Родился я в мае 1924 года в местечке Ляды, что находится на границе Белоруссии со Смоленской областью. За полтора

годадо войны приехал в Ленинград, учился в ФЗУ. В середине июня 1941 года, меня в составе группы учащихся отправили на практику в маленький городок, Струги Красные. Началась война, но мы не получили указаний вернуться в город. В середине июля фронт докатился и до этого места. В военкомате нас даже слушать не стали, боялись призывать 16-17-летних. С толпой беженцев ушел на восток, путь к Ленинграду был уже перерезан. Вместе с товарищем скитались по стране, пока не встретили учащегося нашего ФЗУ, который сообщил, что училище эвакуировано в Дагестан. Добрались до Махачкалы, там осело немало эвакуированных из Ленинграда, но наших ребят не нашли. Определили нас в ФЗУ в Дербенте, там мы просто «загибались» от голода, и я, подался в село рядом с Дербентом. Перебивался случайной работой в колхозе, но зиму как-то пережил. Весной сорок второго года начали искать и вербовать среди эвакуированных бывших слесарей и токарей. Собрали нас 500 человек, большинство бывшие ленинградцы, и всех привезли в Подмосковье, на авиазавод №28, выпускавший винты к самолетам. Объявили, что всем дается «бронь» от армии до конца войны. Надо учитывать психологию моего поколения. Сидеть в тылу, когда на фронте люди насмерть сражаются, было для нас постыдным поступком. Я всем надоел в Краснопресненском военкомате, но меня не брали даже добровольцем, без открепительного документа с завода. Трижды ходил к директору, пока «уломал» его, отпустить на фронт. В военкомате сначала попал на собеседование, на отбор в диверсионные группы. Долго со мной беседовали чекисты, но пришел какой-то «дядя с двумя «шпалами» в петлицах» и сказал -«Этот не подойдет, слишком внешность типичная, немцы сразу в нем еврея узнают». Перевели в команду призывников, ожидавших отправки в войска НКВД, в « пограничную учебку», в Малаховку. Мне тут стало совсем грустно, стремился на фронт, а меня в «пограничники». Рядом отправлялась группа в Коломну в учебный полк, и я с ними, скажем так «сбежал». Ну не было у меня желания служить в «чекистах». Попал в артиллерийский ЗАП. Это был конец сентября сорок второго года. Готовили из нас артиллеристов на 45-мм пушки, которые мы называли «пистолеты». В ЗАПе было очень голодно, за три месяца, только раз были учебные стрельбы из орудий. Большинство будущих «богов войны» привезли из Средней Азии, со всеми вытекающими отсюда нюансами. Русский язык и русские морозы были тяжелыми испытаниями для наших узбеков. От постоянного недоедания и истощения многие уже не могли дождаться отправки на фронт, который нам казался спасением в той ситуации. В начале января отобрали 30 человек, каждый прошел собеседование у «особиста», и эту группу послали на курсы радистов. Я был в их числе. Через полтора месяца нас направили на фронт и моя группа попала в 3-ю Артиллерийскую Дивизию Прорыва РГК, в 15-ую арт.бригаду. Меня «распределили» в 685 -й легкий артиллерийский полк. Наш полк имел на вооружении 76-мм пушки. Привели в штаб дивизиона, подошел какой-то офицер, ткнул пальцем в Женьку Петрова и сказал- «Ты старший радист, остальные во взвод управления дивизиона!». Так, до конца войны я почти ни разу не работал на рации, и провоевал простым связистом-телефонистом, а потом разведчиком взвода управления первого дивизиона полка. Привезли нас в район города Сухиничи, где в течение трех недель были бои местного значения, в которых полк принял участие. После, опять куда перебросили, уже не помню как называлось это место. Вообще весь этот период до начала Курской битвы в памяти сохранился как цепь каких-то постоянных хаотичных перемещений по линии фронта и не более. В начале июня 1943 года мы заняли оборону в районе севернее Орла. Про нас связистов была на фронте поговорка-«Руки в крови, морда в грязи. Вы откуда? -Мы из связи!»

Г.К. -Что представляла из себя дивизия прорыва ?

С.- Народу было много, почти как в стрелковой дивизии, и где- то 300-350 орудий. Пушки «на любой вкус»: гаубицы 122-мм, 152-мм, 203-мм, минометы 120мм, и кажется - дивизион «катюш». Я был в 15-й легкой артиллерийской бригаде. Легкой ее можно было назвать только условно, на вооружении стояли 76-мм пушки. Бригада трехполкового состава, и считалась, « с натяжкой», истребительно-противотанковой, хотя нашивок истребителей танков у нас на рукавах не было Конечно, нас не бросали, как простые ИПТАПы, каждую неделю на прямую наводку, под гусеницы немецких танков. Дивизия прорыва РГК имела специфические задачи, и использовалась в основном в период наступления или для уплотнения обороны. Потом мы «зализывали раны» во втором эшелоне. А отдельные ИПТАПы отводились в тыл, только когда в них уже не оставалось ни людей, ни пушек. Эти полки бросали в бой, латать дыры в обороне и закрывать бреши на танкоопасных направлениях, как «уголь в паровозную топку». Вот такая ассоциация.. .Дивизией командовал полковник Санько, бывший начальник Ленинградского артучилища. Бригадой командовал полковник Пароваткин, но я его за всю войну всего несколько раз издалека видел. Для нас штаб бригады казался «другой планетой». Нашим полком до своей гибели командовал поляк Сингаевский, а после, комполка стал Семченко, который был с нами почти до конца войны. Полк одно время состоял из трех дивизионов, но долгий период структура полка была следующая : два дивизиона по четыре батареи в каждом.
Взвод управления дивизиона состоял из отделений - разведки, связи и топографов, Нас было во взводе 25-28 человек на первой формировке.

Г.К. Чем запомнились бои на Курской дуге?

