Ершов Николай Николаевич

Года рождения я – 1917-го. Родители у меня были домохозяева. Братьев, сестёр – не было. Образование – Московский горный институт. Во время войны я был на 3-м курсе – и прервался. А кончал в 1948-м году уже.

Когда мне было год – наверное, в 1918-м году – родители из Екатеринбурга переехали в Переславль (отец – оттуда). А мать – там появилась, в Екатеринбурге. Школу заканчивал – в Переславле, 10 классов, в 1936-м году.

Потом поехал в Москву поступать в институт, но не поступил. Не так легко всё это.

Потом меня взяли в армию в 1938-м: Московское инженерное училище. Где меховая фабрика, где Ярославское шоссе – там. Был курсантом год или даже меньше, но потом демобилизован по болезни. Простудился я там, и у меня возник ревматизм в острой форме. Церемониться не стали, просто демобилизовали – и в 1939-м я поступил в Московский горный институт, на горный же факультет.

22-е июня 1941-го года. Как Вы узнали о начале войны?

Мы были под Свердловском (опять Екатеринбург теперь). В Берёзовском. Там была старательская шахта, неглубокая. А Свердловский горный институт нас принял туда на практику. А они своих студентов там тоже натаскивали, в этом Берёзовском. Ну, и в один из дней 1941-го года мы, как всегда, поехали туда на шахту. И не доехали до неё. Там на чём поехали, я уж не помню – трамваев никаких, конечно, не было. Пешком пошли: она недалеко от города. Вдруг объявляют, что начало войны! Ну, тут, конечно, стало не до этого: не до шахты, не до практики. Вернулись обратно. В группе была часть девчонок. Нас было четверо парней.

Самое главное, что приняли такое решение – все в Москву! Оставаться бесполезно в Свердловске: что там делать? Дело в том, что нам стипендию арестовали дорогой – и мы остались без денег.

В первую очередь решили отправить девчонок. Сложились, сколько там… то, что не хватило – пошли на станцию разгружать вагоны. Их отправили – самим ехать, естественно, тоже не на что. Вот разгружали вагоны… цемент там, продукты, то, что было. За разгрузку заработали денег, купили билеты и поехали в Москву. Все удивлялись: из Москвы народ валом валит, а тут – в Москву едут! Ну, приехали, пошли в институт. Там узнали, что его будут эвакуировать в Караганду.

В каком месяце Вы вернулись в Москву?

В Москву вернулись в июле-месяце. Ну, сразу, да. Ещё как следует в Москве не разобрались там, что – война или как. Но чувствовалось, что уже нет такого, как раньше было. Все куда-то бегут, тащат. Дело в том, что заводы некоторые закрылись, а рассчитываться с рабочими было нечем. Стали рассчитываться продукцией. Валенки несут, допустим, если там такой завод. Или другое: то, что можно в хозяйстве использовать.

И, помню, всем москвичам ввели тогда карточную систему, и на определённый там, 21-й талон, что ли – каждому выдали по одному пуду муки. Вот мы с этой мукой… я про студентов говорю. А жили – если «Дом коммуны» Вам неизвестно – около крематория, Донской монастырь. В общежитии. Ну, с этой мукой – притащили, размешать там, отварить, блины жарить. Это вот такой быт.

У Вас тогда было предчувствие, что война будет тяжёлой и долгой? Или всё-таки думали, что мы быстро немцев разобьём?

Во всяком случае, вокруг меня всегда такая была тенденция, что это быстро кончится. Все были уверены в победе. И тогда, и потом.

Даже в 1942-м, когда был немецкий натиск на Сталинград, на Кавказ – всё равно были уверены в победе?!

Да.

Ну а летом 1941-го мы как-то попали – нас пригласили, как комсомольцев, в Москворецкий райком комсомола: помочь эвакуировать его. Все дела комсомольские, райкомовские. Установили дежурство, ночью и день там находились, большей частью. Институт перестал работать. Вот мы вчетвером там менялись, дежурили: на случай экстренной мобилизации, эвакуации. И с институтом связь нарушалась, естественно. А тот, кто ходил в институт – что там, в буфет, закусить – так болтались. Потом объявили, что он эвакуируется. Каждому, кто поедет, дали колбасы кружок на дорогу… собственно, мы больше ничего и не получили.

