Глухов Николай Евдокимович

— Меня зовут Глухов Николай Евдокимович.

— Как для Вас началась война?

— Сначала меня призвали в армию в 1940 году, за год до начала Великой Отечественной войны. Я учился в дорожном техникуме в Житомире, в областном центре. Хотел строить дороги, мосты. Но меня призвали. Я сдал экзамены раньше, и мне дали удостоверение, что я окончил техникум. Сразу отправили меня в Белоруссию, в город Гродно. Там я служил рядовым. У меня хорошо получалось стрелять из винтовки. Я любые мишени с трех патронов укладывал. Затем меня перевели в снайперы в 6-й механизированный полк 7-й танковой дивизии. В марте я прибыл в Гродно, а в июне уже началась война.

— Было ли у Вас ощущение, что война надвигается?

— Было. Меня, солдата, имеющего среднее образование, хотели сделать офицером. Из полка меня вызвали в дивизию, а из дивизии – в белорусский округ, а оттуда отправили на учебу в Ульяновское танковое училище, которое я окончил в 1942 году. Мне сразу присвоили звание лейтенанта и отправили на фронт.

Я стал командиром взвода Т-34 и уехал в Сталинград. Сначала там был на дальних подступах, в Ростовской области. Отступая, мы все время удерживали рубежи и самого противника на определенном расстоянии. Немцы рвались к Сталинграду. И все же им это удалось сделать, потому что они были вооружены хорошими танками. Мы были бессильны перед ними. В районе Котельниково, есть такая станция по маршруту Сталинград – Ростов – Сальские степи, у нас осталась всего одна рота танков из 65-ти, которые у нас были. Всего одна рота! Мы ее передали другому полку, а нам поступила команда на машинах через степи доехать до Волги и там переправиться на другую сторону. Там мы должны были доехать до Сталинграда и обратно очищать город. Это мы и сделали. На машинах мы проехали через Сальские степи. Жара тогда была неимоверная. Как раз ведь лето было, июнь. Мы прибыли в поселок Средняя Ахтуба.

Потом нас направили на строительство оборонительных рубежей ближе к Волге. Там нам дали танки Т-26, Т-28, старые образцы, для того, чтобы можно было удержать рубеж, если немцы переправятся через Волгу. Мы закопали машины, они были просто как бы огневой точкой. Но немцы не переправились. Потом нам поступила команда передать свои рубежи пехоте. Так мы и сделали, а сами своим ходом направились в Саратов по ту сторону Волги. Там нас начали переформировывать, но не в самом городе, а в деревне Широкое. Вокруг было много других деревень, где тоже формировались танковые бригады.

Из района Саратова мы на живом транспорте прибыли обратно в Сталинград, только уже с северной стороны фронта Рокоссовского. Там мы участвовали в прорыве коридора для окружения немецкой группировки. С Юго-Западного фронта в тот момент наступала другая армия, с которой мы после соединились. В результате образовался коридор 10-15 км, а потом и 20 км расстояния. Так как у нас была новая техника, новые танки, нас тогда отправили не на восток, а на запад. А в это время немцы сформировали танковую группу Манштейна и хотели прорваться к Паулюсу. Они пытались с внешнего фронта этот коридор закрыть и соединиться, но им это не удалось сделать, и группировка Паулюса была уничтожена. 330 тысяч немцев остались в окружении. Всю группировку взяли в плен.

В дальнейшем наступлении я участвовал на своем танке со своим взводом. У меня было 3 машины, а наступал я в составе роты из 10-ти танков на станции Чернышевскую, Обливскую, Глубокую. Это на железной дороге Ростов – Каменск. Когда мы захватили уже железнодорожную станцию, нас повернули направо вдоль железной дороги на Каменск. Одна из бригад, 3-я танковая бригада, ворвалась ночью в город, располагающийся по ту сторону Северного Донца. Там были два моста: железнодорожный и шоссейный. И наши танки прорвались туда, но не удержали город. Немцы потянули из тыла подразделения, власовские войска. Это были наши бывшие военнослужащие, перешедшие на сторону немцев. Они стали защищать интересы фашистов. Поэтому мы вынуждены были оставить ту сторону и занять рубеж на этой стороне.

