Колотушкин Александр Иванович

- Родился я в деревне Чухломка Воскресенского района Горьковской области. Есть там такая прекрасная река Ветлуга, приток Волги. На крутом берегу этой реки когда-то стояла красивая церковь с колокольней. Потом, в 30-х годах, эту церковь разломали. Ломали как: взяли трактора, прицепили их тросами к стенам и в разные стороны разъехались. То есть попросту порвали церковь.

- Церковь деревянная была или каменная?

- Каменная. Высокая такая была церковка. В это время у церкви стояла толпа людей: женщины, старушки. Меня бабушка Татьяна тоже взяла, и я наблюдал, как рвали церковь. Несколько раз трактора сначала съезжались к стенам, а потом резко разъезжались в стороны. Церковь сначала не поддавалась, а потом, все-таки, упала. Женщины плакали и грозили подвыпившим трактористам: «Вас Бог покарает!», а у всех на глазах стояли слезы.

Мы жили от церкви недалеко, не больше километра. Практически десять минут, и ты уже там. На эту церковь мой дедушка Андрей, который умер в возрасте девяноста семи лет, меня всегда брал с собой, когда поднимался на колокольню к голубям. Мне было тогда лет двенадцать – тринадцать, но я хорошо помню тот вид, который открывался оттуда, сверху. Я недавно звонил в родные края, и первое, что я спросил: «Вы церковь восстановили?» - «Восстановили. Сейчас стоит, такая красавица!» Хотелось бы мне туда съездить, посмотреть, но возраст уже не позволяет.

Мой дед Андрей родился в 1877-м году и когда ему кто-то говорил что-то про Сталина, тот отвечал: «Да ну его, вашего Сталина! Он родился в 1879-м, а я в 1877-м, я на два года старше него!» Вот такой дед был, не боялся ничего. Он был неграмотным, писать мог только три буквы – «К», «А» и «М» – Колотушкин Андрей Максимович. Этих букв вполне хватало для того, чтобы он мог расписаться. Зато трудяга он был знатный! В нашей деревне он построил дом, построил овин для сушки снопов, сарай и пристроил к дому клетушку, в которой хранил свой инструмент. В Чухломке такое крепкое хозяйство было всего лишь у троих мужиков, остальные или выпить любили, или лентяями были. Сами знаете, в сельской местности работать - так работать, пить - так пить.

После сбора урожая, примерно в октябре месяце, колхозники собирались, чтобы отметить окончание сезона. К моей бабушке, Татьяне Корниловне, которая была одногодкой моему деду Андрею, всегда приходили женщины и приглашали ее помочь в приготовлении общественного обеда. Бабушка отказывалась, ссылаясь на возраст, но они настаивали: «Вы приходите, делать не будете ничего, будете только нас контролировать, чтобы мы хорошо все сварили и испекли». Бабушка была очень способной кулинаркой. Вот такие моменты вспоминаются мне из детских лет.

- Вы жили с бабушкой и дедушкой?

- Да.

- А родители Ваши?

- И родители мои там же, в том же доме, жили.

- Родители чем занимались?

- Батька у меня 1900-го года рождения, воевал вместе с Фрунзе в Средней Азии против басмачей. Он часто мне рассказывал о своих походах. Потом, когда он приехал со службы, началась неразбериха со становлением Советской власти, объединением в колхозы. Это был, конечно, жуткий, страшноватый для некоторых, период. Встречались среди народа разные паразиты. Я помню, был у нас мельник, хороший такой мужик, так у него нашли мешок муки дома. Казалось бы, мельник и мука – что тут такого? А его за этот мешок арестовали сразу и куда-то увезли этого мельника. Такие времена были: увидит кто-то у кого-то что-нибудь и обязательно донесет. Я тогда, конечно, не все еще понимал. Однажды сказали и моему деду Андрею: «Мы тебя раскулачим», а он им ответил: «Если придете ко мне, то я вас убью!» Он все время с топором ходил, поэтому не шутил. Эти, видимо, поняли и не стали приходить за ним.

Наша деревня была знаменита своими грузчиками. Когда по Волге один раз в год приходила баржа с солью, мужики сразу кидались ее разгружать. Дед Андрей там был за руководителя: только и слышно было, как он кричит, давая указания грузчикам. У мужиков за спиной были специальные короба, в которые насыпали соль, и они сносили ее на берег, ссыпая на хранение. Соль привозили весной и запасали ее на весь год, одна баржа привозила соль на весь район. А до революции каждую зиму дед Андрей выезжал в Нижний Новгород на знаменитую ярмарку. Он каждый год там работал с купцами: подвозил что-нибудь, отвозил. Бабушка рассказывала, что он, после окончания ярмарки, привозил ей полный садок разных ярких банок-склянок со сладостями. Одну из таких банок красоты неописуемой, бывшую у бабушки в хозяйстве, я помню до сих пор. Бабушка по праздникам доставала из этой банки конфеты и угощала нас.

Нас сначала у родителей было двое: брат Николай, с двадцать пятого года и я, с двадцать шестого. А потом уже пошли - Вовка, Лешка, в общем, всего восемь человек детей было у моих родителей. Одна сестра даже была уже после войны рождена, когда батька приехал с фронта. Батька мой до Берлина дошел, был рядовым связистом в гаубичной дивизии Резерва Главного Командования. Они подъезжали к передовой, по немцам постреляли и уезжали оттуда побыстрей. Рассказывал мне, что у них однажды связь оборвалась и командир батареи послал другого связиста наладить связь, тот в отказ: «Не пойду и все! Боюсь!» Как это не пойду? Пришлось батьке идти, делать все самому. У него к концу войны орден Красной Звезды был и медалей несколько.

- Расскажите о своей маме.

- Мать у меня была простой женщиной, работала в колхозе, была звеньевой в женской бригаде. Образования у нее, как такового, не было, но она умела читать и писать, потому что в детстве она жила в другой деревне и там прислуживала богатеям, где и научилась сама всему этому. Она была активная женщина, даже членом Народного суда была.

- Репрессии Ваших родителей коснулись?

