Молев Владимир Дмитриевич

Я родился в 1922 году в Ленинграде на Крестовском острове. Нас называли «крестовская» шпана. Семья у нас была большая 18 детей у матери. С 15-ти лет я работал учеником слесаря на заводе Конструктор № 8. Там я получил специальность слесаря-механика. До войны я проходил военно-учебную подготовку (ВУП) на заводе. У нас были учебные тревоги, нас учили тушить зажигательные бомбы, проходили топографию, стрельбища. Занятия были обязательными. На период занятий нас освобождали от работы с сохранением заработка. Некоторые ребята, с кем я учился, попали на войну с финнами.

Отец был моряком в революцию, а я хотел пойти по его стопам и поступил в Северо-Западное речное пароходство. Мы ходили на пароходе, возили людей, грузы.

Начало войны

О начале войны нам объявили по радио. Мы тогда были на Свири. Уже на второй день мы перешли на военные рельсы, начали возить людей на оборонные работы, раненных и эвакуированных. Примерно 17 – 18 августа я принял первый бой. В нашем районе наступали немецкие и финские танки и мотопехота. Они двигались быстрее парохода, мы начали поддавать пар, чтобы уйти от врага. Враг начал стрелять по баржам. Нам сразу не уйти, Свирь – река быстрая, порожистая. Ситуация осложнялась также тем, что обычно мы ходили на угле, а его во время войны не было, и мы ходили на дровах. Мы встали вереницей и начали передавать дрова, чтобы поднять пар и уйти. Капитан дал приказ отцепить баржу.

Мы немного оторвались от врага, он на одном берегу, мы на другом, и тут он дал картечью. Пароход уткнулся носом, все выбежали на берег, капитан обратился:

- Ребята, кто пойдет в мою каюту, вот, ключ даю. Надо забрать судовой журнал. Пароход мы можем бросить, а судовой журнал – никак нельзя.

Мы с рулевым переглянулись:

- Давай, и вещички свои прихватим.

Вещи мы забрали, а когда мы спустились в каюту капитана, враг заметил нас и пустил три снаряда. Первый выстрел – недолет. Мы успели схватить журнал и спрыгнуть. В это время второй удар – перелет. А третий как раз попал в котел, пошел пар.

Мы пошли на катере к железнодорожному Мурманскому мосту, там были установлены еще до войны зенитки. Они начали расстреливать врага, мы в это время проскочили на катере и дошли до поселка Вознесение на Онежском озере.

Нашу команду распустили, а мы переформировались в часть. На катере доплыли до Горького. Там меня призвали в армию. Я был призван Ватским военкоматом 6 августа 1941 года. 15 августа я принял присягу, и был зачислен в 162 батальон аэродромного обслуживания. Особого обучения не было.

Волховский фронт

Осенью 1942 мы прибыли на Волховский фронт. Сначала я был в учебке на станции Волховстрой. Мы проходили строевую, штыковую атаку, как бросать гранату и пр. Нас обучали офицеры, которые прошли бои на Халкин-Голе и озере Хасан. Здесь мне пригодился опыт, который я приобрел во время военно-учебной подготовки.

После прохождения обучения я попал 46-ю бригаду танковую бригаду, которая была 16.02.1942 преобразована в 7-ю гвардейскую танковую бригаду, где я служил в мотострелковом батальоне в пулеметной роте.

Мы прибыли под Кириши в район Будогощи. Недалеко от нее базировалась наша танковая бригада. В бой нас кинули в апреле 1942 года. Мы пошли в атаку, и залегли на трое суток. После боя нас осталось двое. У меня не было рюкзака, я его оставил, думал, скоро вернемся. Я подполз к убитым, взял у одного вещмешок, мы съели сухари. Не было воды, очень хотелось пить. Команды не было, и на третий день мы вернулись в часть.

