Рубин Владимир Наумович

Расскажите нам, пожалуйста 40-й год, начало 41-го. Какие-то были разговоры о том, что будет война, или вы даже не думали об этом?

Ну как не думали? Я учился в 10-м классе. К нам на урок пришли три офицера: танкист, артиллерист и лётчик. И каждый выступал и предлагал нам записаться. У нас ребят было, человек пятнадцать в классе, и мы сразу же записывались. Я записался в танкисты. Лёва Злобин – сосед по дому, он записался… в кого же он записался? В артиллеристы, что ли . А третий – Трофимов, он записался в лётчики. Они оба погибли, а я вот остался. Из моих товарищей, с которыми я учился в школе… не помню уже… из двенадцати, нас осталось только трое.

А почему танкистом? Чем вас заинтересовали именно танковые войска?

Я не знаю, почему захотелось стать танкистом. Понятия не имею. Наверное, потому что мне нравилась песня из фильма «Три танкиста, три весёлых друга…». Потом уже оказалось, что в танке воевать в тысячу раз тяжелее, чем в любом другом роду войск, потому что ты постоянно находишься в замкнутом пространстве, ничего не видишь. Если не так повернёшься – ударишься. В танке темно. Всё оказалось прозаично, довольно сложно и трудно. Но я не жалел.

А скажите, как была поставлена работа с молодёжью? Говорите, пришли офицеры разных родов войск. Патриотическое воспитание велось в школе?

Да, конечно. Началась война. Я был секретарём комсомольской организации в нашей школе на станции Ишва. 23 июня звонок, вызывают всех секретарей комсомольских организаций в район. Я поехал в район, приехал, 23-го или 24-го, я уже не помню. И нас всех там собрали, выступили о том, какое сложное положение и что надо готовиться: приготовить пару белья, с собой что взять, и быть в готовности. И 25-го нас всех вызвали в Дмитров. Я жил по Садовской дороге станция Ирша. Нас всех вызвали в Дмитров, там нас посадили всех в машины и увезли на берег Днепра, в Ярцево. С этого времени началась у меня война.

Мы целый день копали противотанковые рвы, а к вечеру мы ужинали, и маршбросок на 25 километров. То есть, мы отступали впереди армии. Я научился спать ночью на ходу, мы брались за руки и на ходу спали. Жена до сих пор удивляется, я в любом положении могу заснуть. Я в танке спал на сидении.

Так где ж там спать? Там еле сидишь на том сидении.

А вот спал. Заставлял себя спать. Потому что, если не отдохнёшь, то потом очень тяжело. Если ночью мы стояли в обороне, или окапывались, то я распределял дежурство: первым отдыхал механик, потом заряжающий, радист, а потом уже последним отдыхал я.

Как для Вас началась война? Где Вы были в этот момент?

Началась война. В Москве я закончил 10-й класс. Так как я 1924 года рождения, то меня в армию не взяли.

16 октября 1941 года в Москве была невероятная паника. Вот этот день, я тебе могу рассказать, я шёл по городу. Толпа громила магазин одежды, и меня звали, говорили: «Да давай, ну чего ты?» Я не хотел этого. Я не участвовал. Я убежал от них от всех. А они все, кто сахар брал, в мешке таскал, кто костюмы растаскивали. Я пошёл по Москве, мне просто было интересно, и я видел огромные толпы людей. На колясках лежали вещи, и все шли в сторону Горьковского шоссе. Туда все шли, боялись, что немцы войдут в Москву. Я помню, что Москва была впервые в таком ужасном положении.

Мои родители эвакуировались из Москвы, и там, в эвакуации, я пришёл в военкомат и написал заявление, что хочу стать танкистом. Когда пришёл 1942 год, по моему заявлению военком мне сказал, что: «Как только будет разнарядка, вас пошлют». Всё остальное время я ездил верхом на лошади. Мне дали лошадь, и я ездил по району (35 километров) развозил повестки.

Повестки военкомата?

Ну да. А когда наступил 1942 год, мне исполнилось 18 лет, и меня послали в Камышинское танковое училище. Камышин – город недалеко от Сталинграда. Так как немцы подходили к Сталинграду, то наше училище было эвакуировано в Казахстан, в Актюбинск.

Мы – молодые ребята, учились в этом училище в тяжелейших условиях. Были проблемы с питанием – завтракали в 12 часов, обедали – часиков в 8 часов вечера, а ужинали в 12. Но нам уже и не до ужина было. Почему? Нас привезли в голую казахскую степь, 60 километров от Актюбинска. Вместо того, чтобы учиться ездить на танках, мы строили помещения: бараки для жилья, гаражи для танков, танкодром, стрельбище. То есть мы занимались не столько военными делами, сколько стройкой. Было очень голодно, нам давали буханку хлеба, мы резали её на кусочки. Привозили ещё в грубках зелёные такие… не термосы – баки с завтраком, ужином. Так и питались.