- Нет. Под репрессии у нас попал отец моей одноклассницы Нинки Карпец. Отец у нее был заведующим каким-то складом. Его арестовали за то, что нашли что-то лишнее в квартире, кажется мешок сахара. Мельника за мешок муки, а этого за мешок сахара. Арестовали и все. А отец у Нинки был грамотный мужик, да и вся семья у них была грамотной. Его сначала отправили в тюрьму, километров за семьдесят от нас, а потом определили на лесоповал там же, неподалеку, и он все это время там отбывал наказание. Нинку я последний раз видел, когда она меня и еще одного парня из класса, провожала в армию.

- В школу Вы где ходили?

- В Чухломке. У нас там была «энсэша» - неполная средняя школа, или как еще она называлась, «семилетка». Вместе с нами в этой школе училась детвора из соседней деревни Якшихи и из других деревень. Когда я закончил «семилетку», поступил учиться в восьмой класс, но учиться уже пришлось в Воскресенске, в районном центре. Правда, Воскресенск от нас всего в полутора километрах был, поэтому посещать ту школу не составляло особого труда. Учительница, Ирина Ивановна Смирнова, говорила моей маме: «У тебя парень хорошо учится, пусть идет дальше учиться».

Я любил учиться, мне нравились все предметы. Особенно запомнился мне учитель химии Дмитрий Иванович Шишляев, его сын Волик был мне ровесником. Дмитрий Иванович был учителем старой закалки, очень суровым: если кто-то разговаривал у него на уроке, того он сразу выгонял. У него был потертый кожаный портфель и как только он уходил, мы сразу лезли к нему в этот портфель смотреть, что у него там лежит.

- Как Вы узнали о том, что началась война?

- У нас на столбе висел круглый динамик репродуктора, вот из него и узнали. День был тихий, спокойный, каждый занимался своей работой, у нас только учеба закончилась. А как стали передавать, что война началась, все собрались у этого репродуктора, речь Молотова слушали.

- После объявления о начале войны паника в деревне началась?

- Там не паника началась, а рев, когда на второй день стали мужиков призывать в армию. И каждый день кто-то уходил на фронт, а у приемного пункта военкомата одни слезы были. Народу там было много, съезжались со всех окрестных деревень провожать. Слезы, слезы, слезы, женские рыдания.

- С началом войны произошли изменения в школьной программе?

- Никаких изменений не произошло, как учились, так и продолжали учиться. Вот только нас стали чаще привлекать к работе в колхозе, заменяя нами ушедших на фронт мужиков.

- Кем Вы работали?

- Да обыкновенным рядовым рабочим: то женщинам что-нибудь помочь нужно, то полоть лён нас отправят, то жать серпом рожь или пшеницу.

- Комбайнов в колхозе для этого не было?

- Был комбайн, но ему жатву как-то еще не доверяли, поэтому женщины жали по старинке, серпами. При использовании комбайна было много потерь зерна, больше, чем при жатве вручную. Снопы вязались в поле, а сверху накрывались таким же снопом, и это все называлось суслон. При дожде по верхнему снопу капли скатывались и снопы, которые были под ним, не промокали.

В сорок первом году начали призывать и парней двадцать третьего года рождения, всех «подмели». А это была, можно сказать, самая рабочая сила в колхозе. Пашку Калинина, помню, забрали, хороший был парень, крепкий такой. Семнадцатилетних парней призвали, а мы, еще пацаны, остались, хоть и называли нас «призывниками». Нас в школе обучали военному делу. В процессе обучения мы играли в войну, делая в снежных сугробах проходы, траншеи разные. Для нас дед Андрей сделал трещотку, которую если вращать, то она издавала звук, имитирующий пулеметную стрельбу.

Летом 1943-го года нас, нескольких ребят-призывников девяти и десятиклассников, отобрали и повезли через станцию Ветлужская в Горький. Сопровождал нас сотрудник военкомата лейтенант Полянский. Привезли нас в знаменитые Гороховецкие лагеря, располагавшиеся в красивом сосновом бору. Нас было человек десять, среди нашей группы было двое ребят, ранее эвакуированных из Прибалтики и сын райвоенкома, а со всей области таких как мы набралось человек шестьдесят. Всех нас поставили на довольствие в Латышской дивизии, которая там в то время была сформирована и ожидала отправки на фронт. В столовой нам каждое утро выдавали по тарелке какой-то болтанки и обязательно по кусочку соленой рыбы. С нами там тоже проводили занятия, учили ходить по компасу и даже ночью мы ходили по азимуту с задачей найти кого-то. Мать мне дала в дорогу две рубахи, но оттого, что мы там постоянно ползали по-пластунски, я на рубахе всю грудь до дыр ободрал.

- Сколько у вас продлились эти сборы?

- Наверное недели три. Когда мы еще шли туда, у сына военкома был с собой баян, который он прихватил из дома. Но играть на нем там было некогда, поэтому он все это время пролежал без дела. А когда мы возвращались обратно, голопузые, в протертых до дыр рубахах, то баян несли поочередно. Все были настолько уставшими, что баян нам казался таким тяжелым, и со станции несли его все по очереди. Зато, по возвращению, всех нас, кто побывал в Гороховецких лагерях, освободили от всеобуча. Мы еще гордились, что их всех, будущих призывников, заставляют бегать и гоняют по-пластунски, а для нас это пройденный этап – мы прошли более суровую школу и нас освободил от занятий сам военком.

- Девчонки проходили подобное обучение?

- Девчонок у нас, двадцать третьего года, призвали в армию. Лизка Калинина, Олька Логинова - не знаю, как их судьба сложилась. А нашим одноклассницам приходилось проходить медицинско-санитарную подготовку, их в школе учили первую помощь оказывать, перевязки делать.

- Вы сказали, что у вас в деревне были эвакуированные. Много их было?

- Семей, наверное, пятнадцать. Все они были из Прибалтики, в основном из Эстонии. Это были в большинстве своем жены офицеров, которые остались там сражаться. Такие бравые женщины были, что будь здоров! У них и сыновья, мои одногодки, тоже были хорошими ребятами: Колька Николаев и еще один, Женька, длинный такой. Их вместе с нами и в армию призвали.

- Когда эвакуированные прибыли в деревню, где их разместили?

- Да кого куда. Отдельное жилье им не выделяли, просто разместили на постой по другим семьям.

- Работой их обеспечили?

- Да к ним как-то относились по-другому, этих женщин все жалели, местные жители их подкармливали. Хотя им мужья высылали свои денежные аттестаты, по которым они тут получали деньги и жили, по местным меркам, богато.

