Королев Михаил Григорьевич

- Я, Королев Михаил Григорьевич, родился в Оричевском районе, деревня Короли, 16 ноября 23 года. В конце августа - сентябре вызывают в военкомат Молотовский на Урицкого:
- Собирайся, пойдешь в армию, в школу поедешь челябинскую на штурмана учиться. - Я со справкой пошел увольняться, пришел к начальнику отдела кадров, а тогда война уже шла. Он звонит военкому, говорит:
- Вы у нас и так машинистов много выдергали. Мы его направим помощником машиниста учиться, у нас некому работать.
- Он добровольцем заявление подал, Москва в опасности, мне подходит.
- Ты что, заявление подал? Значит, иди в армию! - вот я ушел в армию, мы уехали в Челябинск.

Когда приехали в штурмовое училище, наро-о-оду было набрано нас! Ужинали уже в 12 часов ночи в художественном зале, спали на стульях. Кто не прошел комиссии, тут же - нас восемьдесят человек было - в Чебаркуль отправили, в пехотный полк. А мы как прошли летную школу, ГТО - нас обратно в военкомат. Приехали мы, уже почувствовали армию, старший был нахимовец из Витебска эвакуирован. Он говорит: давайте через неделю понесем в военкомат документы. Через неделю мы пришли в военкомат, наш старший пошел сдавать эти документы, а там майор и подполковник сидел из Кургана, из Лугинской школы механиков, из-под Киева. Он посмотрел и говорит: "О, это чистый товар! Мне больше не надо, не набирай. Я эту всю партию забираю". И завтра же нам сказали на станции приходить и поедете на поезде, там в какой-то.

Я уехал в Курган, и там мы сначала два месяца жили в карантине, потом там комиссии тоже мы прошли, нас не забраковали, только у меня уши прочистили и в Кургане я начал учиться на авиамеханика. Когда немец начал подходить к Москве, школу все равно расформировали, но мы долго ждали вагонов, и нас в Нижний Тагил направили в учебный танковый полк учиться на танкистов. Я там кончил радистом-пулеметчиком, молодой был. Мы танки дождались, в Нижнем Тагиле вагонный завод выпускал их, и поехали на фронт.

- Сколько времени Вы на стрелка-радиста учились?

- А там месяца два, наверное, три-два с половиной, танки долго ждали, там мало еще выпускали в начале 42 года танков. Рации обучали, танк изучали, пулемет изучали. На танке радистом я, через меня связь шла на командира танка и механика. Пулемет изучали, ну еще орудие, там ведь пушка 76-мм была тогда еще на этом танке, два пулемета было, механику мы, моточасть, так по наглядке. Знаю, что двухъярусный мотор авиационный стоял тогда на танке.

- Стрельбу вы вели учебную? Стреляли?

- Стреляли. А вот не знаю, сколько, потому что там уж позабыл в 41-42 году в начале было, там и по-пластунски плавали и сейчас тут. В столовую ходили, и за это в столовой дадут суп, котелок дадут: две галушки да мутненькая вода плавает, да каши ложку дадут на второе, из-за этого на фронт и просились все уехать - там ведь кормили досыта. А эти еще командиры учебных взводов, командир роты, чтобы их не отправили (на фронт А. Б.:), они над нами еще больше по-пластунски, да издевались, что они хорошо учат. Под Москвой на Калининском фронте в 42 году попал.

- Какая это часть была?

- Я попал в 1-й Сталинский танковый корпус. На Т-34. Знаю, что молодой наш командир был из Ульяновска, он там в танковом училище был, механик-водитель был из-под Ленинграда, из-под Гатчины. А заряжающий был смоленский, Кузьма.

- Как проходило формирование экипажа в Нижнем Тагиле?

- Механиков учили отдельно. Большинство механиков учили, кто трактористом работал или на заводе работал. Они были старше, а нам вообще еще было восемнадцать лет, они были двадцать пять, тридцать.

