Летно-технический состав

Там же и переоборудование происходило. Во-первых, нужно было бомболюки оснастить бомбодержателями, повесить шестнадцать стокилограммовых бомб. А впереди, где был отсек для крупнокалиберных пулеметов, там всё убирали и делали кабину штурмана, а в полу размещали иллюминатор, куда вставлялся бомбосбрасыватель. Летчик смотрел и, как только до цели сколько-то оставалось делений, нажимал кнопку, и бомбы летели.

Матчастью в моем полку были МиГ-3, истребители. Я их еще застал. В начале войны и в войну приходили самолеты. Командиру звена – с приемником и передатчиком, а всем остальным – только с приемником. Потом пришли передатчики, и я оборудовал ими все самолеты. Летчикам было удобнее такое взаимодействие. А то раньше принимать сообщения они могли, а передавать нет.

И вот как-то приходит с вылета «своя» эскадрилья, а машины старшего летчика 2-го звена Тетерятникова нет в строю. А я всегда знал, какое место в строю занимает его самолет. Вот уже делают «Бостоны» один круг, перестраиваются для посадки, а «моего» самолета все нет, и нет. Взволнованный бегу на КП, и там говорят: «Бери чемодан, поедем, твой сел на старый аэродром».

Дистанция между самолетами стремительно сокращалась. Я молниеносно повернул пулемет в сторону истребителя и дал очередь из пулемета. Далековато, надо подождать, как подлетит поближе. Снова навожу пулемет и ловлю самолет в прицел. Пора, и нажимаю спусковой крючок. Но что это? Пулемет не работает. Пулемет перезаряжаю, опять пулемет навожу, нажимаю на спусковой крючок, но, увы, пулемет опять не работает. Еще раз делаю то же самое, и на этот раз пулемет молчит. Я хорошо вижу близко подлетевший истребитель. Что делать?

Я в этой сложной ситуации как раз приезжаю – и, когда поближе знакомлюсь с армейскими делами по строительству – понимаю, что мы отстали, мы в этом деле оказались беспомощными! Механизмов – нет, приспособлений – нет! Организованы были лишь батальоны по строительству аэродромов. Вот ими я на фронте и стал заниматься, организовывал их и затыкал ими какие-то дыры… ну и помогал им в работе с армией, конечно.

Когда отца провожали, председатель исполкома его спрашивает: «Кого вместо себя оставляешь?» Отец передаёт мне ключи. Мне всего 15 лет, а я уже секретарь сельсовета… И также был начальником военно-учетного стола, и почти каждый день провожал на фронт, и встречал раненых. Потом к нам подключили ещё и другой сельсовет, так мне приходилось каждый день ходить туда за восемь километров.

Немцы – прекрасно воевали. Во-первых, они, эти лётчики, уже имели налёт. Не молодые лётчики, а имели налёт в этом… в Испании, в Африке, где-то ещё там налетали. Все немецкие лётчики были очень хорошие пилоты, хорошо летали. И говорить то, что немцы плохо летали – неправда. Лётчики летали прекрасно, и… а мы ещё летали плохо, потому что у нас ни учёба, ни машины; мы проигрывали в скорости, мы проигрывали в высоте, проигрывали в вооружении.

На обратном пути я выполняла роль воздушного стрелка. Во второй кабине, где я находилась, был установлен пулемёт, и я должна была следить за небом. Но измученная походами на склад, не выспавшаяся, я ставила палец на гашетку и засыпала. Виктор Григорьевич, зная о том, что я могу уснуть, периодически проверял мою бдительность криками «Небо!»

Я снял с него окровавленный парашют, рукой стёр кровь и куски мяса... Пока шёл к самолету, не чувствовал под собой ног. А в самолёте от волнения их стала сводить судорога. По команде лётчика я приготовился и прыгнул, выдернул кольцо в воздухе, почувствовал динамический удар. Поднял глаза вверх, и увидел над головой окровавленный купол парашюта… Когда приземлился, доложил начальнику училища о том, что материальная часть работает нормально.