С.- Жуткими потерями, первыми ранениями и первой наградой. Полк стоял на закрытых позициях, в полутора километрах от передовой. Я пошел с разведчиком Поспеловым держать связь между пехотой и дивизионом. Попал под бомбежку в чистом поле. С тремя катушками на «горбу» особо не побегаешь. Осколок попал в ногу, но кость не задел. По телефону доложил своему КВУ старшему лейтенанту Швацкому что ранен, попросил замену, но как это обычно на фронте случается, никто не пришел заменить, так я четыре дня с подбитой ногой держал и восстанавливал перебитую связь. Представили меня к ордену Красной Звезды, но его я так и не получил. В санбат я не ушел, рана заживала быстро, но примерно через три недели меня снова задело. В августе 1943 года пошли в наступление, я был прикреплен для связи к пехотному комбату. Начался артобстрел. Осколок пробил каску и попал в голову. Мне залило лицо кровью, первая мысль была -«Все, меня убили». Но повезло так повезло, осколок прошел по касательной, лишь срезал приличный кусок кожи с головы, как «скальп снял». Бинтов уже не было ни у меня, ни у других бойцов. Сел в траншее на землю, а через минуту туда немецкий снаряд прилетел. Ко всему моему счастью, вдобавок меня контузило. Рукой рану закрыл, и сам, шатаясь во все стороны света, дошел до санитарной роты полка. Наш начальник штаба сидел на входе в санитарную палатку,( нашел место, где ему надо находиться во время боя!), и составлял списки раненых. Помню его вопрос обращенный к врачу - «Рана касательная?». Доктор ответил : Была бы другая, он бы уже помер... Две недели провел в санбате, а когда вернулся в свой взвод, нас как раз вывели на отдых в тыл. Три месяца мы «кантовались» вдали от войны. Там вручили мне медаль «За боевые заслуги». В то время эта медаль еще котировалась в солдатском восприятии, но после сорок третьего года, когда этой медалью стали награждать ППЖ и обозников эту награду уже называли -«за тыловые заслуги» или «за половые услуги»...В курских боях наш полк был полностью обескровлен. Прислали пополнение 1925 года рождения.

В ноябре нас подняли по тревоге и кинули на прикрытие житомирского прорыва. Помню 30 декабря подошли к Житомиру и встали на позицию, на территории кладбища. Окопы не рыли, там было много пустых ям, приготовленных под могилы. Все мрачно шутили, мол наш подарок похоронной команде, ей землю для нас копать не придется., мы сами о себе позаботились. Только могилы пришлось рыть, для солдат гаубичных полков нашей бригады, расположившихся от нас в нескольких километрах. Их немцы разбили «по полной программе», фактически разгромили, а мы даже, в том бою, не приняли участие. Вот так закончился мой первый фронтовой год, - на «погосте».

Г.К. Посмотрел по литературе боевой путь Вашей дивизии. Дивизия принимала активное участие в освобождении Украины. Вот такой эпизод как прорыв немцев из Корсунь-Шевченковского окружения оставил след в Вашей памяти?

С. - Не след, а рубец. Все батареи вывели ночью на прямую наводку и били немцев шрапнелью в упор. Нашей пехоты перед нами не было. Нас, управленцев, положили цепью перед орудиями, и здесь первый раз мне пришлось стрелять во врага из личного оружия. Немцы подходили к позициям на 50 метров, но не смогли прорвать оборону дивизиона. На соседних участках немцы ворвались на позиции батарей, и там все решила рукопашная схватка. На следующее утро, я прокладывал связь, буквально шагая по трупам. Там ни земли, ни снега не было видно, все устлано телами убитых почти до горизонта. Я слышал, что на другом направлении немцы прорвались к своим, но после всех победных реляций и радостных визгов политруков, мы даже в разговорах между собой об этом помалкивали. Прорвались, ну и черт с ними, все равно достанем и убьем. Вообще, бои на Украине были очень кровавыми. Почему то запомнилась переправа через реку Бужок, по талому льду, по пояс в воде. Спали по два часа в день. Подошли к Каменец-Подольску. Весна, грязь непролазная, жрать нечего...И потери каждый день, не приведи Господь!. Украинцев в цивильной одежде, в черных ватниках и пальто, как пушечное мясо, толпами гнали в бой. Мы сначала злорадствовали, мол теперь вы повоюйте, хватит по хатам галушки лопать. Потом, после атаки, на поле боя посмотришь и жутко становиться. Все поле в черных «крапинах», сотни убитых в первом же бою, только вчера еще освобожденных от немецкого ига людей. Но тогда было не до сантиментов.. . После взятия Львова перешли границу с Польшей. Потом Сандомирский плацдарм, бои на Одере, под Дрезденом, а 9-ого мая сорок пятого года я встретил в Праге.

Г.К. - Расскажите подробнее. Например, как часто полку приходилось отбивать танковые атаки?

С. - Мы считались ИПТАПом скорее номинально, поскольку действовали в составе дивизии, а не как отдельный полк ИПТАП. Я помню примерно 7-8-танковых атак. Это скажу я вам страшное дело. На танкоопасном участке, две батареи дивизиона выдвигались на прямую наводку, а две оставались на закрытых позициях. НП, на котором я находился, располагалось в 200-х метрах позади передовых батарей. На Сандомирском плацдарме из леса вышли несколько немецких танков, на разведку боем. Два танка подбили. Пехотные разведчики поползли вперед, и по возвращении доложили, что в лесу свыше двадцати немецких танков готовятся к атаке. Мы как об этом узнали, начали прощаться друг с другом, понимая, что это для нас верная смерть. Из прошлого горького опыта все знали, что если на батарею идет больше 3-х танков, то батарее - «каюк», «кранты», и так далее. Как правило каждое орудие успевало перед гибелью поразить только один танк противника. Но немцы на нас не пошли. Позже от пленных узнали, что у танкистов кончилось горючее, а когда ГСМ подвезли, то немцев перебросили на другой участок. Под городом Львов, была танковая атака на рассвете, в утреннем тумане, так немцы вышли на наши позиции не совсем удачно, подставив борта под стволы орудий. Там им врезали,но в целом, любой бой с танками считался для нас, как бы правильно выразиться..., скажем так - «последний и решительный бой». А такой момент, как ползти с гранатой на танки,- вещь, даже для пехоты весьма редкая, «панфиловцы» еще под Москвой закончились.

Г.К. Как часто управленцам приходилось вступать в бой с личным оружием?