А мы решили не ехать: останемся здесь, в Москве, при этом горкоме. Как-то он нас, что ли, привязал к себе. Я успел съездить в Переславль на один день. Мать осталась с тёткой в этом доме. Попрощаться. А потом в 1942-м году мы взяли и с одной из девиц наших, которые были, повенчались. Сходили в Москворецкий ЗАГС зимой 1942-го года, расписались с ней.

Осенью 1941-го года Вы находились в Москве. В середине октября была знаменитая паника…

Была в октябре. Что я помню? Во-первых, утром выходишь – в общежитие идёшь, в основном. Москворецкий район. Во дворах – стопки библиотеки Ленина: произведения все лежат на помойках. Кучками аккуратно сложены. Все старались избавляться от этой литературы. Ну, мародёрства, как такового, я не замечал, но все – что-нибудь где-нибудь купить поесть занимались.

А 16-го октября – паника была, критический день. Эвакуация. Сталин, дескать, и правительство – уехали в Куйбышев. А до этого ещё – все в Самару, по-моему. Якобы туда эвакуировались.

У меня тётки были, на Тверской жили. Я у них иной раз останавливался, ночевал там. Муж одной в «Главктрикотаже» был начальником главка. Они эвакуировались туда, в Куйбышев. Мне ключи оставили от квартиры. А её окна смотрели на Белорусский вокзал. Я прихожу – а там мешки с песком на окнах. Спрашиваю у них: «Что это там мешки с песком у нас лежат?» - «А это, – говорят, – для огневой точки, потому что тут пулемёты будут стоять. С Белорусского вокзала должны появиться немцы, с той стороны. Если появятся. Открывать огонь, значит, по ним будут».

Как раз на углу там стоял, на Грузинской… трамвай ходил от Грузинской – и туда… пересекал Тверскую. Вот на углу этот дом стоял. На третьем этаже окна – и очень удачно просматривался весь конец улицы Горького тогда. Представляете? Там, где раньше Триумфальная арка стояла. Её потом к Поклонной горе убрали. Но – не сразу: она лежала где-то там, а после войны поставили.

Между прочим, мне предложили быть начальником спецотдела в институте, когда уехал министр угольной промышленности и дела какие-то оставил секретные. Я согласился – и занимал эту должность.

А в отношении 16-го – быстро пронёсся слух, что Сталин не едет, а остаётся в Москве. И эта приятная новость так отрезвляюще подействовала, что прекратилась и вся паника. Всё более-менее стабилизировалось, уверенность появилась. Сталин с нами – значит, нечего паниковать.

22-го июля 1941-го года был первый налёт на Москву. А вообще немцы её сильно бомбили?

Во-первых, нужно сказать, что Москва была хорошо замаскирована. Там, где Красная площадь – её с воздуха (и Кремль) было не видно. Всё было затянуто полотном, нарисованы крыши домов на этих полотнах... Так что сверху если смотреть – нету, исчезли.

И – аэростаты постоянно. Как на ночь – так женский батальон был… кстати, я одну девицу там встретил из Переславля. В этом батальоне была. Они каждый раз в 6 часов вечера за верёвку тащат аэростат, на нём натянуты сети… самолёт вражеский не видит этих заграждений – и может врезаться просто. Вокруг центра у них определённые точки были размещения этих аэростатов. И до утра они дежурили в воздухе.

Ну, как Вам сказать… с непривычки, конечно, после мирной жизни взрывы бомб и фугасов казались, конечно, чем-то ужасным. А потом люди сразу привыкли как-то. Одна 250-килограммовая бомба упала к нам в общежитие, причём оно имело форму самолёта. Основной корпус – и здесь вот хвостовая часть, хозяйственные пристройки: там студенты могут стирать, душ и прочее. Попала вот в эту хвостовую часть. В хозяйственную. Разрушила прачечную. И всё, на этом кончилось.

Дальше – там завод Орджоникидзе рядом… они метили всё на заводы. Но не было больших разрушений, прямо сказать. Завод Орджоникидзе не пострадал. Даниловский рынок – тоже вот в нашем районе – тоже там была небольшая бомба, в баню попала тоже опять.

