Пехотинцы

Один немецкий танк оказался от меня в пятидесяти метрах, не больше. И  наводит ствол на «полуторку», а рядом убитый пулеметчик с Дегтяревым  лежит. Что ж делать. Выскакиваю из машины, беру тот пулемет и  разворачиваю его и начинаю стрелять по танку. Но разве его из пулемета  подобьешь?! Зато я смог отсечь своим огнем немецких солдат сзади. Они  залегли. Тем временем артиллеристы подбили вражеский танк. Бой  закончился. Вперед надо идти, а я так не хочу бросать ГАЗ-АА. Сроднился.  Что-то прямо привязало к ней.

И в этот же день 30-го числа вечером официально нам объявили, что и  Савенко и Ерёмин представлены к званию Героя Советского Союза как первые  водрузившие красное знамя на Рейхстаге. Потом 1-го мая мы отгуляли мой  День рождения. Войны нет – тишина. 2-го мая, не помню точно, где-то,  наверное, в 10:00 – 11:00 вдруг возле Рейхстага стрельба, слышно крики  «Ура-а-а-а!». Ну, мы «в ружьё!» - видимо немец какой-то недобитый  прорывается. Оказалось, нет. Шаталин – командир полка, быстро  сориентировался, всё выяснил и говорит нам: «Вы знаете, что там Знамя  Победы вешают на Рейхстаг?» И действительно, 2-го мая устроили  демонстрацию с водружением флага на Рейхстаге.

Начались мои снайперские будни. Движение метких стрелков ширилось по  войскам, оборонявшим Севастополь, и тут дело было вот в чем – до этого  немцы спокойно выходили вдалеке из окопов и безобразничали, кривлялись,  показывали нам заднюю часть и кричали, мол, мы тебе, Иван, сейчас на  обед кушать дадим. Постоянно кричали: «Рус, пора обедать!» или «Рус, иди  на ужин, хватит стрелять!» И оправлялись у нас на виду по большому.  Короче говоря, безобразие творили, а потом все, кто хорошо стрелял,  стали снайперами, и их как жиганули, что они из своих окопов не то, что  за километр не высовывались, но и в двух-трех километрах от наших  позиций держались настороже. Немцы были научены горьким опытом, так что к  тому времени, когда я стал снайпером, враги почти не появлялись в  открытую, и мишени стало искать очень и очень трудно.

На третий день муштры рота приняла присягу, и ей поручили навести мост через Днестр. Нет не понтонный, а из подручных материалов, из бочек и стволов деревьев. Мы вздохнули, может, отоспимся. Но недремлющий враг торопит. Работали в том же режиме с рассвета до темна. После ужина валились тут же на гальку. Подостлать под себя даже шинелей не было. Кажется, только уснул - снова будят. Я уж подумывал: не вредительство ли? Должен же человек спать! Но надо снова таскать сырые неподъёмные брёвна. И хотя за бревно брались всем отделением, мне доставались они тяжело.

Нас прислали в Украину, и уже вскоре мы начали отступать, так как оказалось, что все к чему нас в училище готовили, была детская игра по сравнению с тем, что происходило на передовой в реальности. Нас ведь по методам Гражданской войны учили: конница справа, конница слева, по щелям танка стреляй. А в реальности все по-другому: у нас шесть или восемь пар лошадей пушки таскали, за ними мы шли, а у немцев все бронированное и моторизированное. Такая армада, тогда сильно нас испугала.

Я не знаю, уместно ли тут выражение - «мне нравилось в пехоте», но я в стрелковой роте чувствовал себя на нужном и правильном месте, воевать грамотно со временем научился, и, за исключением периода в штрафной роте, я, по причине своей молодости и бесшабашности, не испытывал ощущения, что являюсь «смертником», «фаршем для мясорубки» или «скотиной на бойне».
Понимал, конечно, что в пехоте не выживу, но других путей для себя не искал...

Никто, конечно, войне не обрадовался, но мы думали, что разобьем немцев «в пух и прах», как говорится «закидаем шапками…» А когда с фронта пошли первые известия, было очень горько и обидно, никто ведь и не думал, что немцы вдруг так попрут, но мы все равно рвались на фронт…

Чувствовалось, что война будет, но дипломатические отношения с Германией как-то нас успокаивали, и когда будет война, мы не знали. Я не слышал, чтобы наше население массово скупало спички или соль, но мы знали, что на границе стоит много немецких войск.

В Польше осталось много местного населения. Мы пришли к полякам и сразу увидели разницу: если в Молдавии - много фруктов, еды, вина, то в Польше - в лучшем случае картошка и молоко. Кроме жуткой водки ничего нет. Они нас сначала хорошо приняли, мы свое на стол положим. Еда у нас лучше, знаменитые офицерские консервы с беконом, а у солдат тушенка. «Ну, что пан, германа пойдем бить?» - «Пойдем, пан, пойдем!» - «А колхозы пойдем строить?» - «Ниц не разуме!» Колхозы они наши ненавидели, им столько про них порассказывали. Поляки жили хуторами, у многих были свои куски земли.

Немцы находились в танках. Только кто поднимался, хотел бежать куда-то, потому что маленький окоп, тех сразу пристреливали. Когда дали команду, сдавайтесь в плен, мы продолжали стрелять. Один танк, крайний танк, стоял на месте, два танка пошли, стали давить первый взвод. Поднялся большой крик. Во втором взводе, так как мы отступали, были большие потери. Пополняли его мобилизованными, необстрелянными солдатами, а в первом, втором и третьем были кадровики. Командир второго взвода был лейтенант высокого роста, дал команду: «Вста-а-ать, руки вверх». Они встали и пошли сдаваться. Возникло замешательство. В этот момент хотел дать какую-то команду командир третьего взвода. Он только поднял руку, как его застрелили.

Я подотстал, и когда сбегал вниз, то увидел, что спиной ко мне стоит немецкий офицер, а шагах в двадцати от него находятся немецкие солдаты, стоящие в какой-то нерешительности. Что оставалось делать? В правой руке у меня был наган, я выстрелил в офицера. Он упал. Несколько секунд я бежал, поднимаясь из оврага. По мне был открыт залповый огонь. Я пробежал еще несколько метров, свистели пули, заскочил за большое дерево, вынул две гранаты-лимонки и одну за другой, не глядя, с силой бросил в овраг. Раздались два взрыва, стрельба по мне прекратилась.

Во время пикирования самолетов раздавался вой сирен. На многих моих бойцов это сильно действовало. Помню: перекошенные лица и выпученные глаза. Но я им приказал лежать лицом к земле и ждать моего сигнала к броску. Особенно никак не мог угомониться один татарин, не помню как его звали, он кричал от ужаса. Пришлось ткнуть его штыком в зад. В подходящий момент мы перебежали на другую позицию.

И вот, когда передовые цепи противника подошли на 400-350 метров к опушке леса, где занял исходное положение наш полк, 461-й гаубичный артиллерийский полк произвел по ним мощный огневой налег. Батальоны 648-го стрелкового полка по сигналу - серия ракет - без единого выстрела быстро пошли в атаку. Ошеломленные артиллерийским налетом, немцы залегли, а когда цепь полка приблизилась к ним на 200-150 м, начали подниматься и убегать.

Не достигнув города, на хуторе Мезенцево штаб 150 с.д. попал в окружение. Последняя телефонограмма, текст которой утром вручил мне полковник Любивый и приказал передать в штаб 9-й армии, состояла из нескольких слов: "Штаб 150 -й ведет бои в окружении".