Гладков Борис Алексеевич

Как вы попали в армию?

Меня призвали в армию в 1940 году. Тогда я учился в Горьковском художественном училище. Только перешел на пятый курс, как в октябре нас призвали. Время такое было напряженное, что не давали доучиться. Несколько человек с моего курса, и я, в том числе попали служить в Брест, в 447 корпусной артиллерийский полк РГК. Полк был боевым, многие солдаты и офицеры успели поучаствовать в Финской войне, в Брест полк прибыл оттуда. Брестский гарнизон состоял из трех подгарнизонов: Брестская крепость, наш Северный городок, в семистах метрах от крепости, где размешались артиллеристы, полк НКВД, какие-то саперные части и, южнее Бреста, в 10-и километрах находились танкисты.

На вооружении нашего полка было 36 гаубиц 152 мм и 122 мм. Я служил в дивизионе инструментальной разведки. Моя батарея называлась «звукобатарея», звукоразведка. В дивизионе имелась еще «топобатарея» (топографическая), занималась привязкой по местности, по картам, там служил мой однокурсник Формозов, впоследствии известный художник. И была «фотобатарея», здесь разведчики занимались фотографированием объектов, с воздуха и по- всякому.

Как работала звукоразведка?

У нас был такой Центральный регистрирующий прибор (ЦРП), размером с сундук. К нему подключалось 6 звукопостов. Подключение было проводное, радио не было. Каждый звукопост, это небольшой ящик с микрофоном и экраном для улавливания звуковых волн. Звукопосты располагаются равномерно на протяжении восьми километров по фронту. Допустим, со стороны противника стреляет пушка, и к каждому прибору звук приходит в разное время. ЦРП регистрирует звуковые волны, и наносит их на бумагу, примерно, как электрокардиограмму делают. Там у ЦРП сидят вычислители, съемщики отсчетов, скорость звука они знают и вычисляют эту пушку. Работа очень сложная, так как на войне стреляет не одна пушка, и посторонних звуков очень много, танк проехал, самолет пролетел, ветер задул в микрофон. На ленте график каждого звука выглядит по-разному. Вот мы должны по графику отличить звук пушки от всех посторонних и выдать координаты. Я работал чертежником –картистом, но у нас была взаимозаменяемость и мне приходилось работать дешифровщиком, распознавать звуки. Когда вычислители рассчитывают расстояния, я соединяю на карте линии и наношу циркулем легкий укол. Причем, если уколоть посильнее, а толщина иголок разная бывает, то на местности это сразу 20-30 метров добавляет к цели. Я наловчился довольно точно вычерчивать координаты цели, погрешность составляла всего 7-15 метров.

Бойцы каких национальностей служили в полку?

Украинцы, белорусы, были евреи из Одессы, ну и русские, горьковчане, москвичи. Это в основном, а вообще много еще было национальностей, таджики, например. Дружно жили.

Какие настроения были перед войной, ждали ее начала, были какие-то признаки надвигающейся беды?

Народ не обманешь. Когда удавалось выбираться в город, белорусы и поляки, что там жили, постоянно спрашивали нас, военных: «Будэ война?». Да и мы своими глазами постоянно наблюдали нарушения воздушного пространства. Рядом с Северным городком был аэродром, где базировались наши истребители «Чайки». Пока они взлетят, немцев уже и след простыл. Однажды немцы даже сели на вынужденную посадку на наш аэродром, но никакого скандала из этого случая тоже раздувать не стали. По-тихому отправили их домой.

До войны мы же с немцами в контакте были. В ресторанах в Бресте они бывали. Мне рассказывали такой случай, как немецкий офицер в ресторане начал по пьянке приставать к девушке. Наши офицеры его выпроводили. Так он хлопнул дверью и что-то такое сказал, мол, мы еще вернемся, вы пожалеете.

Помню первомайскую демонстрацию. Шел дождик, мы прошли мимо трибуны, покричали «Ура!», потом какими-то закоулочками провели нас по кругу и снова мимо трибуны, и так трижды. Мы удивлялись, потом оказалось, что среди гостей были немецкие военные, во главе с Гудерианом. Наши командиры решили продемонстрировать многочисленность Брестского гарнизона. А ведь у нас тогда очень многие части на лето вывели на укрепрайоны, в лагеря, наверное треть всех войск, располагавшихся в Бресте.

Самую отрицательную роль в начале войны сыграло сообщение ТАСС, разъяснявшее населению, что войны не будет, что у нас с немцами договор о ненападении, и призывавшее не поддаваться на провокации. Сталин, наверное, хотел этим сообщением успокоить Гитлера, показать, что мы войны не хотим. Наше командование, полковое и армейское, видимо, считало так: «Мы-то обстановку знаем, что творится на месте, но может быть в верхах что-то больше нас знают». Поэтому потеряли бдительность начальники, и командир фронта Павлов, и командарм 4-й армии Коробков, тот вообще только месяц, как прибыл к нам. Он тоже попал в число расстрелянных генералов Западного фронта. На одиннадцатый день войны Сталин расстрелял 11 генералов, обвинив их в неготовности к началу войны.

