Орлов Николай Васильевич

Я Орлов Николай Васильевич, родился в 1926 году в Нижнечирском районе Сталинградской области. В семье было четверо, двое детей. Старшая сестра в три года умерла от голода. В 33 году мор был - голод. Отец у меня активист был, в то время колхозы организовывались, заготовка, скрывался хлеб, наш дом поджигали, грозили, и дошло до того, что когда паспорта в сельской местности ввели, а раньше из села в город ты не попадешь - справку давали и все. Паспорта не было в сельской местности. Но так как отец был уже в партии, нам дали разрешение уехать в Сталинград. Мы переехали сюда в 33 году - в самое голодное время. Отец труженик села, мать тоже. Мы из казаков, хутор Кульпинск Нижнечирского района. Когда сюда переехали, у нас тут родственники были - у матери отец на мельнице работал Гергард - это где сейчас Панорама. Трудности были определенные, он сельским хозяйством занимался, потом освоил профессию столяра и поступил столяром, его приняли. Документы не были еще оформлены.

Недалеко была 6-я авиационная школа военных летчиков Сталинграда. В эту школу принимали по окончании семилетки и до 16 лет. Когда мы переехали, жили тогда на Балканах - это где сейчас площадь Ленина, за ней повыше. Один квартал до нынешнего моста через Волгу, тут был раньше овраг сейчас засыпанный. Вот один квартал до него мы жили, а внизу была соляная база.

Волга наша кормилица. Детство было босоногое, но веселое и дружное. Наш участок - от проспекта до Волги - где-то около 60 домов было частных: и двухэтажные и одноэтажные деревянные. Человек 80 где-то нас ребятишек было нашего возраста примерно. Что девчата, что мальчики - нам тогда все равно было. Нам ребятам, порой трудно было против девчат - они и бегали быстрей, и стреляли лучше! До войны, и после здесь тиры везде были, и в Горсаду. Ходили стреляли, значки разные были, и борьба шла, кто быстрей получит - кто лучше стреляет. Девчонки так говорили: если ты будешь меня перегонять или лучше стрелять - только тогда я буду с тобой дружить. Ну, тогда такая чисто товарищеская дружба была.

Родители у всех работали, кто на стройке - строился Тракторный, и на других заводах, а мы одни. Но никаких хулиганств не было. Иногда чуть шкодили. До школы на Волгу спускались. Там баржи стояли, разгружались. С вечера наживку - мух наловим, и утром до школы часов в 6 на Волгу, ведь рыбы тут очень много было, особенно чехони, мы ее "косарь" тогда называли, большая была. Буквально 30 минут проходит, и штук 20-25, а она крупная - ее в корзину, домой притащим. На обычный поплавок только и успевали таскать. Она прямо стаями ходила. Рыбы тут страшенно было! Жирная, хорошая. Солью засыпал и в ящик - ящики были деревянные, тогда с картоном плохо было. Засыпали солью и в школу. Школа рядом была, №38, где сейчас по ул. Советской больница №3, на этом месте была школа 4-этажная, построена где-то в 40-ом году. До этого я в других учился. Школа это второй дом, а порой и первый дом была. Мне 84 года, а я директора школы - Шишкину Анну Ивановну помню, это как мать родная для нас всех была. Мы к ней, а там костер, пионеры, разговоры. Сейчас все из школы бегут, а мы наоборот тогда в школу бежали, нас оттуда выгоняли!

У всех поголовно была мечта стать или летчиком или моряком. У меня летчиком. Поэтому у нас все игры были физические: бег, прыжки, лапта, плавали кто дальше - все для физического развития. Но плавали с умом, рядом с лодкой - так серьезно подходили к этому.

- За событиями в Испании следили?

- Это да. Я имел счастливую возможность перед войной общаться с сыном Долорес Ибаррури, который здесь погиб. Он закончил нашу школу, в 15 лет уже летал. Но еще до войны, до бомбежки, стекло лопнуло и он глаза себе повредил немного. И потом он на аэродроме работал инструктором. А когда война началась, он пошел пулеметчиком, и его тяжело раненного, переправили его за Волгу на излечение. Приезжала мать сюда с дочкой, хотела в Москву забрать, но он при смерти уже был, и врачи сказали: "Не выживет!" А он успел сказать, что для меня этот город - вторая Родина, домой я не попаду, а это мой второй дом! Он остался здесь, похоронили его в Красной слободе, там винный завод у нас был небольшой, сейчас, по-моему его уже нет. Потом, когда она еще приезжала, и его перенесли в сквер в город.

- 22 июня помните?

- Да, нам объявили, Киев бомбили - началась война. Вот честно скажу, может я не за весь город знаю, но мы жили тем, что немцы никогда сюда не придут - это первое. Второе - мы победим! И только тогда по-настоящему стали воспринимать, когда немцы взяли Ростов и вышли на Дон. Я в городе был и все время слышал: "Дальше все равно не пустят! Дальше немцу не пройти!" Но когда уже немец пошел… вот сейчас многие говорят: Вот в Советское время вроде того заставили население остаться здесь, под немцем, под бомбежкой. Вроде того дали возможность немцам убивать наших людей. Вранье! Это люди говорят, которые здесь не были.

Я в школе был. Еще немцы были под Ростовом и шли от Харькова, отступали, уже все мы были распределены по улицам. И когда начались бои в излучине Дона, уже стали нам давать информацию, и мы ходили по дворам. У меня была улица Дворовая - около 80 домов. Я должен был разнести, куда им идти, во сколько и что брать с собой, какой вес груза. Когда наступит эвакуация, тогда им передадут. И когда немцы прорвались, пошли уже с Дона, то поступил сигнал полную эвакуацию начать. Люди не хотели уходить! Потому что надо понять психологию людей А кто там говорит…они не испытали этого. Человеку как трудно было жить! Как он этот домишко строил, как этот деревянный сундучок себе приобретал, стол и стулья! И все это потерять? Это сейчас машины и все такое, а тогда и это для него дорого было. Рассуждали так: "Да нет! Я тут как-нибудь, со мной ничего не будет!" И до последнего остались…а когда бомбежка началась…Когда за три дня сорок с лишним тысяч человек и город весь сгорели.

