Пехотинцы

Каждую ночь на одной или двух лодках мы отправлялись в разведку, основная цель которой взять языка. Все попытки переправы заканчивались трагически. Как только до берега занятого немцами оставалось десять-пятнадцать метров, нас начинали расстреливать немецкие автоматчики, а с высокого берега били минометы. В это время река представляла собой кипящий котел. В этой обстановке мы не успевали сделать и нескольких выстрелов. Свет от беспрерывно пускаемых ракет превращал нас в мишени. Солдаты начинали выпрыгивать из лодок. Не умеющие плавать и раненые шли ко дну. А лодки, если они не разбиты прямым попаданием, но пробитые пулями и осколками до краев наполненные водой вместе с убитыми плыли по течению.

В то время бригадой командовал полковник Иван Кузьмич Щербина. Однажды ему что-то понравилось в моём докладе и он сделал предложение: «Будешь ли ты моим адъютантом?» А я как-то прочитал в газете «Правда» рассказ, называвшийся «Третий адъютант». В нём рассказывалось о том, как один адъютант закрыл собственным телом своего командира и был тяжело ранен. Когда же он выздоровел, то его снова пригласили на прежнюю работу. Тогда я понял, что должность адъютанта совсем не холуйская, и дал своё согласие на новое назначение. И так мы с Иваном Кузьмичем Щербиной до самого конца войны вместе служили.

Только мы на сопку вышли – немцы бросили осветительные ракеты. Мы видны как на ладони… Немцы как по нам вдарили… Мы опять залегли. Я лежу, закрылся, встать не могу. Ко мне казах-ручной пулеметчик подползает: «Товарищ командир, я ранен. Кому передать пулемет?» Кому отдать… Говорю: «Уходи как хочешь, только пулемет не бросай». Все лежат, тут командир отделения, казах, вскакивает, вдоль своего отделения бежит, каждого солдата прикладом – никто не встает. Добежал до меня, лег рядом. А я вижу – все плохо – никакой дивизии нет, танков нет.

И в этот же день 30-го числа вечером официально нам объявили, что и  Савенко и Ерёмин представлены к званию Героя Советского Союза как первые  водрузившие красное знамя на Рейхстаге. Потом 1-го мая мы отгуляли мой  День рождения. Войны нет – тишина. 2-го мая, не помню точно, где-то,  наверное, в 10:00 – 11:00 вдруг возле Рейхстага стрельба, слышно крики  «Ура-а-а-а!». Ну, мы «в ружьё!» - видимо немец какой-то недобитый  прорывается. Оказалось, нет. Шаталин – командир полка, быстро  сориентировался, всё выяснил и говорит нам: «Вы знаете, что там Знамя  Победы вешают на Рейхстаг?» И действительно, 2-го мая устроили  демонстрацию с водружением флага на Рейхстаге.

Представьте себе ситуацию. В 200-300 метрах от нас стоят немцы. Ночью  они пускают осветительные ракеты и так далее. А с нашей стороны не  только стояли огнеметные части: просто огнеметные и тяжелые огнеметные.  Были такие зажигательные бутылки. Они, кстати, выдавались и просто в  стрелковых частях. Так вот, мы ставили эти зажигательные бутылки прямо  перед передним краем. Короче говоря, перед передним краем обороны саперы  ставили мины, а мы ставили там, где были свободные места, огнеметные  бутылки заграждения. Это были, насколько мне помнится, в комплекте две  поллитровых бутылки с зажигательной смесью и одна вместе с ними бутылка с  фосфором.

В сентябре 1942-го мы держали оборону, и тут внезапно вечером на нас  хлынули немецкие танки. Бой был страшный, выбили нас из окопов, и уже  ночью поспешно отступили в тыл. Первый бой запомнился мне какими-то  урывками: бегу, падаю, снова бегу, опять падаю приникаю к земле,  вражеские танки нас обстреливают. Мы все лежим, потом чуть-чуть поднял  голову, посмотреть на остановку, и в это время шальная пуля пролетела  под подбородком. Если бы я мгновением раньше не поднял голову, то попала  бы в артерию. Вскоре танки остановила артиллерия, немцы отступили, а  нас подняли и повели обратно на свои позиции.