Мы простояли 2 недели, пока фронт не пустил в обход Каменского 2 стрелковые дивизии, которые форсировали Северный Донец и вышли в тыл города. Но позже они его бросили и ушли, а мы, наоборот, пришли туда. Вот здесь началось наше наступление на Донбасс.

Стояла весна 1943 года. Первым городом был всем известный Краснодон, где Фадеев написал о комсомольцах большую книгу, а потом там и кино сняли. Мы дошли до города, название которого я уже забыл. Короче говоря, примерно до Донбасса. У нас уже просто сил не было, закончились. Здесь нас снова отправили в состав армии фронта, а немцы к этому времени уже выдохлись. В результате обе стороны остались на месте и там пробыли примерно 3 месяца. После этого нас направили обратно и ввели в Купянск, где доформировывали. Мы снова получили танки, артиллерию, радиостанции, личный состав. 52-й мотострелковый полк был полностью укомплектован солдатами.

Здесь началось наступление на города по реке Северный Донец. Вначале мы взяли город Изюм, где образовался плацдарм. У нас остался всего один танковый корпус. Мы закопали танки в окопы, в траншею. Только одна пушка торчала. Несмотря на то, что нами было уничтожено много немецких танков, прорваться не удалось, поэтому постепенно мы начали отходить, оставив Изюмский плацдарм. Мы двинулись обратно по переправе на ту сторону и пошли на город Артемовск, южнее, на Донбасс. Первым мы этот город и освободили. Меньше чем в 50 км оттуда располагался город Константиновка. И вот мои три танка направили захватить ее. Ночью я ворвался в город. Немцы всё бросили и быстро переправились на ту сторону реки Торец. Вот там-то они осознали, что танки остались одни, без пехоты. Через некоторое время пришла наша пехота, и мы освободили город полностью.

Затем наши начали наступление на Чаплино, Запорожье, Днепропетровск, Днепр. Это уже была осень, октябрь 1943 года. Горком партии города Константиновка, в котором проживало свыше 100 тысяч жителей, решил присвоить почетное звание офицеру, который первым ворвался в город. И вот мне присвоили звание Почетного гражданина города, согласно решению городского комитета партии. Это знамя из красного материала у меня дома хранится.

После этого меня направили в Академию противотанковых войск. Я фактически ушел из танкового корпуса, который продолжал дальнейшие действия. Я лишь продолжал за ним следить, будучи слушателем.

— Чему Вас обучали в училище?

— Военной тактике. Как должны действовать танковые войска в период боевых действий, в мирное время. Танковые войска на фронте были одними из главных и ведущих, потому что сначала шли они, а только затем пехота и сзади артиллерия. Танки Т-34 считались самыми главными. Бывали случаи, что даже один танк направляли, и он справлялся со своими обязанностями.

Нас сразу обучали именно на танках Т-34, потому что они поступали сразу с Челябинского завода. Мы изучали материальную часть машины, мотор, работающий на дизельном топливе. Проходили огневую подготовку. Пушка и пулемет в танке были спарены. Еще один пулемет был у стрелка-радиста. Это была хоть какая-то дополнительная помощь для нас. Немцы ведь в начальный период, когда появился танк Т-34, не могли ничего с ним сделать. Еще лучше был танк КВ.

В училище у нас была программа по стрельбе. Батальон выезжал на стрельбище под Ульяновском. Там мы стреляли из пушек и пулеметов, проходили огневую, техническую и тактическую подготовку. Инсценировали наступление танковой роты, танкового батальона на укрепившегося противника, который не делал дальнейших действий.

— По Вашим ощущениям этого обучения было достаточно или нет?

— Вполне. Все то, что мы там получили, пригодилось в боях: и знание оружия, и знание техники, и знание управления танком, и мотором, и пушкой, и пулеметом, и боезапасами, которые были у танка.

— Вы попали в Сталинград уже командиром взвода?

— Да. У меня был танк с двумя маленькими люками. Хотя вначале был с одним широким, Т-34-76. Там было 3 члена экипажа. А когда появился танк с двумя люками, туда помещались 4 человека. Добавился и пулемет для механика-водителя. Большой люк был очень неудобен. Он очень тяжелый. Но когда закрываешь его, то сверху можно бить и вообще что угодно делать – ему ничего не будет.

