Я родился 28-го ноября 1924 года в Рязанской области. Село Колесня Захаровского района. Нашу деревню почему Колесня назвали – потому что у нас издавна делали колеса и дуги для лошадей. Дубовые.
- Пару слов, пожалуйста, о довоенной жизни вашей семьи.
- Семья у нас была большая, но сейчас даже представить невозможно, в каких условиях мы жили. Представь только, у отца было три брата, так они переженились все, дети появились, а жили все в одной избе. К тому же с нами жила еще бабушка, которая прожила 92 года, а дед Титай – отец отца был 1864 г.р. так он прожил 95 лет. И тетя Степа - слепая с детства отцова сестра тоже с нами жила. И все в одной избе - жуткое дело… А изба-то самая обычная – всего 6х7 метров. Пол земляной, и топилась по-черному… Когда дядя Андрей, которого в войну немцы повесили, женился, так им с женой к задней лавке еще доску добавляли, чтобы пошире, и они на этом спали. Только на шест вешали вату, большую, широкую, и закрывали их. Летом еще ладно, делали разные кроватки, и кто-то спал в сенях, дед в сарае в закроме, а мы все на печке.
А дядя Петя и мой отец спали на полу. И мама и он. Соломы набросают, и на этом спят… Как входишь в комнату, тут икона стоит – коник называется, а у коника стол, на котором обедают. Так на ночь этот стол выносили в сени, тут уже все на полу устраиваются, а дед на конике спал. А бабка спала у печки на загнетке. А топили по-черному. Как натопят, дверь открывают… И, конечно, в таких условиях такой тиф ходил, что на полсела… Приезжали санитарные машины, все постельные принадлежности паром горячим жарили и уничтожали вшей. А я после войны с одним полковником служил, тоже из наших, рязанских, так он мне рассказывал, что он в доме одиннадцатым был и считался малым, хотя ростом вымахал 1,97. Но у них на всех детей были всего одни валенки. Кто-то в них выйдет, заиграется, все, конечно, на него… И у нас валенок не было. Я в школу в лаптях пошел. Благо, у нас дед лапти плел, и он мне такие маленькие сделал. Эх, если всю жизнь рассказать…
Так что еще с царских времен жили очень бедно и убого. Денег не было и понятно, с такой жизни люди старались уезжать на заработки. Один брат отца – дядя Максим уехал в Клин на торфоразработки. За ним дядя Петя и дядя Андрей туда подались, только отец здесь остался.
- А вас в семье сколько было?
- Шестеро. Но получилось так. Отец воевал в Империалистическую войну, и во время Брусиловского прорыва его тяжело ранило. Сестра привезла его из госпиталя в тяжелом состоянии, и с 16-го по 18-й год он лечился дома. За это время женился, но за два года мама не родила, и бабушка даже стала ворчать: «Смотри, какую взял, рожать не может…»
А в 18-м году в Рязани формировалась 2-я стрелковая дивизия, и отец мало того что сам в нее записался, так из нашего села еще троих привел, и из соседней деревни двоих. Много чего рассказывал. Как гнали Колчака до Челябинска. Как с Юденичем сражались под Петроградом. Как в Польше вначале наступали, а потом отступали. В одном месте попали в окружение, но когда вырывались, случайно встретил там старшего брата Максима. Потом его опять ранило, в общем, домой отец вернулся только в 1922 году. Вот тут мама как пошла рожать. В 1923 году родила Васю, потом меня, Мишу в 28-м, Аню в 31-м, Сашу в 35-м и Нину аж в 40-м. И вот только тогда у деда появилось немного землички. Землю-то тогда выдавали только на сыновей.
Но когда отец вернулся из армии, его сразу избрали председателем сельсовета. Потому что он чуть ли не единственный из села окончил два класса церковно-приходской школы. И года три он в этой должности проработал.
Но потом в Захарове открыли отделение банка и там старшим кассиром вначале взяли одного афериста. Как-то ночью он споил сторожа, и со всеми деньгами смотался. Вот тогда отца вызвали в ГПУ: «Дмитрий Титович, мы вас хотим назначить кассиром», у него ведь отличная репутация была. И проработал в банке долго, пока его врачи не поставили перед фактом: «Нужно уходить, не то туберкулез заработаешь». Ведь тогда туберкулез по селам ходил сплошной, деньги все туберкулезные… И он ушел, но через некоторое время его опять вызвали в район, и назначили заведующим в пекарню. Прежнее руководство крепко проворовалось. В то время припек был от 36 до 44 процентов, и естественно они его занижали. Писали по минимуму. Пишут допустим не 420, а 360 килограммов на тонне, а за день использовали не меньше пяти тонн муки, вот и посчитай сколько эти жулики себе на карман клали… Но в один момент их арестовали, а тогда здорово судили, по 10 лет лепили за здорово живешь.
Понадобился человек, который наведет порядок, и выбрали отца. Он порядок быстро навел. Сразу предупредил рабочих: «Вздумаете воровать, не думайте здесь работать! Знайте, одну буханку, - а там их большие пекли, почти по два килограмма, - я вам вечером дам. На ужин хватит! А сюда придете, вы всегда тут сыты. Чего вам еще надо?!» В общем, воровство сразу прекратилось.
- Как коллективизация у вас проходила?
- Спокойно. У нас село было большое - триста с лишним дворов, но почти все жили бедно. Во-первых, бедные почвы. Во-вторых, малоземелье. Семьи-то раньше были большие – по 6-8 детей. Их у нас называли «тысячники» потому что многодетным семьям, от семи и выше детей, правительство платило по 2 000 рублей в год. А, в-третьих, пожары. Улицы хоть и широкие, но дом к дому, и если один вспыхивал, считай все. Дома-то под соломой, а она вспыхивает как порох. Поэтому пожаров у нас очень боялись. Чтобы уменьшить от них ущерб делали так. Строили восемь домов, а за ними т.н. прожога – полоса от пожара. Но если пожары случались, эти все восемь домов непременно сгорали. Что тут ни делай, даже вытащить ничего из дома не успеешь. И люди сразу нищие… Поэтому когда отца избрали председателем сельсовета, то с чего он начал? Колодцы рыть, пруды прудить, пожарную построил, в общем, хорошо проявил себя.
Или если без лошади остался это все – бедняк настоящий. Был такой случай. Мужик один умер в селе, а через месяц после него и лошадь пала. А у хозяйки четверо детей осталось. Она села и плачет… Отец собрал мужиков: «Как хотите, а давайте Марье Николаевне вспашем поле!» Выехали, вспахали, проборонили, посеяли. Вот только так спасались. А если не помогут, то все, бабка надевает суму и идет побираться в соседнее село… Так что бедняков было очень много.
Помню по воскресеньям, один нищий только уйдет, сразу другой заходит. Кому кусочек хлеба дадут, кому несколько картошин, кому блиночек. Хотя и сами жили трудно. В больших семьях почитай жили только картошкой и капустой. Вот вы молодые и не знаете уже, что в году больше чем полгода страстных недель, т.е. в эти недели нельзя не только мясное, но и яйца и молоко. Поэтому мясо ели редко. Да еще налоги какие. С каждой курицы налог платили! Бывало, у соседа яички покупали, чтобы сдать за себя налог. А где денег взять?! Молока в год 300 литров надо было сдать. Но если жирность низкая, дополнительно сдай еще 15 литров. А там ведь все жульничают, так бабка просто воды дольет… А если телочка отелилась, контрактация – обязательно сдать в колхоз. За нее что-то платили, но мало. А ведь нужно что-то и на свои нужды покупать. Керосин надо? Соль, сахар надо. Но за картошку много не выручишь, ее по всей округе полно. Поэтому по всей деревне за ригами обязательно высеивали коноплю. Потом молотят и везут на масло. Так что почти все бедно жили.
Зато богатых наперечет. Кирпичных домов, например, на такое большое село было всего четыре-пять. Помню, Мироновы два брата были кулаки и имели общий дом. Ниже через прожогу пятистенок Фарафоновых, а напротив них Федосеевы. Еще были два брата дяди Матвея и вроде все… Но эти богатые насколько я помню сами раньше времени куда-то уехали. Кто в Москву, кто куда. Причем, большинство из них, на мой взгляд, своим трудом достатка добились. Трудолюбивые были семьи. Крепкие. А жулики были только отдельные.
Но были и вредители. Однажды какая-то сволочь отравила воду в колодце и коровы все легли… И жгли. В соседней деревне решили кроликов разводить, и дело пошло. Много их стало. Но как-то летним днем весь крольчатник вдруг сгорел…
- Но ближе к войне колхоз встал на ноги?
- Конечно. Особенно когда появились трактора, сразу намного проще. Но я вам так скажу. На местах очень многое зависит от руководителей. Я армию прослужил, и дураков навидался и в армии и на гражданке. И дураков хватало и до советской власти, и при ней, а сейчас еще и поболее. Какой капитализм мы строим?! Одно жульничество! Миллионами, миллиардами воруют и не стесняются! И тогда по-всякому случалось. А как иначе, если начальником назначат человека, который не то что с коллективным, но и со своим хозяйством не соображал как управиться?