Построили мы барак, а там степь, постоянный ветер и до 50 градусов мороза. Там настолько было тяжело, девочки, что у нас были ребята, которые дезертировали на фронт.

То есть, из училища люди бежали на фронт?

Да. А оттуда присылали письма: «Ребята, вы там помрёте. Давайте, приезжайте сюда. Здесь всё нормально». Так что, жили прямо как в концлагере. Ужас, дикий ужас. Как я это всё перенёс, даже не знаю. Часть ребят переболела дизентерией, часть умерло. В общем, это был самый тяжёлый период в истории моей жизни, хотя я потом войну прошёл, но такого ужаса, я, в общем то, не испытывал больше никогда. В-о-от. Кончили мы это училище, и нас послали в Нижний Тагил, где мы помогали собирать танки.

Здесь на танковом заводе мы собрали 22 «тридцатьчетвёрки» с 76-мм пушкой. Получился танковый батальон, и нас распределили по этим танкам. Я был назначен командиром танка, потом со временем стал командиром танкового взвода. Мы погрузили танки на эшелон, прикрепили их к платформам, сами расселись по вагонам и поехали. К тому времени наши уже переправились через Днепр, но мостов ещё не было. Поэтому, продвигаясь к фронту, мы должны были переправить свои танки по наплавному мосту. Что такое наплавной мост? Это связанные цепями брёвна, которые образуют огромный такой плот. Танк загонялся на него, и так его перевозили. Несколько машин утонуло, их залило волной, но мы переправились.

Скажите, а переправлялись танки пустые, без экипажа

Ну а как же. Если сильная волна и танк соскользнул, то ты же погибнешь? Там сидел только механик-водитель, но в случае опасности, если что, он мог выскочить. У него открытый люк был. И если танк соскальзывал, он выскакивал, чтобы спастись. Это был очень тяжёлый момент, когда мы переправлялись через Днепр. Я уже был командиром взвода, у меня под началом было три танка. Переправил я свои «тридцатьчетвёрки», и после этого нас зачислили в 18-й танковый корпус 5-й гвардейской танковой армии. Это было в июле 43-го наверное где-то. Точно месяц я не помню. Потом мы освобождали Белоруссию и Украину, у меня есть медали за освобождение Украины и Белоруссии.

Скажите, у вас батальон был 22 танка. Много из них пошло на дно?

По-моему, два танка. Потом, может быть, их и вытаскивали. Я не знаю. После этого нас зачислили в 5-ю гвТА и мы стали там воевать. Я был командиром танка, затем взвода. Звание – младший лейтенант. Я участвовал в атаках, в боях. Было трудно. Вот едешь в танке. Справа танки, слева танки, сзади танки, спереди танки. Мы пошли в наступление. Вот загорелся один танк, загорелся другой, загорелся третий. В одном бою, когда мы брали населённый пункт Плавни, у нас из 22 танков сгорело 15.

22 танка – это постоянная численность машин в батальоне?

Значит, смотрите. Во взводе три танка. Три взвода – это рота. Десять танков. Две роты – 10 + 10, двадцать. И по одному танку у командира батальона и начальника штаба – всего 22 танка.

После того, как мы освободили Украину, переправились через Прут, пересекли границу и вошли в Румынию. В Румынии было очень оригинально, потому что в Румынии было много евреев. Нас встречали с цветами. Ко мне прибегали: «Володя, там встречают с букетами цветов». В Румынии мы дошли до города Ботошаны, и дальше наше наступление остановилось. Здесь мы простояли до мая 1944 года. Там у меня сгорел очередной танк. Я и заряжающий выскочили, а механик и стрелок-радист – погибли. Всех, у кого не было танков, отправили в распоряжение отдела кадров. Там меня зачислили в 3-й гвардейский Котельниковский корпус, который тоже входил в состав 5-й гвардейской танковой армии.

Но ведь гвардейцев должны были возвращать в свои части? Этим же и отличалась гвардия, что гвардейцев после госпиталей возвращали в свои части?

Ну, здесь было по-другому. Мы остановились, и командование решило, какие корпуса будут заниматься освобождением, какие прорываться дальше на запад. Нашу армию из Украины перебросили в состав 2-го Белорусского фронта. Я к тому времени был без танка, вскоре, правда, мне его дали, но провоевал я на нём недолго. 8 августа 1944 года мой танк подожгли. Я успел выскочить из него, из горящего, но у меня была перебита левая рука, и осколок в голове. Видите шрам? Два месяца я лежал в Москве в госпитале. Так как рука у меня была искалечена, мне дали справку, что я ограничено годен. Но я не захотел оставаться в тылу, и вернулся обратно в часть. Меня опять направили в отдел кадров. Бумажку из госпиталя я там никому не показывал, сказал, что я её потерял. Вернулся в свою часть и продолжил служить. Как раз предполагалась новая крупная наступательная операция, требовались офицеры связи.