Запомнились на всю жизнь летние бои. Они были самые тяжелые, потому что мы удерживали рубеж за рубежом, отходя к Сталинграду. Мы закапывали танки. Иначе никак нельзя было. А сами стреляли прямой наводкой из укрытия. Тогда противник терял 2-3 танка, пехоту расстреливали осколочными снарядами и выводили быстрее из строя. Так мы удерживали их 3-5 дней. Там был город на окраине Ростовской области – Мартыновка. Это был последний город области, который мы освободили. А потом началась Сталинградская область. Мы добирались тоже от рубежа к рубежу, и так до станции Котельниково, располагавшейся на железной дороге между Сталинградом и Ростовом. Сальские степи мы переходили ночью, а днем была сильная бомбежка. Только один танк погиб от бомбежки, было прямое попадание. Артиллерия просачивалась вместе с пехотой. Они забывали про нас, а мы обратно ночью возвращались и снова на 10 км отрывались. Потом снова бой начинался. И снова самолеты, и снова чертовская Рама. И начинали бомбить. Мы и в контратаки ходили, но они видели, что идут танки и артиллерия, поэтому старались локализоваться в другом месте. А у нас здесь были две кавалерийские дивизии на лошадях. Короче говоря, дошли так до Котельниково. Немцы тоже дошли туда и повернули на юг, вдоль железной дороги. Там нас направили в другую сторону.

Я практически 2 раза участвовал в Сталинградской битве: один раз в обороне, целью которой было не допустить противника в Сталинград; второй раз уже в окружении противника, который захватил Сталинград и вышел оттуда, не пройдя к городу. Единственная 62-я армия Чуйкова и дивизии, которые там стояли, сидели на городских водопроводах.

А танки в 1942 году были радиофицированы у одного командира взвода и у командира роты. А было 4 командира взвода и 4 радиостанции. Остальные танки смотрели на меня, а у меня лишь флажки были. Красный – значит «открывать огонь», белый – значит «внимание». Вот такое было управление танками. Как правило, мы захватывали рубеж, а немцы отступали, только пыль стояла.

— А из танка был хороший обзор?

— Под определенным углом для того, чтобы посмотреть направо. Что слева, посмотреть было нельзя. Только вперед обзор на 40 градусов. Справа – башня, и слева – башня, но обзор открывается только вперед. Люк мы не поднимали, потому что отовсюду стреляли, пули летели. А ведь они шальные бывают. Мы старались не вылезать из танка, а вести наблюдение, направление, бой строго изнутри. Бывали такие бомбежки, что некуда было деваться. Тогда мы под танк лезли и копали там метровую нишу. И если даже рядом попадал снаряд, то он просто покрывал и больше ничего. Танк оставался танком. Бывало, что попадал песок в пушку, в конец ствола, из-за чего она разламывалась.

Экипаж не вылезал. У него есть прицел. От прицела крестик шел на цель, а так-то он движется, поэтому танки в начальный период для того, чтобы сделать выстрел, делали короткую остановку. Просто говоришь механику, что нужна короткая, – он сразу остановился. Раз! – и снова вперед. Уже после Курской битвы на танки стали ставить прицел, не действующий на движение танка. Он всегда держал направление на цель, поэтому уже после Курской битвы из танка стрелять можно было на ходу.

— Было ли такое, что при интенсивной стрельбе заряжающий падал в обморок? Были ли ранены?

— Подбивали нас. Меня тоже ранило в ногу в Сталинграде. Это было зимой, в ноябре, во время бомбежки. В меня попала пуля, а я не заметил, что она сильная была. Это был второй осколок мины, колючий. Я тогда был вне танка, потому что авиация мне жизни не давала. Я больше всего боялся не артиллерии, а авиацию, ведь они пикировать могли. Приходилось следить за ними и их маневрами. Помню, стояли танки во ржи, пехота пряталась, поэтому ее не было видно и было легче воевать. И вот когда был налет авиации, проходила артиллерийская подготовка. Я был в танке сбоку, а в этом танке сбоку была самая слабая броня. Впереди – 100 с лишним броня, поэтому там не страшно, а сбоку страшно. И вот когда эта стрельба была, пробили борт и ранили меня в бок. Потом, когда отступили, танки поставили закрытыми на огневые позиции, и вдруг снова налетела авиация и близко подошли минометчики. Одна мина взорвалась и снова в ту же ногу, в то же место попала.

