Партизаны

И вдруг показались немцы, которые ехали в Залужье к лесочку заготавливать дрова. Я бросился бежать. Навстречу мне выскочил из деревни Володька. Схватили мы ящик с тротилом на виду у немцев и, обгоняя друг друга, побежали. С расстояния 300 – 400 метров, немцам, видимо, показалось, что пацаны балуются, играются.

Так я был посыльным штаба командира отряда и поддерживал связь с Медведевым, Федоровым. Выбрали меня потому, что я мог слово в слово повторить задание. Перед заданием мне нужно было прочитать сообщение, запомнить его, расписаться, повторить и в путь. Передавать сообщение можно было только командиру. Никакой записки, никакого слова, потому что по дороге встречались немцы и обыскивали.

Я быстро вскочил на поезд, танк стал гнаться за бронепоездом, но нам удалось скрыться. На повороте пути мы слегка наскочили на бронепоезд войск НКВД майора Панькова. Преследующий нас танк выстрелил по бронепоезду, снаряд пробил лист железа и поджег боеприпасы, загруженные нами на складе ГАС. Мы были вынуждены оторвать автосцепку, и вагоны покатились с горы вниз. На мосту они взорвались.

Сначала в отряде я был рядовым. Проходил, так сказать, притирку, участвовал в боях, которые шли чуть ли не каждый день. И никто не мог от этого отвертеться. Проверили меня в бою, во втором, третьем… Вскоре начали присматриваться. А потом Ковпак и Руднев взяли в штаб и попросили возглавить разведку, которую я создавал с нуля. Ведь воевать воевали, а разведкой заниматься не умели.

На фронте рядом с тобой соседи, тебя поддерживают танки, орудия, самолёты. Регулярно обеспечивают боеприпасами, горячим питанием, если ранят, оказывают квалифицированную медицинскую помощь, своевременно информируют обо всех изменениях в обстановке. А у партизан ничего этого нет. Вооружены партизаны в основном лёгким стрелковым оружием. Вынуждены выполнять боевые задачи в составе небольших групп и отрядов, прибегать к засадам, стремительно маневрировать в ходе боя, быстро сниматься с места и выходить на фланги и в тыл противника, внезапно просачиваться через его боевые порядки. 

Едва мы познакомились с положением и обстановкой, как уже на третий день нам пришлось участвовать в одной нелегкой операции. Нам предстояло подрывать Варшавскую железную дорогу, которая находилась в 75 километрах от места расположения партизан. Это расстояние мы преодолевали пешком в течение немногим более суток. Мы забрали все необходимое для выполнения операции, а это были взрывчатка, боеприпасы и многое другое, и с наступлением темноты отправились в путь. Нас на это дело пошло около 70-100 человек партизан. Через полутора суток, не доходя до станции двух километров, мы подошли к железнодорожному полотну.

Сначала нас, пленных, повезли в Россию. Я уже забыл, как называлось это местечко. Там немцы расстреливали наших пленных. Когда нас туда привезли, то немцы некоторых из наших побили и поколотили. «Зачем вы сюда пришли?» - спрашивали нас. А мы никого не знали из партизан и на все вопросы отвечали честно. Да и возраст наш, честно говоря, был не ахти каким. Считай, только с пацанов после школы вышли. Нас держали там какое-то время. Кормили кое-как. И за городом, где были протянуты три линии проводов и находился какой-то кустарник, расстреливали наших пленных.

На другой день наш наблюдатель, который смотрел за всем происходящим из леса с высокого дерева, рассказал нам, что со стороны деревни Криково к одному взорванному мосту по шоссе подъехала легковая машина с тремя немецкими офицерами. Они посмотрели на этот созданный нами кошмар, покачали головами и, не задерживаясь, быстро умотали в обратном направлении. После этого немцы не могли ездить по этой дороге несколько дней.

Командир мне говорил: «Надя, у тебя никого нет, ты ведь одна живешь. У тебя можно прятать оружие». И прятали. Но потом знаете, как со мной поступило командование? Чтобы забрать оружие, приехали сватать меня на Новый год. Партизаны прибыли, чтобы было куда положить забранные автоматы, на санках. Я их солдатское белье, помню, переодела. Сначала сообщили мне, что они приедут и чтобы мы подготовили мешки. А свадьба нужна была для отвода глаз. Под этот шурум-бурум мы должны были все сложить.