Помню, в колхозе картошку как соберут, ссыпают ее в большие ямы, а к весне смотришь, а она вся там закисла и в крахмал превратилась. Ее вынимают, развозят по домам, начинают сушить, так вонь стоит по всей деревне… И смотришь, так вся картошка и погибла…
Или из города председателя колхоза пришлют, а он в сельском хозяйстве кавун кавуном. В соседнем колхозе был случай. Приехал один председатель из города - все развалил. Второго прислали – все развалил… На третий раз приехало руководство из района и старший предложил: «Поедем по всей деревне, и смотрите, где самый лучший дом!» По дому ведь хорошего хозяина сразу видать. Нашли. Спрашивают: «Кто здесь живет?» - «Наш тракторист!» И ему предложили: «Николай Иванович, мы хотим вас назначить председателем!» Так в первый год он не дал колхозу развалиться, а уже на второй сделал его лучшим в районе. Вот что значит настоящий хозяин! Поэтому я всегда говорю, что руководителем нужно назначать не образованного болтуна, а знающего, понимающего и стремящегося к успеху специалиста. А если дурак попадется, то он ни с кем не советуется: «Будет так, как я сказал!»
Но со временем колхоз встал на ноги и с какого-то момента стал помогать. В школе, например, детей кормить стали. Нас ведь, школьников, регулярно привлекали к каким-нибудь работам. Например, собирать горох. А там, то здесь просыпется, то там, вот и набирали его для школы. А потом нанимали тетю Паранью и она готовила нам в столовой обеды.
Колоски собирали – тоже самое. А сейчас дети и не работают и не помогают. Комсомола нет, пионерии нет, вот только глупостями и занимаются…
Нет, как мы жили до войны, мне нравилось. Как воскресенье – праздник. Село на село играем в футбол. То у них, то у нас. По всему району ездили. На телегах все едут болеть за своих. И мужики рады – бабы дадут на сто граммов…
- А до войны сильно пили?
- У нас совсем немного. И всегда все мирно. Было принято гулять и веселиться. На масленицу всю неделю праздновали. Санки, ленты, гармошки… А какие в Плахино были ярмарки… У нас в округе сады были богатые, каких только яблок там не было. Лишь иногда кто-то лишнего выпьет, шумиха начинается. Но даже если и дрались, то без злобы, а не как сейчас, одна поножовщина… Зато у нас был кулачный бой. Улица на улицу. Но не как сейчас. Если упал, лежачего не бьют – таков закон. У нас на улице самый здоровый Кирюха был, а на другой Абрамов. Этого Абрамова все боялись, настолько здоровый был. Как-то зимой он вез сено, но при выходе из оврага лошадь встала и все – не может вытащить. Так он ее выпряг, сам встал и вытащил этот воз. Вот такие здоровые мужики были!
- Как вы в школе учились?
- Я всегда учился отлично. Любил учиться, и все классы окончил с грамотами. Помню, когда начальную школу на отлично закончил, мне и еще одному отличнику, Леше Крикселю, сделали подарки. Но их восемь было в семье, а нас шестеро, так ему дали ботиночки, а мне отрез на рубаху. Прихожу домой, а мама спрашивает: «Чего ж ты ботиночки не взял?» - «Мама, их же восемь и ни у кого нет никаких ботинок». Все в лаптях ходили.
Но вот вспоминаю сейчас и сам поражаюсь, до чего же интересно мы жили. Я, например, и читал много, и мало того что способности имел, но и стремился хорошо учиться. Особенно в математике был силен, поэтому, наверное, и в шахматы хорошо играл. Уже как-то после войны, правда, у нас в доме офицеров гроссмейстер Флор давал сеанс одновременной игры на двадцати досках, так он мне сам предложил ничью. Я согласился, а он мне потом объяснил: «Если б ты вот так сейчас сходил, я бы короля положил…» И пел, и на балалайке играл, и в футбол гонял. Левого инсайда. Я хоть и маленький, но не курил и очень здорово бегал, поэтому на меня в концовке всегда рассчитывали. Как только все успевал, сам не понимаю.
- Помните, как узнали о начале войны?
- Я тогда уже работал у отца в пекарне. А когда он на выходные уходил домой, то я его там подменял. Все знал, все умел, а на счетах был и посильнее его. Вот там как раз и был, когда по радио объявили…
Такая неожиданность... Хотя перед самой войной у нас один парень прислал из армии такое письмо: «Совершаем марш на запад. Здесь шпионов много, пытаются панику навести…»
- Обсуждали неудачи начала войны?
- Конечно, непростое было время, соответственно у людей настроение тревожное, и разговоры всякие ходили. Но в целом никто не допускал, что можем проиграть. Настрой был боевой, особенно у молодежи.
У меня, например, была идея в Рязань уехать. Но не просто уехать, а что-то сделать напоследок. Я даже думал так. Вот бы мне раздобыть у наших солдат один автоматик, и когда бы немцы пришли, вскрыли наш магазин, хотя там ничего не было – одни хомуты да соль. И даже конкретно прикидывал, мне бы в дальний дом, я бы их косанул, оружие забрал, на лошадь и в Рязань. А там бы показал – вот, принимайте шесть автоматов… Но немцы до нас так и не дошли. Ненадолго, правда, заняли Михайлов, он от нас в 30 километрах, но их оттуда быстро выбили. (Выдержка из «Википедии» - «… город Михайлов был оккупирован 24-го ноября 1941 года, но в ходе Тульской наступательной операции был освобожден уже утром 7-го декабря»).
- Ваше село бомбили?
- Нет, село не пострадало, но у нас произошел один страшный случай…
- Расскажите, пожалуйста.
- Когда немец занял Михайлов, наша авиация вдруг прекратила летать. До этого постоянно летали самолеты, и вдруг ничего! Тут уже совсем тревожно стало, и я пошел в Плахино к Семыкиной Евгении Дмитриевне – это была директор нашей школы. Разговаривали за создание партизанского отряда. Были еще двое братьев Араповых, у них отец был еще дореволюционный коммунист. И еще двое Кравчиковых – Иван и Алексей.
Иду от нее, а надо сказать, что нашу церковь еще до войны закрыли. И когда танки шли из Михайлова, то засели в грязи. Тут разобрали ее, и вымостили дорогу. Так до сих пор и стоит… А еще до этого ребята с церкви сбросили главу, а осенью прикатили ее на пруд, поставили как стакан, а когда весной лед растаял, она опустилась и где-то на метр торчала из воды. Я иду, смотрю, а в овраге ребята возятся с неразорвавшейся бомбой. «Вы что, творите?!» - «А мы ее проверить хотим. В газетах пишут, в неразорвавшихся бомбах лежит бумажка – послание от немецких рабочих: «Чем можем – тем поможем!» И поперли ее на пруд.
А слух по деревне уже прошел и туда стали сбегаться все деревенские пацаны. Я в это время уже дошел наверх, мне как раз навстречу Арапов Алексей на телеге едет. Говорит мне: «Иван, я за хлебом. Но даже не в чем перевезти». Его на фронт не взяли, потому что он хромой был, и он остался у нас единственным трактористом. И когда уборку закончили, нужно ему выдать хлеб, а даже мешков нет. И я ему предложил: «У меня бочка пустая стоит, и закром пустой. Три-четыре мешка я найду, в них за несколько рейсов все перевезем». Так мы потом и сделали. Но тут только с ним доехали наверх и взрыв. Да такой, что всю деревню потряс - одиннадцать пацанов погибло… В некоторых домах по двое хоронили… Среди них был один Сергей, на год младше, но со мной учился, и его младший брат. Так оказывается, этот Сергей залез на эту главу, взял бомбу, она килограммов двадцать весила, раз он ее смог поднять, бросил и она взорвалась… А был один Василий с 25-го года, дома сидел, обедал, но как услышал про бомбу, бросил есть, побежал и тоже попал…
И прошел слух, что я и сам их не остановил, и Алексея этого увез. Хотя я на них даже прикрикнул: «Не тяните ее, бросьте, она сейчас рванет и вас всех побьет!» Но у них своя компания и они меня даже слушать не стали: «Чего ты нас учишь?! Иди своей дорогой!» Но если не знаешь – зачем лезть-то?!
Проходит какое-то время, немцев прогнали и меня вызывают в сельсовет: «Вот тебе лошадь, езжай в военкомат!» Приезжаю туда: «Вызывали?» - «Погоди, сейчас мы дадим тебе сапера!»
И мы с ним приехали в нашу деревню. Оказывается, кто-то заметил, что на лугу у обрыва оврага видели еще одну бомбу. Стали искать, и нашли аж три таких бомбы. Стабилизаторы торчат… И он мне объяснил, что они на взвод встали, но в этой жиже застряли и не взорвались.
Он бикфордовой шнур достал, в капсюль вставил, поджег, и кидаемся с ним под обрыв – прячемся. Так все три взорвали. Но самое страшное, что уже после, когда я стал понимать что к чему, то пришел к выводу, что эти были наши бомбы… У нас ведь неподалеку огромный дягилевский аэродром, а там тяжелые бомбардировщики стояли. И видимо один из них или потерял их или специально избавлялся, а у нас такая трагедия…
- В вашем селе жили эвакуированные?
- Совсем немного. Вот в Плахино их очень много приехало, человек восемьсот. В основном из Михайлова, но запомнилось, например, что в школе учителями стали работать эвакуированные евреи. Но как фронт близко подошел, они еще дальше в тыл уехали. Видимо знали, что с ними немцы сделают. А вот мой дядя Андрей работал за Клином на торфоразработках, но эвакуироваться, то ли не успел, то ли не захотел, и когда туда пришли немцы, они сразу выявили коммунистов и его повесили…
У меня тут в Рязани есть друг – Черничкин Дмитрий Алексеевич, так он мне рассказывал, что в их деревне поймали парня, а у него в кармане оказался комсомольский билет. И тут же днем его и повесили…
Но мне отец строго-настрого наказал: «Иван, не жги ни одного документа! Спрячь, закопай, зарой, передай, может кому, но не жги! Даже зная, что ты комсомолец, а билета нет, они с тебя шкуру снимут!»
