Артиллеристы

По огням немцы ночью определяли сосредоточение зенитно-артиллерийских батарей, которые по ним стреляли. Так мы в этом плане тоже вводили фашистов в заблуждение: обозначали огнями ложную линию батарей. Немцы, конечно, начинали ее огибать, как вдруг напарывались на мощную группировку зенитного огня. Таких ложных объектов в окрестностях Москвы, начиная от города Клина и до самой столицы, находилось 240. В первую очередь ими являлись ложные аэродромы, нефтебазы и бараки.

Весь запасной полк поехал. За Москвой, наверное, в Филях, наш эшелон разбомбили, попал штаб полка, все погибли, мы ближе к хвосту были. Из остатков сформировали батальон, и в бой мы вступили под Нарофоминском в январе, еще наше наступление шло, двигались мы в сторону Калужской области, помню Козельск. Помню Оптину пустынь, она не разбомбленная была, красивая. Еще мы пытались пересечь Варшавское шоссе, шли на выручку окруженным под Смоленском, Ярцево. Мы были приданы 325 стрелковой дивизии и вместе с нами действовал кавалерийский корпус Доватора, и танковая бригада Гетмана, но танки были бензиновые, броня была тонкая, горели они как факелы. Так как с нами кавалерия наступала, помню мы с товарищем собрали несколько потников войлочных, стелили лапник еловый на землю, потом эти потники, и ими же укрывались и спали. Выручка у нас не получилась, нас опять разбомбили, от батальона осталось человек 40, и нами пополнили 1096-й стрелковый полк.

Если в целом говорить о войне, то особенно яркие бои были у нас, когда  мы пришли в Смоленскую губернию. Там ничего, кроме труб торчащих, не  было, - ни домов, ни чего другого не существовало. Фашисты все  уничтожали на своем пути. И там же мы в первый раз увидели, как немцы  повесили наших партизан. И поэтому никакой агитации в плане патриотизма с  нами проводить было и не нужно. Меня спрашивают иногда: «А как вы были  патриотами?» Я отвечаю: никакой агитации проводить нам было не нужно.  Достаточно было все эти ужасы увидеть, как ты уже после этого становился  самым настоящим бойцом и патриотом. И ужас этого положения становился  уже в крови у нас.

Нас привели на Красную площадь, тогда снег шел, а у нас  настроение хорошее было – стрельбу не слышишь, канонаду не слышишь.  Куда мы попали? В рай попали! У нас такое ощущение было – когда не  слышишь стрельбу, канонаду – такое ощущение, что в другой мир попал.
Принимал парад Буденный, а командовал Артемьев. Сперва  пошли пехотные части, а потом мы – впереди наши 152-мм пушки-гаубицы на  тракторной тяге, а за ними мы. Тогда я впервые увидел Сталина,  Маленкова, Буденного. А ощущение было… Этот парад на нас так  подействовал… Казалось – это уже Парад Победы!

Выехать сквозь ворота городка было уже невозможно, там бушевало огненное  море, шел сильный обстрел. Старший лейтенант Семечев, командир нашей  звукобатареи, решил выломать дыру в дощатом заборе, и выехать из городка  сквозь нее - через примыкающий к забору аэродром.  Нас отвезли  километра за три, выгрузили в лесу, возле болота. Всего нас было около  двухсот человек. В дивизионе три взвода, во взводе четыре отделения по  11 человек. Автомобили поехали обратно, нужно было эвакуировать другое  имущество, снаряды. Вскоре над нами появился немецкий самолет-  разведчик. Мы стреляли по нему из винтовок, но безрезультатно. Через  короткое время начался обстрел. Нам повезло, что рядом было болото.  Снаряды падали, в основном, в него. Болото вспучивалось и окатывало нас  брызгами, но не осколками. Потом самолет улетел и обстрел прекратился.

{jcomments off}
Три дня я вёл стрельбу по кораблям, которые двигались на запад. Вероятно, их трасса пролегала раньше в пределах досягаемости дальности стрельбы наших орудий, но после первых же выстрелов по кораблю я обнаружил, что трасса пролегает на большем расстоянии, чем мы предполагали. Первый выстрел произвели на прицеле, соответствующем пятнадцати километрам, и был недолёт; второй на двадцать два и также недолёт. Стрелял впервые по морским целям и не умел определять расстояние на море - нас этому не учили. Сразу доложил о неэффективности стрельбы, но мне приказали открывать огонь по любой морской цели, исключая для них возможность приблизиться к берегу.