Подбить немецкий танк можно было только снарядом. Видишь: идет. Сразу наводишь на него прицел и пушку с закрытых позиций и стреляешь. Я видел два танка, которые остановили. То ли они были подбитые, то ли нет. Но в итоге они так и остались там стоять. Видимо, экипаж бросил, поскольку гусеницы машины были выбиты. А я был ранен. А знаете, на фронте каждый человек ждет, что в него попадут, и каждый ждет, что он выживет. А в итоге потеряли 30 миллионов.

— Когда зимой пошли в наступление, танки пришли с двумя люками?

— С люками пришли аж только после Донбасса, а были у нас с одним люком Т-34 старых выпусков. А знаете, тогда вообще не запоминали, кто против кого сражается: те стреляют, эти стреляют, везде свистят пули и снаряды. И нельзя сказать, откуда кто стреляет. Танки… окопы завалили…

Во время боя тяжело сказать, удавалось ли мне лично подбить танки. Стрелял по ним, конечно, но понять что-то очень трудно. Только если он остановился и задымил, или с гусеницами что-то…

— Танки Т-34, особенно первых выпусков, были надежными?

— Самыми надежными были КВ. У них была очень толстая броня. Т-34 же был маневренный и быстро набирал скорость. Он мог быстро проскочить на ту сторону противника.

Танки первых выпусков были немножко слабее в управлении. Механик-водитель нажимал со всей силой, чтобы повернуть рычаги. А уже потом танки стали легче в управлении (Т-34-85). Там уже было легко поворачивать вправо или влево, а до этого ведь еле-еле двигался.

Из поломок у них только, как правило, рвались гусеницы. Всему экипажу приходилось исправлять это. На танках было звено гусеницы, два или три куска. Если один кусок обрывался, толстый шнур выбивало, то заново соединяли, и он снова работал. А в самом танке внутри у механика-водителя был регулятор, который натягивал гусеницу или переднее колесо. А я, как командир, или командир орудия смотрели, натянулась ли гусеница. Она должна была оставаться свободной, но не висеть. В три пальца она должна провисать, иначе слетала или ее зажимало так, что танк не сдвигался с места, глохнул. Дальше уже все от мастерства механика-водителя зависело.

Работа двигателя также зависела от механика-водителя. Если он хорошо подготовлен был, то быстро ремонтировал выведенный из строя танк. Самое слабое место – это гусеница. Ее легко было поразить, потому что летели снаряды, осколки, но благодаря тому, что наши гусеницы были шире, чем у иностранных танков, они легче преодолевали препятствия. А зарубежные машины сразу тонули. Наши же ползли. А потом танки сделали плавающими. Сначала ставили большую трубу, танк замуровывали и переправляли на глубине до 4-5 метров, чтобы хватило трубы, проводящей воздух в мотор, чтобы он работал. А на той стороне уже поджидал тягач с большим тросом, чтобы вытянуть танк.

— А Вы себе сами подбирали механика-водителя?

— Нет, его назначали. Но, как правило, командир взвода выбирал и назначал из числа оставшихся в батальоне (из 100-150 человек): «Иванов, Петров, будете в этом экипаже». То есть практически подбирали из лучших: из тех, кто хорошо стрелял, водил, потому что он уже обучен тому, как действовать, если танк сгорел или его подбили. На него можно было полностью положиться, ведь опытный механик-водитель – половина успеха, ведь связь с ним только внутренняя. Я ему командую, куда поворачивать.

Рядом с механиком-водителем сидел стрелок-радист, а потом командир танка и заряжающий. Если не было офицера, то командир орудия был самым старшим. Потом шли командир танка и заряжающий. 3 человека в башне, а потом стало 4.

Заряжали танк батальоны обеспечения. Они подъезжали с полной машиной боеприпасов. Экипаж, тот, кто сверху сидит, брал и ставил их на определенное место. Внутри танка места было мало. Так же и горючее заправляли: бензоправщики приезжали с цистернами.

— Когда легче воевать: зимой или летом?