- Вы были на улице в эти дни?

- Да, все уже дома сгорели. Были вырыты щели везде, и вот тут-то народ почувствовал. Меня всегда когда спрашивают, что для меня самое страшное было? А когда загорелся город. Улица Республиканская широкая, как проспект, чуть поуже, и с той, и с другой стороны ее стояли деревянные дома и горели, а пламя в верху соединялось! Ложились все, обволакивало всё, как будто тебя в какую-то топку бросили.

Это я чуть вперед забежал. Успел я окончить 7 классов в 42 году, в мае закончили. Я туда подаю документы в авиационную школу военных летчиков, прохожу собеседование, и меня зачисляют. Видимо, нас таких шустрых подобрали органы контрразведки - тогда НКВД было, они готовили группы. Нас изучали и все прочее. И получилось так, что нас зачислили курсантами и мы должны были собраться в определенном месте, чтоб эвакуироваться в Горький. В это время как бомбежка началась, бомбили все эти переправы. Поступило, видимо, указание. Мы-то не знали, это нас опергруппа оставила здесь, не пустила туда. Мы это ничего не знали.

В это время отец у меня уже воюет. У нас вся семья воевала. Отец ушел через два месяца после начала войны - он стрелок-радист был в дальней авиации, на Берлин летали, в Берлине закончил и вернулся, награжденный был, раненный, и прожил 96 лет. Мама воевала здесь в 10-ой дивизии НКВД, она город хорошо знала и была проводником, и по выносу раненных с поля боя, боеприпасы подносили. Я один остался. Соседи друг другу помогали сначала, потом ополчение организуется. Мы где-то 13 августа, с ребятами кто остались, на берег Волги спустились, развели костер - рыбки пожарить, картошки сварить и отметили мой день рождения! Уже бомбежка началась. Но еще до 23 августа здесь небольшие налеты были. Потом уже многие ушли на фронт. Я остался здесь в ополчении. Мать не отпускали, а так через соседей передавали, что она там пока на казарменном положении, они до Калача ходили там помогали. Короче, я отца увидел только в июле 45 года, а мать увидел еще здесь в сентябре - 25 сентября мы обоюдно узнали, что мы живы.

Я в это время в ополчении, когда 23 августа бомбежка началась, загорелось все, и вот нас к тракторозаводцам отправили, немцы когда прорвались в Рынок под Тракторным - нас туда. Стреляли-то мы хорошо, ума, правда, мало было. В ополчении на Тракторном я пробыл где-то три недели. Когда там укрепились, нас молодых перебросили на центральную переправу, и я где-то с сентября там был - это основная переправа тогда была. Сейчас если по улице Гагарина спускаться к Волге и еще чуть к Панораме по берегу метров 100 - вот здесь располагалась центральная переправа. Она была ценна тем, что берег крутой был, а потом пологий, это сейчас уже сравняли, а тогда крутизна была. Там место забетонированное - причал, и почему туда немцы и рвались - тут любые суда могли причалить.

- Когда вы впервые немцев увидели, какое было впечатление?

- Я в районе Красных Казарм стал подниматься, по Устюжской улице, ближе к Мамаеву Кургану вверх, и смотрю - идут двое немцев, а я с водой. Но на мое счастье, попались, видимо, а я дрожу иду. Когда уже начинается общение, то понемногу начинаешь соображать, действовать, и страх куда-то пропадает. Сказали: "Куда идешь?" Переводчик с ним был такой дружелюбный. Я: "Вот воду несу, вот туда-то иду". Он им говорит, а тот опять спрашивает: "Где мать и отец?" Я: "Нету! Я один". У дедушки живу, и называю адрес. Вот такие вопросы жизненные. В первый раз только трудно было, а потом уже как-то все прошло: все равно было - увидел немца - боялся. Самое главное надо быть спокойным, с выдержкой, не дрожать, не суетиться, А так люди есть люди, и среди них тоже были и люди, труженики или рабочие. Летчики есть летчики - они и гонялись в степи за каждым. Кто в летчики попадал? Сынки таких, кто в партии гитлеровской были - это уже воспитание другое.

Здесь был капитан Петраков, сотрудник НКВД, и ему было придано 200 человек - они сдерживали немца от площади Ленина, тогда она называлась площадь 9-го января, и до театра Музкомедии. Уже немцы Ворошиловский район заняли, Пионерку заняли и дошли до театра Музкомедии. В центре было так. Фронта не было. В одном доме - наши, в другом - немцы, на одной половине улицы - наши, на другой - немцы. Вперемешку все.

На переправе мне пришлось… я видимо, один парнишка был, а все остальные в летах были… чудом живы остались, старались. Выдержали. Как раз ждали Родимцева. 13 сентября, самый тяжелый день был, немцы вполне могли взять и переправу, и всё… Родимцев переправился с 14 на 15 сентября где-то в половине четвертого ночи, 42-ой полк 13-ой гвардейской дивизии. И как раз к нам сюда, мы держали берег в низу, немцы прямо над нами были. Кричали нам: "Песни давайте вместе петь", и прочее. Прямо на самой переправе, а они наверху были, тут нас поджали. Ну, и где-то небольшую полосочку держали. 62-я армия Чуйкова В. И. была отрезана, тут только остатки были.

Когда переправился 1-й полк, возможности больше немцы не давали, топили людей! Но сумел этот 1-й полк - командир был полковник Полев, участник с начала войны, в Брестской крепости, и под Харьковом был.

Когда первые переправились, меня тут представили командованию, а я уже кое-где ходил и город знал хорошо по оврагам, и уже меня знали. С ним был начальник полкового СМЕРШа, особого отдела тогда, разведка у них была. И меня сразу сюда, и буквально через месяц я уже не сын полка был, а уже зачислил в штат - призван был я раньше срока положенного - в 16 лет. Это с 15 сентября 42 года. И до окончания войны я воевал сначала в полковой разведке, потом в армейской разведке, а потом уже и во фронтовой.

