятным, поэтому его взяли на язык. И в дальнейшем, если надо было натолочь вареной картошки, предлагали заварить квит. На свежем воздухе бадью опустошили моментально. Прошло 27 лет после войны. Бывшие «громодяне» списались и на День Победы собрались в Ленинграде в гостинице «Балтийская». Войдя в номер, где остановились Овдиенко и Фитисов, я увидел на столе большой букет сирени.

- Ничего не видишь? - смеясь, спросил Овдиенко.
- Вижу букет сирени и больше ничего.
- А что в нем стоит? Это же наше «знамя»!

Сразу заволновался, все вспомнил. Оказывается, после войны Сашко забрал бадью домой и теперь перед встречей ошкурил до блеска и привез с сиренью. Но сюрприз не кончился: Фитисов заказал копию ведра в уменьшенном виде и привез как дорогой сувенир каждому «громодянину» с надписью-гравировкой.

... Через несколько суток с боями подошли к Гатчине. Решительный штурм состоялся в ночь на 26 января. Среди аллей парка, в дымящемся дворце, на вокзале подавляли последние очаги сопротивления. По рации мы получили указание ждать подхода батареи. Неподалеку от Черного озера нашли часть уцелевшего дома и прямо попадали на пол, заваленный беспорядочно раскиданной мебелью и какими-то бумагами. Дума была одна: спать, спать. Промозглый холод да посасыванье в желудках разбудили - короткий, но глубокий сон придал бодрости. Подкрепившись на батарейной кухне и получив положенное довольствие, двинулись в сторону освобожденного Кингисеппа. Вся Мгинско-Синявинская группировка врага, боясь окружения отступила, и не верилось, что Синявинские высоты и торфяники, на которых полегло великое множество людей, теперь находятся далеко в тылу.

По заснеженным проселкам вышли к Эстонии. Деревень уже нет - хутора. Здесь наткнулись на заранее приготовленные мощные укрепления врага, движение приостановилось. Пока подтягиваются тылы, нам нужно срочно разведать оборону противника и обеспечить ее разрушение. Выше Нарвы по течению на левом берегу в ходе наступления образовался небольшой плацдарм - туда и требовалось протянуть связь.

Бои под Нарвой

Связь тянули, утопая в глубоком снегу- С наступлением ночи остановились на лесной полянке у самого берега. Утоптав снег под разлапистой елью, подключили аппарат, стали обосновываться. Несколько человек осталось здесь, остальные с Чивилевьш ушли на хутор. Ночной мороз превратил валенки в несгибаемые ходули, полы полушубка побрякивали, а костра развести нельзя. Прыгать, чтобы согреться нет сил.

Овдиенко с разведчиками ушли в обнаруженный неподалеку стожок. Остались мы вдвоем со Смирновым. Как раз позвонили, что вышел к нам Ющенко. Смирнов тотчас принялся устанавливать брезентовую палатку. Ющенко, недовольный и раздражительный, забрался в палатку, не поинтересовавшись, а как же люди. Хотя можно было бы впустить всех - хоть тесно, зато в тепле. Смирнов в палатке топил печку, я, изнуренный и больной, сидел снаружи, прислонившись спиной к брезенту. Сколько сидел - не помню, наступила приятная дрема и безразличие. Так, наверное, люди и замерзают.

Растолкал Смирнов - позвал в палатку. Пристроился у входа. От оттаявшего полушубка пошел вонючий пар. Ющенко спал, разбросав руки и тонко посвистывая носом. Не выдержав холода, под утро подошли и остальные разведчики.

С рассветом перешли реку. На льду и по берегам лежат замерзшие трупы, следы боев за плацдарм, который протянулся на 18 км по фронту и на 15 в глубину.

С прояснением обстановки батареи получили приказ переправляться на плацдарм. Километрах в четырех от вновь образовавшегося переднего края батарейцы оборудовали огневые позиции, и сразу же потянули связь к временному НП.

Местность - лесисто-болотистая, с островками возвышений, где расположены хутора. Миновали кустарник, теперь впереди заснеженное поле торфяника с кое-где выкорчеванными пнями, веревочкой вьется слабо утоптанная тропинка к переднему краю.

Впереди нас трое пехотинцев, согнувшихся от тяжести термосов". Несут еду товарищам. Не прошли и половины, как ударили минометы. Медленно расплылся едкий дым, свежий снег почернел от гари. Пехотинцы торопливо сняли с раненого товарища термос, отбросили в снег, а бойца потащили к кустам, оставляя следы крови. Мы поспешили на помощь. Боец ранен был в ноги - его положили на плащ-палатку, понесли дальше.

- А термос-то оставили, сказал вслед Чивилев.
- Черт с ним, - в сердцах отозвались бойцы.

Надо и нам думать, как перебраться через поляну. Решили идти дальней кромкой кустов - лишний крюк, но безопаснее. Рассредоточились и ползем. От пенька к пеньку миновали опасное место, где черным пятном лежит брошенный термос. От взгляда на него безудержно хочется есть. А что, не пропадать же добру? Начинаем подкрадываться, периодически прячась за пеньки. Термос совсем рядом - и в тот же миг трескотня разрывов, свист осколков, противный запах тола.

- Хрен с ним, с термосом, выползать по одному, - командует, не поднимая головы, Чивилев. Вновь выстрелы. Вот так влипли. Без движения на снегу долго не пролежишь. Метр за метром ползем, а когда выбрались - разобрал смех. Вот так подовольствовались.

Ночевали в снежной нише, плотно прижавшись друг к другу и укрывшись полушубком. Когда вставали, чувствовали, как одежда местами примерзла к снегу. На злополучной поляне термоса уже нет.

НП выбрали на самом острие плацдарма у железнодорожной ветки Тарту-Нарва. Наблюдение вести сложно: то сидим на елке, то выползаем на опушку к насыпи.

Несколько раз на нашем участке начинались атаки, чтобы перерезать железную дорогу. Укрепленная насыпь встречала ожесточенным огнем. Позиция для атаки была явно невыгодной, несли потери. Решили ограничиться обороной, не дать противнику ликвидировать плацдарм, а нас вернули вновь на правый берег, на острие другого удара.

Пересекли магистраль возле Ивангорода и обосновались напротив Нарвы. На берегу реки - болото, кромки которого густо заросли ельником. Отбежишь от кромок - и сразу открывается город со своими башенками и шпилями. Через горловину болота враг хорошо наблюдает все вашы передвижения.

У разрушенной деревушки нашли худого, не по-зимнему одетого мальчонку. Что делать с ним, голодным и замерзающим? Решили оставить у себя, каждый дал ему что-нибудь из личных вещей. Мальчик стал жить с нами на промежуточной, и особенно привязался к Чивилеву. Ложась спать, тот обнимал мальчугана и прижимал к себе: «Это мой сынку». Прожил паренек с нами месяц, пока не узнал Ющенко. Приказал направить на батарею, а затем в тыл. Жалко было расставаться, очень свыклись с ним.

С выбором НП намучались. Если видимость хорошая, то и наблюдатели как на ладони. Возный задумал, как вскроется река, на плоту переправиться на другой берег, обосноваться под кручей. Ночами на болоте заготавливали сушняк и вязали плот. Овдиенко не стерпел, заявил, что все это ухарство. Враг даже спустить плот не даст - расстреляет прямой наводкой. Но если и удастся преодолеть полкилометра воды, все равно под кручей видимости нет. Но приказы не обсуждаются.

На НП появился командир дивизиона Скрипка. Доложили о готовящемся мероприятии - он возмутился и несуразный приказ отменил.

Дежурство наблюдателей продлили, чтобы меньше лазать на сосну, облюбованную нами среди болотистого мелкого сосняка. Там ночью навязали дополнительных веток, сделали меж сучьев сиденье - противник декорации не заметил. Периодически на НП приходил Ющенко. Однажды мы оказались с ним там вдвоем, только он подняться на сосну не успел, неподалеку встала стена разрывов. Не успели поднять голов - вновь выстрелы тех же батарей, разрывы уже за нами. «В вилку берет», - кричит Ющенко и бегом в землянку. Я остался один, на всякий случай залез в нишу-сруб под сосной. Налет прекратился. Взял трубку - телефон молчит. Побежал по тропке к землянке, нашел обрыв, связал линию и зашел в землянку.