А чтобы на заводах – вот на завод Сталина – попала бомба? Там в центре где-то около Большого театра... а так особо не было этих груд разбитых домов, как в кинохрониках.

7-го ноября 1941-го года прошёл знаменитый парад. Как и когда Вы узнали о нём? Было ли праздничное чувство?

Как узнали? По радио сообщили, телевизора же не было тогда. Мы узнали 7-го ноября именно, что парад. Что с него все участники направляются прямо на фронт. Это вселяло уверенность в наших силах, что не так всё страшно.

Правда, немцы уже были на трамвайном кольце со стороны запада. Вот там уже они, там трамвайное депо стоит. Даже группу мотоциклистов там видели. Но так чтобы непосредственно они там войсками шествовали – этого не было такого. Окраина. Вот только эта окраина – и всё. Всё остальное – ничего там не было.

Давайте перейдём к 1942-му году…

Министр угольной промышленности обратился в институт с просьбой выделить студентов старших курсов для отправки в Московский угольный бассейн. Немцы уже оттуда отступили, а шахты разрушили… некоторые – в стадии разрушения, в общем. Направились мы в этот угольный бассейн. Там уже всё в нашем распоряжении. Задача – дать описание грамотно: что именно, какие разрушения произвели. То ли ствол шахты, то ли вышки разрушены, то ли ещё... в общем, описать.

Вот мы, поскольку мы с женой уже вдвоём, так сказать, были – отправились в Рязанскую область… забыл городишко. Там у них 20 шахт, что ли, было. Нам было выгодно это. На шахту приходишь – у тебя талон в столовую, там поешь. За день – 2-3 шахты, они близко находились, километра 3-4. В другую приходишь – уже обед. Это было подспорье такое.

Ну что, спускались в одну из шахт: ствол идёт не вертикально, а извилисто вот так вот. [Показывает.] Повело его в сторону. Поэтому клеть – то так, то так, то так. Мы туда вниз спустились – кроме искривления клети шахты, ничего не было. Какие способы восстановления? Я ещё заметил, что вышка в одной из шахт лежала горизонтально. Они с помощью лебедок её подняли, не разбирая, целиком. Это уже плюс. Это зарисовать пришлось, описание дать, какие лебёдки там применялись. Весь этот материал сдавался в шахтоуправления, а те уже переправляли дальше.

Как потом выяснилось, наши эти все занятия очень помогли: все эти описания, зарисовки и так дальше. Там мы пробыли полтора месяца. Уже весна 1942-го года, когда вернулись в Москву.

Совсем уже по-другому в Москве всё чувствовалось: нет ни паники, ничего. Уже карточная система, естественно. И интересно отношение публики друг к другу. Если в трамвае раньше: «Ты куда прёшь?!», друг друга сшибают – сейчас наоборот. Пожилой человек – его подсаживают, помогают вещи тащить. Публика совершенно изменилась. Или другая публика стала, или что-то подействовало на них. Какое-то состояние дружественное больше. Никаких ни драк там. Очень так спокойно всё было.

А в 1942-м году вот весной мне повестка пришла из военкомата. Дескать, нечего в Москве сидеть. Тем более, институт ваш – уехал.

Отправили в Горький на сборный пункт. На сборном пункте… может, это не для записи – набирали в истребительный полк. В батальонный артполк. Ну, там всех выстроили, кто ночью в вагоне болтался и, естественно, не спал. Не то что нервничал, а от неожиданности всё так. Выстроили, старшина идёт, осматривает всех. А я в телогрейке был – и подпоясанный ремнём офицерским. Потому что в квартире у тётки – я говорил Вам, что заходил на квартиру – я там взял ремень… смотрю – висит. И, когда попал в Горький, телогрейка была подпоясана этим ремнём. И он сыграл определённую роль. Старшина идёт: «Идите сюда. Почему у Вас ремень офицерский?» Я говорю: «Теплее как-то, уютнее». - «Знаете что, солдатам не положено. Давайте без всяких шума и скандала Вы мне дадите ремень – а я Вам дам указание… Вы – что, какое образование?» Я говорю: «Незаконченное высшее». - «Вот прекрасно. Я дам команду, Вас в Горьковское училище зенитной артиллерии запишем». - «Пожалуйста».