С.- Тоже нечастый момент. Под Корсунью, в ночном бою, а также под Сандомиром. Немцы подошли так близко, что закидывали нас гранатами. Мой напарник успевал, чуть ли на лету перехватывать гранаты, и кидал их обратно. Очень было «весело». Там я своего первого немца лично убил. В феврале мы стреляли из цепи в толпу идущих на прорыв, и я знал, что кого-то поразил, но после боя не разберешь чья пуля кого убила. А тут, как в тире, с 30- метров в голову из карабина. И еще там двух немцев «навеки успокоил». Жалости к «убиенным» не испытывал. Война убивает подобные эмоции. Это не бравада. К немцам кроме ненависти, тогда я других чувств не испытывал. Стрелять пришлось на Одерском плацдарме, но тогда я уже был в разведке. И еще один раз, 2-го мая сорок пятого года, когда наш полк попал в окружение и был вынужден биться с немецкой пехотой в обычном стрелковом бою. Об этом расскажу позже. Но в целом, у связистов своя функция на войне и никто не ожидал от нас, да и не требовал огневой поддержки из наших винтовок., или участия в рукопашной схватке. Связист на передовой, это неизбежная гибель или ранение. Мне повезло, а скольким нет. За день, раз 10-15 выбежишь из блиндажа, устранять разрыв на линии, да все время под арт.обстрелом или бомбежкой, или под снайперским огнем, потом в блиндаже сидишь и не можешь поверить, что остался целым и невредимым. Обычно, на устранение разрыва ходили поочередно, например : первый я, потом напарник, и так далее, чередовались. Но после «конфликта» с командиром взвода Ряхиным, я долгое время был постоянным кандидатом в покойники, так как все время, если КВУ находился со мной вместе на НП, на поврежденную линию приходилось идти мне и только мне. Помню, как «зуммер», короткий приказ Ряхина -«Симкин, вперед!». Позже кивком головы приказывал, а куда денешься,- приказ офицера я был обязан выполнять. Тем более, перед боем, он обязательно «ехидничал», с серьезным и невозмутимым лицом : -«Симкин, как коммунист, своим примером покажет нам, как надо геройски воевать». А когда, командир бригады, напрямую наградил меня медалью «За Отвагу», без ряхинского представления к награде, то мы, с ним, стали вообще, как говорят - «на ножах». Старший лейтенант Вадим Спиридонович Ряхин был призван из Сталинграда, и как «положено» настоящему донскому казаку, был антисемитом, но первое время он свои эмоции по этому вопросу старался сдерживать. Я ушел связистом на батарею, а с января 1945 года уже воевал как артиллерийский разведчик. Правда, к концу войны наши отношения с комвзвода снова наладились. Слишком мало нас осталось из первого состава... Ряхин, радист Петров, Хлебосолов, два разведчика, шофер Иван Мульцин и я. Еще выжило двое человек из третьего отделения, но сейчас, сразу не вспомню точно фамилии этих ребят, только имена в памяти задержались накрепко.

Г.К. - Интересно, в чем причина «конфликта»?

С.- Причина весьма банальная,- часы. Да-да, не удивляйтесь, часы. В те годы часы были вожделенной мечтой каждого солдата, и ценились дороже золота, конечно если они не были «штамповкой». Кстати, считалось неприемлемым, снимать часы с убитых немцев. Ехали мы колонной, меняли место дислокации. Остановились в каком-то селе, я спрыгнул с машины и подошел к колодцу. Набрал воды в ведро и стал пить. Слышу сзади голос -«Ты, жидяра пархатая, давай пей быстрее!». Разворачиваюсь, и вижу, перед мной стоит какой-то здоровый жлоб из пехоты и ухмыляется. Без разговоров, двинул ему прикладом по голое он рухнул, потеряв сознание. Смотрю дышит, вроде «копыта не отбросил», да и через минуту он глаза открыл, но лежит и не дергается. Два его дружка стоят и молчат. Я еще раз осмотрел «страдавшего от жажды», а у него на ремне висят шикарные часы. Забрал я их. Товарищам этого жлоба, сказал-«Это на память, для пархатых». Развернулся и побежал к машинам. Запрыгнул в кузов, и рассказываю ребятам эту историю, стал перед ними хвастаться своей «находчивостью». Ряхин стоял возле кабины и все мое бахвальство слышал. Позже подослал ко мне пару «делегатов», которые начали меня уговаривать подарить часы командиру. Был бы я постарше и поумнее, я бы сразу их отдал, но тогда меня «заела» гордость и я ответил-«Офицер, белая кость, пусть сам себе часы добудет». После началась наша « взаимная настоящая дружба», которая должна была закончиться моей смертью. Наш комсорг дивизиона, мой товарищ еще со времен формировки полка старшина Иосиф Черненко, всю эту историю знал, и понимая, что скоро меня Ряхин угробит, поговорил с командиром батареи Синициным, и меня перевели на батарею. Из взвода управления дивизиона людей не отпускали, опытный боевой связист был человеком очень нужным и высоко ценился командирами. И еще одна важная деталь, если батарейцы постоянно получали пополнение для покрытия убыли личного состава, то взвод управления был в этом плане «нищим родственником», нам людей на пополнение давали крайне редко. В декабре сорок четвертого Ряхин сам пришел ко мне и говорит: «Семен, забудем старое, возвращайся во взвод, людей опытных уже не осталось». Я ему «условия выдвинул», что вернусь только в отделение разведки. Эта служба у нас считалась более почетной, и скажем так : более интересной и боевой. Он согласился. А через полтора месяца моя бывшая батарея погибла в полном составе. Пехота немецкая ночью ворвалась на позиции и перебила батарейцев. Я держал связь с ними, и помню как мой друг Виноградов, успел крикнуть перед смертью в трубку -«Прощайте ребята!»... Когда вспоминаю об этом, даже сейчас, через 60 лет не могу слезы сдержать...Или как на моих глазах погиб командир орудия ГСС Черных, с расчетом которого я был очень дружен...

Г.К. Простите за глупый вопрос. Вы боялись смерти?