Ющенко сидел на нарах. Взглянув на меня, раздраженно буркнул:

- Зачем пришел?
- Связь исправлял.
- Иди обратно.

Не успел вернуться - зуммер, Гордуновский звонит, передает приказание Ющенко явиться в землянку. На этот раз встретил спокойно, с усмешкой: «Ну, как там? Чуть-чуть нас не застукало». Взгляд его был уже попроще, доброжелательнее.

Бывало и тяжело, и опасно, но юмор нас не покидал. За едой меня часто разыгрывал Возный:

- Толик, а знаешь, как у вас на Вологодчине чай пьют?
- Я архангельский.
- Ну, это все равно. Отрезают у вас ломоть хлеба во всю буханку - вот так. Достают маленький кусочек сахарку, завязанный в тряпочку, и кладут его на ломоть - вот так. Хлеб кусают, сахар нюхают и носом отодвигают. На блюдечко
дуют, причмокивают и пьют чай. На плече полотенце - им вытирают пот. Выпивают самовар, с сахара сдувают пыль и вновь убирают. Чаепитие закончено.

В землянке - смех. Прост в обращении Возный, только горяч - это и погубило его.

С нашего НП Нарва просматривалась недостаточно, и Возный решил перейти на соседний НП. Как раз началась бомбежка. Срочности в уточнении данных не было, можно бы и переждать, но Возный захватил с собой Симака, и они побежали. Угодили в самое пекло. Возного убило сразу, Симака смертельно ранило: оторвало ногу выше колена. Он ещё немного полз, уткнулся головой в ствол ели, так и скончался; (По данным ОБД «Мемориал» Симак Пантелей Сергеевич 1919 г.р. Одесская обл. Горловка, 23 арт. Дивизион гвардии ефрейтор. Погиб 08.03.1944 г. Похоронен, Ленинградская обл. Кингисеппский район, Извозский с/с. Д. Извоз)

С самолета обнаружили и наше расположение, стали периодически обстреливать. Приготовление еды на костре стало проблемой. Была очередь Фитисова. Развел костерок, пошел за водой в ближайшую воронку. Обстрел. Один из снарядов угодил прямо в костер.

Овдиенко говорит: «Не стало нашего «бати», ищите кишки на деревьях». Обстрел стих, смотрим, идет Фитисов с ведром, невозмутимый как всегда, только сильно прихрамывает. В недоумении огляделся, ища костер, и понял, что счастье остался жив.

В мое дежурство пришел Ющенко, лег в землянку на нары, напротив печки. Я решил печурку натопить, чтобы теплее было. Напихал сухих сучьев, раскочегарил докрасна. Сижу в проходе напротив, греюсь. Ющенко во сне вытянулся и босой пяткой задел бок печурки. Вскочил и закричал: «Одурел, так печку топить!» Я расстроился, вышел, говорю Овдиенко: «Что такое? Каждый раз, как придет, кричит, капризничает. Ничего же не случилось».

Ющенко все слышал, но виду не подал.

На другой день он ушел на батарею, оттуда позвонили и приказали мне явиться с оружием. Взял карабин, пошел. Дорога не близкая - километров восемь, кругом разлилась вода, бездорожье, обстрелы. Дорогой понял, зачем вызывают, и пожалел о своей невыдержанности. Захожу в домик-сруб, докладываю.

Удивился Ющенко, что добрался я так быстро, велел показать карабин. Посмотрел ствол: «Почему не почищен?» Стою навытяжку, молчу. Стоит открыть рот - заработаю на полную катушку. «Пять минут сроку почистить!»

Вышел из домика, одолжил у батарейцев ветошь, масло, разобрал затвор. Вышел Ющенко, улыбается - в баню направился. На батарее при длительной стоянке ставили баню. Проходит мимо: «Чистишь?» - «Так точно!?» -«Закончишь чистку, возвращайся обратно на НП». Чувствуется, доволен. Одного не понимает, что добираться-то пришлось под обстрелом. Свободно бы мог погибнуть. Проверку и на месте можно было произвести, условия наши хоть и хуже батарейных были, но личное оружие не запускали. Знали, в любой момент может потребоваться.

Прибыл вновь назначенный командир взвода лейтенант Масленко Мы сидели на нарах в норе-землянке. Открывается плащ-палатка, согнувшись, влезает офицер и, наклонив колени вперед, докладывает Ющенко. Мы внимательно смотрим и едва удерживаем смех - очень уж смешная поза для доклада в низкой и тесной землянке. Внешне новый командир ничем не выделяется: смугловатый, с черными лохматыми бровями, вздернутым носом. До войны был учителем.

Первое, что решил сделать Масленко - перестроить землянку. Это мероприятие у нас желания и энтузиазма не вызвало. Досыта нарылись и натаскались бревен. Масленко стал убеждать, даже сделал чертеж-рисунок. Убедил. Принесли с батареи лопаты, топоры, пилы. Лес рубили подальше, чтобы не оголять местность. Свежие пеньки маскировали мхом. Сам Масленко отменно орудовал топором. Землянку поставили в полный рост, широкий проход и вместительные нары. Верх сделали из трех накатов вперемежку с землей. С боков выбрали землю, сделав ров - внутри было сухо. Не землянка -крепость.

Новая землянка потребовала и другого внешнего вида. Ушили обмундирование, добыв ножницы, подстригли друг друга. Постирали белье, но когда повесили его сушиться, «Рама» высмотрела, организовала обстрел. Наша крепость выстояла, а маленькую землянку разведчиков дивизиона завалило, обитатели чудом остались в живых.

Штурмовики, пролетая над макушками сосен, бомбили противоположный берег, но случалось, что отдельные бомбы рвались и на нашем переднем крае, рядом с НП. В сердцах кричали вслед: «Что же вы по своим лупите!» Хорошо ещё, что на болотистом берегу было мало наших подразделений.

Особенно отменно бомбили наши Кохта-Нарву и позиции немцев ночью. Повесят на парашютах гирлянды ракет-фонарей, выключат моторы и планируют на противоположный берег. В панике поднимается стрельба во все стороны, а мы в это время засекаем расположение огневых точек.

Перед занятием новых огневых позиций все начинается сызнова: установка боевых орудий, прокладка связи, выбор НП. Шла подготовка к форсированию реки. К нам прибыло пополнение - Пушкин и Бондаренко.

Враг ещё силен, но моральный дух его не тот, что в начале войны. В погожие вечера доносятся заунывные звуки губной гармошки и пение под хмельком. Порой слышны выкрики: «Рус, чего молчишь?» Подождите, скоро дадим знать.

Для обеспечения быстрого спуска на воду плотов и лодок ночами от передней траншеи сделали в воде ходы и ниши. Все снаряжение для переправы заблаговременно затянули туда. В день наступления подошла и безмолвно залегла в траншеях пехота. Тишина перед боем - самые томительные минуты.

В десять часов сотрясли воздух «Катюши», следом тысячами молотов ударили орудия. Вокруг сплошной гром и содрогание. Взлетают развороченные доты и дзоты, от передних вражеских траншей вглубь идет сплошной огненный вал. Под прикрытием этого вала пехота проворно спустила на воду плоты, лодки, бревна. Началась переправа.

Не успели мы спуститься из траншеи к воде, рядом плюхнулась мина. Вновь прибывший разведчик Бондаренко пошатнулся, лицо исказилось болью. Осколок попал ему в спину. Быстро затянули в траншею, перевязал. Да, разные судьбы у людей: вот Бондаренко впервые попал на передний край и сразу угодил под осколок.

