Луканов Борис Петрович

– Меня зовут Луканов Борис Петрович. Родился в 1925 году в Горьковской области в селе Пашигорьево в Сосновом районе. В январе 1943 года меня взяли в армию. Я прослужил 8 лет и 7 месяцев. Занимал должности рядового и сержантского состава. В сентябре 1950 года я вернулся из армии.

Мои родители были простыми колхозниками. Отец умер в феврале 1945 года, а мать уже после войны. Родилась она в 1883 году и прожила до 93 лет.

Я был в семье самым младшим. Мы с братом вдвоём воевали. Сестра во время войны была санитаркой. Однажды ее тоже ранили. Она 1912 года рождения была. 12 или 13 лет разницы у нас. Один из братьев погиб на войне.

Крестик я тогда не носил. И сейчас не ношу. Да и родители никогда не заставляли. Я не молился. У меня дядька был, вот он молился и своих детей заставлял. Он был мужем маминой сестры, купцом первой гильдии. На Урале мой отец дом построил, и мы все вместе там жили одно время.

Помню, крестик мать зашила в мой костюм. Когда нас пригнали во Владимир, всех послали мыться. А там сушилки для белья были. Всем приказали раздеться, белье высушить, всё из карманов вытащить. Мы всё туда повесили, а в сушилке кто-то, видимо, оставил спички, и всё наше белье сгорело от и до. И крестик сгорел. А мы целый день сидели в бане, пока вся вода не кончилась. Потом целый день держали нас голых, пока одежду не привезли. Мне достались галифе хорошие. Офицер, который там командовал, увидел, что они новые, сказал, что мне придётся их отдать потом. Пришлось отдать. Офицеры более или менее свободные были, в отличие от солдат. Нам все равно было, в чем ходить. Я отдал ему, а он мне другие принес, солдатские. Вот так было дело.

И ещё пропала у меня ложка позолоченная от родителей. Я ее за голенищем носил, но где-то потерял или кто-то у меня ее забрал. Ложка-то хорошая была. Потом мы эти ложки сами стали делать. Кушать-то надо было. Топили алюминий на костре, делали болванки и из них выскребали нечто наподобие ложки. Положить-то ее во время службы негде. В экипаже ее можно было хранить где-то, а в пехоте ведь негде. А если потеряешь, то уже и не знаешь, где. Если полевые занятия идут, в поле где-нибудь отрабатываем какой-нибудь план наступления или отступления, то там приходится бежать, лежать, рыть. И там уже если потерял, то потерял.

Перед войной я закончил 7 классов. Учился в деревне. А работали мы в колхозе. Иногда пацанов посылали куда-то рвы копать. В 1942 году везде в Горьковской области уже делали противотанковые рвы. Таким образом военкомат готовил нас примерно за полгода до службы. К нам приезжали и по какой-то программе занимались военной подготовкой. Например, учили стрелять из мелкокалиберной. Давали по несколько патронов, по три, по-моему.

– А как Вы узнали, что война началась?

– Я в это время был в Кулебаках. Там я поступил в училище. В воскресенье мы собирали металлолом. У нас было нечто наподобие субботника. В субботу-то мы работали, а в воскресенье выходной был. И вот после, как субботник закончился, мы пришли в расположение, а там уже нам сказали, что война началась.

Каждый день с утра до вечера мы слушали радио. Наши войска сразу отступать начали, а это было очень неприятно. Мы ведь ждали, когда они немцев остановят. Была трансляция, когда Молотов 12 часов выступал. А потом мы увидели, что мотоциклы ездят. И уже слезы навернулись. Видимо, некоторым повестки заранее пришли. Военкоматы в тот день активно работали. Вот так всех мобилизовали, развезли повестки на мотоциклах.

Вначале очень тяжело было. Мы ведь ждали, что наши войска вот-вот немцев остановят. А они, наоборот, все отходили и отходили. Уже даже паническое настроение было у всех. Но все равно мы, пацаны, рвались на фронт. Тогда комсомол большую роль сыграл в жизни молодежи. И я комсомольцем был, и членом партии был. Хочешь не хочешь, а со всеми быть надо. А когда карточки ввели, я не помню.

