Пехотинцы

На наших позициях очень точно рвались вражеские мины. Догадался, что в  доме на нейтральной полосе сидит корректировщик. Сразу же прицелился в  окно, и выстрелил. Тот тут же перевел огонь на меня. Недолет. Я еще раз  выстрелил. Перелет. Классическая «вилка». Опытный корректировщик. Ведь и  по тому ружью накануне с первого раза правильно навел. Думаю, все,  третья мина моя. Взял ружье и сколько есть духу, кинулся в сторону.  Слышу, что в небе воет мина. Плюхнулся на землю. Разрыв. Как будто  кто-то здорово в бок ударил. Не стал смотреть. Мало ли что, могло и  показаться. Опять поднимаюсь, хватаю ружье и бегу вперед. Затем  чувствую, что воздуха не хватает.

Большая задержка произошла в 30 километрах от Либавы у Балтийского моря.  Причиной стали большие потери в батальонах. Если в нашей роте  оставалось человек 10-15, то это хорошо. Оружия было вдоволь: у всех  автоматы и ручные пулеметы. А людей нет, пополнение приходило крайне  редко, так как все силы бросили на прорыв к Берлину. Меня как младшего  сержанта сделали командиром отделения. Но если 10 бойцов на всю роту, то  сами понимаете, как тяжело обороняться, не то, что наступать.

Штурм Берлина. Это был смертный бой. С помощью прожекторов мы ослепили  врага, и пошли в атаку. К утру мы заняли первую линию обороны. В Берлине  же была кромешная битва. Пацаны 12-14 лет, сволочи, стреляли из  «фаустпатронов» по нашим танкам. Сидели на балконах и сверху лупили по  танкам. Танкисты горели, как спички. 2 мая 1945-го года мы окружили  группировку немецких войск юго-восточнее Берлина. В этот день меня  сильно контузило, как оклемался в госпитале, то отправили в 4-ю роту  1-го стрелкового батальона 390-го запасного стрелкового полка. Там я  встретил Победу.

Отец подводами переправляет имущество конефермы через Керченский пролив.  Меня призывают в Красную Армию, а папу вызывает к себе Мокроусов. Дело в  том, что в нашем районе первым секретарем райкома был Гринберг,  председателем райисполкома был Бородянский, его первым замом был Ягудин.  Они должны были организовать партизанский отряд и перед началом  оккупации выйти в свое место дислокации в лес. Но никто не явился в  назначенное время. Отцу поручили разобраться, в чем же дело.

После десанта дошли, чуть ли не до Старого Крыма. Но у нас как обычно –  бардак! К примеру, танки выгрузили в Феодосии, а снаряды в Двухякорной  бухте. Вот попробуй снаряды через гору таскать. И вот пока туда-сюда  валандались, немцы оправились от неожиданности и снова ударили. Что там  творилось, боже мой. Помню, парню трассирующей пулей врезало и у него  рука на шкурке висит. Он бежит, руку рванул, бросил ее. В шоке еще  кричал: «Вперед! За Родину!» Потом смотрю – упал и не шевелится. Да  много чего было…

15-го мы вышли из Солянки и пошли к Сталинграду, перешли Ахтубу и  устроили привал на ночь. Температура около нуля, поспать толком не  получилось. Рано утром пошли дальше, к нам подъезжали грузовики и  партиями забирали бойцов в кузов, пока до нас очередь дошла, мы уже  почти дошли до хутора Старенький. Там в лесу были окопы, и нам дали  команду получить оружие. Все мечтали о ППШ, а всем дали винтовки со  штыком, 45 обычных патронов и 15 бронебойно-зажигательных. Дали по  несколько гранат Ф-1 и запалы к ним. В каждое отделение добавили двух  старослужащих, мне достались азербайджанцы, и они сразу - «небельмес».  Хотя на самом деле они все прекрасно понимали. Стали выдавать хлеб, а  ребята говорят: «Этим не давать! Они не работают ничерта!» Так они сразу  - гыр-гыр-гыр.

