Война началась для меня в Ленинграде. Я как раз окончил 8 классов и, поскольку я хотел стать моряком, я поступил в военно-морскую спецшколу. Нас сразу отправили на рытье окопов под Ленинград. Одеты мы были в тельняшки, и немецкие летчики, видимо принимая нас за моряков, поливали нас из пулеметов будь здоров. Все лето мы копали окопы. Осенью вернулись домой и началась блокада.
О блокаде много сказано. Первое время я попытался ходить в нашу спецшколу. Транспорт перестал ходить и мне приходилось идти пешком около часа. Так наверное месяц я походил и слег. Бросил я ее, и она эвакуировалась. Я вместе с родителями пережил блокаду. Сколько я под бомбежками и обстрелами был и в Ленинграде, и потом на фронте, но голод это самое страшное. Нам давали 125 грамм сырого хлеба, в который намешано черти чего. Мой двоюродный брат, его сестра и мать умерли в одну ночь. Мой отец был начальником ручной телефонной станции, которая занимала 3 комнаты в нашей квартире, а в оставшихся двух жили мы. Видимо я выжил потому, что отец устроил меня охранником этой станции. Фактически я жил дома, но мне выдали винтовку и я ее охранял, главное же то, что я получал рабочую карточку - а это 250 грамм хлеба.
В доме где мы жили, внизу была милиция, у которой был свой сарай. Эти милиционеры каждое утро обходили свой участок и собирали трупы, стаскивали их в сарай, а потом приезжала машина они их грузили и в ров противотанковый сваливали.
Летом 42 года нас эвакуировали на баржах через Ладожское озеро в Чувашию. Туда уехала моя старшая сестра. Я конечно приехал опухший, но силы довольно быстро восстановились и все лето я работал в колхозе. Девятый класс я пропустил, но решил поступить сразу в 10-й, решив, что догоню. 10-й класс я не кончил, потому что в Январе 43-го, едва-едва мне исполнилось 17 лет, как меня призвали и направили в школу радистов недалеко от Оренбурга (тогда Чкалова) в Ак-Булаке. Там нас три месяца проучили приему на слух и передаче на ключе. В этой школе я получил воинское звание ефрейтор и квалификацию радиста 3го класса. В то время была такая система: радист 3-го класса - ефрейтор, 2-го - сержант, 1-го класса, это уже асы были, - старшина. К концу войны я был радистом 2-го класса.
В Июне 43 года я попал на на 3й Украинский фронт, которым в то время командовал генерал армии Малиновский. Меня направли в полк связи обслуживавший штаб фронта, в 243-й отдельный батальон связи. Я попал на личную радиостанцию командующего фронтом. Радиостанция была РАФ на ЗИС-5. Держали связь и с Москвой и с армиями. Потаскавшись полгода на этой станции нам прислали SCR-299 на "Шеврале". На Шеврале стоял такой обтекаемый металлический кузов. Представляете зимой в металлическом ящике сидеть сутками?! Мы же там не только работали, но и ели и спали! К тому же по нашим дорогам она не шла и мы ее быстро угробили- двигатель перегрелся и головка блока цилиндра покоробилась. Тогда нам прислали SCR-399 смонтированную на "Студебеккере". На ней был несколько утепленный кузов. По назначению все эти радиостанции были примерно одинаковые. Мощность у нашей была даже больше не 400 Ват а 500. Я бы не сказал, что она была хуже, но топорнее, как и все наше в то время. Зато кузов был теплый с печуркой - всегда там было тепло. А у американских станций печка работала только тогда, когда работал двигатель, а двигатель работает только когда работаешь на передачу. Но это редко - в основном на приеме сидели. Остальное время мерзли как собаки! Мы же не могли просто жечь бензин, что бы обогреваться! В общем к нашим условиям они не были приспособлены.
Представляете, что значит работать на лично радиостанции командующего? Он же мотался по всему фронту! Постоянно ездил, а мы все время за ним таскались. Я помню по Украине от Кривого Рога в Нового Буга, 60 километров, мы ехали трое суток. Дороги разбиты! Проедет машина 10 метров - перед ее диффером гора грязи. Мы идем разгребаем, она еще провинится, опять разгребаем. Сколько там техники стояло! Кто-то думает - сейчас я по целине проеду - поехал и сел. Вот Виллисы по этой грязи не только сами ездили, но и пушки таскали. А "Шевроле" перегрелся. Пришлось ее списать.
Потом, в 44-ом году, наши освободили Крым и освободился целый фронт. Произошла сдвижка командующих. Малиновский ушел на 2й Украинский, а к нам пришел Маршал Толбухин. Толбухин привел свой полк связи, с которым он привык работать, а наш батальон расформировали. Я попал в 17ю воздушную Армию, в 26-ой отдельный полк связи. Что мы делали? Я попал с этой же радиостанцией. Экипаж радиостанции 5 человек: шофер, он же обслуживал силовую установку, начальник радиостанции, старший сержант, двое радистов и я, старший радист. Когда мы были в 243 батальоне, то там начальник радиостанции был лейтенант, а здесь нет. Как только начиналась какая-нибудь операция, от штаба выезжала оперативная группа офицеров штаба и две радиостанции. Одна, наша, взаимодействия, а другая наведения. Мы по запросу наземных армий вызывали авиацию на поле боя, а станция наведения стояла на переднем крае и наводила самолеты.