- Чем вы занимались до призыва?
- В сентябре как обычно пошел в школу. Из ребят нашего села я один учился в 10-м классе. А из девочек только Аня Миронова, но ее забрали на Трудовой Фронт. Я директору колхоза пожаловался, и он со мной согласился: «Нужно, чтобы вы вместе доучились!» Говорю ей: «Пойдем в школу!», а она не верит… И когда пришли, учительница ее предупредила: «Даже если кто-то за тобой придет, никому не открывай!» И она так и окончила десятилетку, а потом стала директором школы.
Но как немцы заняли Михайлов, школу закрыли. А как немца прогнали, чуть ли не на второй день всех толковых ребят, двадцать два человека, вызвали в военкомат. Дают нам противогазы, польские винтовки, лыжи, и мы на них через Поярково до самого Михайлова дошли. В школе разместили, а кормили так: на первое – суп чечевичный. На второе – каша из чечевицы, вот и весь обед…
И оказалось, для чего нас вызвали? Перед этим ведь все наши трактора угнали вглубь страны, а трактористов в армию забрали. И руководство задумалось, скоро посевная, а чем сеять? И кому? Вот тогда директор МТС договорился с директором школы: «Давай мы десятиклассников обучим на трактористов!» К тому же на наше счастье с фронта как раз вернулся один раненый тракторист – Иван Арсентьевич Исаев. Его назначили военруком и наказали обучать нас на трактористов. В школу не ходили. Сказали: «Это дело важнее, а аттестаты так всем дадим!» И вот он нас учил. Сам не особо грамотный, но опытный.
Получили новые трактора прямо с завода и с апреля стали работать в поле. Особенно мне запомнилось, как у меня в первый раз заглох трактор. Это ведь не как сейчас, нажал кнопку и поехал, нет. Нужно было с ручки завести, а там не только сила, там и понимание нужно. Когда трактора гнали из Михайлова в нашу МТС, то по дороге они заглохли. И никак не заведут. Но Иван Арсентьевич с опытом был мужик и показал им как надо. А там тонкость есть – если из положения сверху начнешь крутить, можешь руки лишиться. Потому что когда мотор вспыхивает, то ручка бьет в обратную сторону. И он тогда объяснил, а я запомнил: «Доведи ручку, кругом обведи тихонько, поставь внизу и берешь вот так вверх! А если она обратно, то отсечет тебе ручку…»
И в тот горячий день я решил не дожидаться бригадира. А мне хоть всего 16 лет, но я уже многое умел. Еще до войны в летнее время я на комбайне работал, солому сваливал. А как травой забьется, меня как маленького в барабан, вытаскивать ее. Но тут самому интересно стало, заведу или нет? Поглядел, а отстойник полный. А там же не насос топливный, а самотеком. Тут открываешь, потихоньку спускаешь, чтобы прокладку не прорвать. Подставляешь краник, немного промоешь и все.
Все проверил, отстойник поглядел, еще спустил, налил, и потом двумя руками как крутанул – р-р-раз! Он до половины дошел и загудел. Сколько же у меня было радости… Бригадир наш приезжает, его из-за косоглазия в армию не взяли, я ему все рассказал. - «Вот, молодец!»
Отпахал на тракторе все посевную, и мне потом осенью мама прислала письмо: «Ваня, я за тебя получила три мешка ржи». Правда, мне немного обидно, что нигде, ни в одной газете, ни строчки не читал, что на тракторах пахали ученики.
А в августе меня вызывают: «Мы тебя посадим на комбайн!» Я обрадовался, потому что девушку, с которой я дружил, послали в Михайлов учиться на комбайнера. Думал, вот хорошо, будем вместе работать. Числа 15-го из Плахино пригнали комбайн в наше село, стали готовить его, но вечером 21-го августа мне приносят повестку. Так я с ней и не поработал.
А буквально за несколько дней до этого, призвали отца. Он знал, что меня скоро тоже призовут, и напоследок дал мне такой наказ: «Ваня, редко какой командир кидает человека в огонь, поэтому делай так, как приказывают. В огонь не кидайся, делай все разумно! Разумность спасет и твою жизнь, и жизнь твоих друзей!» И по жизни отец нас учил поступать разумно и по совести. Но отец пожилой уже был, 1894 г.р., и служил по снабжению где-то у летчиков. Войну закончил в Будапеште. Получается, что он три войны прошел и остался живым, а вот мой старший брат погиб под Сталинградом. Но сколько их там переколотили…
Вася еще до войны поступил в ремесленное училище в Москве, но в 41-м их завод эвакуировали на Урал. Последнее письмо прислал – «… плывем на корабле в Сталинград…» (По данным ОБД-Мемориал Цыбизов Василий Дмитриевич 1923 г.р. был призван в апреле 1942 года из города Верхняя-Салда Свердловской области и считается пропавшим без вести с октября того же года – прим.Н.Ч.) Насколько я понял, он младшим лейтенантом был, потому что в училище он встретился с Анатолием Яниным из соседней деревни. Тот тоже не вернулся…
- А вы случайно не знаете, сколько всего мужчин из вашего села призвали, и сколько из них погибло?
- У нас в селе всех поголовно брали, но те, кто постарше, отец и его ровесники, многие вернулись. А вот 25-й, 26-й и 27-й года у нас, насколько я знаю, все подчистую погибли… А с 24-го нас было восемь человек, но нас призывали в разное время. Кого-то раньше меня, кого-то позже, и вот я помню, как мы провожали Алешу Толкачева. А мама ему, наверное, налила рюмочку, он с непривычки захмелел, с девчатами разговаривает, а она несет его вещмешок. И что-то от расстройства или от чего она разозлилась и выдала ему: «Вот и мать ему не нужна, к девкам все! Пусть тебе первая же пуля в лоб!» Правда, она потом корила себя за эти слова, все волновалась, часто справлялась у моей матери: «А Ваня вам пишет?!» Но вот представь, из нас восьмерых семеро вернулись, и только он один погиб… (В базе данных ОБД-Мемориал есть документы, что уроженец села Колесня Рязановской области пулеметчик 510-го ОПАБ младший сержант Толкачев Алексей Иванович 1924 г.р. погиб в бою 23.04.1945 и похоронен в н/п Цибелен юго-восточнее г.Андриц…
А на сайте www.podvignaroda.ru есть наградной лист, по которому командир отделения 510-го Отдельного пулеметно-артиллерийского батальона младший сержант Толкачев Алексей Иванович был награжден орденом «Славы» 3-й степени: «15.01.45 во время прорыва обороны противника на западном берегу р.Висла мл.сержант Толкачев форсировав проточины реки, снял 16 мин противника и ворвавшись в траншею напал на вражеский заслон. Убив одного немца, заставил остальных 4-х отойти, бросив при этом карабин и 5 гранат» - прим.Н.Ч.)
Так что у нас многие вернулись, а вот в Плахино установили панно, на котором около двухсот фамилий уроженцев села погибших на фронте. У них и памятник их односельчанину Свистунову есть, и школа названа его именем. (Свистунов Анатолий Иванович – советский летчик-истребитель, который за годы войны совершил около 280 боевых вылетов, в которых лично сбил 14 самолетов противника и 21 в группе. Герой Советского Союза). Ты знаешь, кстати, что Плахино – это родина композитора Александрова? (Выдержка из «Википедии» - Александров Александр Васильевич (1883-1946) - выдающийся советский и российский композитор, хоровой дирижер, хормейстер, педагог. Один из основателей Ансамбля красноармейской песни и пляски. Народный артист СССР (1937), дважды лауреат Сталинской премии 1-й степени (1942; 1946), доктор искусствоведения (1940), профессор Московской консерватории (1922), генерал-майор (1943). Автор музыки к песне «Священная война» и Гимна СССР и положенного на ту же мелодию Гимна Российской Федерации).
- Куда вас направили служить?
- Меня вообще по закону не должны были призывать, потому что у меня рост был всего 1,43. Но такой вариант я и в мыслях не держал, а в военкомате меня успокоили: «Мы тебя в наше Рязанское автомобильное училище отправим, там подрастешь!» Поэтому я заранее настраивался, что попаду в училище. Но меня направили в 362-й запасной полк, который стоял в Муроме. А через полмесяца получаю от мамы письмо: «Тебе повестка пришла из училища!», но, как говорится, поезд уже ушел. Там в Муроме, кстати, случился интересный эпизод.
Захожу как-то в нашу столовую, и встречаю там Афанасия Максимова. Это был друг отца еще с детства, и они вместе уходили в армию. Мы с его дочкой их провожали, до большака дошли, а мама с ними на телеге в район уехала. Возвращается: «Афанасия забрали, а папу оставили, пока дела на работе не сдаст!» Какая радость была…
- Как вам запомнился запасной полк?
- Ну что сказать. Я и там отлично успевал, а многие оказались совсем неподготовленными. Помню, на полигоне было такое упражнение. Нужно было прыгать из окна с высоты три метра на песок. Так многие до того неуклюже это делали, что ломали учебные деревянные винтовки. А я хоть и маленький, но уже натренированный был, и прямо солдатиком сигал. У меня в селе приятель был постарше, его призвали раньше, и он учился в Рязанском летном училище. Так он, когда приезжал в село, показывал некоторые упражнения, и я у него подглядел, как нужно делать торможение суставов. В общем, учеба шла своим чередом, но 20-го октября нас подняли по тревоге.
