Ерошенко Владимир Михайлович

Я родился 8 ноября 1922-го года в городе Артемовске Донецкой области. Мой отец был революционером, командиром партизанского отряда в Гражданскую войну, награжден Орденом Красного Знамени. В городе пользовался большим почетом, и как коммунист работал в различных сферах: был начальником телефонной станции, заместителем начальника узла связи, заместителем директора большого новошамотного завод имени Серго Орджоникидзе в городе Часов Яр. Перед началом войны являлся начальником транспорта стройки подземного военного завода № 525 в Артемовске, к июню 1941-го года все общестроительные работы на котором были закончены. Мама была инженером. В семье также воспитывалась сестра Нона, 1934-го года рождения.

До войны я окончил всего-навсего семь классов. Когда я был в первом классе, мы с ребятами зимой пошли на речку, лед только встал, и одна девочка провалилась под него, мальчик пошел ее спасать и тоже провалился. Тогда я пополз по льду, добрался до них, взял за руки и вытащил, глубина была почти по шею. Сам заболел воспалением легких, было подозрение на туберкулез, и я не учился два года, меня отправили в Киев, где в Пуще-Водице в детском санатории лечили туберкулеза открытой и закрытой формы. Пролежал там больше года. Так что когда вернулся домой, уже отстал от графика учебы, и два года у меня из школьной жизни выпали, пришлось догонять.

22 июня 1941-го года было прекрасное воскресное утро. Когда поднялись с постели, я пошел в гастроном за печеньем, которое очень любил кушать с маслом. Когда возвращался, смотрю, люди стоят у большого длинного репродуктора на столбе. При этом между собой переговариваются о том, что по слухам война началась. Прослушали выступление наркома иностранных дел СССР Вячеслава Михайловича Молотова, возвратился домой, и сразу же пошел в горком комсомола города Артемовска, членом которого я уже был. В этот же день создал бригаду в 35 молодых ребят, и мы уехали в колхоз имени Владимира Ильича Ленина на уборку урожая. Занимались в основном подсобной работой – так как автомобили забрали в армию, то мы возили на волах на элеватор урожай зерна. И в один прекрасный день вдруг говорят, что где-то в 3-4 километрах в лесу высадился немецкий десант. Мы, пацанва, и женщины, ведь мужчин мобилизовали, кто с граблями, кто с косой и вилами, пошли уничтожать этот десант. Возглавлял нас колхозный сторож, бывший красный партизан, у него имелась берданка. Пришли к этому лесу, осмотрелись, сторож начал рассказывать, как мы должны нападать на врага, и в это время подъехали две грузовых машины – в Артемовске стоял батальон конвойных войск НКВД, прибыли вооруженные солдаты. Нас они, конечно же, отправили по домам со словами: «Давайте, уходите, вас как мух немцы побили бы!» Сами начали прочесывать лес, мы же вернулись в колхоз, где работали еще около месяца. Мой отец в первую неделю войны уехал в город Куйбышев, так как было принято решение об эвакуации завода. В августе он вернулся в Артемовск, забрал документацию, монтаж оборудования еще не начинался, его прямо в вагонах отправили в Куйбышев, в два вагона погрузили семьи рабочих, в том числе и нашу, кое-какое мелкое заводское оборудование и даже мебель.

Приехали мы в Куйбышев, где я стал работать на заводе № 525, который изготавливал пулеметы ШКАС и ДШК. Отец оставался начальником транспортного цеха, а мама стала работать инженером-инструментальщиком в отделе главного механика. Я же стал учеником лекальщика, в то время это была очень ценная специальность, при этом очень точная, сначала выучился, получил разряд и только тогда начал работать. Трудился в восстановительной группе, где мы восстанавливали лекала калибров и контркалибров, по которым делалось оружие. Для авиационных пулеметов ШКАС и ДШК малейшая неточность могла привести к осечке в воздухе и стать фатальной для летчика.

Кстати, наш завод первое время стоял буквально на открытом воздухе. Мы разместились на окраине города Куйбышев около станции Безымянка. На этом месте до войны должен был строиться завод по оборудованию для авиационной промышленности и аэродромов. Но так как проекторы успели лишь заложить фундамент, да еще котельная была сделана. Так что цеха мы строили самостоятельно. Пропускной режим был серьезный, имелась своя охрана, завод был огорожен, мы самостоятельно прямо на открытом воздухе цементировали площадки и ставили станки с крышами на анкерные болты. Так что стены еще только возводились, а станки уже начали работать. Затем к нам эвакуировался из города Тулы, Коврова и подмосковного поселка Венюково, а отдельные цеха и производства – и из Москвы. Всех свели в единый военный завод № 525.

У меня была «бронь», но в начале 1942-го года я с товарищем Сашей Никуленко (на год старше меня), который работал со мной в отделе восстановления, решили пойти в военкомат. Думали, как это так, война кончится, и мы скажем друзьям о том, что сидели на заводе и работали?! Надо воевать. Так что пошли в военкомат, где от нас взяли заявления и сказали, что пришлют повестки. Пошли домой, ждали-ждали, и вдруг через несколько дней Юра, который со мной работал (его родная сестра трудилась в отделе кадров), подошел ко мне и говорит о том, что вчера на мое имя пришла повестка. Удивленно спрашиваю: «А почему же мне не дали?» Оказалось, что завод отправил ее назад в военкомат, потому что у меня «бронь», еще позвонили туда и сказали: «Что вы занимаетесь не тем, чем нужно, он же на «броне!» Я это рассказал Сашке, решил снова прийти в военкомат, а там говорят: «Не морочьте нам голову, уходите на завод, и так военкому уже досталось за вас, занимайтесь своим делом, фронту нужно оружие».

Пробыли мы некоторое время на работе, но совесть совсем замучила, поэтому в июле 1942-го года снова пошли в военкомат. И как раз попали в такое время, когда срочно подбирали крепких по состоянию здоровья новобранцев, и при этом технически грамотных с образованием не менее 7-8 классов для направления в авиационное училище летнабов и штурманов. Мы подали заявления, но при этом попросили, чтобы повестки прислали домой. Продолжали работать, а рабочий день тогда составлял 12 часов, сам же завод работал 24 часа в сутки в две смены. И после смены со станции Безымянка с ребятами пошли в город смотреть кино «Веселые ребята». Сеанс начинался в одиннадцать часов ночи, а расстояние от дома до кинотеатра составляло более двенадцать километров, поэтому пришел домой под утро, где-то в пятом часу. Ну, смотрю, мама не спит, рядом с ней сидит маленькая сестренка. Дедушка тоже у стола сидит, а папа пропадал на заводе сутками. Они смотрят на меня, спрашиваю, в чем дело, заволновался, может быть, что-нибудь с папой случилось на работе. Мама отвечает: «Да ничего страшного, сами ждем папу, он должен подойти». Удивляюсь, а чего тогда не спят. Сестра маленькая же, многого еще не понимает, и напрямик говорит: «Тебя воевать забирают!» Уточняю: «Как воевать, что, повестка пришла?» Тогда мама призналась, что военкомат прислал повестку. Говорю: «Все, надо идти в армию». Мать начинает уговаривать, мол, папа воевал, хватит уже нашей семье волнений, у меня же есть «бронь». Но я уперся: «Мама, надо идти». Тут приходит отец, и с порога заявляет, что на заводе получили письмо за подписью Иосифа Виссарионовича Сталина о том, что с нашего завода никого нельзя брать, потому что в этот период пулеметы ДШК выпускал только завод № 525. Тогда говорю: «Ладно, пойду и сдам повестку». Пришел на работу, встретил Сашку, спрашиваю его, как поступим, он тоже получил повестку. Решили идти в военкомат тайком. Пришел к мастеру, сказал, что заболел и пойду в амбулаторию. Тот говорит: «Ну, иди». Пришел туда, там меня как сына начальника транспортного цеха хорошо знали, спрашивают, в чем дело. Сказал, что неважно себя чувствую, но мне ответили, мол, иди и работай, брось сочинять. Я повернулся и ушел, в цех возвращаться не стал, пошли с Сашей в военкомат. А в этот период в Куйбышеве имелись ларьки, где ведрами продавали пиво. Мы взяли одно такое ведро, и во время обеденного перерыва вместо того, чтобы идти в военкомат, напились пива с ребятами.