Артиллерийская подготовка из 400 орудий на километр обороны противника, длившаяся полтора часа была первой такой в нашей дивизии с начала войны. Мы ликовали. Мощь артиллерии и тысячи пехотинцев, прошагавшие ночью на передний край, вселяли в нас уверенность, что свершается что-то грандиозное. Перед такой мощью никакая оборона не устоит. Мы двинемся снова вперед, а это приблизит конец войны.

Расчеты, как правило, располагались уступом или в "шахматном порядке", в зависимости от условий местности, на расстоянии друг от друга с определенными интервалами, и даже если какое-то орудие было раздавлено немецким танком, то соседний расчет мог поразить этот танк выстрелом в бортовую броню. Тяжелый немецкий танк не всегда снарядом в лоб возьмешь, старались бить по гусеницам или заклинить башню, но в борт мы били и жгли "тигры" за милую душу...

Любимой позицией для кочующего орудия был огневая, оборудованная на болоте. Орудия ставили на щиты, уложенные на болотистый грунт, сделали гать для выезда на огневую и спокойно вели огонь, пока немцы нас не засекали, но скорее всего, когда немцы наносили на карту наши координаты, то получалось, что огонь ведется из болота, и они считали, что ошиблись в засечке и не вели ответного огня на подавление наших орудий. Но на третий или на четвертый раз они застигли нас на огневой и произвели сильнейший артналет. Спасло нас то, что снаряды попадали в болото, вокруг орудия, глубоко уходили в трясину, ибо взрыватели были поставлены на фугасное действие и получался "камуфлет" - мощности взрыва не хватало чтобы выбросить грунт сверху и взрыв был "подземным", внутри болота.

Я и весил в то время, может, килограммов 40 - 50. Каждая катушка 16 кг, 3 катушки; нас двое, и у него тоже 3 катушки. Ведь надо протянуть связь, ещё телефонный аппарат, и у него телефонный аппарат. Ну и пошли. Сперва страшновато, когда выходишь из траншеи, вылезаешь. Пули - ой, спасу нет! А потом хоть бы что! Вперёд! Мы до деревни не дошли, сколько это? Ну ладно, метров 200 может быть, а может и меньше. Короче говоря, мы к проволочному заграждению уже подошли - они нас поливают и поливают и поливают, ой! Подползает комбат: нужно отходить, осталось 6 человек от батальона.Ой, это хуже и того! Надо ведь связь смотать, кто тебя там примет? Бросить кабель? А он размотан.

Рядом со мной были разведчики Скорик и Спирин. В воздухе все время визжали пули, слышен был гул самоходок, стоны и крики раненых о помощи. Но нужно было стрелять, оброняться, убивать., убивать и убивать. Я прильнул к прицелу орудия и зверски кричал -«Подкалиберными, заряжай!». В панораме увидел, как самоходка «фердинанд» появилась на небольшом бугре и стало видно ее днище. Вторым снарядом я попал в это днище, и самоходка остановилась. Все закричали «Ура!».

И вот ночью была бомбёжка - шум, гвалт, всё гремит. Это было зимой, примерно в феврале - я выскочил на улицу в кальсонах. А эшелоны стояли от Киева до Шепетовки в сплошную, а линию закрыли. Диверсанты подавали ракеты, и тут же бомбили сразу на месте. Солдаты выскакивают из вагонов - убитые, раненые, в трусах, кальсонах зимой. Босые - по полю, он шарахает. Все вагоны горят. Кто убежал подальше - тот остался жив. Я тоже прибежал помочь, надо скорее раненых спасать. В вагонах кричат, плачут: «Братишка! Спасай»! Умирает человек. Потом кончилось, улетели, убитых похоронили. 130 человек в одну яму зарыли. Вчера мобилизовали - сегодня уже похоронили его. Вот было так.

Мы с ребятами как раз возвращались домой с медкомиссии из военкомата. Пришли в село, и услышали сообщение по радио. Хотя внутренне мы и были готовы к такому развитию событий, но все-равно для нас это известие оказалось полной неожиданностью...