- Тренировали ли Вы, перед тем как на фронт поехать, заменяемость в экипаже, то есть умели заряжающим работать?

- Конечно, учеба была в Нижнем Тагиле: и из пулемета, и из пушки стреляли.

- То есть Вы могли за наводчика работать?

- Командиром орудия мог. А я на последнем танке командиром орудия был уже, Т-34, пять человек был экипаж.

- Как Вас встретили в корпусе, в бригаде?

- Тогда дружно жили, командиру танка давали масла двадцать грамм, так он его в общий котелок каши сложил. Это должно было быть так, никто никого не обидел. Когда наконец-то пошли в наступление, НЗ у нас в танке был - дается на неделю, что ли? Пачка легкого табаку была, будем живы, не живы, курил тогда, сейчас не курю, конечно, - распечатали, легкого табачку закурили, поговорили. Ракета взвилась, пошли в бой. Трассирующие пули, под вечер почему-то наступали, а тогда зима только начиналась, у механика через люк вылез из танка, думаю: дай, посмотрю; кто-то рядом идет, не знаю, офицер или кто, говорит: "Что ты смотришь, смотри, прилетит трассирующая тебе". Оттуда он тогда подтянул силы, в последнем бою даже наши танки были у него захвачены. Нас разбил, и мы оттуда отступали. В наш танк в последнем бою возле пушки ударило, но небольшие снаряды были, а танки Т-34 хорошим считались. У пушки накат отбило, политрука ранило, он за башней сидел - не за нашей, за командира роты.

Командир роты говорит: "У вас орудие не работает, так вы его везите в госпиталь", - мы его положили на броню сзади, наверно, полкилометра не довезли. Танк, видно стукнул нам сзади - коробка передач полетела, и мы его оттуда на салазках утащили в госпиталь. А тут наступать начали и только знали, чтоб орудие не оставлять, пулемет сняли и потащили с собой.

Наши отступают, и немец наступает. Давали нам чекушку водки перед боем тогда, а тогда не получили - танк один повез нам чекушку и к немцу попал. Немец по радио говорит: "Рус, мы вашу водочку пьем". Немец наступает и заградотряд наш (стоит - А. Б.). Некоторые хвастаются: "Заградотряд по нам стреляет"! Пока мы заградотряд не смяли, так и не отступили.

Ночь ночевали, потом он начал окружать нас. У нас ЗиС-5 снаряды возил, я за борт вцепился как-то, не знаю - счастье, подвезло, он меня вытащил, а командир корпуса и многие попали в окружение. Через двенадцать суток выходили они тремя группами. Спрашивали у одного, (который - А. Б.) вышел из нашего батальона, он говорит: "Кого ранят, так тут и оставляли", - все равно уже, сколько-то вылезет живым или раненым.

Вышли из окружения, и потом наше пополнение пришло, опять танки, тоже "тридцатьчетверки". На Калининском стояли, началась весна, погоны вводили уже всем, сначала офицерам. В 43-м, в начале. А в 42-м, в конце, начал воевать. Уже в новом году, в январе новые танки пришли, нас из батальона семь человек осталось, остался командир, молодежь, которая с танками приехала, не воевавшая, так их - обратно, а нас садили на эти танки. И мы были уже до февраля месяца или до марта. В марте, перед тем как Орловская дуга началась, - там под Воронежем он начал сначала наступать, - нас с Калининского фронта погрузили и мы ехали по окружной дороге в Москве месяц, два раза еще в бане мылись. Мылись, пока белье дезинфицируют, так солдаты, которые старше были, хохлы разные, плясали цыганочку, бабы смеялись: "Голые, так они голые пляшут".

На Воронежский фронт прибыли. Раненых уже везут. Говорит: "О, только танки придумали", когда мы прибыли там уже остановили. Мы в балке стояли под Воронежем, стояли, наверно, почти до Курской дуги. Мы стояли, потом нас из-под Воронежа Главное управление бронетанковых войск под Москву вызвало. Там стояли, танки окопаны были. Потом попал я на Курскую дугу, на Брянском фронте был.