Река бурлила. То в одном, то в другом месте взметались столбы воды, обломки. Первые лодки уже достигли берега, выйдя из-под основного обстрела. Ряды атакующих устремляются вперед, подрываясь на минах; они прокладывают путь другим. Артиллеристы переносят огонь дальше - от их точности и четкости зависит очень много. Все новые и новые подразделения спускаются к реке, и кто на чем устремляются на другой берег. Спускаем резиновую лодку и мы. Разрыв снаряда, и лодка обмякает, прошитая осколком. Что делать? В хаосе плавающих обломков видим пустую лодку. Масленок приказывает Пушкину вплавь перехватить лодку. Разведчик быстро сбрасывает сапоги, шаровары, в нательном белье плюхается в воду. Холодно, течение быстрое. Притаившись за большим камнем, наблюдаем. Только бы хватило сил - лодка нам нужна как воздух. Вот рука Николая поднимается, цепляется за борт - все облегченно вздохнули. Продрогший и посиневший, Пушкин вскоре выбирается на берег. У кого-то во фляжке нашлось немного водки - стуча о горлышко, Николай сделал несколько глотков.

Гребем к противоположному берегу. Течение гонит обломки, полузатонувшую лодку, на носу которой, уткнувшись в пулемет, лежит убитый. С завыванием пошли в пике Юнкерсы, от сброшенных бомб поднялись столбы воды. Лодка, хватая бортами воду, запрыгала на крутых волнах.

Передовые отряды уже подошли к дороге Таллинн - Нарва. К вечеру дорога была перерезана, и наступление развивалось вдоль нее. Связь поддерживается по рации. Нам с Левиным дано распоряжение смотать брошенный при отступлении телефонный кабель. Им, разноцветным, в пластмассовой оболочке заменили свой, основательно порванный. Всюду развороченные укрепления, трупы, воронки. Дав предварительную очередь, залезаем в одну из уцелевших землянок.

Ещё не выветрился резкий, неприятный запах. У входа лежит термос, аккуратно завернутые в бумагу тоненькие кусочки хлеба, сливочное масло в пластмассовой коробочке. Противно брать, но желудки напоминают о себе. Уселись на бруствер траншеи, перекусили. Да, хлеб и масло у немчуры неважные. Пресные. Масло бесцветное, ни запаха, ни вкуса - вазелин вазелином. Эрзац.

Саперы тем временем заканчивают наведение понтонов. Река успокоилась, и на ряби воды, поблескивая чешуей, плавают оглушенные рыбины. Форсировав реку от Нарвы до Балтийского побережья, наши войска подвинулись на 20 - 25 км, до очередной вражеской оборонительной линии.

Гренадерские высоты.

Линия фронта расположилась под высотами, прославившимися ещё со времен битвы со шведами. С господствующей отметки 83,3 противник просматривал все подступы.

На десятиметровой глубине были оборудованы железобетонные бункеры, высоты опоясаны колючей проволокой, заминированы. Бои по овладению этими высотами продолжались весь июнь и август 1944 года, но безуспешно.

За узкой полоской ольшаника до высот - чистое поле. На склоне поля сгоревший хутор с большим цементным подвалом. Подвал цел - здесь и обосновались. Спускаясь в него, ощущаешь прохладу, а попривыкнешь -промозглую сырость, как в холодильнике.

Не успели обжиться, заходит с ординарцем пехотный майор. Осмотревшись, приказывает освободить помещение. По какому праву? Майор свирепеет: «Освобождайте, иначе повыкидываем!» в ответ - пока ещё спокойно: «Самовольничать не имеет права, хотя и старше по званию» Майор вытащил пистолет: «Выходите или буду стрелять». Это уже разозлило. Радист Ершов облапил майора и отобрал пистолет. Обезоружили и ординарца. Майор опешил, но продолжал кричать: «Сейчас приведу отделение автоматчиков». Мы дружно закрыли ему выход. Видя, что народ подобрался решительный, майор изменил тон: «Ладно, отдайте оружие. Впервые попал на таких». «Отдадим, но с условием, что отстанете от нас». Выдавил наподобие улыбки, кивнул.

Подошел с НП Масленко, майор к нему: «Народ у вас отчаянный, если можно, пустите наших связистов». Дали согласие, подумав про себя: вот так бы надо и начинать. Но пехотинцы пробыли у нас недолго: подыскав другое место, ушли.

Для наблюдения стали выползать с Ткачевым под высоты - меня основательно готовили в разведчики.

Небольшими силами на отдельных участках велись наступательные действия, чтобы прощупать уязвимые места в обороне. От постоянных обстрелов и бомбежек исчез зеленый покров земли, изменился рельеф высот: они стали ниже, осели и расползлись. Земля сплошь усеяна осколками.

Поступила команда проложить связь на КП командира дивизии генерал-майора Рогозина. Генерал решил лично командовать стрельбой наших гаубиц по высотам. КП его располагалось в 3 км от передовой на крутой, заросшей ельником горке. Подключили аппараты, связавшись одновременно со штабом дивизии. Услышали приятный голосок штабной телефонистки и нам, огрубевшим и отвыкшим от женских голосов, захотелось поговорить. Болтая, не заметили, как прошел генерал, как забрался на елку. Спохватились лишь, услышав сверху начальственный бас. Батарейцы работали четко, командир дивизии остался доволен результатами стрельбы. Войска, расположенные левее, прорвали оборону и наступают на Тарту. Враг начал обстрел из всех видов оружия. Около двух часов все кругом грохотало. По коммуникациям с соседних линий слышны обрывки разговоров - все выясняют, что происходит? Не контрнаступление ли? Но не видно ни танков, ни пехоты.

Выслали разведку. Вернувшись, разведчики доложили, что немцы оставили высоты, подступы заминированы. В траншеях сидят пьяные смертники, которые беспорядочно палят из пулеметов. Обстановка прояснилась - прикрывают отход. Надо догнать противника, не дать ему закрепиться. Саперы спешно проделывают проходы, батареи снялись с огневых позиций, своим ходом двигаются по дороге на Таллинн.

Без опаски взошли на недоступные высоты, оглядели сверху черную и опаленную землю бывшего переднего края. Облегченно вздохнув, двинулись на запад, разглядывая мимоходом брошенную и разбитую военную технику. Местность пошла сухая, разноцветные лоскутки полей вперемежку с хуторами и перелесками. По пути к Таллинну получили маленькую передышку в Раквере. Городок в основном уцелел, за исключением нескольких домов в центре. Ожидая указаний, несли комендантскую службу, патрулировали город. Хотя фронт ушел далеко, обстановка напряженная. Местные националисты, служившие у Гитлера, переоделись и попрятались, делая исподтишка бандитские налеты.

Ночь. С напарником Андреем Антоновым идем по чистому брусчатнику узких улочек. Андрюха - здоровяк с постоянной улыбкой, тоже недавно переведен в разведчики. Вполголоса переговариваемся - интересно, что делают сейчас местные жители? Тусклый свет из окна второго этажа прерывает наши размышления. Прислушались. Сверху доносятся пьяные выкрики и шум, говорят по-эстонски, ничего не понимаем. С оружием наизготовку поднимаемся по крутой узкой лестнице, по голосам отыскиваем дверь. Посреди комнаты - стол с керосиновой лампой, бутылки, нехитрая закуска. При нашем появлении компания застыла в разных позах. - Почему шум и пьянка ночью?

Задвигались, зажестикулировали. Причины, как поняли, никакой. Белобрысый в очках стал хорохориться: «Почему заходите без разрешения?» Дулом автомата показали красные повязки: «Распоряжение коменданта». Собутыльники зашикали на белобрысого, тот смолк. Заулыбавшись, в один голос заверили, что больше шуметь не будут. Спросили - может, товарищи выпьют по стаканчику. В душе мы были не против, но отказались решительно. - Никаких выпивок. Убирайте все, закрывайте окно и чтобы тихо. Вышли на улицу - тишина, света нет.

В свободное время наведывались в ближайшие хутора, жители встречали радушно, старались угостить чем-нибудь. Правда, в зажиточных хуторах встречали настороженно, но мы чувствовали себя мирно и вели беспечно. Некоторые успели познакомиться с молодыми белокурыми эстонками.