Армия тогда располагалась под Смоленском. Начальник штаба армии генерал-лейтенант Сидорович потребовал от отдела кадров отобрать ему несколько офицеров с образованием не ниже среднего для исполнения обязанностей офицеров связи оперативного отдела штаба армии. Ну, нас и отобрали… я не знаю, сколько, человек пять, наверное. Сидорович с каждым беседовал лично. От нас требовалось уметь набросать на карте обстановку, грамотно написать донесение, чтобы разбирались в стратегии, в тактике. Мой письменный отчёт генералу понравился, он вызвал меня на беседу, после которой меня назначили офицером связи оперативного отдела штаба армии.

В каком воинском звании Вы к этому времени находились?

Там смешно получилось. Я по глупости ходил не в форме, а с какого-то немца снял кожаную куртку, и ходил в ней, а был – младшим лейтенантом. Как-то раз был какой-то смотр, я одел форму, начальник оперативного отдела штаба армии увидел мои погоны, смотрит на меня и говорит:

- Рубин, ты что, дурак что ли?

- А что такое?

- Ты что, младший лейтенант? Да ты бы уже у меня майором был.

Вот из-за этой куртки.

- Я, - говорит, - и не подозревал, что ты младший лейтенант.

Мне сразу присвоили звание лейтенанта, потом старшего лейтенанта. И уже до конца войны я воевал офицером оперативного отдела штаба армии. Обо мне упоминается в книжке о нашей армии. Дальше обо мне написал заместитель командующего армией Фёдор Иванович Галкин… генерал-лейтенант. Вот даже, видите? Мне написал «На память, 87-й год». И здесь он тоже про меня пишет, упоминает меня.

(Владимир Наумович немного ошибся - заместитель командующего 5-й гв. танковой армией по технической части Ф.И. Галкин дослужился только до звания генерал-майора (1957). Автор книг «Танки возвращаются в бой» (Воениздат, 1964), «Сердце в броне» (Изд-во ДОСААФ, 1969), «Самый памятный день» (глава «Под нами море», изд-во ДОСААФ, 1970), «Крепче брони» (1975). - прим. редактора)

И Василий Павлович про меня написал. Но он дальше продвинулся. (В.П. Брюхов – во время войны командир танкового батальона 170-й тб 18-го тк 5-й гвта, автор книг «Они были крепче брони» и «Бронебойным, огонь! Воспоминания танкового аса» - прим. редактора).

Скажите пожалуйста, а какие у вас отношения были внутри экипажа? Экипаж состоит из четырёх человек – командир танка, стрелок-радист, механик водитель и заряжающий, и…

Вот что я скажу. Мельников – механик-водитель, был кубанский казак. Радист, например, был, Жадин, из Мурома. А заряжающий был, по-моему, Сагандыков. Я не помню киргиз, или какой он там. Вот это наш экипаж был, первый. А потом уже менялись, я уже не помню.

Это те, с кем Вы учились: Мельников, Жадин и Сагандыков?

Нет. Нет. Когда мы получали свои двадцать два танка в Нижнем Тагиле, я один был – командир взвода, без экипажа. У остальных танков тоже были только командиры. Когда мы уже приехали на фронт, нас укомплектовали. И стал я воевать на «тридцатьчетвёрке»…

Вы всю войну прошли на Т-34?

Нет.«Тридцатьчетвёрка» у меня сгорела один раз, потом второй раз, а на третий раз нам дали английские танки…Название забыл и не записал нигде… из головы вылетело. (Речь идёт о пехотных британских танках Mk.III «Валентайн»., поставлявшихся в СССР по ленд-лизу прим. редактора).Там экипаж – три человека. Это был маленький танк с 26-мм пушкой (на самом деле – 40 или 57-мм в зависимости от модификации). Внутри всё прекрасно. У нас до этого танк, господи, внутри был ржавый, а у этого всё в белый цвет покрашено. Дальше я уже воевал на этом танке.

«Валентайн»!

Точно, «валентайн».

Как он в сравнении с «тридцатьчетвёркой»?

Не может быть никакого сравнения. Это всё-равно что взять, например, шикарный «шевроле» и маленький «фольцваген». Разница между ними знаешь какая? Или «чайку» и «запорожец». «Тридцатьчетвёрка», конечно, значительно лучше. Две «тридцатьчетвёрки» у меня сгорели, а третий танк был Т-44 с 85-мм пушкой (по официальным данным Т-44 в боевых действиях Великой Отечественной войны участия не принимал, поэтому речь, скорей всего, идёт о танке Т-34-85 – прим. редактора). Но до него я воевал на этом самом «валентайне».

В одном бою, например, когда мы стояли в обороне, на нас наступали 10 «тигров». И я стрелял, и батарея там была рядом – стреляла. Два или три танка мы подбили, но остальные то шли. Началась паника, и танкисты из моего экипажа побежали. И мой мехвод и заряжающий убежали, хотя оба были уже с наградами – у каждого было по два ордена. Они убежали, а я остался один. И я один подносил снаряды, заряжал, наводил и стрелял. Я почему-то считал, что меня не убьют, и эта уверенность у меня была всю войну. Со мною служил такой Киселёв… Он мне тоже всегда говорил: «Володя, меня не убьют». И вот в том бою, когда мы стояли в обороне, его танк подбили, а он остался жив. Смотрю, идёт Киселёв. Я ему говорю: «Как дела, Жень?» А он говорит: «Да вот так, мы уже всё». И он остался жив, и я остался жив.