- В какой части Вы там были?

- В этом же корпусе был. Когда он в окружение попал, тогда его уже расформировали, у нас бригады те же остались, а корпус назвали 11-й механизированный. А Сталинский название сняли. Не знаю, сняли-не сняли.

Снова стрелком-радистом там был, и пошли в наступление. Так же табак покурили, ракета поднялась и пошли в атаку. По лощине, по пшенице ехали. Он нам болванкой шугнул. Десантники сидели на танке, шесть человек - большинство узбеки да дагестанцы, таджики, - их по животам перерезало всех. Мы выскочили из танка, он миной нас ударил, командира и механика убило разом. А мы с башнером… Тут такой ручей высохший был. Мы по ручью добежали, по линии фронта, чтобы его дезориентировать. И мы, когда метров пятьдесят переползли по этой лощине, он по нам не стал стрелять. Мы вскочили и побежали, пробежали, не знаю сколько, во ржи засели, легли. Потом окопчик нашли, в окопчике сидим, думаем - табак взят был легкий: давай закурим с башнером вдвоем. Закурили, вдруг кто-то ползет: "Ну, леший, зря мы с тобой закурили, нас заметили - дым, немец, наверно, ползет. Что будем делать?" Думал-думал, потом говорит: "Знаешь что, может, обоих не убьет, давай выскочим и заорем". Выскочили и закричали, а это за нами, за танками пехота шла, она засела, и командир роты пехоты связного послал искать, где пехотинцы засели. Он больше нас испугался.

- Командира танка и механика убило, а Вас ранило?

- Меня ранило, у башнера рядом пролетела пуля, а меня осколком ранило от мины немецкой. Санинструктор нашего батальона отдал мне пакет, я зажал это место, он довел меня туда и повез в госпиталь. Привез в госпиталь, там говорят: "У, раненый, это наш", - и они, как на мясокомбинате коров, так же. В этих местах, где осколки попали, режут так, пластают, мясо отрезают, вырезают осколок. Она мне сразу четыре укола сделала: "Похаркай"! Я похаркал. Она минут через десять: "Еще похаркай, до легких не дошло, мы его вырезать не будем". И отправила на нары, знаешь, ветками закрыто, такой, как шалаш. У меня легкое ранение, ничего такого - меня не повезли пока в тыл. Дня через три приехал этот же санинструктор, посмотрел, говорит: "У тебя не легкое. Слушай, сейчас ведь из госпиталя через месяц выпишут - в другую часть попадешь. У нас часть разбили там уже совсем, переезжать сейчас будем, поехали". У меня на ранение не было документов, потом, когда начали нам платить побольше, так я в военкомат ходил - написали, тогда нашли ранение. Обратно уехал, я не спросил никакие документы, ничего. Уехал, потому у меня ранение не числилось.

Мы тогда ехали под Волноваху, Мелитополь из Курска. Танки нам дорогой - пополнение маршевой роты они назывались тогда - попали, нас посадили, тогда у меня уже зажило. Я тогда уже на Калининском воевал, на Брянском, меня уже знают, был Павлов из Гатчины, механик, тоже ленинградский. Мы шли на Мелитополь, там степи все, помидор увидели, они там растут, как у нас арбузы. Мы подорвались танком на противотанковой мине, контузило - я не слышал (я и сейчас плохо слышу, шумит). Майор медсанвзовода, когда на формировке здесь стояли, я в волейбол хорошо играл, так как был из города. Маленький ростом, а подкидывал. Он говорил: "Ты, Королев, не езди в госпиталь, тебя опять пошлют", - и я не уехал. Через семь дней я стал слышать. Хуже, но слышать стал.

- А в Мелитополе Вы тоже стрелком-радистом были?

- Я там командиром орудия был уже. Мы не дошли до Мелитополя, мы на противотанковой мине подорвались, там Волноваху брали, нашей бригаде "Волноваховская" присвоили.