На правом же фланге, впереди землянок, находился на посту партизан Грюнбах. В первые же часы боя он был ранен фашистской пулей. Когда он упал, то фашисты приняли его за убитого и стали к нему подходить. Но Грюнбах собрался с последними силами, схватил гранату и бросил ее в фашистов. После этого он так больше и не поднялся. Видимо, его поразила немецкая пуля или осколки от своей же гранаты.

Наш партизанский отряд № 89, в составе которого я начал свое участие в Великой Отечественной войне, был создан Кингисеппским райкомом и райвоенкоматом в Ленинградской области после того, как немцы подошли в район деревни Ивановское. В лесу начали срочно создаваться базы, куда завозились боеприпасы, продукты и обувь.

Но недолго мне в госпитале пришлось... 9 августа 1941 года немцы занимают село Подвысокое. И мы уже являемся людьми военнопленными. У нас врач был – он всё время говорил, что, согласно конвенции, нас никто не тронет. И мы надеялись, молодые, на него. Всё выполняли, что предписывают врачи. Выполняли все пункты. Но получилось не так, как врач рассказывал, а получилось иначе. Как только они заняли всё, сразу пришли в госпиталь, сразу – и по-своему распорядились. Всех подняли, кто может ходить, а кто не может – то мы только слышали звуки выстрелов.

Когда эвакуировали госпиталь – меня в тот раз и ранило. Мне было 16 лет, а распороло весь живот. Женщина была медик, врач. Она говорит: «Вы выдержите, если Вам без ничего, без наркоза будем шить?» Конечно, выдержишь… а как не выдержишь, когда знаешь? Ну, ничего, всё нормально. Сделали операцию, потом зашили.

Я все время думал - за что я должен умереть? Я учился, работал, дружил, любил. Я же не сделал ничего плохого! Надо вырваться из этого ада! Но как? Мне никак не удавалось уйти к партизанам, я не раз был за проволокой, за городом даже был. Это можно говорить - надо было уходить! А как?! Вот вы выйдите ночью из города и идите в лес. Куда идти, в какую сторону?

И – «попали»: тут же всё наше нашли местные! А там было – продовольствие, спецпайки, сигареты, папиросы… Ну, и немцы сразу обратили внимание: начали усиленно искать группу. Тут уже пришлось лихо… главное было – восстановить связь между собой. Поскольку так разбросали – мы долго не могли соединиться. Неделю я бродил. Собаками гоняли (там – болота Котилевские: как раз мы попали в пойму Днепра). Сплошные болота.

Вначале я месяца полтора побыл связным. Обеспечивал связь с четырьмя сёлами: Шевченки, Решетняки, Буланова и Нижняя Вильшана. А знаешь, как связь держали? Я знал всех наших партизан в этих селах, но чтобы не заподозрили, ни в коем случае нельзя заходить к ним во двор. В условленное время встречаемся, но чтобы не разговаривать, и не рассказывать на пальцах, или под воротник или куда-то еще, зашивали бумажку с донесением. И у второго такая же. Начинаем пилить дрова у «двоюродной» тётки. Зипуны скинули, распилили, а потом он берёт мой, а я надеваю его. Вот такая связь.

Тем временем погоня за мной у немцев вовсю продолжалась. Как только я стал подниматься, так сразу же услышал звуки выстрелов «та-да-да-та». Я вскакивал, бежал, потом падал, после чего вновь подымался и бежал. «Плохо твое дело, парень», - пришла мне в голову новая мысль. Но повернув правее, обнаружил овраг, через который перемахнул дальше. Через какое-то мгновение я набрел на канаву около пустыря, по которой дальше «почесал». Впереди меня находилась автострада. Это меня, разумеется, очень сильно напугало. Дальше шли поля, через которые бежать было бесполезно, меня обязательно бы поймали. Несясь на большой скорости до автострады, я соображал только об одном: как же, интересно, мне перебраться на ту сторону?