Когда война началась, голода не было. Он до войны был, до фронта. Многие желали быстрее на фронт попасть, чтобы досыта поесть. А в тылу голодно было. Даже два раза в армии кормили, но этого мало было, потому что молодой парень за день набегается, нагоняют его, и сразу есть хочется. Голод был.

– А перед войной велосипед, часы или патефон были?

– Нет. В деревне этого мало было. Велосипеды только, но не у всех. У меня лично не было.

– Как Вас призывали в армию?

– Сперва призвали в армию в моем городе. В эшелон посадили и привезли. Мой город Владимир находится между Горьким и Москвой. Во владимирских лесах были вырыты землянки. Туда нас поместили, и мы стали проходить курс молодого бойца. Потом нас переместили в Подмосковье.

Нас кормили 2 раза. Всем, что было: бульончиком с двумя плавающими в нем галушками, полтора сухарика (не два, а полтора!). Но и то было хорошо. Пока у нас из деревни припасы были, мы ещё первый месяц неплохо продержались. А потом всё съели, поэтому перешли на порции, о которых я рассказал сейчас. Плохо было, но со временем стали привыкать. Человек ведь всегда ко всему привыкает.

С винтовкой у нас мало занятий проводили. Больше тактических было: как наступать, как воевать, как брать, как прятаться, как окопы рыть. Вот это отрабатывали.

После подготовки в конце декабря 1944 года нас отправили на 2-ой Украинский фронт в 10-ый танковый корпус как маршевую роту. Он был под Киевом в Броварах. Потом из нас десантников стали готовить. Также отобрали взвод людей и стали их обучать на младших механиков-водителей Т-34, потому что одного механика в танке было мало. Тяжело очень. Должно быть два обязательно, потому вторых и начали готовить.

После этой подготовки наш корпус из-под Киева из Броварей направили на 2-ой Прибалтийский фронт в Рижском направлении. Мы вступили в бой в конце июня, и я участвовал в сражениях до 2 ноября. Там я был младшим механиком-водителем. И однажды послали нас в разведку. Один танк должен был разведывать, а все остальные оставаться в дозоре. С нами были и наши десантники, которые на танке сидели. Нас подпустила поближе «Пантера» и расстреляла наш танк. Но я остался жив. Все начали вылезать из машины. Старшего механика я нигде не видел. По-моему, он сгорел всё же. Потом меня отправили в госпиталь, где я пролежал 6 месяцев.

1 мая 1945 года меня выписали и направили на пересыльный пункт. Я был в городе Иваново в Ивановской области. Это было последнее место назначения госпиталя. Когда боец выздоравливал, его направляли в часть на комиссию. И вот там меня спросили, пойду ли я в училище. Я ответил, что пойду.

Окончил я училище в 1946 году. В декабре этого же года нас направили на Дальний Восток, где я попал в 49-ый авиационно-транспортный полк на должность радиомеханика. И уже оставался там до конца службы.

На Т-34 у меня 85-миллиметровая пушка была с двумя люками. Там были механик-водитель, стрелок-радист, наводчик. Рацией мы фактически не пользовались. Я был просто за пулеметом.

Когда мы переезжали с одного участка на другой в тылу, обычно вел я. А во время боя уже садился главный наш наверх. Он должен был вести. Но война заставила начать готовить младших механиков. Их должность, как и радистов, была незначительной. В принципе можно было и без него обходиться. Я даже видел случаи, когда на это место сажали женщин-радисток. Людей обычно просто не хватало.

Странно, что меня отобрали на место младших механиков. Может, потому что был худенький и легко в люк проходить мог. Всех отобрали наподобие меня. Здоровых-то тогда не было. Нас обучали в основном вождению. Рассказывали о технике и готовили практически. Сложность вождения Т-34 зависела от местности. В Прибалтике она болотистой была, много озёр и речек маленьких, поэтому сложно.