- Во время учебы в школе Вы отслеживали ситуацию на фронтах?

- А как же! У нас карта была, в которую мы втыкали флажочки, обозначающие те места, где проходила линия фронта. Особенно мне запомнилась Сталинградская битва: мы все радовались, когда наши войска там немцев окружили, да еще спорили друг с другом, обсуждая ситуацию.

- Раз вы флажками отмечали на карте ситуацию на фронтах, то, наверное, видели, как наши войска отступают до Волги. Было чувство страха, что не выстоим?

- Нет, мы всегда верили в силу Красной Армии.

- Вашего брата тоже забрали в армию?

- Николая призвали в январе 1943-го года. Он попал в Мордовию, в Саранское пехотное училище, проучился там и ему вот-вот уже должны были нацепить лейтенантские погоны, а тут пришел приказ Сталина и все училище, прямо в курсантских погонах, бросили на Курскую дугу под Прохоровку. Там его тяжело ранило и отвезли его в госпиталь, который располагался в Сибири. Из госпиталя он в декабре 1943-го приехал домой, рука у него на перевязи была, а мне тут повестка пришла. Но мы успели с ним увидеться перед моим призывом. Брат мне говорит: «Пойдем, Шурка, в военкомат, я попрошу военкома, чтобы тебя на недельку позже призвали, чтобы подольше вместе нам побыть». Но не дали мне отсрочки, поэтому мы только два дня побыли вместе.

- Его, после излечения, снова отправили на фронт?

- Нет, он долго лечился по разным госпиталям, у него после ранения сильное заражение было.

Когда немецкая авиация прилетала бомбить Горький, мы даже со своей деревни видели сполохи от этой бомбежки. Хоть наша деревня и далеко от Горького находилась, но ночью, в темноте, было особенно хорошо видно, как взрывались бомбы, как взлетали ракеты. Как только начинался налет, так мы с дедом Андреем всегда ходили смотреть на бомбежку. Над нашей деревней немецкие самолеты ни разу не пролетали, они другим маршрутом всегда шли.

Когда я учился в десятом классе, ребятам, в том числе и мне, стали приходить повестки в армию. Однажды нас вызывает директор школы и говорит: «Вот так, ребята. Мы вас проводим в армию, а тем, кто живой останется, мы потом выдадим свидетельства об образовании».

- Так и сказал - «кто живой останется»?

- Да. Кто из нас живым вернется, тому и свидетельства выдадут. Я, когда после войны, в 1946-м году, первый раз приехал в отпуск, зашел к директору за свидетельством, а он занят был и говорит: «Подожди немного, потом, потом». Ну, я подождал, а потом плюнул на это дело и ушел, не дождавшись. В то время не до свидетельства мне было, там другие были радости.

Призвали меня в армию четвертого декабря 1943-го года. Когда нас привезли в военкомат, там уже было много плачущих женщин, которые провожали своих мужей в армию. Все пространство перед военкоматом заставлено санями, на которых привезли мужиков из деревень. Нас до военкомата провожали наши девчонки-одноклассницы.

- Медкомиссию перед отправкой в армию проходили?

- Вот что-то я не припомню, чтобы мы медкомиссию проходили. Да там все ребята были деревенскими, здоровыми, зачем еще медкомиссию проходить. Да к тому же фронту нужны были люди, поэтому там все по-быстрому: «Давай, давай!»

От Воскресенска станция Ветлужская, куда нас привезли для отправки в армию, находилась в пятидесяти пяти километрах. Там по берегу Ветлуги проходила железная дорога Киров – Горький. Зима была снежной, все края дороги, по которой нас везли, были в огромных сугробах. Нас из района человек пятнадцать везли на санях, поэтому мы представляли собой небольшой обоз. Перед тем как отправить нас на станцию, ко мне подошел Лешка Сизов, мой сосед, и сказал: «Шурка, я тебя повезу сам, никого, кроме тебя на свои сани не пущу». Проехали полпути, остановились в Коробихе, переночевали там и утром добрались до Ветлужской. Нас из военкомата опять сопровождал лейтенант Полянский.

На станции мы сели в вагоны проходящего поезда и повезли нас в Горький. В Горьком привели на областной сборный пункт, накормили и снова отвели на станцию, чтобы посадить в поезд. В это время проходил поезд откуда-то из Сибири, который туда отвез раненых и возвращался обратно с одним только медперсоналом. И нас всех загрузили в эти пустые вагоны. Влезли мы в вагон, смотрим, вокруг простыни кровавые лежат на полках. Нас столько набили в эти вагоны, что даже и лечь некуда было, приходилось сидеть. Женщины-медики в военной форме ходят по вагону и говорят: «Ребятишки, вы только наши узлы не трогайте, пожалуйста. Нам еще все это отстирывать». Какой там трогать все это! Все в крови было, невозможно было не испачкаться.

Довезли нас до станции Петушки, высадили из санитарного вагона и пересадили в пригородный поезд Петушки – Москва и привезли в Марьину Рощу, где располагался штаб нашей 3-й зенитно-пулеметной дивизии. Привезли нас и выдали нам всем обмундирование. После того как переодели нас в форму, была возможность свою старую одежду отправить обратно домой, но я не стал этого делать – что мне там слать, лапти что ли.

- А Вы в лаптях были?

- Да, и не я один.

- Во что вас одели?

- В гимнастерку без карманов, брюки. Выдали каждому погоны. Обули нас в ботинки с обмотками и, чтобы эти обмотки не распускались на бегу, нас учили, как правильно их завязывать.

- Одели вас в новое обмундирование или бывшее в употреблении?

- Нет, нас одели во все новое. Как только переодели нас, так сразу начали гонять: физзарядки, в столовую строем, маршировали, убирали снег. Все происходило по времени, за этим строго следил сержант Семекин. Их было двое сержантов у нас: один был хороший, любили мы его, а Семекин – ой, ну его к черту! Месяц нас погоняли и там же, в Марьиной Роще, восемнадцатого января 1944-го года, мы приняли присягу. Каждый из нас выходил из строя, читал присягу и расписывался в книге. В этот день как раз наши войска прорвали блокаду Ленинграда, и мы все этому очень радовались. Замполит даже речь по этому поводу нам произнес.

- Присягу с оружием принимали?