Оказывается, ночью немец выбросил парашютистов за Муромом, и нас отправили оцепить этот лес. Пришли к полуночи, вырыли себе ячейки, залегли в них. У нас с собой скатки были, мы бы раскатали, а не разрешают. А осень же, холодно. И к утру я себя уже плохо чувствовал. А к полудню, когда подали команду «Отбой!», всех четверых уже поймали, у меня температура под сорок градусов. В общем, слег с тяжелейшей пневмонией и провалялся в санчасти аж до начала января.
Утром 7-го января меня выписывают, и везут в Мытищи в 206-й запасной полк. А в этом полку, формировали маршевые роты и прямиком на фронт.
Утром встаем, построили, тут командир полка объявляет: «Кто имеет образование не меньше шести классов и знает машину или трактор – выйти из строя! Пишите заявления, что хотите быть танкистами!» Я написал все как есть, что полных девять классов окончил, что знаю трактор ХТЗ и работал с такого-то по такое-то число. Что комсомолец с 20-го февраля 1940 года.
На второй день строят, всех куда-то направляют, а меня нет. Я хоть и молодой, но все-таки шурупал уже немного, и сообразил, что упустил. Тут же пошел и переписал заявление – только указал, что участвовал в боях. И меня на второй же день отправили во Владимир в 15-й Отдельный учебный танковый полк.
Вот там ребята уже в основном подобрались грамотные, знали технику, и нам старались давать больше практики. Главное - научиться делать переключение скоростей, повороты, преодоление двухметрового рва. Чтобы умел разогнаться и на скорости его проскочить.
Еще запомнилось, что у меня там был хороший командир отделения, и очень хороший командир роты - Ткаченко. Он как увидел, что я такой смышленый деревенский парнишка, взял меня к себе ординарцем. Со всеми целый день занимаюсь, а вечером иду к нему, что-то помогаю. Или дров наколю, напилю, или что-то другое. Семейные офицеры, те были запасливые. Откуда-то с занятий едут, везут себе или бревно, или что-то еще. А этот хохол жил с таким же комроты, так они ни дров, ничего не имели. А я был шустрый, сообразительный, мог придумать, где им дровишек достать. В мешочек наберу, к ним на второй этаж поднимусь, печку растоплю. А перед этим обязательно забегу к ребятам в столовую, картошечки для них возьму. И пока они еще служат, я картошку поставлю на плитку, полы помою. Они приходят, а картошка уже готова. И когда мы уезжали в Горький за танками, так он прямо заплакал: «Желаю тебе остаться живым!»
В общем, к 1-му мая мы уже сдали зачеты. Я окончил учебу с отличием, и меня наградили грамотой и даже вручили значок «Отличный танкист».
В Горьком мы жили в Канавине – это около моста. Но пока мы там ждали свои танки, завод раза четыре по ночам бомбили. Крепко бомбили, как-то раз даже попали прямо в танк на конвейере. За это время насмотрелись, конечно, как там люди живут и работают. Помню, там работала мать с тремя детьми – все на заводе. Квартиру в городе закрыли, и все время на заводе.
- Помогали собирать танки?
- Нет, танки не собирали, но помогали рабочим очищать крышу. Стекло же лопнуло от взрывов, а это сбивать тяжело. Эти каркасы были настолько промазаны, что даже зубило не берет. Тяжелая оказалась работа, нас даже еще на неделю оставили из-за этого.
А как с крышей помогли, танки получили и сразу на заводской танкодром. Меня сразу посадили на Т-70, и я почти все время на нем и провоевал. Только в самом конце немного поездил и на Т-34.
 |
|
Танк Т-70 |
- Вашего первого командира экипажа помните?
- А как же! Лейтенант Шинкаренко Алексей Кириллович. Мы с ним долго вместе провоевали, и все это время прожили душа в душу. Поэтому и после войны связь не потеряли. И переписывались, и я к нему в гости в Минеральные Воды ездил.
А потом за нами приехали «покупатели» – офицеры 2-го Гвардейского Танкового Корпуса, который за знаменитый рейд под Сталинградом получил не только Гвардейское звание, но и почетное наименование «Тацинского». И через Москву поехали в сторону Сталинграда ближе к Курской дуге. Вот так мы оказались в 4-й Гвардейской Танковой Бригаде.
Вначале в резерве стояли, готовились, а боевое крещение получили на Курской дуге. Правда, мы застали только конец операции, когда началось наступление. Где уже мы наступали, не вспомню. (В наградном листе на Ивана Дмитриевича есть пометка, что он начал участвовать в боях с 20-го августа 1943 года, а в это время 2-й Гвардейский Танковый Корпус входил в оперативное подчинение 21-й Армии – прим.Н.Ч.) Помню лишь как поддерживали огнем пехоту, как подавляли немецкие огневые точки. И именно тогда произошел случай, когда я таранил немецкий танк.
- Расскажите, пожалуйста, об этом поподробнее.
- Числа я уже не помню, запомнилось лишь, что стоял прекрасный солнечный день. Мы наступали, как вдруг немцы неожиданно перешли в контратаку. Но наша пехота открыла плотный огонь и немцы залегли. Лишь одна их «четверка» - Т-4 быстро приближалась к нашим позициям. А наш танк стоял замаскированный в кустах, и оказался незамеченным во фланге у немца. Причем довольно близко. И у меня мгновенно мысль – нужно таранить! Только успел спросить Шинкаренко: «Делаем таран?» - «Делай!» Рассчитал, и сбоку ударил своей серединой в его ведущее колесо. Оно сразу в дугу, фактически вывернул его - он встал. А у немцев принцип – если только танк встал, они сразу из него выскакивают. Берегут экипажи. Меня поначалу даже удивило, насколько легко они бросали свои танки. Но они только стали выскакивать, а у нас же четыре десантника. И ребята их сразу расстреляли… Без танка их контратака сразу захлебнулась, и немцы отступили. А у нас и машина в порядке, и сами целые. Только легкие ушибы получили.
- А разве не проще было расстрелять его из пушки?
- Во-первых, еще неизвестно попадешь ты или нет. Во-вторых, даже если попадешь, то может случиться рикошет. Он же быстро ехал мимо нас под углом. Но главное, что все это случилось настолько быстро, что даже не было времени обдумать все как следует. Ударили, а они и не ожидали совсем. Думаю, даже заметить меня не успели. Вы думаете, из танка все хорошо видно? Там и спереди-то не все увидишь, а уж сбоку и сзади и подавно. У меня однажды был такой случай. Там же, наверное, на Курской дуге. Не помню уже.
Вот пошли немцы в атаку, впереди танки, а за ними пехота. А я опять стоял замаскированный в кустах. Так я дождался, пока танки поравняются со мной, и как дал газ, поехал по пехоте за ними. Они же все по одной линии идут – 30-50 метров. У них сразу паника. Не поймут, откуда я взялся и мну их… У них же только автоматы и они мне ничего не сделают. А эти танки меня и не заметили. Они же не видят, что у них сзади творится. Так что я проехал мимо них и навел панику.
- А вас не должны были наградить за этот таран?
- Наверное, должны, но разве я пойду просить – наградите меня?! Вот только представь, я провоевал фактически целый год, за это время две машины полностью отводил по моточасам, и мне только за это положена «Красная Звезда». Хотя мне потом говорили, что должны прийти две медали – одна за Курскую дугу, а вторая за Минск. И везде, сколько техники было, но я ни разу не подставился под огонь. Ни разу!
Все-таки я был очень сообразительный, какой-то понимающий, и хотя многое уже умел, но всему учился с удовольствием, какие-то вещи сам додумывал. Помню, например, такой момент.
Когда нам в учебном полку объяснили, что обычные пушки можно повернуть только на 15 градусов в каждую сторону, то я на доске расчертил возможный сектор обстрела. И эта картинка у меня в мозгу так моментально закрепилась, что я всегда примерно представлял себе, как уйти из-под огня. И вот я уйду в мертвую зону, подкрадусь, сразу поворот, и давлю этих пушкарей…
- На сайте www.podvignaroda.ru я нашел на вас наградной лист, по которому вы были награждены орденом «Отечественной войны» 2-й степени. Вот что в нем написано: «… механик-водитель танка Т-70 2-го Танкового Батальона 42-й Гвардейской Танковой Бригады гвардии старшина Цибизов Иван Дмитриевич представляется к награде за то, что 23.06.44 участвуя в боях при прорыве переднего края обороны противника в районе высоты 202,3 и д.Застенки и в наступательных боях до р.Днепр действовал смело, умело маневрируя на поле боя вел свой танк строго по намеченному курсу, в результате чего его танк одним из первых ворвался на высоту и уничтожил там: 1 ПТО, 2 станковых пулемета и до 25 солдат и офицеров противника».
- Ну, это уже позже, когда я воевал в 42-й Бригаде. Вот, кстати, тогда по моему танку единственный раз крепко попали. А как получилось.
Ворвались на высотку, и стали утюжить траншеи. Причем, я вошел в такой раж, что открыл люк и стал стрелять из автомата. Веду машину точно над траншеей, а командир и я строчим вдоль нее. Два диска успел выпустить. Но только кончил утюжить, как вдруг заметил вдалеке, километра за два, танк. И у меня сразу мысль – «Закрой люк!» И только закрыл, как такой удар по лицу… Я сначала и не понял, что случилось. Только боль с левой стороны и как ослеп. Говорю в переговорное устройство: «Не вижу ничего!» Только потом увидел, в углу один огонечек проскочил, потом второй, и сообразил, что сверху краска горит. Но главное – я вижу. Сообразил, что смотровой прибор разбит, я нажал, он выскочил, тут же другой вставил. Там же три запасных было.