Таким образом я попал в училище зенитной артиллерии, в Горький.

Какие системы зениток Вы там изучали?

Сперва – малокалиберные. А потом – 45 и 76 миллиметров: это уже для обстрела такого солидного. И я всего там два месяца учился, потому что в августе в Сталинграде было пиковое состояние. Всех, кто учился раньше, кто поступил только на первый курс – всех туда в течение суток отправили. Ну, эти два месяца вся учёба у нас проходила не в помещениях, а на улице: там мост через Волгу идёт, в Горьком. На охране моста и стояли вот эти орудия 76 миллиметров. И мы их прямо там изучали. Я четвёртым номером там сидел. То есть последним. Это – высота.

Каков расчёт у зениток и кто они по должностям?

Ну, 76 мм… я сидел на 76-й и был 4-м номером.

1-й номер – заряжающий. А о выстреле даёт команду – командир орудия. 1-й – это снаряд посылает, заряжающий.

2-й – подносчик, 3-й – установка орудия по горизонтали. Наводка по горизонтали. А 4-й – по вертикали. И он же, 4-й, кричит: «4-й готов!»

А градус установки – даёт командир: «Такой-то градус установить!» Становишь, и – «4-й готов!»

Тогда уже командир орудия даёт команду «Огонь!»

Так вот, нас направили в Сталинград… вернее, сначала – опять в Свердловск, на мою родину. Я там отпросился у сопровождающего: говорю – у меня же там дядька, брат матери! Успел к нему съездить. Ну, и вернулся обратно, и нас подготовили… эту группу, которая едет в Сталинград. Не только наше училище: там весь войсковой состав – на Камышин. Не разбирали, кто: там не только зенитчики были.

Но самое главное, что зенитчики – без материальной части. Пушек у нас – не было. Ни среднего калибра, ни большого, ни 45 миллиметров, никаких не было зениток в помине вообще, и не пахло. Плохо было с этим.

Зенитчикам – положены карабины. Не штыковые, укороченные, а – без штыка: карабин просто. Через плечо – и всё. И – не у всех. В Камышин приехали – трое нас было. Один – лом тащил, второй, допустим – карабин, третий – лопату.

Лом и лопата – тоже необходимое снаряжение…

Ну да. Вот на левую сторону Волги поезд пошёл. Камышин на правой стороне – на левую переправили, там в «Студебеккер» погрузили американский. И повезли по Волге до Кузнецка… как же это называется, населённый пункт?.. В общем, напротив Сталинграда. От этого населённого пункта там до Сталинграда – километров шесть, не больше. Вот туда.

Привезли, выгрузили, выдали кусок мыла, свёрток белья – и всё. Никакого оружия, ничего не дали.

Ну, солдаты – и я тоже: зачем мне мыло вообще, если сейчас вот – Сталинград?! Ещё там мыться мы будем! Недолго думая, всё это в ближайшей деревне обменяли на еду. Ну, и пошли. У нас батарея организована была. Не помню, сколько там человек… наверное, человек 50 было. Командир батареи – повариха у него была симпатичная. Он больше с ней занимался. Зам. по политчасти, фамилия Баруля – с Украины какой-то хозяйственник. Конечно, в военном деле – ни бе, ни ме, да и в географии вряд ли что понимал. Это потом выяснилось.

- Ну, что? Давай, стройся.

И уже к вечеру дело клонилось, солнце на закат пошло.

- Шагом марш.

В Сталинград – пешком.

Ну, идём.

- Давай ты неси лом, пойдёшь – меняться будем. Что, один будет тащить, что ли?

Вот так шли. Ну, в последний момент карабин мне достался.

Пока шли – развели костёр… а сухой паёк был, каша какая-то – сварили. Все, так сказать, закрепились, познакомились друг с другом. Оказалось, что не все даже были с училища.

А самое интересное впечатление – закат, и – клубы чёрного дыма над городом, который уже виден. Горят эти нефтяные баки там на берегу, ёмкости. Самолёты летают, наши и немецкие. Наш поднимается самолёт – туда-сюда, раз-два, и – огненный кусок – в землю! Всё время сбивали их немцы. Многие падали самолёты…

Мы – туда. Навстречу – толпа беженцев. И что они спасают? Корыта тащат, детскую коляску, детей на спинах. Настроение – безразличное. Ну, надо – так надо. Подавленно так.