В общем, пролетел он, но я даже сообразить не успел, как он почти сразу заходит второй раз. Смотрю, летит в нашем направлении, и понимаю, что отбежать уже не успею… Впереди меня стояли два Яка, от его очередей они загорелись, и на меня бомбы летят… Это же секундное дело, но для меня время словно остановилось. Видел всё это как в замедленном кино. Я уже не сомневался, что пришла моя смерть. Только успел присесть, голову прикрыл за броню и закрыл глаза. Один за другим вблизи раздались несколько взрывов.

На «кобрах» стояли две очень хорошие радиостанции. В основном были боевые повреждения. Приходилось ремонтировать и приемники, и передатчики, и модулятор. Куда снаряд попадет. По штату у меня должен был быть мастер. К нам однажды прислали мастера-радиста. Молодые ребятки собрались, нашли гранату, начали ее рассматривать, а она у них в руках взорвалась, и все они погибли. Так что я в основном одна управлялась. Летчики прилетали с боевого задания, шли на КП для разбора полетов, а мы и техники тут же к самолету, и начинали готовить самолеты к следующему вылету, а ведь в день бывало и два, и три, и четыре и даже шесть вылетов. Но справлялась.

Довелось мне участвовать и в прямом боестолкновении с бандеровцами – везли мы на «студебеккерах» грузы для полка по лесной дороге, и вдруг впереди машин падают деревья, позади тоже, началась стрельба. Был убит шофер первой машины. Но нападавшие быстро поняли, что у нас достаточно сил, и начали уходить…

Самое страшное, что связано у меня в памяти с бандеровцами – это невинные польские детишки, трупами которых они забросали колодец. Доставать детские трупики пришлось мне. Командир приказал и я полез…

Наша авиация работала в нечеловеческом режиме. Каждый летчик совершал боевой вылет через каждые сорок минут. За это время необходимо было полностью подготовить самолет к бою. Осматривали планер и его механизмы, проверяли двигатель и заправляли самолет механики, инженеры и младший состав – это были мужчины. Нашей женской задачей было почистить и снарядить оружие.

Работали с утра до ночи. Когда война на западе кончилась, нас перевели в  состав Тихоокеанского флота. Прислали к нам на аэродром фронтовой полк  «Илов» с Черноморского флота, они прибыли на запасной аэродром. В  августе 1945 года началась война с Японией, но для нас, автотехников,  военное время ничем от мирного не отличалось. Все та же работа. Стали  двигаться вслед за фронтом вместе с авиационным полком «Илов», вошли в  Северную Корею. Прошли три порта, под конец войны находились в  городе-порту Вонсан (Гэндзан).

Пришли на место уже затемно. Зашли в подземное помещение барачного типа,  горит свет. Положили свои вещи, дальше нас отвели в столовую, где  официантками работали девчата, а мы же доходяги все, худющие. За столами  офицеров обслуживали, рядом с ними мотористы сидели. Покормили хорошим  ужином, да еще и подали хлеб с маслом! Пошли спать, а утром повели  знакомиться с командирами. Туда-сюда, в итоге к каждому самолету  прикрепили специалистов. Ничему не учили, но я стал мотористом. Подвели к  военно-транспортному самолету Ще-2, его и обслуживал.

Наш авиаполк летал к партизанам, возили боеприпасы, медикаменты,  вывозили раненых. Вечером к партизанам полетим, где-нибудь на поляне в  лесу сядем, разгрузимся, и к утру обратно возвращались, а вечером опять к  партизанам. Сколько наш полк летал к партизанам не помню, но потом  снабжения партизан передали в гражданскую авиацию, а нас перебросили под  Сталинград.

Снова атака, и снова я пытаюсь зацепить атакующего. Из подстреленного  мною истребителя уже валит плотная струя дыма. Он разворачивается и  уходит. Остались двое: один настойчиво атакует, второй наблюдает сверху.  Еще одна атака! Финн бьет из всех точек, самолет потряхивает, вдруг  сильнейший удар в голову! В глазах – яркая вспышка, во рту – резкий,  солоноватый привкус. Помнится, ощупал голову. Часть шлема срезало вместе  с кожей и волосами. Левый глаз залило кровью…

Мороз стоял страшнейший, за ночь снег выпадал выше колен, а утром надо  было, чтобы в шесть часов аэродром был готов к полетам. Всю ночь под  метелью мы на волокушах гусеничным трактором убирали снег. Пока 6-я  армия Фридриха Паулюса не капитулировала в Сталинграде, каждый день  работали по очистке аэродрома под присмотром командира авиационного  полка и инженеров. Пока мы убирали взлетную полосу, в Сталинграде  гремели взрывы и стрельба, ночью бывало светло как днем от зарева  пожаров. После каждого вылета самолеты приходилось тщательно накрывать  брезентом, иначе немцы могли заметить их и пробомбить нас.