Когда пришли в военкомат, там нас как давай ругать, причем с фронтовым умением, ведь военкомом и его помощниками уже работали ребята с фронта. Во втором отделе, где занимались призывом, сидел хромой младший лейтенант, отправленный с передовой в тыл по ранению. Он говорит: «Вот, хотели вашу просьбу удовлетворить, а вы разгильдяи такие, напились!» Мы понурились и сказали, что согласны на любое направление. В итоге он нас направил стричься, Саша говорит: «Знаешь что, у меня дома машинка есть!» Отвечаю: «Ну и что, если пойдем домой, то родители все узнают, мы же без спросу ушли, сказали, они думают, что мы на работе, так что не выпустят». Он все-таки решил пойти домой, а я остался. В итоге, как я и думал, его не пустили. Сам же пошел в парикмахерскую, подстригся, пришел в военкомат. Тут снова меня отругали, что так поздно появился, и сказали, что наша команда из 34 призывников, я 35-м должен был быть, уже уехала в речной порт Куйбышева. Эту группу отправляли в военно-авиационное училище для обучения на штурманов. Поехал в порт, обошел все причалы, нигде нет, потом собрался уходить, оглянулся, и мне показалось, что какая-то группа зашла с мешками в портовые ворота. Вернулся к ним, подхожу, спрашиваю, не летная ли это команда. Они отвечают: «Да, ты Ерошенко?» Ответил утвердительно, сказали, что я есть в списках, документы у них с собой. Некоторых провожали родители, многие были с вещмешками, в которых лежал паек и запасное белье. А я как был в рубашке, в которой пошел работать на завод, так и остался. К счастью, попался один товарищ из Артемовска, он работал шофером на заводе, и был подчинен папе. Он меня знал, и поделился своей едой. Так что прокормился. Поехали на пароходе по Волге в Ульяновск. И дорогой наткнулись на топляк, один край которого утонул, а второй торчал в воздухе. Пароходу пробило ударом борт, и наш кораблик причалил к какому-то причалу, где мы стояли и ремонтировались. Телефонной связи в этом захолустье не оказалось, мы простояли, наверное, с неделю, а может быть, даже больше. Когда в итоге прибыли в Ульяновск, прямо в порту подходим к коменданту пристани, старшему лейтенанту, тоже фронтовику, с перекошенным от шрама лицом, и докладываем: «Команда летчиков прибыла!» Тот бросает в ответ: «Какие же вы летчики? Засранцы вы, а не летчики, танкистами будете».

Как танкистами?! Оказалось, что в военно-авиационном училище решили 35 первокурсников готовить по ускоренной программе и сразу перевести на второй курс. А мы ехали заменить их на первом курсе. Но прошел день, второй, третий, никого нет. Тогда командиры решили, что наша команда дезертировала, и мы не появимся, поэтому отобрали из будущих танкистов 35 человек, годных в авиацию. Они еще не приступили к занятиям, а находились в карантине, и вместо нас их сделали летчиками. Так что нас отправили в 1-е Ульяновское Краснознаменное танковое училище имени Владимира Ильича Ленина, которое готовило командиров танков. Кстати, это училище 28 июня 1943 года приказом Народного комиссара обороны Союза СССР № 252 было преобразовано в гвардейское. А Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1943 года было награждено орденом Красной Звезды.

Я попал в 4-й учебный батальон, где готовили зампотехов танковых рот. Мы прозанимались месяца полтора. Нас учили ремонтировать тяжелые танки КВ-1. Внезапно по тревоге личный состав училища поднимают среди ночи и сообщают о том, что нас решили бросить под Сталинград. Двигаться должны были на небольших суденышках. Сначала ночью отправили первый батальон, утром новые суда прибыли и второй батальон выдвинулся. Третий батальон на следующий день поехал, а мы, четвертый, чуть ли не самыми последними дня через два после тревоги двинулись на фронт. Не доплыв до Сталинграда несколько километров, наши суда остановились, нас высадили, и мы пешим порядком по левому берегу реки Волга двинулись к Сталинграду. Навстречу нам попались курсанты летного училища, которые шли туда же. Мы их называли «фанера», потому что самолеты были из фанеры, а они нас в ответ прозвали «чумазые трактористы».

Обменялись приветствиями и узнали, что летчики уже отвоевались. Оказывается, пришел приказ за подписью самого Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича Сталина, который гласил следующее: танковые и летные училища вернуть из-под Сталинграда, остальные училища остались воевать. Так что нас вернули, и мы только видели, как черный дым поднимался в районе Сталинграда. Назад пошли пешком, через несколько дней нас снова посадили на корабли и возвратили в училище. Но 4-й батальон перепрофилировали и нас стали готовить на механиков-водителей тяжелых танков. На КВ-1 механики-водители были офицерами, на средних и легких – сержанты и старшины. Полностью изучали танк КВ-1, водили и даже стреляли. Подготовили с месяц и внезапно перевели на командиров танков. В последний период обучения в 1943-м году к нам пришел новый танк КВ-1С. Это тот же КВ-1, только в нем поставили менее габаритный и массивный корпус, новую башню с кардинально улучшенной эргономикой, новую, более надежную, коробку перемены передач с синхронизатором и заменили систему подачи масла. Вооружение же осталось прежним.

Окончив училище, летом 1943-го года мы поехали в Челябинск получать танки. Приехали туда, и как раз прибыли к первому выпуску танков ИС-1 с 85-мм орудием. Из нас решили сколотить танковый штат тяжелого полка, в котором числился всего 21 танк. Я был назначен командиром взвода, в нем всего значилось 2 танка, а в роте пять танков. Получив машины, поехали на обкатку в город Миасс за 96 километров от Челябинска. Совершаем марш, чтобы на полигоне провести учебные стрельбы. Но так как это был первый серийный выпуск, то до Миасса из 21 танка добралось только штук пять, все остальные дорогой встали – там коробка полетела, там еще что-то. В общем, тягачами нас тянули, ремонтировали, потом возвратили снова в Челябинск, еще конвейер не встал, ИСы только начали выпускать. В итоге получили новые танки, все-таки добрались до Миасса, отстреляли и отводили свои машины. Пришло время грузиться на платформы, этим делом занимались заводские механики, нашим механикам-водителям столь тонкое дело не доверяли. И было почему. Дело в том, что большинство наших механиков пришли к нам после курсов переподготовки бывших политработников. Я был младшим лейтенантом, а мой механик-водитель как политрук имел звание старший лейтенант, в соседнем взводе даже капитан был механиком-водителем. Ну, начали грузиться, и ребята с предпоследнего танка уговорили заводского механика, что у них водитель является фронтовиком, все умеет, так что сам погрузит ИС-1. Но он же не танкист был, так начал грузить, что перевернул танк с платформы. В результате нас задержали, пока танк подняли, выяснили, что нужна новая машина, у этой была сбита центровка башни. Через некоторое время дали другой танк, мы погрузились, и вдруг команда: «Формуляры, часы и зажигалки взять!» А на танке личными вещами считались часы, складной ножик с несколькими лезвиями, и две зажигалки. Оказывается, прибыл личный состав 31-го отдельного гвардейского тяжелого танкового полка с фронта, его решили посадить на ИС-1, но экипажи у них были укомплектованы не полностью. Так что мы начали передавать уже стоявшие на платформах танки. Первый танк – у прибывших в экипаже имелось три человека, двух не хватает. Когда до моего танка дело дошло – экипаж полностью есть, нет только механика-водителя, он у меня ушел. Этот полк погрузился в состав и уехал на фронт, а мы остались. И тут кое-кого, в том числе и меня, отобрали и отправили в Москву, в Военную ордена Ленина академию бронетанковых и механизированных войск Красной Армии имени Иосифа Виссарионовича Сталина. А там надо было строем ходить в столовую, несмотря на то, что все офицеры. Не очень-то нам это дело понравилось. Особенно фронтовики были недовольны. И понаписали рапорта с просьбой отправить на фронт, в том числе и я. Так и указал: «Прошу отчислись и отправить на фронт, после войны буду учиться!» Начальник академии генерал-лейтенант танковых войск Ковалев нас всех вызвал, собралось у него в кабинете 12 курсантов. Спрашивает: «Сколько классов окончили?» Кто-то семь, кто-то восемь, кто-то до войны как раз в техникуме учился. Тогда он говорит: «Смотрите, вас в академию взяли с таким образованием, на командном факультете нужно среднее образование 10 классов, да еще и по конкурсу пройти, а вам так повезло, вы же будущие генералы!» Но мы все равно стояли на своем. Из 12 человек только двое согласились с ним и забрали свои рапорта, а нас, десять курсантов, отправили в Московский учебный автобронетанковый центр, переучили там на Т-34, после чего поехали в Омск на завод № 174, который выпускал танки. Мы получили танки Т-34-76. Нашу танковую колонну вручало армянское духовенство и трудящиеся Армянской ССР. На танках имелась надпись «Давид Сасунский», это армянский легендарный герой. Дальше начали боевое сколачивание экипажа.

Приехали под Тулу, во время войны там формировались танковые войска в тульском танковом военном лагере. Мы находились на разъезде Тесницкий. Ввели в состав 119-го Ельнинского Краснознаменного инженерно-танкового полка. Это особый полк, потому что впереди танков у нас закрепили пятитонные минные тралы ПТ-3. Быстро научили, как ими пользоваться. И мы выехали на фронт.

