Я родился в 1924 году небольшом селе Перовка, находящемся в Самарской области. К началу войны закончил семь классов и пошел учиться в школу механизаторов в село Борское.
Осенью 1941 года нас, студентов, отправили в селения немцев Поволжья на уборку урожая. Вскоре немцев выслали в Сибирь, и мы остались одни. Через месяца полтора нам на смену стали прибывать беженцы, эвакуированные с Украины и Белоруссии, которые вселялись в оставленные дома, а мы вернулись в Борское. Там я закончил курсы по специальности слесарь-монтажник сельхозмашин и вместе с двумя такими же выпускниками, как и я, был направлен в село работать в машино-тракторной мастерской. Заработок мизерный, кормили нас плохо: давали грамм шестьсот хлеба, и все. Ну, пока были деньги, мы ходили на рынок, покупали картошку, молоко, потом деньги кончились. Я говорю: "Ребята, мы так окочуримся. Надо отсюда сматываться". Мы втроем дали тягу. Шли в свой родной поселок напрямик через глухие деревни, нетронутые войной, где еще не было эвакуированных. Входили в дом. "Откуда вы? С окопов, что ли идете?" - "С окопов". - "Ой, бедненькие!" Одежонка паршивенькая, мы обморозились все - мороз-то градусов 20-25. "Лезьте на печку, грейтесь". Нас накормят, а утром идем дальше. Пришли домой, и я устроился в ремонтные мастерские, а весной пошел работать трактористом.
Осенью 1942 года меня призвали: "Кем работаешь?" - "Трактористом". - "Пойдешь в танковое училище". Честно говоря, воевать мне не хотелось, и если бы можно было не воевать, я бы не воевал, потому что не в моих интересах было защищать эту советскую власть. Что ты удивляешься? Думаешь, что все "ура-ура" кричали? В сорок первом году моего дядю арестовали. В училище я узнаю, что он погиб где-то на Севере. Мне так обидно стало. Я даже бежать из училища хотел, но потом решил, что кремлевские негодяи приходят и уходят, а Родина все же остается. Меня сильно задевало, что какая-то там немчура дошла до Волги. Как это так?! Надо, как говорится, дать им по рогам. Так что я на фронте Родину защищал, а не советскую власть.
Ну вот, направили меня сначала в Сызранское, а оттуда в Ульяновское танковое училище. В училище изучали материальную часть, тактику действий одного танка и танка в составе взвода. Преподавали нам стрелковое и танковое вооружение, знакомили с техникой и оружием противника. Отдельно шли занятия по организации связи, элементарному шифрованию. Правда, никогда на фронте мы шифрами не пользовались, только примитивным: коробочки - танки, карандашики - пехота, орешки - снаряды. Конечно, были практические занятия с вождением и стрельбой. В общем, все то, что надо на фронте, и, конечно, политика. Должны были изучать "Краткий курс истории ВКП(б)". Особенно тщательно изучали приказы главнокомандующего, которые надо было конспектировать, но этих приказов было так много, что мы не успели. И, конечно, строевая, уставы. С месяц позанимались на Т-34, а затем наше училище перевели на КВ.
В 1943 году училищу присвоили гвардейское звание. С присвоением этого звания связана такая смешная история. Заместитель начальника училища был полковник Наумов, фронтовик, суровый пожилой мужчина, мимо себя не пропускал ни одного курсанта, чтобы не придраться. Вроде все у тебя нормально: форма по уставу, сапоги начищены…а у тебя иголка с ниткой в пилотке есть? Нет? - пять суток. И еще добавит: "Индюк". Когда присвоили гвардейское звание, он задержал одного курсанта, придрался: "Опять непорядок, индюк". - "Никак нет, товарищ гвардии полковник, не индюк!". - "В чем дело?!" - "Гвардии индюк, товарищ полковник!" - "Сукин сын, полковника рассмешил. Марш отсюда!"
В 1943 году закончили восьмимесячную программу училища и поехали в Челябинск на завод за танками. Мы пробыли в Челябинске до января 1944 года. Завод уже не выпускал танки КВ, перестраиваясь на выпуск ИС. За несколько месяцев в резерве, куда прибывали танкисты не только из училища, но и из госпиталей, с фронта, скопилось большое количество офицеров в звании от младшего лейтенанта до капитана. Сначала нас кормили по третьей норме, а когда накопилось слишком много народа, нас перевели на питание вольнонаемных. А люди все прибывали и прибывали. "Тридцатьчетверошники" приедут, переночуют и на второй день они получат танки, и на фронт, а мы сидим. Мы-то еще "зеленые", терпим, а фронтовики постарше, уже опытные, подняли бучу: "Что вы нас держите здесь, голодных? Отправляйте на фронт!" К нам прибыли командир запасного полка с командиром запасного корпуса: "Ребята, чего вы бузите?" - "А чего нас голодом морят? Отправляйте нас на фронт. Что мы тут сидим, лапу сосем!" - "От нас ничего не зависит. Мы запросим Центр". Вскоре нас стали отправлять командами по двадцать пять человек в Москву, в резерв БТМВ. А там Федоренко схитрил, назвал запасной полк, в который мы прибыли, учебным. А раз учебный, то там и питание по девятой норме. В этом полку нас переподготовили на Т-34 и отправили в Горький.