Через несколько дней меня вызывают и дают приказ вести группу к подбитому танку для замены охраны танка и воронки около него, а также сделать схему расположения наших и немцев. Воронка образовалась во время бомбежки, около нее подбили танк. Танк охраняли, чтобы немцы его не хватили, он же целый. Но главной задачей охраны была воронка. Там делали подкоп для взрыва. Какая цель там была – я тогда не знал. Бойцы периодически выносили в мешках землю. Внутри воронки лежали саперы, шел телефонный провод. Саперы переговаривались.

Нам оставалось до танка немного, вдруг началась стрельба, и меня ранило в ногу. Это было мое первое ранение. Группа дальше пошла без меня, доделать схему поручили офицеру, в воронке меня перевязали. Пулеметчик, которого сменили, помог мне дойти до части, я передал схемы, сдал оружие и поехал на танке в госпиталь на станции Хвойная. Там была система госпиталей и военный аэродром. Условия были хорошие. Большое здание горисполкома и вокруг сад.

К осени я уже выписался, и вернулся в свою часть пулеметчиком. В декабре к нам приехал генерал Гусев, вручили гвардейское знамя и гвардейские знаки.

Мы стояли под Будогощью, жили в доме на станции. У нас опять начались занятия, пришли новые бойцы, еще не прошедшие боев. Необходима тренировка после госпиталя. Мы много тренировались на лыжах. Русские жили отдельно, татары, казахи – отдельно. На станции стоял бронепоезд, мы ходили на лыжах, проверяли, чтобы диверсанты его не взорвали. Враг периодически бомбил с самолетов.

Боевые действия начались зимой, мы наступали на вражеский гарнизон и захватили его. Я был пулеметчик, «первый номер». А «второй номер» получил ранение. Мне пришлось тащить пулемет с дисками на волокуше и вещмешок. Перед гарнизоном был наш подбитый танк. Я отдал волокушу с пулеметом и дисками замполиту, потому что воевать одному с пулеметом было невозможно. Замполит отдал мне автомат ППШ, с которым я дальше пошел.

Выбежали на дорогу, и тут появился танк Тигр. Он начал стрелять, осколком ранило моего товарища. Это был обновленный Тигр, уже не все наши пушки его брали. Танк въехал в гарнизон и начал все крошить. У нас не было даже гранат. Мы углубились в гарнизон, где танк не мог нас достать. Немецкие танки с дорог не съезжали. А потом нас сняли. Наша часть передвинулась ближе к передовой, и мы стояли под Синявино и держали оборону.

Операция Искра

Мы всю ночь ехали на трех танках, сидели наверху. Мы выехали на шоссе Мга-Любань к утру, ждали команду, что делать дальше. Немец ударил пулеметами. Офицер спрыгнул с танка и залег. Танк начал разворачиваться, чтобы ударить по немецким пулеметчикам и переехал нашего офицера. Автоматчик соскочил и начал стрелять в пулеметчиков. Один убежал, с другим он схватился врукопашную. Они оба получили ранения, немец подмял нашего автоматчика под себя и начал душить. Наш солдатик был послабее, он кричал:

- Ребята, помогите.

Мы с Васиным, моим товарищем подбежали. Васин выхватил штык и ударил немца. Но я сказал:

- Не мучай его.

Выстрелил из автомата и сразу убил его. Начался огонь с другой стороны. Наши подтащили два станковых пулемета и начали стрелять. В лесу пуля дала рикошет и попала в нашего пулеметчика. Его оттащили. Офицер дает приказ:

- Вперед!

А нас только двое, куда идти. Мы не знаем, столько там немцев. Но мы не ослушались, ведь могли и расстрелять в противном случае. Мы пошли. Васин перебегает первый, я его поддерживаю огнем. И вот мы подбежали к блиндажу. Немцы кричат: «Рус, сдаемся!». Мы взяли 8 человек, обыскали их, собрали со всех документы. Среди них был один эсэсовец. Он документы спрятал в рукавицу, а потом пытался выкинуть их. Остальные немцы нам об этом сказали:

- Папир, папир, мах.