Наш полк действовал вместе с 47-м отдельным огнеметно-танковым полком в составе 10-й штурмовой инженерно-саперной бригады. Переместили на позиции в район Городка, это был первый город, который довелось освобождать. Хорошо помню первый бой. Мы стояли в небольшом леске, в Белоруссии болотистая местность, поэтому, когда мы ехали на передовую, если танк прошел по следу от впереди идущего танка во второй раз, то обязательно проваливается. Надо было постоянно петлять. Встали на опушке, нас, командиров танков, посадили на «Додж три четверти» и повезли на рекогносцировку. Впереди лежала занятая врагом деревня. Когда вывозили, приказали комбинезоны снять, и танкошлемы не одевать. Надели пилотки. Днем провели рекогносцировку, а ночью выехали на исходную позицию. Обычно танкистов выводили сначала на рубеж развертывания, после чего на исходную позицию. Но здесь нужно было сразу занять исходную. По радио передали сигнал атаки. По положению как тральные танки нас должны были применять только там, где есть мины. Но дело в том, что полк в первом бою придали какой-то танковой бригаде. А ее командиру вместо своих танков вперед можно нас послать, и не важно, есть там впереди мины или нет, ведь мы примем первый удар немецкой противотанковой артиллерии на себя.

Пошли с тралами, но так как впереди находилась довольно-таки болотистая местность, некоторые наши танки застряли. В моем экипаже Мартыненко был механиком-водителем, Григорий Бабич башнером, а Ваня Потапов стрелком-радистом. Я как командир одновременно вел огонь из орудия. Мы не застряли и удачно прошли вперед. Башнер зарядил осколочный, но противника мы не видим, вдруг вспышка в стороне и мне механик водитель по ТПУ кричит: «Командир, справа лесок, оттуда бьет пушка». Ну, я развернул пушку, ничего не вижу, потом увидел вспышку, дал туда раз, два. Больше орудие не стреляло. И первый бой для меня двумя выстрелами практически и закончился.

Гвардии младший лейтенант Владимир Михайлович Ерошенко, город Городок, 24 декабря 1943-го года (день освобождения Городка)

Потом мы начали наступать на Витебск. Если Городок в декабре 1943-го года мы взяли с ходу, то под Витебском в феврале-марте 1944-го года завязались тяжелые бои. Одна из проблем заключалась в том, что среди наступающих войск практически не было танковых частей – наш полк поддерживал 10-ю штурмовую инженерно-саперную бригаду, которая впоследствии получила наименование «Витебская». В болотах использовать танки было очень и очень сложно, машины застревали, и зачастую очень быстро уходили по башню в болота.

В одном из боев в мой танк попал снаряд, болванка. У немцев к тому времени, как мне кажется, практически не осталось в противотанковой артиллерии традиционных бронебойных снарядов, они использовали так называемую «болванку». Снаряд той же формы, что и бронебойный, выточен из стали. Но если бронебойный снаряд осколками поражал весь экипаж и оборудование при взрыве, то болванка пробивала броню, и то, что на своем пути встретила, то и уничтожала. Болванка пробила нам борт, механика-водителя Мартыненко перерезала пополам, убила стрелка-радиста Потапова, они рядом сидели. Я смотрю, башнер полез на место механика-водителя и остановил танк, кричу ему: «Заряжай снаряд и перелазь на мое место!» Он залез на башню, я же сел на место механика-водителя, отвел танк в сторону, остановил его и на этом наш бой закончился. К тому времени подали по рации команду: «Танки, встать!» Когда вернулись в расположение, то мне в качестве механика-водителя дали Виктора Орлова, а стрелком-радистом стал Шинкаренко. Мы получили новый танк Т-34-85. С этим танком в дальнейшем брали Витебск и Полоцк.

Потери у нас в тех боях были большие, так что полк отправили на переформировку. Вернувшись на фронт, 23 июня 1944-го года освободили Витебск и стали наступать на Полоцк. Атаковали этот город без тралов. Дошли до второй траншеи, пехота поднялась и пошла за нами. Здесь надо подчеркнуть, что мы атаковали не с исходной позиции, а прямо с рубежа развертывания, потому что местность не позволяла развернуться для атаки, поэтому немцы были предупреждены о нашем появлении. Так что пока мы разворачивались в боевой порядок на нейтральной полосе, они успели отсечь от нас пехоту, которая залегла у первой линии вражеских траншей, и дальше не пошла. В результате мы на окраину Полоцка вышли одними танками. А противник только этого и ждал – он сильно укрепился в городе, в некоторые дома на окраине даже зенитки и противотанковые пушки затащили на вторые этажи. Как они начали бить по нам, ужас. Мой танк наступал крайним левым в роте. Первый вражеский снаряд попал в гусеницу и разбил ее. Танк завертелся, и получилось, что мы повернулись бортов к артогню, со всех сторон ведется пулеметный огонь. С подбитых рядом с нами танков выскакивают люди, немцы их расстреливают в упор. Нас с ребятами спасло то, что неподалеку проходило железнодорожное полотно. Второй снаряд, болванка, попала в борт. Разворотило весь мотор, и танк вышел из строя. Мы выскочили из танка, а в железнодорожном полотне насквозь проходила труба метра полтора в диаметре – в ней протекал ручей. Мы в эту трубу соскочили, и увидели, что к танку подбежали немцы, и постреляли внутрь немного. Мы же по длинной трубе вышли на тот край полотна. К тому времени уже стемнело, так как мы пошли в атаку где-то во второй половине дня.

Ну что, надо пробираться к своим. Посмотрели, куда был повернут наш танк, и поняли, что в противоположном направлении наш тыл. Стали короткими перебежками отступать. Когда выскочили из танка, то с собой взяли лобовой пулемет, который отдали радисту, единственный автомат вручили башнеру. У меня имелся револьвер, который нам выдавали для того, чтобы я мог отстреливаться в револьверное отверстие, если танк встал и немцы окружили его. Дело в том, что затвор ТТ ходит при выстреле, а у револьвера ствол остается на месте. Добрались до немецкого боевого охранения. Видим – впереди вырыт окоп, в котором сидят два немца. Вползли в него, одного я из револьвера пристрелил, а второго из автомата башнер. Ну что, дальше стали продолжать ползти. Когда подползли к нейтралке, то увидели, что и немцы бросают осветительные ракеты, и наши. В промежуток между ракетами стали пробираться. Наши что-то сумели разглядеть и как отрыли огонь, что головы поднять нельзя. Только перестанут стрелять, мы немножко проползем, и снова открывают огонь. Елки зеленые, уже половину нейтралки проползли, даже ближе очутились к нашим окопам, но стрельба такая, что нельзя голову поднять. Спасло одно – местность была неровная. Мы начали кричать, мол, свои, но ни хрена это не помогало. Вот когда начали матюгаться, что есть сил, из окопов удивленно говорят: «Это вроде наши!» Мы подползли к своим, пошли в тыл, там нам сказали, что где-то поблизости расположен командный пункт нашего полка. У нас в том бою подбило много танков, только несколько вышло к своим, потому что атаковали без пехоты. Мне вручили новый танк Т-34-85. В его экипаже погибли при бомбежке командир и механик-водитель. Мы тогда стояли на месте, она куда-то ушли и попали под бомбу. Но я сказал, что мне башнера надо своего, с Гришей Бабичем долго воевал. В итоге мне дали мой экипаж в полном составе. Начали снова наступать на Полоцк дня через два, его в первом бою не взяли. Бои были тяжелые, немцы укрепились хорошо.

Боевой экипаж Владимира Михайловича Ерошенко (крайний справа). Слева направо стоят: стрелок-радист Шинкаренко, башнер Григорий Бабич, механик-водитель Виктор Орлов, Литва, 30 августа 1944-го года

Когда во второй раз ворвались в Полоцк, то нас сопровождала пехота. Когда вошли на улицы, они за нами спрятались. Немцы увидели, что танки поддерживаются пехотой, и стали отступать, начали бросать дома, а мы били по пулеметным точкам противника, после чего пехота продвигалась вперед. Когда освободили Полоцк, нас перебросили под город Браслав. Дальше вышли в Литву. Здесь были топкие места, воевать было тяжело. Здесь во время Каршунайского прорыва мы прошли 120 километров, взяли Тукумс и вышли к Балтийскому морю, где набрали в четверть морской воды и отправили в подарок командующему 1-м Прибалтийским фронтом Герою Советского Союза генералу армии Ивану Христофоровичу Баграмяну.

В октябре 1944-го года после переформировки мы начали наступление западнее Шауляя. Ворвались в проволочное заграждение, и проделали проход в минном поле для линейных танков. В этом бою использовали тралы. Они были очень эффективны против мин противника. Пятитонный трал ПТ-3 представлял раму, к которой в свою очередь шарнирно через траверсу крепилась ось. На ось были надеты две группы стальных катков. Каждая группа состояла из пяти катков, на конце которого были так называемые «шпоры», которые давили на мину. Группы катков на оси были распределены так, что они оказывались на одной прямой с гусеницами танка. Действие трала заключалось в том, что двигающийся танк толкал перед собой раму с катками. Наезд катков на мину приводило к срабатыванию нажимного взрывателя и взрыву мины без ущерба для танка, который после взрыва мог продолжать движение. В результате на минном поле взрывались противотанковые и противопехотные мины, сами же взрывы для катка были не страшны.