Однажды с Андреем подались на дальние хутора. Было тепло и солнечно, шли напрямик, любуясь природой. Попили вкусной воды из ручейка, послушали стрекотание кузнечика. На фоне леса два белоснежных аккуратных домика с красными крышами. Направились к ним и подошли, когда солнце уже катилось за лес.

Открыли калитку, поднялись на крыльцо и, миновав сени, оказались в комнате. Замерли: за накрытым столом сидят в полной немецкой форме трое верзил, заросших щетиной. У всех троих рядом винтовки. Две женщины, молодая и пожилая, подавали еду. Наше появление застало всех врасплох. Первым желанием было схватить ближайшую винтовку, но понял, что не успеть. Быстро пихаю правую руку в карман, показывая, что там пистолет. Левую вытягиваю вперед: «Ваши документы». Сидящие зашевелились, из карманов френчей достают удостоверения в толстых корочках. Смотрим на вклеенные фотографии и лица, делаем вид, что читаем по-немецки.

- Мы из города, из комендатуры, в соседнем доме ещё несколько человек. Предлагаем явиться в комендатуру для регистрации. Сначала женщины, а потом военные согласно закивали.

Надо выходить, но как? Повернешься - выстрелят в затылок. Медлить тоже нельзя, замешательство может погубить. Не вынимая рук из карманов, резко разворачиваемся и выходим. До калитки стараемся идти ровно, спокойно. Внутри все натянуто, ждем - вот-вот выстрелят в спину. И концы в воду. Зашли далеко, место глухое.

Отойдя подальше, переводим дух. Вот губошлепы! Побежали бегом доложить о случившемся. Масленко, всегда спокойный, не выдержал: «Что же вы, душу-мать, ушли так далеко без оружия!» Дал взбучку и запретил ходить по хуторам. Об обнаруженных военных сообщили в комендатуру. Это были местные жители, служившие у немцев. Мы угодили, когда они только-только выбрались из леса поесть.

После этого случая автоматы постоянно висели на плече. Через несколько дней после нашего приключения исчез старшина с третьей батареи. Нашли на третьи сутки - убитым и запихнутым в водосточную трубу дороги. Местным националистам наш приход не нравился.

По батарее произвели изменения. Ющенко назначили начальником штаба дивизиона, его сменил старший лейтенант Беляков. А вскоре кончилась и передышка. Погрузились в составы и отбыли в Польшу. Дорогой наблюдали сметенные с земли города и деревни, особенно поразили разрушения в Гродно и Пскове. На фоне груд кирпича, среди руин возвышались очертания древних кремлей, напоминая об увиденных на своем веку нашествиях. Опаленные, но непокоренные, они олицетворяли мужество и вечность родной земли.

Наревекин плацдарм.

Разместились мы северо-восточнее Варшавы неподалеку от города Остров-Мозовецкий. Проезжая своим ходом, видели: поляки живут бедновато. Стоят покосившиеся дома-мазанки, убранство квартир убогое, хозяйство разорено. Остановились на ночевку у пожилого пана, которому любопытно было узнать о нашей колхозной жизни.

Пожилой батареец, сибиряк Рыков, рассказывал с желанием, подробно — мы даже удивились его красноречию. Видать, сильно истосковался по хлеборобским заботам. Паны внимательно слушали, изредка перебивая вопросами. Я в сельском хозяйстве не разбирался, поэтому предпочитал ¦ поглядывать на красивых паненок, дочерей хозяина. Они были явно утомлены беседой. Позевывая, накинули платки, пошли во двор погулять. Надев шапку, последовал за ними.

Для переброски войск и снаряжений на Наревский плацдарм было решено строить мосты, и нас отправили на заготовку леса. Работы много, но в сосновом бору дышится легко, физическая усталость компенсировалась спокойствием и волей. Наготовим бревен и, если нет машин, отдыхаем. Сделали разведку - километрах в восьми лес кончается, начинаются деревни. Не в ущерб работе хлопцы по двое стали ходить погулять к цивильным. Пошли однажды и мы с Савчуком. Пройдя вдоль деревни, гулянки не обнаружили. Встретившийся пан из дома, облюбованного для ночлега, объяснил, что уходит караулить кабанов, показал какое-то доисторическое кремневое ружье. Семья пана вечеряла, пригласили и нас. Отведали сваренной в мундире картошки, спать же предложили на деревянной скрипучей кровати у окна. Семейство же пана расположилось на полу, обложившись какой-то травой. Зачем - мы не поняли. Утомленные работой и переходом, едва потушили лампу, мы сразу уснули. Проснулись за полночь от невыносимого зуда. Спросонья не могли понять, отчего горит все тело, и только омерзительный запах раздавленных клопов вывел из недоумения. Атаковали нас целые полчища - умудрялись даже падать с потолка прямо на лицо, так, видимо, приглянулись им свежие люди.

За окном слабо забрезжил рассвет - пропади она пропадом, эта кровать. Поднялись, тихонько открыли окошко, выкинули шинели и сапоги. По утреннему холодку шагалось легко. «Вот так погуляли до паненок», -подсмеивались мы друг над другом.

Наступила глубокая осень, когда бригаду перебросили на плацдарм. НП расположился в передней траншее у села Джержаново. Хотя подготовка к наступлению велась скрытно, перемещения массы войск не осталось незамеченным, и усилились обстрелы. Во время одного из налетов лицом к лицу столкнулся в траншее со знакомым капитаном. Машинально вырвалось: «Рябков?» Капитан удивленно смотрел, не понимая в чем дело. Это был друг моего старшего брата. Пришлось назвать себя. Перемолвились несколькими словами, я рассказал о гибели брата. Договорились встретиться позже, поговорить, но не удалось. Капитан вскоре погиб, о чем я узнал от домашних. После войны, узнав о нашей встрече, приходил отец капитана, расспрашивал о сыне. Но что я мог ему сказать, чем утешить? Просто удивительная встреча на дорогах войны, короткая, под обстрелом.

Утром 10 января 1945 года началось наступление. Комбат Беляков, комвзвода Масленок, радист Ершов, разведчики Овдиенко и я двинулись на исходный рубеж, чтобы подняться вместе с пехотой. От разрывов и зажженных немцами дымовых шашек все затянуло сплошной пеленой, перед глазами сплошные вспышки. Пригибаться бесполезно, кругом сыплются осколки. Одно стремление - скорее бы вперед. По команде пошли в боевых пехотных порядках, громко крича. На мгновение Беляков приостановился, лицо, озаренное азартом, потускнело и нахмурилось: «Где Масленко?» Осмотрелись -нет.-«Найти!»

Побежали с Овдиенко. Обстрел начал стихать. В траншее, сразу же за поворотом, наткнулись на Масленко. Раненный в ноги и спину, но, ещё не потеряв сознание, ползет, подтягиваясь за кабель.

Быстро укладываем на шинель: «Потерпи, Миша». По траншее нести неудобно, напрягая последние силы, огибаем повороты и заносим в землянку. Осторожно сняли пропитанную кровью шинель, разрезали брюки, загнули гимнастерку. Повезло, что рядом была санинструктор Вера. Помогли ей наложить повязку.

Подъехал на «козлике» опытный шофер Таратынов, или, как его называли, Таратыныч, подняли носилки, погрузили поудобнее. Надо держать, иначе упадут. Решили, что я буду сопровождать раненого, а Овдиенко доложит комбату.

Таратыныч, умело маневрируя между воронками и траншеями, выбрался на дорогу. Около брезентовых палаток санбата скопление раненых, принимают в первую очередь тяжелых. Хирург посмотрел, дал команду: «В операционную». Наклонился над Масленко, поцеловал на прощанье. Он приоткрыл глаза.

Не везло командирам взводов - вот выбыл ещё один, умный и толковый. Его обязанности вновь временно выполнял Ткачев.

Продвигаемся на запад.

Наступление продолжалось успешно. Выбитый с укрепленных позиций противник беспорядочно откатывался назад. Освобождаем польские города и села - движение беспрерывное, с кратковременными остановками. Главное затруднение - снежные заносы.