Да, 11-й механизированный корпус, 65-я танковая бригада, 213-й танковый батальон. Авиация действовала еще сильно, тылы разбили, батальонные тылы, они за танком шли. Техлетучка, артлетучка есть и штабная машина начальника штаба. Наш командир роты, его назначили начальником штаба, Павлов его фамилия, ленинградский. Он говорит: "Хватит, мужики, вы отвоевались!" Механиком был Аркашка из Гатчины - его завскладом назначил боепитания батальона, снаряды выдавать. Две машины были, грузили, заправлялись снаряды куда. А меня сделал старшим артмастером, я еще в школе учился на слесаря. Заряжающего сделал оружейным мастером. Я после этого, мы наступали на Южном, до самого Берлина шел в артлетучке мастером, техник у нас был лейтенант из Коломны. Он был у нас по вооружению. Начальник боеснабжения был из Северной Осетии или Южной. Он женщин любил, говорил: "Михаил Григорьевич, живы будем, приезжай ко мне, у меня двадцати пяти или сорокалитровая бочка закопана, на свадьбу мне".

- Что больше всего делали танки, поддерживали пехоту?

- Танки, начиная от Белоруссии, по Польше шли, пехота отставала от танков на сорок, пятьдесят километров. По Польше шли танки, мяли все, и все раздирали, уничтожали. Пехота отстала, мы тогда дошли до Германии, до Вислы. Шестьсот пятьдесят километров мы за восемнадцать дней прошли. Сначала начали расстреливать немцев, так они не стали сдаваться, в лес уходили. И когда мы, тылы идем за танком батальонные, они по нам стреляли. А потом танкисты догоняли их: с одного белье нижнее снимут - рубаху, - на палку намотают, говорят: "Иди вот так", - их тогда не расстреляли, они в плен сдавались так. Первым орденом меня наградили на Калининском, дали значок "Отличник-танкист", в школу посылали снова учиться - но я не поехал. На Орловском мне медаль "За Отвагу" дали.

- А за что эту медаль дали?

- Воевал, наступали. Два ордена Красной Звезды у меня, последний орден дали: захватили и расширяли под Кюстрином плацдарм для наступления. Три танка прорвались, такой хутор, деревья. Задержал немец и они там километр примерно от нашей передовой стояли, если им выходить, немец их разобьет, хутор был два или три дома.

И меня послали на мотоцикле ИЖ. Противооткатное устройство было неисправно в двух танках. Я баллон брал, заправлял масло в противооткатном устройстве. Он в середине нейтральной полосы развернулся, меня выбросил, пока тут можно было - немцы стреляли, простреливаемое было место. Баллон за собой тащил, я туда ползком дополз, орудия у них отремонтировал и обратно приехал. Мне за это последний раз дали орден Красной Звезды.

- А еще один орден за что?

- А это - позабыл я, где-то здесь по Польше шли. У меня два ордена "Красной Звезды", медаль "За освобождение Варшавы", "За взятие Берлина", "За победу над Германией". А сейчас эти: "Двадцать пять", "Сорок", юбилейные.

- Как пополняли боекомплект, на каждый танк, на роту, или на батальон?

- Боекомплект выйдет - на Орловском и на Курском, по одному боекомплекту оставалось всего. А вот уже когда я был артмастером, когда в Берлине воевали, тогда танкисты, чтобы шли по каждой одной стороне: с правой стороны "тридцатьчетверки" шли, по этому КВ шли, а тут посередине минометы шли. Миномет стреляет, я слышал, танкистским. Вот тогда мы боекомплекты заправляли, у нас две машины были, завскаладом вот из Гатчины. Танкистам тоже жить охота, и вот в батальоне в двух ротах двадцать танков и танк командира батальона. А у нас под Берлином осталось танков четырнадцать, танк, который первый стоит, он быстрей хлопает по домам, быстрее выхлопает, задний - его очередь. Он становился в зад, заправлял, и он тогда отдыхал. И вот тогда танкисты женщин насиловали.

- Как это?