Они сами не любили эсэсовцев. Офицер шел впереди, я ему крикнул:

- Стой.

Я ему объяснил, что эсэсовец выбросил документы. Мы ему сказали, чтобы он их нашел. Мы привели немцев в штаб корпус поздно вечером. Он располагался в лесу. Там были Мерецков и Ворошилов. Ворошилов спросил немцев по-немецки: «Вас не бьют?». Со штаба выскочили работники. Немцы ныли, наши хорошо поддали им.

В эту же ночь мы с Васиным поехали на танке назад на передовую. С нами был еще писарь. Внутрь танка мы бы не поместились. Там и так было 4 человек, а еще диски, снаряды. Одна береза попала в торец башни, сломалась и скинула писаря с танка. Мы начали стучать по танку, чтобы он остановился. Посадили писаря на танк, он орал от боли, очень болела рука. Мы выехали на поляну, остановились. Васин повел писаря в часть, а мы поехали дальше.

К утру мы вышли на дорогу Мга-Любань. Ждали команды. Подошли другие танки. Один стоял далеко, другой - на опушке. Я пошел к ребятам, одному сидеть на танке скучно. Вдруг выскочил Тигр и дал прямой наводкой по тому танку, на котором я недавно сидел. Он давал то болванками, то термитными. Наш танк сразу загорелся от первого снаряда. Тигр ударил по второму танку. Командира роты обожгло и ранило, механика-водителя убило, весь экипаж был ранен.

Остался целый только один танки. Мы посадили раненых на танк и поехали на нем. Немецкий танк по нам продолжал «собачить». В меня попало два осколка. Один пробил плечо насквозь, а второй остался под сердцем. Рентгена на фронте не было, об осколке никто не знал. Я два года воевал с ним. Мы вернулись в часть, многих убило.

Я попал в госпиталь, где оставался до весны. Мы узнавали новости по ”сарафанному” радио. Медаль за оборону Ленинграда я получил только 2004. В те годы я не получил, потому что поменял несколько частей, госпиталей и из-за этого документы затерялись. В наши дни я сдал документы, и мне выдали ее через военкомат.

Я сменил четыре госпиталя. Условия были разные. В Варьянтурстрое мы бегали в самоволку. Рядом работали женщины на торфоразработках. Мы бегали к ним в барак, а нас ловили. Командир взвода сажал на гауптвахту. Кто любил гулять, тех отправляли скорее на фронт.

Об особенностях службы в разведке

После ранения я влился в 65-ю краснознамённую дивизию, ее бросили под Новгород в январе 1944. Я уже был разведчиком. С нами занимался штрафник, разжалованный в солдаты офицер. Он был очень грамотен в военном деле. Занятия включали рекогносцировку местности, хождение по азимуту, приемы самообороны и рукопашного боя.

У нас была и другое питание, нам полагался доппаек (масло, хлеб, сахар). Но были периоды во время разведок, когда нечего было есть. У пехоты есть вещмешок, а мы ходили налегке. Однажды нашли и съели немецкие бутерброды. В Латвии зашли в дом, там стояла тыквенная каша. Население немцы выгнали. Первым попробовал санинструктор, как медицинский работник, потом мы съели. По местности мы перемещались скрытно, чтобы враг не обнаружил, с местным населением не контактировали.

Но приходилось ходить в атаку с остальными пехотинцами, и даже поднимать их в атаку ногами, прикладами. На Батецкой пришло новое пополнение, бойцы еще неопытные. Офицер сам к нам обратился за помощью.

Набирали разведчиков так. Приходит пополнения, и командир обращается:

- Поднимите руку члены партии. Поднимите комсомольцы.

Поднимают.

- Есть желающие в разведку?

Шли добровольцы.

- Кто сидел в тюрьме? Кто был в штрафной роте? За что?