Мы, «громодяне» - впереди своей батареи. Вошли в город Милославу и форсировано передвигаемся через него. На одной из улиц необычный снег -коричневый по цвету и сырой. Недоумение рассеяли идущие навстречу солдаты с ведрами: «Что несете, братья-славяне?» - «Пиво». - «Дайте отведать».

По очереди становились на колени и пили через край ведра. Пиво отменное. «Где взяли?» - «Да пивзавод за поворотом, по следу найдете».

Во дворе здания из красного кирпича начинается широкая каменная лестница, ведущая в подвал. За высоким цементным порогом видны металлические цистерны. Одна из них прострелена, и пиво заполнило весь подвал, пенясь перед порогом как у запруды. Глубина около колена - самые нетерпеливые лежат животом на пороге и небрезгливо пьют нападкой. Кто-то приносит со двора ящики, и с их помощью пытается подобраться к цистернам. Но вот хрустнула дощечка - солдат теряет равновесие, плюхается в пиво. Смех, выкрики - пей, мол, прямо так. Упавшему ничего не остается, как продолжать идти к цели вброд. Набрали чистого и свежего напитка и в тепло натопленной каптерки старшины в удовольствие посидели, обсушились, отдохнули.

Чем ближе к Восточной Пруссии, тем добротнее кирпичные жилые постройки. Много домов и хуторов покинуто. Оставшиеся онемеченные поляки встречают настороженно.

Облюбовали дом для ночлега. Хозяева пустили с явным нежеланием. Спросили соломы постелить на пол, хозяева буркнули, что нет. «Как нет?! А ну открывай сарай!» В сарае соломы было полно. Принесли несколько охапок в дом, улеглись, а в душе неспокойно. Задремали, зажав оружие между ногами, и спали в один глаз. А утром вновь в дорогу - несколько суток по снежному бездорожью. Умудрились втискиваться и в без того до предела забитые прицепы. Закоченеешь от холода, от неподвижной позы, надо бы слезть, а ноги не гнутся. Снова топаешь, увязая в снегу, и, немного согревшись, ждешь, когда холод сгонит кого-нибудь с повозки. Приноровились устраивать на орудиях под брезентом. Ветер не продувает, но тесно и мерзнет бок, прижатый к промерзшему металлу. К тому же есть опасность: задремав, провалишься в щель и угодишь под гусеницу.

Отдыхать старались на отшибе, подальше от глаз начальства -разведчики любят свободу. Поспать, да ещё в тепле, с сытым желудком -великая роскошь. В одном из покинутых имений Овдиенко и Пушкин решили пошукать чего-нибудь добавочного к пайку. Мы дремали, когда сильный удар в стену потряс здание. Быстро погасили коптилку, притаились с автоматами в руках. Слышим голос Овдиенко: «Чего ждете, открывайте». Отлегло от сердца, стали выговаривать: «Чего же такое удумали? Разогнали сани да в стену саданули. А если бы мы огонь открыли?» Поняв, что сделали неладное, стали задабривать: «Мы вам меду в бидоне принесли».

И вновь батареи приходят в движение, преодолевая февральскую метель. Впереди граница Восточной Пруссии, сопротивление становится упорным и отчаянным, теперь враг цепляется за каждый рубеж.

В лесу на заснеженной поляне состоялся митинг. Комиссар бригады сказал речь. «Гвардейцы! Мы подошли к границе фашистской Германии. Долгим и тяжелым был наш путь. Много перенесли горя и лишений, много потеряли боевых друзей. Разобьем же фашистскую гадину в ее логове. Смерть за смерть!»

Потрясая оружием, поклялись нанести врагу последний удар.

Приграничный городок Дейч-Эйлау, пытавшийся оказать сопротивление, снесли огнем. Продвижение вновь становится стремительным, тылы не поспевают. Вынуждены переходить на самодовольствие. Немцы - народ запасливый. В подвалах ряды банок и бутылей. Варенья, компоты, наливки, маринады, но все это не очень прельщает. Хочется обычных русских щей.

Появились случаи подрывов. Немцы, отступая, оставляли на видных местах разные красивые вещи и минировали их. Если уж брать оставленные предметы - то брать надо с предосторожностями. На перекрестках дорог столбы с клювами - указателями населенных пунктов. При отступлении их переколотили в противоположные стороны, чем поначалу вносилась немалая путаница для продвижения войск. На пути городок Розенберг, разрушений в нем мало. Валяются трупы в грязно-зеленых шинелях. Дымя, догорают несколько танков и самоходок.

Ждем своих орудий, их на предельной скорости тянут тракторы. Идем с Овдиенко по улице и вдруг видим двоих гражданских, которые призывно машут нам руками. В недоумении подошли - видим, звавшие разодеты во фраки, на головах цилиндры. Оказались они танкистами, ремонтирующими свой подбитый танк, а в ожидании подвоза запчастей решили немного подурачиться. Переодевшись как на бал, спустились в подвал одного из домов, и наткнулись на троих прятавшихся немецких солдат. Немцы перебежали вглубь подвала, а танкисты выскочили на улицу за помощью и наткнулись на нас.

Берем дверь на мушку, просим танкистов принести побольше бумаги. Осторожно спускаемся в подвал и на цементном полу разводим бумажный костер - пламя высвечивает солому, гильзы, в стенах чернеют проемы дверей. Подсвечивая путь горящей бумагой, перешли в другую комнату, затем ещё в одну. В узком и длинном проходе Овдиенко вдруг отскочил, прижался к стене и дал длинную очередь. Часть пуль, срикошетив, ударилась в стену рядом с нами. Стоящий рядом танкист подбросил горящую бумагу в направлении выстрелов - раздался стон и из ниши вывалился немецкий солдат в сапогах с коваными гвоздями. Прошитый очередью, он был уже мертв. Рядом валялся автомат, остальных в подвале не было... Осмотрелись. Я увидел сбоку свежие ватные клочья.

- Счастье твое, Толик, - сказал Овдиенко. - Я, когда бумага вспыхнула, заметил движение рук и саданул очередью. Мог бы он нас ухлопать, могли свои пули от рикошета покалечить...

Довольные, что все обошлось, мы простились с танкистами, посоветовав снять с себя дурацкие декорации - не ровен час, свои же подстрелят.

Подтянулись орудия, сделали остановку. Держа автоматы наизготовку, решили обследовать соседние дома. Около одного из домиков горел костер, изможденный старик кипятил воду в чайнике. Заметив нас, тотчас юркнул в подъезд. Это насторожило. Спрятались за стволы больших сосен и договорились, как действовать. Один остался прикрыть, двое побежали к дому и вошли в подъезд. Старика нашли на втором этаже. Хоть слабо, но он говорил по-русски. Рассказал, что дома принадлежат эсесовцам, все убежали, осталось несколько стариков и старух. Дома не отапливаются - он вышел, чтобы на костре сварить кофе.

- Не обманываешь?
- Наин, найн, - замотал головой.
- Гражданских мы не трогаем, но смотри, если обманул, плохо будет.

В сопровождении старика решили осмотреть дома. У подъезда следующего увидели лестницу в подвал, за открытой дверью темно. Старик украдкой пытался заглянуть вниз - это насторожило. Укрылись за стену, стволами автоматов показываем вниз: кто там? Старик в замешательстве.

- А ну кричи, чтобы выходили, сдавались в плен. Если не выйдут, закидаем гранатами.

Чтобы показать, что не шутим, дали в темноту короткие очереди. Испуганный старик что-то заговорил - снизу донеслась возня и топот. Из темноты с поднятыми руками один за другим вышли пять немцев. Кидают оружие и трясущимися губами повторяют: «Гитлер капут».

Николай Пушкин подбирает брошенные автоматы, мы с Антоновым стволами указываем путь следования. Бог ведает, о чем думали недобитые вояки. Повели с предосторожностями их в город. Там как раз размещались девчата- регулировщицы. Мы к ним: «Девчата, примите пленных». Они в ответ - зачем, мол, нам лишняя морока. Мы тогда к их командиру, пожилому приписнику - не тащить же пленных с собой в наступление. Договорились, определили и место их содержания - подвал. Часовым встала одна из регулировщиц. Посмеиваясь, мы простились: «Смотри внимательнее, стереги, чтобы не убежали». - «Да ну вас», - сердито ответила девушка.