Через некоторое время пришёл секретарь суда и стал зачитывать приговор. Оказалось, что из 37 человек по нашему процессу, 26 были приговорены к смертной казни через расстрел, а остальные к разным срокам. Причём мне помимо смертной казни ещё и срок присудили – 25 лет. За то, что я принимал участие в подрыве устоев румынского государства. В общем, прочитал он это всё и ушёл. А мы вместо того, чтобы плакать, стали кричать «Ура!» Мол, плевали мы на ваш приговор…

Бригада держала удар, но потом прорвали справа. Смяли роту 1-го Ворошиловского… В «окно» пошли танки. Первый раз я передавала открытым текстом и… матом. Я даю радиограмму, а мимо едет повозка с ранеными. На ней лежит наш красавец, казак Коля. Высокий, стройный парень... Ранение прямо в лицо. Можете себе представить, он лежит, а у него все залито кровью. А у второго, Иван Ивановича, – так называли одного молодого парнишку, разведчика, – видно как сердце работает. Подумала, что только бы их успеть отправить, и начала запрашивать самолет. Но тут нас засек немецкий «кукурузник» и начал обстреливать. Из домика лесника мы с Виктором выскакиваем, перебегаем по поляне, а немец по нам сверху бьет, да еще второй прилетел. Мы перебегаем, прячемся за деревья. Потом чуть дальше, забрасываем антенну и продолжаем передачу. А в Москве у приемника кто-то опять спит: «Дорогой товарищ, вас плохо слышу». Тут бьют вовсю, и насмерть, а она плохо слышит!

Участвовал в обороне Киева, – нас досрочно из училища отправили на фронт. Попал под Киевом в окружение. Дрались до последнего. Поступил приказ прорываться из окружения. И тут уже кто куда… Начал было пробираться к фронту, однако его уже было не догнать. Решил с товарищем идти на север в направлении Белоруссии. Форму не снимали, знаков отличия не срывали! Через одно село шел, смотрю – застряла немецкая машина, – попросили помочь… Мы подтолкнули, да пошли. Эти опомнились – советский офицер уходит, смотрят вслед…

А у нас немцы долго не появлялись, но когда через месяц приехали, сразу стали хватать молодежь. Деревню окружат, пойдут по домам и всё… Ну, я поначалу прятался, потом думаю, ну все, пора выходить. К партизанам. Они быстро появились, видимо, уже все подготовлено было заранее. А у нас поселок в таком удобном месте для перехода, и они к нам часто заходили. Переговорил с ними, а мне говорят: «Тебе уже 17 лет, мы тебя примем, но только с оружием!» А у нас-то в округе боев не было, и где его достать?

Помню, лежу со своим обрезом и думаю: «Не дай Бог начни их только…» И наше счастье, что ветер был с той стороны. А если бы в ту сторону, то собаки точно бы учуяли. И видим, они сразу развернулись в цепь, через каждые четыре метра, с собаками, и пошли на деревню. Слышим, там уже крик, шум, тарарам, стрельба. Молодежь немцы угоняли в Германию, а скот забирали. А партизаны их глушили и отбирали у них скот.

Мене хотели забрать в Германию, но я не дался. Тогда нам подпалили хату. Добре, що староста вырвал из крыши кусок горящей соломы и потому хата не сгорела. Я же утёк в лес. По лесу побегал як волк, после вернулся до хаты. А тут как раз бандеровцы зробили (сделали) свою Колковскую республику. Пока советская власть не пришла, она тут почти два года была. В 42-м они организовали эту республику. Но это они начали все опосля, як немцы начали отступать от Москвы. Стали все тикать из полиции. Потом бандеровцы начали поляков бить своею армией. А немцы в это время тихо сидели в Маневичах (80км от Луцка), тут о них даже не слышали. Да в Колках сидело четыре немца. С Рожищ к ним приехали машиною еще десять. Привозили они им щось, тем четырем, чи шо, не знаю. А когда ехали назад, на Рожище (45 км от п. Колки), бандеровцы там, у горок их всех постреляли. После того побили и тех четырех в Колках.

Вся наша семья ушла в подполье. Брат Борис шил одежду в партизанский отряд, я проводил работу среди оставшихся в живых комсомольцев. Вскоре мне как старшему в районном подполье доверили списки всех подпольных групп из окрестных сел. Сначала народу было немного, но к августу 1942 года только в селе Копылье действовало 11 групп подпольщиков. В каждом селе появились связные, которые держали связь с партизанами.