А до этого боя у нас ещё был случай. Пошли в атаку брать высоту, но мой танк стоял сзади другого, и когда дали сигнал «В атаку!», этот танк испортился и не мог ехать, и я не мог… потому что справа и слева проехать было нельзя…

Вот Вы рассказывали, что горели в танке. Вы горели от попадания снарядов?

Один раз я точно помню, что снаряд попал спереди вот так вот… в люк механика-водителя. Чаще всего попадал именно вниз, в корпус, потому что в верх, в башню, в этот кружок попасть трудно. Чаще всего командир и заряжающий спасались, а механик и радист, они…

Да, ну потому что, чтобы вылез радист, надо чтобы прежде вылез командир и…

Да откуда там «вылезти»? Как они вылезут, если их обычно убивало? А командир и заряжающий могли остаться живы.

Расскажите, пожалуйста, само ощущение, когда снаряд попадает в танк?

Нет никаких ощущений, никаких чувств. Ничего нету. Во-первых, после первого же боя, когда я остался жив, я понял, что нужно одеваться так, чтобы всё было гладкое, чтобы ничем не зацепиться, потому что зацепишься, и всё. Охватит пламя, и ты погибнешь. Поэтому у меня была курточка такая донизу на цепочке и гладкая, поэтому я спокойно мог выскочить. Люк я вообще не закрывал, потому что один раз не смог его открыть.

Значит, дело было так. Я уже к тому времени был командиром взвода. Мы должны были взять один населённый пункт. Посёлок располагался на высоте, он был очень укреплён. Немцы спокойно расстреливали наши танки. На левом фланге горка кончалась, и я решил с этого самого левого фланга заехать. Пока наступали, меня кто-то обогнал чей-то танк и выскочил наверх. Смотрю – удар, пламя, и он загорелся. Это меня спасло – я объехал его. Впереди прямая улица прямая, и на ней стояла батарея – три немецкие пушки. Они расстреливали нас прямой наводкой.

Я въехал в дом, разрушил его, еду дальше. Они стреляют. Я в другой дом врезался, но за мной оказалась кирпичная стена, и я не мог уже дальше двигаться. Мой танк оказался в ловушке, и я уже приготовился к смерти. «Всё», - думаю. Я говорю, значит: «Ребята, ну всё. Может вытащим пулемёт и выскочим?» А у меня заряжающий был… Я то был пацан, а он лет тридцати пяти мужик. Он говорит: «Нет, сынок. Не надо выскакивать – нас сразу всех схватят и всё. Мы должны отбиваться уже здесь, в танке». И мы сидели. Они пытались подогнать «тигр». Я слышал, подкатывали. Прибегали, кричали «Рус, сдавайся!» Но мы решили не сдаваться, и мы просидели в танке примерно час. А в это время наши продолжали штурмовать посёлок и, к нашему счастью, прорвали оборону, ворвались и нас освободили.

Скажите, а что за населённый пункт был, в котором этот эпизод произошёл, если Вы помните?

Плавни, по-моему. Деревня Плавни, или посёлок Плавни.

Это, получается, когда было? Июль-август 43-го?

Я уже не помню. Я уже забыл это всё.

Скажите пожалуйста, во время боёв было такое, что вам придавали пехоту, десант? Как было организовано взаимодействие с пехотой?

А никак. Я внизу, а они – наверху. Они быстро соскакивали с танка. Рассказать Вам как те, что боялись смерти, как они себя вели? Были и такие, которые… Вы на машине ездили когда-нибудь?

Доводилось.

Значит, у танка есть педаль газа – это скорость. Левая педаль – это стоп, тормоза. Ручку тянешь направо, направо едет, налево – налево едет. И некоторые, рассказывали мне, ухитрялись… Можно подачу топлива снять с ноги. Там был такой рычажок подпружиненный, его можно было перевести на постоянную подачу топлива. Значит, танк идёт на первой скорости - 5 км/ч. Поставил постоянную подачу… педаль утапливается и фиксируется пружинкой, значит, её теперь не надо нажимать. И танк идёт прямо. И вот были танкисты, которые так делали, выскакивали из танка и шли за ним, пока танк не загорался. Были и такие случаи…

Я лежал в госпитале, когда меня тяжело ранило, так мне рассказывал один, что они выходили и говорили: «Стрельни мне по ноге». Это я тебе рассказываю об исключениях, а не о правилах. Я рассказываю, как некоторые танкисты перед наступлением делали, как это мне рассказывали. Я рассказываю, чтобы вы знали и об этом писали.

Расскажите пожалуйста, артиллерия поддерживала вас в наступлении? Как было организовано взаимодействие с ней.