Радистами были Левка Гусев и Ашот Манасян. Ашот был хороший лингвист и куда бы мы ни приезжали, тут же он начинал с местными жителями разговаривать, налаживать контакты и умел устраиваться. Так вот этот Ашот Манасян соблазнил Левку дезертировать и пробраться во Францию. Они попробовали в Россию, но там уже восстановили границу и у них ни чего не вышло. Они во Францию, но их тоже заграбастали наши и под трибунал. Причем трибунал давал либо 10 лет либо 3 месяца штрафроты. Левке дали 10 суток и он остался в нашей части, а Ашота отправили в штрафроту, но этот пройдоха вернулся через 2 месяца к нам живой. Рассказал нам, что его контузило, показывал нам записи, что у него была временная потеря речи. Ни каких следов ранения не было, но тем не менее он вернулся к нам в часть.
В Январе 45 я впервые увидел отступление. Это кошмар! По дорогам идет вся техника. Полная неизвестность. Несутся слухи, что переправы через Дунай захвачены немцами. Вот нашу станцию послали вперед, что бы узнать захвачена ли переправа через Дунай и сообщить об этом в штаб Армии. К переправе мы подъехали уже было темно. Это была страшная ночь!
Переправы постоянно бомбились. Спуск к переправе был очень крутой. Слякоть, грязь. И вот мы с крутого берега буквально скользили вниз. Ночь, фары выключены. Те кто зажигает фары тут же получает очередь из автомата по фарам от охраняющих мост автоматчиков. Чуть влево или вправо - машина съезжает с настила и тут же комендантская рота сбрасывает ее в реку. Мы шли впереди, а за нами шофер вел машину с прицепом. Он за одну ночь поседел в прямом смысле этого слова. Это было верх искусства попасть на этот настил, провести машину.
По Румынии, после Яссо-Кишеневской операции, шли почти без боев. Мы ехали и Румынские солдаты встречают нас - поднимают руки, просят забрать оружие, бояться что если захватят с оружием, то тут же расстреляют, а куда мы их возьмем? Нам некуда!
Обычная наша жизнь в чем заключалась? Круглосуточные дежурства. 8 часов сидишь на ключе, причем это напряженно - на коротких волнах, надо выделить среди огромного количества станций свою. Потом 8 часов часовым. И 8 часов поспать и поесть. В наступлении мы переезжали каждые 2-3 суток и каждый раз под этот Студебеккер надо было выкопать капонир, так что бы бруствер был на уровне крыше. Нападений не было, но бомбили все время. Дежурный продолжал работу, а мы по щелям. До конца войны они выдерживали график бомбежек. Мы точно знали, когда они прилетят.
- А.Д. Передача была шифрованная?
Передачи были шифрованные. Музыку слушали и немцев слушали. Немцы свои передачи на нас на Русском языке начинали с гимна Александрова на свои слова:В Союз угнетенных республик голодных,
Согнали Советы Великую Русь
Пусть рушится ставший тюрьмою народов
Великий концлагерь Советский Союз.
Конечно все это запрещалось. На нас эта пропаганда не влияла. Патриотизм был большой и мы считали, что воюем за правое дело. Все было четко - здесь свои, там враги.
- А.Д. Вши были?
Пока по нашей территории шли намучались. Вшей было - кошмар! Ватник и ватные штаны мы снимали раз в 2-3 месяца, когда к нам баня приезжала. В них мы же и спали и работали. А когда перешли границу с Румынией, то тут обзавелись шелковым бельем. На шелке вши не держаться - решился вопрос.
- А.Д. Кормили нормально?
Питание было отвратительное. Мы все время в отрыве от основных сил полка. Все время с командующим. Куда он туда и мы. Выдадут паек на неделю, мы его за два дня съедим и потом на подножном корму - где картошки накопаем, где еще чего такое.
В тылу кормили еще хуже. Есть хотелось постоянно. Из действующей армии не хотели уезжать, потому что знали, что в тылу голодно и холодно. Когда эти двое подались в бега и мне пришлось сутками работать их заменяя пришла разнарядка на учебу в Москву. Я говорю: "Нет, пока война идет, я не поеду." Тогда отправили этого проштрафившегося Левку Гусева в качестве наказания.
Перешли границу тут нас голод перестал мучить. Конечно грабили, но не население - брошенные магазины. Приезжаешь в городишко, к магазину, он открыт, поскольку хозяева сбежали. Колбасы там было вдоволь. Вино конечно было, но пили в меру. Подобрали какой-то "Опелькадет" и ездили на нем за обедом. Столкновений с местным населением не было. Мирное население и в Венгрии и в Австрии встречало спокойно
Встали около Вены. Вдруг поднялась стрельба. Мы подумали, что опять какой-то прорыв, схватились за автоматы, а оказалось, что это наши стреляют в воздух - ПОБЕДА!
|
Интервью:
Артем Драбкин Артем Драбкин |