Самих нас засыпало в окопах, и поэтому наступление было отложено, ведь  грузовики ЗИС-5 по такой погоде не могли подвозить ни боеприпасы, ни  продовольствие. Хорошо помню, как утром мы откапывались. На соседней  позиции какой-то, по всей видимости, отважный солдат, вылез из окопа на  бруствер, с криком «мать-перемать», и начал откапываться саперной  лопаткой. Немцы не стреляют, смотрим, со стороны противника один вылез и  тоже откапывается, наши смотрят на него, и мы не открываем огонь.  Образовалось временное перемирие. А когда откопались, опять началась  охота друг за другом, и наши и немецкие снайперы на передовой четко  работали.

Я во взводе был старшим из солдат по званию и по должности, так что меня все называли "старшой". Командовал взводов взвода Макаров Борис Алексеевич, 1924 года рождения, то есть всего на год старше меня, а командиром роты был Шульгин, 1923 года рождения, то есть старше на два года. Считай, мы все пацанами были, но, надо сказать, сражались одинаково. Потери были больше при атаке, чем при обороне. В бой идешь, кричишь "Ура!", а то и просто "А-а-а-а!" ты ведь для чего кричишь? Страх заглушаешь в себе.

Самое трудное - это не столько враг, сколько калмыцкие пески, особенно тяжело было передвигаться, менять позицию, кругом один песок, бездорожье, частые песчаные бури. Я постоянно тревожился, что поражение нам нанесут не немцы, а эти самые пески, ведь хоть оружие мы стремились держать в чехлах, а все равно песок попадал. Да и не только в пулеметах дело, я носил сапоги, и в голенище все в песке было. Из-за бездорожья снабжать нас оказалось очень трудно, возникали перебои, особенно с хлебом, ожидали постоянно, когда же нам привезут суточную норму, кстати, доставляли продукты не на машинах, а на верблюдах, даже хлеб привозили на них.

Тут пришлось трудно, надо было смотреть каждый куст или деревце, они прямо под ними рыли землянки и прятались, если пропустишь, то бандеровцы обязательно дадут очередь в спину. Если село впереди, то окружаем его, я уже был мл. сержантом, командиром отделения, и заходишь взводом туда, идешь и ждешь, что или из окна, или из туалета, или из сарая тебя очередь скосит. Тяжело было там. Лучше бы я десять лет пробыл на фронте, чем там, у меня был бы впереди враг, а эти стреляли только в спину. В селе они кругом прятались по домам, по сараям.

Мы проскочили мост и бросились в атаку к подножью горы, и тут по нам ударила своя артиллерия. Поднимались вверх под непрерывным огнем, по крутому каменному склону, рукой камень заденешь, все сыпется. Крови там пролилось много, характерно было то, что немцы остервенело держались до последнего патрона и человека, весь бой на самой горе слился в сплошную рукопашную схватку. Я когда после взятия Сапун-горы попытался последовательно восстановить в памяти события штурма, то получилось, что только в двух рукопашных в этот день мне пришлось убить человек пятнадцать немцев...

Немцы находились в танках. Только кто поднимался, хотел бежать куда-то, потому что маленький окоп, тех сразу пристреливали. Когда дали команду, сдавайтесь в плен, мы продолжали стрелять. Один танк, крайний танк, стоял на месте, два танка пошли, стали давить первый взвод. Поднялся большой крик. Во втором взводе, так как мы отступали, были большие потери. Пополняли его мобилизованными, необстрелянными солдатами, а в первом, втором и третьем были кадровики. Командир второго взвода был лейтенант высокого роста, дал команду: «Вста-а-ать, руки вверх». Они встали и пошли сдаваться. Возникло замешательство. В этот момент хотел дать какую-то команду командир третьего взвода. Он только поднял руку, как его застрелили.

У противника создалось впечатление, что здесь наносится основной удар. Немцы стали поспешно подбрасывать технику и подкрепления. До позднего вечера батальон отбивал атаки и к ночи, остатки батальона вынуждены были вернуться на исходные позиции. Из почти тысячи человек, в живых, на ногах, осталось сто тридцать. Большинство участников атаки были ранены, примерно треть - погибла.

И вот теперь гул самолетов и разрывы бомб рассекали пулеметные очереди. Это Михаил, он заранее установил пулемет на постамент статуи и теперь вел огонь. Невероятно, но и после нескольких заходов, когда все живое, казалось, было сметено с поверхности земли - пулеметные очереди продолжались. Михаила тяжело ранило, о нем забыли в тот же день - неприметный какой-то.