Бой за Мариенбург.

Пригороды Мариенбурга были взяты сравнительно легко, но несколько тысяч гитлеровцев засело в старинной крепости, и они были готовы продать свою жизнь как можно дороже.

Первые же обстрелы показали - с крепостью придется повозиться, обычные снаряды стену не пробивают. Нужны наши мощные гаубицы, которые проложат путь пехоте.

Прохождение переднего края по городу имеет свои сложности. Порою противников разделяет лишь стена. Нужно с большой точностью знать обстановку, иначе угодишь прямо в руки врага, либо под пулеметную очередь в упор. Место НП мы выбрали на небольшом сахарном заводе рядом с железнодорожными путями. Во дворе под открытым небом лежала большая груда сырца, и почему-то подумалось, что сахар этот фашисты вывезли от нас. Попадись этот сырец нам на Волховском фронте, быстро бы с ним разделались, сейчас же на сахарную горку никто не обратил внимания. Хватало кое-чего получше. Наблюдение вели вместе с минометчиками из деревянной будки под крышей завода. Видимость хорошая, в ясную погоду просматривались даже заводские трубы города Грауденц. Крепость, подходы к ней были взяты под пристальное наблюдение.

Крепость действительно была мощной - посланные снаряды оглушительно рвались на поверхности стен, выгрызая лунки. Глубокие подземелья были набиты боеприпасами и продовольствием, средневековые, недосягаемые снаружи колодцы обеспечивали водой. Подступы к крепости ограждали рвы, надолбы, ряды колючей проволоки - мины рвались от любой пущеной наугад автоматной очереди.

Для выявления уязвимых мест стали изучать все огневые точки, все подступы. Наше господство полное - любая замеченная перегруппировка тотчас накрывается огнем на уничтожение.

Погода в феврале ещё холодная. За четыре часа наблюдения в будке успеваешь основательно продрогнуть. Наблюдавший разведчик, передавая стереотрубу, подробно рассказывал, что обнаружил, на что обратить внимание. Жили в домике рядом. Добывание съестного называлось у нас «ездить на базар». Дело в том, что было полно трофейных велосипедов. На них особенно удобно проскакивать простреливаемые участки улиц. Разгонишься - и мигом перелетаешь поперек улицы за угол. Пока снайпер или пулеметчик среагируют, ты уже за укрытием. В одну из поездок на «базар» наткнулся я в подвале на бутылки с толстыми горлышками, запечатанными откидными фарфоровыми пробками. Открыл одну - выстрелила пенистой розовой жидкостью, по вкусу похожей на клубнику, но с приличными градусами. Нашел кошелку, загрузился и благополучно вернулся к «громодянам». Спрашивают, что хорошего принес с «базара», отвечаю, что секрет, за обедом увидите. Обедали чаще всухомятку, суп готовили редко. Круглый стол накрывали белой скатертью, выставляли дорогую фарфоровую посуду. В пользование шли светлые красивые ножи, вилки, изящные рюмки, банкет, да и только.

Подошел комбат Беляков - спрашивает, чем сегодня кормим. Подаю ему кошелку. Он открыл - и почти вся бутылка изошла на пену. Остаток Белякову понравился и, чтобы не изводить зря добро, принесли большой эмалированный таз, который аккуратно наполнили настойкой. Разливали по бокалам светлым черпаком - обед прошел очень весело. Отрадно, что в таких ситуациях почти никто из нас не допивался допьяна. Исключение составлял лишь вновь прибывший взводный Богомазов. Трезвый он был прост в обращении, прям, порой груб, не смотря, начальство перед ним или подчиненные. Выпив, начинал куражиться и буянить. Начнем уговаривать - ещё хуже: хватается за пистолет. Приноровились и, когда чувствовали, что его начинает забирать, вынимали из обоймы патроны. Щелкай, мол, в холостую... Проспится -рассказываем, как угрожал и размахивал пистолетом. «Неужели, братцы? Простите!» Нам было его жаль, но как чувствовали, что его слабости его до хорошего не доведут. Начал лейтенант похаживать к одной немке - и в одно из посещений застал у нее двоих солдат. Сдуру кинулся на них и поранил одного из пистолета. Дружок раненого сбегал и привел чуть ли не целое отделение - с трудом увели Богомазова и спрятали. Пробыл он у нас недолго - о художествах его стало известно начальству, там решили убрать человека от греха подальше.

Коля Пушкин, удалая головушка, принес ночью ведро спирта из цистерны, о которой мы узнали от пехотинцев. Цистерна была метрах в восьмистах, подходы простреливались, но Пушкин вернулся удачно. Ведро поставили в углу, накрыли крышкой. Спустишься с заводской трубы посиневший, закоченелыми руками зачерпнешь немного в кружку, и, не переводя дух, той же кружкой черпаешь в другом ведре воду.

Приятная теплота расходится по телу, зубы перестают стучать. Посуду на накрытом столе мыть некогда. Накопится много, заворачиваем в скатерть и выбрасываем через окно. Расстилается новая скатерть и ставится новая посуда.

На трофейном мотоцикле съездили на батарею. Батарейцы народ хозяйственный, не в пример нам. Разделали убитых поросят, наделали шпика. Повар готовит завтрак, обед и ужин - все по распорядку. С аппетитом похлебали горячего - повар для нас не пожалел наваристого супа.

И вот поступила команда разрушить крепость. С наступлением темноты разведчики выползли вперед, замаскировались. От врага отделял ров, так что вплотную ощутимо горячее пулеметное дыхание из бойниц. Подошедшим утром танкам передали все данные об обнаруженных огневых точках - гаубицы наши выдвигались на стрельбу прямой наводкой, и танки обеспечивали прикрытие батарей. Серия красных ракет возвестила о начале операции. Танки били по разведанным бойницам и амбразурам, а гаубицы бетонобойными гранатами пробовали крепость стен. Зрелище захватывающее. Первый снаряд направлен под основание стены - когда развеялся дым, видим дыру, но не насквозь. Кладка такова, что даже стокилограммовый снаряд не в состоянии пробить ее. Тактика стрельбы меняется - огонь ведется по башням. Снаряд пробивает более тонкую стену и с завыванием летит далеко во вражеский тыл. Вновь меняем угол стрельбы - на высоте примерно в одну треть определена нужная толщина. Подрезанная снарядами башня содрогнулась и, нехотя качнувшись, обрушилась. Теперь на ее месте гора битых кирпичей, завалившая врага. Таким способом были разрушены все башни. Через час боевое задание выполнено, крепость перестала существовать. В бреши устремилась пехота. Были захвачены около трехсот пленных и трофеи. Саперы разминировали подступы, мы, усталые и довольные, стоим на одном из уцелевших мостиков через ров, опершись на ажурные витые перила, перекуриваем. Пятьдесят два дня длился штурм крепости - и вот осталось от нее одно воспоминание. Ничего, постреляли отменно.

Дороги хорошие, для продвижения используем трофейные велосипеды, автоматы постукивают сбоку. Наш путь на запад, к Данцигу.

Штурм Данцига.

Данциг был окружен нашими войсками - в котле оказалась сравнительно большая немецкая группировка. По пути следования освободили из лагеря наших военнопленных близ городка Картхауз. Жутко было смотреть на истерзанных, с провалившимися глазницами людей. Развязав вещмешки, отдали все, что было из еды. Узники, ещё не веря чуду, торопятся, глотают не жуя - смотрим с печалью и ужасом.

К Данцигу подошли с северо-запада. Местность здесь холмиста и пересечена. Целую неделю шли бои, пока не пробились к окраине. Ночью подвозят снаряды, а поутру в упор расстреливается очередная линия укреплений. Перепахивается буквально все, а перетаскивать орудия на новую позицию артиллеристам приходится на себе. Разведчики без устали переползают с фланга на фланг.