В Горьком меня определили в маршевую роту, дали экипаж. Командир роты, представляя меня экипажу, сказал: "Вот механик-водитель Александр Иватулин, у него дисциплина хромает. Ты, если что, палкой его лупи". Тот стоит, улыбается. "Товарищ старший лейтенант, до палки не дойдет, мы найдем общий язык". Вскоре мы поехали в Сормово, получили танки. На полигоне в районе станции Козино сколачивали роты, проводили тактические занятия с боевыми стрельбами. Вот так я стал командиром танка.
Погрузили нас в эшелон и отправили на фронт. И надо же было кому-то додуматься прицепить к нашему эшелону вагон с водкой - две пивные бочки литров по пятьсот в каждой. И вот однажды утром я смотрю, а наводчик Габидулин еле-еле на платформу забирается. Я его спрашиваю: "Что с тобой?" Сначала отнекивался, а потом сознался: "Товарищ лейтенант, я почти котелок водки выпил". - "Откуда водка? Ты в своем уме? Ты где ее взял?" - "В конце эшелона вагон, а там водка. Возьмите что-нибудь, сопровождающий Вам нальет". Оказывается, ему налили в котелок. На обратном пути ему попался начальник эшелона: "Что несешь?" - "Воду, товарищ лейтенант". - Но тот видимо, почувствовал что-то: "Выливай". - "Это не вода, а водка". - "Тогда пей, сколько сможешь, а остальное вылей". Ему жалко было выливать, и он выпил весь котелок, вылив немножко для вида. Елки-палки! "Лезь в танк, ложись на боеукладку, оттуда не высовывайся, а то начальство меня взгреет". А сам взял двенадцатилитровое танковое ведро и пошел к вагону. Потом из этого ведра заполнил трехлитровые бочки для воды - НЗ, а оставшиеся полведра - это расходная часть.
Приезжаем в Ржев. Там стоит наш эшелон и эшелон с пехотинцами. Оказалось, что в этом эшелоне едет младший брат одного из командиров взвода нашего батальона, Ивана Чугунова. Что делать? Надо младшего забирать. Побежали к начальнику эшелона пехоты, сочинили какую-то бумагу да сверху поставили три литра водки начальнику пехотного эшелона, три литра коменданту. Вот так Василий попал к своему брату и они вместе воевали. Старший Чугунов стал командиром роты, и когда мы выходили из окружения осенью 1944 года, он отличился, и ему Героя дали. Уже после войны мы всегда Василию напоминали: "Вась, помнишь, как мы тебя за три литра водки выкупили?"
Мы прибыли под Витебск на станцию Бычиха где-то в 20-х числа мая 1944 года и влились в состав 89-й танковой бригады 1-го танкового корпуса. Корпус состоял из 89-й, 117-й, 159-й танковых и 44-й механизированной бригад. Были в его составе артиллерийские полки, полк "катюш" и артиллерийско-самоходный полк на Су-76, которые мы называли "брезентовые фердинанды".
В это время готовилась операция "Багратион". Мы ездили на рекогносцировку, причем переодевались в солдатскую форму, чтобы не привлекать внимания противника. 21 июня мы сосредоточились в лесу, в километрах пятнадцати-двадцати от переднего края. Всю ночь шел сильный ливень. Утром началась артиллерийская подготовка, а потом в атаку пошел штрафбат. Хотя фронт стоял в этих местах почти полгода, но эшелонированной обороны у немцев не было, и штрафники быстро прорвали фронт. Утром мы пошли не в атаку, а в колонне по дороге. После ночного ливня дороги стали непролазные. Танки позли на пузе, еле-еле цепляясь за твердый грунт, оставляя за собой глянцевый след утрамбованной днищем грязи. Немцы сопротивления не оказывали, нам больше доставалось от наших же штурмовиков, хотя в нашей колонне был представитель штурмовой авиации, но пока он даст координаты, пока там соберутся, вылетят штурмовики, мы уже подойдем к месту предполагаемого нахождения противника. Штурмовики нас же начинают бомбить. Нам-то ладно, мы в танке. А пехота на броне? Приходилось останавливаться, все разбегались. Прятаться негде, везде болото, мокро, грязь. Короче говоря, впечатление от первого дня в наступлении такие остались: танки в колоннах, штурмовики штурмуют, немцы бегут, а мы их преследуем.
В нашей роте поначалу потерь не было. Но на второй или третий день наступления погиб командир орудия. У танка порвалась гусеница, ее зацепили тросом, а сам танк начали буксировать другим танком в лес. Тут налетели немцы и начали бомбить. В этой нервозной обстановке командира орудия, сидевшего за башней поврежденного танка, прижало орудием буксировавшего танка к башне, раздавило таз, и через полчаса он умер.
