Столяров Ефим Абрамович

Представьтесь, пожалуйста, Вашим читателям.

Меня зовут Ефим Абрамович Столяров. Я родился 28 июня 1924 года в городе Зиновьевске [с 1775 г. по 1924 г. - г.Елисаветград, с 1924 г. по 1934 г. - г.Зиновьевск, с 1934 г. по 1939 г. - г.Кирово, с 1939 г. по 2016 г. - г.Кировоград, с 2016 г. - г.Кропивницкий – Б.Г.]. Я-единственный ребёнок в семье Абрама Моисеевича Столярова и Ривы Хаимовны Столяровой, урождённой Пробер.

Расскажите, пожалуйста, подробнее о Ваших родителях.

Мой папа, Абрам Моисеевич Столяров, по документам 1892 года рождения, но на самом деле он родился в 1890 году, это он мне сам рассказывал.

А с какой целью он изменил год рождения?

Не он, он ничего не менял. Это когда он родился, а он был седьмой или восьмой ребёнок в семье и первый мальчик, а до этого рождались только девочки, родители решили-ну, там, ему в армию идти,- и они решили: "Хай дытына ростэ!". [Укр. – Пусть ребёнок растёт! – Б.Г.]. Были умные родители, я дедушку не застал, а бабушка Соня приезжала к нам в Харьков в 1930 году, так вся софа была заставлена мацой.

В 1913 году папу призвали в армию. Был он сильный, крепкий и попал служить в 10-й гренадёрский Малороссийский имени генерал-фельдмаршала графа Румянцева-Задунайского полк. В этом полку папа встретил Первую Мировую войну. Воевал он храбро, был награждён Георгиевским крестом 4-й степени. Папа рассказывал, что на еврейские праздники его всегда отпускали, даже когда он был на фронте (в ближайшую местную еврейскую общину). В 1916 году их полурота сдалась в плен к немцам. Ими командовал, кажется, большевик-вот он их всех и сдал.

В плену папа работал у бауэра-хозяина фермы. Тот обходился с папой хорошо, сажал за стол справа от себя напротив своей дочери, после войны предлагал у него остаться, но папа вернулся домой, когда в Германии началась революция (ноябрь 1918 г.). К тому времени два его младших брата погибли в ходе Гражданской войны, и он пошёл воевать в Красную Армию, в десантную команду бронепоезда №75 [по другим сведениям - №15] имени лейтенанта Шмидта. Папа вспоминал, что им из Москвы прислали один орден Красного Знамени, и они голосованием отдали орден командиру бронепоезда [в литературе отмечается, что в команде бронепоезда №15 [№75] имени лейтенанта Шмидта награждения орденом производились 41 раз; возможно, на этот раз наградили командира прикреплённой к бронепоезду пехоты – Б.Г.] Примерно в 1960 году в партийном архиве папина фамилия обнаружилась в письме на имя Ленина по поводу этого голосования. В 1967 году, к пятидесятой годовщине Октябрьской Революции, папу наградили за участие в Гражданской войне медалью "За боевые заслуги".

В 1934 году папа один поехал в Биробиджан [в Еврейскую Автономную Область - Б.Г.]. Он вырос на земле, ему там понравилось. Перед этим он прошёл курс, ему там подарили чемодан инструментов. Он писал маме, чтобы она со мной ехала туда, что там дадут землю, но мама сказала, что из Харькова никуда не поедет. В 1936 году папа с цингой и без зубов вернулся в Харьков.

Папа умер 31 декабря 1980 года, в возрасте 90 лет. Он был малограмотным, но очень мудрым человеком, в Коммунистическую партию он никогда не вступал и дома политических разговоров не вёл.

Моя мама, Рива Хаимовна Пробер, 1898 года рождения, была белошвейкой. Шить она умела буквально все. Когда мама начала работать с папиными сёстрами, те говорили, что она у них работу отнимает, к ней заказчики валом валили. Мама работала на швейной фабрике имени Тинякова, была ударницей, но стала инвалидом труда в возрасте примерно 32 лет. Она была женщина малограмотная, но очень умная. Мама была женщина верующая, она соблюдала все праздники, особенно Судный день. В Судный день она постилась целый день; готовила нам с папой пищу, а сама уходила к старшей папиной сестре тёте Фире и там постилась. Потом она приходила домой после поста, и мы с папой кормили её в четыре руки. После её смерти в 1957 году я в память о ней взял на себя соблюдение поста Судного дня и соблюдал его и в СССР, и здесь, в Израиле, пока не перевалило количество принимаемых пилюль через определённое число.

Здесь уместно будет сказать, что в те годы еврейская жизнь в Харькове продолжалась даже и в тех районах, где евреев жило относительно мало. Поблизости на улице Плехановской была синагога. В праздник Симхас Тойре мы с папой приходили в синагогу; папа поднимал меня на руки, и я целовал свиток Торы.

Как Вы оказались в Харькове?

В Харькове уже жила старшая сестра матери - Маня. К слову, у папы в Харькове украли все документы, в том числе свидетельствующие об его участии в Первой Мировой и в Гражданской войне, но он относился к этому спокойно, мама больше переживала. В Кировограде он от имени советской власти занимался переводом цыган для жизни из табора в нормальные условия. И в Харькове он делал то же, и уже были в Харькове два таких табора. Когда я пошёл в школу, я встретил в своём классе одного из таких цыган, уже оседлых, помню его имя - Виктор Зозуля.

Вы помните Голодомор в Харькове?

Очень хорошо помню. Я даже расскажу один случай. Тогда появился коммерческий хлеб, но стоять в очереди нужно было очень долго: 3-5 часов. Стоил он, кажется, 8 копеек за килограмм. И вот отстоял я тогда в магазине Жевержеева на Плехановской (магазин, харьковчанам известный) три или четыре часа, я не помню, и, когда я достоялся в очереди, хлеб передо мной закончился, остались только обрезки. Тогда женщина, продававшая хлеб, собрала эти обрезки, там набрался один килограмм. Она вытащила у меня рубашечку из брюк, высыпала в подол этот килограмм остатков, и я побежал домой на Полевую. Пробегаю один квартал, второй, третий поворачиваю к нашему дому №86, мы там потом в 1941 году рыли окопы, прятались, прибежал домой, и папа меня спрашивает: "Ну что, сынок, купил хлеба?" Я кричу: "Купил, купил!", и вываливаю на стол хлеб из подола, а там только два кусочка. Я пока бежал домой, брал из подола кусочки, а они маленькие, я бежал и кушал. Папа спросил: "Сыночек, ты сам съел?". Я ответил, что сам, и он сказал:" Ну, на здоровье".

Куда Вы пошли учиться?

Я пошёл учиться в украинскую школу №46. Мы на улице была единственная еврейская семья, и я говорил по-украински. До войны мои родители дома говорили на идиш, но, когда мы выходили на улицу, я просил их не говорить на идиш, чтобы соседи не думали, что мы их осуждаем. В школе я окончательно стал Ефимом. Дело в том, что при рождении меня назвали Хаимом в память маминого отца, но дома никто меня так не называл, все звали только Фимой. Как говорят по-украински: "Имъя Хаим було мэни нэ до вподобы!" [Имя Хаим мне не нравилось - Б.Г.] В первый день в школе меня три раза звала учительница: "Хаим Столяров!", а я не реагирую. Тогда она на меня в упор смотрит и говорит: "Хаим Столяров, ты можешь встать, мальчик? Как тебя зовут?". Я встал и ответил: "Фимочка!" Позже, при получении паспорта, я в анкете переправил украинское "Хаим" на "Юхым" – русское "Ефим".

Почему Вы решили пойти учиться в Артиллерийскую спецшколу?

Я был болезненный ребёнок, хилый, слабый. На углу переулка, где был мой дом собиралась компания - 5-6 детей моего возраста, может чуть старше – они ко мне приставали. Я не думаю, что это был антисемитизм, мне слово "жид" никто не кричал, я не помню, просто приставали. Когда шли взрослые мужчины, я, если видел, что идёт приличный человек, просил: "Дядя, дайте мне руку!". И они ко мне не приставали. А один раз они погнались за мной, но тут они бросились врассыпную. Оказывается, сзади шёл мой папа; он догнал кого-то из пацанов, потом собрал всю компанию и сказал (а он был сильный, как Геркулес): " Если кто этого мальчика тронет, я его разорву." И так пацаны от меня отстали. А потом я вдруг почувствовал силу, перестал в школе бояться, начал заниматься спортом на стадионе "Металлист", там были кружки.

В нашу школу приходили агитировать, три человека в форме. Кроме того, меня ещё подталкивал приятель Илья Лебедь; его мама преподавала в 14-й спецшколе математику. И, конечно, на меня большое влияние оказали отец и дядя Лёня – Пробер Иосиф Хаимович, 1902 года рождения, типографский рабочий, коммунист с 1922 года, он пошёл в Красную Армию добровольцем в 17 лет, с 1919 года. Дядя Лёня был убеждённый коммунист, сперва боец Первой Конной Армии, потом боец 2 Конного корпуса Г.И. Котовского, кадровый политработник [Полковой комиссар Пробер Иосиф Ефимович (Хаимович) по состоянию на 22 июня 1941 года был комиссаром Орджоникидзевского военного пехотного училища НКВД. Именно ему была направлена секретная телеграмма из Управления Наркомата о мобилизации - Б.Г.]. Помню, он говорил моей маме (своей сестре): "Рива, чего ты беспокоишься? Когда Фиме надо будет идти в армию, уже произойдёт Всемирная революция!"

Как Вас приняли в 14-ю Артиллерийскую спецшколу, как прошли первые занятия, как была организована школа, как проводилась учёба?

Из нашей 46-й украинской школы меня приняли одного. Оценки у меня были хорошие, кроме русского языка, по которому у меня была тройка. Мандатную комиссию я прошёл легко, я написал, какие заслуги были у моего папы, мама у меня работала на фабрике имени Тинякова. Меня приняли в школу и выдали обмундирование. Я его завернул в плащ-палатку и принёс домой. Там было два комплекта формы, кителя, темно-синие брюки навыпуск с красным кантом, ботинки такие хорошие, сапоги для лета, шинель. Мама, как увидела шинель, сказала: "Фимочка, мы что, тебе пальто не можем купить?"

В нашей спецшколе было 500 учеников. Школа была – дивизион, делилась на три батареи: первая батарея – 10 класс, вторая батарея – 9 класс, третья батарея – 8 класс. Батарея делилась на взводы, взвод – на отделения. У меня на фотографии на петлицах по два треугольника – это командир отделения [в соответствии со знаками различия РККА по 1940 год - Б.Г.]. Только через полгода меня из командиров отделения сняли, потому, что я русский язык плохо знал. Я просто не знал многих слов. Например, на естествознании спрашивают меня: "Какая основная часть скелета живых существ?" Я отвечаю по-украински: "Хрэбтына!". "А по-русски?"- " Хребёт!". Ну, потом я русский выучил. Точные предметы у меня шли хорошо, у меня была хорошая память.

Нас учили лучшие преподаватели города. Математике нас учила Житомирская, мать моего приятеля Ильи Лебедя, физику преподавал Голубов В.М.- еврей по национальности, строевую подготовку вёл капитан Моргун - бывший фельдфебель в царской армии. Комиссаром школы был батальонный комиссар Перевозчиков, начальником школы-капитан Касвинов А.П.

Учебный год мы начали с того, что поехали в лагеря на два месяца [по данным из других источников – на 45 дней – Б.Г.]. Кормили нас там так, что мы не могли всё съесть: большие куски сала, полные тарелки каши. Мы были пацанами, перестреливались со стола на стол газировкой из бутылок. Ну и конечно, строевая подготовка. Нас учил Моргун, и учил хорошо. Подготовили нас отлично. Тогда два раза в год были военные парады – на 7 ноября и на 1 мая. Мы участвовали в параде: наша 14 спецшкола, мы учились в здании на Фейербаха №8, и 15 спецшкола-они были на Малопанасовской, возле вокзала ЮЖД. В нашей 14 спецшколе учились харьковчане, а в 15-те, кто жили пригородах-с поезда сразу на занятия.