С. - С мыслью о неминуемой смерти быстро сживаешься и «мирно» сосуществуешь. Боялись стать калеками. Очень многих убило рядом со мной и я знал, что когда-нибудь и меня в братскую могилу положат. Но мне повезло в этой «рулетке». И везло неоднократно, примеров тому множество. Нет, страх смерти не парализовывал волю. Кто уже попал на передовую, тот как-то пытается «костлявую» обмануть, но продолжает воевать честно. Инвалидности я страшился, зрение боялся потерять. Жуткие картины в памяти, когда твои товарищи на куски разорванные снарядами на земле лежат. Комбата Синицина, осенью сорок четвертого всего перерубило осколками. Он еще какие-то мгновения перед смертью был в сознании, и мы смотрели на развороченный живот, его оторванные осколками гениталии и ногу, лежащие рядом с кровоточащим телом.. .Никто не хотел такой судьбы...
У меня товарищ мечтал стать певцом, голос имел прекрасный, и внешне выглядел как красавец- киноактер. Ему за месяц до конца войны, снайперской разрывной пулей, раздробило нижнюю челюсть. Я помню его глаза, его взгляд полный муки и боли, когда я его тащил до санитарной роты.
Когда на линию выбегаешь, под огнем, - о смерти не думаешь, тут мысль одна, быстрей устранить порыв и дать связь. Это потом, все вспомнишь и переживаешь...
А сам факт, что я уцелел на войне -это не более чем случайность.

Г.К. Были ли на фронте, в Вашей части, какие-то землячества или дружеские отношения между солдатами и командирами не регламентированные уставом? Могло ли это повлиять, скажем, на получение наград или «теплого места» в штабе, подальше от войны?

С.- Конечно были теплые отношения между земляками. Достаточно того, что перед войной я жил какое-то время в Ленинграде, так все питерские считали меня земляком. Командир батареи Леня Белугин и наш ПНШ, образованный и культурный капитан Богданов были ленинградцы, и относились ко мне очень хорошо. Достаточно сказать, что новый сорок пятый год я встречал в землянке у Белугина, вместе с бойцами и офицерами ленинградцами. Белугин, после войны меня спас от «особистов». На партсобрании, после доклада приезжего политрука из штаба дивизии о разделе немецких земель в оккупационной зоне, я встал и сказал -«Почему эти земли отдают польской шляхте?. Мы за нее кровь проливали! Куда это товарищ Сталин смотрит?. Зачем контру поощрять?». Особист наш не был «последней шкурой» и Белугин его уговорил не раздувать дела о «антисоветской пропаганде». Но в сорок восьмом году меня особисты достали за мои «вольные речи», идущие в разрез со сталинской линией...Но это уже другая история...Земляков из Белоруссии в дивизионе было мало. Евреев в полку было человек десять, но почему-то у многих были украинские фамилии - Черняк, Черненко, Ткачук и т.д. Мы по национальному признаку не кучковались, на фронте, твоя национальность мало кому была интересна. Поваром у командира полка был здоровенный мужик, уже в годах, бывший шеф-повар одесского ресторана Ткачук. Я проходил мимо штаба полка, он окликнул меня и стал говорить со мной на идиш, а не по-русски. Накормил меня яишницей с салом и налил две кружки самогона. Тут я был даже «счастлив», что родился евреем. ПНШ Черняк и замполит полка, еврей с русской фамилией, были в возрасте 45-50 лет и на передовой не появлялись. На батареях служили несколько моих соплеменников и среди них были весьма колоритные личности. Один был до войны артист московского театра, и считался нашим «Василием Теркиным». Его убило в конце войны. Другой был, из бывших штрафников, до войны служил в охране украинского ЦК КПУ, до штрафбата имел звание капитана, но после ранения его не восстановили в офицерском звании. Выжил ли он, я уже не помню.
Дружил я с наводчиком Ивановым, простым русским парнем из Костромы. Он и писарь Воронин как-то начали меня уговаривать, записаться русским, мол впишем тебе отчество «Иванович», и «дело в шляпе», а то не дай Бог в плен попадешь или еще что. Ответил им- «хочу умереть евреем»...Антисемитизм был на уровне пересудов, шутки на эту тему мне приходилось слышать нередко. Ну и конечно в наградах зажимали, не без этого. Но такой прибаутки, вроде : «Елдаш - блиндаж, еврей - кладовая, Иван - передовая», - у нас в бригаде не было.
Соседним, 637-м арт.полком нашей бригады командовал 22-х летний майор Михаил Либман. Его убило в феврале 1945 года в Польше. Посмертно получил звание Героя Союза.
А вот по поводу «блата» при получении орденов и прочее, - скажу следующее.
Я был представлен к награждению за войну семь раз, а получил только три награды. О причинах, даже не надо догадываться. Но к этим регалиям на груди, быстро теряешь интерес. Есть и ладно, а нет - и Бог сними. Главное живой остался. Кстати, вспомнил, в сорок четвертом году, я вызвался пойти на опасное задание,- днем, под бешеным немецким огнем, вытащить раненого пехотного офицера с «нейтралки». Одного моего «предшественника», немецкие пулеметы просто «разрубили» точными очередями, а второму смельчаку снайпер засадил пулю в голову. Ждать до темноты мы не могли, был получен приказ на отход. Мне удалось это сделать, уже сам не пойму как. В награду я получил кружку самогона от командира батареи, и его одобрительные слова по поводу моего поступка и моей везучести. И поверьте - был очень доволен, и даже мысли в моей голове не возникло, что за совершенное мною положена другая награда. Когда смерть рядом, о каких-то медалях не задумываешься.

Г.К. - Почему берегли «управленцев»?

С.- Человек с боевым опытом и скажем, хороший смелый связист или разведчик- товар, даже на войне, - штучный. Пока молодой солдат, пройдет обкатку в боях, поймет что к чему и научится воевать, а главное - выживать, его раз «...надцать» могут убить.
А фронтовик со стажем- дело другое. Тем более готовили в запасных полках не очень хорошо. Это мое мнение. Для ответа на ваш вопрос приведу один пример.
В Польше, уже в конце войны, немецкие танки отбросили нас назад и одна батарея осталась в руках немецкой пехоты. С орудий даже не успели снять прицелы и затворные замки, батарейцы еле ноги унесли. Командир второго дивизиона Иван Сафонович Кравченко, классический матерщиник, будучи изрядно «под мухой», собрал два взвода управления и солдат штаба, и повел нас в атаку, отбивать пушки. Положил он нас там в землю почти всех. Нас просто скосили из пулеметов, а «на десерт попотчевали» минами. Назад нас выползло 12-15 человек. Кравченко сняли с должности и перевели к нам с понижением в 1-й дивизион. Его боевой геройский порыв и желание восстановить честь полка не оценили достойно только по одной причине. Он повел в атаку управленцев, а не стрелковую роту, и угробил кадры, которые надо готовить долгие месяцы в тылу и на фронте.