С 58-й статье не брали, а вот воришку в разведку брали. В разведку ходили часто, бывает, отдохнем 1-2 дня, снова идем. Мы все время были впереди, старший и ездовой привозили нам пищу и вещи на лошадях. Звание в нашем подразделении значения не имело, кого назначат старшим – тот и руководит.

У нас взвод разведки был около 25 человек. На задание ходили разным числом: 3, 5, 7. Если разведка боем, то шли все и давали еще людей из пехоты. В таких случаях разделялись на группу захвата, группу прикрытия. В такой разведке были большие потери. Однажды разведка попала под свой же огонь. Офицеры были наравне с солдатами, мы подчинялись при выполнении задания, а на отдыхе панибратство было обычным делом. У нас было демократичнее, у других. Если офицер опытный – его ставят сразу на взвод. Если сразу только после курсов – то могли и на сержантскую должность поставить. Разведчики были зубастые, случались стычки, даже с офицерами.

Когда продвижение вперед было быстрым, снабжение части отставало. У немцев были склады на дорогах приготовлены заранее. Мы оторвемся далеко, а снаряды, питание, пополнение личного состава приходилось привозить издалека. Солдаты часто шли в атаку прямо с марша.

Наиболее трудные сезоны были весна и осень, когда распутица. Техника, обозы, лошади вязли. Надо переодевать армию, а не успевали. Я весной воевал в валенках, они промокали.

Зимой было полегче, но, конечно, морозы мучали. Нам, разведчикам, было трудно еще и потому, что и зимой и летом ходили в одной и той же одежде: маскхалаты, фуфайки.

Ночевать приходилось в лесу, клали ветки. У разведчиков нет ни шинелей, и палаток. Мы ложились друг на друга, получалось по 15 – 20 человек. Называли это «куча мала». Оружие в стороне, ставим часового, его подменяли.

Каждый разведчик умел разминировать. Заходя в тыл врага, нам приходилось проходить через минные поля. Возвращаться по той же дороге было нельзя. Немцы могли устроить засаду на нейтральной полосе. Могли и свои выстрелить. Солдату издалека не видно. Пока командир не подойдет и не стукнет, солдат стоит в траншее и стреляет. А весь фронт обойти – нужно время. Приходилось лежать на минном поле, на нейтральной полосе. Стреляют и наши, и немцы. Однажды зимой бежали по нашим же минам, хорошо, что проволочки торчали.

Между городами мы передвигались пешком. Из транспорта было несколько машин, они возили продукты. У нас, разведчиков, было несколько лошадей.

Освобождение Новгорода

Под Новгородом в январе 1944 наша дивизия прорвала линию обороны, и через нас пошли все остальные части в сторону Батецкой, разъезды Подберезье, Нащ. Мы находились в разъезде Нащ, отрезали немцев от железной дороги. Немцы пустили бронепоезд, и 200 солдат его охраняли.

Перед нами встала задача ликвидировать бронепоезд. У нас было по 3 мины на миномет, на себе несли по болоту, и на пулемет 1-3 ленты. В Подберезье бронепоезд прорвался, а мы ничего не могли сделать. Саперы пытались взорвать линию железной дороги, но одной шашки было недостаточно. Успели спилить один столб с освещением, немцы ударили огнем из бронепоезда и не подпускали близко.

Мы углубились в лес, началась перестрелка с немцами, которые прорывались на станцию Батецкая. Другая группа немцев пошла между боевым порядком и штабом, а у нас знамя в кустах. Мы были в тылу врага. Они могли захватить его, но к счастью, они о нем не знали. А если бы они захватили знамя, но вся часть была бы ликвидирована, а солдаты попали бы в плен. В некоторых частях, которые попадали в окружение, знамя отрывали с древка, обкручивали себя, прятали под шинель и прорывались. Даже если ранят, убьют, немец не будет обыскивать.

На Батецкой воевали также партизаны, держали ее несколько дней. Генерал с ними договаривался о взаимодействии, а в этот момент подошли немцы, 20 человек. Началась перестрелка.