Так вот, мы участвовали в параде на 7 ноября 1940 года. В этот день был небольшой дождь, и мамы, у кого были галоши, заставили спецов надеть галоши. [Все выпускники спецшкол во всей мемуарной литературе-безразлично, авиационных, артиллерийских, морских-называют себя спецами. - Б.Г.] Прошли мы отлично, нам аплодировали, но после парада перед нами выступил генерал-лейтенант, не помню его фамилии. Он нас поздравил с праздником и отличным прохождением, а в конце сказал: "На войну в галошах не ходят!"

Фотографию нашего взвода сохранил Абрам Галантер. Когда мы встречались после войны, мы пришли с наградами, а он без. Потом выяснилось, что он тоже награждён. Абрам был тяжело ранен, ему перебило руки и ноги, был потерян глаз. Абрам Галантер умер уже здесь в Израиле.

Учили нас серьёзно. Правда, орудия, которые были в школе, были старые, времён Гражданской войны. По окончании школы мы имели право поступать в любое военное училище СССР, не только в артиллерийское. А если бы мы хотели поступать в академию, то нас сразу бы принимали на 2-й курс; на первом курсе учат уставы, а мы это уже всё знали. Но я не знаю никого, кто бы сразу поступал в академию, все шли в артиллерийские училища.

Набор в наше училище шёл сразу во все батареи. Три года проучились из набора 1940 года третья и вторая батарея, а из первой батареи забирали в армию, как подходил год призыва. Из 15 спецшколы Герой Советского Союза Борис Тасуй проучился только год. [Тасуй Борис Терентьевич (1921-1943), в 1939 году учился 1 год в 15 артспецшколе, г. Харьков, призван в РККА, в 1940-1941 гг. учился в Харьковском танковом училище, на фронте с 1942 года, удостоен звания Героя Советского Союза посмертно - Б.Г.].

На фотографии 1940 года 8 взвод III батареи 14-й Харьковской артиллерийской спецшколы. Сидят слева направо: Любомирский В., Катунин М., Романенко, Хиль Д., Гуревич М., Майковская Ф.Л.-командир взвода, преподаватель географии, Касвинов А.П.-капитан, начальник школы, Перевозчиков-батальонный комиссар, комиссар школы, Пономаренко-преподаватель, Ластик В., Галантер А., Крастошевский Г., Шульман Г., Левченко В. Стоят первый ряд слева направо: Бойко Е., Бабенко А.М., Венделанд А.М., Беспрозванный, Цимбалюк К., Полищук А., Столяров Е., Шарко, Свердляковский А., Предславич В.,Райкес М., Навальный Л., Каценельсон А. Стоят второй ряд слева направо: Попов, неизвестный, Кошман, Кучеренко, Киреев А., Кравченко В. На фотографии отсутствуют спецы Караван Л., Иофис В., Кояков В., Шойхет А., Шелестов В. Из тех, кто упомянут выше, погибли на фронте: Любомирский, Катунин, Перевозчиков, Ластик, Венделянд, Кояков, Шойхет, Шелестов. Начальник спецшколы капитан Касвинов умер в 1942 г. в г. Актюбинске, куда мы были эвакуированы.

Мы ходили в военной форме, но относились к Наркомату просвещения УССР. Помню, в январе 1941 года я поехал в Кировоград навестить родных. Был я в шинели и в фуражке. Меня на улице Кировограда остановил военный патруль за нарушение формы одежды и отвёл в комендатуру на гауптвахту. Там меня заставили маршировать. Маршировал я минут 15, затем они по документам разобрались, кто я, и меня отпустили.

Было ли у Вас перед 22 июня 1941 года ощущение надвигающейся войны?

Никакого такого ощущения лично у меня не было. Тем более, что дядя Лёня (полковой комиссар Пробер Иосиф Ефимович) сказал маме: "Рива, когда ему надо будет идти в армию, уже будет Всемирная революция." Я только знал, что некоторых, кому исполнилось 18 лет, в том числе из нашей спецшколы, забрали в армию.

Чем Вам лично запомнился день 22 июня 1941 года?

В этот день, в воскресенье, в 12 часов мы прослушали сообщение, что началась война. У нас в гостях был Лёва, сын моей тёти Фиры. В этот же день пришёл прощаться мой двоюродный брат Фима Берчанский, он уходил поступать в Орджоникидзевское училище связи; мама его очень любила, я даже приревновал (Фима - Хаим Соломонович Берчанский, 1921 г.р., связист, ранен под Миллерово, последнее письмо было из Севастополя, пропал без вести с 1943 г.). Да, мы в тот день кричали, что завтра наши войска будут чуть ли уже не под Берлином.

На следующий день, в понедельник 23 июня 1941 года, я и мой двоюродный брат Юдка пошли в райвоенкомат и стали требовать отправить нас на фронт. Оба мы были несовершеннолетние, 1924 года рождения. Я заявил, что умею стрелять из пушки, а Юдка, который работал на танковом заводе (где выпускали Т-34) заявил, что умеет водить танк. Дайте нам командира, и мы всех врагов победим.

Военком-капитан, был умный, он посмотрел на нас и сказал мне, чтобы я шёл доучиваться, поскольку РККА нужны грамотные командиры, а Юдке он сказал, чтобы тот не опоздал на смену на танковый завод, а то его арестуют за прогул (Юдка - Юрий Соломонович Берчанский, 1924 г.р., механик-водитель танка, на фронте с сентября 1941 года, в августе 1944 года с ранением в голову попал в медсанбат, дальнейшая судьба неизвестна).

Как дальше проходила Ваша учёба в Харькове?

23 июня мы пришли в нашу спецшколу, и нам приказали готовиться к лагерям. 3 июля спецы с песней шли пешком от Фейербаха №8 на железнодорожную станцию Харьков-Балашова, чтобы отправляться в лагеря, а тут как раз по радио выступал Сталин. Приехали мы в лагеря, Малиновка, Чугуев, там с нами было ещё танковое училище. Но пробыли там недолго, всего три недели, нас вернули в Харьков и отправили на танкоремонтный завод, за Благовещенским базаром (так в Харькове называют Центральный рынок, по имени рядом находящегося Благовещенского собора). И тут с нами произошёл страшный случай.

На второй или третий день мы открыли танки, пришедшие для ремонта, и в одном из танков увидели останки нашего, советского танкиста. Мы думали, что война - это игрушка, а это смерть, смерть и смерть. Я этого убитого лично видел, и это на меня произвело ужасное впечатление. Так получилось, что первый убитый, которого я видел на войне, был не немец, а наш. Я об этом обычно почти никому не рассказываю.

Нас оттуда моментально убрали и направили нас рыть контрэскарпы в посёлок Репки Богодуховского района Харьковской области. Рыли мы до кровавых мозолей на руках. И тут произошло событие, о котором я всегда рассказываю. Было это 3 августа 1941 года. Правда, когда его описывают, часто врут. Я в последний раз рассердился и сказал корреспонденту: "Кто Вам дал право менять то, о чём я Вам говорил!" Написали, что мы были в патруле. Какой патруль!

Жара, мы копаем полуголые, в одних трусах, мы с Женей Потаповым крайние левые, рядом ставок небольшой (пруд по-украински). Вдруг в небе появляется одиночный двухмоторный немецкий самолёт и нагло прёт в сторону Харькова (Юнкерс-88). Он так спокойно летит, и вдруг над ним появляются и вьются три "Чайки" (истребитель-биплан И-153). Немец отплёвывается огнём из пулемётов, вроде ничего с ним не происходит, но внезапно у немца отваливается крыло, а потом мотор.

В небе появляются четыре точки, у трёх раскрываются парашюты, и одного парашютиста несёт прямо в нашу сторону. Мы с Женей подбежали, немец был в комбинезоне, под комбинезоном был хороший вязаный свитер, на комбинезоне лента Железного Креста 2 класса, перстень за Испанию на руке и Мёртвая голова. Я подбежал чуть раньше, выхватил пистолет "Вальтер" из кобуры у лётчика на поясе (на спине). В руках у немца был "Парабеллум", и он бы нас убил, но на шее у немца была рваная рана и текла кровь. Лётчик кричал: "Вассер, вассер!" И тут подскакал на лошади без седла, условно скажем, колхозник; в руках у колхозника было ведро с водой. У нас уже командиром взвода был офицер, лейтенант, кажется. Он потребовал, чтобы я ему отдал пистолет, я отдал.

Тут подъехали три лётчика с "Чаек". У каждого на гимнастёрке был орден Красной Звезды. Потом приехал генерал-майор артиллерии на Эмке; он убеждал нас, что немца сбили его зенитчики. Ещё одного члена экипажа удалось задержать, третий отстреливался и был убит милиционером, у четвёртого не раскрылся парашют. Этот Юнкерс-88 был первым самолётом, сбитым в Харьковской области, его остатки потом выставили на площади Дзержинского (центральная площадь Харькова).

Мы выполнили нормы по копке контрэскарпов и разъехались по домам. В конце августа мы вернулись в Харьков. На следующий день после возвращения я пошёл в школу пешком от дома на Полевой по Плехановской и по дороге встретил своего дядю Наума. Был тёплый день, дядя был в красивой рубашке с короткими рукавами. Он сказал: "Фимочка, я ухожу в армию, помни, что у тебя есть братик и сестричка" (Пробер Наум Ефимович (Хаимович), 1905 г.р., техник-интендант 2-го ранга, призван в РККА в августе 1941 года, пропал без вести в октябре 1942 г.). Пришёл я в свою спецшколу, зашёл в класс своего 8-го взвода и увидел спящих в классе хлопцев. Оказалось, что они из 13 Киевской артиллерийской спецшколы [Киев был взят нацистами 19 сентября 1941 года - Б.Г.]. Ребята рассказали, что в Харьков их прислал Дарменко Н.К., начальник 13 спецшколы, он им сказал: "Езжайте к Касвинову, он вас примет."

Как проходила эвакуация? В книге Вашего старшего товарища по спецшколе Ефима Райгородецкого приводится распоряжение Наркома просвещения УССР, где указано, что школе должны были предоставить 14 пассажирских и 3 товарных крытых вагона.

Вообще-то расписано все было очень хорошо. Мы знали, что должны были ехать в Актюбинск. Мы начали собирать библиотеку училища, у нас была прекрасная библиотека, там были, например, прекрасно изданные тома, посвящённые земельной реформе 1861 года. Там были большие тома сочинений Вальтер Скотта, которого я до сих пор люблю читать, 1916 года издания, я взял два тома, потом в Актюбинске они, конечно, пропали. Потом нам объявили, что мы должны принести из дому, если у кого есть, дробовики или холодное оружие-палаши, штыки, тесаки; нам объяснили, что в случае, если мы попадём в окружение и не сможем вырваться, то мы уйдём в леса и образуем партизанский отряд.

Никаких вагонов специальных нам никто не подавал. Мы сели на поезд и поехали в Сталинград. Туда мы ехали двое или трое суток. По дороге поезд четыре раза бомбили. При налёте авиации полагалось выскакивать из вагонов и прятаться в поле возле поезда, но мы были в форме и поэтому из вагонов не выходили. Если бы немецкие лётчики увидели нас в форме возле состава, они бы подумали, что поезд воинский, и разбомбили бы состав, а нас расстреляли бы из пулемётов.