Перед Ветрино сломался танк командира взвода - фрикцион отошел. Командир пересел на мою машину, а я остался с неисправной. Ночь провозились, но починить не смогли. Уже под утро приехали ремонтники, привели танк в порядок. Зампотех бригады указал мне на карте место действия бригады, а сам укатил. Место-то он указал правильно, а дорогу не ту. Мы заблудились и решили вернуться назад. За рычаги сел механик-регулировщик. Дорога шла под гору, а внизу резко сворачивала вправо, огибая болото. Опыт вождения у него был небольшой, он не удержал танк, и тот на хорошей скорости влетел прямо в болото, где и увяз по самые уши. С трудом, при помощи бревна, мы танк вытащили. Как происходит самовытаскивание? Бревно подводится под обе гусеницы и крепится к ним тросиком. При движении назад бревно остается на месте, а танк на длину корпуса подается назад. Теперь бревно освобождается, и процедура повторяется до тех пор, пока танк не выберется на твердый грунт. Если есть, куда трос прикрепить, то его можно просто одним концом за дерево, а другим за гусеницу, что бы она его наматывала, но у нас такой возможности не было. Танк вытащили, но при этом порвался маслопровод, и стало бить масло. Вообще, сплошное невезение. Кое-как ночью выехали на то же место, где остановились вчера. Легли спать. Утром приезжает зампотех бригады: "Чей танк?" - "Мой". - "В чем дело? Почему не догнали бригаду?" - "Вы же мне дали не тот маршрут". - "Ну, ладно, ладно. Давай, двигайся по этой дороге". В общем, пока мы чинились да блудили, Ветрино взяли, а в мою машину, на которой был командир взвода, попал то ли мина, то ли снаряд в перископ заряжающего - крышу танка проломил, убил заряжающего, сорвал люк заряжающего, перископ сорвал. Задний кронштейн, на котором крепится прицел, сбил и прицел болтается на переднем креплении. Сизов, начальник штаба батальона, меня встречает: "Твой танк все равно неисправен, садись на трофейный велосипед, поезжай к отставшей штабной машине, привези карты, а то уже кончились". А я, считай, уже вторую ночь не спал, но что делать - приказ есть приказ. Возле танка остался командир орудия - остальных забрали в другие машины. Нашел машину, карты в трубку свернули, я обратно на велосипеде приезжаю. Пока я ездил, машину разукомплектовали: весь инструмент забрали, поставили совершенно посаженный аккумулятор, топливо слили, сняли мотор поворота башни - рукой за пушку можно башню крутить, голая машина. Я к наводчику: "Что же ты не отстаивал интересы машины?" - "Комбат приказал". - "Вот тебе карты. Догоняй батальон на попутных машинах, вручишь начальнику штаба и вернешься. Возьми там что-нибудь поесть". Он поехал догонять, а я и артмастер остались с машиной. Я залез под танк, спать хочу страшно. Только лег, артмастер кричит: "Лейтенант, немцы!!!" - "Какие немцы, откуда?". - "Вдоль железной дороги идут сюда. Вылезай скорее. Надо что-то делать". Посмотрели - то ли немцы, то ли не немцы. Черт его знает. Что делать? Топлива нет. Нашел несколько тазов с газойлем, которым смазку со снарядов отмывают и бутылку из-под трофейного шампанского, отбил дно, сделав из нее воронку. Нет фильтра. Пришлось прямо так заливать. Аккумуляторы разряженные мне поставили, хорошо, что воздух был - завел двигатель. Подъехали к деревне, остановились. Через некоторое время едет заправщик: "Слушай, друг, налей в запасной бачок мне литров сто. Мне хоть доехать до своих, чтобы там заправиться". - "Нет, вы чужой". - "Ты что, в колхозе, что ли? Мы же общее дело с тобой делаем. Танк без топлива стоит. Ты срываешь его боевую задачу. Я запишу твой номер и доложу по команде. И ты минимум штрафной получишь". - "Ладно, наливайте". Заправили литров сто. А голодные. Зашли в хату: "Хозяйка, у вас нельзя чем-нибудь разжиться?" - "Вон кролики бегают. Ловите их, и пожалуйста". А как ловить? Достал наган, подстрелил кролика. Хозяйка сварила. Мы поехали дальше, и на повороте рядом с болотом порвалась гусеница, а вдвоем ее не натянуть. Артмастер говорит: "Что я буду сидеть, мне надо в батальон". - "Чего же ты меня одного бросаешь? Ладно, поезжай". Через некоторое время, смотрю, едет заправщик нашего батальона Костин, старый вояка. На КВ воевал под Сталинградом. В районе сосредоточения этот Костин молодых собрал и рассказывает, как он воевал под Сталинградом: "Знаете, у КВ броня - во! Однажды немцы как дали болванкой, смотрю, болванка красная и лезет, и лезет через броню. Я схватил кувалду, как врезал по ней, так она и отлетела". Молодежь слушает его внимательно - ребята еще не были на фронте. Я отошел, засмеялся. Тут я говорю: "Костин, давай заправь меня". - "Ну, давай. Мне все равно, кого заправлять". Начали ручным насосом качать. Заправились, попросил я его передать в батальон, в каком я положении нахожусь. Костин уехал, я один остался. Ночь. А машина открытая, люка наверху нет. Что делать? Ведь любой может придти и сонного придушить. Однако переночевал, а утром вижу, идет старушка. Хотя какая она старушка? - может, ей лет сорок было, но для меня, пацана, старушка. Остановилась около танка, разговорились: "Вы куда идете?" - "У меня сын в партизанах погиб. Вот иду искать его могилу. Дом разграбили, даже лошади нет, чтобы огород обработать". - "Знаешь, мать, приходи завтра, я постараюсь тебе лошадь найти". Дело в том, что, когда мы наступали, не только немцы отходили, но и наши, русские. Поскольку наступление было быстрым, они не успевали далеко уйти и возвращались обратно. Вскоре я увидел повозку, которую тащила одна лошадь, а вторая была привязана сзади. Останавливаю: "Вам далеко ехать?!" - "До станции. Километров пять". - "Оставьте мне одну лошадь". Они беспрекословно оставили мне лошадь, которую я пустил пастись. На следующий день приходит эта женщина: "Вот вам лошадь, забирайте, используйте". Она в благодарность принесла мне котелок яичницы, самогонки две бутылки, хлеба. Я говорю: "Зачем это? Вы сами испытываете трудности. Я не для этого вам лошадь достал". - "Ничего. Бери. Ешь. Там впереди речушка, а мост через нее танк завалил. Там ваши танкисты что-то делают". Она ушла. Я сел на велосипед - и туда. Действительно, Иван Бедаев при попытке переехать мост через речку утопил танк. Их уже вытащили, и они приводят себя в порядок на берегу. Договорились дотащить мой танк до берега речки, а то в болоте натягивать гусеницу неудобно. Зацепили тросами танк, к танку гусеницу. Приволокли туда, натянули. Я говорю: "За то, что вы мне все сделали, я вас угощаю". - "Чего у тебя? Сам, небось, голодный?" - "Не, я не голодный. Самогонкой вас угощаю". - "Откуда у тебя?" - "Добрые люди есть". Сели, выпили и поехали. Догнали бригаду, сдал в ремонт машину, а сам принял другую. Опять со мной механик Иватулин, остальной экипаж новый.