Г.К. Случаи явной трусости были частым явлением?

С - Нет, они были исключительно редкими. Никто из связистов не отказывался выйти на разрыв на линии, даже под самым убийственным огнем противника.
На Сандомире был случай, что парторг дивизиона, пожилой дядька, не выдержал напряжения в ожидании танковой атаки и «утек» в тыл.
Ему грозил штафбат, но замполит полка заступился, старика пожалели и просто перевили в другой полк. Был случай, что расчеты бросили орудия и отошли, но здесь был момент, что немцы ворвались ночью, по тихому вырезав пехоту, находившуюся перед позициями батареи. Там батарейцы отступили и не могли вывезти орудия, у них не было ни времени, ни возможностей. А чтобы бросили пушки во время боя с танками, я видел всего пару раз. Обычно артиллеристы бились насмерть, до последнего снаряда и человека. оесли пехота оставляла позиции, а такое бывало, то значит - «край», это был предел их возможностям продолжить бой и удержаться в траншеях. Я в нашу героическую и многострадальную пехоту «камень не кину».

Г.К. -Недавно видел книгу изданную на немецком языке, в которой рассказывается о «зверствах» красноармейцев на немецкой земле. Конечно, не немцам на эту тему выступать, их зверства только Пол Пот мог превзойти. И тем не менее, Вы можете, что-то рассказать о подобных фактах?

С- Мы мстили, у нас было право на это. Ненависть к немцам была столь велика, что один раз я чуть не поплатился жизнью за то, что угостил немецких детей шоколадом. Взяли с боем город Вайсвассер, в котором были склады питания Люфтваффе. Набил вещмешок шоколадом. Идем по городу, вижу немецкие дети голодными глазами глядят. Детей я жалел.. .Развязал вещмешок, даю им коробочки с шоколадом. Рядом проходила пехотная разведка в маскхалатах. Подлетают ко мне, кроют матом, мол - «Ты что сука немецких выблядков кормишь?. Да ты гад «бандеровец», тебя «шлепнуть» надо!». «Бандеровцами», у нас называли солдат, призванных с Западной Украины и не пользовавшихся доверием. А про настоящих бандеровцев я расскажу позже. Сгребли меня разведчики за шкирку и к стенке! ставят, на полном серьезе. Хорошо подбежали солдаты нашего дивизиона, и один из них, Каменский, начал орать -«Вы что, пехота, охренели. Какой он на... бендеровец, вы на нос его посмотрите!». Оставили меня в покое, но на душе было неприятно после этого случая.
Мы были очень злы на немцев. Входишь в какой-то городок, а там все дома двухэтажные, с крышами под нарядной черепицей. Сначала мы эти дома жгли, перед глазами, в памяти, стояли наши деревеньки, сожженные немцами дотла, только печные трубы торчали на пепелищах. Потом, на нас накинулись политруки с приказом дома не сжигать. Так просто, стали все рушить. В дом заходишь, а на стенах картины в стеклянных рамах висят. Очередью из автомата пройдешься по стенам.. .В платяных шкафах костюмы рядами висят на вешалках, так у нас были такие бойцы, которые все барахло выкидывали их шкафов, и на кучу вещей, буквально накладывали свою кучку дерьма. Простите за натурализм, но так было.
Большинство немецкого мирного населения сбежало на запад, а те кто остались, прятались от нас в подвалах, на чердаках и в подсобках. Книг в немецких домах я не видел, но зато было огромное количество всяких банок с консервированной едой, стоявших штабелями на полочках в подвалах и погребах. Поскольку были случаи, когда наших солдат травили специально, оставляя на виду всякие отравленные яства, то мы поначалу опасались это изобилие есть, искали какого-нибудь немецкого старика, приводили его, и заставляли пробовать из каждой банки. Если наш невольный подопытный дегустатор не валился с ног от лошадиной дозы яда, заложенного в пищу, то солдаты набрасывались на еду без опаски. На въезде в один из городов немцы оставили большой плакат с надписью на русском языке- «Мы оставляем город без боя, чтобы не разрушить его. Просим перенести бой за пределы города».Но просьба дала обратный результат. Солдаты стали крушить витрины магазинов стрельбой и прикладами, озверев еще больше обычного.
В тех же подвалах стояли батареи бутылок и бочки с вином. Если до этого на каждой батарее гнали самогон, то теперь, «выпивон» был все время под рукой.
Мы тогда слово - «стресс» не слышали, но алкоголь был единственным средством как-то снять напряжение от постоянного ожидания смерти. От войны очень устаешь не только физически... Началась повальная пьянка, переходящая в вакханалию. Командиры пили отдельно, мы отдельно. А потом понеслось и поехало.. .За мародерство особо не наказывали. Люди набивали «сидоры» немецким добром, ожидая возможности послать разрешенную посылку на родину. Старшие офицеры подавали нам «пример», как нужно хапать трофеи, а война то еще продолжалась. На кузовах грузовиков «шевролле» и на «студерах» перевозивших наши пушки, лежали груды немецкого добра. Мы щеголяли надевая по несколько часов на каждую руку. В каждом отделении был специалист -«сапер», который щупом проверял землю в немецких сараях и приусадебных постройках, выискивая закопанные сундуки с добром. Я лично брал только шелковое нательное белье, чтобы спастись от вшей. Домой, а вернее своей сестре, находившейся в эвакуации, послал только посылку с тканью. Дом мой, к тому времени немцы сожгли, а мать застрелили... И еще немцы расстреляли 2.000 евреев из моего местечка Ляды...
Ладно, поехали дальше, про Германию.
Те кто постарше, башковитее и половчее отоваривались по полной программе, золотишко и так далее. Про командиров вообще говорить нечего... У нас во взводе был связист в возрасте 55 (!)-лет, по фамилии Комаров. Мы его все время подначивали -«Дед, расскажи, как в русско-японскую войну воевал». Он был единственный, который поначалу ни одной немецкой вещи в руки не брал, так он говорил нам, молодым- «Не хочу свои руки поганить». Правда, и он стал позднее интересоваться немецким добром.
Цивильных немцев убивали крайне редко, хотя если вспомнить, пару раз видел страшную картину.. .После пехоты идешь, а там немцы, целыми семьями убитые лежат, у женщины подол заголен и туда вилы воткнуты. Даже у нас, артиллеристов, был случай, когда было убито несколько мирных жителей, без причин и разбирательств. Стояли в немецком поселке, начался артобстрел, немецкие снаряды ложились с поразительной точностью. Стало, ясно, что кто-то корректирует огонь с чердака одного из близлежащих домов. Кинулись искать корректировщика, и бойцы, в злобе и горячке, несколько немцев застрелили И если кто-то из фронтовиков,служивший на передовой в пехоте или в танковых подразделениях, говорит, что в его части, в Германии не было случаев насилия и мародерства, тот просто : или не договаривает, или скрывает истину. Хоть «по мелочам», или «по -крупному», - все это случалось. Одно скажу, весь этот бардак прекратился в мае сорок пятого. Еще одна больная тема - насилие над женщинами... Насиловали и молодых девок и теток пятидесятилетних. Все наши животные инстинкты в Германии вылезли наружу. И дело даже не в нашей низкой культуре. Психология солдата -победителя плюс лютая ненависть к немцам. Это потом мы стали великодушны и снисходительны.. .
Я говорил по-немецки, поэтому был «делегатом» от взвода для мирных переговоров с немецкими девушками. Подойдешь к немке, говоришь -«Ком шпацирен», и она уже знает о чем речь. Некоторые из них приходили к солдатам сами! Но я был и свидетелем диких групповых изнасилований. Брезговал вставать десятым в очередь, но видел все. Никто никого не выдавал, была групповая порука. Командиры ничего не могли с нами поделать, да и сами «имели» немок без зазрения совести. Что было, то было.
Как -то остановились на ночевку в доме, где жила одна странная семья. Он- француз, она,- якобы финка по национальности, утверждавшая, что ее профессия - актриса театра. Ночью муж деликатно ушел, финка пришла в гости ко мне. На соседней улице пехота ведет бой с остатками немецкого гарнизона, стрельба стоит в воздухе. Мы спали в одежде, с оружием, на втором этаже дома. А тут белокурая бестия, «потомок нибелунгов»...Не устоял. Занимаемся с ней «грехом», вваливается в спальню пьяный « в дугу» Кравченко с пистолетом в руках и кричит -«Застрелю! Отставить ! Не трогать мирных девок!», сопровождая свою речь сочными матерками. Вот думаю, дуролом, сейчас пальнет с пьяных глаз.
У меня за спиной был трофейный новый немецкий автомат, с длинным прикладом, прототип нашего автомата АК. Я затвор передернул и говорю ему -«Товарищ майор, идите спать, тут снайпер немецкий из окна напротив стреляет, неровен час убьет». Он хоть и пьяный был, но все понял и ушел. Наутро, увидев меня, только сказал -«Если триппер поймаешь, отправлю тебя в штрафную».
По поводу трофеев, вспоминаю еще один эпизод. Я стал коллекционрвать открытки с видами городов, природы, и еще тогда выпускались открытки с портретами красавиц. Другие собирали открытки фривольного содержания, а я вот - чудачил. В апреле сорок пятого снаряд попал прямо в мой вещмешок лежавший на бруствере окопа, и вся моя коллекция «геройски погибла». Тем же снарядом меня контузило. Так что с войны, кроме впечатлений и желания жить, я ничего не привез. 9-го мая мы пошли на помощь восставшей Праге. Петров дал мне послушать рацию, - кто-то из чехов, открытым текстом передавал сообщение-«Братья славяне! Помогите! Прага поднялась!». В Чехословакии, нас в каждом доме принимали как родных, и ни разу, никто из наших бойцов не позволил себе ничего того, что в Германии шло на «ура». Ни грубости, ни грабежей, а уж тем более насилия по отношению к женщинам. Так что, это служит примером тому, что мы не были сексуально озабоченной ордой варваров и вандалов.