А как из боя вышли, посмотрели, а вся броня исковеркана такими кусками… Это разбито, то разбито, а у меня двух зубов нет… Потом два майора встречают – «Мы вас награждаем орденом!» Пожали руку…
- Неужели болванка не пробила вашу броню?
- Я и не знаю, кто в нас попал. Но думаю, что это не танк и не пушка, а какой-то немец бросил противотанковую гранату, хотя я его и не видел. Но там же такая обстановка кругом, непонятно с какой стороны садануть могут. Хорошо если в радиатор попадут, а если в бак, в котором 400 литров авиационного бензина? Тут даже непонятно, успеешь ли ты выскочить…
- Хотелось бы узнать ваше мнение о Т-70.
- Для своего времени нормальный танк. Главное – соображать как правильно его использовать. Это же был пехотный танк - для огневой поддержки пехоты непосредственно на поле боя. Вот мы как действовали? Подъедем, остановились где-то, и вижу, что ракета бьет в ту точку. Значит, там пулемет не дает подняться пехоте и нам указывают цель. Так я на своем танке подойду к нему, а он мне ничего не сделает. Только противотанковое ружье могло пробить бортовую броню. Как-то был случай.
В бою командир никак не может вставить снаряд в пушку. После боя посмотрели, а это видно пуля из противотанкового ружья пробила броню, но там стояли кассеты со снарядами, и она на одном из них смяла гильзу.
Так что нужно понимать, для чего оружие предназначено и как правильно его использовать. Можно ведь и на льва послать собаку, понимаешь?
- А проходимость как?
- Хорошая. Он же десять тонн всего, но два двигателя. Помню, на дороге Дрогобуж – Смоленск подъехали к мосту через речку. А там полно саперов, и через мост не пускают – «Заминировано!» А нам срочно надо ехать. Тогда я говорю командиру: «Давайте я проверю правее. Там метрах в двухстах вижу и пологий спуск и подъем, может быть брод». Подъехал туда, посмотрел и был уверен: «Преодолею!» И точно. Там даже грунт твердый оказался. Сразу форсировали, и поехали куда нужно. А был еще такой случай.
Дали нам команду форсировать речку Бася. Посмотрел, она неглубокая, на метр-полтора, наверное, и тоже был уверен, что сразу преодолею. Спускаюсь, заехал, половину проехал, и вдруг проваливаюсь в какой-то котлован… А люк-то у меня открытый и вся лавина воды на меня... Но газ не сбросил. Если машина тянет, педалью не прыгай - это закон! Но эти секунды мне очень долгими показались… Наконец, смотрю, просвет стал появляться. Все больше, больше, и выбрался. А на том берегу стоял генерал, так он прямо обе руки поднял: «Ну, молодец!»
- А вам не хотелось перейти на Т-34?
- Наши хотения там не спрашивали. Да я и привык, и Шинкаренко мне тоже говорил: «Ваня, нам ничего другого не надо!» Ведь мы на своей машине не сделали ни одного ляпсуса. И в бою не подставлялись, и из реки тогда выбрался. Но у меня ведь и опыт большой уже был, да и образование неплохое. А у большинства ребят всего по четыре класса, да еще и не работали нигде. А у меня как-то все бои почему-то складывались. Видимо или на роду написано или что… В какую бы атаку не ходил, мы выигрывали. Если что, командир всегда старался послать меня: «Цыбизова послать!» Я еду и всегда успешно. Запомнился, такой случай.
Форсировали мы Березину. Саперы понтонный мост навели, но на том берегу выезд вроде как в горку. Небольшой совсем подъем, но первый же танк встал. Подъехал, чуть поднялся и покатился назад. Заглох мотор! И ни один танк не может вылезти оттуда. Переправа встала, а это такое ЧП… Тогда меня вызывает наш зампотех и посылает туда: «Ваня, выручай!»
А на «тридцатьчетверках» стоял топливный насос – РН-10. У него на конце рейки, когда педаль выжимаешь, рейка поворачивается и поворачивает форсунки. Там три крестовины, у них прорезь, а внутри ходит шарик. Но если дашь газ до упора, дизель вразнос начинает идти. Начинает реветь как самолет, и тогда рейку поворачивает на выключение. Я это все знал, поэтому сразу понял, в чем была ошибка. Не нужно было жать педаль до отказа. Тогда рейки расходятся, обороты падают и мотор глохнет. Поэтому когда подъехал к подъемчику сразу немножко отпустил педаль. Т.е. прибавил топлива, но не даю шарику выйти до конца, чтобы эту рейку перекрыть. И у меня танк вышел. Сколько же было радости у зампотеха…
Снимаю тросы с других танков, и вывел второй танк. А уж когда у нас два танка появилось, даже разговоров нет. Вытащили все танки. Так что нужно быть профессионалом в своем деле, и тогда тебе сам черт не страшен. Можно рассказать послевоенный случай?
- Нужно.
- Как-то к нам на учения приехал маршал Говоров, а его все как огня боялись. Десять самоходок СУ-100 должны были отстреляться по мишеням. А мой командир роты майор Калинин как раз уехал на Чукотку что ли, а вместо него назначили совсем юнца. Он и не воевал и ротой не командовал, поэтому фактически я остался за старшего. В общем, девять машин поразили мишени с первого выстрела, а одна даже не выстрелила. Я приказал выстрелить другой самоходке, он мишень сбил, но Говоров приказал пригнать всех к нему. Стали разбираться. Оказывается, та машина, преодолевая овраг, ковырнула землю стволом. А я всегда командиров экипажей учил так – никогда никому не доверяй! Сам открой затвор пушки, видишь небо – хорошо. А не видишь, не стреляй! Не то взорвется прямо в стволе – станет как одуванчик… И он этим генералам показывает: «Видите, что у него в стволе? А если бы он выстрелил?!»
К тому же нам дали по три снаряда, но я приказал свернуть со всех снарядов колпачки. Объяснил ребятам – если оставим с колпачком, снаряд пробьет фанеру мишени и улетит дальше метров на пятьсот. И генералы не поймут – попали или нет. Надо ехать и смотреть. А так при попадании сразу взрыв, и мы экономим по два снаряда. Мишени-то больше нет. А каждый снаряд это, как тогда говорили, пара солдатских сапог.
И когда я Говорову это все объяснил, он меня похвалил: «Молодец! Значит, война тебе пользу дала!» Так что по жизни надо идти с умом, она всему научит. Только учись!
- Как сами считаете, что вам помогло выжить на фронте?
- Ничего не откидываю: и опыт, и удача, и Бог. Хотя я согласен с поговоркой – «Бог, Бог, но не будь и сам плох!» А Бог для меня един – верное служение своему долгу.
- Многие ветераны признаются, что мама или бабушка давали им на прощание или крестик, или маленькую иконку.
- Вот этого я не помню уже, но знаю, что многим давали. Сувенирчики назывались. Но у меня был один крестик и я его носил. Просто у нас семья набожная была. В детстве родители постоянно водили в церковь. А то, что пионер, не обращали внимание. Раз родители идут, и мы с ними.
- Многие признаются, что именно на передовой впервые серьезно задумались о Боге. Как говорится, на фронте атеистов нет! У многих были какие-то приметы, предчувствия, особенно перед ранениями. Вы как?
- Вроде и не думал ни о чем таком, но когда я только увидел тот танк вдалеке, то мне словно что-то подсказало – закрой люк! И только закрыл – как удар. Вот что это было?! Можно сказать, человеческое счастье мне подсказало, как спастись.
- Сейчас принято считать, что наши танкисты в ту войну были фактически смертниками.
- Вы знаете, у меня такого ощущения не было. Я как-то легко все переносил и не думал о дурном. Была какая-то уверенность, что останусь живым. Даже в атаку идем, а у меня и мысли такой нет – а вдруг меня сейчас… Хотя случалось всякое. Иногда, можно сказать, в глаза смерти заглядывал, но она прошла мимо.
- Например.
- Ну, вот такой вам случай. Нам приказали форсировать речку Пронь что ли. Но переправа забита, и нас направили к броду. А там оказался заболоченный берег и меня повело. Танк не подчиняется, буксует, и я понимаю, что если заглохну, то, как рассветет стану прекрасной мишенью для немецких пушек. Тогда я как бы отпустил газ, и машину чуть ли не носом в речку тянет… Но в это время левее меня оказывается здоровый куст, с руку толщиной, и я пустил левую гусеницу на него. И когда почувствовал, что заехал, на нем развернулся и доехал обратно до переправы. Радости моей не было предела…
Но только поравнялись с другом на таком же танке, он люк открыл и мне кричит: «О, черчилевская сигарета!», и не проехал и метра, как такой взрыв… Броню из-под днища вырвало, левую ногу ему всю раздробило… Алексей Усов его звали. Мы из одного взвода были. Тут сразу саперы, а нам даже вылезти не дали. Машут: «Вперед! Пехота пошла, надо ее поддержать!» Вроде чистая случайность - мою машину повело в одну сторону, а его в другую, но вот думай после этого…
- Можете выделить, чью гибель переживали острее всего?