Подходим – уже берег видно. «Становись». Остановились. «Загружайся». Что значит «загружайся»?

- Вот видите – куча лежит печенья, метра полтора, вот такая вот? [Показывает.]

- Ну, да…

Прямо на плащ-палатках. И рядом – такая же куча патронов. Тоже – по карманам набирать, даже у кого винтовки нет. Ну, сразу отяжелела шинель-то. Чтобы удобней размещать – скатку пришлось распустить. В карманы набили печенья, и – на берег, на переправу. Там – катер, а к нему – плот, баржа. Ну, на баржу на эту… И я думаю, что надо на всякий случай расстегнуть шинель. Она тяжелая же: сразу тебя утянет.

Вроде стрельба там затихла – баржа поплыла. Тихо, спокойно. Переправились без всяких происшествий.

В Сталинград?

Да. В районе «Красного октября», в северной части. И рядом берег – вообще крутой. Откос идёт, а метров 10 от реки ещё начинаются высокие скалы такие. Берег – неровный. А сюда, на север, ближе к «Красному октябрю» – уже более ровный.

Здесь, допустим, нас высадили. Командир с поварихой и с Барулей стоят – и мы стоим. Они палатку накинули на себя, зажгли там фонарь – карту, видимо, развернули. Там указано, куда идти дальше, в какую сторону. Ну, там слышно, замполит говорит: «Нам вот сюда, по-моему…» - «Нет-нет, ты неправильно говоришь!» - «Я вам говорю, что направо, в сторону «Октября»!» - «Ну, хорошо. Становись, шагом марш направо».

«Красный октябрь» – разрушенный. Входим, там через корпуса прочесали, дальше пошли к востоку. Начинаются улицы, железнодорожные пути... Обычные дома, как в Переславле, но – пустые. По этой улице идём. Куда дальше? Дальше – на восток.

Уже светает. Тогда же ведь быстро начинало светать, ещё это было в августе. Ну, проходим эту улицу – она кончилась… идём… лужок. Навстречу бегут связисты. С ящиками, с мотками проволоки. Бегут навстречу нам и, как обычно, вместо приветствия матом нас обложили. Говорят: «Что вы, куда вас несет?! Тут же, – говорит, – в 10-15-ти метрах немецкие траншеи идут!» Командир так и опешил: «Как траншеи?!» - «Да так! Вы прёте прямо к немцу в лапы!» Тот, недолго думая: «Кру-гом! Бе-гом!» И мы по этой же улице уже назад бегом бежим. Котелки, ложки там стучат.

Прибежали – солнце всходит. Одна сторона освещённая, другая в тени. Мы – по солнечной стороне: посветлее бежать. А надо бы по теневой вообще-то чтобы – а уже разведка поднялась немецкая. Летят самолёты. Те, видно, засекли, что – движение войск. Первая бомбочка упала. Небольшие такие… «пехотные», что ли, их называют… осколочные мелкие.

И мы – в ближайшие ворота! А там – двухэтажный дом стоит, большой двор, траншеями весь перерыт. В траншеях валяются одежда, матрасы, перины. Видно, жители там прятались ещё. Мы – туда, недолго думая – в эти траншеи. Сарай тут, пустырь. Вот сидим. Через полчаса – опять заход. Через полчаса – опять летят… как по часам всё равно! Всё этими бомбочками бросают.

Ну что, сидеть целый день? Есть хочется. Я говорю: «Ребята, давайте, я… сарай – пустой… разведу там – сварим кашу!»

И что? Немцы и так видят, что люди бегают. В общем, сварили. А они всё бьют. Потом уже темнеть начало – перестали летать.

Этот наш, видно, ещё посмотрел карту: куда, собственно, идти-то. Оказывается, нужно было, когда высадились – не в сторону «Октября», а в противоположную, где баки горят! Ну, и мы – туда…

Нас направили – зачем? На охрану штаба командующего вот этой частью города, Чуйкова! Генерал Чуйков был такой. А его штаб находился в этом самом… там была нефть. Надо было туда идти и заниматься охраной генерала. Ну, пришли.