Наступление продолжалось. В июле стояла жара, дороги высохли. А надо сказать, что "тридцатьчетверка" на проселках поднимает страшную пыль, потому что у нее выхлопные трубы направлены вниз, и если раньше нам мешала непролазная грязь, то теперь сквозь эту пыль ничего не было видно. Где-то 12-го или 15 июля 1944 года наш батальон двигался по дороге, ожидая, как сказали, встречи с "тиграми". Впереди шел танк командира роты Чугунова, я следовал за ним, но вскоре я механику говорю: "Ни черта в этой пыли не видно. Сворачивай с дороги к лощине". Спустились в лощинку и пошли вдоль дороги, по которой двигались основные силы батальона. По нам открыли огонь, но снаряды пролетали выше. Вот здорово! Лощина впадала в широкий овраг, на противоположной стороне которого был виден хуторок, перед которым высилась огромная куча собранных с полей камней, а за хуторком небольшой холм. Наши танки пошли слева по дороге, а я прямо к этому хуторку. Вдруг с кучи камней по нам начал бить пулемет. После того как мы туда осколочным засадили, он замолчал. Поднялись по скату оврага, на котором была посеяна рожь, к этой куче камней. От нее, как мыши, в разные стороны разбежалось человек пятнадцать немцев. Чуть слева остался деревянный хозяйский дом с цокольным этажом из дикого камня. Куда эти немцы разбежались, черт их знает. Главное для нас - немецкие танки и пушки, а пехота - это ерунда. Вроде ничего подобного на хуторке нет.
Впереди метрах в пятидесяти, как я уже сказал, бугорок. Оттуда высовываются две каски. Дали по ним очередь из пулемета и три-четыре снаряда положили. Все затихло, никто не высовывается. А на дороге что-то горит. Думаю: "Черт возьми. Танки, наверное, горят. Значит, по ним действительно "тигры" бьют". Иватулину говорю: "Давай на этот бугор. Надо огнем ребят поддержать". - "Младший, мы высунемся, они нас, как корова языком, слижут". Он прав, но что-то делать надо! Чувствую, мы одни тут. - "Ладно, стойте здесь". Взял гранаты и выскочил из машины. Спрыгнул в рожь. Лег. Черт его знает, почему меня понесло. Иватулин: "Младший, куда ты?!" Думаю, сейчас на бугорок заберусь и посмотрю, что да как. Наган вытащил, ползу. И вдруг передо мной немец! Лежит, прижавшись к земле, в правой руке у него автомат. Видимо, он не слышал меня, или его оглушило, или он так наложил в штаны, что не соображал. Я его из нагана уложил, автомат в руки и пополз дальше. Подполз к углу дома, за угол выглянул, а там, в окопчике - немцы! Я из автомата по ним полоснул, и обратно за угол. Они заорали. Высунулся - они там деморализованы. Чувствую, что время не надо терять, иначе мне каюк. Кинул пару гранат, кого-то убил, кого-то ранил. Один из-за кучи камней выскочил и побежал к лесу, что был метрах в двухстах за хутором. Я из автомата хотел его срезать, а у меня уже патроны закончились. Автомат бросил, из нагана пару выстрелов сделал - не попал. Черт с тобой, беги. А на этом бугорке яма была, видимо, глину из нее брали. В этой яме двоих пленил.
 |
| Бой на хуторе (рис. С.Кулешов) |
Что с ними было? Черт его знает. Они были какие-то парализованные. Меня убить - ну ничего не стоило. Тут экипаж подоспел, подошли еще два или три танка. Начали обследовать. А в цокольном этаже дома была дверь, я еще когда в танке сидел, думал, что надо бы туда снаряд загнать, но потом забыл. Ребята взяли шест и сбоку толкнули эту дверцу. Она открылась, потом тихонечко опять закрылась. Тогда они взяли пучок соломы, подожгли, шестом открыли дверь, и солому бросили. Немцы, а их там сидело человек девять, загалдели и выскочили. Как потом уже выяснилось, на этом хуторе стояла мощная радиостанция. Так что это были связисты-тыловики. Мне повезло, если бы это были закаленные в боях пехотинцы, мне бы несдобровать. Потом наш замполит Ганапольский - между прочим, отец Матвея Ганапольского - все шутил, что Родькина можно с одним наганом против роты немцев пускать.