Я уже потом узнал, что и в ночь на 22 июня какой-то поляк, мельник переплывал к нашим пограничникам, и сообщил, что в 4 часа начнется война. Так что и Кижеватов, командир пограничников, и другие начальники наши такой информацией владели, но, видимо посчитали его провокатором. А у нас дошло до того, что у офицеров отобрали карты, чтобы, не дай Бог, не вздумали открыть огонь. Представляете тяжелую артиллерию без карт?

За три дня до войны мы выходим из столовой, кто-то курит, кто разговаривает, ждем остальных для построения, вдруг видим над Польшей воздушный шар. Высоко, нам кажется размером с пятак. Под шаром висит люлька, видимо с наблюдателями. С земли ведь у нас ничего не увидишь, деревья высокие, густые по берегам, а с неба можно. Мы ходили, ломали голову, что это за шар, и большинство склонялось к мысли, что все-таки разведчик. Так этот шар и висел все три дня до начала войны, и после начала тоже. Еще один случай, ночью с 20 на 21 июня я был в патруле. Когда проходили мимо штаба 28-го стрелкового корпуса, увидели, как из секретной части, где я часовым не раз стоял, грузили ящики с документами в два тентованных автомобиля из нашего полка. Кроме того, накануне войны в полку начали составлять списки офицеров с адресами родственников, для отправки их семей в тыл. Ведь наши офицеры с семьями жили в Бресте, и в Северном городке тоже было два – три дома для их семей. Правда, отправить их так и не успели.

Расскажите, что происходило с вами в первые дни и часы войны?

Поскольку ночью 21-го я был в патруле, следующий день у меня был свободный. Весь день я читал «Грозу» Островского, а вечером, предвкушая выходной, мы улеглись спать. На воскресенье были намечены спортивные мероприятия, увольнения в город, некоторые собирались поехать на выставку вооружений. Я сплю, мне снится город Горький, где я учился, Волга. Увидел героиню «Грозы» Катерину, всю в белом, она спускалась к реке. Из церкви выходит Кабаниха и зло на нее смотрит. В это время молния, гроза. Катерина упала, я побежал ей помочь, и тут еще сильнее загремел гром, я проснулся. А гром продолжается. Видимо, немцы в это время начали обстрел крепости. Бойцы в казарме просыпались и недоумевали, что происходит? Прибежал дежурный, сержант Володя Крюков. «Спите, спите, ребята», - говорит на ходу, а сам бежит в конец казармы к телефону – «Сейчас все выясним». Мы к этому времени уже успели одеться, и снова легли под одеяло одетыми. Ждем команду боевой тревоги. Он кинулся к телефону, крутит – никаких сигналов нет, связь уже была нарушена. Офицеры все на квартирах, а многие вообще были в отпуске. Буквально 21 июня на вокзале я видел военных с чемоданами. Наш командир дивизиона капитан Кот был в отпуске. Через несколько минут немцы начали обстреливать и наш городок, но к тому времени мы уже действовали согласно инструкции. Огневики и водители побежали в парк, орудия и трактора – тягачи находились там. Над головами у нас летели сотни немецких самолетов, какие- то бомбили Брест и окрестности, какие- то летели дальше на Минск и другие города.

Мы по тревоге должны были погрузить на машины наши приборы для звукоразведки. Обычно ЦРП мы переносили вчетвером, а тут довольно легко спустили его из кладовки, со второго этажа вдвоем с Володей Бесталанным. Паники никакой не было. Работали, как на пожаре. Было любопытство и волнение, а страха нет. Появились офицеры. Только вынесли все на улицу, подъезжают из парка наши шоферы. Две машины подогнали к подъезду. Погрузили ЦРП, катушки, приборы. Нам скомандовали, чтобы взяли личные вещи. У меня в шкафу, в красном уголке лежал портфель с моими письмами, фотографиями, художественными принадлежностями, этюды какие-то там были, рисунки. А шкаф на замке, думаю, сорвать – Масик, зав. красным уголком отругает. Так и не взял, но промешкался, чуть не опоздал на машину, запрыгнул уже в отходящую.