Полковая разведка ближнего боя. Задача какая была: я город хорошо знал - и проводил бойцов, немцев обходили, под них подлазили, и точки занимали. А я был проводником, но стрелял тоже. Какой-то период.

Потом, когда укрепились тут наши, уже стал в разведке такой… У нас артиллерия и всё было за Волгой, здесь только стрелковое оружие на руках было и все, ну, минометы небольшие, пулеметы. В городе, когда немцы вошли, то еще не было такого жесткого контроля - не было запретов, когда по городу ходить, а когда нет. Как и везде, было установлено: с 7 утра до 17.00 передвижение, и то только у кого документы были. А если ночь - расстреливали сразу. А сперва легче было.

В документах есть, у меня из личного дела взято: мне пришлось за этот период больше 71 раза побывать в тылу у немцев. В ближней разведке, потом уже в дальней. Ну, ближняя разведка попроще, первый период особенно, когда приходилось в день по 3 раза побывать за линией фронта.

Задача наблюдать, где скопления, где прорывается немец. Наши небольшие штурмовые группы уничтожали эти скопления, мешали, обстреливали. А связи не было, она плохая была. Там или там заметил, за полотном железнодорожным или где - бежал, говорил, и накрывали потом из-за Волги эти места. Это вот начало было. А потом уже посерьезней стало. Здесь уже и дальняя разведка, уже более продуманная. Спать приходилось очень мало. Горячую постель я не видел, даже редко кипяток. В кармане был жмых - это когда масло с подсолнечника делается, вот остатки, или горчичный жмых. Да и солдаты все, которые здесь были, они вот этим питались, буквально до ноября. А потом уже немца начали давить, поджимать, и пошло питание, и поставлять стали, более-менее наладилось все.

Заедала вошь! Ну, она и потом и после войны. Я знаю, потому что пришлось еще в Бекетовке жить. До 49 года не могло еще население вошь вывести! Ну, вот так все и ходили. Вот сейчас вспоминаешь: да как же я сумел это все? - Черт его знает, видимо, это молодость, бесшабашность! Я и сейчас удивляюсь, как же я живой остался?

Был черный я, волосы, глаза, брови - меня все за цыгана принимали. А потом уже буквально к ноябрю 42 года у меня уже седые виски были. Но некоторые говорят: "Да что там!?" А и страшно было, и боязно. Когда идешь, сперва какая-то безысходность, а потом как-то трезвеешь, и головой думаешь.

Потом уже стали более конкретные задания, большая подготовка была, притом радиосвязи-то не было. Особенно дальняя разведка. Два момента, которые мне особенно запомнились.

Первые немецкие армейские части когда вошли в город, они более-менее были, и старые и молодые. Воду несешь с Волги спрашивают: "Куда идешь? Откуда идешь?" - "Вот, воду брал и несу" Ну, некоторые похулиганят - выльют: "Иди еще сходи, русь!" А некоторые напьются, некоторые смотришь даже: "Куришь?" - "Найн! Найн!" Кто-нибудь тебе еще сухарик даст. Разные были тоже немцы. Потом звереть стали, когда уже их спецорганы пришли, когда лагеря пооткрылись. Уже тут страшно стало проходить. Ограничение в движении стало.

Надо должное отдать, как наши чекисты нас готовили, и в СМЕРШе которые были разведчики, контрразведчики, они в летах все были, опытные все, продуманные, но сами не спали. Когда только ты возвращался, он только ложился спать, который тебя посылал: он не спал, а переживал, ждал… Это такая поддержка была, такая любовь! Вот была в воинских частях какая дружба среди солдат - ну, нет того сейчас, что раньше было. Командиры были как отцы! Иногда забывались: "Батя!" Некоторые порывались и папой называть. Были одни сибиряки в 13-ой дивизии, когда они тут сидели, мальчишки по 18 лет пришли.

Я готовился - ночью меня должны были переправить в лагерь, а оттуда гнали население мирное - женщины, ребятишки, гнали на Калач и оттуда вывоз в Германию на работы, а Калач как перевалочный пункт. Мы долго готовили это мероприятие. Я в центре-то все знал, как свои пять пальцев, а окраины города нет, далековато это было - час дороги.

Немцы организовали, как мне потом пришлось разведать, аэродром, сейчас там наш военный аэродром. Немцы - они специалисты и сразу определили и розу ветров, подъем и защищенность и все прочее. И они его очень берегли. Нашим где-то удавалось пролетать, где это представляли, но они так сделали, что наши думали, что это ложный аэродром. У нас тоже за Волгой много ложных было, и у них тоже. И очень здорово было сделано под ложный аэродром, и мы особо не обращали на него внимания. А вот этот аэродром был в Мариновке, как я потом разведал. Их задача была - минирование Волги, недопущение переправы через Волгу, а тут буквально 5-7 минут лета. И они действительно не давали ничего - минировали - сколько наших подрывалось! Немцы торопились, поскольку, если замерзнет Волга, то тяжело тогда было бы.

Меня много готовили. Мальчишка был. Более-менее взрослому невозможно было - сразу бы забрали, откуда да чего, а внимания мало на детей обращали. Все бежали от немцев, убегали - радовались, а я все время к немцам. И так уже влился. И тут уже на Дар-горе лагерь-пункт, переправили нас. Поскольку так не дойдешь и не доедешь, там патрули везде, я должен был идти на Калач, и примерно в районе (ориентиры дали, с компасом научили, но не дали, просто примерно поработал) Мариновки, оторваться ночью и уйти на разведку. Конечно, и карты изучал, и оружие, и какие самолеты, какие марки и прочее. В группу попал, там и наши помощники были. Вот никто не знает, его сейчас в живых нет, тоже Орлов, он был профессор нашего Пединститута после войны, вот он был внедрен в немецкую разведку, парень опытный. Как-то два раза в разведке промелькнул.

Шли так - гнали пешком: днем шли, а ночью немцы в какое-нибудь строение забивались, а люди наши все (ну, сентябрь так еще более-менее был, но ночью холодновато) ежились, где-то сено было, 2-3 солдата дежурили. Гнали всего человек десять, а нас группа была 120 человек. Ну куда кто побежит, а некоторые, откровенно говоря и сами шли, особенно молодые девчата - польстились на то, что немцы разбрасывали листовки - и жить хорошо там будет, и работу найдете и все прочее, обман такой был.