– А как Вы получали приказы от командира танка?

– Сперва командир батальона собирает командиров танков, ставит перед ними задачу, а они выстраивают потом нас, объясняют, куда и когда нужно ехать. И все.

В процессе движения он общался с нами с помощью радиоуправления. А когда сидели, командир ногами механика по плечам то налево стукнет, то направо. А они договаривались: влево стукнет – значит влево поворачивать, вправо – значит вправо. Там ничего не слышно, не докричишься: грохот стоит.

– А в бою Вы вели машину с открытым люком или закрытым?

– Ехали с открытым, а, когда в бой переходили, закрывали. Дело в том, что плохо видно было с закрытым люком. А с открытым в бою опасно, поэтому наглухо закрывали его при бомбежке.

Прежде чем стрелять, танк останавливали обычно. Потому что бывали случаи, что на ходу башню срывало. Но главное - откуда стреляют, чтобы в бок не попало. Старались как-то из-под бугорка стрелять или как-то по-другому, только чтобы не боком. Если ехали боком, а враг стрелял, то все равно останавливались и разворачивались, чтобы в его сторону мы могли стрелять. То есть вначале смотрели, откуда расстрел идет, а потом командир орудия передавал, куда повернуть нужно. Обычно экипаж слаженно работал, помогали друг другу.

– А командиры в экипаже у Вас менялись?

– Да. Вот у меня сменилось на танке 3 командира. Правда, я не знаю, почему их меняли. Может, переводили. Кто-то на повышение шел. Вышестоящим виднее было, кого сменять и почему. Мы же просто рядовыми были. Сержантский состав. А командир танка был офицером, или младшим лейтенантом, или лейтенантом. Последним был старший лейтенант.

Причем командиры тоже участвовали в обслуживании танка, помогали: снаряды носили, пушку чистили. Каждый делал, что мог. И место для него очищали, рыли под него, укрытие копали такое, чтобы только верхушка видна была. Дружно жили и работали. Не было такого, чтобы кто-то там ленился. Жизнь заставляла: хочешь не хочешь, а делать надо.

– А где Вы ночевали обычно?

– Если была возможность, то расстилали брезент и им же накрывались. А иногда и под танк ложились. Копали траншею под ним. Иногда в танке сидели, когда отдых был. Я был менее всего загружен работой, поэтому всегда дежурил в люке. Так на всю ночь. Потом кто-нибудь сменял меня.

Дежурили все время, потому что бывали случаи, что немцы приходили ночью и вырезали весь экипаж. Поэтому не давали всем спать. Обязательно кто-то на дежурстве был.

2 ноября 1944 года меня ранило. Над нами летали, бомбили, стреляли в нас. А когда на формировании были, уже в окопах не сидели, в танках тоже, а строили землянки.

А ранили меня вот как. Мы стояли в лесу. Обычно танки именно там скрывали. В лесу нам дали команду выехать в разведку. В 4 часа утра мы выдвинулись. Пока лесом ехали, всё вроде ничего было. Свет зажигать не могли. Все в напряжении были. Сперва пробежала лошадь с всадником. Я уже не помню, кто из нас ее увидел первым. Дальше ехали очень тихо, останавливались, присматривались. Уже стало светать немного. К утру мы приблизились к городу. Он в направлении города Левал был. Уже на рассвете нас сразу в лобовую расстреляли. Немцы спрятались, подпустили нас, вот мы их «Пантеру» и не увидели. Из кустов они сразу по нам ударили и уехали. Танк загорелся. В меня осколки попали. Если бы не шлем, у меня все глаза выбило бы, наверное.

Я в тот момент на пулемете был. Крикнул, чтобы все вылезали. Сам повернулся в сторону люка, небо было видно. С одного выстрела мы не загорелись. Я первый вылез. Механик только немного успел вылезти, и в этот момент второй снаряд прилетел и ударил мне по ногам. Я опустился без сил. Но потом как-то собрался: молодой парень все-таки. Скатился кое-как. А там десантники недалеко были и увидели, что я упал. Они оттащили меня немного в лес, подальше оттуда. Потом подъехала грузовая машина. Туда забросили и в батальонный госпиталь повезли. Там перевязали и отправили в тыл. Меня за этот бой орденом Красной Звезды наградили.