- Размещайтесь там, кто где сумеет, когда нужно – позовём.

Лопата была – вырыли небольшие норки там во дворе. Разместились, сидим. Утром даже разожгли костёр опять, что-то сварили.

День проходит – сидим. Никакой команды нет. Что такое? Так день просидели. Наверху – улица Железнодорожная идёт. Там, как я узнал, кто-то переговаривался – и командир сказал, что на Железнодорожную могут быть наступления: мол, давайте и мы туда рассчитывать. На третий день срочно вызывают командира. Телеграмма из Москвы, Василевский:

- Все артиллерийские части… ещё там другие были… не имеющие вооружения и техники – переправить обратно через Волгу во избежание лишних потерь!

Защищаться от немцев – даже самим нечем: лопата, лом, винтовка.

Обратно – тоже спокойно переправа прошла. Потом пешком дошли, там, километров 20 – останавливают:

- Срочно организовать полк!

Зенитный?

Да. 53-й запасной артиллерийский полк фронта.

- Вот туда давайте сосредотачивайте, продолжайте обучать тех, кто не имеет никакого отношения к орудию. Проходите обучение, и – когда нужно, вас вызовут!

Пополнение приходило – и их обучали. И зимой тоже. Сталинград же – в ноябре, по-моему...

Контрнаступление – 18-го ноября началось.

Короче говоря, мы их шуганули оттуда. Ну, а нам что там делать? Тогда – команда: «Двигайтесь дальше». Фронт-то – изменился. Если фронт ушёл – значит, и мы за фронтом туда. В Райгород, слышали такой? Райгород, южнее и восточнее Сталинграда. Вот река Волга течёт – потом левый поворот резко идёт, и дальше – на Астрахань. Вот тут, в месте поворота – Райгород.

Валенки выдали, всё, как положено. Валенки – шлёпают. Целый день туда тащились пешком. Перешли через Волгу, снег, валенки только похрустывают, идём на ночёвку. Всех распределили. Мне и ещё одному: «Вот идите в этот дом. Там старики есть, приютят на ночь».

Ну, сидим, они угостили, чем могли там. Интересный момент этот старик рассказывает:

«Вот, – говорит, – так же было, довольно давно. Так же мы сидим со старухой – входят двое в кожаных куртках. Стали у одной двери, у другой: «Сидеть, не двигаться!» – подают команду. Что такое? Мы и так не двигаемся. «Это – куда?» - «Это, – говорю, – в переднюю часть дома». Туда заходят. Слышу – говорят. Разговор: «Подойдёт. Так, всё очистить! Так, сидеть!»

Открывается дверь, и – быстрым шагом… старик говорит – «Я сразу узнал: Сталин!» В переднюю часть. И там ночевал.

Невероятно… а куда и когда Ваш полк был направлен из Райгорода?

Через сутки – на станцию Абганерово. Это от Сталинграда на юг. А оттуда уже – в 4-й Украинский. Цель полка – подготовка поступающего пополнения. Обучали будущих артиллеристов артиллерийскому мастерству. Полк-то – фронта. [Видимо, надо понимать – прямого подчинения командованию фронта. – Прим. ред.] Там всякие приходили к нам: и грамотные, и малограмотные, и вообще «нацмены» вот эти самые… даже они приходили. Там, узбеки… Мы постоянно шли за фронтом. На передовой – практически не были.

Какое к Вам было отношение тех, кто через Вас проходил? Они у Вас обучаются, и – на фронт. А Вы всё время в безопасности…

Отношение – самое нормальное. Постоянный личный состав полка строго ограничен был, не просто так кто-то болтался. А меня что-то заприметил политрук: «Вы, - говорит, - так. Грамотный. Можете писать?» Я говорю: «Могу. В институте не зря там всё-таки три года сидели». - «Может, возьмёте на себя обязанности? «Боевой листок». Люди приходят – надо, чтоб знали свои задачи… в общем, разъяснять политику, по возможности, правительства, задачи части, и т.д. и т.п.». Я говорю: «Давайте».

А листок этот – оформление – по шаблону уже отпечатанный заранее был. «Боевой листок» написано, номер такой-то. Вот, с полгазеты. У меня был карандаш синий с красным, химический. Командирский. Больше ничего не было. Но – кое-как выпустили. «Ну, пойдёт, пойдёт. Давайте, займитесь этим делом, возьмите на себя»…

Кроме автора «Боевого листка» – какая у Вас была должность в полку?