Мы пришли на немецкую землю, через наши советские сожженные деревни, наши стертые с лица земли города, через рвы с невинно расстрелянными, через братские могилы своих товарищей по оружию, через слезы вдов и матерей.
Ненависть кипела в наших сердцах...

Г.К. Как обращались с немецкими пленными?

С.- Их не убивали. Только один раз 2- мая сорок пятого года, мы взяли в плен четырех немцев, шел бой в окруженном немцами городке. Один из них хорошо говорил по-русски, мой друг сержант Иванов заподозрил в нем «власовца», и возможно, это и решило их судьбу. Немцы зажали нас со всех сторон. Мы, малой группой из восьми человек, пошли на прорыв, и нам некуда было девать эту «четвертку гостей». Мы их расстреляли, хотя лично я в них пулю не выпустил, такой грех на душу не взял, и меня ребята поняли. Иногда после боя, солдаты ходили по полю боя и искали в немецких ранцах пожрать, что-нибудь из деликатесов, типа португальских сардин в банках или венгерский шпик, и конечно же искали пистолеты. Мы связисты тоже рыскали, в надежде нарваться на убитого вражеского связиста. У немецких связистов были прекрасные наборы инструментов в удобных коробочках. Там все было красиво упаковано: заземлитель, плоскогубцы, и еще много чего необходимого связисту. Такой набор был самым желанным трофеем. К чему я про это рассказываю. На поле боя часто лежали живые, только раненые немцы. Никто их при мне не добивал, по крайней мере я не видел. Иногда даже своих санитаров к ним пригоняли.
Один раз убили немецкого фельдфебеля. Нашли у него в бумажнике фотографии со сценами расстрела наших мирных жителей, где он, на этих карточках, стоит и улыбается рядом с трупами. Мы просто его разорвали.
На Украине пехота поймала двух бендеровцев из УПА, стрелявших нам в спину, так просто забили их прикладами насмерть. Власовцев не отпускали живыми.
В целом, отношение к пленным было корректным. Часы у них забирали в «Фонд обороны», но особо над ними не измывались и не куражились.
Давайте менять тему. Правда войны вещь нужная, но через 60 лет, не стоит заниматься «покаянием» и искать «жареные факты», тем более каяться мне не в чем. Есть раны, которые кровоточат до сих пор.

Г.К. За что Вы удостоены ордена Славы?