Из трофеев мы особо ничего не брали. Если и брали, то что-нибудь из еды. Например, маленького поросенка однажды взяли. Привязали его, а он все равно протух потом. Зимой его еще можно было сохранить, а летом быстро портился. Брали только съестные трофеи. Но сильной необходимости в них и не было: нас более или менее нормально снабжали едой на фронте. Голодные мы не были.

– Вы помните пофамильно свой последний экипаж?

– Нет. Формирование-то менялось со временем, было не такое, как в самом начале. Кстати, я был в 10-ом корпусе в 186-ой бригаде. Он формировался в городе Горьком. А попал я в него под Киевом. Но там горьковчан уже были единицы. У меня, кстати, красноармейская книжка уже была.

– А Вы не переживали, что Вас из пехоты на танки отправили?

– Нет, было интересно. Мы с желанием вообще-то шли, готовились. Один раз мне пришлось гусеницу на танке натягивать, когда нас подбили. 2 или 3 трака меняли. Остановились сами, но не получалось, поэтому приезжала бригада помочь нам. Там же быстро это делалось. Я не знаю, сколько часов, но меньше суток точно. Когда какие-то сбои по мелочам, то восстанавливали сами. А когда траки вылетали… Мы ведь не возили их с собой. Приходилось бригаду ждать.

Я всегда из пулемета стрелял. В нашем батальоне обычно танков 9-10 шло. Ехали все одним батальоном в одном направлении. Доезжали до окопов, начинали крутиться туда-сюда и стреляли. А там прорезь маленькая была.

Помню, на фронт приехали. Сперва мы были в танке, рядом с нами шла часть пехоты. Мы ее видели. Потом едем-едем и солдат рядом все меньше становится. И все затихает. Первый бой я свой запомнил. Танк подъезжал к нашей передовой, а на земле солдат лежал. Я начал кричать, чтобы его не задавили. Механик тогда стороной объехал. Потом мы прорвались вперёд, а пехота шла за танками (и десантники, и пехотинцы).

Помню случай, когда мы под Ригой были. Взяли часть ее территории. Подошли к немецким окопам, а там немцев много было. Все они разбежались. Мы вылезли наверх с башни на танке. Наш солдатик один худенький, маленький был, как я. У него винтовка была. Смотрим, стоит немец, высокий, здоровый. Наш солдат его штыком хотел заколоть, а немец рукой резко штык отвел. Один раз, потом второй раз, третий… А солдат винтовку перезарядил и выстрелил.

К нам в бригаду тогда приезжал командир корпуса или замполит. Всех собирали и оглашали политинформацию. Например, когда второй фронт откроется. Мы ждали американцев тогда. Спрашивали, когда война закончится. Командир говорил, когда каждый из нас 3-5 немцев убьет, тогда и закончится. Вот такую задачу ставили перед нами. Вот почему после войны люди какими-то разбоями занимались, организовывали шайки в стране. Они просто привыкли к этой системе. Например, вот я вижу, что передо мной что-то или кто-то горит, но я продолжаю ехать на танке так, как мне удобно. Перед тобой поставили задачу прийти на эту высоту и взять этот населенный пункт, и ты едешь.

Я помню, что в Москве учился, в 1-м Московском авиационном училище. Это было на Петровско-Разумовской алее, где стадион Динамо. Сейчас там академия Жуковского, по-моему, находится. Вот в этом здании я заканчивал училище. И в Москве в то время банда «Черная кошка» называлась. Приходили, грабили. Откуда они взялись? Распустили народ, потому стал он вольным, привык, что можно все бить и ломать и ничего ему за это не будет.

– На фронте вши были?