— По-разному. По обстановке. Лучше летом, потому что можно хоть под танком в траншее немного поспать, а зимой только если в танке. А там дым, горючие материалы попадают в легкие, и человек начинает задыхаться, кружится голова, когда долго находишься в танке. А по-другому нельзя. Приходилось теплее одеваться (куртка, брюки ватные, две пары портянок и ботинки), потому что ночевать в танке было невозможно. Обязательно открывали танк, чтобы воздух шел. Печки никакие нам не давали. А под самим танком тоже был люк, через который мы могли попасть в траншею. Если кто-то мог, то подвешивал сам печку под люк, чтобы грела. Но на моей практике такого не было. В танках если спали, то только летом.

Очень был важен брезент. Его на каждом танке завязывали, если его нужно было куда-то перевозить.

— А вас хорошо кормили?

— Да, всегда хорошо. Я на питание ни разу не жаловался. Правда, могли и целый день голодные ходить... Но, как правило, танкистам давали американскую тушенку и всегда хлеб в мешке. Как только встали утром, сразу кусок хлеба с тушенкой. У каждого члена экипажа был обязательно нож. Это уже, как штатное оружие, положено было.

У меня личным оружием был советский револьвер. Правда, ни разу не пришлось пользоваться. Не было таких случаев, чтобы противник был где-то рядом с танком. Как правило, всегда на расстоянии.

— В 1942 году были ли у Вас вши?

— Были, много. В метровые бочки наливал воду, которая внизу кипела так, что пар шел. Снаружи огонь горел. Мы на пару прожаривали их. Особенно много вшей зимой было, потому что мы постоянно ходили в полушубках. Мы уже даже об этом друг другу не говорили. Просто если вши заели: «Давай бочку сделаем». 2-3 раза сделали и на неделю без вшей остаемся. Потом опять. Они быстро распространяются, особенно в экипажах. У руководящих начальников в штабе их не было, или они просто находили способы уменьшить их прибавление.

— Спирт Вам давали?

— Да, 100 грамм. Бывало так, что привозят целую машину ящиков с четвертинками на двоих. 250 грамм. По 100 грамм каждому. Четвертинки давали нам очень часто, смотря, какая боевая обстановка. Бывало, перед приемом пищи пили, бывало, в другое время. Человек смелее тогда становится. Забывали мы о смерти, о войне, не чувствовали опасности.

Когда прорывались немецкие танки, они, как правило, ждали, когда подойдет пехота. Наши же наоборот, 8-10 человек, кто за что зацепился и вперед на немецкие танки. Но обычно, конечно, впереди шли танки, а за ними пехота. У немцев так же было. Как только брали танковый рубеж, уже пехота подходила, потому что просто на танках рубеж не удержишь. От артиллерии еще можно удержать, но не от пехоты, ведь у танков видимость небольшая.

Наш корпус вводили в прорыв, когда уже все прорвано было. Немцы бежали на машинах, только пыль столбом стояла. Только через некоторое время всё просветлялось, и было видно, что мы прошли 5 км вперед. Тогда нас вызывали командир батальона или по радио. И снова – наше наступление и отступление противника.

— Тяжелые ли были бои на плацдарме?

— Тяжело было то, что пустили авиацию, которая практически висела. Везде, куда бы ни бросили бомбу, была цель. Мы несли большие потери, особенно в пехоте. Танка мы ни одного не потеряли там, только на переправах, когда с гусеницами что-нибудь случалось, с ходовой частью. Снаряды падали вокруг, но в танки не попадали, хотя казалось, что вот-вот на тебя попадет. Очень страшно было. Особенно, когда наступление ведется.

— Когда Вы стали командиром роты?

— Когда стал старшим лейтенантом. Начиная с Запорожья. Я знал всех командиров и это дело возглавлял.

— Как Вы относились к немцам?

— Вы знаете, мы, как правило, всех передавали пехоте. Сами не расстреливали.

Они ведь как цыплята: куда скажешь, туда идут. Всякая спесь, которая у них была, быстро пропадала. Они готовы были даже наступать вместе с советской армией против фашистов, которые были в Сталинграде.

Погибшим немцам мы ничего не делали, а пленных отправляли тыл. Куда дальше их направляли, я не знаю.

— В экипаже отношения были дружественными или просто все выполняли свою работу и все?

— Как таковых приказов не было. Просто говорил, что делать, и они делали. Отношения у нас были очень добрые. Не солдафонские.

— За что Вам дали медаль «За Отвагу»?

— За Сталинград. Орден Отечественной войны я получил уже после войны, когда вернулся инвалидом II группы.

— Спасибо Вам за рассказ!