Тверской Аркадий Борисович

Интервью проведено при поддержке Московского Дома ветеранов войн и Вооруженных Сил

Я родился 7 апреля 1918 года в Киеве. Отец был рабочим, стеклодувом. Мать домашняя хозяйка. В семье я был последним ребенком, девятым. Мой самый старший брат Яков Борисович, участвовал в гражданской войне, воевал в Первой конной армии. Второй брат, Семен, погиб в войну. Третий брат работал в исполкоме, в армию не взяли, он воевал в Афганистане с басмачами. Четвертый брат, Матвей, он был стрелком в штурмовике, их сбили, он был ранен, приехал без ноги, пожил немного, умер. У меня еще есть четыре сестры, но они на фронте не был.

В Киеве я пошел в школу и проучился там пять лет, после чего брат забрал меня в Москву. В Москве я учился в 29-й школе БОНО (бауманский отдел народного образования), сейчас в этом здании находится кардиологический центр. Проучился я там года 3-4, а потом мать забрала меня обратно в Киев. В Киеве я проучился до 1938 года и в 1938 году меня призвали в армию. Попал я в учебный танковый батальон, который стоял в городе Нарофоминск, под Москвой.

Год учился в батальоне на механика-водителя БТ-7. После окончания учебы, нас внезапно, по тревоге собрали и направили на Сенежское озеро. В один из моментов сказали, чтобы мы всю технику раскрыли и вышли на плац, оказалось, в это время прилетел на самолете Рибентроп, заключать договор с Москвой.

Когда он улетел нас направили на латышскую границу, но в саму Латвию мы не входили, нас направили на финскую границу. 30 ноября мы перешли в наступление. Довольно быстро мы прошли первые несколько километров, но Финляндия – это страна лесов, озер и болот, там танкам нечего было делать. Там была только одна дорога, построенная англичанами, и вдоль дороги были кюветы. Мы по этой дороги прошли, а потом натолкнулись на надолбы. Свернуть вправо, влево – нельзя, так как лес и озера. Там против нас в основном воевали так называемые шюцкоровцы, по нашему сказать, кулаки, которые имели свои делянки в лесу. Они были все вооружены автоматами «суоми» у них патрон 10,5 миллиметров и 3-4 пули были разрывные. Мы там заняли город Сальве, пошли вперед и, в районе Леметти, попали в окружение. Наша 34-я легкая танковая бригада, во главе с командиром бригады комбригом Кондратьевым, были преданы пехоте 18-й дивизии. Наши танки были закопаны и использовались в качестве неподвижных огневых точек.

Там воевал до ранения. Есть нам было нечего, съели все, что было – сначала фураж, в 18-й дивизии лошади были, потом стали есть лошадей, а когда съели лошадей, стали вываривать лошадиную шкуру, а после этого вообще питались чем попало. Нам пытались сбросить еду с самолетов, но, чаще всего, она попадала в руки финнов. 17 февраля я был ранен. Мы выходили из окружения, и наш 224-й разведывательный батальон прикрывали отход 18-й дивизии. Во время выхода из окружения был тяжело ранен и застрелился командир нашего батальона Шевченко, застрелился командир бригады комбриг Кондратьев, начальник штаба полковник Н. И. Смирнов, начальник политотдела, а также начальник особого отдела танковой бригады капитан Доронин.

Мы, 15-20 человек тяжелораненых, долго блуждали, но, в конце концов, вышли из окружения. Когда вышли на Ладожское озеро, то сразу же попали в объятия особистов. Они нас допросили, а потом эвакуировали во Владимир. Во Владимире меня положили в госпиталь, а по излечении дали 10 суток отпуска, после чего я вернулся в Московский военный округ, в танковый полк, который стоял в Сычевке Калининской области. Там я пробыл 3 месяца, после чего наш 229-й танковый полк перевели в Гомель.

Что интересно - когда я прибыл в 229-й полк, ко мне подошел заместитель командира полка полковник Волошин, говорит: «Ты где, Тверской, родился? Это очень редкая фамилия». «Я родился в Киеве». «Ты меня не знаешь? Я знаю твою мать, ты мой двоюродный брат».

Из Гомеля я уволился, приехал в Москву и пошел в райком партии. В Москве секретарем райкома партии был Новиков. Пришел к нему на прием. Он мне: «Что скажешь?» «Хочу устроиться на работу». «Что можешь делать?» «Был на комсомольской работе, воевал». «Ладно. Пойдешь в министерство»…

Пришел туда, на меня в отделе кадров посмотрели: «Нам нужна должность директор типографии, можешь работать?» «Не знаю». «Ты коммунист?» «Да», – я в партию в 1939 году, в армии вступил.