Вечером 22 июня у нас должен был быть выпускной вечер, но он не состоялся т.к. в шесть часов вечера был налет немецкой авиации, и у нас в Пуховичах разбомбили военный городок и нефтебазу. Никакого страха тогда у меня еще не было, я даже с интересом наблюдал, как самолеты сбрасывают над нашей головой бомбы, за что меня отец обматерил, тогда я первый раз в жизни услышал от него такие слова… Военные были в лагерях, поэтому в городке погиб только один человек, зато нефтебаза горела два дня.

Пошли в контратаку. Продвинулись километра на три-четыре. Наши все бегут. Пошли на высотку, где мой наблюдательный пункт был. Я сразу подготовил данные и дал залп, в основном по себе. Ну, рядышком были. Четыре танка загорелось, остальные остановились. Разошлись. Раз они разошлись, пусто. Раз они разошлись, ствольная артиллерия отступила. Атака захлебнулась.

Нас непрерывно бомбили, расстреливали из орудий, давили танками.Мы продолжали вести бой, не зная ничего о том, что творится на флангах или за нашей спиной. Да и вряд ли мы тогда могли об этом думать.Просто сражались до последнего человека и снаряда.Собирали снаряды с разбитых орудий, и воевали дальше.На огневых позициях лежали во множестве убитые батарейцы, но я не помню, что думал тот день о смерти. Не до этого было...

В четыре часа утра нас начали бомбить.Создавалось такое ощущение, что все бомбы летят сверху только на тебя.Все кинулись к орудиям в артиллерийский парк.

Зимой 1942 года дело дошло до того, что мы питались только сухарями, а соли не было совсем. Зато водки было достаточно. Почему? Дают на всех, а часть погибнет, - и их водка остается. Водкой нас регулярно снабжали, а соли не было. Ночью мы часть разведчиков посылали на нейтральную полосу. Немцы эвакуировали жителей оттуда, где они занимали оборону, - и те в подвалах оставляли продукты. Немцы поняли это и ловили нас. Только этими продуктами мы и питались, снабжение было ужасным, - но никто не хныкал.

Настроение было, я бы сказал, боевое. Были, конечно, нехорошие моменты. Например, когда мы на машине (ночами, в основном) едем туда к фронту, - а оттуда целыми вереницами идут раненые. Они жалуются, и ты останавливаешься, спрашиваешь иногда, - интересно все-таки: как там, что? «Ну что», - говорят, - «Вот у нас был давеча батальон, - а там три винтовки! И то одна из них учебная!» Вот такие вещи, - от этого было неприятно. А так в основном, наши люди, - я не чувствовал, чтобы они паниковали. Мы буйные были! Был один случай, правда: полковой радист к немцам перешел. Иванович, по-моему, его фамилия была. Но я уж вам не скажу, какие там драмы были. А так ничего...

Запомнилось следующее - мы только на ужин идем вечером, вдруг тревога. Раз, похватали с собой вещи и в поле. Укрытия у нас как такового не было. И остались в памяти, конечно, годы подготовки курсантов, младших командиров. Вот эта напряженность, ведь фронт требовал все новые кадры, и мы обязаны были их готовить.

Лежавший рядом со мной в цепи боец, крикнул : «Товарищ лейтенант, немец с чердака стреляет, пятый раз в него попасть не могу! ». Стрелял я еще до войны хорошо, был «ворошиловским стрелком», как и многие мои сверстники. Прицелился, выстрелил - готов немец!

Дорог не было, снабжение прекратилось. Солдаты пухли от голода, пили березовый сок. Немцы всё теснее «мешок» сжимали. Когда плацдарм стал простреливаться насквозь, к авианалётам добавились миномётные, артиллерийские обстрелы. Спрятаться негде: болото, не окопаешься. Помню, капитан сидит - никого больше нет, - и пистолет перед ним. «Это - для себя, - говорит. - Мне отсюда уже не уйти». Он еврей был по национальности, и знал, как немцы с евреями поступают.

"Куда вы едете?" "На фронт". "А зачем?" "Как зачем? Защищать Родину". Девушка слегка повернулась и, показав рукой внутрь бедной и темной крестьянской избы, вновь спросила: "Защищать эту жизнь?"

Несколько наших "тридцатьчетверок" медленно пятились по сожженной сельской улице, изредка останавливаясь для орудийного выстрела. То и дело раздавались необычные быстро затухающие звуки, как будто кто-то натягивал и отпускал гигантскую тугую струну - так рикошетировали от мерзлого грунта вражеские "болванки". Свернув связь, мы, телефонисты, на время остались без работы и направились пообедать.