На границе с Ленинградской областью были также финны, небольшие охранные подразделения при немцах. Они были хорошие разведчики, хорошо ориентировались в лесу. Однажды мы взяли пленного финна. Он хорошо говорил по-русски. Финны были еще более жестокими, чем немцы. Однажды в Ленинградской области они зашли в наш тыл, сняли пулеметчиков, охранявших госпиталь, зарезали раненых, медсестер, лошадей.

Псковская область

После Новгорода я попал в 239 дивизию разведчиком, а в июне 1944 г. мы брали Остров. Мы пошли в разведку боем и ворвались в штаб врага. Штаб располагался в зарытой в котлован цистерне, у которой было две двери, труба из кирпича для маскировки. Нас было 7 человек, мы сразу оборвали провода телефонной связи и антенны для работы рации, ворвались в котлован и оказались перед открытой дверью в штаб-цистерну. А вторая дверь была закрыта.

У товарища была противотанковая граната, он вырвал чеку и замахнулся. Это граната взрывного действия. Мы закричали:

- Что ты делаешь?!

Я к нему побежал.

- Где чека?

Она была на боевом взводе, но он еще не бросил гранату. Я разжал ему пальцы, проволочки просунул и вставил чеку на место. Иначе бы граната взорвалась, и нас всех убило бы.

- У тебя есть ручная граната? Давай, бросим ручную.

Мы бросили в трубу две ручные гранты. Произошёл взрыв, осколки дали рикошет от сферических стен. Немцы выразили желание сдаться. Под прицелом они вышли, построились, 6 человек. Мы их вывели на бруствер траншеи. Нам пришлось вести их через заградительное ограждение напрямую через нейтральную полосу. Тогда я ударил немца автоматом в спину и сказал идти.

Немец закричал:

- Мин, мин, мин.

Я еще раз его ударил. Он пошел по воронкам, и я за ним. Остальные прошли за нами, мы вышли на нейтральную полосу. Это было болотистое место. Немец ударил из тяжелой артиллерии. Боеприпасы попадали в болото, осколков не было, летела только болотная грязь. Пленные хотели разбежаться, но мы их остановили и сдали в штаб. Из немецкого штаба мы принесли рацию, пишущую машинку, наградные железные кресты, бельгийские пистолеты. Двое разведчиков остались в штабе забрать продукты. Мы взяли также маскхалаты. Советские были очень непрочные, быстро рвались, если где-нибудь зацепишься. А немецкие были намного прочнее. Я одел на себя немецкий маскхалат, когда нас вывели из боя. Это увидел майор и начал на меня орать, чтобы я снял немецкий маскхалат. Говорят, этот майор потом был снят, потому что не справлялся с управлением.

Только мы пришли в наш штаб, а немец пустил танки и пулеметчиков, расстрелял нашу половину нашей пехоты. Как кто-то покажется, они сразу режут. Пулеметы у немцев были мощные. Загорелся блиндаж, где были двое наших разведчиков. Они одели маскхалаты и по-пластунски пролезли по траншеи.

Командиру полка перебило ноги, заместитель не мог справиться и остановить отход пехоты. Это были необстрелянные солдаты, они испугались. Нам пришлось стрелять перед их ногами, чтобы остановить отступление. За захват немцев в Острове я получил медаль за отвагу.

После взятия Острова я получил звание ефрейтора, и нас перебросили во Псков. Во Пскове было тихо, и настоящая разведка не требовалась. Нас быстро сняли.

Сначала прошли Порхов. Под Порховом немцы захватили госпиталь, сняли часового и всех вырезали. Там было командирование немцев, и их взорвал подпольщик. Что было с ним – неизвестно. В Карамышевском районе было сильное партизанское движение. Немцы-каратели туда редко ходили. Работали сельсоветы, исполкомы, всё охраняли партизаны. Они нам помогали. Мы прошли через партизанский район, они нам давали мальчика-связного на лошади.

