Другие войска

Надо наступать, а ни зги не видать. Где там немцы сидят, не видно, только видишь как трассирующие пули летят и твои товарищи падают… Всю ночь под этим огнём пролежали. Потом нас рано утром опять бомбили, опять куда-то шли. В итоге, попали в окружение, в леса загнали нас. Вроде двигались к передовой, а немцы нас уже стороной обошли. Тогда мы двинулись через болота.

Нас, музыкантов, прикрепили к 380 медсанбату. Мы размещали медсанбат, маскировали в балках, выносили раненых, хоронили убитых, охраняли, дежурили. В этот день передовые отряды вступили в бой на реке Чир. От Суровикино до Большой Осиновки шли самые кровопролитные бои. 17 июля было объявлено началом Сталинградской битвы.

Наша рота была прифронтовой и почти всегда находилась при железнодорожных станциях. Прибывает на станцию эшелон, мы его разгружаем, затем с фронта приходят машины, и мы все, что выгрузили из вагонов, грузим в машины. Вот такая вот наша служба была. Вместе с боеприпасами прибывали эшелоны с моряками и еще какими-то войсками. Как только собрали войск побольше, так сразу в наступление пошли. Раз фронт пошел вперед, то и мы вслед за ним поехали.

Хорошо относились, даже на руках иногда таскали. За сына меня считали. Как посмотрят на меня, так сразу своих детей и семью вспоминали. Я всегда для них был показателем того, скоро в атаку идти или нет. Иду, а они меня спрашивают: «Климушка, что несешь?», я им: «Водочку старшине». Ага, всем становилось ясно, что будут водку выдавать, а, значит, через час – другой наступление. А если нес обед «всухую», то солдаты радовались: «Поживем пока».

Обучение вновь прибывших новобранцев сокращалось в некоторых случаях до одного месяца, а это очень маленький срок, если учесть, что бойца нужно научить стрелять более менее метко, ползать по-пластунски, бросать гранаты, да еще боевые, зажигательные бутылки, стрелять из автомата, который все больше стал заменять винтовку, копать окопы, сидеть в окопе, когда на тебя едет танк и т.д. Это только пехоте, а если взять саперов, связистов, там еще прибавляется масса специальных знаний и умений, которые боец должен знать и уметь делать. Но война требовала все новых бойцов.

Нас привезли в Кремль на постоянное место жительства. Меня, как сержанта зачислили опять в школу сержантского состава, но уже кремлёвскую, но зачислили рядовым курсантом, сказав, что в условиях Кремля вы командовать никем и ничем не можете, поэтому мы зачисляем в свою школу. В ней я проучился 10 месяцев. В этой школе нас было порядка 120 человек. А звания по выпуску присвоили только 7-м. Мне присвоили звание ефрейтора и дали мне командование отделение. Так началась моя настоящая кремлёвская жизнь.

24 июня 1945 года нас подняли в 4:00, покормили, и повезли на "Студебеккерах" бортовых к Красной площади. Разгрузили нас на пустыре, возле памятника Минину и Пожарскому. Мы стоим, все сонные, ждём, что дальше будет. Вдруг подъезжает колонна автобусов, и оттуда выходят лётчики-все молодые, красивые, на груди у каждого или Золотая Звезда Героя Советского Союза, или целый панцирь из орденов и медалей. Ну, мы рты разинули, смотрим, а они к нам, спрашивают кто мы, откуда.

А тут ещё началась такая операция. Мы начали читать и расшифровывать немецкие письма:солдат с фронта семьям и, в гораздо больших количествах, от семей солдатам. По тону писем из дома можно было установить настроения и общий моральный климат в немецком тылу. Письма были написаны принятым в гитлеровской Германии готическим шрифтом, и я через две-три недели научился его читать.

Раз в Бекетовку поехал: надо было везти оттуда хлеб, потому что в городе его не было, а в Бекетовке работал завод. И налетел: мне – шлёп! Где-то метров 20 впереди разорвался снаряд или бомба – и пробило радиатор, поломало вентилятор. Я пешком оттуда, с Лапшин-сада – аж в центр города… пока прибежал туда, пока там другую машину взял, поехал, взял этот хлеб, перегрузил, и – опять! Машину – в щепки. Вторую!

В городе не осталось ни одного целого дома, но станция была крупным узлом, и немцы постоянно пытались её взорвать любыми способами. В частности – засылали диверсантов. А в это время в Риге, Латвия, была школа шпионажа. И там выпускали шпионов как раз для нашей России, для Советского Союза. Каждый день выходишь в наряд – и хоть одного-двух, а приведёшь. Или дезертиров, или шпионов. И были случаи – прямо такое…

Но нас обучали другому: устройству германской армии. Штабная структура, правила работы германских штабов, тексты германских документов штабных. Ведь в каждой армии – свои формулы, выработанные десятилетиями. Вот это всё изучалось. Под конец нам с доцентом повесили офицерские погоны тоже.

Основная обязанность – это вести журнал боевых действий, знать, что делают все отделы. Соображать, а зачем они это всё делают. Объяснять это будущим историкам. А я-то – историк как раз, между прочим. Я-то знаю, что в архиве будет и должно лежать. И через некоторое время из штаба фронта присылают командующему нашему докладную: хорошо у вас в вашем штабе армии делают журналы боевых действий!..

Потом приходит к нам, помню, офицер: «Кто желает в разведку?» И я сказал: «Вот я хочу». Ну что мне – 18 с чем-то было. Какое-то кино смотрел до войны, там этот артист сказал: «Записывай меня: умирать – так с музыкой». Я ему так и сказал.

В казарме размещалось 70 человек. Она только так называлась: окна всего метр над землёй, остальное всё в земле и пол земляной. Нары, электричества не имелось. Топиться нечем и ходили в противотанковый ров, в обмотки навяжешь перекати-поле (верблюжью еду) и в казарму приносишь. Трава почти забивает ров, его и песком-то засыпало. Пурга поднимется, так белого света не видать.

Это случилось, когда в начале февраля переправлялись через Вислу. С нашей стороны берег был пологий, а на той подъём. И вот мы переправились, по-моему, ещё лёд стоял на реке. Только поднялись, немец и налетел, и давай переправу долбать…

Брата в армию у меня забрали тоже здесь, он Финскую войну закончил – и вернулся раненный в ногу. А когда война с немцами началась, забрали на 3-й день и отца и брата. А мы работали, 5 братьев. А потом все мы отучаствовали на фронтах.