Вся моя семья эвакуировалась из Харькова порознь. Мама уехала вместе со своей сестрой Маней Берчанской, когда эвакуировали танковый завод, где работал сын Мани Юдка Берчанский. Отец уходил пешком из Харькова в последний день перед оккупацией, когда на Холодной горе (западная окраина Харькова) уже были немецкие танки.

Перед самым отъездом мама, у которой было 600 рублей, дала мне и отцу по 200 рублей, а 200 рублей оставила себе. Мама взяла с собой три чемодана вещей; в один из чемоданов она положила мою довоенную коллекцию медалей и значков. По дороге маму с её сестрой выбросили из эшелона, а чемоданы украли.

В Сталинграде мы пробыли один или два дня. Тут я потратил 100 рублей-покупал мороженое, то-сё, угощал товарищей - мы все были, как одна семья. Когда увидел, что осталось всего 100 рублей, решил, что сохраню их и отдам маме.

Нас посадили на пароход, и мы поплыли в Куйбышев. Плывём, тихо, никто не бомбит. Приплыли в Куйбышев, тут нас посадили в товарные вагоны, в которых возили солдат, и повезли в Актюбинск [ныне г. Актобе, Казахстан - Б.Г.]. В Актюбинск мы прибыли, кажется, в начале октября 1941 г., и тут выяснилось, что о нас никто ничего не знает. Собрал нас, всех учеников и преподавателей, начальник школы Касвинов и сказал: "Вот у меня есть на всех 20 тысяч рублей, будем как-то жить." Потом он пошёл в обком ВКП(б) и в облисполком и договорился, чтобы нас послали работать в колхоз в Мартукский район Актюбинской области, где мы работали, а нас за это кормили.

В этом колхозе я впервые увидел женщин в брюках. Это были молодые немки, депортированные в Казахстан из Автономной Республики немцев Поволжья. Мужчин ни одного не было, их куда-то услали.

Есть много воспоминаний о том, что к депортированным немцам относились, как к нацистам. Помните ли Вы что-нибудь подобное?

Я ничего такого не помню. Казахи, которые работали в колхозе, ничего этого не понимали, а мы относились к девушкам нормально, как к обычным советским людям.

Я не помню, сколько времени мы проработали в колхозе. Потом нас отозвали и направили строить ветку железной дороги-от основной к строящемуся Актюбинскому заводу ферросплавов [на базе эвакуированного из Запорожья завода ферросплавов - Б.Г.]. Здесь спецам впервые пришлось питаться в полевых условиях.

На обед приехали две грузовые машины, в кузове у одной были большие термоса с супом, а в другой машине были большие тазы и металлические ложки. Как мы ни усаживались вокруг тазов, больше пяти человек одновременно есть из одного таза не могли. Договорились есть пятёрками по очереди: пятеро съедают по 5 ложек, потом следующие.

Когда Вы возобновили учёбу и как она проходила?

В начале декабря 1941 года Касвинов добился, чтобы нас взяли на учёт в Наркомате просвещения Казахской ССР. Приехал какой-то генерал-лейтенант артиллерии, провёл с нами беседу. Нас прикрепили для питания к мясокомбинату, правда, ходить туда приходилось за 10 километров. Начали выдавать хлеб, килограмм в день. К этому времени в Актюбинск приехали моя мама и её сестра Маня. Так я мог им иногда давать по полбуханки - 500 грамм хлеба. Приехали также другие родственники-Тетиевские. Они жили в землянке; зимой по снегу над этой землянкой была дорога, там ходили лошади и верблюды.

Помню, когда я заболел, я пришёл 31 декабря 1941 г. в эту землянку и лёг на стол, у меня была температура до 41 градуса. Я лежал на столе и думал: "Вот я умру, а они за этим столом завтра должны будут кушать". Потом меня уложили в больницу. Это была именно больница, а не госпиталь; военных там не было, но было много больных, были и заключённые. Пока я там лежал, вокруг умерло 30 человек. Тут в Актюбинск приехал мой папа, это было начало марта 1942 года; он пришёл меня навестить, и с этого момента я стал поправляться. Папу призвали в НКВД, сперва в охрану лагеря заключённых, строивших завод ферросплавов, а потом отправили в Аральск, в оперативную группу, ловившую дезертиров.

Меня выписали из больницы со справкой, запрещавшей мочить ноги в холодной воде. Таких, как я, в спецшколе было несколько, и нас в летнем лагере на реке Илек на руках переносили через протоки.

Преподавали нам практически те же, кто и в Харькове. Пробовал у нас устроиться преподавать литературу один московский профессор, уже не помню фамилии. Он дал пробный урок, и дал его, как студентам-читал лекцию 2 академических часа. Конечно, никто ничего не понял, и все устали. Потом этого профессора мы встречали в городе-он устроился сопровождать лошадей и верблюдов, получал рабочий паек и был счастлив.

В 1942 году призывали в армию спецов 1923 года рождения. И я, дурак такой, пошёл к Касвинову и заявил, что тоже хочу идти на фронт. Как же, тётя Маня плачет, что у неё два сына на фронте, а моя мама не плачет! Касвинов, умный мужик, вызвал преподавательницу английского языка Непомнящую и приказал ей со мной побеседовать. Как раз был её урок, и у неё сын был на фронте. Он был ранен и лежал в госпитале. Она завела меня в класс, раздала всем задание, а меня взяла на задние столы и стала там беседовать. И тут впервые я услышал слова умного человека.

Говорила мне она примерно следующее: "Вот ты просишься на фронт, это патриотический порыв, и это хорошо, но ведь на фронте убивают и ранят. Ну, допустим тебя убьют - это просто. А представь, что тебя ранят или покалечат. Как ты будешь работать и кем, если у тебя нет даже среднего образования?" И так она говорила со мной примерно 35 минут, до конца урока. После этой беседы я уже к Касвинову не ходил и на фронт не просился, а продолжал учиться.

Положение в Актюбинске у нас, спецов, было хорошее - на всех танцплощадках мы, ходившие в военной форме, были первыми. Патрулей мы не боялись: мы хорошо бегали, и кроме того, мы присяги ещё не принимали, поскольку относились к Наркомату просвещения. Мы были очень дружными и могли за себя постоять при стычках с местными. При крике: "Наших бьют!"- на руки наматывались ремни с медными пряжками, и все кидались на выручку.

К сожалению, осенью 1942 года начальник нашей спецшколы Касвинов А.П. умер. Вместо него начальником школы стал завуч Семиренко. После войны он работал в Харькове, в управлении Южной железной дороги, дослужился чуть ли не до железнодорожного генерала. Семиренко очень любил спецов, он всегда помогал бывшим спецам с билетами, если его просили.

В начале 1943 года нашу спецшколу (которую теперь стали называть Актюбинская артиллерийская спецшкола №14) перевели в Газалкент, в предгорья Тянь-Шаня [в годы войны - пос. Газалкент в Южноказахстанской области Казахской ССР, ныне - город Газалкент в Узбекистане - Б.Г.]. Там было теплее, но там я, как и другие спецы, переболел малярией. Летом мы заходили под крышу в столовую; в помещении была страшная жара, мы быстро ели и выходили на улицу, чтобы охладиться. Помню, был один спец из блокадного Ленинграда, он поступил в училище уже в Газалкенте. Парня все подкармливали, а он никак не мог наесться. У него был большой раздутый живот, но остановиться и не есть он не мог.

Вы продолжили учёбу в 1-м Ленинградском артиллерийском училище, которое было эвакуировано в г. Энгельс, бывший перед войной столицей Автономной республики немцев Поволжья. В 1943 году Вы там хоть одного немца видели?

Ни одного немца в г. Энгельс в 1943 году я не видел. Но, когда мы ездили на заготовки сена для лошадей в окрестные колхозы, я там увидел, что туда на поля была проведены провода, и была какая-то техника на электричестве для каких-то работ по обработке земли. Нигде я такого раньше не видел, а под Энгельсом это было.

Как дальше проходила Ваша учёба?

Ну, как все до нас, мы были готовы уйти на фронт через полгода-война же. Проходит полгода, и нас оставляют ещё на полгода. И тогда нас перевели во 2-й дивизион, там был только один взвод, 38-й. Вогнали туда, наверное, только слабаков, которые плохо умели обращаться с лошадьми.

Помню, ещё до этого, нас послали за дровами на лошадях. Мы поехали потому, что за это еды давали побольше. Нужно было самому грузить эти бревна. Приехал я назад одним из последних, и прямо возле конюшни у меня упала лошадь, поскользнулась и упала. Я поднять её не мог. Было холодно, но вода ещё не замёрзла. А мне говорили, что, если у лошади в уши попадёт вода, то она погибнет. Я стою на коленях в воде, держу голову лошади; все проходят мимо, а мне никто не помогает. Наконец, кто-то подошёл и сразу поднял лошадь; она встала, её разгрузили, и я отвёл её на конюшню.

Конюшен в училище было 8 или 10. В одной из них стояли лошади С.М. Будённого. В Энгельс он не приезжал, но, когда училище было в Ленинграде, Будённый, приезжая в город, ездил на лошадях, и его две личные лошади стояли в конюшне училища. Эти лошади были вывезены при эвакуации. Они стояли в конюшне училища, а снаружи висела их сбруя. Однажды эту сбрую украли, и помкомвзвода заставил меня искать её по всем конюшням.

Я видел там несколько клинков с прикреплёнными у рукоятки орденами Красного Знамени-наградное оружие. Не знаю, кому это оружие принадлежало, может быть, репрессированным.

Нас перевели в 38-й взвод-меня, Ленчика Навального, Марата Либермана, Толика Хомутовского, Юрика Литуева (хотя он умел обращаться с лошадьми). Учили нас очень хорошо. Был у нас преподаватель тактики, майор, забыл его фамилию, у него были: орден Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды-все на винтах, без колодок. У него был ещё серебряный знак "Лучшему кавалеристу РККА" за 1928 год [в РККА с 1928 года существовал серебряный наградной знак "За отличную рубку" двух степеней - Б.Г.], но это он говорил, а мы этого знака не видели. Как теперь я понимаю, был он относительно молодой человек, помню, у него была молодая жена и маленький ребёнок.

Майор этот рассказывал, что до войны он и его четыре друга работали инженерами, кажется, в Челябинске. Все пятеро ушли на фронт, двое погибли, один отличился и стал генералом, другой-полковником. Майор был тяжело ранен, больше не мог воевать. Зимой 1942 года он пошёл в рейд по тылам немцев с одним дивизионом на мех. тяге, а вернулся с двумя дивизионами на конной тяге. Ему командарм разрешил на фронте вести дневник. Он нам читал из этого дневника страшные вещи; он видел, как под Ржев шёл поток машин с войсками, а оттуда-такой же поток машин с ранеными. Преподаватель этот ко мне хорошо относился, помню, он сказал: "Если меня спросят, буду рекомендовать назначить тебя командиром батареи".

Помню, наш взвод занял первое место по кроссу с оружием. Мы с Юрой Литуевым прибежали первыми, и нам сказали, чтобы мы, уже без оружия, помогли бежать последнему из взвода. Мы успели помочь сперва одному, а потом ещё одному, пока взвод окончил кросс, а потом выяснилось, что 38-й взвод оказался победителем в кроссе.

Почему нас так долго учили, я понял только в 1955 году, на сборах командиров запаса. Тогда с нами три беседы провёл приёмный сын Сталина, полковник Артём Сергеев [Сергеев Артём Фёдорович (1921-2008), приёмный сын И.В. Сталина, генерал-майор артиллерии, участник ВОВ, имел 24 ранения, первое-удар в живот штыком, закончил ВОВ подполковником, командиром артиллерийской бригады, кавалером 8 орденов - Б.Г.]. В числе прочего, он нам рассказал, что, согласно статистике, в условиях интенсивного боя средняя продолжительность жизни на войне составляет: у пехотинца-1,25 суток, у моряка-подводника-1 сутки, у артиллериста-1,5 года, а у артиллериста ИПТАП – 20 минут. В Чехословакии в 1945 году мне в этом пришлось убедиться на практике.