– Были. Но не много. Мы же мылись все-таки. А когда моют, потом прокаливают, вшей особо не было. Но неудобно было то, что танкистам давали брюки несгораемые и пиджак несгораемый. Брюки были из дермантина, жесткие, неудобные, поэтому сложно было вылезать из танка. И вот мы перестали надевать их. А куртку оставляли. И едешь другой раз на танке и видишь – человек обугленный. Там, где куртка, все сохранено, а ниже все сожжено. Неприятная, конечно, картина. У горящего человека вид очень неприятный. Тяжело смотреть. Ни одного из наших нам не пришлось хоронить за время войны. Некогда было. Все время приходилось вперед и вперед продвигаться.

– А 100 грамм Вам давали?

– Да, но я не пил в то время. Обычно я просто отдавал свою часть, а дальше уже в бригаде водку распределяли на всех солдат. Я и не курил. Только один раз попробовал. Мы просто все сидели вместе и решили закурить. Я присоединился, вдохнул и зачихал. И бросил это дело.

– А как к Вам в Прибалтике население относилось?

– По-разному. Но в то время уже более или менее приветствовали нас, иногда относились лояльно, иногда не очень. Лично я таких случаев не встречал, это наши танкисты рассказывали. Поехал как-то один экипаж на хутор раздобыть чего-нибудь. Их там угостили молоком, а оно отравлено было.

При мне же встречи были нормальные. Однажды нас переночевать пустили в город, уложили на кроватях. Там что-то наподобие гостиницы было. Простыней, конечно, не давали, но постель предоставили.

Представители еврейской национальности к нам относились очень хорошо. Они приветливо нас встречали, показывали все, расспрашивали обо всем.

– А из Средней Азии у Вас в бригаде были ребята?

– Нет. Когда нас в десантники готовили, там были. А среди танкистов не было. В пехоту брали тех, что постарше. И они не все низкообразованные были. Когда приходило какое-то распоряжение выделить солдат, то выделяли всех. Ни на что не смотрели. Я сперва был командиром отделения, когда десантников готовили. Так у меня один солдат был 58 лет. Его еще называли «Репой». А мне только 18 исполнилось на тот момент. Вот я ему рассказывал про устройство пулемета. А потом с него спрашивать неудобно было, потому что я молодой мальчик, а он мне как отец. Тогда я младшим сержантом был. Хочешь не хочешь, а занятия по изучению материальной части проводить надо было.

Неудобно было заставлять старших работать: в лесу деревья пилить или строить землянки. У армии не было же казарм. Мы всегда то в лесу, то в поле где-нибудь строительство начинали. В первую очередь землянки строили, если нам на данной точке долго стоять нужно было. И вот не прикажешь же старшим работать, а слушаешь их. По факту, командовал вот этот мужчина уже. Но это зависело от ситуации. Много разных моментов было, но уже стали все забываться. И напоминать себе как-то не хочется уже. Я ведь сам сколько стрелял-то, сколько патронов истратил, а сколько убил, не знаю. А может и не убил. Я ведь не знаю. В танке сидишь, стреляешь и не видишь ничего. А потом доезжали до какого-то строения, загораживали танк стеночкой, чтобы не попал снаряд.

У меня личное оружие было. ППШ. Я его больше использовал. Но были и пистолеты. Однажды остановились мы где-то на траншее. Стало интересно, и мы вылезли. Мы же молодые были, рвались пострелять. И всегда с собой я ППШ брал, если далеко идти нужно было. В столовую, например, другое оружие носил.

Пленных мы не брали. Их пехота забирала. Мы только видели, когда они мимо нас проходили. А нам некогда их брать было, потому что нужно было вылезать из танка.

– А переключение скоростей в танке тяжёлое было?

– На нашем последнем было более или менее. А до этого тяжелое было. Это нам механик рассказывал. Там другая система передач была. А в нашем она стала легче и свободнее. Как-то привыкли и знали все тонкости машины. А сперва сложно было.

– А письма Вы домой писали?

