ГМЧ («Катюши»)

А утром команда: «Сняться с огневых!» Ну что, мы начали разряжать  установки, чтобы отвести снаряды нам дали лошадей. Батарея с позиций  снялась, а я остался, проверил огневые, взял всякую мелочь, которую  ребята забыли и поехал в тыл. Вдруг – летят штук 6 самолетов. Я лошадь  бросил и под камень, а в это время, начальник штаба и замполит решили  день рождение в той самой трофейной палатке. Ну и палатку разбило… Меня  из-за камня выкинуло, я метров на 150 отлетел. Очухался, гляжу – все  черно… Все наши огневые разбиты… Я стал выползать, и наткнулся на  начальника штаба, он в живот был ранен. Он мне все говорил: «Бубнов,  пристрели меня». А я говорю: «Товарищ капитан, будете живы». Я его  как-то до дороги дотащил, а там погрузил на сани и его отправили в  госпиталь.

Вывести две установки на высоту в открытую, прямо на глазах у немцев было в какой-то степени самоубийством: они нас могли бы спокойно расстрелять из орудий или минометным огнем уже через тридцать секунд после обнаружения наших реактивных установок. Мы провели рекогносцировку на высотке, заранее вбили в землю колышки для разметки наших позиций. Выехали на это задание без экипажей, со снятыми колпачками на взрывателях. Нам приказали быть на месте за пять минут до атаки, и мы выполнили это задание, точно накрыв своим залпом немецкую линию обороны на участке прорыва.

Нас семь человек было, мы пошли точно один за одним. Проходим пять метров, видим: справа и слева от тропинки отходят замаскированные проводки. Ребята вроде особого значения этому не придали, а меня сразу холодный пот прошиб. Сделали мы ещё несколько шагов. И точно, видим - мины. Тут уже ясно стало, что шаг влево, шаг вправо будет для нас означать гибель. Даже если не взорвались бы все, немцы бы нас обнаружили, услышав взрывы. Так что этого допускать нельзя было. И я командую: "Всем аккуратно развернуться на 180 градусов - задний будет передним - и выходить строго по тропе".

Человек, оказывается, ко всему привыкает. Страха не было, кроме одного анекдотичного случая: однажды в середине войны отвели наш 231-й дивизион от линии фронта на две-три недели, за этот срок так "оглох", что, когда вернулись и попали под очередной обстрел, вцепился в землю, готов был взвыть от страха. Это прошло быстро.