- Помню, например, как погиб наш командир взвода. Когда пошли в атаке утюжить, их подбили, но механик успел выскочить, а командир повис… Но мы так и думали, что этим и закончится, если не дай бог ему придется выскакивать. Потому что он любил все на себя надеть: противогаз, то, другое, третье, пистолет с длинным ремешком… Но это тоже надо соображать, ведь надо немедленно выпрыгнуть, укрыться. Я потом когда видел в люках сгоревших танкистов, всегда его вспоминал… Но понимаете, когда гибнут товарищи, это одно. Все-таки мы солдаты. Страшно другое…
Прошли мы бой, вышли на край. Стоят сосны у дороги, и у них лежат двенадцать мертвых девушек. Такие все красивые на лицо, и по пояс голые. А на руках мышцы перерезаны… Оказывается, немцы гнали их колонну и наглумились… Но они стали сопротивляться и немцы перерезали им мышцы и сухожилия в локте, и руки повисли… И вот стоишь и переживаешь – что же, звери, вы наделали... И таких случаев было много. Едут они через деревню, женщину схватили, наглумились, и через дорогу бросили. Едешь, смотришь, женщина валяется…
Когда мы под Минском освободили городишко, Столбцы что ли, нам жители говорят: «Там немцы погнали еще колонну, вы вперед проедъте, они хоть не будут так издеваться…» Оказывается, немцы повели уничтожать несколько десятков оставшихся евреев, и нас бросили их спасать. Мы успели вовремя. Немцы, заслышав нас, бросили их на краю леса, а сами сбежали. А эти несколько десятков несчастных людей, в основном женщины и дети, облепили наши танки. Обнимали, целовали и нас и танки, и плакали, плакали, все никак не могли поверить в свое спасение… А чуть подальше нашли траншею, где их хотели закопать… В Белоруссии что творилось, не передать…
Помню, ворвались в одну деревню - вся сожженная. Только печки и трубы стоят… В следующей то же самое… Только дом показали, в котором сожгли всех жителей… В третью заехали, старуха выходит, а рядом с ней мальчик лет пяти. Но приглядевшись, я понял, что перед нами молодая женщина… А с ними собачка. Она подошла, понюхала, и спряталась за них. Но постояла там какое-то время, потом подходит ко мне, и, верите ли, положила на меня лапки. И командир их спрашивает: «А чего ваша собачка вначале спряталась, а потом вышла?» А «старушка» и отвечает: «Так она понимает больше, чем мы! Вы не видели нашу деревню, когда в нее вошли немцы. Когда они въезжали, все собаки до единой лаяли. Чуяли – не те люди пришли… И вся улица в пулях – со всех сторон по ним стреляли…» А раз было даже так.
Как-то за Ельней нас с Шинкаренко первыми пустили на разведку. Вырвались вперед, смотрим, немцы гонят колонну жителей. У женщины одной ребенок ревет, немец подбегает, вырывает его и подбрасывает вверх. А второй стоял рядом с автоматом, Он из него р-р-раз и все – крик кончился… Ой, сколько мы всего за войну насмотрелись…
- Многие ветераны признаются, что после таких картин в плен какое-то время не брали.
- Хороший командир никогда не скажет – «Ребята, стреляйте!» Наоборот, всегда напомнит: «Нам нужны пленные!» Но у тебя есть, где их посадить? Есть чем накормить? Поэтому сам должен понять – он нам не нужен. Значит, отводят ребята в какую-то канаву и …
- Некоторые бывшие механики даже признаются, что им приходилось давить пленных.
- Такие зверства есть за душой у каждого, но здесь трудно осуждать. Но вы представляете, какая у меня ненависть, когда я увидел, что командир взвода повис в люке… И все-таки слепой ненависти у меня не было. Потому что я понимал, даже немцы разные.
Одного помню, взяли, так верите или нет, что он сделал? Достает из кармана партбилет – коммунист. И клянется: «Я всегда стрелял мимо!» Поэтому в таких случаях всегда надо здраво реагировать. Даже такой эпизод вам расскажу.
Вот я всегда рассказываю на встречах, что когда идешь давить, то такой страх, что даже помутнение в глазах делается. Не то я его задавил, не то нет… И вот как-то гоню танк, один бежит, второй, третий, какой из них?.. Помню, нагоняю одного, а он так поворачивается, и я вижу, что он совсем пацан еще… Оглядывается, наеду на него или нет? И у меня так в душе – ну за что этот пацан воюет? Но резко не гоню. И когда нагнал, р-р-раз вправо, и пропустил его. А потом к вечеру кончился бой, собрались все, и я гляжу, среди пленных этот солдатик стоит. Наши автоматчики тоже его пожалели, не стали расстреливать. А я немножко понимал по-немецки, спросил его, как зовут, сколько лет. Он рассказал, а я на него смотрю и думаю – Боже, у меня же дома такой же брат остался. Но у нас таких молодых еще не брали, а немец брал…
- А, правда, что на гусеницах остаются куски мяса?
- И мясо, и одежда… Может, какая кость не выскочила и заело…
- А вам приходилось из Т-70 стрелять по немецким танкам?
- По-моему ни разу не стреляли. Просто утюжили пехоту и подавляли огневые точки. Помню, на подходе к Ельне такой эпизод.
Шли вперед, вдруг смотрим, пушчонка впереди нас закрутилась. Маленькая, как у нас «сорокопятка». Мы с командиром даже заспорили: «Это наша, наверное». – «Нет, это немецкая 37-миллиметровка», они очень похожи. И пока с ним спорили, вдруг удар прямо между колес и ее накрыло…
Потом из-за кустов вдруг вылезает большой немецкий танк, но пушкой в свою сторону. Подумать даже не успели, с СУ-122 как врезали по нему… Немец выскочил в верхний люк и повис… Как наш командир взвода…
- А вы можете сказать, какие потери были у вас в батальоне, бригаде?
- У нас в бригаде был целый батальон Т-70 и два батальона «тридцатьчетверок». Но какие потери были, я не знаю. Нам не докладывали.
Просто мне бы хотелось задать вам один из самых важных вопросов нашего проекта. Вот у вас на фронте не было ощущения, что людей у нас не берегут? Что мы могли победить с меньшими потерями? Как сейчас зачастую говорят «завалили фашистов трупами».
Как военный человек я считаю, что война не может вести таких учетов. Война есть война. Один полководец оказался на данном участке более расчетливым, понимающим, и выиграл. А второй полез, ни разведки хорошей не сделал, ни техникой не обеспечил, ни моральный дух солдатам не поднял. А завтра наоборот. Но я много помню случаев, когда и с малым количеством людей победы одерживали. Целые батальоны в плен брали…
Вот сейчас принято Жукова поливать, а я прям не знаю, как за него становлюсь. Ведь он же еще под Москвой приказал: «Хватит в лоб с ними бодаться – обходить и потом уничтожать!» Но война всегда остается войной. Там всего не рассчитаешь, и по-всякому может сложиться. Вот как у нас в Белоруссии под Княжицами получилось?
К вечеру наши «тридцатьчетверки» спустились в лощину. А один «тигр» вышел и шесть штук расколотил… Вот что значит, неправильно использовать. И нас спас только проливной дождь. Пошел дождь такой силы, что ничего не видно. И пока он шел, ночью прибыл полк СУ-152. Все остановились вдоль опушки леса, замаскировались. К десяти утра все утихло, погода ясная, и немцы пошли на своих «тиграх» в атаку. Так этот полк все до одного «тигра» подбил! Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Стечение обстоятельств. Когда командование поняло, что здесь у немцев большая сила, прислало этот полк. Или другой случай.
Вот когда мы в октябре 43-го пошли в наступление на Оршу, то получилось что? Оказывается, немцы еще летом соорудили плотину, и когда мы пошли, они плотину взорвали, вода пошла, луг залило водой. Весь 1-й батальон подполковника Муравьева там увяз, и все танки, 31 машину, немцы подбили… Его бы в штрафную отправили, но спасло то, что он в этом бою 18 ранений получил и находился без сознания. И вот как этот бой оценить?! Разве кто-то хотел людей положить? Просто так сложилось…
- Тогда хотелось бы узнать о вашем отношении к Сталину. Ведь это именно его сейчас принято винить в наших огромных потерях.
- Я считаю, что любой настоящий командир должен быть жестким и твердым. А я многих командиров повидал. Я ведь вам рассказывал уже, как мы Говорову сдавали показательные стрельбы на СУ-100. Так ему стоило только повысить голос, как все генералы притихли… Вот так должны отца бояться дети! И тогда у него дети будут воспитанными. А Сталина защищать не надо. За него дела говорят. Москву немцам не сдал? Не сдал! Хотя немцы Францию за два месяца взяли. А мы Берлин за неделю взяли…
И вот когда я слышу, как ругают Сталина, всегда возражаю – как же все забыли, что мы взяли разрушенную Россию? Ведь с 1914 года война, сколько шла, потом какая разруха, и все равно мы поднялись и победили в такой войне! Разве это не Сталина заслуга?! Зато сейчас, когда говорят про негатив, то говорят так – «Вот при Советской власти этого не было!» Так почему же мы свой опыт забыли и не используем? Ведь как Комсомол и пионерия работали с молодежью.