- В Берлине тогда, некоторые рассказывали, Первое мая было - пылища, жарища. Он отстреляется, пойдет в подвал или куда водички попить, мол, в танке не осталось - вышла вода. К немке заходит, она открывает, боится. В подвале они сидят, несколько женщин с детьми. Он просит пить "тринкин" - пить, воду забыл как, "вассэр тринкин". Она снимает с себя, думает, ее будут насиловать. Боялись, чего! Всем жить-то охота.

Из Берлина под Дрезден привели, потом в Ваймар, потом в Зайцель, потом из Магдебурга я демобилизовался.

- Какие обязанности Вы в экипаже выполняли, когда были стрелком-радистом?

- Связь, стрелять из пулемета, когда в атаку идешь, и связь направлять, рация у тебя под боком стояла. И пулемет.

- А как Вы считаете, полезен был ваш пулемет, который на броне стоял?

- Шут его знает. Мы на Калининском бежали, немец бежит тут, когда наступали еще. Стреляешь, так некоторые падали. Может, убил, а может, ранил. Танк несется, пока видишь его, как он уже сравнялся, смотровая щель маленькая, чтоб пули не попали. Он двести пятьдесят патронов в минуту выпускал, и у пушки два пулемета стояли, командир танка стрелял из пулемета и из пушки.

- А некоторые говорят, что стрелок был вообще не нужен, рация была простая, и с ней мог командир сам управляться.

- Этого я вам не скажу - не знаю. Учили зачем-то.

- Помогали ли Вы механику-водителю во время марша переключать передачи?

- Нет, там тяжело, там силы нужно больше. Когда мы на Калининском фронте переезжали с места на место перед наступлением, чтобы напугать... Фара такая, узкая щель, одет на нее был чехол. Один сидишь на крыле возле механика, возле люка, по очереди. Говоришь ему: или направо, или налево - куда двигаться: А то там же переезжали и командир или кто из одного экипажа свалился, остановились - и нету человека. Он свалился под крыло; сколько он - двадцать восемь или тридцать тонн... Там ведь тогда не считали, это сейчас у нас пожалеют побольше. Американцы шли, так они наступают, если немец сопротивляется, они авиацию вызывают, а ведь сидели, пока не сломят его сопротивление, они не идут.

- Теперь вопрос о стрельбе: как стреляли, с коротких остановок или с ходу?

- Там независимо, я понял так, вообще, приучали так: командир делал заряжающему: "Заряжай!", потом механику по рации же через меня - остановку маленькую и стрелять, потом опять вперед.

- А с ходу не стреляли никогда?

- А иногда попадалось, не знаю как, а большинство так рекомендовали, с короткой остановкой.

- Когда Вы наводчиком воевали, с какой дистанции стрельбу открывали?

- Там раз пять всего выстрелил, когда прорвались. Вот тогда, не останавливаясь, стреляли. Думаешь, улетела куда далеко. Леший его знает.

- В каком случае экипаж мог покинуть танк? - он должен был загореться или просто должен был остановиться?

- Скорее всего, загореться, пока подобьют:

- А если у него гусеницу перебило, какие действия были у экипажа?

- Я не встречался с такими случаями. У некоторых ремонтировали.

- Вы видели, что ремонтировали под огнем, да?

- Да, видел. Я когда не на танке был, когда мастером был.

- Если возвращаться в 41-42 год, какие настроения тогда в тылу были среди народа?

- Знаешь, в школе учился, не до этого. Танковый учебный полк, и тогда попал на фронт. На Калининском фронте, когда с населением разговаривали, население говорило, знаешь так: "Немец придет, грабит, немца прогонят, партизаны придут, давай продукты им, тоже надо давать". Вот такой я разговор слышал.

- С какими чувствами Вы шли на войну?