- Нет, нам тогда оружие еще не выдали. Карабины мы получили попозже, хотя перед присягой нам дали из них пострелять. У нас в Воскресенске в школе были мелкокалиберные винтовки, из которых мы часто стреляли, поэтому я стрелял хорошо.

- Как кормили вас?

- Мы не жаловались на питание, хотя, конечно, еды не хватало. Кусок хлеба – это кусок золота.

После принятия присяги нас распределили по батареям, по ротам. На построении объявили кто куда направляется, затем нас забрал какой-то лейтенант, посадил в машину и увез к месту нахождения батареи, а там уже распределили по расчетам. Так я попал в 25-й зенитно-пулеметный полк, в расчет зенитного пулемета, калибром 12,7 миллиметров наводчиком по азимуту.

- Что за тип пулемета стоял на вооружении вашего расчета?

- Это был авиационный пулемет Березина, большой такой, с двумя рукоятками. У нас была установка из двух спаренных пулеметов.

- Сколько человек входило в состав пулеметного расчета?

- Четыре человека: командир расчета, наводчик по углу места, наводчик по азимуту и подносчик.

- А кто стрелком был?

- Мы наводили, а стрелял командир расчета, для этого у него гашетки были, он на них и нажимал.

Я недолго пробыл пулеметчиком: у нас пулеметы потом по-быстрому убрали и заменили их на зенитные орудия. На позиции нам привезли и установили 40-миллиметровые американские зенитные пушки системы «Бофорс». Вместе с этими зенитными пушками даже привезли и установили прибор ПУАЗО «М-5». Сложный был механизм этот ПУАЗО!

- Вы же до этого с пулеметом дела не имели. Перед распределением по расчетам проходили обучение?

- Нигде нас предварительно ничему не учили, к пулемету поставили - вот и все, учись! И американские «Бофорсы» мы тоже специально не изучали, а про эти приборы управления зенитным огнем я вообще молчу.

Командиром батареи у меня был старший лейтенант, фамилию уже не вспомню, украинец по национальности. Хороший был мужик. Неподалеку от того места, где стояла наша батарея, находилась гражданская баня и он, когда ходил в баню, всегда брал меня с собой, я ему там натирал спину.

- Ваш пулемет постоянно находился на позиции?

- Да, он постоянно стоял на позиции, а мы посменно заступали дежурить около него.

- Как осуществлялось его обслуживание?

- Он постоянно закреплен был на стойке, и мы не разбирали его, чтобы почистить. Ствол смазывали, конечно, особенно после учебных стрельб, но, чтобы разбирать его полностью, такого я не помню.

- В журнале боевых действий вашей дивизии часто упоминается, что «батареи проводили учебные стрельбы по шарам-пилотам и змеям». Что за шары-пилоты и змеи?

- Это к самолету привязывалась мишень на длинном тросе и вот по этой мишени мы и стреляли. Такие мишени у нас, как правило, таскали американские самолеты марки «Бостон». Летит он, а за ним тянется мишень, на колбасу похожая. Вот это, наверное, и есть тот самый змей, а про шары-пилоты я не помню уже, как они выглядели.

- Как проходило перевооружение на «Бофорсы»?

- Да просто привезли орудие на позицию, а пулемет забрали, вот и все перевооружение. Ну еще и ПУАЗО «М-5» наладили. Каждый этот прибор обслуживал батарею, три - четыре орудия.

- Вместе с ПУАЗО на батарею прибыли прибористы? Или их назначили из состава батареи?

- Нам никого не дали из прибористов, мы этот ПУАЗО сами изучали. Там все приборы, все шкалы были на английском языке, сопроводительной технической литературы к нему на русском не было совсем, поэтому до всего приходилось доходить своим умом. Это уже потом, когда снова перевооружали нас, но уже на 37-миллиметровые орудия, были созданы полковые курсы командиров орудий, на которых мы подробно изучали устройство этих пушек и те самых ПУАЗО «М-5».

- Какие объекты прикрывала ваша батарея?

- Подмосковные объекты, например, теплоэлектростанцию в г. Каганович, оборонный завод № 150 в городе Ступино.

г. Каганович, 1944 год

- При расположении пулеметов и орудий предпочтение отдавалось крышам зданий или открытым пространствам на местности?

- Некоторые огневые точки располагались и на крышах, но наше орудие обычно располагалось на земле.

- Как оборудована была позиция?

- Орудие или пулемет располагались в окопе. Этот окоп рылся неглубоким, диаметром, примерно, метров десять, и обязательно делалась его обваловка типа бруствера. На позиции даже был проложен электрический кабель, который питал всю нашу батарею. Отдельно стоял дизель, который вырабатывал электроэнергию, необходимую для работы приборов ПУАЗО. Но дизель появился только когда у нас поставили зенитные орудия, когда стояли пулеметы ничего подобного на позициях батареи не было.

- Ровики рядом с позицией рыли?

- Нет, у нас на батарее ровиков не было, мы, в случае необходимости, сразу бежали прятаться в землянки.

- Сколько человек жило в одной землянке?

- Три расчета. Человек двенадцать – пятнадцать, спали там на нарах.

- Во время боевого дежурства расчет находился у орудия или пулемета. Сколько по времени длилась смена боевого дежурства?

- Я уже график и не вспомню, как мы там менялись. Помню, что мы и ночью тоже дежурили.

У нас на батарее была дальномерщица Анька Черемных, она передавала данные дальномера Д-1 метровой базы. Она была на три года старше меня, интересная такая девчонка. Что такое дальномер? Это такой прибор, который она вешала себе на шею, при этом сам прибор оказывался перед ее лицом, и она наблюдала в окуляр за самолетом. Этот прибор увеличивал изображение, и она могла даже определять тип самолета, который летит еще очень далеко. У нас в расчетах каждый мог определять типы самолетов: американский ли он или немецкий, для этого на позициях были специальные альбомы с силуэтами самолетов, причем самолеты в альбомах были изображены в различных позициях. Поэтому летит самолет, его еще не слышно, а мы уже знаем его тип. Вот Анька Черемных все эти силуэты, все самолеты прекрасно знала.

- Кроме нее были еще девчонки на батарее?

- А как же! Почти все они были с Урала: Тонька Мелентьева, Вера, забыл уже ее фамилию, Зойка Пономарева тоже дальномерщицей в другом расчете была. Анька Черемных со Свердловской области была, остальные откуда - уже не помню. Большинство из этих девчонок было с высшим образованием, грамотные очень.