Ночью примерно в районе Мариновки я сориентировался по речушке и ушел. Легко было оторваться, ушел без всяких препятствий. Но надо было подниматься на возвышенность, я знал карту. Но мне сказали так: "Если нельзя подобраться и там охрана, то просто замаскируйся и понаблюдай хотя бы один день, продержаться сумей: сколько садится и взлетает самолетов, чтоб потом определить, действующий ли аэродром". Ну, а где тут? Ну, по этой балочке пошел вверх, смотрю - а холодно стало - какой-то человек. А это бабулька сидит, дремлет, согнулась под кустиком. Потом смотрю у нее веревка длинная и на веревке пять козочек и козел. Они внизу, а она спит, и они пасутся. Ну, и мне сразу приходит в голову: Я сейчас коз этих отцеплю и туда выгоню наверх, а уже и вышку видно. Посмотрел - буквально метров 100 пройти и будет видно площадку, где аэродром должен быть. Но вышка. Вот у меня уже самого опыт стал появляться. И я их гоню вперед.

Я хоть и в деревне родился, а приехал в город еще ребенком, и животных мало знал. Я ухватил козу и тащу, а козел стоит и они около него. Я кружусь, тащу, а они стоят. Потом поскользнулся, упал, и козел учуял жмых у меня в кармане и полез, а я двигаюсь, и он за мной. Потом я встал, иду, он понюхает и идет. Он пошел, и козы за ним. А бабулька спит, а я откуда знал, она поможет или нет… Ну, и иду и думаю: надо быстрее. Слышу с вышки выстрел! И вот уже я смотрю - видно поле и гляжу скорей. У меня зрение и сейчас хорошее: память подводит, а зрение: как посмотрел - всё, где я пройду, проеду. Я сразу тогда - ага - 3 ряда по 12 - значит 36! И назад скатился, сообразил, что мне уйти надо с места, потому что если они подъедут, глянут, если я видел поле аэродрома с этого места где я был, значит все - захватят! А я скатился ниже и мне не видно аэродром оттуда, а вышку видно.

Действительно так и получилось: они, может быть, и не отпустили бы… но они когда сюда подскочили, видят - аэродрома-то не видно - я метров на 80 скатился вниз и все! Но мне повезло еще, что дежурил как раз офицер-летчик лет 35-ти, молодой. Подъехали офицер двое солдат и переводчик с Украины. Офицер говорит, а тот переводит с грубостью такой: "Что тут делаешь?" Я объясняю: "Козочек пас, задремал, а они побежали и я их возвращаю". Офицер так смотрит. А этот козел меня и выручил - он лезет ко мне. Он создал легенду: что раз он лезет, значит меня знает, а козы к нему вроде, и они меня знают, и значит я не вру. Этот офицер понял, посмотрел и немного заулыбался. Я так подумал, видимо, у него дети были, потому что, он так на меня смотрел то умиленно, то серьезно, а тот украинский переводчик свое: "Пан офицер, что тут разговаривать, надо вести в комендатуру". Офицер молчит. Махнул ему рукой, что-то сказал, ну, я думаю, что сейчас все - уйду.

Потом, как оглянулся, а бабка уже бежит с палкой: "Ах ты гад! Ах ты паразит!" Ну, я думаю: все пропало, сейчас она подбежит: украл и туда-сюда… А она, оказалась, бабка такая, у нее двое сыновей воевали, ростовчанка, эвакуировалась сюда, потом ей медаль дали "За оборону Сталинграда". Она потом еще нашим помогала, я подсказал где она жила, она офицерам-немцам носки вязала, закрепили за ней легенду, и она своя там была. Она очень много помогала, как потом мне стало известно.

Она подбежала и давай разыгрывать: палкой изо всей силы по спине. Потом говорит: "Ну, что сыночек мне оставалось делать? Не поверили б иначе!" И орет: "Я тебе сколько говорила!" И палкой одно бьет. Хорошо на мне фуфаечка рваная была, еще более-менее, но синяки потом все равно были. Офицер переводчику говорит: "Пусть уходят!" А тот ему: "Надо забирать!" Офицер: "Я сказал пусть идут!" И этот переводчик подошел ко мне и как меня толкнет: "Ух, гаденыш, повезло тебе!" Он как чувствовал. И еще под зад мне как дал! Мы и пошли. Она идет и вроде так все хлопает по спине, кричит и говорит: "Ты иди и не оглядывайся!" Они еще постояли, посмотрели, в машину сели и уехали. Мы вниз спустились.

Тогда передвижение было в городе еще более-менее, а в деревне вообще уже немцы установили такой порядок, что у всех были пропуска, агентура своя была, стукачи, и если появлялся посторонний человек, то сразу должны были докладывать. Мне к ней туда никак нельзя было. Она была с одного из хуторков под Мариновкой, там их много было. Она мне рассказала все.

В этом районе дед жил, а у деда внучка была разведчица наша с радиостанцией. Я должен был к ней выбраться, что бы передать информацию. Я к этому дедушке пришел, представился, пароль был. Он оставил записочку: я написал данные на бумажке, а он передал.

Меня только дня через четыре вывели в Бекетовку. Когда выходил оттуда, смотрю: самолеты полетели в сторону аэродрома, и начали бомбить. Ну все, думаю, сработало! Радостный! Иду, сам себя не чувствую, а холодно, морозец уже был, сентябрь все-таки. А радость такая, хоть и голодный был. Вот когда свободен, отдыхаешь, ну никаких сил нет, а в такой момент, как силы откуда-то появляются, начинаешь идти - усталости нет.

В Бекетовку перебрались мы, оттуда за Волгу, там отдохнул под Красной слободой, 3-4 дня всего дали, а потом вернули опять сюда на этот берег.