- Тогда ведь был призыв: "За Родину, за Сталина". Я ведь в сорок третьем в партию кандидатом вступал. Тогда месяц всего был (для кандидатов срок - А. Б.). Комиссаров не было, политруки были уже. Он пришел, вот говорит: "Ты за Сталина, за Родину хочешь воевать"? "Как не хочу". "Так вступай в партию, вот тебе, заявление пиши". Откажись, так еще могут и расстрелять, если не хочешь воевать. На Калининском стояли в обороне, была вода, газойля мало было, топили под танком. Танкисты, автоматчики наверх ушли, они были "чучмеки" некоторые, самострелы в руку - так узнавали. Близко - так обжигало. Узнавали, что самострел, и их - все, на следующий или в этот же день расстреляют сразу же.

- А у Вас лично какое отношение к Сталину тогда было?

- А что тогда, может, и не касалось. Шут его знает.

-К Советской власти какое отношение было?

- А тогда, ты скажи чего, так тебя отправят в кутузку. Вот так ведь не разговаривали, в семье уже боялись друг друга. Я к брату жены уже после войны ездил, он подполковник был, в железнодорожных войсках служил в Москве. Иногда у колхозников все отберут, землю вспашут, хлеб выберут, они сидели голодные, еще и говорили, что приедут в город за хлебом, наберут четыре-пять буханок, стоят в очереди, и горожане скажут: "О, колхозники весь хлеб увезли!"

- Была ли вера у Вас в Победу тогда?

- Когда Курская дуга кончилась.

- А до этого была вера в Победу?

- А тут не думал об этом.

- Какие чувства Вы испытывали во время боя?

- Когда под Орлом подбили, я часа два ползал между немцами и нашими. Ранен был, думал: "Мать не думает, что у меня остались последние минуты жизни, что меня вот-вот убьют", - вот это было.

- А страха в бою не испытывали?

- Вот я, когда в окопе сидели, ползал наш связной. Тогда некогда было испытывать, это не в пехоте - они бок о бок сидят по два, по три месяца. Мы по Висле да по Польше туда до Кюстрина шли километров по пятьсот и теряли танки. У нас в бригаде было шестьдесят пять танков, в батальоне двадцать один танк, так вот там теряли, может, три-четыре танка. А на Калининском, когда он нас окружил, он нас за час разбил, и также на Орловском пошли, так уже через полчаса - через час уже подбиты были.

- Какое событие или день для Вас на войне были самые тяжелые, трудные?

- Самое трудное - когда на Калининском немец гонит и наши, заградотряд. Некоторые хвалятся.

- Ваше отношение тогда к немцам какое было?

- Какое было, было так сказать.

Куда, куда, танкист, стремишься,

Куда, механик, держишь путь?

Или с болванкой повстречаться,

Или на мине подорваться

Болванка нам с тобой не страшна,

И мина тоже не страшна

Нам дан приказ идти на запад

И бить жестокого врага.

Вот и все.

- То есть жестокий враг?

- Да, "жестокого врага". Немцы лучше, чем Польша приняли после войны. У нас, попал к нам начхим в батальон, противогазы который выдавал, он в институте учился, раньше демобилизовали. Взамен него из Польши пришел. Так он в Польше был: там вечером по улице нельзя идти, по средине улицы, выстрелят из дому, забегаем и ничего не находим - у них в стенах заштукатурены все.

А немец, когда война окончилась, эсэсовцев искали, некоторые помогали - у меня и сейчас где-то комиссарова сумка, ходили по деревням. Искали, они хорошо относились к нам: идешь между деревней, он говорит: "Комрад, куда, давай подвезу"? И кормили нас там, я там и научился, я вот жене и сыну, и внуку уже десять раз рассказывал. Когда бургомистр нас кормил обедом, - мы там дней пять были, - фарфоровая большая кастрюля. Солдаты: "У-у-у", - лезут в эту кастрюлю, сами наливают и не доедают. А потом уже на второй день нам переводчик-немец: "Это знаешь, как называется? Ты наливай столько, сколько ты съешь. Ты знаешь, как это называется по-немецки? Ду кляйн менш, го швайн - ты маленький человек, но большая свинья". Они очень культурные.