Выехать сквозь ворота городка было уже невозможно, там бушевало огненное море, шел сильный обстрел. Старший лейтенант Семечев, командир нашей звукобатареи, решил выломать дыру в дощатом заборе, и выехать из городка сквозь нее - через примыкающий к забору аэродром. Нас отвезли километра за три, выгрузили в лесу, возле болота. Всего нас было около двухсот человек. В дивизионе три взвода, во взводе четыре отделения по 11 человек. Автомобили поехали обратно, нужно было эвакуировать другое имущество, снаряды. Вскоре над нами появился немецкий самолет- разведчик. Мы стреляли по нему из винтовок, но безрезультатно. Через короткое время начался обстрел. Нам повезло, что рядом было болото. Снаряды падали, в основном, в него. Болото вспучивалось и окатывало нас брызгами, но не осколками. Потом самолет улетел и обстрел прекратился.

В центре А.А.Маврин, справа И.Ф.Чвыков. Тула, декабрь 1941

Трудно пришлось огневикам. Немцы обстреливали и бомбили орудийный парк. Под огнем нашим солдатам нужно было прицепить орудия к тягачам и вывести из-под обстрела. Многие погибли, погиб командир второго дивизиона капитан Логинов. Выяснилось, что горючее из тракторов было слито. Накануне войны в полк прибыло большое пополнение из западных районов, и потом мы предполагали, что среди них были немецкие агенты, которые это сделали. Наши артиллеристы открыли огонь по немцам прямо из орудийного парка. Первый удар нанес старший лейтенант Орлов. Он заметил за забором городка дом, с чердака которого бил по всему живому немецкий пулемет. Схватил первых, кто попался на глаза, Перельмана и Олега Журавлева, моего земляка, горьковчанина. Развернули орудие и разнесли чердак вторым выстрелом. Капитан Савин, командир второго дивизиона, послал людей за горючим. На территории парка был склад, но он уже горел. Как-то в этом адовом кипении ему удалось найти горючее и заправить тягачи. Он вывел из городка 12 орудий – весь свой дивизион. Савин, опытный командир, прошедший финскую войну, тоже сообразил не выходить через ворота, пробился через забор. Когда вышел из-под огня, он открыл огонь по Бугу, по переправе. Выпустил около сотни снарядов. Причем стрелял вслепую, ведь карты перед войной изъяли. Потом, пограничники, отступавшие с нами, говорили, что кто-то вел губительный огонь по немцам на железнодорожном мосту. Вот это был его дивизион. Капитан Савин потом отступал со своими подчиненными отдельно от нашего полка. Воевал под Москвой. А в последствии на базе его дивизиона был сформирован отдельный полк, тоже РГК. Правда, командовать им поставили не Савина, а какого- то майора. Савин выжил и рассказывал мне об этих событиях после войны. Первые часы войны у меня отображены в картине «Начало войны».

Расскажу еще один эпизод этого дня. Комполка Маврин дал задание шоферу радиомашины Тресвятскому и радистам забрать из штаба полка знамя и сундук с секретными документами. Штаб уже горел от попадания снаряда. Тресвятский выполнил приказ, спас знамя и, через несколько дней, разыскал полк. Маврин его встретил, расцеловал, обещал наградить. Ведь это значило, что полк не будет расформирован. Но Тресвятский был сыном расстрелянного в 1937 году священника, и никакой награды не получил.

К нам тем временем подошли машины. Старший лейтенант Семечев скомандовал снова грузиться и отвел дивизион еще на 3-4 километра. Увидев небольшой, редкий лесок, приказал в нем окапываться, занимать оборону. Мы успели выкопать немного, как с востока, видимо возвращаясь с бомбежки, налетели немецкие самолеты. Около двадцати. Заметив нас, немцы развернулись и стали атаковать. Семечев соображал хорошо, он приказал всем бежать из леска, где на фоне изрытой песчаной почвы, среди редких деревьев нас было хорошо видно с воздуха. Он приказал всем рассредоточиться и залечь на открытом месте в траве. Действительно, наши гимнастерки сливались с травой, и нас было нелегко обнаружить. Немцы поливали нас из пулеметов, с непривычки мне казалось, что пули летят прямо в меня. Самолеты сделали пять заходов и улетели. Семечев встал первый и крикнул: «Все живы?». Посмотрели, вроде все, одного легко ранило. Пули здорово попортили радиоаппаратуру, и когда мы подошли к нашим недокопаным траншеям, то увидели, что мы не зря убежали на луг. Все окопы были иссечены пулями, словно колорадским жуком.