Такой момент был. Я не так часто видел больших лиц. Полковая разведка, а уж Родимцева так издали, и все. А тут мне говорят: "Собирайся!" Ведут меня. Тут, где мост у нас через Волгу сейчас, и если из-за Волги ехать, то справа была гостиница. Еще в газетах все писали, что хотели все засыпать этот пункт командный Родимцева, там большая труба, но кое-чего восстановили. А армейский КП был, если от стадиона, где гостиница "Турист", а от стадиона туда вниз к Волге вот там тоже было вырыто КП большое. Это дальше, чем Нефтисиндикат. Смотрю, Родимцеву представляют. Подошел, руку пожал, обнял. Спрашивает: "Покормили?" - "Покормили!" - "Ну, пойдем!" А куда не знаю. Вот один раз тогда, я имел честь встретиться с Василием Ивановичем Чуйковым.

Пацан-то еще тогда был. Я не считал себя взрослым, и мне даже порой неудобно было. Солдаты 20-22 года, они пацаны были, а я их считал дядями. А тут привели всех, и все так на него умиленно смотрят. А я иду. Не было того, что я собой гордился, я иду, мол, герой! Я иду и не пойму: Что ж я такого особенного сделал! Для чего же меня ведут? Наверное, какое задание дадут…иду уже и фантазирую. Тут адъютант говорит: "Ну, сейчас Василий Иванович придет". Он входит: "Ну, где тут?" Подходит ко мне - как обнял! А я за спину: "Ой!" - "Чего?" - "Да бабка била!" - "Это та бабка с козами? А ты будешь еще, жулик, воровать коз? За это бьют!" И смеется. Ко всем обращается: "Ну, разве мы не победим!? Вон они какие!" И с такими шутками обнял, поцеловал меня, и спрашивает: "Ты что хочешь, какую награду?" Я вот честно говорю, не думали тогда ни о каких наградах. Вообще в Сталинградской битве очень мало было награждено. Все время отступали же. Только после Сталинградской битвы начали награждать. Здесь вся 10-я дивизия НКВД погибла и только 368 человек награждены. Ни одного героя нет.

Опять спрашивает: "Ну, что тебе?" А я смотрю у него такая… тогда габардиновая форма была хорошая - материал такой - гимнастерка хорошая… И говорю: "Вот такую гимнастерочку хочу!" (смеется) А он: "Это все тебе?" - "Да не, без знаков, а просто габардиновую!" - Он поворачивается и смеется: "Ну, что с ними делать? Вот так! Завтра к утру отвезете в 13-ю и вручите ему такую гимнастерку!"

Тогда же и фотографироваться особо было нельзя и негде. Но мне сделали фото и отдали потом - одна единственная. Потом судьба такая, что пошел и пошел, все время в разведке. Фотографий нет больше. Вот она единственная - в габардиновой гимнастерочке.

Тогда дали мне гимнастерку и наградили медалью "За отвагу", а чтобы "За отвагу" получить, до этого еще медаль была "За боевые заслуги". Минуя эту, мне сразу "За отвагу" дали.

Второй серьезный случай был на Красных казармах, после этого вскорости. Немцы оборудовали там госпиталь и новейшую технику стаскивали туда. И никак нельзя подойти, овраги были… А у меня брат отца работал в Красных казармах, служил военным врачом. Вот он и сейчас там есть дом 3-этажный за территорией, там жили комсостав и врачи. У них сынишка был лет пяти. Я к ним в гости ходил и с ним игрался. А когда стали разрабатывать, как попасть, все на меня выходили, я-то город знаю. И когда ко мне пришли, я им рассказываю про дядю, и ухватились за эту возможность - за легенду - если вдруг немцы задержат, то я иду туда. Там жители некоторые остались в домах, немцы использовали их, то они скажут, что меня раньше видели. Мне и поручили разведать.

Очень трудно было. По оврагам как-то прошел. Когда наши отступили в этой квартире кто-то посторонний жил, а потом и немцы жили. Некоторые жильцы, в основном в подвале и на первом этаже остались, а везде немцы там были. Ночью проник туда, сумел на чердак пройти. С чердака прекрасно все разглядел.

- Задача какая у вас была?

-Посмотреть что на территории находится, какая военная техника. А там скопление: и "Ванюши", и танков много. В этот раз все, казалось, все узнал и мог уйти. И вот тебе на! Только я вышел утром рано, в сарайчик хотел зайти, а за сараем там доска отодвигалась и тропинка в овраг. Только к сараю подошел, а из подъезда выходят двое немцев. У одного катушка висит с проводом и он идет и говорит в трубку, а на катушке провод разматывается. Закричали: "Стой!" Я глаза вытаращил и остановился, ухватил доски: "Дрова, дрова несу!" - "Куда?" - "Да вот сюда! Деду!" А деда потом этого видел, про которого я сочинял, что ему помогал с дровами. А тот кричит - стой и все! Стоит, крутит провода. Смотрю, подлетает машина, офицеры. Они забеспокоились, понятно же, место такое. Офицер с переводчиком: "Кто такой, откуда?" Давай меня водить по квартирам, а все же видели меня, знали. Я говорю, что пришел, а живу там.

Я сколько раз в разведку ходил, всегда под своей фамилией. Всегда говорили: "Называйся собой, рассказывай где жил, иначе собьешься, спутаешься. Никаких выдумываний!" Это наши нелегалы там, они действительно разрабатывались, а тут только свое! Я и стал рассказывать про себя. Они давай меня водить, где остались еще жильцы. А те: "Да видели, да знаем!" Дед сразу: "Да он пришел… да я ж его за дровами… а ты чего так долго ходил?" Сразу так и сказал!

Вот сейчас вспоминаю: Вроде и люди-то забитые, неграмотные все были, но какие находчивые все были!? Патриоты! И преданные, я не знаю какие! Но офицер хитрый тоже попался: "А где ты живешь?" Да вот там разбили… называю дом, а сейчас вот живу: улица Продольная, 28. Мне адрес запасной дали, на случай если задержат, то надо ехать к этому деду - он выручит, мой родственник типа. Мне легенду рассказали про него.