С- За переправу через Одер и бои на плацдарме. Представляли к ордену Красного Знамени, а получил я орден Славы.
Переправлялись в районе Эйхеприд, кажется. Я пошел на плацдарм добровольно, был выбор. Сначала вызвали только добровольцев. Страшные бои, очень много пролитой крови.
Я попал на клочок земли 500*700 метров, простреливаемый насквозь. Нечто невообразимое, недоступное человеческому осмыслению. Бризантные снаряды, поражавшие тысячами осколков все живое на земле, термитные заряда немецких реактивных «андрюш», от которых даже земля горела, немецкие минометы «ишаки» и «скрипачи», -(так мы их называли), - казалось стреляют по нам день и ночь, даже без минутной передышки. Танки, самолеты, непрерывно атакующая немецкая пехота.. .
Переправлялся туда как разведчик, а пришлось и связь держать, и пехотинцем воевать. Связь нарушалась часто. От немецкого огня было невозможно высунуть головы из окопа, кругом все горит, а приходилось выползать на «работу», иногда за один рейс 20 порывов устранишь. Назад в траншею приползешь, каким то чудом оставшись на этот раз целым и невредимым, а там уже все убиты.. .Там многое пришлось испытать: и бой в окружении, и «огонь на себя», который вызвал комбат-пехотинец.

Г.К. - Если уже пошла речь о наградах. Кто награждал артиллеристов частей РГК? Командование бригады или командиры стрелковых частей, которым Ваш полк был придан для решения боевой задачи?

С - Понятия не имею насчет стрелковых командиров и их полномочий и прав в этом аспекте. Наш командир арт.дивизии своей властью мог дать орден Красной Звезды прямо на поле боя. Больше ничего добавить не могу. Гирлянды орденов висели на груди у служивших в штабах. Те кто был на передовой, имели «крохи с барского стола». Можно было «собой, по десять раз, с каждой стороны, закрыть амбразуру вражеского дота», - и не получить никакой награды Все зависело от штабных клерков -писарей, и от расположения и личного отношения к тебе командного состава. Два маленьких примера. Был у нас в дивизионе писарь Акулов. В общем, мужик неплохой, но «достал» он меня. Как увидит, что я иду, ехидным голоском, начинал кричать с определенной интонацией - «Исаакович», при этом скаля зубы. После контузий, у меня нервы были ни к черту, и после парочки таких «приветствий», я на него направил автомат и сказал: «Тебе, б...., жить надоело. Пристрелю падла!». Он в сторону отбежал и орет -«Ты еще меня вспомнишь!». После войны, в конце мая 1945 года, когда награды посыпались «дождем», на наши гимнастерки, я не получил ничего. Акулов, «выписал» себе, ни много, ни мало - орден Боевого Красного Знамени !.Человек не убивший хотя бы одного врага, всю войну провоевавший в блиндаже с карандашом в руках...Он мой наградной лист «потерял».... Об этом он хвалился штабным, - мол мы, вятские, любого Абрама на место поставим. «Отомстил».. .
Другой пример. Радист штаба, которому не довелось хотя бы раз, поползти под немецким огнем, или я уже не говорю о том, чтобы выстрелить по немцу, демобилизовался с четырьмя!, не падайте, с четырьмя орденами на груди, из них два Отечественной Войны первой степени. Я никогда не завидовал чужим регалиям, но подобные случаи - явный перебор.
Понять, что человек видел на войне и как воевал, можно только после личного разговора с ним. Медальные «иконостасы» не всегда отражают боевые заслуги. Настоящий фронтовик, никогда не позволит себе, крикливых заявлений, типа-«Мы кровь мешками проливали и четыре года из братской могилы не вылазили!».

Г.К. Вы хотели рассказать о последнем бое Вашего полка.

С- Об этом тяжело вспоминать. 2 мая сорок пятого года. Бои под Дрезденом. На рассвете, не зная обстановки, зашли в немецкий городок. Так было часто, что без рекогносцировки, без привязки к местности, как говориться - с марша в бой, занимали позиции, оборудовали огневые, и так далее. Батареи стали окапываться, и наше отделение разведки было обязано найти место для НП и обустроить его. Ординарец командира дивизиона Борис Гончаров, сказал мне -«Дай я с разведчиками схожу вместо тебя. Хочу земляка на батарее повидать». Я согласился, Гончаров ушел с бойцами. Через несколько минут начался артобстрел. Осколком первого же снаряда Бориса убило...Немцы вышли внезапно из леса прямо на наши позиции. Сотни и сотни немцев, идущих на прорыв в американскую зону, хлынули на нас как « штормовая волна». Мы просто случайно оказались на их пути. Первая батарея погибла сразу, никто не смог спастись. Даже орудия не было времени развернуть. Начался бой в самом городке, они его окружили, мы метались во все стороны, загнаные в огненный «капкан». Бой был очень тяжелым, по каждой улице шла лавина немецкой техники и пехоты. Уже прорвались к своим, к штабу полка, как нас прижал к земле немецкий пулеметчик. Патроны у всех кончились. Я лежал и думал, как глупо сейчас погибнуть, война -то кончается. Меня выручили две гранаты - «лимонки», постоянно хранимые мной после Одера, на «всякий случай», и то, что, что немец прозевал меня, и дал подползти на расстояние броска гранаты Немцы торопились, и просто пройдя по нам «катком», ушли дальше на запад, они не стали прочесывать дома. Если бы у них был запас времени разделаться с нами, полк был бы истреблен. Очень многих мы потеряли в тот день... Остатки полка собрались на городсо площади. Командир дивизиона посмотрел сколько нас осталось... Через пять дней нас кинули на поддержку Пражского восстания, но мы не успели принять участия в боях, остановившись в 30-и километрах от Праги. На этом для меня война закончилась.

Г.К. Как бы Вы могли простыми словами рассказать, что такое судьба и доля связиста на передовой?

C- Про нас, связистов на передовой, уже сказал великий русский писатель-фронтовик Виктор Астафьев в своей книги «Прокляты и убиты. Плацдарм», в главе « День пятый». Астафьев воевал связистом, в такой же артиллерийской дивизии прорыва РГК. Первые две страницы в этой главе, позволят вам понять, что значит воевать связистом в первой линии. Вы все поймете. И к его словам, мне просто нечего добавить.