Во время войны я, кстати говоря, не делал никаких еврейских фокусов, кроме одного. Это было в начале 1944 года, кажется. Где-то под Лугой мы тогда стояли. И вдруг у меня в роте оказалось человек семь-восемь евреев. И тогда я начальнику штаба Паулю Лийтоя сказал: «Прекратите историю! Не посылайте ко мне больше в роту евреев». «А что, ты не любишь?» - он меня спросил. Я сказал: «Я очень их люблю. Но я не хочу их посылать на смерть. А я не могу их охранять от смерти. Я — командир роты. Солдаты везде одинаковые. Пусть каждый в своей части будет — не будет. А ко мне в роту уже не надо посылать столько. Я не хочу их на смерть посылать. А держать их за спину я тоже не могу». Вот такой у меня был случай.

Вот ворвались мы в траншеи и там началась схватка, которая переросла в  рукопашный бой. А что такое рукопашный бой? Рукопашный бой – это когда  все смешалось. Артиллерия бьет и по своим, и по чужим, в траншеях за  каждым выступом, за каждым поворотом можно встретить противника и  вступить с ним в схватку – автоматом, гранатой или прикладом, чем  попало! У меня автомат был, и я сперва автоматом действовал. Потом у  меня патроны кончились, я у раненого немца выхватил его автомат, и  продолжал им работать. Потом прикладом пришлось, а потом и до пистолета  дошло!

В Смоленской области есть такая станция Починок, там я принял первый  бой. Нас к станции подвели и утром, в 4 часа, мы подняли своих бойцов и  пошли в наступление. А там высотки такие… Мы на них стали подниматься, а  там немцы, и они нас обстреливают. Ну мы рванули и взяли эту высоту.  Дошло до рукопашной. Захватили высоту, остановились. Через нас прошла  другая часть, мы за ней. Потом нам дали пополнение, и мы стали наступать  на следующие высоты.

Был у нас во время войны один момент такой, что 18 человек с роты корпуса осталось. А потом опять снова-снова. Несколько раз в бою тогда ходили. А воевал я как рядовой солдатом. Русские солдаты все выполняли. Ну и майор Караульный погиб тоже. Я его хорошо знал. Почему его мне было не знать? Он был все время, как говориться, на острове. Он командовал своей частью. Он с самого начала тут, из под Великих Лук, и начал воевать. Я был у него связным штаба батальона, где меня ранило.

Я говорю, что удрал из дому в армию. Отец на фронте был. Но ничего не  получилось на месте сделать. Я тогда — в Москву. На Киевском вокзале  формировалась маршевая рота. Я уговорил меня взять, и мне подписали:  1926-й год приписали. И в красноармейской книжке написали так. Потом шли  через Малый Ярославец, Орджоникидзе... Был ранен. И в Ленинграде лежал в  госпитале, и там в справке о ранении тоже написали, что я с 1926-го  года. И так и воевал я. А когда война кончилась, Меня повезли в танковое  училище в Харьков учиться. И в дороге мне фактически исполнилось 17  лет. А по документам было 19.

А мы проучились десять месяцев и выпустились только в декабре 42-го.  Почти всем присвоили звания младших лейтенантов, и только наши сержанты –  командиры отделений и помкомвзводы получили по два кубика. Устроили  прощальный обед в столовой, и мне запомнилось, как командир 2-го  батальона капитан Гейкин встал, и сказал трогательную прощальную речь со  слезами на глазах: «Таких молодых ребят провожаем на фронт…» Все,  конечно, дали знать родителям и мама тоже пришла меня проводить. А ведь  для этого ей зимой пришлось пешком пройти километров семнадцать…

Они били часа полтора или два, потом перевели огонь дальше, вглубь  немцев, и наша пехота пошла. Ворвались в первые траншеи, никого там не  нашли. Пошли дальше. Тут немцы стали сопротивляться. Но мы все равно  сломили его оборону и пошли дальше. На третьем рубеже он нас уже  встретил как следует. Там нам дал прикурить! Мы там пробыли до вечера.  Вечером дивизию оттуда сняли, подошла другая дивизия, к тому времени от  нашей дивизии осталась всего четверть. Кто был ранен, многие погибли.  Нас отправили на пополнение, и людьми, и матчастью, особенно нужно было  пополнение людьми. На формировании мы находились с месяц.