- Эти девчонки все входили в состав расчета ПУАЗО?

- Нет, ПУАЗО был один на всю батарею, а дальномерщики были у каждого орудия. Они находились не там, где прибор управления зенитным огнем стоял, а на открытом месте.

- Девчонки жили в отдельной землянке?

- Да, они отдельно от нас проживали. Не дай бог нам вместе в одной землянке находиться! Ты что, это категорически запрещено было! Хотя девчонки были боевые такие. Вот, например, Тонька Мелентьева была баба такая крепкая, на гражданке поварихой работала. Были еще и москвички среди них, но большинство все-таки составляли уралочки.

- Романы крутили?

- Хоть и запрещалось, но, например, наш командир артиллерийского взвода лейтенант Ивчатов крутил роман с лейтенантом медицинской службы. Симпатичная такая евреечка, она была полковым врачом. Лейтенант Ивчатов, высокий такой, молодой был, из Горьковской области родом. Между прочим, он в свое время был чемпионом области по лыжам.

- В журнале боевых действий вашей дивизии есть такая запись: «Пятого октября 1944-го года, в четыре часа утра, младший сержант шестой батареи Ткачева на почве неудачной любви покончила жизнь самоубийством, выстрелив из карабина в грудь». Это не в вашем полку произошло?

- Нет. Был такой случай, но он в другом полку произошел. После этого разбирательство было, но его как-то незаметно спустили «на тормозах». У нас в дивизии еще несчастный случай был - девчонка одна покончила с собой. Она любила летчика, а тот погиб на фронте и известие о его гибели на нее так сильно подействовало.

- По беременности девчонки домой уезжали?

- У нас в полку от старшины одного девчонка забеременела и ее отправили домой. Мы тогда, по молодости, смеялись над ними. Потом, в конце войны, всех девчонок, человек двести, собрали в дивизии и уволили из армии, а им взамен прислали новобранцев-мужиков. Ой, как мы с нашими девчонками прощались, обнимались, целовались! Я до сих пор помню лица некоторых из них.

- После того, как произошло перевооружение с пулеметов на «Бофорсы», изменилось ли количество личного состава в расчетах?

- Увеличилось до шести человек: командир орудия, заряжающий, подносчик, наводчик по углу места, наводчик по азимуту, связист.

- Связист входил в состав расчета?

- Да. Подносчик боеприпасов в нашем расчете был ровесником моего отца – 1900-го года рождения. А оба наводчика были 1922-го года рождения и родом они оба из Калининской области. Не вспомню, как их звали, память уже отказывает.

- Могло ли орудие «Бофорс» вести огонь без применения прибора ПУАЗО?

- Да, конечно. На самом орудии тоже были шкалы, и наводчики по ним выставляли прицеливание. Честно говоря, использование ПУАЗО себя практически не оправдало.

- Почему?

- Во-первых, трудноизучаемый прибор этот был. Некоторые прибористы даже не соображали, что они должны с ним делать. Во-вторых, использовать его нужно было на открытой местности, а не в городе. Этот прибор должен наблюдать небо, ему обзор хороший нужен. Так что мы предпочитали, если была возможность, обходиться без ПУАЗО. Да и начальству так было проще.

- Когда Вас отправили на курсы подготовки командиров орудий?

- В 1944-м году. Я недолго пробыл в составе расчета орудия.

- Где проходили эти курсы?

- Курсы были при дивизии, в районе города Электросталь. Неподалеку от наших землянок располагалась какая-то деревенька. Когда мы прибыли, эти землянки уже были кем-то вырыты и оборудованы. Помню, лейтенант, который преподавал нам артиллерию, был пижонистый такой, постоянно ходил в кителе, а мы на его фоне казались оборванцами. Гимнастерка у меня была без карманов и некуда было класть документы, поэтому я попросил какую-то женщину, и та нашила мне карманчики, в которых я потом хранил комсомольский билет.

- Не наказали Вас за неуставную переделку обмундирования?

- Нет, у нас на такое совсем не обращали внимания. Наверное, просто не до этого было командованию.

- Какие орудия изучались на курсах?

- И 40-миллиметровые «Бофорсы» и наши 37-миллиметровые. Боепитание «Бофорсов» осуществлялось кассетами по нескольку снарядов в каждой. Эти кассеты поставлялись на позиции в деревянных ящиках уже снаряженными. Зеленые ящики, как сейчас помню, аккуратные такие. Ну американцы есть американцы, что тут говорить. Снаряды уже были без смазки, потому что нельзя в ствол снаряд в смазке загонять – там потом столько нагара будет, замучаешься чистить.

- Кто из расчета занимался чисткой ствола орудия?

- Два – три человека из расчета назначались командиром, и они этот банник туда-сюда в стволе гоняли. А потом, в следующий раз, менялись и чистили ствол уже другие бойцы из расчета.

- Вы практически жили на батарее. Как было организовано ваше питание?

- Своего батарейного повара у нас не было. Получилось так, что неподалеку находилась какая-то гражданская организация и наш командир батареи договорился, чтобы мы все питались в столовой этой организации. Вот нас поочередно туда и водили каждый раз. Кормили в столовой очень хорошо, так что с питанием у нас все обстояло нормально.

Помню, однажды я заболел малярией, никогда раньше я такой болезнью не болел. У меня пропал аппетит и постоянно бросало в жар. Начальство приняло решение положить меня в гражданскую больницу, я отказывался, но меня заставили в приказном порядке. В больнице я пробыл недели две, мне даже пищу из столовой приносили прямо в палату.

- Заботу гражданского населения о себе Вы ощутили в полной мере: и кормили Вас и лечили. А в чем-то еще проявлялось участие гражданских? Например, снабжении теплыми вещами?

- Нет, больше ни в чем не проявлялась. Теплые вещи у нас были свои: зимой мы носили очень теплые белые полушубки из мягкой овечьей шкуры. Говорили, что их нам привозили то ли из Сибири, то ли из Монголии.

- Вас в сапоги переобули?