Виктор Астафьев «Прокляты и убиты. Плацдарм.»
Глава -«День пятый» - отрывок.

Среди всего великого развала, хозяйственного разгильдяйства, допущенного в подготовке к войне, хужее, безответственней всего подготовлена связь - собирались же наступать, взять врага на «Ура!» и бить его в собственном огороде, гнать, колоть и гусеницами давить - чего же возиться с какой-то задрипанной связью - вот и явились в поле военные рации устарелого образца, в неуклюжем загорбном ящике с питательными батареями, величиной и весом не уступающие строительному бетонному блоку. Парой таскали рацию и питание к ней радисты, но пока настраивались, пока орали, дули в трубку, согретые за пазухой батареи садились. Уже во время войны, до ума доводилась контактная, более-менее надежная рация, однако передовой она почти не достигала, оседая где-то в штабах и более важных, чем передовая, объектах.
Неся огромные потери, фронт с трудом сообщался посредством наземной связи - сереньким, жидким проводочком, заключенным в рыхлую резинку и еще более рыхлую матерчатую изоляцию. Пролежавши четыре- пять часов на сырой земле, провод намокал, слабел в телефонах звук, придавленной пичужкой звучала по ним индукция. Товарищи командиры, гневаясь, били трубкой по башкам, и без того загнанных, беспощадно выбиваемых связистов, тогда как надо было бить трубкой или чем потяжелее любимого вождя и учителя - это он, невежда и вертопрах, поторопился согнуть в бараний рог отечественную науку и безголово пересадил, уморил в лагерях родную химию, считая, что ученые этой науки и без того нахимичили лишка, отчего происходит сплошной вред передовому советскому хозяйству и подрывается мощь любимой армии. Его коллега по другую сторону фронта, не менее мудрый и любимый народом, характером посдержанней, хотя и ефрейтор по уму и званию, прежде чем сажать и посылать в газовые камеры своих мудрых ученых, дал им возможность всласть потрудиться на оборонную промышленность.
Чужеземный, более жесткий, чем русский, провод заключен в непроницаемую пластмассовую изоляцию - ничего ему ни на земле, ни в воде не делается. Телефонные аппараты у немцев легкие, катушки для провода компактные, провод в них не заедает, узлы не застревают. Связисту -фрицу выдавался спецнабор в коробочке-портмоне с замочком, в желобки вложены,в кожаные петельки уцеплены : плоскогубцы-щипчики, кривой ножик, изоляция, складной заземлитель, запасные клеммы, гайки, зажимы, проводочки,гильзочки - название их не вдруг и угадывалось. Отважным связистам -иванам вместо технических средств выдавалось несчетное количество отборнейших матюков, пинков и проклятий. Всю трахомудию, имевшуюся на вооружении у фрица, иван-связист заменил мужской смекалкой: провод зачищал зубами, перерезал его прицельной планкой винтовки или карабина, винтовочный шомпол употреблял вместо заземлителя.
Линия связи - узел на узле, ящики телефонных аппаратов перевязаны проволоками, бечевками, обиты жестяными заплатами.
Уютно осевшие на дно траншеи, бойцы отводят глаза, когда уходят на разведку ребята. Разведчики-то не по одному, чаще всего группой идут на рисковое дело. И сколько славы, почета на весь фронт и на весь век разведчику.
Связист, драный, битый, один-одинешенек уходит под огонь, в ад, потому как в тихое время связь рвется редко, и вся награда ему - сбегал на линию и остался жив.
«Где шлялся ? Почему тебя столько времени слышно не было? Притырился? В воронке лежал?». Словом, как выметнется из окопа связист - исправлять под огнем повреждения на линии, мчится, увертываясь от смерти, держа провод в кулаке - не до узлов ему, не до боли ему, потому что у полевых связистов всегда до костей изорваны ладони : их беспощадно выбивали снайперы, рубило из пулемета, секло осколками. Опытных связистов на передовой надо искать днем с огнем. От неопытных людей на войне, в первую голову в связи, - только недоразумения в работе, путаница в командах, особенно частая у артиллеристов. По причине худой связи артиллерия наша, да и авиация, лупили по своим почем зря. Толковый начальник связи должен был толково подбирать не просто боевых, но и на ухо не тугих ребят. Толковый начальник не давал связистам спать, заставлял изолировать, сращивать аккуратно провода, чтобы в горячую минутку не путаться, сматывать нитку к нитке, доглядывать, смазывать, а если потребуется, опять же под огнем, починить, собрать и разобрать телефонный аппарат. Толковый командир связи обязан с ходу распознать и разделить технарей, тех, кто умеет содержать в порядке технику и носиться по линии, и «слухачей» - тех, кто и под обстрелом, и при свирепом настроении отца-командира не теряет присутствие духа, понимает, что 55 и 65 - цифры не одинаковые, если их перепутаешь - пушки ударят не туда, куда надо, снаряды могут обрушиться на окопы своей же пехоты, где и без того тошно сидеть под огнем противника, под своим же - того тошнее. Телефонист с ходу должен запомнить позывные командиров, номера и названия подсоединенных к его проводу подразделений, штабов, батальонов, батарей, рот. Кроме того- бог ему должен подсоблять - различать голоса командиров - терпеть они не могут, особенно командиры высокие, когда их голоса не запоминают с лету. И всечасно связист должен помнить : в случае драпа никто ему кроме бога и собственных ног, помочь не может. Связист - не генерал, ему не позволено наступать сзади, а драпать спереди.Убегать связисту всегда приходиться последнему, поэтому он всечасно начеку, к боевому маневру, как юный пионер к торжественному сбору, всегда готов - мгновенно собрав свое хозяйство, он обязан обогнать всех драпающих не только пеших, но и на лошадях которые. Будучи обвешан связистским оборудованием, оружием, манатки свои -плащпалатку, телогрейку, пилотку, портянки, обмотки клятые ни в коем случае не терять - никто ему ничего взамен не выдаст, с мертвецов же снимать и на живое тело надевать - ох-хо-хо. Кто этого не делал, тот и не почует кожей своей...
«Где эта связь, распра...» - не дав закончить складный монолог, связист должен сунуть разгоряченному командиру трубку : - «Вот она, т-ыщ капитан, лейтенант! Тутока!»