Семечев снова приказал нам садиться в машины и ехать дальше на восток. Когда ехали по шоссе, обратили внимание, что всюду со столбов свисают обрезанные провода. Немцы регулярно появлялись над нами и начинали бомбить. Машины сразу останавливались, и мы бежали в стороны от дороги. В один из таких налетов я, ефрейтор Колотура и рядовой Лебедев спрятались в кустах, окончился налет, мы выскочили на дорогу, а машины уже ушли. Дальше мы шли пешком. До войны я занимался легкой атлетикой и ходить, и бегать умел, невзирая на то, что у нас были винтовки, противогазы и вещмешки. На ходу зацепился за проходящую машину, она довезла до Барановичей. В кузове было много солдат, все они были, как и я отставшие от частей. Машина с лейтенантом в кабине поехала дальше по своему предписанию, а нас всех высадил патруль и направил в комендатуру. Там во дворе уже были сотни потерявшихся солдат. Больше всего я переживал, что в полку меня посчитают дезертиром. Был закон, по которому, военнослужащий, отсутствовавший два часа, считался дезертиром. Поэтому я хотел побыстрее появиться в какой-нибудь части и официально отметиться.

Но и здесь никто нас не записывал, не считал. Наступила ночь и я заснул в подвале комендатуры. Рано утром отобрали меня и еще двадцать человек, и на машине отвезли за город, к электростанции, велели занять оборону. Сторож, старичок белорус, один охранял станцию. Лейтенант расставил нас по постам, там уже были вырыты окопы. Я со своей винтовкой разместился рядом с пулеметчиком. Лейтенант пообещал к полудню смену и уехал. Лежим, ждем немцев. Уже наступил вечер, а смены не было. Я пошел разузнать про смену к соседнему посту, и дальше в сторожку. Сторож удивился, увидев меня. Говорит, приехала машина и всех забрала. Наш пост, самый дальний, забыли. Мы отправились на дорогу, голосовать, чтоб вернуться в Барановичи. Я сумел снова на ходу запрыгнуть в проходящую машину, остальные не смогли. В Барановичах проезжаем мимо комендатуры, где я был еще утром, а там целый квартал – дымящиеся развалины. И комендатуры нет. Снова добрался до поста на выезде из города, тут уже меня записали и отправили вместе с солдатами железнодорожного полка рыть окопы. Мы окопались за городом. Командовал нами старший лейтенант. Он отправил несколько связных в штаб полка, чтобы получить дальнейшие указания, те не возвращались. Потом на наши позиции прибежал раненый в руку старший лейтенант, без гимнастерки. Поговорил с нашим лейтенантом и тот решил выбираться самим дальше на восток, видимо немцы уже нас обошли. Нас было около 25 человек. Шли долго, наступила ночь. Очень хотелось спать. Мне дали нести РПД, я иду, чувствую, пулемет падает, просыпаюсь. Остановились на привал, недалеко от дороги, вдруг слышим звук танков. По дороге, обгоняя нас, проехали немецкие танкетки. Лейтенант приказал затаиться и не обнаруживать себя. Танкетки проехали на восток, затем в той стороне залаяли деревенские собаки. Мы двинулись в ту же сторону. На рассвете только нашли большой сарай, в котором разместились отдыхать. Очень хотелось кушать. Выставили часовых, меня в том числе.

Еще в Барановичах мы зашли в разбитый магазин, деньги лежали, никому не нужны. Я набрал за пазуху галет. Вот этими галетами я и питался, не один, конечно, делился с товарищами. Только я сменился и заснул, снова подъем. Пришел хозяин этого сарая, лейтенант выспросил у него, как пробраться к старой границе. Подошли к речке и увидели, как через мостик, уже с востока возвращается небольшой отряд немцев на мотоциклах в сопровождении танкетки. Они нас не заметили, и мы не обнаруживали себя. 26 июня мы вышли к старой границе. В Западной Белоруссии тогда еще были частные хозяйства, а тут начались колхозные поля, у нас было чувство, что вернулись домой. Кстати, пока мы шли, встречались деревеньки, где нам хозяева не раз предлагали остаться. Говорили: - оставайтесь, женитесь у нас, будете хозяйствовать, на хрена вам эта война. Но из нашей группы никто не соблазнился. Дошли до большой поляны, где копали окопы наши солдаты, между ними расхаживал генерал в красных лампасах. Старший лейтенант со своими железнодорожниками пошел дальше, у него было какое-то свое предписание, а нас, трех человек артиллеристов оставили на этой поляне и записали в 108-й стрелковый полк. На этом рубеже встретить немцев тоже не получилось. Ближе к ночи пришел приказ, и мы снова пошли на восток. Командовал нами капитан, башкир или удмурт, не знаю, он по-русски нечисто говорил. Ночью в пути многие курили, а капитан запретил, пригрозив расстрелом за демаскировку. Солдаты не выдержали, кто-то снова закурил. Капитан уже на полном серьезе, еще раз сказал: - кто закурит, тот нас выдает противнику, поэтому, как предатель будет расстрелян, а вместе с ним и командир отделения. Предупреждаю последний раз. И случилось так, что кто-то опять закурил. Капитан без разговоров пристрелил нарушителя. Мы ждали второго выстрела, но, к счастью, этого не случилось. А чего стрелять командира отделения, когда все бойцы новые, только набранные, как уследишь, он их сам еще не знает. После этого больше не курили.