И вдруг раздается мощный гул с запада. Смотрим, летят пузатые  бомбардировщики «Юнкерсы-88». Видимо, немцы засекли, что много наших  войск зашло в лес, и решили его разбомбить. А сам лес был неширокий, до  немцев от дислокации моей роты был всего-то метров 400-500, не больше,  но при этом лес был длинный. Первая волна самолетов прошла параллельно  нашей роте, отбомбилась, после чего самолеты развернулись и ушли, а вот  вторая волна пошла по нам. И тут выяснилось, что примерно в 200 метрах  от позиций батальона находятся подземные склады с боеприпасами,  брошенные отступающими немцами.

Но на этом поле помимо нас оказались еще и ребята из разведроты соседней  дивизии. Один из них, парень постарше меня и что меня особенно удивило,  он был в стальном нагрудном щитке, подполз ко мне. Только он меня  перевязал, как к нам подполз и его товарищ: «Гриша, что делаешь?» - «Да  вот, перевязывал лейтенанта из соседней дивизии». Но я его попросил:  «Отползи от нас подальше в сторону», ведь это неправильно, что сразу три  человека рядом лежат. Но он успел отползти от нас всего на пару метров,  как вдруг захрипел, поджал ноги, свернулся и затих… Уж не знаю,  случайная пуля его сразила или нет… Вполне возможно, что нас заметили,  ведь когда человек ползет, травка-то колышется.

Но воевали мы так, что не то что все время ходили в атаки. А иногда,  бывало, пробирались просто по кустам, по кукурузным полям, которых,  например, было в Смоленской области очень много. Это тоже было опасно.  Бывало, идешь по кустам, как вдруг замечаешь, что на одном из кустов  висит «сюрприз» - мина. Если кто-то этого не заметит, он может это  зацепить и тогда будет «готов». Так что было такое, что нам давали  задания м мы шли со своими подразделениями. В иной раз, бывает, идешь и  видишь тяжело раненного. Он, допустим, примерно где-то метров в двадцати  от тебя лежит. И тебе же кричит: «Пристрелите!» Но разве будешь в  своего человека стрелять?

Морозы сильные. Дежурить ночью тяжело. Днем один человек дежурил, а  ночью обычно два. Спать хочется! У нас у каждого была винтовка. Она же  длинная, с штыком, неуклюжая. Однажды я с дежурства пришел, разрядил  винтовку. Почему-то мы в блиндаже их разряжали. Собираемся завтракать.  День был морозный, солнечный, красивый день. Вдруг к нам в блиндаж  заходят два генерала. Мы тут в своих солдатских шинелишках, сереньких,  замусоленных, грязных, - окопные все. А генералы в роскошных, богатых,  красивых шинелях. Жукова я сразу узнал. Второй генерал - Артемьев,  командующий Московским военным округом.

Острова Муху и Саарема мы прошли довольно быстро, там в основном действовал Эстонский стрелковый корпус, а вот остров Сырве мы штурмовали целый месяц, все время ходили в лобовые атаки. Дамбу у Курессаре приходилось брать дважды... Мы несли сильные потери, в моем пулеметном расчете кроме меня остался живым только командир расчета, Вася, молодой парень родом с Украины, который прошел невредимым уже семь наступательных операций, ни разу не был ранен, награжден двумя орденами Красной Звезды и медалью.

Через несколько дней нас отправили захватывать плацдарм недалеко от того разрушенного моста по дороге Варшава - Берлин. Чтобы сократить расстояние до немецкого берега было решено заранее переправить бойцов лодками на остров посредине реки и уже оттуда атаковать. Нас переправили благополучно, но немцы открыли шлюзы выше по реке и вода стала прибывать. Остров затопило, солдаты 3 дня стояли по пояс в воде БЕЗ ЕДЫ И СНА, а потом во время штурма их подобрали наши лодки и они пошли в атаку (откуда только силы взялись).