Артиллерия не может поддерживать. Артиллерия часто стреляет прямой наводкой, поэтому нельзя, чтоб мы были впереди. А те, которые стреляют на дальние расстояния, у них высокая траектория. Они могут стрелять прямой наводкой, но когда идут в наступление танки, этого почти нет. В прямом бою как такового взаимодействия танков и артиллерии нет. До боя артиллерия обстеливала передний край, а когда в бой вводили нас, они переносили огонь вглубь немецкой обороны.

Расскажите, а Вы рассказывали про вождение танка. Вы могли заменить любого из членов своего экипажа, то есть, Вы овладели всеми специальностями?

Ну конечно. Я же тебе рассказывал, что когда мой экипаж побежал, я остался и воевал за всех.

А как в основном Вы вели огонь в бою? В наступательном именно бою. С ходу или с короткой остановки.

Нет, ну, конечно, на ходу. Но с ходу очень тяжело стрелять. А знаешь, почему?

Наверно, потому что прицелиться тяжело.

Нет, я тебе расскажу более, так сказать зримо. Ты сидишь в танке, смотришь в перископ. В танке ж темно, ты же ничего не видишь. Только в перископ. Танк поехал, он же вот так, а ты вот так, и ты должен в этот перископ успеть поймать цель и успеть стрельнуть. Представляешь, как тяжело было. Это потом уже в 44-м году, в 45-м или позже изобрели стабилизатор орудия, когда танк качается, а пушка остаётся в одном положении. При мне такого не было.

А как осуществлялся мелкий ремонт танка, допустим, на марше? Потому что… ну мало ли, всякое бывает. Допустим, вы идёте, гусеница соскочила, или ещё что-нибудь.

Останавливали танк, подъезжала бригада. Техники, механики – у них всё было. Они чинили. Здесь же чинили. Иногда приходилось самим, своими силами чинить.

Расскажите пожалуйста, как организовывалась танковая оборона, когда ваша часть оборонялась. Как это выглядело? Вы окапывали танки, или просто ставили их на закрытые позиции.

Один раз мы окапывали наш танк. Сделали такой… не траншея, такой… капонир, а сверху все замаскировали зелеными ветками.

Скажите, многие танкисты говорят о том, что очень большую ценность собой представлял большой кусок брезента. С его помощью можно было накрыть двигатель, организовать возле танка что-то вроде палатки, и так далее.

Я тебе, лапонька, расскажу случай, который произошёл у меня. Механик и заряжающий… а было холодно, они вылезли из танка, залезли под него и закутались в этот… в брезент. Вдруг тревога. Механика нет. Я доложил начальству, мне прислали нового механика. Он танк завёл, стал сдавать назад и задавил их. Скандал был ужасный.

А вот ещё интересный вопрос. Расскажите, пожалуйста, про личное оружие танкистов. Какое у Вас было табельное оружие? Каким оружием вы пользовались?

«Наган» у меня был сначала, а потом уже… позже… в конце 44-го года – «вальтер».

Как Вы оцениваете «вальтер» в сравнении «наганом»?

Сравнивать нельзя. «Наган» - это совсем устаревшее оружие, и потом, в 44-м уже к концу войны были уже у нас тоже ТТ, по-моему. Я не помню. Да. Ну, конечно, «вальтер» - лучше, он более надёжный, меньше осечек, удобней прицеливаться. С «нагана» и с «вальтера» с близкого расстояния убить можно, а если далеко, то навряд ли.

Вам приходилось ими пользоваться в ближнем бою?

Нет. Откуда? Я же в пехоте не служил, не ходил в атаку.

Каким ещё трофейным оружием Вам доводилось попользоваться?

Другим нет. Только «вальтером».

Что у Вас было в танке в неприкосновенном запасе.

У нас у каждого танкиста был прекрасный английский НЗ. Из Англии нам его присылали. Он из трех частей он состоял, я уже не помню, из каких.

А вообще в целом снабжение пищевое и боеприпасами как Вы оцениваете?

Когда ты разговариваешь с ветераном, то ветеран ветерану рознь. Одни воевали, а другие что… его всем необходимым обеспечивали. Вот если вы придёте к Кряту (он был зампотехом), он ни разу в бою не был, а будет рассказывать, как он воевал. Так вот, я тебе скажу, что у нас в полку было три дуба: начхим, начфин и начальник клуба. А ещё были начальник артснабжения, начальник ГСМ, начальник вещевого снабжения. Понятно? Сейчас они все рассказывают: я – ветеран, я – танкист, я воевал, а на самом деле он был начхимом, или начфином, или начальником клуба, или начальником снабжения ГСМ артиллерии… Воевали одни, а другие их только обеспечивали. Но обеспечивали нормально.

А санитарная обстановка?

Когда меня тяжело ранило, меня санинструктор вынес. Он уже после войны меня нашёл, писал открытки, письма. Фельдшером был у нас.

В стрелковых войсках все очень жалуются на вшей, то есть все сразу говорят, что вши – это было ужасно.