- Какие чувства Вы испытывали, когда первого пленного увидели?

- Это на Висле стояли, у них тоже брали напоследок, как у нас, пацанов лет по шестнадцать, по семнадцать. И вот двое в эсэсовских погонах, пацаны. Их кто-то привел, я стоял рядом. Кто-то сказал, лейтенант или кто-то: "Расстрелять". Солдаты говорят: "Дай, я расстреляю".

- И какие Вы чувства испытали?

- В него выстрелили, упал, и все. Душа еще встрепенется, и все. Какие чувства?

- Как Вы сейчас относитесь к немцам?

- Я хорошо отношусь. Они деловитые, они сознательные. Они хорошо относятся. Я там служил еще около двух лет после войны. Ходили сначала в их рестораны. Солдаты и офицеры, после войны почти рядовых не было танкистов, офицеров, считай на танк, на четырех один. Еще командир роты, помпотех, механики. Наш брат напьется, не можем идти, так они нас к части привезут домой. Немцы на своей машине привезут. А потом мы стали ругаться. Когда уже дисциплину стали наводить, они привезут машину, и сразу солдат офицеры на гауптвахту отправляли, так мы просили: "Не возите". Но тогда уже действительно так не напивались.

- Что думаете о наших, которые попали в плен к немцам?

- А там думать нужно справедливо: некоторые раненые попал. Есть, конечно, вот власовцы сдались, когда мы их окружали, их тоже расстреливали солдаты. А которые невинные есть, вот сейчас по радио передают, я слушаю. Он попал, его еще освободили, на Колыму здесь пять-десять лет дали. Конечно, нехорошо.

- Как хоронили наших убитых?

- А никак не хоронили. Когда по Польше шли, там хоронили, там меньше было потерь.

- А в 42-м?

- А в 42-м не знаю, вообще не хоронили.

- Так и бросали?

- Да. Из плена выходила наша часть, кого ранило, кто в плен попал, так и оставляли на поле. Кто там будет хоронить?

- Какие времена года были тяжелее на войне: зима, лето, весна, осень? Какие легче?

- Летом, конечно, подсобное хозяйство: овощи есть еще. Зимой мы, танкисты на танке когда воевал еще, на броню - у нас брезент большой - сбоку ляжешь, тут две ручки, ремнем солдатским привяжешься, брезентом накроешь, и он идет когда - качает, уснешь - спишь. Десантники снег разроют, в кустах палатку растянут, тут подремлют, потом опять соскочат. Опять побегают-побегают, опять дремлют сколько. Конечно, зимой хуже солдатам, которые десантники.

- Были ли вши, когда Вы воевали в танке?

- Нет, не было. А вот когда в Кургане мы ждали, там вшей много было. В баню не водили месяца два, наверно.

- Как стирались, мылись на фронте?

- А на последние банно-прачечные были батальоны. Приходили, мыли. Тебя под мышками хлоркой обмазывали или чем-то.

- А как часто баня была на фронте?

- Когда уже по Польше шли, в месяц раза два была или три. Эти ездили за бельем, там женщины большинство были. Мужики смеялись: "Не поеду, там бабы изнасилуют". Там в банно-прачечном, говорит, уже все старые были, пожилые, он старше моего года.

- Были ли у вас в части женщины, и какое к ним было отношение?

- У нас была только радистка. В штабе. Она была честная женщина. К ней приставали солдаты, не солдаты, а офицеры. В танке четыре человека и один офицер. Взвод обеспечение тоже был, боепитание. Она вышла быстро замуж за старшего лейтенанта, у нас в танковом батальоне пятнадцать Героев было. Она вышла за Героя Советского Союза, командира взвода. Приставали, приставали, он женился, вышел и вот он пошел от Вислы на Одер, и его убило. Она осталась. Командир батальона, у нас артлетучка, техлетучка и штабная летучка, все рядом стояли в батальоне, а танки тут же стояли окопанные. Командир батальона у нас Пивак был. Вызывал - она, видать, не далась, потом забеременела, и ее в тыл отправили - освободили. Самостоятельная была женщина.