- Нет, мы все так же оставались в ботинках с обмотками. Зимой только, когда морозы сильные были, мы обувались в валенки. Кстати, ботинки у нас были американскими, коричневого цвета из искусственной кожи. Но они были чем плохи: как только сырость или холод, так все, эту кожу не погнешь. Наши ботинки, кожаные, посушишь и они снова мягкими становятся, а эти нет. Зато американские ботинки были очень красивыми. К ним мне еще выдали английскую шинель, зеленого цвета. Но, должен сказать, хорошая шинель была, из добротного сукна, правда тонковата немного по сравнению с нашими шинелями. Надо мной сначала смеялся командир взвода: «Сашка, что это на тебе?», а я ему отвечаю: «Ну раз мне эту шинель ротный старшина дал, что ж я, отказываться что ли буду?»

- Оружие, обмундирование, обувь. А что еще было у вас от союзников?

- Присылали нам посылки в ящиках из толстого картона. На каждой посылке была надпись: «От церкви святого такого-то». Прежде чем нам ее отдать, посылку офицеры вскрывали и забирали оттуда сухой спирт, который был практически в каждой посылке. Они забирали только спирт, а все остальное нам отдавали.

- А что там было, кроме сухого спирта?

- Галеты, сладости разные, шоколад.

- Раз уж речь зашла про спирт. Вам алкоголь полагался?

- Нет, нам его не выдавали. Вот табак нам давали. Но я тогда не курил и свой табак отдавал своему сержанту, родом из Ивановской области.

- Отдавали или меняли на что-нибудь?

- Нет, просто отдавал. Еще нам сахар давали, и наши девчонки меняли свой табак на чей-нибудь сахар. Любили они сладкое очень.

- Приказом командующего Особой Московской армией ПВО № 0046 от 6 мая 1944-го года 3-я зенитно-пулеметная дивизия переформирована в 89-ю зенитно-артиллерийскую дивизию малого калибра. У вас проходили какие-то мероприятия по переформированию?

- Никаких мероприятий не было. Наверху, конечно, была всякая бумажная работа по переформированию, но нас она не касалась. Для нас переформирование выразилось только в том, что мы просто сдали свои пулеметы и вместо них получили орудия. Ну и еще наш 25-й зенитно-пулеметный полк был переименован в 1924-й зенитно-артиллерийский полк.

- В журнале боевых действий дивизии часто указывается, что «боевое дежурство неслось по положению №2» или «вводилось положение №1». Что это за положения?

- Положение №1 – это когда боевые дежурства неслись либо круглосуточно, либо, по указанию начальства, до наступления темного времени суток или после наступления темного времени суток. При положении №2 дежурство велось не в боевой готовности, но при необходимости, все расчеты готовы были по тревоге занять свои места у орудий.

- Если дежурство устанавливалось по положению №2, то орудие зачехлялось?

- Нет, орудия не зачехлялись, расчеты шли отдыхать или заниматься чем-нибудь другим, а у орудий выставлялся часовой.

- Часовой выставлялся у каждого орудия?

- Нет, выставлялся один часовой на всю батарею. Он просто ходил по батарее, как сторож.

- Где на позиции хранились ваши карабины?

- В пирамидах хранились, а пирамиды стояли в землянках, в которых мы жили. Мы оружие постоянно не носили, потому что если носить постоянно, то карабин ремнем натирал плечо.

- Кроме стрелкового оружия на батарее были гранаты?

- Нет, не было. Не выдавали их нам.

- Противогаз постоянно носили?

- Ой, постоянно при себе его носили.

- Кого-нибудь из своих командиров помните?

- Про командира артиллерийского взвода лейтенанта Ивчатова я уже рассказывал. Был еще один командир взвода лейтенант Федоров, ленинградец, он своих родных потерял в блокадном Ленинграде. Командиром батареи был старший лейтенант Попов, ростовчанин.

- К вам приходили в качестве пополнения новобранцы из Средней Азии?

- Нет, таких не было у нас. И из числа бывших заключенных у нас тоже никого не было. Наша дивизия была на особом положении, поэтому к нам такой контингент не присылали, только проверенных людей. У нас командир дивизии был с грузинской фамилией Накашидзе, а первой гвардейской дивизией командовал грузин Кикнадзе, вот Сталин этого грузина при себе держал. Нас, 89-ю дивизию, шуровали туда-сюда, а Кикнадзе постоянно под Москвой стоял со своей дивизией.

- Куда направляли вашу дивизию?

- Нас периодически отправляли в действующую армию сопровождать армейские эшелоны. Первая командировка была в Белоруссию на станцию Лида, как сейчас помню.

- Вас снимали с позиций со своими орудиями и грузили на эшелоны? Или на эшелонах уже были установлены орудия и к ним просто придавался ваш расчет?

- Было и так, и так. Но часто было так, что, когда нас привозили, то на эшелоне уже, как правило, стояли орудия. Все расчеты зенитных орудий на эшелоне были из нашего полка.

- Что перевозилось в тех эшелонах, которые вы сопровождали?

- Разные грузы, в основном вооружение. Однажды даже танки пришлось охранять. А обычно орудия везли и личный состав в теплушках.

- Сколько зенитных орудий было в составе эшелона и где они располагались?

- Одна пушка была впереди состава, а вторая позади.

В феврале - марте 1945-го года мы стали уже сопровождать эшелоны в направлении Кенигсберга. Было несколько случаев, когда при необходимости командование Третьего Белорусского фронта использовало наши орудия в боевых операциях. Например, когда уже окружили немецкий гарнизон Кенигсберга, нас продвинули немного вперед, к побережью Балтийского моря, в направлении городов Пиллау и Раушен. Мы тогда двумя эшелонами туда прибыли, на которых разместилась вся наша батарея.

г. Красногорск, 1945 год

- Вас сгрузили с эшелона и передали действующей армии?

- Нет, нас не сгружали с платформы, просто в тот раз по железной дороге подогнали эшелон поближе к берегу и разместили на путях. Вот там мы постреляли много, снарядов не жалели! Кенигсбергская группировка была окружена и немцам надо было как-то ей помогать. По суше никак не помочь было, потому что мы город взяли в крепкое кольцо. Поэтому они помогали своей окруженной группировке самолетами через Балтику, а нам много приходилось бить по этим самолетам. Кроме нас там стояли и другие орудия, побольше калибром, которые таскал американский тяжеловоз «Студебеккер».