У нас у танкистов не было.

А вообще, как решался вопрос помывки себя любимого?

Да просто организовывали, и всё там. Я помню, один раз нам даже сделали бассейн. Я подплыл, а там женщина. Оказалось, что с одной стороны были женщины, а с другой - мужчины. Так что устраивали, нам помывку, и баню.

Когда я был в Камышинском училище, так утро начиналось с того, что старшина вёл нас к командиру роты. Тот давал команду: «Снять рубашки. Приступить к уничтожению вшей». После этого он проверял рубашку. Если находил вошь, то наряд вне очереди. Вот так вот нас проверяли.

Тогда стояли пятидесятиградусные морозы, когда мы там были. Это ужас вообще был. Мы тогда спали в шинелях, а когда я, например, заступал на пост, командир роты лично брал простынь… две же простыни давали: одну, чтобы стелить, а другую – укрываться.Так он складывал их, оборачивал меня одной простынью спереди, второй – сзади. Лично сам меня ими опоясывал. После этого на меня надевали шинель, шапку, чтобы я не замёрз.

По какой норме питание у вас было в училище? Учебной, или по….

У нас не было норм питания. У нас было, как в лагере – привозили в в огромных таких термосах зелёных завтрак, дай бог, чтобы в 12:00, потому что часто не успевали. Потом обед был часиков в шесть где-то, а ужин – уже в двенадцать. Некоторые не выдерживали и засыпали. Ужасно. Самое тяжёлое было, это когда я был в училище под Актюбинском. Это было ужас. Хуже, чем на фронте в тысячи раз.

А Вам доводилось сталкиваться с пленными немцами? Брать в плен немцев?

Да. Когда наша армия брала Шауляй, мы ворвались в фольварк, это по-русски – хутор. Вот я ворвался со взводом, расставил танки и заряжающим приказал, чтобы они собрали всех немцев в одно помещение в каком-то клубе. Вот их там собрали. Я пришёл, вышел, говорю: «Их бин юде! Я вас всех нацистов сейчас стрелять буду!» Они все попадали на колени. Плакали, умоляли, что они не нацисты, и всё. Так что… ну что про них сказать? Ну, заходил я в дом. Проверял, чтобы там не было немца какого-нибудь. Если я к дому проходил, то я из «вальтера» простреливал его, чтобы там немец не попался.

А вообще, конечно, когда уже мы к ним ворвались… Ну что уже сказать. Армия – есть армия, война – есть война. Я сам удивлялся. Вот когда шли уже… нас перебрасывали с одного участка фронта на другой… голые женщины, с ветками, воткнутыми во влагалище, лежали раздетые то тут, то там. Насиловали ужасно. Вели себя ужасно.

Это как-то пресекалось? Дисциплинарные меры принимались командованием?

Ты знаешь, это было опасно – могли и застрелить. Вот я, например, ехал раз на танке и чего-то остановился. Там фольварк был или что-то вроде этого, и там стояли военные в очереди, насиловали немку. И мне предложили: «А ты хочешь?» Я говорю: «Вы что, с ума сошли!» Я был далёк от такого. Я вообще за свою жизнь никогда женщину пальцем не тронул, потому что я был воспитан в такой… высокой культуре.

Господи. И насиловали, и убивали – чего там только не было. Так что, на войне было, как на войне. Было всё. Я тебе рассказываю реальную правду, а тебя, наверное, интересует что-то героическое. Да?

Нет, меня интересует именно война, какая она есть. Героическая сторона она неотделима от бытовой. Не может быть только героизм…

Да, да. Вот когда пишут «Немцы! Зверствовали!» Мне кажется, всё-таки, что они меньше, чем наши… У них, всё-таки, культура была выше. Они не доходили до того, до чего доходили наши. Наши – это ужас просто. Я же тебе говорю, очередь стояла, офицеры стояли, насиловали там немецкую семью: мать и дочерей.

Скажите, в войсках на фронте как была поставлена идеологическая работа?

Ну, там всегда парторг выступал, замполит выступал, комиссары, они тогда еще были. Они выступали беспрерывно, призывали биться до последнего, проявлять героизм. В общем, всё это болтовня была. Собирали нас, и выступали. Все слушали.

А в целом настроения в войсках как были? Что вы думали о войне?

Мы в палатках были, зажигали огонь, свечки. У нас была большая огромная палатка. Я смотрю, кто как себя ведёт. Один пишет письмо, другой – горюет, третий – что-то делает, не знаю. Все по-разному готовились. А я думаю, кто же из нас останется в живых? Это вообще интересно. Я пытался быть аналитиком, анализировал обстановку. Меня интересовало, как кто что делает. Одни всё-таки предчувствовали, мне кажется. Те, которые потом погибали, я видел, что они чувствовали приближение смерти. Это чувствуется. Перед тем, как меня ранило, я не боялся, я совершенно не боялся. А здесь меня такой страх охватил, меня трясло, как в лихорадке. Страшно было. Но потом как-то прошло. Так что, по-разному реагировали и по-разному чувствовали себя люди во время войны.