Оттуда мы повернули на север и пошли на Двинск. В атаку не ходили. Редко нам приходилось делать классическое наступление на подготовленную оборону. Немцы пользовались засадами, в которых, как правило, использовали "Артштурмы" - самоходные установки с 75-мм пушкой. Они очень тихо двигались, низенькие, легко маскируются - их чрезвычайно трудно обнаружить. Мы шли походной колонной - головной дозор, несколько танков впереди, остальные на расстоянии. Если немцы устроили засаду, как правило, головной дозор накрывается женским детородным органом. Живые выскакивали, оставшиеся танки начинали стрелять. А куда стрелять? Черт его знает! Они уже смотались. Постреляли, свернулись в колонну и опять их преследуем. Кого нагоним - уничтожаем.
Вот раз наскочили на засаду. Два танка впереди сожгли, третий включил заднюю скорость и отходил, отстреливаясь. Ему прямо под погон башни болванку влепили, и он загорелся. А мы с дороги свернули и заглохли - кончилось топливо. Благодаря этому мы услышали, как внутри горящего танка кричали люди. Я сел за пушку и бил в направлении противника - я их не видел, но пугал, а экипаж с огнетушителями побежал помогать. Открыли люк. Командир танка весь израненный выскочил, видимо, в горячке не понял, что ранен, и рядом с танком упал. Вытащили механика-водителя, командира орудия с перебитой ногой, погибли радист и заряжающий. Механик-водитель был без сознания и до госпиталя не доехал - умер по дороге.
После этой засады мы остановились на ночлег. Ночью мы в танке закрылись и спим. Пехота нас охраняет от немцев. Утром просыпаемся, садимся завтракать. Иватулин - хоть и обрусевший, но все равно татарин. Отчаянный парень, ничего не боялся. Его все считали трофейщиком: то трофейную машину приведет, то танк. Ходил с немецкой винтовкой, по самолетам стрелял. В этот раз он где-то добыл поросенка. Ребята на завтрак сварили его в бельевом баке. Сели, едим. От нас в метрах в ста убитая лошадь лежит - тушу раздуло, словно резиновую игрушку, и ноги растопырило. Наводчик Жданов, покойник, говорит: "Слушай, Саша, тебе нельзя свинину есть". - "Почему?" - "Ты же вроде магометанин. Тебе ваш Аллах конину приготовил. Вот смотри, какого жирного коня тебе Аллах прислал. Свинину не ешь, смотри, какая жирная конина". Саша берет парабеллум, стреляет. Газ вышел, туша сдулась. "Лошаденка-то тощая. Чего ты мне предлагаешь!?"
После завтрака пошли дальше, но уже в другом направлении. Вытянулись в колонну, и вдруг головной дозор пропал. Неизвестно, что с танками, что с людьми. Комбат остался в лесочке, а наша рота выдвинулась километра на полтора. Позиция у нас была плохая, посреди заболоченной низины, поросшей низким кустарником и небольшими деревцами. Впереди в километре населенный пункт, а справа - ведущая к нему дорога. Наблюдая за населенным пунктом, я заметил среди домов и посадок "тигра", но прицелиться по нему не смог - мешали ветки деревьев. Тогда я пошел к командиру взвода лейтенанту Великову - попробовать махнуть немца с его танка. Его танк стоя лнесколько боком к этой деревне на открытом месте. Великов спал в танке. Взобрался к нему на башню, там уже стоял его механик-водитель, старшина Моисеенко. Разбудили командира. Я говорю: "Смотри, между домами "тигр" стоит". - "Да не может быть. Это амбар какой-то". - "Нет, там квадрат, а посередине что-то черное". В бинокль еще раз посмотрели - вроде похоже на танк. Решили по нему шарахнуть. Только взводный стал разворачивать пушку, я увидел вспышку и закричал старшине: "Прыгай!" Сам прыгнул за танк, а он спрыгнул на сторону, обращенную к противнику.
 |
| Бой у болота (рис. С.Кулешов) |
Болванка попала в борт танка, срикошетировала и снесла ему череп. Вторым выстрелом немец попал в шаровую установку пулемета, а третьим - в командирскую башню, правда, броню не пробил. Великов выскочил из танка: "Надо уводить танк, где механик?" - "Вон лежит". А тут еще их самолеты налетели. Бомб у них не было, но они кружили, обстреливали нас из пулеметов. Я вернулся к своему танку. Рядом с ним пристроился Иватулин с винтовкой и палит по самолетам. А уже автоматные очереди слышны и пульки посвистывают. Надо тикать. Заряжающему говорю: "Сходи, посмотри за кустами, что там делается". А он - мальчишка: "Лейтенант, ну что же вы меня посылаете, меня же пристрелят". - "Ладно. Иватулин, хватит развлекаться, давай садись за рычаги, надо уходить". Он начал разворачиваться и немножко забуксовал в болоте. Туда-сюда, а мы уже одни остались - остальные танки смылись. Один танк решил махануть через дорогу и за насыпью уходить. В принципе, правильно, поскольку до леса, в который мы отступали, было открытое пространство. Но не успел он перескочить, как "тигр" рубанул его. Я увидел только клубы черного дыма - накрылись ребята. Уже потом оказалось, что болванка попала в запасной топливный бак. Разлившееся топливо вспыхнуло, но, прогорев, погасло, и они не пострадали. Однако, проскочив на полной скорости через дорогу, они врубились в мощное торфяное болото и зарылись в нем чуть ли не по башню. Так и сидели там, пока их не вытащили.