Вначале – рядовой, потом – командир отделения.

Вы упомянули, что к Вам приходили «нацмены». Их труднее было учить?

Учить – конечно, труднее было! Но они же все разные…

Вот один был грек. Я у него интервью брал в газету в эту, в свой «листок».

Я говорю: «Как вот ты считаешь?..» - «Я готов сейчас, были бы только крылья у меня, – вот как сейчас помню, – я бы полетел на фронт!»

А приходили узбеки или таджики…

У нас котлы были в земле зарыты. Ну, кухня была не на колёсах, а котлы – прямо здоровенные! Какая-то горка, удобное место – поставят, выроют снизу, чтобы огонь развести. Ночью готовят, чтобы утром завтрак был. Вот однажды – что такое?! Всех азиатов этих вдруг пронесла дрисня! «Больные» они оказались, вот все эти «нацмены»! А оказывается – дежурный по кухне говорит: «Да там они копались вон… куски мясные мы все – в котёл, а кости, обрезки – туда, в сторону. А они там ковырялись, насосались этих самых выброшенных кишок – и их пронесло». Пронесло – значит, они в эту отправку не попали.

Вы со своим полком и 4-м Украинском фронтом прошли Румынию, Венгрию?..

Нет. 4-й Украинский мы были – до Новочеркасска, чуть дальше. Там у нас была стоянка. Станция Персияновка. Потом дальше на запад пошли, ещё там начали попадаться украинские уже хутора. До Мелитополя. А к этому времени значение 4-го Украинского фронта как-то ослабло. Практически, таких боёв, насколько я понял из разговоров с начальством, не будет: всё это было на южном направлении. Там – 2-й Украинский, 1-й Украинский, вот эти фронта. А нас держали без как таковых боевых действий.

После Мелитополя у Вас боевых действий уже не было, получается?

Не было. И отправили всех в 3-й Белорусский. Это – Прибалтика. Черняховский – командующий. Город последний наш там… нет, не Калининград, а в Литве… Вильно! Нас туда направили. Сначала вот в эту Катынь – там остановились, с неделю побыли… а потом – на запад, туда, дальше к границе. Вильно. Река Вильня. Через станцию Вилейка. А станция Вилейка – имение помещика какого-то ихнего. Настоящий помещик, с работниками. А после Вильно – перешли границу, и – в Гумбиннен. В Восточную Пруссию.

Где Вы закончили войну?

В Гумбиннене. Гусев он сейчас. Я уже к тому времени был комсоргом дивизиона.

Как в войсках относились к военно-политическому составу?

Отлично. Я, собственно, так и попал в военно-политический состав, как комсорг. И мы вместе с парторгом дивизиона жили в Гумбиннене. Там военный городок. В нём размещался весь наш полк, а нам с парторгом дали отдельный домик. Военного типа такой. Там же и раньше войсковая часть была, немецкие офицеры жили.

Вот мы с ним, значит, вдвоём там и собрания проводили: он своё, я своё.

Парторг, он – чисто наш, деревенский такой был мужчина… не слишком грамотный, надо сказать. Я ему резолюции писал все.

Как у Вас относились к СМЕРШу?

Отношение нормальное было… а что СМЕРШ? Он же никого не расстреливал, никого не судил. Просто предохранял от проникновения шпионов. Ведь тогда же призыв в армию шёл по всей территории! И там, где немцы были – после их ухода часть людей к нам в полк попадала. Просто СМЕРШу нужно было следить за ними, и в случае каких-либо подозрительных действий – доносить. А там уже меры какие-то принимались.

28-го июля 1942-го года был издан приказ Сталина № 227 «Ни шагу назад!»…

Есть такой. И мы с ним сталкивались… в смысле разъяснения, конечно. До нас в самом начале довели, что это за приказ. И в дальнейшем мы уже сами растолковывали всему личному составу: что это, для чего, почему.

Как Вы его оцениваете? Был он жесток – или же необходим?

С точки зрения тамошнего времени – считали, что он необходим был. А сейчас – по-разному мнения. Одни говорят, что жестокий…

А как Вы считаете?