Расскажите, была такая вещь, как смертные медальоны, пенальчики с записками…

Этого я не помню.

А вообще, какие-то суеверия, связанные с войной. У лётчиков часто бывает, они перед боевыми вылетами не брились. Вот у них суеверие такое, что если побреешься, тебя убьют.

У нас тоже так было. Каждый по-своему. Я не чувствовал страха, поэтому я мог наблюдать за другими со стороны Я не знаю, почему я не чувствовал. Мне кажется, это от глупости, от наивности. Я был очень наивный.

А какой был национальный состав войск? Как Вы можете оценить? Именно танковые войска.

Вот, например, у нас я – еврей, мехвод Мельниченко – кубанский казак. Заряжающий, я уже не помню, Забродин, что ли, ему лет 30 было уже – мужик здоровый. И радист был из Мурома – Жадин. Вот, четыре разных человека.

То есть, смешанный состав? Не отдавалось никому предпочтение?

На фронте? Ты что. На фронте этого не было. Но я тебе другой случай расскажу. Когда уже танков у нас не было, к нам привезли 26 танков «валентайн». У них там экипажи были – одни кавказцы. Азербайджанцы… не помню, грузины там были или нет, но они из Баку, поэтому – азербайджанцы. Значит, командир бригады решил проверить, и в два часа ночи объявил тревогу. А был приказ – «готовность №1». А что значит «готовность №1»? Это значит, что все сидят на своих местах. Механик – у себя, заряжающий там, командир танка сидит на месте, и все в готовности №1. Я делал как, механик спит – мы все бдим, потом следующий. И я спал последним. А другие, я не знаю, как делали. И нельзя уходить.

Объявили тревогу. Они все повыбегали в кальсонах, эти «черномазые», или даже – «черножопые», мы их звали. И они все выскочили из хат во всём этом. И он их всех поснимал. И нас посадили, у кого не было танков. Набрали и посадили, а их всех сместили.

Ну, за нарушение воинской дисциплины.

Да нет, какое нарушение? Они просто не готовы были воевать. Ну а когда мы стояли в обороне, паника была. Я с «наганом» носился, чуть одного киргиза не застрелил. А он вцепился в землю, я его не мог оторвать. Я его за шиворот тащил и бил по голове, чтобы он встал. Боялись встать даже. Трусы ужасные были. Я не знаю, как они воевали, и воевали ли они вообще. Так что вот эти азиаты, от них толку, мне кажется, не было.

Скажите, Вы писали письма домой? Как была налажена почта?

Нормально. Хорошо было налажено. Я писал, и мне приходили письма. Быстро и очень хорошо.

В целом, кто был обязан следить за боекомплектом танка? Командир танка? Правильно я понимаю?

Да. Вот, например, мы стояли в обороне. У меня кончились снаряды. Я говорю ротному, что я поехал за снарядами. Только я развернулся ехать, капитан Дроздов, я даже запомнил его фамилию: «Куда, Володя?» Я говорю: «За снарядами». «Какие снаряды?» Там ров такой был, а за ним командир бригады, а был же приказ «Ни шагу назад». А он мне: «Куда?» А я говорю: «Что я буду в танке делать? Снарядов нет». И что ты думаешь. Я переехал этот ров, только поднялся, съехал, лейтенант стоит – казах какой-то: «Кто командир танка?» Я говорю: «Я – младший лейтенант Рубин». «К командиру бригады!» Я иду. Подхожу, докладываю: «Младший лейтенант Рубин». А он вдрабадан пьяный. «Ты негодяй! Ты почему ушёл?!» «У меня нету снарядов. Ну а что я, без снарядов?» «Проверить!»

Ну, лейтенант побежал в танк, залез – снарядов нет. Выскочил. Командир бригады говорит: «В танк и марш вперёд». Я говорю: «А снаряды?» «Марш, а то я тебя сейчас пристрелю. Я вынужден был уехать без снарядов. Уехал и вернулся с другой стороны. Замаскировался возле дома.

Скажите, а какие наиболее типичные задачи ставились Вам и вашему взводу?

Взводу не ставили задач. Взвод – это очень маленькая единица. И роте даже не ставили. Батальону ставились. Какие? В наступление, значит, ставилась задача, захватить… Вот когда мы брали Плавни, ставилась задача, захватить деревню Плавни. Пошли все в атаку. Я смотрю, один загорелся, второй загорелся. Я взял, проехал до конца этой улицы, и там бугор. Из-за бугра я выскочил, как я вам уже рассказывал, сбил… впереди меня танк загорелся, я его объехал, сбил один дом, сбил другой дом. Потом я выскочил на улицу, и там батарея – я расстрелял эту батарею, а потом…

Расскажите, в последний период войны, когда уже в массе своей на фронт был брошен Фольксштурм. Тогда появилось очень много «фаустпатронщиков». Какие приёмы борьбы были с ними. Если вдруг вы его заметили, как от него ускользнуть?