Едем к этому деду. Подъезжаем к дому, открывается дверь. Дед, видно, сразу смекитил - идет грузный такой, седой, усы у него, тельняшка и в руке ремень несет. И сразу: "Ага, гад! Ой, солдатики, спасибо! Да что ж я с тобой буду делать!" Подошел и давай хлестать. Немцы ни разу не били, не получилось, оба раза получил от наших. (смеется) Да еще как попе даст-даст, так кровь идет. А я по-настоящему в визг, слезы! Немцы вот такими глазами смотрели! Ну, короче говоря, так он все это обыграл. А я думаю: Вот же артист! В театре так и то не сыграют! Сейчас вспоминаешь и думаешь: Да как же, откуда такие люди брались!? Ну, видимо, наши органы подбирали и оставляли. Вот и этот дед когда-то был хорошим агентом, еще с царских времен. Спас меня тоже.

А потом уже разведка все сложней и сложней становилась. Дальняя разведка. Один момент был такой. Моложе меня паренек был. Он покончил с собой в Петербурге не так давно. Мне 16 лет, а ему 14 лет. Он немецкий в совершенстве знал, у него какие-то предки немцами были. В Ленинграде жил. Страшенно был подготовленный. Его задача была подложить взрывчатку под Паулюса. Команда была, когда он еще не в Сталинграде был, а в одном из хуторов, в каком наши разузнали. Я проводил его. В этот период или раньше Сталину доложили…. Его бы давно Паулюса убили. А его ни в коем случае нельзя было убивать, это военные преступники. Так же, как и Гитлера, наши имели возможность уничтожить, а Сталин сказал: "Только судить! потому что, так убьем, все забудется и ничего потом не докажешь! А тут нужно показать их звериное лицо - что они делали!" Он ушел, мальчишка, а потом приказ отменили. Куда этот парень делся?

Про этого паренька написали, и я есть, и другие, в книге "Несовершеннолетние солдаты Сталинграда". Вот у него судьба такая. В Ленинград я ездил, когда хоронили его. Рассказывали там. Отец и мать у него погибли, а он войну прошел, его забрасывали и на немецкую территорию, где-то в одном месте он подорвался - одну ногу полностью до колена, а вторую пятку повредило, надо было уже на костылях ходить. Когда вернулся - мальчишка, ни справок, ни документов. Когда еще война шла, то поддерживали. Василий Чуйков тоже знал, и поддерживал - справки все давали, а он не был приписан ни к какой войсковой части. Там СМЕРШ, командовали, а потом и этих людей нет, и как доказывать надо? Короче, посчитали что участник войны. Наши справку дали, Чуйков еще был, восстановили вроде, дали ему квартиру однокомнатную. А потом все дальше и дальше - стали уплотнения, выживать стали, мол, богатей, и его выгнали в какое-то общежитие. Он ходил туда-сюда, а ему: Кто такой? Вот он в 2005 году, уже старенький был, и на железнодорожный мост, через линию переход, поднялся и сбросился - с собой покончил.

Заканчивается Сталинградская битва, я иду с 13-ой дивизией, и вдруг вызывают меня в особый отдел. Там, когда уже пошли, я в обозах был, прикрывался, а в разведку посылали, и в Ростове побывал и везде ходил. Вызывают сюда, на машину сажусь еду. А уже стал соображать и думаю, ведь много же было изменников, предательств… Вот и думаю: не оклеветал ли меня кто? Ведь все время же видели, что я с немцами на Дар-горе.

Как Саша Филиппов. Ему сумели поставить памятник. А сколько недругов было и сколько писали, что он пособник немецкий! Все потом стали писать. И доказывали. Страшно что было - родителей загнали в гроб ни за что. Парень он боевой был. Он сапожником был, сапоги, ботинки немцам-танкистам чинил. Его так любили танкисты-немцы, а он подсыпал в бензобаки песок. Танки приходили и уходили, а потом танки тут завели и стали обкатывать, ну, и видимо, стали работать и вышли на него. Его потом привезли к Казанскому и повесили.

Привозят меня в Бекетовку, на Сталгресс, там гостиница была до войны, не знаю, сейчас что там, потом столовая, на главную проходную ГРЭС, а там здание такое длинное. Там было НКВД, когда Сталинград освободили, в центре разбито же все. Привезли туда к начальнику Управления Воронину Александру Ивановичу, как помню мы и до этого так-то встречались… Иногда мне давали задания, кроме разведки, я выполнял еще и другие поручения. Я тогда не догадывался. Мне говорили: "Пойдешь когда, то передай вот тому-то пачку табаку. Это присылает сын дедушке". А это наши были, а в пачке, какие данные были. Он тоже какой-то подарок посылал, я приносил. Короче говоря, нелегалы наши были внедрены, и я таком образом работал их почтальоном.

Вызывают в кабинет - смотрю: сидит какой-то дядя, солидный такой. Он на меня посмотрел, когда я вошел. А сидит за вторым столом, а впереди него много навалено, какие-то портсигары, телефоны, блюдца. Уж больно все заставлено. Я посмотрел, а потом отвернулся, он все передвинул, и спрашивает: "Как все было?" Воронин про меня рассказывает. А тот: "Ух ты, какой молодец! Ну а что на столе… вот ты сидел и смотрел, в каком положении какие предметы были изначально?" Я показал. Он смотрит на меня с удивлением в глазах и говорит: "Александр Иванович, ну это же надо, какой хитрый! Меня - генерала - обманул! Когда ты успел, я ж передвигал все". Ну это шутки все…

Предложили мне: Что хочешь, в разведку или в контрразведку? - А я так соображаю: в разведку - это значит за границей работать? А у меня образования нет, иностранный язык плохо знаю, по-немецки чуть-чуть, 7 классов всего. Наверное, все-таки в контрразведку. Александр Иванович меня рекомендовал, и меня в органы, в спецгруппу, и я в ней воевал до 45-го года. Сейчас у нас внешняя разведка отдельно, а тогда она была в системе органов и называлось 1-е Главное Управление - это внешняя разведка, а 2-е - это контрразведка. В этой группе потом я забрасывался. Тут моя постоянная работа была. Это командировками назывались. Даже группы из Кенигсберга приезжали, молодежь привозили, со мной знакомиться. Там побыл и в других местах.

- А там задачи какие были?