Поработал несколько дней, смотрю – мои работники что-то печатают, тащат домой. Думаю, тут тюрьмой пахнет. Уволился из типографии, пошел опять в райком партии к тому же Новикову, он мне и сказал: «Есть хорошая работа на заводе, директор завода партизан Купач». Я пришел к нему, он: «Пойдешь работать в кадры, а потом мы тебя сделаем секретарем комсомольской организации». Я поработал месяц в кадрах, а потом меня избрали секретарем комсомольской организации завода. Завод был военный и мне сразу оформили броню.

На заводе я работал до июня месяца, до начала войны. А потом началась война и был призыв к коммунистам города Москвы: «Коммунисты, на фронт!» Я тоже записался. Мне говорят: «На какой хрен записался, у тебя есть бронь?» А я пошел. Записался в коммунистический батальон Сталинского района Москвы. Нас направили на Ленинградский фронт, где командовал Климент Ефремович Ворошилов. Он нас всех принял после чего весь наш батальон, по 5-6 человек, отправили в качестве политбойца в батальоны и роты, для коммунистической прослойки.

Попал к морякам. Там я увидел настоящих немев, которые, не пригибаясь, ходили в атаку. Впечатление, конечно… Ты лежишь, стреляешь, а они на тебя в полный рост идут со шмайсером наперевес. Один падает, а за ним следующий идет. Высокие, с закатанными рукавами все. Первые мои были в Эстонии, потом мы стали отступать до Ленинграда. Я недолго воевал, в сентябре я был тяжело ранен в предплечье и меня на самолете вывезли из Ленинграда.

Попал в госпиталь, и там чуть не умер, у меня столбняк начался. Я выжил случайно… Хорошо запомнил врача, который мне жизнь спас, сделав спинно-мозговую пункцию. Он потом мне предлагал удалить осколки, но два осколка у меня так и осталось. Потом у меня случился рецидив столбняка. В общем, в госпитале я лежал почти 2 года.

Выписали меня в конце 1942 года и демобилизовали. В начале 1943 года я вернулся в Москву. Затемнение, карточки, люди худые, плохо одетые. Но настроение было боевое, люди были сталинской закалки.

9 мая 1945 года встретил в Москве.

- Аркадий Борисович, как жилось перед войной? Голод 1933 года Киева коснулся?

- Не было такого. В деревне, может, было, в Киеве не было. Нам, по карточкам, давали ржавую селедку, патоку, мама пекла свой хлеб. В Киеве не было голода.

- Перед войной были три вещи, которые свидетельствовал о достатке, велосипед, часы, радиоприемник.

- Часы были, приемник был. Велосипеда не было.

- Чему вас обучали в учебном батальоне?

- Изучали матчасть, вождение.

Нас здорово обучали, во время ВОВ к нам приходили люди, которые не знали, как держать винтовку, а мы и танки водили и мотоциклы. Мотоцикл был большой М-600 с пулеметом Дегтярева на руле. На нем было трудно ездить, но ничего, научились, на мотоцикле я участвовал в Первомайском параде.

Была большая теоретическая подготовка ну и, кроме того – политподготовка.

- Когда учились в разведывательном батальоне, вас учили ездить на колесах?

- Нет. Мы только на гусеницах ездили.

- С точки зрения вашего экипажа, какая подготовка самих себя и материальной части к зимним условиям как-то осуществлялась и была ли достаточной?

- Мы были одеты хорошо. Это не пехотинцы. У нас были полушубки, сапоги, валенки, а вот пехотинцы мучались. Они были одеты в ботинки с обмотками, на Карельском фронте много солдат, особенно пехотинцев, погибли от обморожения ног. Финны тяжелого вооружения не имели, основное у них был станковый пулемет. Так они сделают два-три выстрела, солдаты с дороги в кювет бегут, а там, под тяжестью людей, лед проламывался, ноги мокрые, обморожение.

При этом, в окружении, когда еще была еда, мы алюминиевые ложки заменили деревянными, потому что когда подносишь ложку, примерзала к губам.

Вообще Финская война была жестокой войной. Никакой гигиены не было, бань не было. Чего у нас было очень много – это вшей, причем, почему-то, больше всего их было у майора медицинской службы. Мы говорили: «Вон идет вшивый майор, остерегайтесь».