Местные жители, как легенду, рассказывают о том, что воды Оки, вышедшие из-под разбитого снарядами льда, были красными от крови советских бойцов, которые десятками гибли, пытаясь переправиться через реку под шквальным огнем противника. По воспоминаниям ветеранов 116 бригады в какой-то момент переправы через реку с немецкой стороны через усилитель раздался голос: "Морячки, здесь вам не Тихий! Искупаем в кровавой Оке!" Февральская вода и обломки льдин лишали шанса выжить даже легко раненных. Люди просто уходили под лед.

Замком передал мне списки личного состава, наш полк в это время стоял во втором эшелоне, во взводе было 17 человек по состоянию на конец марта 1943 г., потом нам дали еще 9 человек. Все солдаты были вооружены винтовками, только мне уже позже выдали автомат. А до того у меня был только пистолет, в бою от него толку нет. Кроме того, у меня во взводе было 2 ручных пулемета, а в роте был один станковый. Позже, после начала наступления, стало получше, даже автоматы появились, всего 5 штук на весь взвод, зато мы стали именоваться "взводом автоматчиков".

В итоге зимой 1942 г. нас поставили в оборону на Можайском направлении, наступление было прекращено, видимо, не хватало сил, на нашем участке стали периодически готовить отряды лыжников для прохождения ночью в тыл врага. Вечером мы набирали продуктов и дня на 2-3 уходили в тыл немцев. Перед нами в первую очередь ставились задачи по дезорганизации тыла противника, кроме того, в прифронтовой полосе оказалось много предателей, надо было нанести удары по ним, и показать мирному населению, что еще существует Советская власть, и она вернется.

Очень страшно поднять людей в атаку, потому что в этот момент весь огонь противник сосредотачивает: и артиллерию, и пулеметы по переднему краю были распложены, чтоб не дать возможность подняться. Как только человек поднялся, встал в атаку, он теряется - больше уже ничего не остается, ему уже не страшно ни смерть, ничего, отключается, остается главная задача - пройти вперед, взять пункт, траншею, ворваться к противнику, либо окоп, укрытие, которое находится где-нибудь.

За пару часов до атаки нам сказали, что без десяти восемь по высоте "Катюша" "заиграет". Мы обрадовались, у "Катюши" залпы мощные, её огонь, кроме того, ещё и очень сильное моральное воздействие на немцев оказывал. Конечно, после такой подготовки мы могли бы идти в атаку безбоязненно. Но вот, на часах уже 7:50, 7:55, а "Катюша" не приехала. Я не знаю, почему так получилось. Возможно, машина где-нибудь застряла по пути. Однако, так или иначе, атаку ж никто отменять не станет. И ровно в восемь в воздух влетела зелёная ракета. Эта значит, вперёд пехота, в атаку! Без "Катюши", без артподготовки. И попробуй останься в окопе - расстреляют без разговоров.

Так немцы пошли на разведку, темная-темная ночь, хоть глаз выколи, я выставил двоих наблюдателей, протянул к ним проволоку, в случае обнаружения противника надо ее дергать, я рядом с собой повесил консервную банку с камушками, слышу - дергают. Им задача, как подергал - отходить. Передовые приползли и докладывают, что слышно, как идут немцы, тихо переговариваются. Я тихо дал команду: "Стрелять только по команде!" У всех автоматы ППШ, нужно поближе подпустить.

После одной рукопашной я чуть с ума не сошел. Убил троих немцев. После рукопашной мы чуть остыли, смотрю и вижу только двоих немцев из тех, кого я убил. Начал метаться по траншее… Где третий немец? Где ?!!! Переворачивал немецкие трупы и искал «своего» рыжего. Когда убивал , заметил что он рыжий…Переживал, что может он жив остался, и отполз куда-то , а эту сволочь обязательно надо добить !... Понимаете, до какой стадии озверения я дошел…