Осенью 1944 года набрали новое пополнение, и оно роптало, конечно. Зашёл я к ним как-то во взвод, запах стоял тяжёлый, ещё подумал: "Это же и от меня так пахло!". Они же с лошадьми работали, а мы ж уже чистенькие.

Когда и куда Вас направили на фронт?

Подошёл конец декабря, и наш взвод направили в город Озёры Московской области, в 49 учебный полк резерва офицерского состава артиллерии. Там мы пробыли три дня, а потом подогнали эшелон. Ну, мы, харьковчане, конечно, все рванули в Харьков. Мы договорились, что будем там один день-утром приедем, вечером уедем в Кишинёв.

В Харькове я пошёл на нашу квартиру, там уже, конечно, жили какие-то люди. Меня это не интересовало; я нашёл соседку тётю Лену, вдову бондаря, у которого я смотрел, как делают бочки. Тётя Лена меня не узнала, спрашивает: "Товарищ военный, а что Вы хотите?". Я ей: "Тётя Лена, Вы меня не узнаёте? Я - Фима Столяров!". Она заохала, я спросил про её сына, Шурку, он был старше меня. "Ой, Шурка вернулся с войны, он был ранен, он такой больной, он такой дурной!".

Ещё в Харькове жила семья моего двоюродного брата, Семёна Брайловского; он был в войну под Ленинградом, заработал там две медали, а жена у него, Таня, русская была, и она оставалась в Харькове: она, её дочь Вероника - на 10 лет младше меня, её сын Боря, родившийся перед войной и мать - старенькая, очень благородная женщина. Мальчик был маленький, помню, он сидел у меня на руках и сказал: "Дядя Фима, а орден мне привезёшь?" - "Обязательно привезу!".

Всё, больше в Харькове делать нечего. Собрались на кучу, поехали в Кишинёв. Приехали в Кишинёв, стали узнавать, когда формируется эшелон, чтобы доехать в штаб 2-го Украинского фронта. Нам сказали, что эшелон в 6 вечера. Мы пошли гулять по Кишинёву, пришли на базар, а там крестьяне привозят продавать бочки с вином. Наливают по полстакана, прошёл ряд - в тебе уже литр вина. Вино молодое, слабое, можно начинать всё сначала. И вот так мы целый день пили.

Наконец подошёл эшелон, мы сели, никто не отстал, и поехали мы дальше. Когда пересекли границу, была первая остановка; мы зашли в столовую-и вот это я первый раз увидел: хлеб лежит, сколько хочешь-кушай! "Ребята, кушайте, может, вы хотите ещё!" - и мы тут видим: вот это житуха на фронте, это можно жить. Я помню, вышел из столовой, а там "головой" халвы кто-то в футбол играет, ужас какой-то!

А потом вижу - женщины стоят. А среди нас были евреи, ну и я тоже по виду. Они на идише спрашивают:" Что у вас есть офицеры-евреи?" Я на идише не говорю, но были те, кто знали, те говорили.

Дальше мы поехали в Брашов, переночевали там, а потом поехали в город Сальнок, в Венгрии, там был штаб 2-го Украинского фронта.

Как дальше происходило распределение?

Прибыли мы в штаб 2-го Украинского фронта на общее распределение. И тут я увидел адмирала Холостякова. Он тогда командовал Дунайской флотилией. Шёл он, а по сторонам два матроса, а я подумал, что это матросы поймали и ведут полицейского. Я говорю: "Куда вы прёте, здесь офицеры стоят!" Он как гаркнул: "Кто я такой, не знаешь?" Я ему говорю: "Понятия не имею!". " Я- адмирал Холостяков!". Я руку под козырёк: "Извините, товарищ адмирал, не узнал!". "Ну, смотрите у меня! Эх, пацаны!"- и прошёл дальше в штаб. Я, конечно, глупость сморозил, а он был хороший человек.

Дальше нас послали в штаб артиллерии 40 армии, тут же в Сальноке. Там нам сказали: "Ребята, что вы хотите, артиллерию на конной тяге или на мехтяге?". Ну, мы все говорим: "Надоела нам конная тяга, давайте на мехтяге!". "А, давайте, мы тогда вас распределим в истребительный противотанковый артиллерийский полк!"-"Ну, давайте!" И распределили нас в 680-й ИПТАП. Ну, я тогда не понимал ничего, и мы все не понимали ничего.

[680-й Прутский Краснознамённый орденов Богдана Хмельницкого и Александра Невского истребительный противотанковый артиллерийский полк Резерва Главного Командования (ИПТАП РГК), краткую справку см. ниже в Примечаниях - Б.Г.]

Что происходило дальше, как Вы попали в часть?

Переночевали мы в Сальноке, в очень солидном доме. Там было 7 или 8 комнат, в комнатах стояли на полу картины, чтобы, когда будет обстрел или бомбёжка, они не повредились. Ну, мы не лазили никуда, ничего. Пришёл привратник, солидный такой (не помню, угостил он нас, или нет), рассказал, что он воевал в Первую Мировую войну, показывал свои награды, говорил, что мы на войне тоже свои заработаем.

На следующий день мы поехали в полк на попутках. Пересекли границу Венгрии и Чехословакии, зашли в первую хату переночевать. Все сняли шапки, а я не снял. Хозяйка мне: " Жид!". Посмеялись. На утро поехали мы дальше, в Кривань, где находился 680 ИПТАП. Ехали на попутных машинах. Я помню, на ходу перепрыгивал с одной машины на другую, показывал, как я могу. В одной из машин сидел подполковник медицинской службы; проехали мы какое-то расстояние, они должны были сворачивать к госпиталю, мы на других машинах поехали дальше. По дороге до Кривани мы говорили, что будем проситься в разведку. Доехали до Кривани, там надо было пройти до полка пешком 5-6 километров. Мы пошли на выстрелы. Стали над нами летать снаряды одиночные, мы же артиллеристы, мы слышим. Пригибаемся. Мы ж ничего не понимаем, это потом на фронте я уже не пригибался. Ну, тут уже решили между собой, что пойдём туда, куда пошлют.

Как Вас встретили в части?

Мы прибыли в часть 23 февраля 1945 г., в День Красной Армии. Пришли мы туда часов в 10 утра, офицеров там никого не было, кто-то сказал: "Отведи их в столовую". Нас усадили поесть. Ели сколько хотим, никаких ограничений. Нас приняли за старшин, потому что у нас на солдатские погоны была просто нашита такая полоса, а одну звёздочку никто не заметил. Кто-то сказал: "Ты смотри, нам уже старшин командирами взводов присылают!".

Просидели мы до 12 часов, а, может, и позже. Как я теперь понимаю, это командование полка пригласило офицеров отметить День Красной Армии. Потом нас позвали в штаб полка. Там уже сидели командир полка подполковник Губенко, начальник штаба майор Мнышенко и замполит майор Розенберг. Пацанчик какой-то симпатичный ходил в очень красивой форме. Как оказалось, это был Миша, по-моему, еврейский мальчик, его привёз Розенберг, кажется, из Москвы. Миша был при командире полка, пока Губенко не женился; тогда Мишу сразу отправили в полк, и он стал уже не такой красивый. Мы зашли, с нами познакомились, поняли, что мы-офицеры; спросили про спецшколу, спецшкольников у них до этого не было.

Ну, стали они нас посылать, куда им надо было. Спрашивают: "Кто хочет пойти командиром взвода управления?". Мы молчим. Наконец, Борис Ананьин сказал: "Я пойду!". "Там надо ещё командира огневого взвода. Кого хочешь из этих?"- "Столярова хочу!". Это была 6-я батарея. Ленчика Новального направили командиром огневого взвода 1-й батареи, Толика (Оттона) Хомутовского-командиром огневого взвода 4-й батареи.

Пришли мы с Борисом в 6-ю батарею. Сидит Варакин, лейтенант, в артиллерии человек случайный, он лётчиком был. Он был командир взвода управления, его Борис Ананьин должен был менять. Варакин зовёт: "Гриненко!" Приходит Гриненко, разведчик. "Наливай!". Наливают нам спирт, а мы не знаем, как его пить. Нам объяснили. Мы его выпили, я выпил правильно, выдохнул, а Борис поперхнулся. Варакин говорит: "Этот не будет пить, а этот будет!".

Ответьте, пожалуйста, на несколько общих вопросов.

Как Вы относились к И. В. Сталину, к Верховному Командованию, к ВКП(б), обсуждали ли Вы действия военачальников?

Ну конечно, Сталин был наш кумир. Правда, я никогда не слышал, и сам не кричал в бою: "За Сталина!". Мы были воспитаны так, что главное для нас была Родина. Ну, и Верховный Главнокомандующий, конечно, он был наш кумир. И я не помню, чтобы мы обсуждали действия военачальников и высших командиров.

Как был обустроен фронтовой быт?

Про еду рассказывать не буду, из того, что сказал раньше, уже всё понятно. Когда мне выдали полушубок, он был полон вшей. Ну, к этому я тогда привык, от вшей я избавился только после войны.

За время боев (с конца февраля по 10 мая 1945 года) мы купались всего два раза: один раз- в бочке, а один раз-в какой-то деревне мы попали в настоящий бассейн. Скорее всего, это был тёплый минеральный источник. Там можно было купаться, наверное, всего 15 минут, но мы сидели там по часу. Когда была возможность, и мы жили в доме, менял бельё.

Зарплата шла нам на книжку в сберкассу, а, кроме того, нам выдавали чешские кроны. Я ими распоряжаться не умел. Помню, старшина говорит: "Товарищ младший лейтенант, что с кронами делать?"-"Ну, купи на взвод два котелка рома. И яйца!". Потом, когда мы выходили из Чехословакии в Польшу, приказали обменять кроны на злотые. У меня ничего не было, а старшина обменял 16 или 18 тысяч крон.

В самом конце войны нам разрешили отправить домой посылку 8 килограммов. Я отправил папе сахар, но папа этот сахар не получил. Не дошли и деньги, которые я посылал по аттестату. Уже в Каменец-Подольске я эти деньги получил назад, купюрами по 3 и 5 рублей; я их завернул в плащ-палатку и через сберкассу отослал папе и маме.

2 мая 1945 г. освободили город Злин, в котором размещались известные на весь мир обувные заводы Бати. Нам, командирам взводов, дали по набору чудесной обувной кожи на сапоги. Когда в 1947 году я жил в селе Чудей в Черновицкой области, там был один инженер лесного хозяйства, учившийся ещё в Австро-Венгрии. А в Австро-Венгрии был закон, что каждый инженер должен владеть, помимо основной профессии, ещё каким-либо ремеслом, чтобы себя прокормить. И этот инженер лесного хозяйства был обувным мастером. Он пошил из этой кожи мне такие сапоги, что я проносил их до окончания юридического института в 1952 году.

Ещё один деликатный вопрос: женщины на фронте.

Нам прислали 10 девушек в полк. И очень быстро 7 из них отчислили потому, что командир полка сказал: "Мне нужны солдаты, а не проститутки (он сказал грубее)". Оставили трёх. У нас в батарее была женщина-связистка, кажется, её звали Маруся - очень симпатичная, спокойная. Мы её оберегали, всегда ей ставили ширмочку, чтобы она чувствовала себя спокойно. На второй женился начальник штаба полка Мнышенко. Он был старше нас, 1912 года рождения. До войны он был директором хлебозавода где-то под Киевом. У него была жена-еврейка, и двое детей. Мнышенко ушёл на фронт, а они погибли в оккупации.