Я был техником звена и за мной самолет не был закреплен, в мои  обязанности входило руководство техниками самолетов, а также эвакуация  самолетов. Помню, под Москвой, самолет сел на вынужденную, так я выезжал  к нему, организовывал эвакуацию. А в 1943 году меня чуть не сбили. Я  тогда еще техником был, но в Яке есть возможность для перевозки техника.  Его в фюзеляже закрывают и все, до посадки он уже не может вылезти,  никакой парашют не спасет.

Помню, что когда мы выскочили с самолета, то не знали, куда нам и  бежать. Ведь мы не знали того, где находились окопы, где можно  спрятаться было. Пока присмотрелись, первую бомбу немцы бросили. Меня  тогда осколком ранило. Эта рана до сих пор у меня заметна. Отлежались. А  бомба недалеко от нашего самолета упала... Мы боялись за наш самолет:  что его уничтожат, потому что он был огромный и так, знаете, освещен был  тогда. Но рядом с нашим самолет стоял где-то в тридцати метрах самолет  ПО-2, который от взрыва этой бомбы разнесло в щепки. Почти рядом бомба  разорвалась от него и его разнесло, а наш самолет, понимаете, только  пробоины получил.

А наше командование докладывает: в таком-то полку не вернулся с задания  такой-то самолет. Или летчики видели его, как он погиб, или, что, не  знаю, но, короче говоря, так там о нем доложили. А там говорят: «Как он  не вернулся? Он нам немца привез». И потом он нам об этом рассказывал,  как это с ним было. Он сбивает самолет. Этот садится на вынужденную.  Самолет наш, на котором был этот летчик, на живот садится рядышком. А  тот стрелок-радист был. Он стрельнул по нему. И попал куда-то там ему: в  капот что ли. И подрулил, взял его в плен раненого и запихнул в  техническое отделение на самолете. В то время в Курске стояла наша  дивизия, а сами мы — в Щиграх. И он этого пленного немца сдал в Курске.

Но ни в один самолет меня поначалу не брали. Дело в том, что на  аэродроме очень суеверный народ, я пришла к начальнику штаба полка,  расплакалась, рассказала о том, что с отличием все окончила, а меня даже  на проверку метеоусловий в воздух не берут. Он рассерженно отвечает:  «Да попробуй ты поговори с нашими дураками, они вплоть до того  сопротивляются и кричат, что готовы перейти в другую часть, мол, женщина  на корабле и в самолете к несчастью». Причем настолько это было  укоренено, что  становилось прямо-таки смешно. Через какое-то время  летчики сдались и стали брать меня на проверку метеоусловий, но в  основном служила в стартовом наряде. А подняться в воздух – это была  огромная радость.

На аэродроме в Таганроге при отступлении был оставлен самолет-спарка, не  могли запустить мотор, который оказался неисправен. Послали меня вместе  с одним летчиком со специальным заданием, сделать все, чтобы самолет не  достался немцам, а по возможности попытаться починить мотор и перегнать  самолет на наш новый аэродром. С нами была машина из БАО. Я смог  починить мотор, его запустили с автомобильного стартера, и мы с летчиком  взлетели с аэродрома, а водитель ушел на «своих колесах».

Однажды, помню, к нам в полк попал шпион. А получилось это как? В общем,  командование потребовало связиста. И вот к нам связиста, значит, в  часть направили. А оказывается, этого связиста в Киеве учили. Он был как  в десанте. И вот он как раз к нам в полк попал. Вы знаете, после этого  стало вот что происходить. Что такое? Как только вечер, так нас начинают  бомбить. Как это вдруг? А оказалось, что он сообщал, где мы  расположены. Но он долго нам не навредил. У нас очень дружная семья в  полку была. Сразу ребята заподозрили и его, как говорится, взяли и  арестовали.