В наспех вырытой яме ведем наблюдение. Появился командир дивизиона Скрипка в сопровождении молодого лейтенанта Терещенко. Яма небольшая, и мы с Овдиенко вылезаем, уступая место офицерам. Обстоятельно докладываем обстановку - неясно только, что происходит за поляной в лесу. Замечено сильное движение, но точно установить - кто там, не удалось. Терещенко поднимается и со словами: «Сейчас уточню» бежит в сторону опушки. Следует незамедлительный обстрел - поляну, где пробежал лейтенант, затягивает дымом. Рискованный шаг, вызванный молодостью и горячностью офицера, хотел показать свою смелость перед командиром дивизиона. А если в лесочке враг? Сам, можно сказать, помчался ему в лапы.

- Что же вы, товарищ майор, его одного отпустили? - с ехидцей спрашивает Овдиенко. Командир дивизиона спохватывается, крутит головой - кого бы послать следом, взгляд падает на меня.

- Беги бегом, найди Терещенко.

Вскакиваю на бруствер, и едва успел вбежать на просматриваемый участок - вновь обстрел. Ткнулся в первую воронку и, едва утих стук осколков, побежал дальше. В голове неясность: куда направился Терещенко, кто в лесу? Перебегая от елки к елке, наткнулся на землянку, где прятались гражданские. Поляки. Спросил, не видели ли молодого лейтенанта. Показали вдоль опушки и, с опаской оглядываясь в другую сторону, предупредили: «Туда не ходи, там немец». Обстановка путаная, чуть отклонишься — пропадешь. Вжимая голову, добежал до кустов: вроде спокойно, как тут же раздалась автоматная очередь, упал и ползком за куст. Где искать Терещенко? Опыт подсказывает, наблюдение лучше всего вести с возвышенности. Пополз к кустам на горке, где неожиданно и наткнулся на лейтенанта. Тот от шороха вздрогнул, схватился за пистолет, но, узнав меня, нахмурился: «Ты как здесь?! - «Командир дивизиона послал». Обрадовался: вдвоем сподручнее.

Лежа бок о бок, изучили обстановку. Сползли с бугра и знакомой дорогой вернулись к своим. В яме уже нервничали, не знали, что подумать. Увидев нас целыми и невредимыми, командир дивизиона с облегчением вздохнул, нанес данные на карту и ушел. Овдиенко сказал: «Удачно, Толик, проскочил. Мы думали: каюк, накрыло».

Артиллеристы, минометчики, танкисты и пополненная пехота заняли позиции для штурма. Коменданту города был предъявлен ультиматум сдаться без сопротивления. Условия передавались через громкоговоритель, сбрасывались листовками с самолетов. Срок ультиматума - 24 часа. Не получив ответа, утром 23 марта в восемь часов начался штурм. Сотни орудий, «катюши», штурмовики превратили город в большой костер. Танки с пехотой устремились вперед, дым разъедает глаза, рушатся стены. Бой идет за каждый дом, особенно ожесточенно в крупных постройках фабрик и заводов. Кое-где доходит до рукопашной. К исходу дня вышли на берег Мертвой Вислы, делящей Данциг пополам.

В уцелевших подвалах сидели гражданские, держа в руках наши листовки как пропуск. По лицам трудно определить их переживания - страх от перенесенного обстрела или радость, что стрельба стихает. Помогаем покинуть подвалы и показываем направление выхода из горящего города.

Минуем горящий склад, где в бушующем пламени раздаются частые хлопки и доносится запах горелого мяса. Сквозь языки пламени видно, как подпрыгивают консервные банки - горит свиная тушенка. Сколько же пропадает добра! В лицо летят искры, пепел и что-то белое, похожее на хлопья снега. Присмотревшись, увидели на балконе распотрошенную перину. Через кутерьму пуха просвечивают силуэты танков. Направляемся к ним - жарко, нестерпимо мучит жажда. Усталые танкисты отирают с лица грязные ручейки пота и оживленно разговаривают, запивая слова из больших бутылок. Спросили, чем это они угощаются. Устало глядя на нас сверху и отпустив пару шуток - не из курятника ли мы вырвались - показывают бутылками на горящий дом: там, в подвале целый склад шампанского.

От жары у нас в горле давным-давно сухо, испить бы хоть чего-нибудь. Прикрываясь ладошками от жара, сбежали по раскаленной лестнице вниз. Вот-вот обрушатся перекрытия. Схватили ящик, но в дыму потеряли выход. Все, тут нам и крышка. Задыхаясь, бросили ящик, взяв-таки на всякий случай по бутылке. И бегом на тусклый свет. Выскочили со слезящимися глазами, но радостные, что живые. Танкисты с волнением ждали нашего появления. Увидев невредимыми, засмеялись, закрыли люки своих «тридцать четверок» и тронулись. Вместе с ревом моторов раздался надрывный треск балок, и тотчас рухнула стена, завалив выход. Да, замешкайся мы на пару минут, лежать бы под горой горячих кирпичей. В охватившем ужасе машинально распечатали теплые бутылки, выпили без всякого удовольствия...

По рации поступило распоряжение спешно передвинуться в район порта. Короткими перебежками, овладевая один за другим красивыми одноэтажными домами, выходим на окраину. Из очередного дома раздались автоматные очереди - обходим его садом, в окна летят гранаты. Стрелявшие скрылись в подвале. Хенде хох! Видя всю безвыходность ситуации, вместе с гражданскими вылезают трое военных, подняв руки вверх. Внутри ещё все колотит, так и подмывает дать очередь, пустить их в расход. Стали обыскивать, нет ли другого оружия. Верзила успел сбросить пистолет и на нательную рубаху натянул пиджак явно не по росту. Скривил физиономию при обыске - ах, ты, фашист. Не удержавшись, пнул его в задницу, немец машинально рванулся. Следом дернулся ствол автомата, ещё мгновение - и прошил бы его очередью. Заметил в глазах у немца смертельный страх и совладал с собой. «Да чего нянчится, -сказал Коля Пушкин, - они же, гады, только что по нам стреляли». «Постойте, ребята, - остановил сержант Смирнов из разведки дивизиона, - тут неподалеку я видал сборный пункт для пленных, сам их туда отведу».

Бой утихал. Оставшиеся в живых немцы пытались на судах и баржах уйти в море, срочно пошли данные на батареи. Кругом заухало, вода забурлила, взлетают обломки, стелется над поверхностью дым... Плавают, ухватившись за обломки, фашисты, но подбирать их некому. Тех немногих, кому удалось прорваться, в море поджидали наши корабли.

30 марта бой за Данциг был с блеском окончен. Теперь мы уже умели воевать!

Пришел приказ повернуть обратно, к осажденному Кенигсбергу. Двигались на предельной скорости, зная, как нужны наши гаубицы для разрушения дотов, бункеров, и фортов. Ведь кое-где толщина бетонных стен доходила до полутора метров, это у дотов, а в фортах пятиметровые стены и шесть метров земли сверху, засаженные деревьями. Кругом рвы с водой -внешне выглядит даже мирно.

Начали долбить укрепления, но нередко даже прямые попадания из наших 203 мм гаубиц не разрушали цель. На помощь пришла более мощная, 305 мм артиллерия. Там, где и они были бессильны, вступали в дело подрывные группы.

9 апреля развернулись бои за центр города - около пяти тысяч орудий открыли сокрушительный огонь. Земля тряслась так, что даже вода выплескивалась из солдатских котелков. К вечеру комендант крепости был вынужден отдать приказ о прекращении сопротивления. В плен попало около 93 тысяч солдат и офицеров. Столица прусского милитаризма была повержена в прах - и солдаты с удовлетворением рассматривали стоящий на площади памятник Бисмарку с зияющей пробоиной в голове.

Последняя битва на Одере.

Вновь повернули на запад догонять наступающие войска. Изношенную технику водители умудрялись ремонтировать на ходу. Двигались долго. Под вечер в небольшом лесу сделали передышку, перекусили у походной кухни и стали определяться с ночлегом. У кого-то в руках появился трофейный фотоаппарат. Трое неразлучных разведчиков - Овдиенко, Пушкин и я снялись среди маленьких елочек. Дорогая память огненных лет.