Ну, мы, пацаны, на женщин на фронте облизывались. Те, кто постарше - пользовались. Был у нас в батарее лейтенант N, он заработал сифилис в Румынии, там многие его заработали. Так он месяц воюет, месяц лечится. После Румынии он выбирал хромых, уродливых - знал наверняка, что чистые, не больны. Он говорил, что форма болезни у него уже незаразная. Мы с ним однажды мёд из одной тарелки ели; мне другие офицеры говорят: "Столяров, ты что делаешь?" - "Он говорит, что уже здоров", -отвечаю. Но, когда полк выводили после войны из Чехословакии, его в Союз не пустили, оставили долечиваться. Тогда многих оставили, чтобы не везти в СССР заразу.

Был ли у Вас в полку уполномоченный СМЕРШ? Какие у Вас были отношения?

Уполномоченным СМЕРШ в нашем полку был капитан Глухов Евгений Григорьевич, очень спокойный и выдержанный человек. Помню такой эпизод. Уже после окончания войны в Каменец-Подольском командир полка, подполковник Губенко, вручал правительственные награды. А я был тогда дежурный по полку. Ну, естественно, процесс шёл с напитками, и парторг полка, Крейнин, несколько перебрал. Губенко произносит: "Слава Красной Армии!", а Крейнин повторяет: "Слова!". Губенко ещё: "Слава…", а Крейнин опять: "Слова!". Ну, Глухов меня подзывает: "Убери этого дурака!". Я взял Крейнина, отвёл его домой проспаться. Если бы Глухов дал делу ход, для Крейнина это бы очень плохо закончилось.

Как на фронте хоронили погибших? Как Вы на фронте относились к мёртвым?

Как хоронили погибших на фронте, я не видел. Наших погибших сразу уносили. К трупам на фронте я относился спокойно, мог рассматривать внутренности погибших. Один раз мы ночью зашли в немецкий блиндаж. Я лёг, мне было удобно. Утром выяснилось, что я проспал всю ночь, положив голову на труп убитого немца.

Реакция наступила после войны. Я не мог видеть мертвеца и не мог убить никого живого. Когда мы жили на первом этаже, и в мышеловку попадала мышка, я всегда выпускал её на волю. Я не мог видеть мёртвое лицо ни мамы, ни папы, ни жены.

Очень хорошо, что в Израиле хоронят умерших закутанными в простыню, так, что не видно их лица.

Перейдём к описанию боевых действий.

23 февраля 1945 года пришли мы в батарею. Кроме Варакина там сидел какой-то старший лейтенант, он угрюмый был, я не понял, почему. Потом оказалось, что это командир огневого взвода 1-й батареи Гаркуша, который в бою за Кривань потерял полностью огневой взвод. Взвод затаскивал на гору орудие, а оно весило 1118 кг, и их всех уложило одним снарядом.

Этот Гаркуша был грамотный довоенный командир, в 1941 году попал в окружение, там женился на украинке, и он украинец, он ей письма с фронта писал каждый день. Ну, он себя на оккупированной территории ничем не опорочил, и его опять призвали в армию и назначили командовать взводом в ИПТАП.

Ещё был лейтенант. Я доложил, что меня прислали командиром огневого взвода, спрашиваю, какой взвод мне принять. Этот лейтенант мне говорит: "Ты будешь старшим офицером батареи". Я:"Как?" Он говорит опять: "Ты будешь старшим офицером батареи! Понял меня?"-"Да!". Смотрю, старший лейтенант ехидно улыбается. Позже я узнал, что это был лейтенант Дурасов Иван Антонович. Потом я понял, что Дурасов был старшим офицером батареи. Командира батареи Кузина я увидел только после войны, он приезжал в часть с женой и ребёнком; он был сверхсрочник и безграмотный, но старший лейтенант.

В боях за Кривань полк потерял много людей, 17 убитых и 34 эвакуированных в госпитали раненых. 2-3 дня мы посидели на месте, полк закончил формирование, и нас бросили на Зволен. И до 14 марта мы шли к Зволену, и шли упорно.

Каким Вам запомнился первый бой?

Первый бой был самый страшный. Выехали мы на рекогносцировку, потом вернулись. Я весь дрожу, во-первых, от холода, потом-от всего пережитого. На второй день мы остались вдвоём: я-старший офицер батареи, Дурасов-командир батареи. Стояли справа мы, слева-румыны, а между нами была железнодорожная ветка [в составе 2-го Украинского фронта воевала 4-я румынская армия под командованием генерала Дэскулеску. Соседом 680-го ИПТАП была 21 румынская дивизия, входившая во 2-й румынский корпус 4-й румынской армии - Б.Г.].

Мы выстроили орудия, расчёты уложили шпалы, присыпали их землёй и стали рыть укрытия. Я пошёл к мостику, он уже сгнил, там раньше речушка была, и поставил там буссоль в ямку. Поставил, и мне не понравилось-место было в стороне и метрах в 30 от батареи. Я нашёл другое место, метрах в 15-20 сзади от орудий, чтобы всё было хорошо видно, все направления, углы. Тут налетели самолёты, я уже не помню, сколько, и начали бомбить. Бомбы были небольшие, все люди побежали, а я стою возле буссоли. Мне солдаты говорят: "Лейтенант, у нас тут нет места, беги под мост, туда все побежали!"-"А как же буссоль?"-" Да мать её, ту буссоль!".

Ну, я побежал. Там уже много солдат было, и румыны были. Самолёты отбомбились, улетели. Стали люди из-под моста выходить, а я стою и дрожу весь, страшно. Я стою, люди выходят, а я стою, осталось там человек 50, а я стою и думаю: " Не надо мне никаких орденов, только маму-папу увидеть, и всё!". И я потом себе сам сказал: "Если я сейчас боюсь, то что дальше будет? Чего я тогда стою, может, грош мне цена?". Решился и вышел, и пошёл смотреть, куда бомбы упали. И увидел, что небольшая бомба упала в ту ямку, куда я первый раз поставил буссоль. Тогда я подумал: "А, может, оно всё и обойдётся? Если меня в первом бою не убили, может, всё будет в порядке!"

За бои по овладению городом Зволен Вы были награждены именной Благодарностью от имени Верховного Главнокомандующего. Что Вы совершили, носило ли это награждение массовый характер?

Как я уже говорил, к Зволену мы шли упорно и достаточно долго-с конца февраля до 14 марта 1945 года [расстояние от ст. Кривань до г.Зволен по карте - 30 км - Б.Г.]. Уже на подходе к Зволену по телефонной сети мы услышали: "Представить младших лейтенантов Ананьина и Новального к орденам!". Значит, они совершили какие-то подвиги [с наградными документами на Ананьина Бориса Прокопьевича и Новального Леонида Павловича можно ознакомиться на сайте http://podvignaroda.ru - Б.Г.]. После получения благодарности полку в Приказе №301 Верховного Главнокомандующего мне вручили именную Благодарность. В нашей батарее такую награду получил я один [Благодарность за Зволен - см. в Примечаниях - Б.Г.].

Ваш полк воевал в Чехословакии против немцев вместе с румынскими войсками. Чем Вам запомнились боевые действия с новыми союзниками?

Румыны воевали рядом с нами всё время, пока я был в полку. Через расположение нашей батареи ходила в немецкий тыл их разведка. Наша разведка тоже ходила. Бывало, уйдёт 5 румын, а назад приходит 6. Или идут к немцам трое наших разведчиков, а потом двое приносят третьего на плащ-палатке.

Один раз приказали мне держать батареей участок, как я потом выяснил,2 километра по фронту, а у нас 4 орудия, 1 пулемёт Дегтярёва и никакого пехотного прикрытия. Нам сказали, что мы представлены к наградам, и мы с N пошли в ближайший населённый пункт за вином. Возвращаемся. Я начал подниматься на бугор и вижу: лежат 10 солдат в немецких маскхалатах и один офицер в румынской форме. Оказалось, это был командующий артиллерией румынского корпуса полковник Салалэску.

Поговорили. Спрашивает: "Чего Вам надо?"-"Канон!". Он понял. Через час примерно он прислал в расположение нашей батареи 10 орудий и 20 пулемётов. С ними команда и офицер-командир, как я по званию-одна звёздочка на погоне. Ну, мы, конечно, пригласили его в блиндаж пообедать, там то-сё. А он потом говорит: "Вот я сижу с вами за одним столом. Немецкие офицеры не только никогда нас с собой за стол не приглашали, мы за 4 года войны с немцами в одном доме не жили!".

Помню один бой, который начался с огневого налёта немцев на нашу батарею. Мы лежали в ровиках, уткнув головы в задницу друг другу-так подсказал кто-то опытный, чтобы шальной осколок в голову не попал. Потом немцы пошли, и румыны побежали. Помню, я стою, а между ногами у меня их офицер. Я кричу ему: "Иче майор (маленький майор-одна маленькая звёздочка на погоне), останови своих солдат!" Он послушался, смог остановить.

Я на поле боя подобрал коробочку с румынским орденом. Офицер-румын сказал, что за этот орден дают гектар земли, и ещё можно бесплатно учить детей в гимназии. Ещё у них было две медали: одна-за борьбу с коммунизмом, а другая-за борьбу с нацизмом(появилась после войны).

Какие ещё фронтовые эпизоды Вам запомнились?

После взятия г. Превидза мы должны были форсировать реку Грон. Там был железнодорожный мост, возле моста стояло два дома, а внизу насыпи копошились три сапёра.

Меня это дома не заинтересовали, и я решил спуститься по насыпи. Взял разгон и вдруг вижу, что по насыпи натянута проволока на расстоянии примерно 20-25 см.

Это были растяжки, а я уже взял разгон и бегу по насыпи вниз, и в голове одна мысль, только бы не зацепить проволоку. Внизу сапёры замерли. Я сбежал вниз, а они мне: "Ну, лейтенант, ты даёшь! Мы думали, ты подорвёшься!"

Помню, был один бой, когда ожидали наступление немцев. Все орудия полка выставили в одну линию, с расстоянием 20 метров между ними. Я нервничаю, нужно успеть правильно расставить орудия. Потом пришла пехотная дивизия, командир дивизии был полковник-армянин, дивизия стала за нашими орудиями через 200 метров, их пехота и их артиллерия. Полковник забрал у нас дом, где мы жили, для себя и своей подруги. Мы в этом доме ничего не трогали, а когда пехота ушла, там уже ничего не было.

Утром пошли в атаку два танка, приданные этой дивизии. Вдруг из немецкого окопа поднялся солдат, ударил метров с 20 по танку из фаустпатрона и упал в окоп. Башня танка взлетела в воздух, и вдруг я увидел, как подруга командира дивизии потащила из танка раненного механика-водителя. Он был здоровый, а она его тащила; все плохие слова про неё у меня из головы исчезли. С той поры я дал команду собирать фаустпатроны.

Помню, однажды ночью Губенко приказал командиру батареи установить связь с КП полка. Я взял двух связистов, мы разобрали штакетник и провесили линии связи по штакетнику. Я пришёл на КП полка, а там, кроме Губенко, было какое-то высокое начальство. И я увидел страшную вещь. Майору, командиру батальона, Герою Советского Союза, приказали атаковать высоту, а у него от батальона осталось 9 человек вместе с ним, о чём он и доложил. Его страшно оскорбили, назвали трусом. Он атаковал, и все эти люди погибли, и майор погиб.

Запомнилось, как немецкая разведка выкрала полковника, начальника почтовой службы 40-й армии. Они его выкрали через расположение нашей батареи.

Вечером подъехали машины; все, кто там сидели, были в форме Красной Армии. Я ничего не мог понять, а вдруг они едут на переговоры? Но на всякий случай дал команду: "Заряжай!". А когда машины поехали, встал немец из окопа, и ему из машины подали какую-то бумагу; я выстрелил из орудия, но не попал (а мог бы).