- А как Вы относитесь к тому, что женщины прямо на фронте были? Это нормально, ненормально?

- Они ведь, женщины на фронте были, где санинструктор был еще в батальоне, в пехоте. Они большинство были в санбатальонах, санвзводах женщины, все лейтенанты были.

- Но им место на войне было?

- У нас был санвзвод, майор командовал, и две женщины были лейтенантами. Нормально, все хорошо.

- Что помогало выжить на фронте, какие-то приемы, уловки?

- Когда прижмет, тогда ведь и богу молишься.

- А Вы молились?

- Да, на Курском мать вспомнил, так перекрестился несколько раз. Это сейчас, тогда ведь было нельзя. Я мать хоронил, это ведь еще в шестидесятом, шестьдесят втором году, я еще работал, в восемьдесят третьем вышел на пенсию. Был член партии, нельзя было - в церковь не заходил, а то бы исключили, то-другое. Я был директором базы снабжения треста столовых.

- Вы же во взводе обеспечения были, вас называли тыловой крысой?

- Нет. Не знаю. Мы шли за танком полкилометра, танки ремонтировали, с ними же вместе.

- А правда, что когда часть идет на марше по дороге, только если остановка, сразу кто-нибудь на гармошке играет, танцуют и поют? Не было такого?

- Нет. Мы если только с места на место переезжаем, на Калининском мест пять поменяли, часто переезжали, под Орлом сразу в бой. Переедешь - его надо окапывать. В лесу если, надо деревья рубить, выкорчевывать, пока не выкорчуешь, танк не окопаешь, обед и завтрак не дают, сразу в бой. Выкорчуешь, а механик переезжал, что-нибудь с мотором делает. Командир, заряжающий, радист, трое нас, так вот считай. Шесть двадцать пять в длину танк, он, "тридцатьчетверка", так три двадцать с чем-то, так его надо по башню окопать. Так вот это надоедало, мы раза четыре-пять переезжали, окапывали.

- Как встречали Вас на родине после войны?

- На родине встречали не больно дружелюбно. Летом. Мы ехали, где колея, уже по Польше. Позабыл, в каком городе, нам ведь, кто служил, кто танкистом был, и сержантский состав, нам дали по тысяче двести рублей за год. А солдатам дали по девятьсот рублей. Мы сутки-двое стояли на станции, ждали другие вагоны - нашей колеи. Девки, бабы приходили, некоторые уйдут в вагон с бабой, и вот, пока он ее делает, она у него - сзади в кармане у солдата в штанах - вытащит деньги. Потеряли человека три, я знаю. И потом даже были в офицерской форме, которые уйдут на рынок, дня два. Они заведут их, офицерский патруль, комендантский, деньги отберут и все.

- А сейчас какое отношение к ветеранам? Как вы считаете?

- Сейчас нормальное отношение, пенсию нормально платят. Меня везде приглашают. На Курской дуге летом приглашали. На День танкиста ходил, переговорил там, там выступят некоторые, сейчас уже мало осталось. День танкиста с Машстройзавода Первого мая, который работал в войну, там танки выпускали, их приглашали. Концерт там, пенсионеры там, женщины еще поют или мужчины. И потом за стол, бутылка на четверых, на пятерых, бутерброды, закуска. Поговорим, выпьем, некоторые даже пляшут.

- Что такое та война сейчас для вас? Какое к ней отношение? Чем для вас является?

- Больше не надо воевать. Сейчас войны нет, а народу гибнет не меньше. Война - самое паршивое дело. Идет человек на человека, ни за что друг друга убивают.

- Последний вопрос остался. Почему мы победили в той войне?

- Мужество, защита Родины, самоотверженность русского народа. Это сказал даже, Габбер, президент немцев. У меня отец воевал в немецкую войну, Первую мировую. Тот президент сказал: "Если бы мое оружие, да русский солдат, я бы весь мир тогда победил".