А от «фаустпатрона» никуда не денешься. Во-первых, он маскируется, его не видно, и поэтому из танка ничего сделать нельзя. Ну да их не так и много было. Если бы я командовал там корпусом, или дивизией, я бы мог тебе рассказать. А я был простой командир взвода. Я воевал, видел свой участок боя, и больше ничего. То, что я видел, я могу рассказать. Вася (Василий Павлович Брюхов – прим. редактора) может больше рассказать, потому что он был потом командиром батальона, воевал на более лёгкой должности.

Одним словом, дошли мы до Ботошан, нас сняли с фронта. Я к тому времени уже был без танка. Меня перебросили в 3-й Гвардейский Котельниковский, и я уже воевал к западу. А мой корпус пошёл Румыния, там… эти страны. Там не было того, что было у нас. У нас дрались немцы. А румыны – какие там вояки? Мадьяры, венгры, это все совсем по-другому. Васе повезло, он попал туда. А я попал в мясорубку.

Расскажите пожалуйста – в Вашем полку, в отделении, в батальоне были ли женщины? На каких должностях?

У нас женщин было много. У нас была рота связи, одни женщины. Медики: и ребята были, и были женщины. Но что тебе сказать «женщины». Этого нигде не пишут, но на самом деле, у всех командиров, начиная от командира батальона до командующего фронтом, были ППЖ. И мало этого, как только ППЖ беременела, командир её отправлял, и брал другую. А если не брал, так любой мог взять и всё. Женщины были… ну как тебе сказать. Женщина – она была как использовавшаяся мужчиной.

Все начальники у нас, когда кончилась война… Я был к тому времени уже офицером оперативного отдела штаба армии и поехал с начальником штаба армии поехали к Коневу, или к кому в Архангельск. Там для высшего командного состава организовали прекрасный санаторий, … Так у них у всех были ППЖ. Все командированные были ими обеспечены. На «вилиссах» ездили так, смотри, сидел водитель, здесь делалось ещё сидение для ППЖ, а справа – этот самый, значит, начальник.

Ну, на передовой всё-таки не было ППЖ, или как? Там же бой…

Как это, Лапочка? В каком бою? Они же, командиры, не ходят в бой: командир бригады, например, танковой, начальник штаба бригады, замполит…

Так это уже второй эшелон.

Никакой не второй? Это первый эшелон. Впереди были командиры танков, командиры танковых взводов, командиры танковых рот и командиры танковых батальонов. А командир полка, он уже не был. Он был на танке, но он же в бой то не ходил, он сзади шёл.

А скажите пожалуйста, очень ещё интересный момент, немецкая авиация. Насколько сильно она вам мешала в бою? Опасались?

Да. Уже в 44-м году налёты были очень мощные. Но танку они мало что могли сделать. Чтобы уничтожить танк, это надо прямое попадание, а это очень редко было. Поэтому они могли только убивать окружающих, всех тех, кто вокруг танкистов. Я их не боялся. Не знаю, как другие.

Можете рассказать какие-то случаи, связанные с повседневной работой?

Ну что бывало. Мы тренировались всё время. Никаких учёб не было. Была только подготовка, тренировка и подготовка.

А артисты к вам приезжали?

Приезжали, выступали.

Это, когда в обороне были, или когда?

В любое время. Если приехали, нас собирали и вели.

А своя самодеятельность была какая-то?

Да нет, ну какая самодеятельность? Это в пехоте, может быть, артиллерийских войсках. В танковых – не было.

Скажите, а какие были отношения внутри родов войск. Расскажите субъективные ваши ощущения. Часто приходится слышать, артиллеристы – «боги войны», ещё что-нибудь в этом роде. На бытовом уровне. Были какие-то такие взаимоотношения между родами войск?

Были. Вот как только танк мне подбили, я пошёл к миномётчикам. Они в тылу. У них всё есть: и еда, и водка, и всё, что хочешь. У нас танкистов не было ничего. Потому что мы только на передовой.

К миномётчикам, Вы имеете в виду? Полковые? 120-мм?

Ну да. 120 и выше, 152-мм, или 127-мм – я не знаю.

Расскажите пожалуйста про последний заключительный период войны. Где Вы были? Как Вы встретили 9 мая?

Мы – 5-я гвардейская танковая армия закончили боевые действия на берегу Балтийского моря. Есть там такой город Эльбинг, и там есть остров или полуостров, там прекрасный санаторий, отдыхают там. Вот мы там закончили войну.

Как Вы узнали, что война закончилась?

Ну, я уже не помню – крики, шум. Кто-то прибежал: «Конец войны!» Всё. Я уже даже не помню, как это было. Радость всеобщая, всё. Ну, мы знали, что уже близко, что уже штурмую Берлин, не сегодня-завтра – конец. Поэтому мы не очень удивились, но просто было радостно, что вот – всё закончилось.

После войны я демобилизовался и пошёл учиться в Государственный Педагогический институт им. Ленина, который теперь называется Московской государственный педагогический университет.