Я считаю, что необходим.

В Сталинграде Вам самому несколько раз приходилось варить кашу. Как кормили в войсках?

Ну, когда сами – на ходу, так сказать – не голодали. А когда месяц стоишь, может быть, полмесяца – чувство голода более капитально. У нас Сеня-повар был, из Москвы. Он прекрасно готовил! Даже умел иной раз пончики делать. В масло бросает куски теста – и, как лакомство, понимаешь…

Сто грамм – выдавали?

По праздникам. А так – каждый день – у нас не положено было.

Как была устроена санитарная обработка? Были ли вши?

Могу поделиться опытом. Утренний осмотр. А жена командира полка – главным врачом полка тогда была. Осмотр – по подразделениям. Каждый взвод – выстраивается, рубашки – через голову. Санитарки ходят, смотрят. Если заметят что-то – значит, его – в сторону, и – на санобработку.

Самое главное – поле или кустарник: ни жилья, ничего нет. Казалось бы – как же санитарной темой заниматься? А в первую очередь, когда занимали такое место – начинали строить баню! Из сучков, из веток. Порядочную такую камеру делали, сверху – листья. Костёр там. Довольно жарко там было, даже – пар... можно было попариться на нарах. У нас в полку – баня была регулярно.

Ваш полк был на Украине, в Прибалтике, в Восточной Пруссии. Как местное население относилось к Советской армии?

В Восточной Пруссии – населения не было. Мы туда пришли – уже все убежали. А в Прибалтике, вот в Вилейке – наш полк находился в имении помещика. А как отсюда, от нашего дома – до больницы [Показывает.] – уже начиналось поселение. Местные жили, крестьяне. Хутор. Ну, поскольку я в политорганах был – мне и зам. командира полка по политчасти, и парторг разрешали свободное посещение этих поселений. А солдатам запрещалось туда ходить. Я и повёл там работу.

Выбрал один из домов. Щит такой сделал, «Остатние ведомости» написал (типа «Последние известия»). И туда – вырезки из газеты. То есть информировал население.

Хозяин этого дома: «Давай-давай, вешай-вешай. Это надо знать. Заходи, что ты стоишь? Поешь, чаю выпей, что ли». Уже там холодало. «Хочешь, горилки налью?» - «Ну, налей». Они сами делали.

И молодёжь – хорошо относилась. Всегда: я приду – они сразу в этот дом, значит, и там начинают пляску устраивать и так дальше. Надо их подбодрить – возьмёшь бутылку самогонки, купишь, им поставишь. Ну, они тут даже вообще сложили частушку: «Пан Бершевский добрый пан – он купил поллитра нам!»...

Сейчас многие говорят о том, будто советские войска против мирного населения в Германии – зверствовали. Какое при Вас было отношение к мирному населению в Германии?

Наш полк – не сталкивался. Мы пришли – там уже никакого населения не было. Я знаю точно, поскольку мне было разрешено ездить по округе. Зачем ездить? А искать материал для художественного оформления места расположения полка. Там, плакаты, лозунги, стенды делать. Я организовал художественную мастерскую с парторгом, где мы жили. Писали всю агитацию там. К примеру, «Родина-мать зовёт!» – небольшой сравнительно плакатик…

Увеличивали?

Увеличивали, да. Вот за работу с молодёжью от ЦК ВЛКСМ в Москве – знаете? Там был председателем Михайлов... мне дали почётную грамоту, и она у меня есть… но не здесь.

9 мая 1945-го года. Как Вы узнали о Победе и какое было чувство?

Тогда мы с парторгом, как всегда, спокойно легли спать на втором этаже. Он в одной комнате, я в другой. А часа в 4 стрельба началась. Все всполошились: что такое – стрельба кругом?! Спрашиваем часового, что там такое.

- Война кончилась.

- Как кончилась?!

- Да так, вот сейчас сообщили…

Но это было не 9-го мая. Это было 2-го или 3-го. А 9-го – это уже когда официально было.

2-го – это взятие Берлина.

Вот когда взятие Берлина – стрельба и началась. Как взяли Берлин – на местах, в частях – начали считать, что конец.

Спасибо, Николай Николаевич!