Рано утром вышли к военному городку, не могу вспомнить его название. Городок еще дымился, видно недавно была бомбежка или бой. Нам пришлось преодолеть проволочные заграждения, накидывая на них шинели. Ни одной живой души в городке мы не встретили. Затем прошли лесок, на опушке которого обнаружили целую гору немецких парашютов. Из них нарвали себе шелковых портянок. Через десяток километров мы добрались до болотистой поймы реки Березина.
Еще на подходе, на лесной дороге, нам повстречался застрявший грузовик. Водитель пытался выехать, а в это время его начала обстреливать пушка, чем закончилось, не знаю, мы под обстрелом быстро пересекли дорогу. Мы подошли к обрыву, высотой около тридцати метров, откуда была видна пойма реки, мост и деревенька недалеко. Около моста скопилось много разных частей. На мосту была пробка из машин и повозок, а из деревни немцы били по ним из пулеметов и минометов. Это, видно и был немецкий десант. Уже начало темнеть, какой-то полковник отправил разведку в деревню, занятую немцами. А я услышал разговор двух артиллерийских лейтенантов. Один из них сказал, что по ошибке обстрелял своих, я понял, что за пушка била по нам на дороге. Меня вначале зло взяло на него, но потом решил промолчать, ошибся человек, бывает.

Нас собралось около 80-ти человек, и, под командой старшего лейтенанта, мы пошли по болоту к реке. Люди очень уставшие были, засыпали на ходу. Я толкал то одного, то другого: - тут пули летят, а ты спишь. Пулеметные очереди шли поверх наших голов. Я подумал, что переправляться нужно в стороне от моста, поскольку начинало светать, и у моста был сильный обстрел. Побежал в сторону от переправы, за мной сержант и лейтенант увязались, видимо тоже сообразили. Нам крупно повезло, в кустах у берега мы обнаружили маленькую лодчонку. Поместиться в нее могли только двое, поэтому я, как младший по званию, сплавал туда и обратно дважды и перевез обоих спутников. Дальше предстояло пройти еще полтора километра по болоту, и мы пошли. Многие, конечно, потонули в Березине. Особенно солдаты из среднеазиатских республик, среди них многие не умели плавать. Я видел, как они бросались в воду и тонули. Река не особенно широка в этом месте, метров сто, но глубокая и быстрая. Дальше мы шли по болотистой пойме, через трясины по кочкам прыгали, наконец перебрались на сухое место. Перемотали портянки и двинулись дальше. Дошли до деревни, видим местных женщин, стариков. Они смотрят на запад и с тревогой прислушиваются. Обстрел болота из минометов продолжался. Нам дали поесть хлеба и молока, пустили отдохнуть. Через полтора часа мы пошли дальше.

Что вы чувствовали в то время?

Хорошего настроения не было. Мы не понимали – почему мы отступаем? Сталин говорил, что мы будем воевать на чужой территории, и мы в это верили. А теперь была одна мысль, найти своих, начать воевать. Мы прошли еще десяток километров и встретили майора – танкиста, и еще два офицера с ним. Они останавливали всех отступающих по дороге и собирали рядом с близлежащим лесом, на опушке. Народу набралось много, человек пятьсот, а то и больше. Подошел и старший лейтенант, с которым мы шли к Березине, привел свою группу. Вечером всех построили, выходили офицеры, кричали названия частей, народ собирался группами и уходил. Вышел наш старший лейтенант, крикнул тех, кто из 108-го стрелкового полка, куда я недавно был записан. Танкист агитировал людей к себе в бригаду, говорил, что рядом стоит танковая бригада, танки и оружие есть, а людей мало. Он собрал все остатки и увел на запад, в свою бригаду.

Километрах в 10-ти за Могилевом был формировочный пункт, мы пришли туда. Это было 5 или 6 июля. Что интересно, в нашей группе находились несколько офицеров, которые во время отступления успели посрывать с себя знаки различия. Выдавали себя за солдат, но на петлицах видны были выгоревшие следы от шпал и кубарей. Боялись попасть в плен офицерами. Несмотря на то, что в группе были и офицеры и сержанты, меня назначили старшим, мол, пока шли, видели, что ты парень активный, иди, получай питание на всех.

На пункте я узнал, что здесь формируются и артиллеристы, 240-й ГАП, нашего 28-го стрелкового корпуса. Мы, четверо артиллеристов, записались туда. Затем трое суток шли пешком до Пропойска на реке Сож, где располагался полк.

В полку нас быстро расхватали по разным частям, кого в разведку, кого на батарею, а меня начальник штаба полка, узнав, что я художник и чертёжник, пока оставил при себе.