Надо сказать, на Карельском перешейке финны имели маленькое преимущество перед 18-й дивизией. 18-я дивизия была больше чем наполовину укомплектована карелами, которые не знали русского языка и мы их не понимали. Так финны, пока мы в окружение не попали, подъезжали к нашим кухням, подставляли котелок, им наливали щи с салом. Они отъезжали метров на 50 и начинали по нашей кухне из своего «суоми» стрелять. Кругом лес, разрывная пуля попадала в дерево, не поймешь, откуда стреляют.

Мы не были готовы к этой войне. Наше руководство даже не подумало о том, зачем пускать танки на Карельский перешеек, когда там леса, болота и озера? Там нечего было делать танкам.

- Что входило в задачу вашей бригады?

- Прикрывать пехоту. Особенно мы ничего не могли сделать, хотя и пехота ничего не могла там сделать. В лесу должны воевать лыжники.

На Карельском перешейке была совсем другая война, там была линия Маннергейма, доты, дзоты, плацдармы, а у нас этого не было. Правда и финны нас там не ждали. Они считали, что наше командование не настолько глупо. Но все финны равно были готовы, там были участники где деревья были подпилены примерно на 80 сантиметров от земли. Танк пошел, ударил по дереву, дерево валится, и валит остальные деревни и дальше танк пройти не может.

- Вы говорите, тактическая подготовка была слабой, а как моральная?

- Моральная подготовка у нас была очень хорошей. Мы когда на фронт ехали, были уверены, что уничтожим финнов за 5 дней. Уничтожим финнов и все, война закончена.

- Какое ваше отношение к финнам?

- С первого дня плохое. Была злость, хотелось им мстить за наших бойцов. Они терпеть наших не могли. Финнов мы почти не видели, они в лесу на деревьях сидели, стреляли. Но звери были, иногда хуже немцев. Они варварски уничтожали всех раненых. Был один случай. Взяли раненого финна в плен, ему сестра перевязку делала, а он ухитрился выхватить у нее скальпель и ударить ей в живот. И еще был случай, когда финны взяли нашу медсестру в плен, привязали ее за ноги к молодым березам и разорвали.

- Тогда как воспринималось, что попали в окружение?

- Мы считали, что нас просто бросили, и мы никому не нужны. Пропади вы пропадом… Поэтому у нас столько командиров и застрелились. Думали, все равно погибнешь, приедешь обратно в Москву, все равно расстреляют.

Если командир бригады посылает запрос: «Помогите, мы подыхаем голодной смертью», – а ни ответа, ни привета, он и застрелился. А за ним и другие последовали, даже особист… Мы, когда ходили мимо него, боялись его больше, чем командира бригады, а тут он застрелился.

- Командир бригады и другие командиры, на сколько были способны управлять боем?

- Кондратьев был герой испанских боев. Я был лично с ним знаком. Хорошо знаком с начальником политотдела. Знал и Смирнова, потому что он часто приходил смотреть материальную часть. Командирами они были хорошими.

- Когда попали в окружение, как менялось настроение?

- Сначала у нас все было. А в конце января плохо стало, все поели. Лошадей ели, вываривали шкуры. Было брожение. Говорили, нас бросили, мы все здесь погибнем, кому мы нужны.

- Когда примерно начали строить землянки?

- В начале января. Мы поняли, что без землянок погибнем, во-первых, надо куда-то девать раненых, надо кухню содержать, радист, чтобы где-то сидел.

Когда мы поняли, что попали в хорошую ловушку, мы 18-ю дивизию проклинали. Если бы не она, мы бы получше жили, у нас в бригаде спайка лучше была.

- Как происходил обогрев землянок?

- Если удачно, то маленький костер, где мы вытряхивали свои гимнастерки, чтобы вши там щелками. Ноги грели. Помню даже, у одного сапоги загорелись. И телеграфный провод жгли, он же крученый смолой

- В окружении ваш батальон вел боевые действия?

- Он держал рубеж.

- Финны атаковали?

- Мало. Они считали, что мороз их союзник. Они хорошо были одеты, а наши воевали в буденовках.

- В окружении насколько была хорошо обеспечена оборона?

- 2-3 километра вдоль и 400 в глубину. Простреливалась целиком.

- Насколько грамотно были расставлены танки, или они так и стояли на дороге?

- Танкам там делать нечего, даже артиллерии в лесу делать нечего. Летит снаряд или мина и попадает в дерево.

- В том районе, где вы держали оборону, открытых мест не было?

- Не было. Мы здорово держались. Продержались больше месяца.

- За время боев применять личное оружие приходилось?

- Просто стреляли, отпугивали. Стреляли наугад. Так же как и финны, они же не целились в вас лично, они пристреливали участок, попадет – хорошо, не попадет значит не попадет.