- Прикомандировывали к определенной войсковой части. Перед наступлением проникал в город и выяснял, где какие укрепления. Там не только я один, и другие были. где укрепления, где заслоны, где чего. Чисто фронтовая разведка, и ближняя была, и дальняя. Посмотришь на фото, я пацан, когда еще плохо одет - совсем мальчишечка несуразный был. Когда наши взяли Кенигсберг, я уже вернулся сюда в Сталинград, и работал в контрразведке. Началась служба с выездами за границу, где-то до 87 года - это 45 календарных лет. В 17 лет я был уже зачислен в органы, и до конца - разведка и разведка.

Сейчас вспоминаю, какие же были умные чекисты, хоть пять или семь классов образования, но какие были грамотные. Начитанные какие, как они психологию знали людей! Как готовили, как доверяли, беспокоились! Вот я говорил уже, приходил с разведки, а тот кто направлял меня, он не спал и не ел, и со мной только садился.

- На выходах вы один были или с группами?

- Я все время один. Группа это когда в войну линию фронта перейти, а потом разные задачи, все время по одному разъединялись. Подготовка конечно большая.

- Какие элементы подготовки были, как тренировали вас?

- Это потом уже по серьезному. Стрелять я хорошо умел. Самое главное это умение собой владеть все время! Было так, иду я в тылу и какой-нибудь солдат: "Ты как сюда попал?" И прямо за шкирку. Свои проверяли так психологию прежде всего, как я буду реагировать. Другой кричит: "Я сейчас пойду к начальнику", а я никогда. Я понимал, сам догадывался. Все постепенно изучались, и постепенно исходя из этого доверяли.

Я сейчас даже не знаю, доверишь ли таким или нет. Я вот так думаю: Вот сейчас ребята грамотные, такую технику знают, мы столько не знали. Что нам тогда помогало? Видимо, труд. Я один дома, в 8 лет уже и борщ готовил и рыбу запасал. Сухой воблы у нас было по 3-4 мешка на зиму до весны. Все это сказывается - хозяйственное. Все мои друзья, которые тогда были, у них все семьи хорошие. Девчата тоже такие были, они умели все сделать: и постирать, и сготовить. Хорошо богато жить, но надо в меру жить, а если уже человек приелся, пересытился излишествами, то это уже не польза, все это человека только портит.

- Какие у вас обязанности были на переправе?

- Не допускать загружать переправу. Ведь попытки были дезертирства, с офицерами, и типа бандиты, которые по всякому, мол "Пропусти!". Вот такие мордовороты откуда-то появлялись в штатском. Все это вплоть доходило до стрельбы. Вот это сдерживали. И самое главное - сдерживали, чтоб немцы не заняли эту переправу. И если бы в ночь с 14 на 15 не прорвался бы 1-й полк, все, нас бы точно смяли немцы. Но удержали все-таки. Вот тут уже была паника. И даже мы уже чувствовали, что мы тут не удержим. Но каждый человек думал так: "Если немцы прорвутся, там у нас уже сила!"

Это мало говорят. Здесь шла бомбежка, бои, сентябрь, октябрь, а за волгой и дальше в колхозах уборка шла. Женщины убирали хлеб, а немцы обстреливали. Они все убрали, ничего не оставили. Немцы даже бросали зажигательные бомбы, чтоб посевы сжечь, а люди дежурили, тушили все - это такой был патриотизм. Люди сами понимали свой труд. Они сами выходили, потому что понимали: или они спасут, или погибнут с голода. Поэтому и тут была борьба, и за Волгой была борьба!

Притом, за колоски даже наказывали. Сейчас говорят: За колоски расстреливали! Да ведь никто из них не был в ситуации, когда человек голодный, когда нервно потерянный, он уже ничего не соображает - он уже ничего не боится взять! И взять не немного, а взять больше. Если каждый побольше возьмет, то ничего не останется - все растащат! Вот сейчас мирное время, а посмотрите - тащат! Где попало, как попало, где возможно везде тащат! А в то время, когда голодные пухли люди…и сдерживали. Но такого патриотизма, мне кажется, никогда еще не было и не буде уже никогда. Видимо, такая была обстановка, потому что у людей была надежда большая, что все будет хорошо, что мы будем лучше жить. Помогали здесь и фильмы, кинокомедии были, показывали жизнь хорошую. Убийств мы не видели, не знали насилия. Хотя тоже было. А сейчас телевизор включишь, детей нельзя подпускать! Все фильмы наши - убивают, душат и все прочее.

- На переправе вы были обмундированы?

- Нет. Все в штатском. Сотрудники были в армейской форме, это 10-я дивизия НКВД, а мы все в штатском.

- А вооружены чем?

- У меня в частности винтовка была. Автоматов мало было. Потом стал наган носить. Всегда 1-2 гранаты, и в деревянном ящике 2-3 бутылки с горючей жидкостью. Вот и все вооружение.

Вот последний раз встречались с Медведевым. В Доме ветеранов беседовали. Я говорю: "Дмитрий Анатольевич, зря все-таки отменили военную подготовку в школах. Год службы всего и еще военной подготовки нет! За год пройти - наша практика показывает - ну, хоть немного надо знать!" А он: "Мы этот вопрос решаем". Потом он заявил, что год службы остается, а в школе опять ничего. Вот Солженицына жена учебник издала - кого воспитаем непонятно.

- По работе вы сталкивались с власовцами?

- Ой, много!

- А кто они были, что за люди, почему пошли?

- Я в основном сталкивался с западными украинцами. Западная Украина отрезана от нас была, там было другое воспитание, свободолюбивое. Это народ такой! Они легко поддаются. Там очень хорошо чувствовала себя английская разведка, у них резидентура была. Это все разыгрывалось, подыгрывалось

Чем страшен человек? Если он раз просто так убил, то он уже неминуемо на другое убийство пойдет, как правило. Притом у них была свобода такая в военный период - грабить, насиловать. Молодой парень - ему надо женщину - пошел в деревню и изнасиловал. Теперь ему надо пожрать, выпить - они все это отнимали. В период после войны все разрушено было, все восстанавливать надо, надо питаться, и постепенно человек зверел в этих лесах.