Перед нами сражался танковый корпус, но немецкие танки прорвали его оборону. Нашему полку поставили задачу задержать прорвавшихся немцев. Сразу скажу, что пушек в нашем полку пока не было ни одной. Только винтовки и пулеметы. Полк использовали в качестве пехоты.

Командир разведки, старший лейтенант выпросил меня у начштаба себе в качестве адьютанта. Ночью мы с ним пошли на передний край, километра полтора, проверить пулеметное гнездо, прикрывающее мост. За пулеметом находились два лейтенанта, разведчик помог им выбрать позицию. На следующее утро меня опять отправили проверить пулеметчиков, вернуться и доложить. Но тут немцы начали наступление. По мосту бежала наша пехота с того берега, а лейтенанты, едва я подошел, тоже бросились бежать по берегу, в сторону от моста, оставив «Максим».

Что с ним делать, меня обучали обращаться только с винтовкой и гранатами, пытаюсь достать ленту, чтобы забрать пулемет, и то, не знаю куда нажать, чтобы она выскочила. Стал ломать какие-то прутики, ими выковыривать ленту, в общем, растерялся.

Вообще, это, конечно, недоработка нашего командования, что нас не учили обращаться с разным оружием. Винтовка - «стебель, гребень, рукоятка», нам надоела за полгода до чертиков, а когда спрашиваем командира про тот же ЦРП (центральный регистрирующий прибор) с которым работаем: - что там внутри? А его вскрывать нельзя, там пломбы стоят. Командир отвечает: - это не ваше дело, есть специалисты, которые разберутся, если что. Мы же тоже не дураки были, у всех среднее образование, а такая секретность была во вред делу.

«Максим» я вытащил и потянул с собой, ко мне бежит комбат пехотный, орет: - куда пулемет потащил? Я говорю – я не пулеметчик, просто спасаю оружие. Он сразу обернулся к своим, - кто пулеметчик? Вызвались сразу трое, забрали у меня «Максим». Утащили его повыше за бугорок, потому что наши артиллеристы позицию выбрали крайне неудачную, немцы сразу бы его уничтожили. Там установили и приготовились к бою. Пехота тоже начала окапываться на нашем берегу. Мне уйти было неудобно, вроде как от боя бегу, но приказ-то был проверить и доложить. Пулемет при деле. И я вернулся в часть. А докладывать некому. Командир разведроты, оказывается, был отправлен с группой на тот берег. На следующий день они вернулись, один погиб, утонул в реке, еще одного бойца ранили в руку, остальные благополучно вернулись.

Немцы не могли переправиться через мост, он был хлипкий для танков, дня три они ездили на танках вдоль речки, искали брод, а потом закопали их и встали в оборону. Около двух недель мы стояли по разные стороны реки. Начштаба полка давал мне задания по чертежной части. Я чертил схемы наших позиций, которые потом отсылали выше, в штаб корпуса или куда-то еще. Был случай, мы с товарищем стояли на посту. Небольшой окопчик, рядом сосна растет. Он сидит в окопчике, а я стою рядом с деревом. Он говорит: - ты зря стоишь, деревце пристреляно. И только это произнес, очередь из пулемета, у меня пуля рядом с ухом прошла, тут я сразу в окоп нырнул, как в воду, головой вниз.

Через две недели, ночью наш разношерстный полк сняли. А на наше место пришли настоящие войска, с вооружением, как положено. Оказалось, что немецкая часть на другом берегу оторвалась от своих основных сил и попала в окружение. Вот эти заменившие нас войска их потом уничтожили. Это начались смоленские бои, о них потом много писали.

Как вы снова попали в свой 447-й полк?

От Сожа несколько дней мы куда-то шли по ночам, днем отдыхали и, однажды на перекрестке я увидел регулировщика, старого знакомого по Бресту из 447 артполка. Мы обнялись, он сказал, что 447 полк стоит на отдыхе тут, недалеко. Наша часть тоже остановилась на отдых и мы, четверо, подошли к командиру батареи, объяснили ситуацию, мол, хотим сходить в свой полк. Он нас отпустил, без оружия, велел потом вернуться. Мы побежали, в лесу крик: Ст-т-т-той, кт-т-то идет? Я кричу: Исупов, свои! Сразу узнал того парня по голосу, он заикался.