- В районе Леметти наши войска были разбиты на две группы, Северную и Южную, вы в какой были?

- В Северной.

- А почему не пытались соединиться с Южной группировкой?

- Финны не пускали.

- Во время окружения ваша функция была механик-водитель, или все-таки разведчик? Какую больше роль выполнять?

- Стрелок. Были сделаны танковые дзоты, мы стремились сделать проход для отхода наших пехотинцев. Ходили в разведку. Но в основном наша задача была сделать коридор, чтобы пехотинцы смогли уйти, а то, что мы там все легли бы, это командование в расчет не брало.

- У вас был антагонизм между вашей танковой бригадой и пехотой?

- У нас антагонизма не было. Танковые части придаются пехоте, по долгу службы мы обязаны их обслуживать. Пехота была не подготовлена к бою, не одеты, не обуты. Очень много было новобранцев.

- Насколько я понял, вас больше использовали, как пехотных разведчиков. Вам приходилось на танке воевать, заводить на морозе?

- Первое время бензина у нас хватало, прогревали. А потом  мы их закапывали, как дзоты.

- Техника на таких морозах адекватно себя вела?

- Мы не страдали. В первые 15-20 дней сразу какой-то процент был закопан. Горючее особо не расходовали, потому что некуда было ездить. У нас горючего было больше еды.

- По отношению к командирам и политработникам дисциплина поддерживалась?

- Да. Мы их уважали. Когда были в окружении, они к нам относились, как к товарищам, и мы к ним тоже. Мы ожидали, что они нас выведут, но не удалось.

- Паника была?

- Было упадническое настроение….

- Убитых хоронили?

- Под снег клали, так можно сказать. Метр снега. Сил не было лопату держать. Клали под снег… Жуткая вещь финская война.

- Северная группа была разбита раньше, чем Южная. Как вам удалось из окружения?

- Бои же идут не 24 часа в сутки, раз. Я там в руку был ранен, осколочное, некоторые ребята были тяжело ранены, кто в живот, кто в голову. Мы поняли, что ничего больше не сможем сделать, что там бесполезны, сказали ребятам, что будем только мешать и пошли.

- К этому времени еще Северная группа существовала, она еще не была разбита?

- Она была уже почти вся разбита.

- У вас был командир?

- Один лейтенант, и то он умер по дороге.

- Как вы шли? На лыжах?

- Какие лыжи! По задницу в снегу, еле ноги вытаскивали, некоторые не дошли. Когда мы вышли на Ладогу, там легче стало. Мы долго шли, дней 11-12.

Шли обычно ночью, наугад. Взяли ориентир шли, не сворачивая. Мы решили куда-нибудь выведет дорога, или к финнам, или к нашим, или в нейтральную зону. Когда вышли к берегу, легче стало.

- Чем питались?

- Чем попало. Даже ели сырое мясо. Снег помогал. Когда мы вышли к берегу, легче стало немножко. Один раз нашли сумку с провизией. Кто-то бросил.

- Вы вышли с оружием?

- С оружием. У меня был наган. У всех танкистов наган в валенке.

Вышло человек 14-17. Несколько человек по дороге умерло.

- Когда из окружения выходили, какое настроение было?

- Некоторые говорили, что нас все равно расстреляют. Другие говорили, что лучше идти по одному, а то, если финны увидят целую группу, уничтожат.

- С финнами, когда выходили - сталкивались?

- Нет. Слышали финский говор, обходили, нам просто повезло.

- Как к вам относились, когда вышли из окружения?

- Нас первые несколько дней кормили по чайной ложке, а то сразу будет заворот кишок. Кушали понемногу. Несколько дней так продолжалось, покуда желудок не привык к еде.

- Вы говорили, что после окружения вас допрашивали особисты. Как они к вам относились?

- Плохо. Они от нас требовали одного, чтобы мы ничего никому не рассказывали. Расскажите, вас посадят. Ни говорить ни слова, о том, что были в окружении, как там питались. Говорить, что все у нас было хорошо, вышли, как раненые…

Они очень боялись, что мы скажем правду. Все время говорили одно и то же: «Никаких голодовок, никакого окружения у вас не было». Допрашивали всех по одиночке.

- После войны ни репрессий, ни наград?

- Нас в полку было несколько человек, участники Финской, после войны всех демобилизовали. По-видимому, был приказ…

Никого не награждали. Может быть, потом, а у нас никого, первую награду, медаль За отвагу, я получил за Великую Отечественную войну. В первый же месяц.

- Что можете сказать про финскую пропаганду?

- Все время требовали, чтобы мы сдались. И с рупор кричали и прокламации бросали. Сдайся, русский! Не верьте коммунистам. Мы вас всех пощадим. Это все оказалось неправдой.