Нас перебросили в Белоруссию июле, освободили несколько городов. В Пинске взяли станцию. Вокруг Пинска были сплошные болота. Немцы проложили по болотам дороги из бревен, по ним ходили машины. Мы, разведчики шли по болотам, а пехота по дорогам.

Освобождение Прибалтики

Мы только перешли границу с Польшей, как нас перебросили в Прибалтику. В Латвии местное население к нам относилось по-разному, в т.ч. и настороженно. Несколько раз нас спрашивали:

- А будут ли колхозы?

В июле перед Двинском наша часть была обстреляна из орудия Берта. Оно было установлено на рельсы в крепости Двинска. Нас обстреляли, но жертв было немного, снаряды попадали в болото. Мы форсировали речку, ворвались в крепость всей частью. Для врага это была неожиданность. Один немец стоит и не может понять, что за войска. Мы обошли весь город, он был заминирован, но враг не успел ничего взорвать. Немцы срочно эвакуировались, свет оставили в госпитале. Некоторые даже приняли нас за своих. Мы брали много пленных, передавали их в специальные части под конвой.

Бои за Двинск продолжались еще три дня, а мы уже двигались по Северной Двине в сторону Риги. Карты, которые у нас были, часто не совпадали с тем, что было на местности. Перед Ригой мы наткнулись на вещи, оставленные убежавшими немцами. Они хотели взорвать мост, но не успевали и убежали. На одной палатке было написало латинскими буквами: ефрейтор Белов. Мы бежим за немцами, стреляем. А местные жители кричат нам:

- Мы сдаемся, мы сдаемся!

- На кой вы нам нужны, нам не до вас.

Немцы скрылись, мы их так и не поймали.

В октябре мы подошли к Риге. Железнодорожный мост разбомбили или взорвали еще до нас. В лесу прижали большую группу немцев. Начали брать города по берегам залива. Там были незамерзающие порты. Брали их налетом, особых боев не было. Враг не ожидал нашего наступления. Наши войска привезли торпедные катера на машинах. У немцев были смертники, прикованные к скалам.

Нас правили на Литву. Здесь население жило беднее, чем в Латвии. Полы в домах были земляные. Ходили в деревянной обуви. Нам выдавали разговорники, чтобы общаться с местным населением. Но давались нам языки трудно.

На границе Литвы и Латвии перед нами разбили часть, немцы взяли советское оружие, потом стреляли по нам из наших пулеметов. Мы идем, перед нами речка. Один берег пологий, другой – высокий. Немцы заняли оборону на высоком берегу. У них вместо окопов были ячейки на два человека. Велось наблюдение за противоположным берегом. Наши ребята смогли проскочить незамеченными под берег, а нас и еще двух разведчиков, немцы отсекли. Мы лежали на ровном месте, у нас лопаток нет, окопаться не чем. Потом подошла наша пехота. Когда началась перестрелка, Мухиторян бросил гранату. Из ячейки выскочили раненные немцы. Мухиторян бросился на них, но в него выстрелил немецкий пулемет из соседней точки. Пуля прошла на вылет, и он погиб. Мы начали стрелять, взяли в плен немецкого наблюдателя, отвели его в штаб.

У меня случился конфликт с заместителем комполка. Мы хотели послушать, что говорит пленный немец, командир полка ничего не сказал по этому поводу, а заместитель майора потребовал, чтобы мы уходили на передний край.

- Возьмите ту высоту. Блокируйте точки (пулеметы), а то я всех в штрафную роту отправлю.

Пришлось ползти на точку, раз приказано. А немцы в нас кидают наши же гранаты. Утром группа немцев вылезла на бруствер. Их ждал танк, и они на нем уехали.