Запомнился случай, когда мы сбили немецкий самолет. Не могу сказать, что это именно мы сбили его, поскольку огонь вели несколько батарей. Мы наблюдали, как сбитый немецкий летчик спускался на парашюте. Парашютист приземлился километрах в трех от нас. Мы сначала смотрели, наблюдали за ним, а потом опять вернулись к своим орудиям.

Потом вдруг видим – ведут этого немецкого офицера наши «краснопогонники», как мы называли войска НКВД. Терпеть мы их не могли, этих НКВДшников! Подводят они, значит, этого сбитого летчика и говорят нам: «Смотрите, кого вы сбили!», а он идет мимо нас, одна нога в ботинке, а другая в какие-то тряпки замотана. А был еще конец февраля, снега много лежало. На голове у него никакого головного убора не было, зато на груди наград много висело, крестов разных. А мы стоим у своего орудия на железнодорожной платформе, смотрим на этого летчика. НКВДшник спрашивает: «Посмотрели?», затем толкнул его в спину и повел куда-то дальше. Мы только успели ему вслед крикнуть: «Ты смотри, его только не расстреляй!» Вот не любили мы эти войска НКВД за то, что для них не составляло труда пристрелить без суда и следствия не только пленного немца, но и кого-нибудь из наших солдат.

Однажды офицер-НКВДшник меня почти до слез довел. Получил я как-то письмо от своего батьки. Он там уже к Берлину подходит, а мы все около Кенигсберга крутимся. Батька писал в своем письме, что, когда к ним пополнение приходит, он выходит и громко спрашивает у них: «Нет ли среди вас горьковчан?» Все надеялся, вдруг меня среди них встретит. Я прочитал своим ребятам это письмо и через день меня к себе вызывает чекист: «Ты что, сбежать хотел?» Я не понял, в чем дело, а он опять нажимает: «Ты что там ребятам рассказывал про то, что отец твой тебя ждет?» - «Ну да, было такое», - «Так ты сбежать хотел к своему отцу?» Привязался он ко мне: «сбежать» до «сбежать». Аж до слез довел своим допросом. Потом, правда, видно и самому ему это надоело, сказал мне: «Ладно, иди».

Еще один случай запомнился. Стоим на станции около Пиллау со своими орудиями и мимо нас ведут военнопленных, человек двадцать – тридцать. А все пленные солдаты такие же молодые пацаны, как и мы. Кричат радостно: «Гитлер капут! Гитлер капут!», видно рады были, что война для них закончилась. Я немного знал по-немецки и кричу им: «Вифль яре альт?», мол, «Сколько лет вам?» А они мне в ответ кричат: «Зексцеен, зибцеен», «Шестнадцать, семнадцать». Мне даже после войны довелось по-немецки пообщаться с одним из их бывших вояк. Они сюда, к нам в Волгоград, приезжали, поднимались на Мамаев Курган, посещали музей-панораму «Сталинградская битва». И, когда я оказался на встрече с ними, я даже прочел на немецком языке стихотворение, чем очень удивил своих бывших противников.

Через какое-то время мы стали замерзать на своей железнодорожной платформе и попросили, чтобы нас отвели куда-нибудь в помещение погреться. Нас отвели в бывшую немецкую землянку. Когда мы туда вошли, то просто были поражены ее размерами и удобством: там даже зеркало висело на стене. Вот как хорошо жили немецкие офицеры! А наши по-быстренькому ямку выроют себе, лапами ее накроют еловыми и живут в таких условиях, не жалуются.

- Сколько рейсов с эшелонами вам довелось сделать?

- Точное число я не скажу, но порядочно. Под Кенигсбергом мы и закончили, дальше уже нас не отправляли.

- Какой боекомплект вы брали с собой на сопровождение эшелонов?

- Мы ящики со снарядами сами не грузили, грузили другие люди, поэтому я точно сказать не могу. Но снарядов давали нам вдоволь: нетронутые ящики порой оставались стоять на платформе по возвращению.

- Где размещался расчет во время следования эшелона?

- Прямо на платформе, при орудии, мы и жили. Что-то типа колпака одевалось на часть платформы, и мы под этим колпаком размещались. Там же, под этим укрытием хранились и ящики со снарядами.

- Чем питались во время пути?

- Сухим пайком, он у нас хороший был. В него обычно входили американские продукты, которыми нам помогали союзники: консервы мясные, лярд – сало топленое. Мы этот лярд как сливочное масло мазали на сухари и ели.

- Когда вы вели активный огонь в районе Кенигсберга и на балтийском побережье, вам боекомплект пополняли или вы использовали только те снаряды, что привезли с собой?

- Нам хватало пострелять и своего боекомплекта.

- Девчонки-дальномерщицы ездили с вами сопровождать эшелоны или вы обходились одним только расчетом?

- Нет, дальномерщицы с нами тоже ездили. У нас тогда уже были 37-миллиметровые орудия, поэтому никакие ПУАЗО не использовались, только ручные дальномеры.

- Пока вы стояли под Кенигсбергом, были у вас какие-нибудь контакты с местным населением?

- Нет. Подъехали как-то на станцию, остановились, смотрим, толпа каких-то людей собирается, все шумят. Подходим поближе, а навстречу нам идет один наш солдат и говорит: «Гонял сейчас эту толпу гражданских», - «А что они хотели?» - «Да они копали ямы и барахло свое пытались в них спрятать». Видимо эти немцы уже догадывались, что их оттуда будут выселять и надеялись, что, если вернутся сюда опять, то смогут найти свое имущество.

- Трофеи какие-нибудь привезли оттуда, из-под Кенигсберга?

- Нет, не брал я там ничего для себя. Вот только зачем-то с земли зачерпнул пригоршню стреляных немецких гильз и положил себе в карман. Вот и все мои трофеи. Кстати, одна из этих гильз от немецкой винтовки до сих пор со мной, как талисман, в кармане кителя лежит. Как родную храню ее, чищу до блеска постоянно.

Весной 1945-го года у нас из трех дивизий сделали одну: 59-я, 89-я вошли в состав 1-й гвардейской дивизии. Старшие возраста моментально уволили, самыми старшими в дивизии стали бойцы 1924-го года рождения. А у меня к тому времени было звание «младший сержант», поскольку я закончил курсы младших командиров. Наша дивизия была вооружена 37-миллиметровыми пушками и называлась «малой зенитной артиллерией», а у 1-й гвардейской на вооружении стояли 85-миллиметровые орудия и она считалась «средним калибром». Штаб вновь сформированной дивизии разместили в подмосковном Митино, а наш полк отправили на станцию Павшино, недалеко от Тушино, предварительно заменив наши орудия на 85-миллиметровые. Наши 37-миллиметровые пушки летом были сданы куда-то в арсенал. Вот так началась моя служба в мирное время в этом полку. Образования у меня было девять классов, что было редкостью в то время, в основном были с семиклассным образованием, да еще и погоны я носил сержантские, поэтому меня сразу же забрали в штаб полка.