Про нас доложили командиру полка, Маврину. Он нас позвал к своему штабному автобусу. Велел начштаба дать нам бумагу в 240-й полк, чтобы нас вернули. Мне, говорит, обстрелянные люди самому нужны. Вернулись в 240-й, показали бумагу. Старшина говорит: Я знал, что не надо было вас отпускать, может, останетесь? Мы: нет, там роднее. Так и вернулись "домой"

Потом на формировке недалеко от Орла месяц стояли, ждали пушки и машины. Прислали нам 18 орудий 152 и 122 мм, автомашины. Получилось три дивизиона по 6 пушек. Еще забрали у нас личное оружие, потому что его пехоте не хватало. Я отдал свою винтовку, которую таскал от Бреста. Скоро нас подняли по тревоге и двинули маршем в сторону Орла. Огневики уже выехали обустраивать огневые позиции на восточном берегу, а мы, звукобатарея, идем строем, безоружные. Местные говорят: вы что, немцев не видели, они уже в городе! У нас подсумки с патронами есть, а стрелять нечем. Ну, Орел большой город, мы с немцами так и не встретились, как-то прошли.

Когда полк вступил в бой?

В тех местах, в районе Орла не было наших войск, была огромная брешь, которую срочно нужно было закрывать. Над головами у нас летели транспортные самолеты, перебрасывали корпус Лелюшенко, чтобы закрыть немецкий прорыв. На шоссе Орел - Мценск прибыла танковая бригада Катукова, это были уже опытные войска, хотя танков у них было немного. Они устраивали засады на немецкие колонны вдоль шоссе, подобьют первый, последний танк, постреляют в середину колонны и исчезают, пока немцы опомнятся. Мы тоже принимали участие в этих боях. Стреляли с закрытых позиций. Здесь уже началась нормальная служба: разведка, данные, огонь. Ну а поскольку у нас, звукоразведчиков, техники не было, нас использовали как часовых, комендантский взвод и прочее. А огневики работали, как положено. Большие бои были за город Мценск, он тринадцать раз переходил из рук в руки. Там мы впервые увидели "Катюши". Я впоследствии читал воспоминания Катукова, тот тоже тогда впервые увидел их и был поражен результатом работы гвардейских минометов.

Затем были бои за Тулу. Наш полк, стрелковая дивизия, квартировавшая в городе и полк НКВД три дня отражали немецкие атаки на город. Потом подошли части 50-й армии под командованием генерал-лейтенанта Болдина.

Наши батареи были раскиданы по разным местам в городе, у каждой - своя задача, своя разведка, они подают данные для стрельбы. Какая-то связь была. 49 дней мы воевали в Туле, Гудериан ведь уже доложил Гитлеру, что город взят, поэтому немцы рвались в город отчаянно.

Использовали в Туле еще хитрую тактику. Танки подойдут, постреляют с позиции и уходят на другое место, а там оставляли макеты пушек. Немецкая разведка доложит, что обнаружена батарея, и они открывают по макетам огонь, тут наша разведка их засекает, и мы бьем по ним.

Прошел слух, что на наш участок прибыл Жуков, о нем уже ходили слухи, как об опытном военачальнике. Тут мы воспрянули духом, отступать то всем уже надоело. Хотя силы уже на исходе были, пехоты совсем немного осталось. В ночь на 8 декабря немцы предприняли последнюю атаку в районе вокзала, причем первыми их колонну обнаружили разведчики зенитного полка. Мотоциклы и танки шли. Командир зенитчиков немедленно решил применить свои прожектора, высветил наступающую колонну и открыл по ней огонь, тут же и наши гаубицы поддержали их.

Как располагались наблюдательные пункты полка?

Их было несколько, но в Туле основной был на колокольне Всесвятской церкви, она возвышалась над городом, и оттуда все видно было, как на ладони. Капитан Резвецов командовал этим НП. Очень грамотный командир. Немцы понимали, что здесь НП, и обстреливали церковь постоянно, купол снесли, а церковь стояла. Несколько наблюдателей там погибли или были ранены. Резвецова и его команду однажды здорово засыпало щебнем. Ему не раз предлагали покинуть церковь, но он говорил: а где найдешь лучше? Этот НП очень нам помогал. Так Резвецов до конца боев за Тулу координировал огонь с этой церкви. Потом его забрали от нас в какую-то специальную разведку, зафронтовую. Был у нас еще разведчик, сын полка Вася Бабич. Паренек лет 12, крепыш. Одевался в штатскую одежду и ходил по деревням, собирал информацию.

Как было с боеприпасами, ограничения по выстрелам были?

Потом были, но в Туле, похоже, нет. Полк выпускал вначале по 180 снарядов в сутки, а потом и по 360, пушки поворачивали во все стороны. Затем, когда пошли в наступление, давали по 2-3 снаряда на орудие в сутки. Очень тщательно следили, чтобы они не были потрачены зря.

Какие функции выполняла ваша звукобатарея в этих боях?