Ну, а мы кое-как выбрались на твердую почву. Иватулин дал газу, видимо, решив, что я заскочу на трансмиссию, а это делать уже было опасно - автоматчики могли снять. Мне бы надо было через люк механика-водителя в танк заскочить, но он как вывернулся из болота, так дал газу. Я оказался сбоку танка и бегу под его прикрытием. Бежал, бежал, танк-то быстрее двигается, я уже выдохся, а танк вышел на дорогу, включил третью передачу и помчался, а я упал в кювет. Отдышался, перескочил на другую сторону дороги. Там стоял танк, командир которого был полностью дезориентирован. Я ему говорю: "Мы отступаем. Давай к лесу". Встречает меня начальник штаба Гладков: "Чего ты панику устроил?" - "Какую панику?" Оказалось, что Иватулин проскочил через порядки батальона и умчался в тыл. "Мой танк последним отходил, но я на него не успел". - "Ладно". Добрался до своего танка, устроил Иватулину нахлобучку за то, что бросил командира и умчался неизвестно куда.
Через некоторое время приезжает командир взвода Великов: "Давай, с Люберцевым поезжай в тыл. Пришла радиограмма от командира бригады - ему нужны танки". Хорошо. В тыл едем, я, как обычно в таких случаях, сажусь на крыло у люка механика-водителя. Великов говорит: "Ты садись в башню, мало ли что". Он, может быть, и знал, какая там обстановка, но мне ничего не сказал. По дороге мы проехали несколько километров, поднялись на очередной пригорок, и вдруг я вижу, что впереди в метрах пятистах стоит поперек дороги танк и ведет огонь в сторону леса, что располагался слева. Черт возьми, что это? Я остановился. Справа от дороги какое-то строение, за которым спрятались два или три танка. Этот танк, который вел огонь, на моих глазах загорелся. Я подбежал к танкам, что стояли за домом: "Ребята, что происходит?" У них уже и раненые есть, перевязывают друг друга: "Там "тигры" или самоходки какие-то" - "А что за танк на дороге сожгли?" - "А черт его знает". Я вернулся, встал на башню, в бинокль смотрю, увидел эти "артштурмы" в лесу метрах в восьмистах. Иватулин потом рассказывал: "Бьют по нашему танку, а у меня командир взобрался на башню и рассматривает их в бинокль!" Мне же надо знать обстановку. Они прекратили стрелять. Чувствую, что я у них уже под прицелом, но они медлят стрелять. Что делать? "Жданов, как только Иватулин тронет, ты разворачивай пушку и веди огонь. А ты, Иватулин, разворачивайся и за это строение". Мы только развернулись, и они нам в борт влепили. Танк загорелся, все выскочили в правый, дальний от противника, кювет. Жданова нет. Я спрашиваю: "Жданов выскочил?" - "Выскочил". Начали его искать. В нашем кювете его не было. Переползли на другую сторону. Танк наш горит, снаряды в нем рвутся, правда, не детонируют. Начали обследовать кювет. Нашли его мертвым - одежда на нем полностью сгорела. Вернулись, я доложил командиру батальона, что машина сгорела, погиб Жданов.
 |
| Бой с "Артштурмами" (рис. С.Кулешов) |
Пару дней мы простояли в лесу недалеко от того места, где сожгли нашу машину. У нас уже танка не было и от бомбежки и артобстрелов, которые были довольно частыми, мы спасались под машиной командира роты Чугунова. Вдруг вдалеке показались, по-видимому, те самые три "артштурма", что нас разбили, и стали двигаться по дороге в нашем направлении. Ну а у нас уже три или четыре танка к тому времени было. Две самоходки остались за возвышенностью, а одна пошла вперед. На ней еще было человек пятнадцать немецких десантников. Ей как врезали, так она и остановилась. Потом уже выяснилось, что болванка сорвала крышу рубки, а ее осколками искромсало весь десант и экипаж. Мы с Иватулиным пошли посмотреть, что с "артшрурмом". На броне лежат убитые, вокруг искромсанные валяются. Где половина трупа, где чего, ужасно… сверху мы всех мертвяков сбросили. Заглянул внутрь, там сидят мертвые немцы. Радиостанция работает. Я говорю: "Иватулин, давай в машину". Он залез, растолкал убитых немцев (неохота их было доставать), завел и мы поехали к своим. Вот так мы добыли себе танк. А чуть раньше экипаж Чугунова захватил немецкую машину-амфибию. Плавать там негде было, так мы винт включим и на полном газу по пыльной дороге проскочим до ближайшего леса. За нами пылища, как будто колонна идет, и немцы начинают артобстрел. Комбат, правда, предупредил, что мы можем доиграться, ведь с огнем не шутят, но мы продолжали так развлекаться.