Через 20 минут приехали сапёры, заминировали всё вокруг, оставили только узкие проходы. Ещё через три дня прибыли снова сапёры и все мины сняли.

Наверное, я всё сделал правильно, поскольку в СМЕРШ по этому поводу меня не вызывали ни разу.

Вы были награждены орденом Красной Звезды в том числе и за атаку в пешем строю. Почему Вы, артиллерийский командир, воевали в пехоте?

В ходе боёв за Гайдель 6 апреля 1945 года мы вышли к высоте 387 и стали расставлять там орудия нашей 6-й батареи. А у нас в полку было два правила: во-первых, во время боя возле каждого орудия должен находиться офицер батареи, во-вторых, при выдвижении на позицию при каждой батарее должен быть старший офицер полка. В этот раз с нами был помначштаба полка майор Рябыкин.

Стали мы устанавливать орудия, и я обратил внимание, что по склону спускается куст. Доложил Рябыкину и командиру батареи Дурасову; проверили, действительно, куст перемещается. Отправили разведку: Ананьин, командир взвода управления, Ходак, командир отделения разведки 6-й батареи и Орлов, разведчик 6-й батареи. Через некоторое время Ананьин и Ходак приносят Орлова на плащ-палатке: их обстреляли, Ходаку пуля прострелила шинель, гимнастёрку и нательную рубаху, но руку не задела, у Ананьина пуля прошла возле головы, он её слышал, а Орлову пуля попала в сердце, и он тут на наших глазах скончался.

Тут Рябыкин говорит: "Сейчас соберём людей, по высоте будут работать РС ("Катюши"), ваша батарея будет работать, а ты, Столяров, поведёшь людей в атаку, тебе терять нечего". "Ничего себе,-думаю,-мне 20 лет, мне терять нечего!". Они пошли ещё поесть, выпить, я не пошёл. Если схватить пулю в живот на голодный желудок, ещё есть шанс выжить, а если на полный, то желудок взрывается, как граната.

Растянулась цепь, все лежат, и я лежу. Потом подбегаю к крайнему в цепи, а он говорит: "Товарищ младший лейтенант, я немца в кусте убил!". Ну, думаю, это он убил того, кто должен был убить меня.

Взяли мы высоту; в кусте был убитый немец, но не снайпер, просто одинокий охотник, винтовка у него обычная была. На вершине высоты 387 лежали два раздетых до белья трупа, похоже, наши. Я не стал смотреть, стал спускаться вниз в Гайдель, а по дороге заходил в цокольные этажи и спрашивал, нет ли немцев. Солдаты мои уже были выпившие. Внизу на улице стоял Губенко. Я ему доложил: "Товарищ командир полка, высота 387 взята!". Он кому-то: "Представить к награде!". К какой награде-ничего не сказал. Я иду вниз, навстречу мне-кавалерист в кубанке с ведром вина, и говорит: "Впервые вижу артиллериста! Пошли, выпьем!"

А на батарее осталось по два человека у орудия. Выпили мы; голова ясная, а ноги не идут. Прошло время, когда я привёл себя в порядок. Возвращаюсь на батарею, а немцы её засекли, и там был огневой налёт. Орудия вытащили из-под огня Дурасов, Ананьин и шофёр Ревякин, который в этот день был ранен.

Какое было у Вас личное оружие?

Мне выдали венгерский пистолет, из которого я не мог стрелять: там нужно было что-то прижать, чтобы снять его с предохранителя. В атаку я ходил с автоматом, а вообще у меня было 8 пистолетов, включая один совсем маленький, который я носил в нагрудном кармане. Когда мы вышли в Советский Союз, начались разные неприятности с оружием, и были приказы трофейное оружие сдавать. Я сдавал каждый раз по одному пистолету, а этот маленький разобрал по частям и утопил в уборной.

Как Вам запомнились межнациональные отношения в спецшколе, в училище, в полку? Какая была моральная атмосфера в полку, в котором Вы воевали?

Ни в спецшколе, ни в училище, ни в полку антисемитизма я не чувствовал, мы все были боевые товарищи. Мы, четыре друга, Борис Ананьин-русский, Ленчик Новальный-украинец, Толик (Оттон) Хомутовский-поляк, я, Ефим Столяров-еврей, вместе учились, вместе жили, вместе воевали. Командир полка-Губенко, начальник штаба-Мнышенко, замполит-Розенберг смогли создать в 680-м ИПТАП очень хорошую рабочую атмосферу. В полку служили замечательные люди.

Был, например, сержант-разведчик Иван Галкин. Он служил в РККА с 1940 года, под Винницей попал в окружение, два года был командиром партизанского батальона. Когда мы пришли в полк, он был разведчиком нашей 6-й батареи, а потом его забрали в полковую разведку. От него я многому научился. У него один карман полушубка или телогрейки всегда был полон галет, а другой-патронов. Рассказывали, что, когда в феврале 1945 года командир полка Губенко повёл пехотинцев в атаку, Галкин ему сказал: "Вы с пистолетом в атаку пойдёте? Возьмите автомат.". У самого Галкина всегда был немецкий автомат [с наградами Галкина Ивана Ефимовича можно ознакомиться на сайте http://podvignaroda.ru - Б.Г.]. Когда полк стоял в Каменец-Подольском, Галкина вызвали в Киев. Из Киева он вернулся с орденами Александра Невского и Богдана Хмельницкого 3 степени. Кроме того, ему выплатили 18 000 рублей зарплаты командира батальона за службу в партизанском отряде и сразу демобилизовали.

Вы рассказывали, что на практике убедились, что продолжительность жизни артиллериста ИПТАП в интенсивном противотанковом бою 20 минут. Расскажите, пожалуйста, подробнее об этом боевом эпизоде.

13 апреля 1945 года позиции нашего полка атаковали две самоходки "Фердинанд" [здесь Е.А. Столяров допускает типичную ошибку многих фронтовиков. В Чехословакии САУ "Фердинанд" не применялись. Очевидно, это были схожие немецкие САУ "Ягдпантера" - Б.Г.]

И первым же снарядом самоходка попала в орудие 1-й батареи. Орудие отлетело на 10-15 метров, все, стоящие за щитом, были убиты, стоявший рядом с орудием командир 1-й батареи Лапин получил тяжёлое ранение ноги.

Я стоял рядом с орудием своей 6-й батареи. Слышу, командир орудия командует: "Выкатывай на прямую наводку!". Выкатили. Командую: "Подкапывай сошники!". Слышу, просвистели пули, один солдат у орудия, по фамилии Добрый, пожилой, лет 40-ка, падает и говорит: "Я ранен!". Я хватаю его за плечи, кто-то ещё подхватил за ноги. Мы его вытащили; я опять слышу пули, а Добрый: "Меня опять ранило!". Кто-то опытный подошёл, пощупал ноги, сказал, что кости не задеты. Этот солдат, Добрый, вдруг говорит: "А Вы знаете, товарищ лейтенант, это меня четвёртый раз ранило. Товарищ лейтенант, я из-под Одессы, у меня дочки-красавицы, приезжайте, любую за Вас замуж отдам!".

Ну, дальше все орудия полка обрушились на эту самоходку, мы в ней после боя 20 пробоин насчитали.

В списке потерь Вашего полка 10.05.1945 г. значатся старшина, телефонист и шофёр 3 батареи и телефонист 5 батареи, всего 4 человека. Вы не помните, что это был за бой?

Об этом бое я ничего не знаю. Боёв, как таковых, не было, были столкновения. Могли их обстрелять те, кто выходили из лесов, кто там прятался. Нам рекомендовали по одному не ходить. Я могу рассказать, что в этот день было со мной.

9 мая 1945 года полк начал движение по дороге на Брно. Наша 6-я батарея замыкала движение полка. В первой машине ехал Дурасов, во второй машине-уже не помню, кто, в третьей машине ехал парторг полка капитан Крейнин, а в четвертой машине ехал я. Прошли первая и вторая машины, а третьей некуда проезжать, ствол орудия за второй машиной либо Крейнина убьёт, либо шофёра убьёт. Шофёр по фамилии Ракша резко выворачивает руль, машина вылетает на бугор, а потом сваливается в яму. На машине были пехотинцы-десантники, они с неё посыпались, одного по ноге ударило ящиком со снарядами, а он весит 65 кг. Я не понял, думал, что бой начинается, даю команду: "В ружье!". Разбираемся. Подходит командир полка и даёт мне команду: "Ты остаёшься с машиной старшим, с тобой ремонтная бригада. Если машина неисправна-берёшь любую другую и догоняете полк".

Дальше полк уходит, мы остаёмся. Ремонтники осматривают "Студебеккер" и приходят к выводу, что починить его невозможно. Тут же недалеко находят брошенный немцами грузовичок, размером с нашу полуторку. Ремонтники отдали нам машину и уехали. К грузовичку мы прикручиваем проволокой орудие и продолжаем движение. Остановились переночевать в каком-то населённом пункте. Я послал двух солдат, те вернулись и притащили двух кур. Хозяйка дома приготовила кур, мы поели, и вдруг в дом ворвались партизаны, чехи или словаки. Партизаны утверждали, что солдаты изнасиловали польскую девушку, которую немцы угнали на работу, и которая теперь возвращалась домой в Польшу.

Я был уже раздетый, напялил на себя гимнастёрку с погонами, чтобы видели, что я офицер, и вызвал командира партизан из дома. Разобрались, что это не мои солдаты. Я обратился к командиру этих партизан с просьбой: "Мы сейчас ляжем спать, ребята выпили на радостях от победы, дай мне часового, чтобы никто ночью в дом не ворвался, пока мы спим."

Дал он мне часового. Ночью мне не спится от всего этого, и я часа в 2 ночи выхожу, смотрю-никого нет. Подхожу к машине, вижу: сидят этот партизан-часовой и мой солдат, которого я оставил охранять, и лакают спирт. Мы по дороге в какой-то аптеке нашли большую бутыль спирта, литров на 10, оплетённую лозой, наполовину полную, и везли её с собой. Вот эти двое оттуда и лакают. Я разозлился, схватил эту бутыль, разбил. Мой солдат улыбнулся, у него ещё в крышке от котелка ещё оставался спирт, он этот спирт допил. Я говорю: "Ну, разбираться будем утром!".

Утром, 10.05.1945 г., за нами приехали разведчики на Додже 3/4, и мы за ними поехали. Додж маленький, всё время уходит вперёд, по дороге движение в 4 ряда, а у меня машина широкая, и ещё пушка сзади прикручена. И вдруг я вижу пустую красивую дорогу. Ну, мы по ней и поехали. Подъезжаем к въезду в город, нас приветствуют, играет оркестр, цветы, крики: "Наздар, ать жие Руда Армада!". Проезжаем ещё минут 5-6, приезжаем к мэрии. Трёхэтажное здание, из каждого окна стволы торчат, а на улице стоят офицеры, впереди, очевидно, старший офицер в немецкой форме.

К нам подходят несколько солдат в немецкой форме и начинают говорить по-русски. Говорят, что они из обоза, мобилизованные, и переводят, что старший офицер предлагает обсудить условия сдачи в плен. Я приказал им снять шапки, чтобы отличать их от немцев. Русские шапки мгновенно сдёрнули. Я через их перевод сказал немецкому старшему офицеру, что мы-разведка, что сзади идёт армия, будут здесь примерно через полчаса, ей и следует сдаваться. А пока немецкие солдаты должны выходить, складывать оружие и строиться.

При помощи этих русских в немецкой форме мы развернули машину и поехали назад. Примерно через 25 минут встречаем колонну, во главе колонны-машина со знаменем, за ней машина с генералами. Один из генералов спросил, какой это город. Ну, я доложил, а потом спрашиваю: "Какой это фронт?"-"4-й Украинский!". Мы попали в полосу наступления чужого фронта. Отъехали мы, и стали смеяться.