Я там один раз в командировке был, меня почему-то бог миловал, а сколько у нас там товарищей погибло… Доходило до того, что напивались пьяные, ловили там партизана, русского - москаля - брали козлы, на которых бревна пилят, клали, связывали человека и пополам на них пилили. Поэтому очень страшно там было, народ запуган был. Они не работали, они ничего не делали. Все молодые были, у них свой патриотизм, своя экзотика была: в лесу он такой сильный, все его боятся.

Мы в Советское время ездили на курорт во Львов с женой. Это еще 60-е годы, все было нормально. Во Львов когда приехали в санаторий, а нам говорят: "Вы только не отходите друг от друга и вместе ходите". Избить могли и в то время. Все идет от воспитания. Вот у нас сейчас взять Кавказ. Если бы завтра всем работу молодежи обеспечить, которая там есть, и жизнь… А то они идут куда? В бандиты идут, потому что там кормят, поят, а он не работает.

- Помните когда 227-й приказ прозвучал?

- Я к истории так отношусь: истории надо верить, когда она написана очевидцами. Хотя и там тоже есть - приукрасить, показать героями и все такое, но все-таки. А как находится доктор наук, ему 38 лет, он только родился, но ничего не видел. И вот он начинает: оттуда взял, отсюда взял, да еще чернить начинает. Потому что сейчас время-то какое - чем он поскуднее напишет, тем его быстрее напечатают. Вот Америка - 42 президента, этот 43-й уже, но вы когда слышали, чтоб хоть одного "крестили" там? Там в Америке кого только нет, но все они патриоты своей страны, а мы гадость на своих льем. Ну неужели ничего хорошего не было? А получается, что возвращаемся постепенно обратно. Мое поколение такое счастливое (я от ветеранов все время говорю), столько мы пережили, а какие мы счастливые. Столько моментов политических за свою жизнь пережить.

Про заградотряды, могу сказать смело, что это была вынужденная мера, ведь бежали с фронта. Это никто не скрывает, особенно здесь. Вынужденно было здесь. Надо сказать, что здесь собственно никаких заградотрядов я не видел, за Волгой были, а здесь на переправах.

Почему много пострадало командиров? Принимали решения, при плохой связи, и командир с солдатами оставляли позиции, без приказа. Я своими глазами видел. Подъезжает к переправе на машине капитан, полуторка у него ГАЗ АА, а в кузове сидят пятеро солдат, а он в кабине - выскакивает: "Пропустите, мне надо на паром!" На паром раненых грузят, сейчас вот-вот немцы налетят, а он - пропустите его. Ему говоришь: "Отходи!" А он опять - вытаскивает пистолет и говорит: "Буду стрелять!" А ведь будет. Застретили его и всё! Солдаты развернулись и уехали в свою часть. Ну, это что? Это нужно, необходимо было… Люди которые об этом пишут, должны это видеть и знать.

- Заграница какое впечатление на вас произвела?

- Кенигсберг, конечно, это город! Был такой еще случай. Мне в Польше пришлось быть некоторое время, и меня там пригласили на концерт в войсковой части. Ну, а там некоторые офицеры даже жен своих вызвали. Варшаву когда занимали. У полячек были такие ночные комбинации - рукав такой закрытый, до пола, шелковые. А наши подумали, что это платья, и в эти комбинации все три нарядились и пришли на концерт. Это о чем говорит? Что у нас просто же одевались в ситцевую какую-нибудь рубашонку, простенькие трусики, носочки. Ну, а потом и обстановка в квартирах, и газ, и чистота на улицах…

- На какое самое дальнее расстояние вы уходили?

- Здесь дальше Мариновки я не уходил. Контроль немцев был везде, надо пропуск.

- О Победе как узнали?

- О ней просто уже догадывались. Поскольку я в органах был, мы информацию получали. Я больше командира батальона и даже полка знал обстановку. Нам и справки, и ориентировки давали. Когда я узнал о Победе, я не на месте был, а в командировке. Но мы выпили. Люди не знали, не догадывались, но верили, а мы-то конкретно знали.

Меня когда вернули в 43-ем году началось, разминирование города, потому что все же нашпиговано было. И наши минировали дома, улицы, переулки, и немцы тоже. Поэтому всех сюда собирали, кто был в разведке, имел возможность. Все время ездили, спрашивали - я показывал, что немцы здесь или здесь действовали, особо проверяли, искали. Большая работа, много погибло наших сотрудников - подорвалось.

Ялтинская конференция когда была, то и я в некоторых местах участие принимал - в обеспечении безопасности. Участие еще мое какое, что я в контакте был, мне удалось встречаться и беседовать с Энвер Ходжа, Тито три раза был, встречался и общение имел. Жена Черчилля была в 43-ем году, привезла первые машины скорой помощи, у нас тут в городе налаживали только амбулаторию, и все она привезла. Нас тут обычно представляли как героев, банкет делался и для нас тоже. Хоть мы и сотрудники, у нас карточки были, а на этом банкете и колбасы и шпроты были. И надо сказать, когда война была, близкие отношения были. Тот же Черчилль до конца Сталину высокую оценку давал, даже умирая, как бы он его первый не ненавидел. А все-таки знали, что это человек ума для своего времени. С нашими руководителями тоже приходилось встречаться. Со Сталиным я не встречался, я только видел, а вот с Берией раза три где-то общение было.

- Какое впечатление на вас произвел?

- Трудно судить. Только вот надо понять, сколько бы он не сделал плохого, но Волго-Донской канал построить, организация тут была, за такой период, организация атомной промышленности, разведка наша здорово работала, ведь под руководством непосредственным Берии. Одно я точно про него знаю, тогда слухи ходили, что где-то неравнодушен к женщинам был. В этом отношении даже использовал служебное положение.

- Вы видели правдивые фильмы про разведчиков?

- Фильм понравился "Семнадцать мгновений весны" - там отдельные моменты взяты - он один постоянный герой, а на самом деле это от каждого понемножку взято. Но наши позиции хорошие были у немцев. У нас везде - и в командовании, и в генштабе были. Много ребят.