В этом бою мне довелось поджечь танк противника. После того, как мы прорвали оборону противник и прошли вперед за местечко Упина, с фланга мой танк атаковали два орудия. Я их подбил из орудия, и стал поливать отступающую пехоту противника из пулемета. Конечно, стрелял и радист, но знаете, тот пулемет, который был у него, использовался скорее для устрашения, ведь там было очень маленькое наблюдательное отверстие, в которое радист ничего не мог увидеть. Так что стрелял больше для наведения паники. Затем я увидел блиндаж и его так же подбил осколочным. И вдруг смотрю, сбоку какой-то лесок небольшой, скорее даже рощица, и в ней сидит танк. Смотрю, он пушку в мою сторону поворачивает. Я выстрелил, и первым же снарядом попал ему в гусеницу. Разбил ее. Башнер зарядил второй снаряд, и мы подбили немца. К тому времени выстрелили меньше половины боеукладки. Этот факт стал в дальнейшем для нас роковым.

Мы двинулись вперед по голой местности, потом развернулись и наткнулись на немецкую засаду. Вражеские танки засели на возвышенности, поросшей лесом. Первым же выстрелом болванкой попало прямо в прибор наблюдения МК-4, Грише Бабичу оторвало голову, второй снаряд, бронебойный, попал в борт, прошел дальше в моторное отделение, пробил перегородку, и разворотил воздухораспределитель для запуска танка. Меня в башне контузило. Спасло то, что выскочившие из танка механик-водитель и стрелок-радист вернулись за мной, и оттащили метров на 30. Когда очухался, наш Т-34-85 уже начал гореть, еле успели вынести тело Бабича. Затем раздался мощнейший взрыв – это сдетонировали снаряды, и башню взрывом отбросило метров на восемь от танка. Если бы я остался в танке, то неминуемо бы погиб.

Остальные наши танки попятились назад, чтобы не подставляться, и открыли огонь. В это время на «Студебеккерах» подлетели артиллеристы, у них были 100-мм полевые пушки БС-3. Прямо напротив возвышенности выкатили орудия, грузовики отъехали, и они как открыли огонь врагу, что немецкие танки быстро отступили. За эти бои меня наградили Орденом Красная Звезда.

Получив новую машину, в боях на Либавском направлении мы продолжали наступать, расстреливали вражеские пушки и пулеметы. В одном бою я встал за дом, в это время подбегает ко мне подполковник, и просит: «Танкист, выручай, наша пехота залегла и не может продвинуться». А там местность была неровная: то поднимается, то опускается. За холмом располагался дом, от которого с нашей стороны было видно только чердак, остальная часть закрыта. И с этого чердака бил немецкий пулемет. Ну, я запустил туда снаряд, прицелился и решил второй кинуть – выстрела нет, что такое, затвор не открывается. Оказывается, сломалась пружина, и он заклинил. Но я снаряд все-таки выпустил туда, чем подавил огонь, а потом, по всей видимости, немцы второй пулемет занесли, и он снова стал бить. Тогда я выпустил по нему из пулемета два диска. Наша пехота пошла в атаку, взяла этот дом. Дальше в наступлении уничтожил закопанное противотанковое орудие. Просто-напросто на него наехали и протаранили. За эти бои мне вручили второй Орден Красной Звезды.

В дальнейшем блокировали курляндскую группировку противника. Наш полк как относившийся к резерву Верховного Главнокомандования постоянно перебрасывали с участка на участок для того, чтобы делать проходы в минных полях. Из-под Либавы перебросили в Восточную Пруссию, где мы участвовали во взятии города Тильзит. Там у нас так получилось, что мы вышли на рубеж развертывания и сразу пошли в атаку без трал. И когда вышли к городу, немцы были там хорошо укреплены, но нас поддерживали самоходки СУ-152, они как начали садить по вражеским огневым точкам, что ужас, да еще мы поддерживали их огнем. Хорошо осколочными снарядами стреляли. Вступили на окраину города, дальше не стали продвигаться, сильный огонь был, особенно активно стали действовать немецкие фаустники. У нас сначала один танк загорелся, затем второй, третий. Я вижу, что дела нет, и приказал механику-водителю остановиться. Решил заехать во двор под деревья. Слева от меня сарай стоял, прикрывал, а дальше была открытая местность. Внезапно из-за сарая выехал тяжелый танк и встал бортом ко мне. Я говорю башнеру: «Заряжай и наводи пушку». По ТПУ командую – вправо, вправо, он пушку навел, спрашиваю дальше: «Видишь борт, но нему и бей?»

А немец стоит и стреляет. Башнер выстрелил, и тут мы дали маху. Надо было бить бронебойным, а мы взяли и зарядили подкалиберный. Он дырку небольшую сделал, и все. Но внутри танк не загорелся. Но, видимо, кого-то ранили, потому что смотрю - вражеский танк начинает разворачиваться и приказал заряжать бронебойным снарядом. И только им саданули – смотрим, немцы выскакивают из танка. Здесь наша пехота подошла, я открыл люк и сказал пехотинцу: «Вот, правее в 200 метрах немецкий танк». Этот командир пехоты что-то крикнул своим, и я видел, что из танка выскакивали немцы, в которых стреляли бойцы. Дальше мы понесли большие потери в конце января 1945-го года на подступах к городу Мемель. Немец заложил на нашем пути фугасы, они под днищем взрывались, танки горели и даже тралы взлетали в воздух.

После переформировки наш полк участвовал в штурме курляндской группировки противника. Здесь мы воевали вплоть до 9 мая 1945-го года. В День Победы большая часть немцев выбросила белый флаг. В этот день мы стояли в лесу. На ночь я был назначен дежурным по полку. После полуночи проверил караул, зашел в землянку и лег поспать. Вдруг слышу – повсюду раздаются автоматные очереди. Думаю: «Наверное, бродившая по лесам группка разбитых немцев напала на штаб». Выскочил из землянки, смотрю, наши солдаты и танкисты стоят с оружием в руках, и палят в воздух. Оказалось, что война закончилась, и кто из пистолета, кто из автомата стреляет. Я тоже выхватил пистолет и выстрелил всю обойму. Мы тогда с патронами вообще не считались. Казалось бы, война закончена, но нас подняли по тревоге и двинули к Лиепаи. Я видел, как немцы капитулировали и выходили большими колоннами из окопов. Нас как бы в качестве их охраны поставили. Но в лесах поблизости еще сидели немцы, которые отказались сдаться. Тогда мы окружили эти леса 10 мая 1945-го года, и так их перемолотили, что ужас. Стрелял наш танковый полк, подошла еще 32-я танковая Знаменская ордена Ленина, Краснознаменная, ордена Суворова бригада. С этой бригадой мы сталкивались несколько раз в Прибалтике, она нам помогала. Леса были небольшие, но густые, мы их изрешетили осколочными снарядами. Били и били, ведь война закончилась, снаряды хранить незачем. На следующий день недобитые остатки вражеских частей сдались, и война для меня закончилась.

- Как Вы оцениваете сколоченность танкового экипажа?

- В танковом экипаже царила очень тесная дружба. Мы спали вместе, ели из одного котелка. Друг другу помогали, но я вам скажу, многие командиры танков панибратством занимались. Мой отец воевал в Гражданскую войну на бронепоезде, и до войны проходил курсы усовершенствования командного состава как старший адъютант танковой бригады, поэтому не понаслышке знал, как надо руководить военными. Когда я убежал, родные меня долго разыскивали, обращались в больницы, милицию. А потом Сашка, которого родители не отпустили из дома, им рассказал, что я ушел в армию. Бросились в военкомат, там им ответили, что мы уехали в военно-авиационное училище. Меня там искали-искали, а мы же попали в танкисты. Все-таки нашли, и когда родители ко мне приехали, то отец сказал: «Знаешь что, сынок, ты должен быть справедливым командиром, но строгим к своим подчиненным. С ними всегда должен быть на дистанции, но при этом заботиться о них как самый настоящий отец». Это я хорошо запомнил, и с первого дня фронте обращался к своим ребятам по званию, по должности, по фамилии, всякие «Ваня», «Витя» и «Петя» никогда не практиковал. Были случаи, когда в бою мог обратиться по имени. И они меня всегда четко называли. Когда был младшим лейтенантом, то звали «младшой», а стал лейтенантом – «лейтенант», либо «товарищ командир». По имени никогда не называли. Так что экипаж – это самая дружная семья. Мы, танкисты, все вместе переживали – и время отдыха, и бой, в этой стальной коробке и кушали, и спали, и жили.