В распоряжении нашего экипажа оказались эта амфибия и "артштурм". Вечером пошел ливень. Приехал комбат, видимо, получив приказ выходить из окружения, в котором мы оказались. Я его спросил, что мне делать, ведь у меня амфибия и "артштурм". "Ну, тебя к черту с твоими фантазиями. Бросай все, садись на танк". Как же мы амфибию бросим? Мы по дороге гоняли, а поплавать так и не удалось, а очень хотелось, ведь мы же пацаны были. "Артштурм" бросили, надо было бы его сжечь, но мы второпях забыли. Танки вытянулись в колонну, а мы на машине влезли в ее середину. Они - стволы елочкой и лупят в разные стороны из орудий. Как выстрелит, нас ослепит, мы ничего не видим. А тут еще лес начался, деревья от взрывов снарядов падают на дорогу. Думали, застрянем, но нет. У лодочки обе оси ведущие, нос приподнят, она раз, раз, прижимает дерево и перескакивает. Где-то на повороте танки размесили грязь, получилась трясина, в которую мы, ослепленные выстрелами, заскочили. У нас и тросик был, мы говорим: "Ребята, зацепите". - "Ну тебя к черту. Тут надо из окружения выходить. А ты со своим…" - "Жалко же бросать. Вытяните нас". Пока мы рядились, колонна тронулась. Задние танки наехали и раздавили нашу амфибию. Пришлось забираться на танк. Не удалось нам на амфибии поплавать. Вот за выход из окружения Чугунов и комбат получили Героя. Пришла разнарядка представить троих. Двоих нашли, кое-чего приписали, а третьего не смогли.
Новый танк я получил вместе с экипажем. Иватулин просился взять его, но на танке уже был механик, и мне казалось неэтичным брать своего, хотя мы уже сдружились, все же вместе два танка поменяли: "При первом удобном случае возьму тебя".
10 октября пересекли границу с Германией. Взяли Шибен, пересекли железную дорогу Мемель-Тильзит и пошли на Тильзит. 11 октября я был ранен. В этот день я шел четвертым в составе головного дозора. В засаде у немцев была пушка и еще что-то. Я ее увидел, когда выскочил из танка, после того как она нам в правый борт врезала. Сначала я почувствовал, как что-то ударило по бедру, и увидел под собой пламя. Выскочил и тут только понял, что ранен - осколки попали в лодыжку и бедро. Отбежал в правый кювет. Со мной выскочил автоматчик, которого я посадил на место стрелка-радиста, отсутствовавшего в экипаже. Остальные спрятались в левом кювете. Смотрю, а передо мной метров в тридцати немецкие окопы. Из одного окопа высовывается немец, видимо офицер, и стреляет в меня из пистолета. Я стреляю в ответ. Механику-водителю Диме Спиридонову кричу через дорогу, чтобы он мне перебросил гранату. Он мне перебросил. Я ее в немца кинул, но не попал - она разорвалась в нескольких метрах от окопа. Он тоже высовывается и в меня лимонку бросает, тоже не точно. Я думаю: "Да черт с тобой, сиди, стреляй". Автоматчик стянул мне сапог, перевязал. Поползли в сторону наших. Огонь ведут и наши, и немцы. Бьют минометы, и шестиствольные минометы, наши "катюши" - грохот жуткий. Проползли метров двести, нашли водосточную трубу, залезли в нее, и сидели, пережидали этот трам-тара-рам. Все, кто живой с этих четырех танков остался, - все там собрались. Когда затихло, поползли дальше. Мне тяжело, устал, больше не могу, я Диме говорю: "Ползи вперед, я сам как-нибудь". Он начал на меня орать: "Какой ты, к черту, офицер!" - "Ладно, не шуми, я ползу, ползу". Доползли до перекрестка. Надо пересечь дорогу. Он мне говорит: "Давай, командир, ползи первым". Пересек дорогу - он пополз, по нему уже из пулемета очередь дали, но обошлось. Следом автоматчик пополз, его ранило. Он обратно вернулся, кричит: "Танкисты, не бросайте меня. Меня ранило". Я говорю: "Дима, надо его выручать". - "А как мы его выручим?" - "Ты сам себя перевязывай, а мы пришлем ваших автоматчиков, как стемнеет. Сейчас мы не сможем тебе помочь". И мы поползли дальше. Доползли до расположения наших танков, автоматчикам сказали, чтобы они вытащили своего раненого. Меня на машину и в госпиталь.
Пролежал я там два месяца. Я еще хромал, но поскольку госпиталь перебазировался, а я очень боялся потерять свою часть, пошел к начальнику и попросил меня выписать. Нас несколько человек легкораненых с первого корпуса выписали досрочно, и мы на перекладных поехали искать свою часть. В середине декабря я вернулся в свой батальон. А 13 января 1945 года началось наступление. Правда, я был в резерве бригады, и танка у меня не было. Где-то 18 января ночью я принял командование взводом третьего батальона, а к полудню мы вышли на исходные позиции. Я успел познакомиться только с офицерами: лейтенантом Ляшенко и младшим лейтенантом Левиным. Они меня спросили: "Как нам действовать?" - "Хрен его знает. Делайте, как я". Батальон развернулся и во главе с командиром Пожихиным пошел в атаку. Вскоре Левина подбили откуда-то слева. А так по нам вроде никто и не стрелял, мы двигались, двигались… На одной канаве хватанули стволом орудия земли, хорошо, я заметил. Заехали за домик, прочистили пушку. Догнали боевые порядки бригады. А уже все перемешались. Наш командир батальона умчался куда-то вперед. Командовал нами командир соседнего батальона Удовиченко. Он мне говорит: "Вон, слева на высотке мельница и домик. Проскочи туда, посмотри, что там, а то как бы по нам не ударили". Поехали. Оказалось, что перед высоткой противотанковый ров. Я его заметил метров за пять-семь, но ТПУ у меня было выключено, и я не успел предупредить механика, а он его заметил, когда был уже на краю. Он по тормозам, танк застыл, но передняя часть перевесила, и наш танк клюнул вниз, воткнувшись орудием в землю. Вот так мы торчим - задницей почти вертикально кверху.