Меня с моим другом, Федей Крапивным, сперва отправили учиться на  летчика, но у меня из-за английского языка ничего не получилось. Так что  я прошел обучение на младшего авиационного специалиста, после чего меня  направили в Кневичи, в батальон аэродромного обеспечения. Я был  старшиной первой статьи, меня назначили командиром взвода над летчиками,  которые тоже все были сержантами. Они учились в Ейском училище, но не  закончили его. Немцы так поперли, что училище эвакуировали в Закавказье,  где многие курсанты заболели малярией. Этих ребят отправили на Дальний  Восток, надо было резко переменить климат.

Поскольку авиация Северного флота поддерживала Карельский фронт, и,  кроме того, обеспечивала воздушную охрану кораблей Северного флота, ведь  немцы сидели в Норвегии, рядом с нами находились их авиационные базы.  Также караваны немецких кораблей везли грузы по морю, а наши самолеты  должны были бомбить, атаковать и торпедировать вражеские транспорты.  Немцы, со своей стороны, охотились за караванами союзников, атаковали,  торпедировали и бомбили, помимо прочего, активно использовали подводные  лодки. Эта война в воздухе была, пожалуй, самая жестокая и  кровопролитная.

В Актюбинске я окончила школу, записалась на курсы медсестер. Эти курсы  находились на другой стороне Актюбинск, рядом с лепрозорием и я ходила  туда. Но я еще хотела устроиться на работу, чтобы получить рабочую  карточку. К тому времени я познакомилась с соседями, это были люди, в  30-е годы высланные из Украины, и они мне рассказали, что на аэродроме  один техник по авиационным приборам ищет себе помощника. А он хочет уйти  на фронт, но для этого ему надо было обучить преемника. Меня туда  устроили младшим специалистом по авиационным приборам.

Перезимовали мы на плацдарме, недалеко от Харькова, а в 1942 году,  Началось наступление на Харьков. В результате образовался выступ и немцы  ударили по основанию этого выступа, и окружили наши войска. Авиация их  зверствовала – немцы практически за каждым всадником охотились.
Наш полк улетел из этого кольца, но один самолет был неисправен и  командование оставило техника самолета, оружейника, прибориста и меня, в  помощь, там была большая работа. Мы восстанавливали эту машину, техника  посадили в фюзеляж, они улетели, а мы должны добираться до своих  пешком.

22 июня я был дежурным по своей роте и в этот день объявили о начале  войны. Я, с еще несколькими ребятами, был направлен в станицу Крымскую  Краснодарского края, где меня направили во вновь формирующуюся 3-ю  отдельную истребительную эскадрилью.
У нас, выпускников школы, не было никакого опыта работы, но это была  хорошая школа, когда тебя дают тебе новый самолет, и ты его принимаешь  по всей науке, обход, осмотр, предполетный, послеполетный осмотр.

Про  смертников мы знали. У них вдоль хребта  Большой Хинган, где  основные трассы шли, были доты, и в них прикованные к пулеметам  смертники сидели. Это мы знали. Но в авиации? Мы как-то на это дело не  обращали внимания. Потому что нас протаранить, я говорю о Ил-2, это  проблема была из проблем. Он идет 25 метров от земли, на бреющем полете.  Ну, попробуй, протарань его? Чуть-чуть – и ты в земле. У истребителей и  бомбардировщиков, может быть, и были такие случаи.

У нас был старший техник эскадрильи, старший механик, механик и потом еще техники по вооружению. Если положим, пару самолетов, все мы, как муравьи налетаем на самолет, вскрываем капоты.
Если планируется еще вылет, тогда мы делаем только внешний осмотр и боекомплект полностью пополняем и докладываем.
А если полет не предстоит, тогда мы снимаем оружие на чистку. И у нас там, около стоянок были "каптерки". В этих каптерках был необходимый инструмент.

Приборы эти: высотомеры, указатели скорости, вариометры, компаса. Это, по сути, второстепенное получилось у меня. Нас прислали, каждый из нас, независимо от звания и чина, каждый в 5 часов подъём, на аэродром бегом. На аэродроме наполнение водой гончарок, подогрев … гончарки зажечь, подготовить для заправки воду и масло, заправить бомбардировочные самолёты и доложить о готовности. Командир экипажа, техник экипажа, проверяет готовность машины.