- Какова была иерархия в экипаже?

- После меня по старшинству шел механик-водитель. Хотя знаете, зачастую бывали такие случаи, что в экипаже не командир, а механик всеми командовал. Когда мы в Челябинске получали танки, у меня во взвод попала механиком-водителем женщина, старший лейтенант. Ее назначили на второй танк. И вот я как-то прихожу к ним, мы стоим на обслуживании во время сколачивания экипажей. Эта женщина пришла к нам с фронта, у нее уже был Орден Красной звезды и медаль «За отвагу», а командир танка лейтенантом после училища был. Так что когда пришел, то увидел, что все ребята вкалывают, а она сидит на борту. Я командира подозвал и спросил: «Чего она у тебя сидит?» Тот ответил, что механик-водитель отдыхает. Потом как-то снова прихожу, она на командира приказным тоном говорит: «Вот то делай, давай чисти двигатель». «А ты это делай» – это уже к башнеру. Тогда я им говорю: «Так кто у вас командир?» Лейтенант ответил, что он. Резко ему вставил пистон: «Какой же ты командир, если тебе механик-водитель приказы отдает. Ты же командир, лейтенант. Меня, младшего лейтенанта, поставили взводом командовать, а ты командир машины». Он начал оправдываться, что она фронтовичка, имеет боевой опыт, и еще я заметил что ей все постоянно говорили «спасибо» и «спасибо». В итоге ее к себе забрал командир роты механиком-водителем, она здоровая была и крепкая.

- Какие функции Вы выполняли в экипаже на марше или отдыхе?

- Я на фронте старался во все вникнуть. Попался мне первое время механиком-водителем парень с ленцой, пришлось его убирать с экипажа, так он мне постоянно говорил, мол, зачем чистить воздухоочиститель, все равно танк только до первого боя ездит. Приходилось приказывать. Так что старался вникнуть во все, распределял функции и говорил, что каждому делать и спрашивал с них работу. И после ремонта танки всегда проверял, потому что были случаи, когда от ремонтников танки выходили в бой, становились на позицию, и его подбивали из-за технических неисправностей. При этом гибли люди, и однажды в нашем полку даже трибуналом судили за то, что танк был не подготовлен.

- Ваше отношение к Т-34?

- Очень хорошее. В особенности он был хорош с 85-мм пушкой, вот 76-мм орудие было слабовато. Когда я в одном из первых боев на старой машине столкнулся с «Тигром» и выстрелил бронебойным с 300 метров, то он срикошетил. Получилось так, что мы стояли на опушке леса, перед нами располагался подъем, заросший кустарником. «Тигр» из-за кустов выехал и начал водить дулом. А мы в лесу в низине сидели, поэтому хорошо спрятались. Я приказал башнеру заряжать, он бронебойный снаряд вставил. Предупредил механика-водителя: «Приготовься, после выстрела сразу с этого места задним ходом уходи!» Ударили – рикошет. И тут же ушли, немец потом стрелял по этому месту, но нас уже не было. Мы выехали левее, этот «Тигр» снова вышел, я уже тогда зарядил подкалиберный, и в борт ему дал. Сделали мы там дырку, или не сделали, не знаю. Но факт тот, что этот снаряд не срикошетил и немецкий танк быстро ушел.

- Как Вы оцениваете дофронтовую подготовку механиков-водителей?

- Плохо. К нам в полк попадали механики-водители, которых готовили в Челябинске в 30-м учебном танковом полку. С первым из них выехали на передовую, а он водить танк не мог, едем то сюда, то туда. Говорю ему по ТПУ: «Что ты на дороге вихляешь, то в одну сторону, то в другую?» Он мне заявляет, что танк прямо не хочет двигаться. Ну что же, отругал его. Ко мне в машину в итоге зампотехроты и вел танк на марше. А я с этим механиком-водителем должен был идти в бой. Потом сел механик-регулировщик. Тот тоже опытный. Когда же снова моему механику-водителю доверили управление, он от волнения сжег фрикционы, и мы не смогли дальше двигаться, нас ремонтировали. Простояли в ремонте три недели. Полк ушел вперед. И дальше, со сменой механиков-водителей, ситуация была аналогичной. Опыта у новобранцев никакого не было, учили по принципу «Давай, давай». Кое-кто из них больше умел, потому что на гражданке работал трактористом, или еще что-то, но в основном слабые в плане вождения. Приноравливались только после второго-третьего боя. Если выживали.

- На марше Ваш танк шел своим ходом или бывали случаи перевоза тягачом?

- Нет, мы всегда шли своим ходом. У нас в 119-м Ельнинском Краснознаменном инженерно-танковом полку к каждому танку был прикреплен «Студебеккер», на который мы грузили краном тралы на марше. Грузовики следовали за полком. Ни разу не было, чтобы танки перевозили на тягачах.

- Какие наиболее уязвимые для артогня противника были места у танка Т-34?

- Борт. Потому что лобовая часть была укреплена, и башня тоже. Вот борт нельзя было немцу подставлять.

- Какие недостатки у Т-34 Вы могли бы выделить?

- Бортовые фрикционы часто летели. Гусеницы же у меня только один раз на марше полетели. Сколько я воевал, больше ни разу случаев не было. А в тот раз на развороте, в большую грязь гусеницы слетели.

- Какие преимущества Т-34 Вы могли бы выделить над танками противника?

- Маневренность. Наш танк всегда хорошо разворачивался, и проходимость у него была неплохая, а с пушкой 85-мм мы стали и в огневой мощи превосходить немецкие средние танки. Да и надежен был. Надежность танка очень важна в бою, не меньше, чем броня или пушка. Верить в него надо.

- Кто был наиболее опасным противником для танка в наступлении?

- Фаустники. Когда они у немцев появились, нам стало трудно воевать в населенных пунктах. Но у них и противотанковые пушки были хорошие. А вот вражеские танки с нами предпочитали не связываться. Хотя, что однажды мы взяли штаб какой-то немецкой танковой части в 1944-м году, и там нашли инструкции, в которых было сказано, что в открытый бой с Т-34 немецким средним танкам вступать нельзя.

- Насколько была эффективна немецкая авиация при нанесении ударов по танковым частям?

- Это было неприятно, но не смертельно. В 1944-м году немецкие самолеты еще свирепствовали в воздухе, но в нашем полку потерь от авиаударов не было. Попали мы однажды под «Фоккеры», они все хорошо разбомбили, но прямого попадания ни в один танк не было. А вот под нашу штурмовую авиацию я попадал. У Илов под крыльями имелись реактивные снаряды – это что-то страшное. Мы наступали за Упинами, там было болото, дали нам ориентировку через него наступать. Дело в том, что после командного пункта, где находился комполка, ближе к передовой располагался промежуточный пункт, который держал непосредственную связь с наступающими танками. Из него группе в пятнадцать танков приказали идти правее и в результате мы уткнулись в болото. Застревали по одному и не могли вылезти. В итоге в болото остановились двенадцать танков, в том числе и мой. И туда, и сюда дергались – не могли вылезли. Вдруг смотрим, летят наши Илы. У нас был приказ, при появлении советской авиации мы должны дать в воздух зеленую и желтую ракеты, показывая тем самым, что свои. Мы все выполнили, как положено. Авиаторы крыльями помахали, и ушли. Потом смотрим, она в небе разворачиваются-разворачиваются, и выстраиваются в атакующее положение. Начали по нам с «эресов» бить. Из 12 танков три танка выскочило – то не могли вылезти, а тут припекло. Остальные танки стали легкой добычей. Мой танк стоял прямо под ударом. Прямого попадания не было, но вот взять сейчас коробочку и вылить на нее огромную кружку грязи. Так вот наши танки были залиты. К счастью, никто не пострадал. Когда самолеты улетели, то наши танки вылезли с помощью американских тракторов «Катерпиллар». Только они нас вытащили. И еще однажды я попадал под «Катюшу». Это было что-то страшное. Мы наступали в районе Приекуле. Когда остановились, то спрятались за сараем. У всех прибалтов имелись огромные сараи с двухэтажный дом, в которые они свозили скошенный хлеб. У кого-то имелась переносная молотилка, он по очереди приезжал к разным хозяевам и молотил хлеб. Возле такого сарая я и встал. Вдруг смотрю: из него выводят чернорубашечников без оружия – латышей или литовцев. Их посадили около дороги. Затем в нескольких километрах встали «Катюши» и как влупили по этому квадрату, во-первых, всех чернорубашечников побили, а в наш закрытый танк как будто кто-то насыпал пыли. Только благодаря крупному везению не пострадали.

- Приходилось ли Вашему экипажу при бомбежке покидать танк?