Ночевали в скирде, не обращая внимания на неприятный, затхлый запах. Проснулись под утро от озноба и не могли поначалу понять, отчего со всех сторон шорох. Кто-то из «громодян» догадался: чертовы мыши не дали спать.

Для ускорения переброски грузились в железнодорожный эшелон на станции Ханике. Пока тракторы затягивали орудия на платформу, мы знакомились с окружающей обстановкой. Разговорчивый поляк достал нам за деньги самогон и вместе выпили за скорейшую Победу.

Коля Пушкин все время обнимал захмелевшего пана. Поблагодарив, пошли к эшелону. Не успели сесть, бежит взъерошенный пан и, не говоря ни слова, прямо к штабу. Сказал, что у него сняли часы с цепочкой, и указал на нас. Ющенко вспылил: «Отдайте часы!» Ничего понять не можем — не брали никаких часов, Пан оглядел на - а где ещё один? Осмотрелись, нет Николая. «Найти!» - дал команду Ющенко. Побежали, набросились на товарища: «Ты зачем часы взял?» Николай, скорчив на пана презрительную мину, вынул из кармана часы, отдал и, подождав немного, протянул вторые. Пан удивился. «Бери, бери, - сказали ему хором, - у нас много». Смущенный пан помялся, но взял и эти часы, сказал «дзянкую» и ушел боком. Николай сплюнул вслед: «Взял ведь, песья кровь». Конечно, часов было не жалко - их было у всех достаточно. Даже появилась привычка меняться баш на баш, иногда случалось, что один предлагал к обмену хорошие часы, а другой лишь футляр. Обижались редко - дело добровольное. Но дурачество Николая обернулось для нас неприятностью. Ющенко объявил, что отменяются все оформления очередных наград.

Правда, тогда мы не очень расстроились - от Ющенко можно было ожидать и худшего. Лишь Овдиенко, смеясь, сказал Николаю: «Подвел, ребят, куриные потроха». Но позже, когда война закончилась, и пришлось увидеть многочисленные медали на груди тех, кто был далеко от передовой, у различных писарей, стало как-то неловко.

Ведь не объяснишь каждому - где и как воевал. Но тотчас пришла в голову мысль: сколько замечательных людей, лучших, чем мы, погибло. А им какая награда? Так что живи и радуйся победе.

Выгрузились мы в Штарграде. Одер - по сути дела, последний перед Берлином хорошо укрепленный рубеж. Противоположный берег, где расположился враг, низкий, с большой поймой. Немцы взорвали дамбы, и образовалась водная преграда в два, а где и в три километра. Хотя с ходу форсировать Одер не удалось, отдельные подразделения зацепились за остатки возвышений дамб вдоль берега. Наспех изрытые «лисьими норами», переполненные бойцами, эти узкие полоски дамб удерживались большим усилием. Враг не жалел боеприпасов, вдоль и поперек расстреливая эти полоски суши. Оставить их было нельзя - отсюда должно было быть начато форсирование последнего рубежа.

Поступило распоряжение разведать все огневые точки расположенного напротив городка Шведт и дать его панораму. Дни стояли солнечные, наблюдение вели метр за метром, давая зарисовки. Сидевший рядом Ткачев готовил бумажные ленты, затачивал карандаши, я рисовал. Обнаруженные огневые точки обсуждали и наносили цветными карандашами. Готовые ленты склеили в рулон, развернув который, можно было увидеть подробную панораму города. Она была направлена в штаб дивизиона и очень пригодилась при проведении артподготовки. После войны Ткачев рассказал, что наша панорама как военная реликвия передана в музей города Нарвы.

Форсирование Одера намечалось в нескольких местах. Первый и основной удар наносился под Штетином, а для отвлечения противника и на нашем участке. Ночью на дамбы перебросили штурмовые отряды, доставили понтонное оборудование. Рано утром артподготовка началась у Штетина, на нашем участке стояла зловещая тишина.

Несмотря на длительную артподготовку, враг оказал упорное сопротивление. В мощном броске передовые подразделения, преодолев водный рубеж, зацепились за противоположный берег, создали плацдарм, с нарастающей силой стали развивать наступление.

На нашем участке враг не ожидал форсирования, надеялся на широко затопленную местность.

Утром следующего дня все пришло в движение. После артподготовки войска начали форсирование. Не дожидаясь конца артподготовки, пехота на лодках, плотах ринулась с берегов дамб преодолевать водный рубеж. Небольшой городок Шведт и прилегающие берега покрылись морем разрывов и пожаром.

Уцелевший враг отчаянно ведет контробстрел по воде и нашему берегу. Река кипела от разрывов вражеских снарядов и мин. Подступы затянуло дымовой завесой. Несмотря на шквал огня, саперы сразу же приступили к наведению понтонного моста, неся потери. Первые уцелевшие лодки ткнулись во вражеский берег. Почувствовав под ногами твердую почву, с яростью набросились на уцелевшего врага, завязалась рукопашная схватка.

Фашисты не прекращали обстрел переправы. То тут, то там поднимались фонтаны воды, подступы к переправе на берегу ослепляли вспышками разрывов «как в аду», но переправа наводилась.

Развивая успех наступления по наведенному мосту, сразу же в атаку устремились танки, а следом различные орудия. К исходу дня передовые подразделения прочно закрепились на противоположном берегу, отбив все атаки врага и стали с севера обходить гор. Шведт. Город горел.

Разведчики и радисты батареи, переправившись через реку, утром с наступающими подразделениями вступили в город. Артиллеристы и наша батарея постреляли отменно. Трудно было узнать вчерашний город, весь стоял в руинах. Дальнейшее наступление покатилось в сторону фашистского логова - Берлина. Не всем войскам суждено было штурмовать Берлин, но каждый воин стремился к этому.

Последний раз связались по рации с батареей, которая теперь уже находилась в глубоком тылу, по ту сторону Одера. 35 км не дошли до Берлина. Поступила команда, и нас отозвали на батарею.

Конец войне.

В направлении на Берлин сосредоточены большие силы нескольких фронтов. Чувствовалось, война приближается к концу, этого ждали и понимали.

Наша Ленинградская Краснознаменная ордена Кутузова 21 Гвардейская гаубичная артиллерийская бригада большой мощности резерва Главного командования закончила свой боевой путь.

Неподалеку от Одера заняла свою дислокацию. Дивизион и батарея разместились возле села Родерберг. В сосновом лесу последний раз соорудили рубленые домики без накатов. Накаты уже не требовались. Стали приводить в порядок основательно потрепанную материальную часть, стволы гаубиц зачехлили. Наступившая тишина и размереная жизнь первое время действовала угнетающе и казалась неестественной и неправдоподобной. Нам все время чего-то не хватало. Сказывалась привычка долгих военных лет. Только сны ещё долго были тревожные, снились бомбежки и обстрелы. Постепенно начали перестраивать свою психологию на мирный лад. 8 мая 1945 года мы, оставшиеся в живых «громодяне», направились на практическое занятие к рядом расположенному красивому озеру. Взяли рацию, стали слушать, о чем говорит эфир.

На различных языках довили часто повторяющееся слово капитуляция. Нам это слово было понятно - конец войне.

И вот следующий долгожданный день - 9 мая 1945 год - день окончания войны. День нашей Победы!

Тяжелый и долгий был путь к ней, 1418 дней и ночей. Миллионы погибших, ужас, страдания. Все пройдено и пережито. Наши сердца в полной мере испытали горечь отступления и радость Победы!

Обнимаемся, целуемся, на глазах слезы. Салютуя, разрядили в последний раз свое боевое оружие вверх, в воздух. Мы завоевали мир и спокойствие на земле. Оставшиеся в живых, преклоняем свои поседевшие головы, перед теми, кто погиб, не дожил до радостного дня Победы.

Спите, отважные сыны и дочери нашей Родины, спокойно. Вы обессмертили свое имя. Вечная память о Вас не померкнет.

Воспоминания прислал Александр Чупров