Помню, вызвала нас, старшеклассников, директор школы: «Ребята, я же с вами в туалет не пойду! Вы же видите, что там некоторые семиклассники курят, и никто из вас его не остановит. Я вам не подсказываю бить по затылку, но вы своим взглядом должны таких останавливать! А можете и пригрозить – отцу на улице скажу и сам поддам!» И когда она нам такие внушения сделал, мы многое поняли. А сейчас работу с молодежью упустили, но это же наше будущее…
Но как вы знаете, сейчас принято считать, что все успехи при Сталине были достигнуты исключительно из-за страха людей перед репрессиями. Вот вам, например, с «особистами» приходилось общаться? Многие бывшие танкисты вспоминают, что они из-за любой мелочи могли придраться. Недаром даже песня была с такими словами - «… И вот нас вызывают, в особый наш отдел. Скажи, а почему ты вместе с танком не сгорел?»
Я считаю, это была нужная служба, потому что в армию всякие люди попадают, и если их не контролировать, то до добра это не доведет. А то, что придирались, так у них служба такая – вынюхивать, выискивать, не доверять. А то, что по пустякам, так всяких дураков не только в армии, но и в жизни, и в семье хватает. Не сомневаюсь, такое случалось. Где-то. А у нас чтобы особисты вот так вот прямо угнетали, я не помню. Скажу больше, я считаю, что у нас они не дорабатывали.
- Почему вы так думаете?
- Так потому что меня один командир экипажа просто бросил, а другой и вовсе хотел угробить…
- Расскажите, пожалуйста, об этом.
- За год на фронте, у меня было пять командиров экипажей. 1-й - Шинкаренко Алексей Кириллович. С ним мы воевали отлично. Но осенью 43-го наступление под Оршей захлебнулось, немцы здорово потрепали наши бригады, и меня с танком отправили в 25-ю Бригаду нашего же Корпуса, а Шинкаренко остался в 4-й – у них офицеров мало осталось. Кто там был у меня командиром, не помню, потому что совсем недолго там пробыл.
Там с нами впервые вступила в бой польская дивизия «имени Костюшко». Но немец как узнал об этом, стянул авиацию с других мест. А погода как назло стояла отличная, и несколько дней подряд немцы бомбили нас почти беспрерывно. Эти несколько дней мы просидели в своих машинах, а по броне, словно капли дождя, били немецкие осколки… Помню, очередная команда «Воздух!» Я руку протянул закрыть свой люк, но осколок быстрее прилетел… В левую руку.
После санбата попал на СПАМ (сборный пункт аварийных машин). Тут же машины получили и уехали под Оршу в 153-ю Танковую Бригаду. Но и в той бригаде я недолго пробыл. На день Советской Армии – 23 февраля немцы решили нас «поздравить». Устроили сильный налет, и когда я бросился в свой танк, то получил осколок в ногу. Большой палец весь раздробило и меня положили в госпиталь. А после него меня направили в 199-й запасной полк, и вот оттуда меня привезли под Могилев в 42-ю Гвардейскую Танковую Бригаду. Ко мне подходит старший лейтенант Хохлов: «Вот этот будет моим мехводом!» А я выделялся в строю - был одет в черный немецкий комбинезон. Где-то на Курской дуге мы взяли один совхоз, а там немецкий склад. И взяли себе по комплекту белья и комбинезону. Подожди, что-то я запутался… Не могу точно вспомнить, кто был раньше, Хохлов или тот еврей? Вот ведь память стала… Раньше я все точно помнил, но два года назад меня сбил троллейбус, и я почти полгода лежал. И с тех пор и голова не та стала, и глаз один совсем не видит. Очень страдаю, что не могу почитать. Я без чтения не могу… Ладно, неважно, в общем, смотри две ситуации.
С этим Хохловым мы и пошли в наступление 23-го июня. Там главным препятствием для нас стала болотистая местность. Тогда от нас, механиков-водителей, потребовалась особая сосредоточенность. Одно неточное движение и не спасет никакая гать. Погубишь и себя и машину. В общем, вышли к укреплениям противника, но немцев в них не оказалось. Чтобы избежать лишних потерь, они во время артподготовки покинули четыре траншеи.
У 4-й остановились, вдруг Хохлов из танка выскакивает: «Меня по радио вызывает командир роты!» И ушел. Двадцать минут его нет, тридцать, скоро час, я уже танк убрал в кусты, замаскировал и начал беспокоиться. Через какое-то время ко мне приходит командир пехотинцев: «Танкисты, помогите нам!» - «Есть товарищ капитан! А у вас есть хоть один пулеметчик? Я бы ему все показал, посадил, он бы людей клал лицом в землю, а я бы уже на гусеницу стал расправляться…» И в это время вдруг приезжает наш комбат на Т-34. Петрунин что ли фамилия. Хороший мужик. Когда мы собирались, он так душевно говорил: «Ребята, не падать духом! Кто счастливый – пройдет все огни и воды! Тут уж кому как суждено…» И смотрит на меня как отец на ребенка: «Так ты живой?!» - «Живой!» – «А танк?» - «Вот он, замаскирован!» - «А Хохлов пришел в тыл и рассказал - «Танк сгорел и механик с ним!» И тут же он по радио все сообщил и потребовал прислать мне нового командира экипажа. – «Дожидайся тут!» И так ко мне пришел новый офицер, с которым мы были вплоть до освобождения Могилева. Вот только не запомнил, как его звали. Потому что он какой-то необщительный был, чужой мне.
А вот про Хохлова я до сих пор ничего не знаю. Ни его, заразу, не встречал, ни комбата. Все время в атаке… К ночи подвезут горючего, боеприпасов, нужно все успеть загрузить, патроны в диски зарядить, тут не до расспросов…
- А второй случай?
- А с тем евреем, забыл уже как его, получилось что. Вот все пытаюсь вспомнить, когда же он у меня был? Наверное, все-таки до Орши. В общем, нас отправили занять позицию на передовой. По-моему, намечалась атака. Так он что сделал? Уже на подходе, вылез из танка и приказал – «За мной!» Еду за ним, все хорошо, и вдруг он пропал. Где же он есть? Хорошо я знал, что речка где-то впереди, и успел сообразить, что там обрыв. Сразу врубил 3-ю скорость. 4-ю не надо, она не потянет. А на 3-й дал большие обороты, и машина не кувыркнулась с берега, а прыгнула и села. И все, я его больше не видел. Только утром явился. А танк уже запрудил, вода затекла сантиметров на тридцать. Как только светать начало, он появляется, смотрит, танк стоит, и я в нем. Я тогда и не подумал дурного, но через некоторое время мы поехали в Москву. Повезли вместе с командиром роты двенадцать танков на капитальный ремонт. Хороший был человек - очень культурный, бывший учитель, красивый, рослый. И этот еврей с нами.
Настало время уезжать, ждем его к вечеру, а его нет. Ночь – нет. К утру – нет. Весь день сидим – нет его! К вечеру опять нет, и тут ротный плюнул, и решил уже не ждать его и ехать. Вот только тут я сообразил. Сразу рассказал командиру про тот случай. Никому не рассказывал, а ему рассказал. Говорю: «Он не куда-нибудь, а попал в госпиталь к своим евреям, а там ему любую температуру и болячку напишут!» А что тут еще можно подумать?! Конечно, он остался специально… Тогда ведь в любом госпитале одни евреи. И только тогда я сообразил, что он меня так специально повел, чтобы я кувыркнулся гусеницами кверху. А я ведь мог погибнуть. Зато бы он не пошел в атаку… Да еще бы всю вину на меня спихнул: «Я же ему говорил – ты куда?»
- И много было таких хитрых?
- Хватало. Всегда найдутся люди, которые только и стремятся улизнуть, лишь бы не пойти в атаку. Что-нибудь да придумают... Уже после войны мне Шинкаренко рассказывал. Дали ему одного механика, а тот утром напивается чаю до такой степени, что у него температура сорок градусов. И его, конечно, не сажают в танк – он же больной… А второй специально проткнул ножом водяной радиатор. Проехал сколько-то, вода вся вытекла и мотор заклинило… И вот представь, два таких гаденыша попадутся, и в атаку пойдут уже не десять, а восемь танков. Разница есть. Так что были такие хитрованы, чего только не делали. И умно делали… Загонит, например, специально танк в большую воронку. А как вылазить, начинает нарочно рвать и полуось полетела… А заменить – так нигде ее нет.
- А в штрафную разве таких не отправляли?
- Если попадались, наверное, отправляли. Вот я сейчас хочу запросить архив, узнать, что же случилось с Хохловым? Где он есть, и куда он делся 23-го июня 1944 года? Может его и помиловал командир, а может и в штрафную отправили…
- Почти все ветераны признаются, что им хоть раз пришлось присутствовать на показательном расстреле.
- Единственный раз я видел такое в Горьком. Эти двое сбежали с фронта, и стали заниматься бандитизмом. Залезли в квартиру офицера. Он стрельнул, одного ранил, а второй побежал. А я стоял как раз часовым и задержал его – «Стой, стрелять буду!»
А потом нас построили, зачитали приговор, и строй, человек десять, «по изменникам Родины - огонь!» Тут же рогожами их накрыли…
- Вот вы сейчас сами затронули вопрос, который для многих ветеранов является болезненным – евреи на передовой.
- Понимаешь, такое воспитание в то время было, что мы не смотрели, кто какой нации.
- Ну, вот допустим, много вы их встречали на передовой? Говорят, среди танкистов их много было.
- Я не знаю, где их было много, но за все время на фронте я видел там только этого …, который за счет моей жизни хотел увильнуть от атаки. Я, конечно, не высматривал, кто есть кто, но вроде больше не встречал. Да и не разбирались мы в этом вопросе. Это сейчас все грамотные, а тогда большинство из нас евреев и в глаза не видело. Но этот мне запомнился не только потому, что хотел меня угробить, но и потому что после войны мне в армии встречались еще несколько. Так все они оказались из той же породы, как и тот первый - хитрожопые…
В училище у меня во взводе был один курсант. Так он три дня не слушался командира отделения, отговаривался по-всякому. Но суббота подходит, и он уже передо мной юлит, не знаю как. Я же помкомвзвода был, и это я увольнения давал. - «Товарищ старшина, товарищ старшина, давайте я отнесу! Да я по быстрому сбегаю!»