- В апреле 1945-го года в вашей дивизии была сформирована колонна для участия в первомайском параде на Красной площади. Вы принимали участие в этом параде?

- А как же, принимал. Только не в этом, не в первомайском, а в Параде Победы 24 июня 1945-го года.

- Расскажите, как проходила подготовка к этому параду.

- Когда у нас из трех дивизий сделали одну и уволили все старшие возраста, нас, молодежь отобрали в количестве ста человек из дивизии для участия в параде и начались тренировки. Мы по Красной площади должны были ехать в кузове машины, к которой была прицеплена 37-миллиметровая пушка. В кузов нас рассадили на поперечные скамейки, по двенадцать человек в каждую машину, а в кабине, кроме водителя сидел еще и офицер.

- Машина какой марки была?

- «Студер». Отличная машина, между прочим!

- Когда проходили тренировки?

- Только по ночам, в районе Бородинского моста через Москва-реку и того места, где сейчас стоит здание Министерства иностранных дел. Ездили всю ночь туда – сюда. Темно, Москва освещение не включает, и мы по этой темноте катаемся.

- Фары машинам не разрешалось включать?

- Нет, ездили без включенных фар.

- Долго вас тренировали?

- Да как сказать. Вечером вывезут на тренировку, а утром, часа в четыре, обратно в казарму отвозят. И так дней двадцать, наверное. Как только наверху решили провести парад, так нас сразу начали тренировать. Мой отец в это время уже домой вернулся и знал, что я буду участвовать в Параде Победы, мы с ним успели списаться. Он мне в письме написал: «Ты там и за меня пройдись по Красной площади».

- На Параде Победы использовалось обмундирование нового образца. Вам эти кителя шили индивидуально?

- В новые кителя была одета только пехота, а мы ведь артиллеристы, мы сидели в машинах в обмундировании старого образца, но зато офицерском. На гимнастерках у нас были кармашки, а штаны были уже без солдатских наколенников, выглядевших словно заплаты, и тоже с двумя карманчиками. Ну и в сапоги все были обуты.

- Хромовые?

- Нееет, кирзовые.

- Перед парадом Вы проходили какие-нибудь проверки?

- На время подготовки к параду нас расположили в каких-то казармах с двухэтажными деревянными нарами. Мне досталось место на верхнем ярусе. А на чем спали? С госпиталей собрали все шинели, расстелили на нарах, и вот на этих шинелях мы и спали, подстелив под голову подушку, набитую соломой. Ночью нас гоняют туда – сюда, утром нас привозят, кормят завтраком, и мы отправляемся спать. А вечером, после ужина, снова отправляемся на тренировку.

- Из госпиталей в этих шинелях никаких вшей вам не привезли?

- Нет, все нормально было. Правда, много шинелей было в кровяных пятнах. Вот однажды один из наших солдат встает после сна и говорит: «Лежу я и чувствую, что-то у меня бок болит, на чем-то жестком лежу. Запустил руку в карман шинели, на которой лежал, а там вот что - целая обойма лежала, пять боевых патронов». Ну и показал всем, кто рядом был, эту обойму. Кто-то из этих ребят моментально донес об этом, и парня этого сразу убрали из нашего парадного расчета. Вот какие попадались сволочи! Сразу доносили! Парень просто по простоте душевной рассказал, а его сразу исключили из тренировки.

- Во время парада у вас на голове пилотки были или фуражки?

- Пилотки.

- Как-то их закрепляли на голове, чтобы ненароком, во время движения, не сдуло ветром?

- Нет, все нормально было, они и так хорошо на голове сидели. Мы-то хоть в пилотках были, а бериевские войска вообще в касках по площади шли. Это же бериевские войска знамена к подножью Мавзолея бросали, не простые солдаты. Солдаты – фронтовики просто шагали в коробках, с орденами и медалями на груди.

Когда нас вывезли уже на сам парад, мы сначала стояли позади гостиницы «Москва», у американского или английского посольства. Привезли нас рано, перед выездом всех покормили хорошо. Стояли в ожидании начала парада долго, всем уже по малой нужде охота. Пытались под машину сходить, так нас офицеры гонять начали. А куда же тогда? Мы тогда договорились с охраной этого посольства и нам разрешили заходить к ним в туалет. Охранник на входе нас пропускал, мы быстренько делали свои дела и бежали обратно.

А потом начался дождик. Вскоре мы услышали издалека голос Жукова, который здоровался с войсками и ответное приветствие тех, с кем он здоровался. Начал он от собора здороваться и это звучное эхо все приближалось к нам и приближалось. Только и слышно было: «Ура! Ура! Ура!» Проехал Жуков на своем белом коне до Исторического музея и затем завернул к нам. Подъехали к нашей колонне вместе с Рокоссовским, мы тоже с ними поздоровались.

Потом нам дали команду на движение. А дождь полил все сильнее. Мы, пока стояли в ожидании, все промокли насквозь, поэтому проезжали мимо Мавзолея уже мокрые и замерзшие.

- Во время движения на трибуну Мавзолея разрешалось смотреть?

- А как же! Мы же, когда проезжали, держали равнение направо, поэтому нам было видно хорошо тех, кто стоял в это время на трибуне. Первым, из-за своих усов, бросился в глаза Буденный. Ну и остальных тоже успели немного рассмотреть.

Потом, когда уже после Красной площади поехали по Васильевскому спуску, нас москвичи забросали цветами. Ой, сколько народу там собралось! Дождь идет, они все тоже, как и мы, мокрые стоят, но с цветами. Когда мы приехали в казарму, у нас в машине полный кузов цветов был. По прибытию нас сразу отправили на обед, а потом сказали: «Товарищ Сталин разрешил по сто грамм выпить». Ну, а где сто грамм, там и двести. Вот так для меня закончилось участие в Параде Победы.

Колотушкин А.И. 2019 год