– Писал. И самое тяжёлое письмо пришло мне, когда я был на фронте. На 1-ом Украинском фронте был мой брат, и я ему послал письмо. Мы переписывались. Мне пришел ответ, в котором его друзья сообщали, что брат убит бандеровцами. Он выходил из землянки, когда снайпер в него попал. Очень тяжело мне тогда было. Домой я тоже писал, пока в госпитале лежал тоже.

– А какие-то приметы или предчувствия у Вас были?

– Не знаю. Но хотелось верить в эти приметы. «Господи спаси, сохрани» повторяли. Однажды была бомбежка, когда мы в лесу стояли. Налетели самолёты и начали бомбить. Стреляли в нашем направлении, били, но не попали в танк. Кругом разрывались бомбы. А мы выехать не могли. Нас доставали потом. Вначале закопали лопатой (на каждом танке была лопата) и вытягивали уже другим танком.

В моменты ударов, когда бомба рвется рядом, танк весом 28 тонн аж подпрыгивает. В эти секунды очень тяжело, потому что думаешь, что тебя сейчас хлопнет и все. И вот так минут 10, может 15 бомбят. Тут прилетают уже наши, начинают отгонять. Тогда открываешь люк, небо видно, сразу радостно и легко на душе становится. А до этого чувствуешь какую-то тяжесть. Бомбежка – самый тяжелый момент. Вот стреляешь в танк и ничего не ощущаешь. Никакого внимания не обращаешь, привыкаешь. Когда идёшь в бой, делаешь это намеренно, ничего не боишься. Это первый раз, когда не знаешь всего, сложно. А когда ты находишься постоянно в этой атмосфере, ты всегда готов к тому, чтобы стрелять. Если кто-то на меня первый напал, то я обязан его первый убить, иначе он убьет меня. Например, когда я шел с обеда или когда связь прерывалась и меня посылали куда-то от экипажа, тогда бежал, делал то, что сказали, стрелял, если была необходимость.

– Как Вы узнали, что война закончилась?

– Я был на пересыльном пункте уже после ранения. Первого числа меня выписали. Тогда праздников не было. Было помещение, куда направляли всех оставшихся из госпиталя из Иваново. Вот и меня туда направили. Я приехал. Мы прожили там примерно неделю. Нас то в наряд гоняли, то охранять что-нибудь. Столовая была. И вот должна была состояться комиссия. Не помню, пошел я на нее или нет. Спали мы на нарах, и тут в два часа шум поднимается. Мы выбегаем: что такое? Война закончилась. Вот так я и узнал.

– А перед последним боем было какое-то предчувствие, что он может что-то дать?

– Нет. Помню, мы собрались экипажем и судили своего командира между собой. Вот накануне он поспорил с командиром батальона, и нас послали в разведку. А мы думаем: «Почему мы?»

В разведку ходили иногда вдвоем, втроем, а бывало, что и один кто-то шел. Если с кем-то идешь, то как-то проще и легче, а когда один… Чувствуешь, что сейчас ударят. А вместе в танке мы уже ко всему готовы были.

Помню, после первого удара поворачиваю голову, а люки свободны, нет никого. Наши выпрыгнули, а мы внизу остались. Я кричу им, а они не отвечают. Никого не было. Они-то быстро выпрыгнули после первого снаряда, а я же ещё разворачивался. А время-то шло. А рядом люк механика был. Но он не вылезал, рядом его тоже не было. Он, видимо, был ранен и сгорел. Потому что тогда не удалось восстановить данные по этой ситуации.

– А женщины в бригаде были?

– На формировании были радистки. Я ещё с одной общался, потом письма получал. У них офицеры были.

У нас и «Смерш» был. Меня даже вызывали в «Смерш» один раз. Не сказали, зачем, но предупредили, чтобы никому не говорил. У меня наколка была, сделанная по глупости. На руке. А может, они хотели взять меня в свою команду. Но узнали, что я с наколками, и не захотели иметь со мной дело. Но предупредили, чтобы я никому не говорил, что был у них.

– А с замполитом какие отношения были?