Что происходило с полком после прекращения боевых действий?

После 10.05.1945 г. полк стоял около трёх месяцев в Чехословакии. Потом нас перевели в Польшу, в Новый Сонч. С 1 августа 1945 г. полк переименовали в 680-й ГАП, хотя ни материальную часть не меняли, ни людей новых практически не присылали. В Польше мы подолгу в населённых пунктах не задерживались, по 2-3 дня, не больше, и двигались дальше к СССР.

Мы пересекли границу СССР в конце августа или в начале сентября 1945 г. Замполит полка Розенберг организовал очень красивую церемонию, при развёрнутом Знамени полка, каждый из нас преклонил колено, а потом объявили приказ о демобилизации тринадцати старших возрастов. Все демобилизованные, прощаясь с полком, целовали знамя, а вечером нам приказали занять круговую оборону. Мы развернули 24 орудия строго по Уставу, как если бы предстояло обороняться от танковой атаки противника.

Мы ничего не знали о том, что там творится, а тут вдруг видим: на деревьях развешаны объявления. В объявлениях написано: "Выходите из леса, сдавайтесь и сдавайте оружие, вам предлагается амнистия!".

Стали мы передвигаться от одного населённого пункта к другому по Западной Украине. Пришли в Яворов Львовской области. В Яворове полк простоял два месяца. Тут мы отпустили ещё демобилизованных.

Был у меня солдат, кажется, по фамилии Сташевский или Стефанишин, родом из этих мест. К нему приехали родители, и он пришёл ко мне жаловаться. К его родителям постоянно приходят из районного НКВД, говорят, что их сын в лесу, у бандитов, поэтому их обложили большим налогом и заставляют делать разные вещи. Ну, я пошёл к замполиту полка Розенбергу, сказал, что это мой солдат, он имеет награды. Розенберг написал письмо в местное отделение НКВД, чтобы от родителей солдата отстали.

Через некоторое время от родителей пришло солдату письмо. Родители писали, что претензии НКВД прекратились, зато стали приходить бандиты из леса. Они требовали, чтобы их сын убил своего командира и с оружием в руках пришёл в лес. А пока их сын этого не сделает, бандиты требовали, чтобы родители солдата им платили.

Я ему порекомендовал ехать в Сумскую область. Там были во время войны партизаны, и там его бы поняли.

Чем Вы лично занимались в полку в это время?

Приходилось выполнять самые различные работы. Однажды меня послали старшим на погрузку башен танков. Там было тридцать башен, их нужно было погрузить на железнодорожные платформы, по две башни на платформу. Выделили мне 28 человек, каждая башня весила, кажется, три тонны. И вдруг мы через два часа с песнями возвращаемся обратно. "Как? Мы думали, вы будете там грузить всю ночь!".

У нас там были понимающие ребята. Мы нашли трактор, проложили шпалы и стали башни по одной затаскивать на платформу. Правда, все следили за тем, чтобы башня не свалилась, это бы была трагедия вообще. Но так удачно, так быстро это все получилось, что меня после этого стали посылать на все хозяйственные работы, чтобы я это организовывал.

Когда мы прибыли в Каменец-Подольский, вызвал меня командир полка Губенко и сказал: "Нам выделили здание конюшни, нужно строить солдатскую столовую." Выделили мне команду, и пошли мы с командой к зданию конюшни, а там уже какой-то другой полк пол мостит. Они разбивают плиты на куски, и этими кусками выкладывают пол. "Сколько времени вы уже работаете?" - "Две недели." - "А где плиты берете?" - "А тут старое еврейское кладбище."

Я приказал двум солдатам взять мешки и пойти набрать яблок, там я увидел сад. А остальным приказал начать брать плиты с еврейского кладбища и мостить пол в конюшне.

Вы мостили пол в будущей столовой могильными плитами с еврейского кладбища?

Что делать, вот такой грех. Мы начали с другого конца конюшни, оттуда до кладбища было ближе. Плиты я приказал брать ровные, без закруглений, и сразу выкладывать ими пол.

Начали мы часов в десять, работаем уже часа два или три, и мы так быстро работаем, прошли уже тридцать метров.

И вдруг я вижу, с той стороны, где этот лейтенант из другого полка сидит, заходит большая группа офицеров, а во главе её - генерал-полковник. Потом они идут ко мне, я думаю: "Что же делать?". Я был без ремня, решил ремня не надевать, мы-рабочая команда. Они подходят ко мне, я подал команду: "Внимание!". А потом доложил: "Товарищ генерал-полковник! Лейтенант Столяров возглавляет рабочую команду 680-го ГАП, которая строит столовую для личного состава полка!"

- Когда вы начали работать?

- В десять утра!

- А что вы собираетесь сегодня сделать?

- Собираемся закончить три четверти пола в помещении.

- А командир полка вам поставил задачу?

- Конечно! Он поставил задачу настелить пол на три четверти сегодня!

- Так что же вы докладываете, что вы собираетесь? Вам поставлена задача-выполняйте!

- Есть!

Потом генерал-полковник обратился к своей свите: "Вот видите, когда командир полка ставит задачу своим подчинённым, имеется результат, а если командир не интересуется…", ну, и так далее. Он говорил очень грубо, было видно, что человек этот от природы очень жёлчный. Я его узнал по портретам в газетах. Это был Мехлис Л.З.!

[Мехлис Лев Захарович (1889-1953) советский партийный и государственный деятель, генерал-полковник, на последнем этапе ВОВ Член Военного Совета 4 Украинского фронта]

Вечером на совещании у командира полка Губенко я доложил о визите Мехлиса. На этом же совещании Губенко приказал: "Нам отдано под размещение помещение бывшей женской гимназии. Старшим по выполнению необходимых хозяйственных работ назначается лейтенант Столяров. Утром он раздаёт задания командирам батарей, вечером все докладывают Столярову, он проверяет выполнение, а потом докладывает мне!"

Я был первым младшим офицером, которому разрешили отпуск домой. В 1946 году разрешали отпуск, начиная с майоров, по одному. Я Губенко от Мехлиса фактически спас.

Вы говорили, что обеспечивали порядок на выборах в Верховный Совет СССР. Как это было?

10 февраля 1946 года были назначены выборы в Верховный Совет СССР. Мехлис баллотировался в депутаты ВС СССР от Новоушинского района Каменец-Подольской области, а этот район граничил с территориями, где были бандеровцы. Мехлис потребовал от Губенко, чтобы тот офицер, который ему докладывал о строительстве на конюшне, отвечал за порядок на избирательном участке. Обещал представить к награде, если всё пройдёт спокойно.

Дали мне два бронетранспортёра, я взял с собой 15 солдат, и в числе их-одного партизана бывшего, из этих мест. Я ходил, проверял, чтобы всё было в порядке, как люди расставлены, и вот ко мне подходят двое: "Давай, пойдём выпьем!" - "Да я не могу, я на службе!" - "Да тут недалеко!". Они берут меня крепко под руки; я не могу двинуться, а они меня уводят. Увидел это мой солдат, бывший партизан, зашёл спереди и показал им ствол. Эти двое тут же меня бросили и быстро ушли. И это было не на Западной Украине, а в Каменец-Подольской области.

Тут появились ещё машины, наши бронетранспортёры их сопровождали, поехали на другие участки. Выборы прошли, все обо мне забыли, ни к какой награде меня не представляли.

Что происходило в полку дальше?

Комполка Губенко, начштаба Мнышенко и замполит Розенберг два раза ездили в Киев, чтобы полку вернули статус ИПТАП. Мама Толи (Оттона) Хомутовского, зубной врач, их очень хорошо принимала, и мы с Толей съездили домой в отпуск. Губенко ничего не добился, и он полк бросил. Командиром полка к нам прислали подполковника Ширяева, бывшего командира полка "Катюш". Был он очень хороший человек.

За войну Ширяев имел только один орден Красного Знамени. На одной из переправ ему командарм поручил переправиться на противоположный берег и огнём с другого берега поддержать переправу. Переправляет Ширяев свой полк, и вдруг подъезжают две легковых машины. Подъехавшие требуют их пропустить; к Ширяеву кто-то подошёл в накидке, генерал или офицер. Был разговор на повышенных тонах. Ширяев-мужик здоровый, махнул рукой, и тот оказался в канаве на обочине. Вылез из канавы, хотел Ширяева застрелить, но в другой машине сидел генерал, он сказал: "Не трогай, он выполняет указание командующего армией." Ширяева оставили в покое, но он больше не получил за войну ни одного ордена, хотя воевал с 1941 года.

Ширяев нам сказал: "Ребята, если вы хотите служить, то только служите, но не будьте командирами." Ну, мы подумали и пошли к начальству. Сидит полковник, 40 лет, командир бригады, а мы пришли проситься в академию, учиться на военных переводчиков. Я докладываю, а он: "Я бригадой командую, а никаких академий не кончал. Вы чем командуете?" - "Взводом." - "Ну, у вас ума на взвод хватит!". Развернулись и ушли. А он, гад, через 2 месяца уехал учиться в академию. Он нас оскорбил настолько, что мы решили уходить из армии; только Боря Ананьин решил не уходить.

В то время был у меня друг: капитан-пограничник. Этот друг служил в Каменец-Подольском, в закрытой пограншколе. Он мне сказал: "Ефим, на хрен тебе это всё нужно. Сейчас начинается мирная жизнь. Ты хочешь жить и работать в Харькове?" - "Да, хочу!". Он пригласил меня в школу. Школа эта была какая-то необычная, там учились сержанты и отдельно офицеры. Чем он там обладал, я не знаю, но меня вызвали в штаб полка, выдали моё личное дело, запечатанное пятью печатями, и приказали явиться в Управление МГБ по Харьковской области.

Я поехал в Харьков. В Харькове по дороге в МГБ я встретил Михайлюка, которого уже демобилизовали по ранению. Я ему говорю: "Михайлюк, хочешь работать в МГБ?" - "Хочу!" - "Ну, пошли!". Пришли в Управление, я сдал свой пакет. Михайлюка спрашивают:" А ты кто такой?" - "Хочу работать!" - "Ну, заполняй анкету!". Михайлюка приняли, он потом по линии МГБ наш юридический институт опекал, где мы с Новальным учились. А меня вызвали через три месяца. "На оперативную работу хочешь?" - "Конечно!" - "Секретарём пойдёшь?" - "Вы что? Я - боевой офицер!" -  "Ну, тогда на тебе документы, иди в военкомат, скажи, что ты демобилизован.",- и отдают мне пакет с моим личным делом, а он даже не распечатан. Я был в шоке. Мне всего 22 года, а меня выгоняют в отставку.

Я зашёл к дяде Лёне Проберу [полковник Иосиф Хаимович Пробер]. Его перевели из Орджоникидзе в Харьков на должность замначальника политотдела пожарного училища МВД. Он меня за шиворот, а его жена, тётя Вера, говорит: "Лёня, ты что забыл? Не вмешивайся!" И дядя Лёня взял меня, и повёз в строительную часть МВД, которую он, как видно, опекал. Там я впервые услышал, как дядя Лёня умеет красиво говорить. Он сказал всё, что нужно, а потом сдал пакет с моими документами и сказал:" Я привёл тебе командира взвода". Стал я работать и одновременно поступил на заочное отделение юридического института.

Что Вам больше всего запомнилось о службе в строительной части МВД?

В самом конце 1946 года мне приказали отвезти команду из 40 солдат строительной части на Дальний Восток. Их на вокзале сопровождали 20 офицеров, и я слышал, как один из офицеров сказал: "Столяров не вернётся". Не знаю, кто меня надоумил, но я поставил условие: мне дадут одного солдата, который потом вернётся в Харьков, а мне он будет вроде телохранителя. Мне такого солдата дали, хороший парень родом с Урала. Я ему сказал: "Смотри, вот у меня для тебя увольнительная на два месяца отпуска. Я тебе её подпишу, когда приедем во Владивосток, но за это я должен знать все, что творится в команде."