А после училища я служил в Германии. И когда мы стояли на границе с английской зоной, вдруг у офицеров стали пропадать хромовые сапоги. Вначале молчали, ну пропали и пропали, на солдат думали. Но когда комполка узнал, то приказал проверять у всех офицеров посылки. И точно. Когда в очередной раз пропали, на почте вора и поймали. Оказывается, он их, как своровал, сразу в коробку, и посылкой отправлял в Союз. И когда все выяснилось, ты бы видел каких ему пиз..лей дали… Сами же офицеры его били: «Ах, ты сволочь…»
Или такой был один. Из части выходим вечером, и кто хочет выпить, скидываются. А он любил выпить, но не скидывался. Только собирал: «Добавляй, не хватает!»
А когда поехали в Союз, приехали в Брест. И все сразу пошли на выплатной пункт получать свою зарплату. Ведь за границей не в рублях выдавали. Так все идут, получают, и только этот не пошел. Но до самой Москвы канючил: «Эх, как же я не успел…» И до самой Москвы сидит в ресторане со всеми, но у него же денег нет. Значит, платят другие. Получается опять на халяву… А в Москве он сразу к родственникам ушел и все, считай забыли… Понимаешь, вот такие вот мелочи, но из-за них у меня отношение к ним плохое. Знаем таких. лишь бы за чужой счет…
- Где вы закончили воевать?
- Войну я окончил в польском городке Августов. Вошли в него 14-го августа, а на следующий день нас собрал командир: «Ребята, - нас несколько человек отобрали, - отправляем вас в училище!» А мы и не хотели уезжать. Потому что привыкли уже, стали только награды получать. А когда остается много живых, привыкаешь, уже начинается дружба. Но этот учитель, который с нами и в Москве был, он меня как сына обнял: «Ваня, мы ведь вам жизнь спасаем! Война ведь скоро кончится, гляди, как наши наступают…» И поехали мы в Сызрань. Там и о Победе узнали.
Как объявили, все училище сразу в город ушло. Только дневальные остались. Такой праздник был, я по сей день вспоминаю… Всю ночь, и весь день все гуляли, пили…
- А вы, кстати, пили в то время?
- Я в армию пошел, водку не пил. И на фронте не пил совсем. Бывало, утром перед атакой с завтраком выдадут 100-150 граммов водки. А я смотрю, Шинкаренко сам не свой ходит. Он же на семь лет меня старше, и у него дома остались двое детей, жена, мать. И сердце, конечно, болит за них… И вот бывало он подойдет ко мне: «Я твою выпью?» - «Чего ты спрашиваешь? Ты же знаешь – я не пью!» И вот он выпьет и немного успокоится… Так что я некурящий и непьющий, но считаю, рюмочку пропустить для здоровья полезно. Анекдот вот вспомнился, можно рассказать?
- Даже нужно.
- Муж с женой за столом. Он рюмочку выпьет, а оставшиеся капли выливает себе на голову. Один раз так, другой, третий. Она его спрашивает: «А чего ты так примачиваешь волосы?» - «А как вспомню, что сейчас с тобой спать ложиться, так волосы дыбом…»
- Были у вас какие-то трофеи?
- Я даже и не подходил к ним, и не трогал ничего. Кроме этого комбинезона вроде ничего не имел. Понимаешь, сколько я прожил, но с детства не лазил ни в один чужой огород или сад. Приучен был так – не бери чужого, не радуйся чужому горю, не делай другому больно, как бы сделали тебе.
Помню, взяли Ельню, сразу открыли амбары и понесли коньяк в бутылках. Но за ночь тринадцать человек умерло… Оказывается, это только наклейка – коньяк, а на самом деле отрава… Не ты положил – не тебе и брать! Не трогай! Не надо! Лучше поголодать, но чужого не бери! А сколько ребят из-за них погибло…
Помню, остановил свой танк, вся дорога впереди на три или четыре километра вся забита брошенной немецкой техникой: и машины, и танки, и пушки, и кухни… Оказывается, мост впереди разбили наши летчики. И нам приказ – «Валите эту технику под откос – освобождайте дорогу!» Начали, а по машинам уже наши лазают. Вдруг в одной машине взрыв… Поэтому – не лезь! Или такой еще эпизод.
Как-то в шесть утра раздался сильнейший гул. Оказывается, приехали шестнадцать «катюш» и дали залп. А на следующее утро мы решили посмотреть. Представь, дорога идет ровная, прямая, но от самого верха и до низа вся в немецких трупах… Немцы лежали просто сплошной массой. Вот как книги на полках – один на одном…
А среди этой кучи лежит наш лейтенант. Полотенчиком накрытый, но сняты сапоги… Видимо, тоже полез за трофеями и кто-то из раненых его застрелил. А потом кто-то из наших проходил и снял сапоги. До неприятных моментов порой доходило.
Как-то нам дали отвезти на передовую двух офицеров-связистов: начальника связи, капитана и еще одного. Они должны были какой-то вопрос решить. И что-то мы остановились, мой командир с младшим из них куда-то пошли, а мы с капитаном остались в машине. Как раз бой недавно кончился, но то там немецкая пушка стрельнет, то там. И один раз стрельнули так, что по моему люку осколки прямо забарабанили как дождик. Но я не придал этому значения. Через какое-то время снаряд разрывается позади танка. Помню, даже подумал тогда: «Что, неужели он почувствовал, что мы тут? Чего это здесь снаряды рвутся?» Потом слышу ж-ж-ж, вроде как струя воды. Думаю, побоялся вылезти, прямо в танке оправляется… После этого жужжания слышу, заскрипел. Я глянул, а он видимо в открытый люк смотрел и прямо в висок осколок…
Тут эти двое возвращаются, кричу им: «Надо быстрее его вытаскивать, перевязать!» Так вот представь, пока вытаскивали, они чуть не заспорили, кто из них заберет себе его ТТ. У нас ведь у всех наганы были. Я не знаю, что такое мат, ругань, но тут даже ругнулся на них. Отъехали немного, шинель ему под голову подложил: «Поддерживайте его!» и поехал как можно быстрее…
- Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
- После училища до 1964 года служил зампотехом. За всю службу ни солдата, ни офицера, которые по рангу ниже меня – никогда не наказывал. Считаю, командир сам должен все взвесить, обдумать и найти момент, когда сказать. А наказать, обидеть, это очень легко. Потом такой командир теряет авторитет. А как без авторитета он может подавать правильный пример? Поэтому солдаты меня уважали, и после службы писали мне письма.
За всю службу ни одного нарекания не имел, был избран секретарем партбюро полка, но новый командир не посылал представление на майора. На этой почве инфаркт получил, и меня комиссовали. 3-ю группу инвалидности дали.
Сначала там же в Калининграде работал начальником отдела кадров областного отдела Соцобеспечения. Потом стал работать в лаборатории Госнадзора за стандартами мероизмерительных приборов. Это была сильная должность, авторитетная. Уж если я пришел проверять, то не признаю никого. Если находил нарушения, целые цеха закрывал, и меня боялись, не знаю как.
Но в 1974 году с женой решили переехать в Рязань, и здесь в райкоме партии меня направили в институт «Оргстанинпром» начальником штаба Гражданской обороны. Проработал там до 1991 года. При мне команда нашего института десять лет подряд держала по Рязани 1-е место. И одновременно исполнял обязанности лектора-международника в областном обществе «Знание».
Но и после выхода на пенсию я дома не рассиживаюсь. Активно участвую в общественной работе ветеранских организаций. Часто выступаю перед молодежью. Так что путь я прошел большой, непростой, а мне вот не могут пенсию нормально посчитать. А у меня трудовой стаж 58 лет и три ранения. Обидно…
- Большая у вас семья?
- Семейная жизнь у меня тоже сложилась. Воспитали с женой сына и дочь. Есть две внучки и трое правнуков.
- Войну часто вспоминаете?
- Конечно, вспоминаю, ведь сколько все пережить довелось… О незабываемых годах нашей юности я даже несколько песен написал. Одна из них на мотив «Раскинулось море широко»:
«Взвилась ракета, в ночной тишине,
атаку бойцам объявили.
Садятся в машину танкисты друзья,
про письма о доме забыли.
Опять я в машине у пушки сижу,
готовлю снаряды и диски.
Немецкий блиндаж в перекрестие беру –
попробуйте скрыться фашисты!
Педаль нажимаю, снаряд полетел,
полета его я не слышу,
Лишь фрицы метнулись в огне и дыму,
от дзота ________,
И вот с разворота на полном ходу,
стальная лавина промчалась,
лишь сзади осколки, обломки одни,
да черная кровь расстилалась…
Мы вышли из боя, вернулись назад,
с победой друзей поздравляем,
но смертью героя погиб лейтенант,
об этом все с грустью узнали…
Механик выходит и адрес берет,
и пишет невесте героя,
о том, как сражался жених лейтенант,
о том, как он вышел из строя.
Напрасно старушка ждет сына домой,
ей скажут, она зарыдает,
а танки идут все вперед и вперед,
и сзади лишь след оставляют…
| Интервью и лит.обработка: | Н. Чобану |