– Один раз он меня отругал. Мне из дома пришло письмо. А я не писал долго писем. Брат мой уже вернулся из-под Сталинграда, где его ранило в левую руку. Ее раздробило пулей. Он написал письмо на имя командира части. Замполит меня вызвал, заставил меня семье письмо писать. А я думал, что меня всё равно убьют и писать нет смысла. Но пришлось. Замполит хорошим капитаном был. На командиров мне везло. Командир взвода, когда я на учебе был, оказался хорошим лейтенантом, фронтовик тоже... Он потом ранен был. Уважал меня. Я был на хорошем счету. И он мне в общем доверял, когда уже присвоили звание. Я взвод водил на кухню, там командовал. Он, наверное, рассчитывал, что я пойду в училище, но я остался, а он погиб. Жалко было двух командиров бригады. И первый был хороший, и второй грамотный мужик, полковник, преподаватель из академии. Возможно, его расстреляли.

Я служил 8 лет 7 месяцев. Отслужил в танковых войсках, потом в авиации. Но там мне было интереснее. Еще механиком по радио я служил в транспортной авиации. Наш полк занимался тем, чтобы перевозить солдат куда-то, переправлять. Все радиотехнические средства, что есть на самолёте, я обслуживал. Передатчики, приемники, должны были быть всегда в рабочем состоянии. Вот в этом полку не было механика, и я приехал на свободное место. И вот мы получили задание. Когда образовалась Китайская Народная Республика 1 октября, нас переодели в гражданское, подобрали экипажи, всю спецслужбу, и, по просьбе китайского правительства, нас направили в Китай. И 9-10 октября мы вылетели. 1949 года. 9 октября мы вылетели, а 10 октября мы были уже в Пекине. Там приземлились, нас накормили по-китайски, как положено. Организовали специальный отряд из 40 машин.

Нам надо было быстрее занять эти территории. В Пекине мы неделю не могли летать. На другой день нам привезли русских поваров, ложки и вилки. Не могли мы палочками есть. К этому нужно было привыкать. Ложки у них еще были, а вилок нет. Неделю мы есть не могли нормально. А когда приборы нам прислали, то мы сразу восстановились.

– А расстройство желудка было?

– Да, у всех. Не могли сразу китайскую еду принять. У них черного хлеба нет, только белый был. Супы у них не такие, как у нас. Всё из зелени какой-то. Несколько блюд съели, в желудке все перемешалось... Вот направили нас в пустыню Гоби. Мы туда перевозили разных солдат, выполняли те задания, которые там были даны. Садились мы в Орунче. Это ближе к Сиенскому району, недалеко от Ташкента. А мы с Дальнего Востока летели. Это было в октябре. Аэродром запорошило, мы еле-еле его нашли и сели. В Орунче было 80 тысяч китайских гоминьдановцев. Когда мы сели, они стрельбу по нам не открыли. Видно китайцы с ними договорились. Вот так мы стремились больше территорий занять.

17-19 марта мы прилетели обратно. Оставили одну эскадрилью: ее куда-то направили. Остальных всех переправили оттуда, весь полк вернулся на старое место. За эту работу нас тогда наградили китайскими медалями. Но правительство там новое было, и на этой медали был выгравирован портрет Мао Цзэдуна. Я ее носил, даже когда на заводе Ленина работал. Все смотрели на меня: тогда за границей редко кто-то бывал. Меня много расспрашивали, а я все рассказывал им. А когда Хрущев с китайцами поспорил, у нас испортились взаимоотношения. Я убрал медаль куда-то, не знаю, куда. Но она у меня была отложена, и я ее, видимо, потерял. Медаль у меня была записана в солдатскую книжку. А когда я пришел из армии, книжку забрали и дали военный билет. И вот я не помню, было ли про медаль в нем записано. Мне кажется, что почему-то нет. Красную звёздочку вписали, а медаль нет. А потом, когда я окончил техникум, меня перевели в офицерский состав. Солдатскую книжку заменили на офицерскую. А там не записано, чем ты награждён был. То есть официально ничего не указано. Только если где-то в архивах искать.

– Спасибо большое за рассказ!