В 1942 году погибла мать. Мы же на оккупированной территории жили, а там кого только не было – и банды, и полицейские, и немцы. Пришли к нам как-то вооруженные люди, начали обыскивать хату, а в хате ничего нет. Мать не сдержалась, закричала на одного: «Ты, грабитель, такой-сякой», – так он ее застрелил и запалил хату. Я был недалеко. Смотрю – хата горит. Прибежал. Младшие на улице стоят, рядом мамина сестра, а соломенная крыша уже опустилась. Крышу разгреб, мне ведро воды подали и я бросился в хату. Тут же натолкнулся на маму. Через окно вытащил ее, положил на улице. Она на меня в последний раз посмотрела и умерла.

На седьмые сутки им все это изрядно надоело, и меня повезли на расстрел. Ко мне в кузов, словно мешки, еще забросили двух истерзанных до полусмерти незнакомых партизан.

Привезли нас с лес, на поляну, в болотистое место. Дорога только в одну сторону, и больше ничего нет, только конец поляны – мой конец! Сначала пришло отупение, и равнодушие… забрали первого. Залп. Что-то говорят мне. А, понятно – моя очередь…

На дороге показалась колонна из восемнадцати машин. Никто не открывает огонь, пока не начнет стрелять первый взвод. Они должны были подбить последнюю и первую машины, потому что в них в кузовах сидела пехота с автоматами в качестве охраны колонны. Смотрю. Только последняя машина появилась из-за поворота и заехала на мост, как по ней открыли огонь. Били по кузову. Немцы не успевали выскочить, их расстреливали на лету. Дальше присоединились остальные. Я, к примеру, стрелял по машинам за мостом.

Нас взяли в плотное кольцо. Бойцы смогли мелкими группами кое-где  прорваться к Брянску. А мирный лагерь оставили. Меня воткнули в кучу  гражданских к сестре Насти и матери. Сказали разведчики напоследок:  «Иди, сынок. Ты, быть может, еще поживешь. А нам предстоит с боями  прорываться». Мы остались на месте, и через какое-то время немцы  захватили лагерь. Всех погнали. Только стариков ото всех отделили и  угнали в неизвестном направлении. Оставили только тех, кто мог работать.

Однажды в отряд вернулась разведка и привела мальчика. Вся одежка на нем  была в золе. Повсюду пятна крови. Сам он весь белый. И как мы возле  него ни крутились, он не говорил. Потихоньку обмыли его. Командиры нам  сказали от него не отходить, все время говорить с ним. И он все-таки  заговорил. Мальчика звали Антек. Поляк. У нас в округе имелись польские  села. Рассказал, что к ним приехали каратели расстреливать мирных  жителей. Ночью выкопали яму, а утром стреляли. А мама ему сказала, что  если будут стрелять, то ты за меня прячься и вместе со мной падай в  землю.

Поблизости от нас в Суземском районе располагался партизанский отряд  имени Андреева Фрунзенской бригады. Ушли мы в него с отцом осенью 1942  года. 25 октября уже в партизанах находились. Нечего в селе делать было.  Мать с ребятишками осталась дома. Меня определили связным к командиру  роты. Рота была большая, человек под сотню. Ожесточенные бои  развернулись под узловой станцией Суземка. Она три раза переходила из  рук в руки. Мой ротный был тяжело ранен, и я его вывез на лошади в  лесной аэродром, где командира на самолете куда-то отправили.

Мы-то оба знали, что он бежал из гестапо и находился в розыске.  Опомнившись, он с удивлением спросил: «И где же он сейчас?» И я также с  удивлением спокойно ответила: «Не знаю… Может быть дома?» Карнаух  сощурил глаза и язвительно процедил: «Геройство проявляешь?!» И  повернувшись к полицаю, зло выкрикнул: «Принеси наши инструменты! Пусть  они ей помогут понять, куда она попала!» И не успела я сообразить, как  передо мной оказались эти «инструменты»: шомпол, резиновая палка,  шланги, плети.

В засады брали с собой следующее оружие: один автомат, потом еще парочку  немецких добыли, ручной пулемет и обязательно десятизарядную винтовку  СВТ-40. Это скорострельное оружие, отлично подходившее для неожиданного  нападения. У нас во взводе был только один пулемет, поэтому, если  намечалась серьезная засада, то брали второй ручной пулемет из 1-го или  2-го взводов. Кроме того, пару пулеметов обязательно имелось у мастера  по ремонту вооружения. Он постоянно что-то ремонтировал или налаживал,  повышал точность стрельбы. День и ночь ремонтом занимался.