- Вы знаете, я столько раз попадал под бомбежку, и когда на нас в первый раз налетели «Фоккеры», то мы, дураки, выскочили из танка, и начали стрелять из пистолетов и автоматов по самолетам. Они так низко пролетали, что можно было разглядеть лица летчиков. Естественно, никого не сбили, но несколько танкистов получили легкие ранения. В следующий раз мы стояли на опушке леса, когда немцы начали нас бомбить. Наученные горьким опытом, оставались в танке и спокойно переждали бомбежку. Однажды мы остановились, и под танком выкопали окоп, соломой устелили, легли отдохнуть. Еще спали, когда утром немецкие самолеты налетели и начали бомбить. Мы как были в окопе, так и остались, не стали вылезать. А немцы «зажигалки» побросали, они танкам были не страшны, и улетели.

- Стреляли ли Вы с ходу?

- Стреляли. Но такой огонь не очень эффективен и предназначен в первую очередь для создания паники. Мы обычно стреляли с коротких остановок. Едешь, командуешь механику-водителю по ТПУ: «Короткая!» Он становится на тормоз, ты выстрелил, и он сразу же рычаг отпускает, после чего танк пошел дальше.

- Кто был обязан следить за боекомплектом танка?

- Все следили, и я в том числе. У нас такой случай был. Когда мы прорвались к Балтийскому морю, то разрезали немецкие войска на две группировки. И немцы для соединения со своими частями бросили против нас эсесовские части. Соседняя с нами танковая бригада сдерживала их атаки, израсходовав при этом почти все боеприпасы. А тут противник как раз подбрасывает новые подкрепления. Немецкие танки готовятся к атаке. Тогда командир бригады по рации связался с нашим полком, и комполка приказал на один танк погрузить под завязку 85-мм снаряды, даже сверху на броню ящики поставили, и он двинулся на соединение с бригадой. Но там местность простреливалась, и этот танк немцы подбили, он загорелся, экипаж повыскакивал, произошел мощнейший взрыв после того, как сдетонировали все снаряды. Решили послать второй танк. Он уже левее пошел, по оврагу, но и его подбили. Тогда командир полка подполковник Анатолий Фролович Войновский вызывает меня, он меня уважал как лихого танкиста, и говорит: «Ерошенко, ты вот что, иди не по самому оврагу, а по его склону, там, правда, крен, но ничего, пройдешь». Нагрузили мой танк снарядами, ящики сверху закрепили, вовнутрь запихали по максимуму. И я стал двигаться. Так получилось, что мы попали в мертвое непростреливаемое пространство. Если бы я пошел поверху или ниже спустился, то была бы хана, а здесь танк чуть ли не сползает, но зато вражеские снаряды в него не попадают. Прошли опасный участок, вышли к позициям бригады и привезли снаряды. Только разгрузили мы танк, только соседи распределили их по танкам, как в это время началась атака немецкой эсесовской танковой части. А они, видимо, уже видели, что стрельба с нашей стороны совсем редкая, и поняли: снаряды заканчиваются. Обычно немцы не бросали танки на танки, а здесь решили рискнуть. Так что когда они пошли, комбриг приказал подпустить их поближе, умно сработал, наши ребята как дали из 85-мм орудий, что сразу подбили несколько немецких танков. Ну, здесь я тоже пострелял, потом вернулся в полк. Комполка мне руку пожал и говорит: «Молодец!»

- Существовали ли какие-то нормы расхода боекомплекта?

- Нет, такого не было. Пополняли боекомплект на танк. В бой сходили – один израсходовал столько-то, другой меньше, третий больше. Приехал начальник артвооружения полка, привез на грузовике боеприпасы, спрашивает, сколько кому надо и каких снарядов. И выдавал по ведомости.

- Стреляли ли Вы с закрытых позиций?

- Нет, уже после войны нас начали учить стрелять с закрытых позиций. И у нас, танкистов, результат был лучше на учебных стрельбах, чем у артиллеристов. Почему? При выстреле пушку бросает назад, а танк за счет тяжелой массой остается на месте. Поэтому когда мы отстрелялись, приехал к нам командующий Северо-Кавказским военным округом и поблагодарил нас: «Ну, молодцы!»

- Во время боя в городе Вы закрывали люки?

- У механика-водителя была на люке защелка и два кулачка – закрывать люк. Чтобы его не заклинило в случае чего, он обычно закрывал на один кулачок. Мы в башне, люк на торсионе оставляли открытым, он свободно ходил. А защелки перед городским боем даже стягивали ремешком, потому что были случаи, когда люк заклинило, и экипаж не мог выбраться из танка. Он ведь в городе представляет собой прекрасную мишень. Если подбивают из фаустпатрона, то экипаж чаще всего гибнет. Поэтому мы всегда шли в бой со свободно ходящим люком.

- Совершали ли Вы марш-броски по бездорожью?

- Марши в основном проходили по дорогам. Правда, когда мы атаковали Тукумс, и немцев хорошо раздолбили у Балтийского моря, то противник перешел в контрнаступление и часть наших отступила. Тогда наш полк с одного участка фронта решили перебросить на тот, где войска отступили. Фактически, мы за ночь должны были совершить 100-километровый марш. Когда мы его совершили и приехали в назначенное время, поддержали части и остановили немецкое наступление, то у нас на многих танках на катках резина с обода отлетела. Так мы быстро ехали по асфальтной дороге. При этом к нам посадили пехоту на броню. Пехотинцы первое время говорили: «Танкист, ссади меня, я не могу!» так как сидя на броне было такое впечатление, что танк сейчас поднимется в воздух, мы выжимали из танка, все что только можно. Зато потом нам меняли катки. Но, что самое главное, что практически все танки дошли, остановились в дороге единицы. Кстати, Тагил выпускал танки с железными катками без резины, они громыхали страшно, мне, правда, на таком Т-34 не приходилось воевать, но у ребят отзывы об этих танках были не очень хорошими.

- Как определяли, пройдет ли танк по мосту, если рядом или на карте нет никаких знаков о его грузоподъемности?

- Тут уже на глаз. Командиры смотрели, какие там опоры или быки в воде. Если не видишь их, иногда рискнешь, иногда нет. Или брод ищешь. Мой танк относился к первому взводу второй роты, и при переправе через один мост идущий впереди танк из первой роты пошел по нему и провалился. Я полез вброд, и застрял, ну, два танка меня дергали и вытащили. Стали искать другое место, отошли метров на 200-300 от моста, нашли пологий берег и с нашей, и с той стороны. С метр воды всего было. Там пересекли.

- Были ли у Вас какие-либо хитрости или уловки, помогавшие выжить в бою?

- В бою многое зависело от механика-водителя, чтобы он борт противотанковой пушке противника не подставил, и чтобы он по такой местности шел, где можно скрыться. Да и ты сам командуешь механику, где и как повернуть. Переговоры вели только по ТПУ. Весь экипаж по нему был связан. При этом в бою было важно грамотно работать с радистом, ведь у него рация постоянно работает, он переключал командира на меня. Так что я команды, которые подает ротный или комполка, слышал сразу же. А экипаж сам переключал по ТПУ.

- Довелось ли применять для заправки Вашего Т-34 немецкое дизельное топливо?