Мы сели в поезд, поехали. Через некоторое время он мне докладывает: "Товарищ лейтенант, у четырёх человек есть ключи от вагонов, эти четверо впускают пассажиров в тамбур, грабят, а потом их из вагонов выбрасывают". Я выскочил в Лисках, передал обстановку. На следующей остановке приходят шесть человек, с офицерами, вызывают по спискам этих четверых, объявляют, что они арестованы. Я попросил, чтобы мне на них подписали документы, мне эти документы подписали.

Я собираю команду, говорю: "Вы видите, что случилось? Хотите доехать до Владивостока и не оказаться в тюрьме? Так я для вас царь, Б-г и воинское начальство!" И дальше мы поехали. Было разное, но всю остальную команду я во Владивосток привёз. Мы выехали в декабре 1946 года, а в Харьков я вернулся в феврале 1947 года.

Потом оказалось, что из разных городов отправлялось во Владивосток пять команд строителей МВД, а довёз команду я один. Остальные сопровождающие офицеры оказались в тюрьме за то, что делали их подчинённые.

В марте 1947 года строительную часть МВД в Харькове расформировали, и меня перевели служить в Чудей Черновицкой области. Там я продолжал служить до демобилизации в мае 1948 года.

Что происходило после демобилизации?

В 1948 году я поступил на учёбу в Харьковский юридический институт. Нас, спецов, туда поступило 9 человек: Герои Советского Союза Рафаил Павловский и Владимир Поярков, офицеры-орденоносцы Абрам Галантер, Леонид Дьяченко, Леонид Новальный, Владимир Переплётчиков, Евгений Попов, Ефим Столяров, Владимир Широкий. Учиться было нелегко, особенно материально. Денег не хватало даже на папиросы. Я и курить бросил от гордости. Помню, один из студентов (не буду называть фамилию) открыл с шиком коробку "Казбека", мол, угощайтесь. Я тоже потянулся, а он: "Эх, Столяров, когда ты начнёшь уже свои курить?" Я даже не смог купить выпускной альбом после института - 100 рублей на альбом у меня не было.

При распределении в 1952 году произошла целая процедура-была команда из ЦК КПУ не оставлять евреев на Украине, так что даже Министр Юстиции УССР (а он присутствовал на распределении) не мог ничего сделать.

Кем Вы впоследствии работали?

Я работал в правоохранительных органах СССР и, в частности, Кировоградской области, до 1994 года.

Вы поздно вступили в КПСС. Почему?

В 1956 году я работал в прокурорском надзоре и по должности должен был докладывать положение дел 1-му секретарю Кировоградского горкома КПСС. И вот кто-то из судей сказал, что я не имею права докладывать секретарю горкома, если я беспартийный.

Ну, я подал заявление, а в это время Хрущёв указал давать преимущество при вступлении в КПСС рабочим.

Вызывают меня на парткомиссию и начинают задавать вопросы. Задают, а я отвечаю и отвечаю. Наконец, последний вопрос: "Скажите, какую позицию занял по профсоюзам товарищ Ворошилов на IХ съезде ВКП(б)?" - "Не знаю!" - "Вот, Вы изучали марксизм-ленинизм 4 года в институте, а на вопрос ответить не можете! Идите, Вы не подготовлены!".

Выхожу с заседания парткомиссии и встречаю подругу моей двоюродной сестры, работавшую в горкоме секретарём-машинисткой. "Фима, что случилось?" - "Да вот, в партию не приняли, не подготовлен" - "Так я уже с утра напечатала Протокол заседания парткомиссии, где было сказано, что Столяров не подготовлен. Я не знала, какой Столяров."

Через полгода докладываю по работе 1-му секретарю горкома; он меня спрашивает: "А что там у Вас с приёмом в партию? Вот тут написано, что Вы не явились на парткомиссию." Рассказал ему, как было дело; он улыбнулся: "Пойдите получите партбилет!".

В 1991 году, как и все, я приостановил своё членство в КПСС. Меня вызвали в горком и вручили мою учётную карточку. Я им сказал: "Так ведь если придут в архив, там найдут все эти данные?" - "Как только попытаются войти в архив, он взорвётся!".

В Памятном Альбоме Ветеранов Наве Шаанана (г. Хайфа) указано, что Вы - капитан. Когда Вам повышали воинские звания?

После войны я трижды побывал на больших лагерных сборах.

На первых сборах, в 1954 году, мне со своей батареей 45-мм орудий удалось единственному, кроме танкистов, выйти на огневой рубеж вовремя. И тут же мне показали, что я под колпаком у КГБ. Мне публично сказали, что я неправильно себя вёл в день похорон товарища Сталина.

Вторые, в 1955 году, запомнились встречей с полковником Артёмом Сергеевым, приёмным сыном И. В. Сталина. Кроме того, на этих сборах перед нами выступал полковник, еврей по национальности, из политотдела КВО с очень интересным докладом. В частности, он произвёл разбор войны Израиля с арабскими странами, где высоко отозвался о боевых качествах Армии Обороны Израиля. В частности, от него я впервые услышал о том, что в израильской армии нет команды: "Вперёд!", а есть команда: "За мной!".

Впоследствии мы с этим полковником встретились один раз в неформальной обстановке, и он много мне рассказал о роли евреев в Советской Армии и в советской военной промышленности. Полковник этот уже был в штатском, он подарил мне 2 книги на английском языке. Было это в Новоукраинке Кировоградской области, в июне 1967 года, в период Шестидневной Войны.

На третьих сборах, в 1964 году, нас стали переучивать на ракетчиков, а в конце сборов нам показали ПТУРС-ы с наведением по проволочке. Я сказал:" Вот на это нас и переучивайте, я противотанкист!". Выяснилось, что на тот момент на всю армию было две таких установки: для парадов и для показухи.

В 1964 году меня вывели в запас с присвоением звания "капитан" и больше на сборы не вызывали.

Расскажите, пожалуйста, о Вашей жизни в Израиле.

В Израиль я репатриировался в 1995 году. С 1995 по 1998 год я жил в "прифронтовом" городе Кирьят-Шмона. С 1998 я живу в городе Хайфа, в районе под названием Наве-Шаанан.

И в Кирят-Шмона, и в Хайфе я занимался и занимаюсь ветеранской работой. Я являюсь руководителем Наве-Шаананского отделения Хайфского городского отделения Союза Ветеранов Второй Мировой войны.

Мы проводим большую общественную работу, участвуем в ежегодных Парадах Ветеранов в честь Дня Победы. С 2015 года в Израиле это единственный государственный праздник, отмечаемый, в знак признания заслуг ветеранов в создании Государства Израиль, 9 мая по гражданскому календарю (все прочие государственные праздники отмечают в Израиле по еврейскому календарю).

Мне с помощью других ветеранов удалось создать Памятный Альбом ветеранов ВОВ, проживающих в Наве-Шаанане. В Альбоме упомянуты 109 ветеранов, мужчин и женщин, каждый из которых внёс свой вклад в победу над нацизмом. Недавно мы смогли перевести этот альбом в электронную форму. К сожалению, в силу естественных причин, ветераны уходят, но таким образом удаётся сохранить память о них для их родных и близких.

Ефим Абрамович Столяров (в центре) с послом и военным атташе УНР в Саду Роз 2001 г.

Ефим Абрамович Столяров (слева) с послом РФ (справа) в Музее танковых войск Израиля в Латруне, 2001 г.

В Кнессете, 2015 год. Ефим Абрамович Столяров стоит крайний слева, сидит в центре премьер-министр Израиля Биньямин Нетаниягу

Примечания:

1.Список выпускников 14-й Харьковской артиллерийской спецшколы (в документах встречается название "Актюбинская 14-я артиллерийская спецшкола) -1 батарея, выпуск 1943 года, - содержит 195 фамилий, составлен в 1987 году.

Весь выпуск окончил 1-е Ленинградское артиллерийское училище, эвакуированное в город Энгельс. Все были выпущены младшими лейтенантами и направлены на фронт в конце 1944 - начале 1945 года. Все в основном воевали командирами огневых взводов в артиллерийских полках стрелковых дивизий и полках ИПТАП. Все орденоносцы.

На фронтах погибло 22 выпускника 1943 года.

Среди выпускников спецшколы 1943 года:

• №113 - Столяров Ефим Абрамович - автор воспоминаний;

• №107 - Литуев Юрий Николаевич (1925-2003), Заслуженный мастер спорта СССР,  серебряный призёр Олимпийских игр в Хельсинки 1952 года, Чемпион и серебряный призёр чемпионатов Европы, рекордсмен мира в беге на 400 метров и 440 ярдов с барьерами (с 1953 по 1957 гг.), тренер Олимпийской сборной СССР 1964 года в Токио.

• №178 - Дроздов Юрий Иванович (1925-2017-в списке "Алексеевич"), Генерал-майор КГБ СССР, Заместитель начальника Первого Главного Управления КГБ СССР, Начальник Управления нелегальной разведки ПГУ КГБ СССР, один из руководителей штурма дворца Амина в 1979 г., организатор и высший руководитель спецподразделения "Вымпел".

• №192 - Устюгов Василий Сергеевич (род.1925) Генерал-лейтенант, Начальник ракетных войск и артиллерии ЦГВ и Прикарпатского военного округа, участник войны в Афганистане, служил в Центральном Аппарате МО СССР. Мемуары см. https://iremember.ru/memoirs/pekhotintsi/ustyugov-vasiliy-sergeevich/

2. 680-й Прутский, Краснознамённый, орденов Богдана Хмельницкого и Александра Невского Истребительный Противотанковый Артиллерийский Полк  Резерва Главного Командования (680 ИПТАП РГК).

Сформирован, как 680-й артиллерийский полк противотанковой обороны (АП ПТО) 22.06.41 г., расформирован 01.07.41. Сформирован вторично, как 680-й ИПТАП, 23.05.42.

Отправлен на пополнение и переформирование 11.03.43 (очевидно, из-за потерь людей и материальной части). Вновь сформирован 09.07.43 под тем же номером, как полк 6-ти батарейного состава, в каждой батарее по 4 орудия ЗиС-3.В полку было 479 человек.

По Приказу Верховного Главнокомандующего №102 от 08.04.44 в числе прочих получил наименование "Прутский".

Упомянут, как воинская часть под командованием подполковника Губенко, в следующих Приказах Верховного Главнокомандующего:

• №301 от 14.03.1945 - за овладение городом Зволен;

• №310 от 26.03.1945 - за овладение городом Банска-Быстрица;

• №329 от 03.04.1945 - за овладение городом Кремница;

• №331 от 05.04.1945 - за овладение городами Малацки, Брук, Превидза и Бановце.

Награждён орденами Красного Знамени, Богдана Хмельницкого и Александра Невского.

С 01.08.45 переформирован в гаубичный артиллерийский полк (ГАП) без изменения личного состава и материальной части.

Безвозвратные потери погибшими на поле боя по данным ОБД Мемориал - 239 чел. В число этих потерь не входят скончавшиеся в госпиталях после эвакуации с поля боя.

Произведено по данным сайта "Подвиг народа" 1033 награждения правительственными наградами СССР, в том числе сержанту Майорову Алексею Дмитриевичу присвоено звание Героя Советского Союза - посмертно.

3. Наградной лист Столярова Ефима Абрамовича см. сайт "Подвиг народа" http://podvignaroda.ru/?#id=41638938&tab=navDetailManAward

Развороты 1 и 2 Благодарности Столярову Е.А. за взятие города Зволен