- Как относились к этой пропаганде?

- Некоторые верили. В то же время, у нас трудно было бежать, в пехоте легче было, но танкисты тоже бежали, наверное. А мы рвали листовки.

- Наши пленные к вам обращались через громкоговоритель?

- Финны в плен не брали, они всех уничтожали. Если даже попадал финн в плен, так мы знали, что его убьют.

- Как по вашему, почему финны продолжали воевать, несмотря на полное численное превосходство нашей Красной Армии?

- Они поняли, что нам там нечего делать, поняли, что к войне мы только в песне готовы.

Они-то знали, что на Карельском фронте делать танкам нечего, а мы нет. Наша авиация боялась низко спускаться, а у них даже не было даже зенитных орудий.

Наш генеральный штаб во главе с товарищем Ворошиловым ни фига не знал.

- Вы чувствовали моральное превосходство финнов над вами?

- Мы чувствовали их уверенность.

- Если сравнивать финнов и немцев, с которыми вам пришлось столкнуться позднее. Кто из них произвел на вас большее впечатление с точки зрения умения воевать?

- Немцы воевали хорошо. Я воевал под Ленинградом. Первые немцы… были выше меня, вашего роста и выше, с закатанными рукавами с шмайсерами на животе. Ходили во весь рост, стреляли, это была дивизия «Мертвая голова».

- Если сравнивать боевые качества солдат финнов и немцев, кто на ваш взгляд посильнее? Или они друг друга стоят?

- Они друг друга стоят. Но я считаю, что немцы были лучше подготовлены.

- В 1941 году было ощущение, что война начнется?

- Было. Я работал на оборонном заводе, и мы получили заказ на производство оружия. В конце 1940 года, в ноябре, наш завод получил мобплан. О том, что будет война знали. Это прикрывалось, но это было.

- Вы лично готовились? Закупали продукты?

- Ничего этого не было. Была пропаганда, что мы победим. Ощущение было, что война будет, но быстрая.

Но когда началась война… У меня, все-таки, фронтовой опыт был, я понял, что война продлиться не один месяц. Когда на фронте к нам прибыло пополнение, которое не знало, как держать и зарядить винтовку, у которого не было винтовок… Мы им говорили: «Возьмите у убитых и не забудьте взять патроны»… В первые дни войны даже винтовок всем не хватило!

А какое обмундирование было?! Обмотки, буденовки…

Я понял, что к войне не готовы. Шапками мы их не забросаем. Немцы шли, как на параде строем, ходили по трупам, окружали по миллиону человек, армии окружали…

- Какое состояние было в начале войны?

- Колоссальный подъем. Я такого подъема больше не видел. Где моя шапка, я забросаю немцев… Но когда я увидел немцев, наступающих во весь рост, я понял, что это не тот немец, как мы думали. Они были большие патриоты.

- Аркадий Борисович, вы говорили, что ваш коммунистический батальон распределили по подразделениям. Вы были в гражданской одежде?

- Нет. Я был в форме.

- В каком звании?

- Звания не было, считался политбойцом.

- Как воспринималось летнее отступление 1941 года?

- Как создание плацдарма для будущей атаки. Заманиваем, чтобы потом разбить, чтобы нам потом помогла зима, дескать финнам зима помогла, теперь и нам поможет.

- Было ли недовольство командирами?

- Я больше общался с политработниками.

В тоже время, ты идешь в бой, а за тобой идет с винтовкой наперевес НКВДешник.

- С самого начала так было?

- Да. Идет заградотряд.

- Какое было настроение в госпиталях. Как вас лечили?

- Меня лечили очень хорошо, 6 месяцев кормили с ложки. Лежал один в палате. В госпитале работали очень доброжелательные люди. Я лежал в нескольких госпиталях. Во Владимире, Перми, Москве, сестры работали безукоризненные.

- Вы видели провод немецких пленных по Москве?

- Да. Потом они и у меня работали.

- Какое у вас к ним было отношение?

- Хорошее, люди разные. У нас работали немцы, все проверенные, все рядовые. Жалко было их, злобы к ним не было. Многие поняли, если бы войну не начали немцы, то начали бы мы. А мы были не подготовлены к войне, это наша беда, что мы шапками всех забросаем. Мы к людям относились, как к быдлу…

- Пленные немцы хорошо работали?

- Очень хорошо, лучше наших. У них была дисциплина. Рядовой и в плену относился к старшим по званию, как в армии. У них была хорошая дисциплина.

- Спасибо, Аркадий Борисович.