- Нет, не доводилось. У нас на танке имелись запасные топливные баки с горючим и ЗИП, укрытые брезентом. Когда мы шли в атаку, то на исходной позиции или на рубеже развертывания снимали этот брезент и баки, да и ЗИП снимали, потому что его изрешетят и побьют из пулемета. Но был случай, когда мы пошли в атаку с марша, потому что здесь выдвинулась немецкая танковая часть, надо было ликвидировать прорыв. В результате два бака были пробиты – мне их потом заменили. Теперь расскажу забавный случай. Сразу после марша нас снова решили бросить в бой – стоим мы с баками, не успели отсоединить. Уже дали команду становиться на рубеж, и вдруг подходит ко мне пехотинец, который говорит: «Привет, танкист!» Отвечаю: «Привет, пехота!» Он продолжает: «Слышишь, видишь в 70 метрах сарай, там стоят немецкие цистерны со спиртом!» А члены экипажа это услышали, и сразу же попросились: «Командир, разреши сходить». Говорю им: «Сидеть, забыли недавнюю историю?» Дело в том, что у нас как раз за неделю-две до этого был случай, когда мы выступали и становились на позицию, из соседнего взвода радиста послали пошарить в немецком блиндаже на предмет трофеев. Стрелка-радиста на такие дела больше всего перед боем посылали, потому что механика-водителя нельзя отправить – кто танк поведет в случае чего, башнер нужен для стрельбы, а радист, это дело такое, в случае чего рацию можно напрямую переключить на командира. Тот радист нашел в блиндаже гитару, перебегал с ней к танку, и в это время немцы накрывают квадрат из минометов, прямое попадание в беднягу стрелка-радиста, его разорвало на части. Так что напомнил своим этот случай, они тихонько сидят в танке. И тут пришла команда: «Встать, и закрепиться, выбрать сектор стрельбы!» Командир роты дает ориентиры, я передаю их экипажу. А до сарая всего-навсего метров семьдесят. Стоим-стоим, и снова дается команда, уже окончательная: «Стоять!» Значит, пока боя не будет. Тогда я говорю стрелку-радисту: «А ну-ка, сходи и посмотри, что там в сарае». Он пошел и возвращается со словами: «Командир, там пехотинцы с котелками лазят, внутри стоят большие цистерны со спиртом». Говорю механику-водителю: «А ну вперед к сараю». Подъехали, у нас два бака были полны горючим, третий с маслом, а четвертый – с водой, и для заправки, и помыться, и все такое. Приказал вылить воду, и набрали в последний бак около 90 литров спирту! Тут снова дают команду: «Вытянуться в походную колонну и приготовиться к маршу». Ну, совершили марш, встали на позиции. Обычно мы в населенных пунктах никогда не стояли, даже если брали какой-то город или небольшой населенный пункт, все равно нас выводили за дома или в овраги, или в лес, или в рощу. В тот раз в лес вывели. У нас спирт, а танкисты дружные товарищи, так что говорю соседям: «Ребята, жду вас с котелками!» Стал потихоньку выдавать спирт. В танке есть два бака для питьевой воды, каждый по два литра: тому, тому и тому налил, выпили немного, все такое. Вдруг приходит ко мне особист. Спрашивает: «Как дела, Ерошенко?» Отвечаю, что все в порядке. И тут он роняет: «Что-то мне говорили, ты всем какое-то особое горючее выдаешь». Говорю: «Нет, откуда у меня». Как нет?! Предложил ему посмотреть. Риском пошел. Он открыл первый бак, там горючее, второй – горючее, подошел к масляному баку, а к тому, где спирт, не дошел. И ушел ни с чем. Я быстренько сказал ребятам - приказал спирт оттуда выкачать, раздали всем желающим и себе куда можно спрятали. Снова приходит особист, уже к вечеру, и говорит: «Что же ты меня обманул, хочешь в штрафной батальон угодить?» Спрашиваю, за что же в штрафбат. Тот молча стал лазить по всем бакам, нигде нет спирта. У него имелись информаторы среди танкистов. Этот старший лейтенант уважением среди нас не пользовался. Скользкий был, все пытался выискать. До него служил младший лейтенант – это был отличный парень. Расскажу, как мы с ним снова столкнулись. Однажды на марше смотрим – едут артиллеристы, и на лафете орудия везут сейф. Потом увидели, что этот сейф валяется на дороге. Открывать стали – не открыли, хотя били и били кувалдами. Положили его на танк, а потом бросили. Дальше пехота едет на подводе – и у них этот сейф. Совершаем марш – опять на перекрестке валяется. А нас выводят на техническое обслуживание. Так что мы забрали с собой сейф, приехали к ремонтникам, а у технарей есть и автоген, и сварка. Сейф был несгораемый, вот тут я узнал, что это такое – он был двухстворчатый и забит песком между стальными листами. Техники все прорезали, и увидели, что сейф был битком набит часами. Только начал тому и тому давать, буквально через несколько часов появился особист. Приходит, и спрашивает меня: «Какие у тебя трофеи?» Удивляюсь, как какие. Показываю. Он у меня эти часы забрал, мол, в штаб фронта отправит. Штук сто реквизировал, я только часть успел раздать. Куда он эти часы дел – это вопрос.

- Как кормили танкистов?

- Хорошо. Когда мы стояли на исходных позициях, то привозили прямо в термосах. У нас поваром был дядя Вася Горьковской, у него дома оставалось двенадцать детей, высокий и здоровый мужик, так он нас, танкистов, всегда накормит как родных детей. Даже автоматчики, бывало, голодали, а нам привозили паек.

- Выдавался ли сухой паек?

- Да, его выдавали как НЗ перед боем. Съедали сразу же. Думали, еще пойдешь в бой и погибнешь, зачем добру пропадать. Были случаи, что вот так поели, а кухня в наступлении отстала. Елки зеленые, жрать охота, помню, как-то остановились у населенного пункта, а поблизости как раз встала пехота. Они с нами поделились своим пайком, дали консервы. Потом притащили в каждый танк по два котелка каши. Взаимовыручка в войсках четко существовала. Наши отношения с пехотой были очень хорошими. На нас сердились одни связисты. Потому что мы как проедем на передовую, то обязательно обмотаем провода на гусеницы, посмотришь – намотано на ведущий каток. Начинаешь эти провода рубить, потому что мешает двигаться вперед. Потом связисты ворчат. Что было, то было.

- Производилась ли чистка гусениц после марша?

- Нет, мы таким не занимались. Зачем их чистить? Когда ты снова поедешь, всю грязь выбьет при езде.

- Как организовывалось взаимодействие с пехотой?

- Танковый десант у нас частенько имелся. Приведу характерный пример. Однажды посадили ко мне отделение, в основном совсем молодые ребята, шинели у них были заткнуты за пояса. Пацаны одни. Командир отделения с усами, стреляный товарищ. С ручным пулеметом у них был солдат. Так эти пехотинцы, только немцы открыли стрельбу, сразу же спрыгнули, даже диск от ручного пулемета на броне оставили. Где-то в кустах попрятались. Надежды на них в бою было мало.

- Как долго артиллерия обрабатывала немецкие позиции перед Вашей атакой?

- Артиллерийская подготовка была разная – когда сильная, а когда 5-10-15 минут. Во время Каршунайского прорыва артиллерия долго садила, под конец мы увидели на земле «Ванюши» или «Лука Мудищев», реактивные снаряды в деревянных ящиках. Эти снаряды летели в воздух вместе с рамами. Немцы нам в рупор часто кричали: «Не бросайтесь этажерками!» имея в виду эти «Ванюши». После залпа этих РС мы пошли в атаку. Но здесь передовая врага была обработана так, что немцы отступили, и мы большие усилия к прорыву не прикладывали. Перед Витебском артиллерийская подготовка была мощная, мы пошли вперед, потом смотрим – впереди снаряды рвутся, приостановились, наша пехота залегла, потому что примерно за месяц перед этим был случай, когда артиллерия накрыла своих. Мы должны были поддерживать атаку штрафбата. Их решили отправить на разведку боем. Какой-то штрафник подходит ко мне перед боем, и говорит: «Ну, танкист, вместе выпьем?» Ответил, что я перед боем никогда не пью. Тот смеется: «Какой же ты танкист, тоже мне!» И тут кто мне второй штрафника подходит и говорит: «Ты знаешь, кто тебе предлагал выпить – генерал-полковник!» Оказалось, он в штрафном батальоне за какие-то грехи оказался. Они ведь все в телогрейках, как ты определишь. Так вот, когда пошел штрафбат в разведку боем, то выбил немцев из первой траншеи, из второй, и на третью бросился. Но эта атака не была согласована с командованием и наша артиллерия ударила по ним. Весь батальон лег под нашими снарядами около третьей траншеи. Всех побили. Так что когда мы наступали, то видели, как кругом валяются тела штрафников. Запах стоял ужасный. Так что огневого вала опасались.

- Часто чистили масляный фильтр?

- Воздухоочиститель часто – как только встали на отдых, тут же чистили. Я с механиками-водителями постоянно воевал, приказывал его чистить на остановке. А они сопротивлялись, мол, зачем это надо, скоро в бой идти. Но я заставлял. А масляный фильтр не часто приходилось чистить.

- Наша авиация помогала во время атаки?

- Были случаи, когда мы шли в атаку, и вражеские позиции штурмовики атаковали. «Эресы» были опасны для немцев, но особо эффективных атак самолетов я не видел.

- Как боролись с фаустниками?

- Ждали пехоту, потому что он выскочил, выстрелил, и сразу же скрылся. Фаустпатрон стали больше всего применять против наших танков в 1945-м году, когда мы вошли в города, до этого в 1944-м году мы с ним не сталкивались. Это очень опасное оружие.

- Ваше отношение к партии, Сталину?

- Партия – руководящая сила, Иосиф Виссарионович Сталин – Верховный Главнокомандующий. Со Сталиным мы шли в бой, бывало, что по рации замполиты говорили: «Вперед! За Родину! За Сталина!» Хотя я считаю, что это было уже лишнее. Перед боем лишних разговоров нет, ждешь сигнала к атаке. И когда уже сигнал дали, допустим, сказали: «Орел! Орел! Фаза! Фаза!» Это значит, что надо идти в атаку, и вдруг после начала атаки влезут политработники со своим кличем. Незачем. Но это было редкостью, так больше кричали в пехоте.

- Как поступали с пленными немцами?

- Мы их видели, но самим не приходилось брать, постоянно двигались вперед.

- Как складывались Ваши взаимоотношения с мирным населением в Прибалтике?