 |
| Механики-водители Александр Иватулин и Дмитрий Спиридонов. 1945 г. |
Я из люка высунулся. Смотрю, а из-за домика, что был метрах в тридцати от нас, высовывается фриц с фаустпатроном. Я из пистолета стреляю, не даю ему прицелиться. Он все же выстрелил, но граната разорвалась на бруствере рва перед танком. Я говорю экипажу: "Выскакивайте, а то он нас зажарит". Все выскочили и дали деру. На мне были утепленные немецкие штаны на лямках, которые я обвязал вокруг пояса. Стал выбираться из люка, зацепился этим лямками и повис на них, как сосиска. Думаю: "Ну, все". А немец выскочил из-за дома и бежит с фаустпатроном к танку, видимо решив, что все смотались. Я его из пистолета уложил. Он упал, я еще раз для острастки в него выстрелил. Дергался, дергался я на этих лямках, наконец, сорвался, упал в снег. Ребята мои сбежали, фактически меня бросив. А мне танк бросать нельзя, он практически исправный. Через некоторое время слышу заклацали траки. Экипаж привел два танка, на одном из них мой бывший механик Дима Спиридонов. Зацепили тросами наш танк, вытянули. Ствол забит глиной, зубья шестерни подъемного механизма начисто срезало. Догнали батальон, пристроились. Дело уже к ночи. Свернулись в колонну и пошли по шоссе, по которому отступали немцы. Давили обозы, людей, лошадей, машины. Я такого месива, как в ту ночь, больше нигде не видел. Когда утром мы посмотрели, у нас все борта, все крылья, все были ободраны. Утром отогнали танк в ремонт. Ремонтники прогрели ствол, выгребли землю, заменили сектор подъемного механизма, и уже днем я догнал бригаду.
Как-то под вечер я заскочил в один дом. Заходим, а в одной огромной комнате пол на десять-пятнадцать сантиметров усыпан рейхсмарками. Посмотрели, ничего брать не стали, и ушли. Как я после войны переживал, когда мы стояли возле Кенингсберга, и оказалось, что эти деньги ходили наравне с советскими деньгами! Мы получали оклад советскими деньгами и два - рейхсмарками. Черт возьми, там же можно было мешки деньгами набить!
Как-то раз ночью пришел к нам немец. Что-то лопочет, понятно только, что вроде он чех, но больше ничего не понимаем: "Давай, говори по-русски". - "Русский нет". - "Тогда иди отсюда". Он уходит, возвращается с картонной коробкой. Оказывается, он шофер, у него крытая машина забита коробками с нерозданными новогодними подарками. Братва быстро раскусила, что к чему. Натаскали в танки по десятку таких коробок. В каждой коробке два десятка целлофановых пакетов, а в них вкусное печенье, круглый шоколад, шоколадные конфеты, мятные конфеты, в общем, каждый пакетик с килограмм. Потом и обедать никто не идет - наедятся шоколада да печенья, только чайку им надо.
В районе Топиау мой танк опять сожгли. Надо было проскочить по высокой длинной насыпи, которая обстреливалась. Командир роты впереди, я за ним. За мной Левин, а за ним Ляшенко. Двигаемся. Я смотрю, у командира танка с трансмиссии слетает брезент. А у меня в командирский перископ затекла вода и замерзла, и он не вращается. Приводить его в порядок некогда было. Даже поесть не успели, только шоколадом подкрепились. Я встал на колени на свое сидение и высунул голову, пытаясь рассмотреть, откуда же все-таки стреляют. Стояла типичная зимняя погода: небо было закрыто облаками, в воздухе висела легкая дымка изморози. Им-то нас, двигающихся по насыпи, хорошо видно на фоне неба, а они замаскировались в лесочке, и с места, как на стрельбище, выбирают любую цель. Я увидел на фоне белого снега, как черная болванка промелькнула мимо меня. Я механику крикнул: "Давай быстрей, не задерживайся, по нам бьют". Я оглянулся посмотреть, не попал ли снаряд в Левина, а у меня из трансмиссии пламя хлещет. Экипажу приказал выскакивать на ходу по одному. Я понимал, что если мы остановимся, то закупорим дорогу. Поэтому хотел спустить машину по насыпи вниз. По борту прошел к механику-водителю, стал ему показывать, что делать, а он не понимает. Проехали чуть вперед, и он остановился за разбитым танком. Видимо, кто-то уже пытался проскочить, и его сожгли. Механик-водитель кричит: "У нас аккумуляторы горят". - "Да у нас танк горит. Давай быстрей. Мы же закупорили дорогу". - "Не заводится". - "Ладно, вылезай". Спустились по насыпи вниз. Мы уже двигались обратно, когда я увидел, что по дороге несется Левин, не зная, что она закупорена. Я хотел его остановить, кричал, махал руками, но он высунулся из люка, и смотрит вперед. Он наскочил на два танка, и когда начал разворачиваться, его тоже сожгли. Он погиб и командир орудия. Лещенко тогда уже не поехал. И уже бригада пошла в другом направлении. Потом мне опять дали взвод. А вскоре я принял танк командира батальона.
Где-то в феврале 1945 года все наши танки побили и нашу бригаду, да и корпус весь из боев вывели - не было танков. Потом из тех танков, что отремонтировали, собрали батальон и послали воевать на Земланский полуостров. Но я уже в этих боях не участвовал.
Интервью: |