Потом мы вернулись в Латвию, в курляндскую группировку. Меня назначили командиром взвода разведки. Я уже был сержантом. Я стал водить разведчиков. Однажды мы шли группой и столкнулись с немецкой разведкой. Завязалась перестрелка, мы побежали за ними. Добежали до забора. Немцы сделали заграждение из поваленного леса наподобие забора. Чтобы пройти, его надо было перепрыгивать, а враг его простреливает из пулемета. В одном месте мы все-таки вклинились, но с большими потерями. Кого в госпиталь, кого – убили. Остался я и еще один солдат. Подошла наша пехота, «налегке», без пулеметов и минометов.

Рядом шумел танк, меня послали проведать, что это такое. Я пошел в разведку с новой группой. Пехота была разрознена, не было окопов. Кто что успел накопать, там и прятался. Я наткнулся на немцев. Они минировали блиндажи на нейтральной полосе. Уже было темно, я принял их за наших и спросил их, кто они. Они дали очередь и убежали. Меня ранило в руку, мы не успели их окружить. Посмотрели, что заминировать блиндаж они не успели. Я доложил начальнику разведки, что блиндаж свободен, можно продвинуть пехоту. Опять загудел танк. Начальник разведки приказывает:

- Срочно проверьте танк.

Мы опять пошли. Я начал искать разведчиков по траншеям. Они попрятались вместе с пехотой. Я бегал, искал их. И тут разрыв, и меня ранило. Меня волной бросило в немецкую траншею, но там уже были наши. Перебило полностью руку. У меня с тех пор нет лучевой кости. Я упал головой вниз на какого-то солдата, его ударило диском автомата.

Солдаты взяли у меня автомат, помогли подняться из траншеи. Это было 25 января 1945 года. Пока я шел в штаб зацепился за телефонные провода. Стрелял немецкий пулеметчик, но меня заметил офицер, помог распутаться. Небольшими перебежками мы добрались до штаба. Я пришел в штаб и доложил обстановку. Меня начали перевязывать. Вместо меня назначили старшину руководить разведкой, и его группа угнала немецкий танк. Я с офицером доложили обстановку в штабе и пошли в госпиталь. Эту операцию мне дали орден Славы.

Возвращение и день Победы

В госпитале мне сделали перевязку. Однажды я увидел, что идут наши разведчики. Они ехали в тыл на отдых, и я попросился ними. Они уговорили начальника госпиталя, чтобы я поехал с ними. Мне выдали документы, на станции мы погрузились. В Барановичах в офицерском вагоне один офицер чистил пистолет, и случайно выстрелил и ранил соседа. Его забрал СМЕРШ, хотели забрать и меня. Штаб выдал мне документы и поставил на довольствие. На каждой станции была комендатура, когда прибывает поезд, выдается довольствие. Поезда стояли по нескольку дней, пропускали составы на фронт.

Когда я прибыл в Ленинград, я приехал в госпиталь на Петроградской стороне, но меня туда не приняли, посмотрели, что я ехал полмесяца, засомневались, вдруг я шпион, и отправили в Александро-Невскую лавру. Там был сортировочный госпиталь. Везде стоят часовые, крутятся какие люди, я потом догадался, что это были работники госбезопасности. Проверка шла несколько дней. После нее меня отправили в больницу им. Мечникова. На второй день после операции я поехал к родителям. Я ничего не знал о судье родителей, которые остались в блокадном Ленинграде. Дом разбит, я пошел к тетке. Она рассказала, что мои родители умерли в блокаду. Отец в 1941, сестра в 1942. Ушла и не вернулась. Мать в 1943, когда уже прибавили норму. Но она отрывала от себя, и благодаря этому выжила другая сестра.

На диораме «Прорыв блокады Ленинграда», 2014 г.

Пока ездил, простудил руку. На перевязке врач меня ругала. Потом меня отправили в госпиталь на Урал в город Сарапул на Каме, там мне удалили осколок из-под сердца, с которым я воевал два года. В госпитале я встретил день Победы. Пришла главврач:

- Ребята, день Победы!