- Хреново. Однажды мы встали в каком-то селе, хотели воды в колодце набрать, а хозяева начали говорить, мол, нет воды. Вокруг одного колодца собралась половина полка, у нас он был небольшой, всего три инженерно-танковые роты по два взвода в каждой. Неподалеку артиллеристы стояли, выступили в нашу поддержку разогнали всех прибалтов, воду вычерпали, и ушли. В следующий раз становились, подхожу к хозяину, прошу воды, он сразу же бормочет: «Не супрантум», то есть «не понимаю». Показываю, мол, воды попить. Но он делает вид, будто ничего не может понять. Выругаешься, и все такое. Они нехорошо относились к нам, а вот когда мы я с ранением лежал в медсанпункте, в каком-то селе поставили две огромные палатки человек на сорок каждую, а раненых офицеров разместили метрах в 500 в домике. Нас там было всего четыре офицера. И с хозяином мы сдружились на почве обмена. За шинель давал огромные кусок толстенного сала. И совершенно по-другому к нам относился.

- Что было самым страшным на фронте?

- Страха как такового я не испытывал. За все время чувствовал страх два раза – и оба раза меня ранило. А так, когда видел, что кто-то голову пригнул, мог даже крикнуть: «Чего ты гнешься?!» Тот отвечает: «Да вот же бомбят» или еще что-то. Это, может быть, было какое-то ухарство или даже разгильдяйство. Молодость. Ребята говорили, что чувствовали страх, а я как-то всегда думал про себя, что в бою не погибну. Даже товарищам говорил, что до победы дойду, ведь в мирное время какая же жизнь настанет, как прекрасно будет!

- Вши у Вас были?

- У нас, танкистов, не было. Когда мы ехали на фронт в 1943-м году, среди нас были фронтовики, помню, старший лейтенант разделся и начал себя смазывать газойлем. Спрашиваем его, для чего, тот отвечает: «Чтобы вшей не было». Я весь 1944-й и 1945-й годы провоевал, но вшей не встречал. Мы мылись регулярно, заставляли нас даже зимой купаться. Под бочке с водой бросали хворост, нагревали воду, и с помощью танковых ведер мылись прямо на снегу.

- Как Вы относились к немцам?

- Как к врагу. Тогда в каждом было сильное желание отомстить, как писал Илья Эренбург – «убить немца». Мы видели, что творили фашисты. Возле Паневежиса располагался немецкий концлагерь, и нашему полку была поставлена задача с пехотой на броне, артиллерийским дивизионом в качестве поддержки и саперами войти в прорыв и где-то прорваться к лагерю во вражеский тыл километров на 50 или даже на 70. Разведка установила, что там готовится массовое уничтожение заключенных. Мы должны были это предотвратить. Вошли в прорыв, проделали проход в минных полях, и стали продвигаться к лагерю. Вдруг головной дозор докладывает, что впереди немцы. Командир полка остановил колонну. Принимает решение – поворачиваем в сторону, и пошли в обход, обошли этот участок, сделав довольно большой крюк. Идем дальше, вернувшись на тот же маршрут. Снова заслон. Снова комполка приказал в бой не вступать и обойти врага. В итоге вышли к этому концлагерю. И я увидел две братские могилы, метров пятьдесят длиной, в которых мертвые люди были сложены штабелем, на них лежали бревна, охрана должна была их подпалить и спалить следы своего преступления. А могил по 20, 40, 50 и 80 человек было много. И когда мы туда вошли, то всю охрану побила двигавшаяся с нами пехота. Бой уже закончился, и вдруг к Леше Ерыгину подходит старушка, кричит: «Леша!» И обнимает его. Мы опешили. Что это за старушка. Он удивленно смотрит на нее. Спрашивает ее, кто она. Оказалось, что это Катя – его двоюродная сестра. В 1939-м году ее с папой направили во Львов, отца назначили директором какого-то завода, он взял с собой семью. Когда Великая Отечественная война началась, то ее папу сразу же призвали, а семья осталась. Немцы оккупировали Львов, и как дочь офицера Катя попала в концлагерь. Мать в одном, она в другом, мы освободили концлагерь летом 1944-й год, и все годы войны Катя моталась по концлагерям. Ей двадцать лет только исполнилось, а она выглядела старухой – вся седая, в морщинах.

- Сыновья полка у Вас служили?

- Нет, но у нас, офицеров, имелась своя дочь полка. Это интересная история. Намечался прорыв в Белоруссии по болотам. И нам поставили задачу войти в прорыв и двинуться дальше по тылам. Мы должны были зайти во фланг опорному пункту противника, расположенному в деревне Черемушки. Наш полк, усиленный дивизионом артиллерии и саперами двинулся в прорыв, и стал беспрерывно наступать. Потом головной дозор докладывает, что два передовых танка застряли в непроходимой местности. На карте обозначена какая-то деревня, а на местности одни трубы стоят – деревянные дома все спалены, остались одни «дымари», как мы их называли. Стоим, смотрим, по карте проходит дорога, а тут ее даже не видно. Два танка головного дозора не могут вылезти. И вдруг возле моего танка, я как раз был в первом взводе первой роты, появляются старик и старуха. Оказывается, это их деревня, ее немцы спалили, и они ютятся в землянке. Пришло еще две или три старухи, всего собралось пять или шесть человек. Мы стали спрашивать, как пройти к этому опорному пункту в Черемушках, местные жители стали объяснять, что здесь болота. Трудно. И вдруг одна старуха говорит старику: «А помнишь Николая-тракториста, он как-то к своей Маньке на тракторе по болоту приехал, за что его председатель сельсовета наказал». А Манька жила в этой деревне Черемушки, куда мы двигались. Ага, раз он на гусеничном тракторе прошел, то и танк сможет. Тут подошла одна женщина и рассказала, что в Черемушках жила ее крестная, и девчонка Наташа лет десяти-одиннадцати туда ходила и носила ей подарки. Пришла эта девочка, мы ее спросили, знает ли она дорогу туда. И она, показала нам, где проехал тот трактор. Мы эту Наташу посадили на танк командира полка, и она нас повела по гати, указывая все повороты. Прямо к назначенному времени под деревню нас вывела. По радио мы передали командованию, что уже на месте. Началась артиллерийская подготовка. Сначала пошла фронтальная атака, но немец сильно укрепился, и наступление захлебнулось. Тогда нам приказали перейти в атаку, а мы почти в тыл им вышли. Когда наши танки атаковали, у немцев поднялась паника – советские танки в тылу! Они стали сдаваться в плен и бросать оружие. Так что девчонка помогла спасти сотни жизней. Наташе мы написали адрес нашей полевой почты, после войны она писала нам письма, а мы, офицеры, собирали ей деньги на учебу, потому что у нее не было родителей, отец воевал в партизанах, его отряд разгромили и расстреляли вместе с матерью. Наташа поступила в институт в Минске.

- Женщины у Вас в части были?

- Были. У командира полка имелась официальная жена, числилась телефонисткой, у зампотеха Волкова была шофер «летучки» Маруся, дальше Мария-санинструктор гуляла с секретарем парторганизации, Ольга, она была парикмахером и нас стригла – жила с заместителем командира полка по тылу. И все, четверо девушек у нас было. Однажды стояли на ремонте возле какой-то деревни, дело было в Латвии. Рядом располагался батальон обслуживания, где служили связистками и радистками девчонки. Когда мы с этого места уходили, из нашего полка двух девок начальство с собой прихватило. Уехали мы в другое место. Потом через два месяца все-таки из той части нас нашли и приехал за девчонками замполит и контрразведчик. А им у нас уже пошили шинели и хромовые сапожки. Девки плачут, их посадили на машину и увезли. В другой раз мы стояли неподалеку от медсанбата, и наши там библиотекаршу-еврейку Зину прихватили, сначала с ней старший инженер полка гулял, потом кто-то другой из штабных. А дальше нам надо было в бой идти, а танкисты не кормлены. Наш заместитель командира полка Цымбал имел анархистский склад характера, но умел боем руководить и командовать. Он взял эту Зину и променял на корову у командира 47-го отдельного огнеметно-танкового полка. Потом смотрим – она уже в танковой бригаде гуляет. После войны я ее встречал, Зина работала артисткой в театре.

- Приходилось ли Вам воевать против «власовцев»?

- Нет, ни разу. Мне только раз пришлось о них услышать. Мой танк был подбит в бою, и я ехал в тыл со стрелком-радистом, чтобы продукты взять. На перекрестке регулировщики стоят, и рядом бегает пацан лет двенадцати. В это время два нерусских солдата ведут под конвоем несколько пленных немцев. Пацанг стоит рядом со мной и громко говорит: «О, вот такие братья-«славяне» немцам помогали!» Показывает на нерусских, солдат за автомат схватился и на него накинулся. Еле отняли от пацана. Только тогда я узнал о существовании «власовцев».

- Помните Вашего замполита полка?

- Да, вел он себя ничего, нормальный был мужик. Политзанятия не проводил, этим занимался секретарь партбюро майор Люсин, он у нас часто появлялся, в училище я стал кандидатом в члены ВКП (б), а в полку по его протекции был принят в члены партии.