Техники у нас не было, поэтому личный состав отправили в Москву на формирование новых артчастей, оставили двоих водителей - Петю Ковалева и Буднюка, и меня, как чертежника. Меня взяли в штабную батарею, ее задачи: разведка, патрулирование, размещение личного состава. Я, чаще всего, стоял часовым. После Тулы было наступление, 29-го взяли Калугу и фронт стабилизировался. Дальше наступать нам было нечем, а немцев нужно было беспокоить, чтобы с нашего участка они не отправили части под Сталинград, там как раз шли жестокие бои. Тут командир разведвзвода мл. лейтенант Шарлай взял меня к себе, я работал наблюдателем. Появилось немного свободного времени, и я стал выпускать «Боевой листок». Еще в Бресте я был редактором «Боевого листка». Моя стенгазета часто занимала первое место в полку. Вот и теперь решил возобновить эту работу. Все после дежурства спят, а я еще часа два-три рисую, пишу.

О чем писали?

Обо всем, что происходит на батарее, даже критику наводили. Еще в Бресте спрашивали Маврина: имеем ли мы право критиковать офицеров? Он говорит: по делу можно, только фамилии не называйте, а чего называть и так всем все ясно, о ком речь.

Чем запомнилась работа разведчика-наблюдателя?

Мы располагались в деревне Цветовка, в районе Зайцевой горы, это самая высокая точка в Калужской области. Сейчас там создан музей-мемориал. Немцы гору сильно укрепили и просматривали с нее все окрестности. Мой наблюдательный пункт был на чердаке. Сделали дыру в соломенной крыше и выставили окуляры стереотрубы, тщательно замаскировав их, иначе по солнечным бликам немцы сразу бы нас вычислили. Противник находился в 800 метрах от нас. Однажды я засек немецкую походную кухню. Заметил, как в ту сторону отправилось строем немецкое подразделение. Через телефониста сообщил в штаб. Маврин прибежал на НП лично, с трудом протиснулся на чердак, тучный был. Сел сам за стереотрубу, я ему указал на кухню. Он смотрит и бормочет: или я их вторым снарядом накрою, или я не комполка. Надо сказать, что Маврин был командиром грамотным и дотошным, все пушки полка знал наперечет, у какой канал ствола износился, другие особенности знал всегда четко. Вот он сидит и как бы про себя рассуждает, какой пушкой лучше ударить: - у пушки №3 резьба хорошо сохранена, ей и ударим. Говорит телефонисту: - дай мне Ильина, это был командир дивизиона. Давай, говорит, пристрелочным огонь из такой-то пушки, и дает координаты. Мы слышим, как над нами снаряд пошел. Перелет. Маврин дал поправку и вторым снарядом кухню разнес. Ушел довольный. Ты, говорит, в следующий раз опять меня зови. На другой день немцам нужно было поменять артиллерийские позиции и, для этого необходимо было пушки перетащить через открытое место. А немцы знают, что мы наблюдаем. Они собрали местных женщин, пустили их вперед и за ними, рядом пушки на тракторах. Я сообщил, Маврин посмотрел, но стрелять по своим не стал.

Я мог видеть, как немецкие машины въезжали в лес и были там такие проплешины в лесу, в которых они потом на короткое время появлялись. Понаблюдав, я примерно рассчитал скорость движения колонн, они ведь не по одной машине ездили. И потом уже знал, когда они появятся в следующем просвете. Доложил расчеты Маврину. Тот проверил и решил их использовать. Колонна вошла в лес, голый участок дороги пристрелян, по часам Маврин командует: «Огонь!», и как раз попадает по немецким машинам. Он очень метко стрелял, у него еще с финской войны был знак «Отличник артиллерист».

Борис Алексеевич, вы известный художник, а на фронте творчеством занимались?

Однажды нарисовал картину «Атака» по своим фронтовым впечатлениям. Отправили эту картину на фронтовую выставку. Не знаю, куда она потом пропала. У меня давно была идея издавать фронтовой журнал, «Боевого листка» не хватало, я и так увеличивал его стандартный формат, приклеивая снизу кусок ватмана. Подошел комсоргу полка Юрию Алмазову и рассказал, что хочу издавать рукописный, художественно-литературный, иллюстрированный фронтовой журнал. Комсорг обрадовался и рассказал комиссару. В тот же день комиссар – майор Ковалев вызвал меня, выслушал мои мысли и сразу сказал: - кого тебе дать в помощь? Я назвал фамилию Острецова, знал, что в Бресте в парковой (ремонтной) батарее был такой человек, я видел его стенгазеты. Но не знал тогда, что он у себя в батарее – замполит. Я, рядовой, сначала переживал, как буду работать с замполитом, но Острецов сразу, на первой встрече предложил: «Давай только по имени. Я – Женя, ты - Борис». Нужно было оперативно все делать. Но и я, и Острецов очень загорелись идеей и с удовольствием работали. Острецов до войны окончил художественное училище, работал завклубом, писал стихи. Раз в месяц мы выпускали номер на 60 страниц. Острецов хороший был человек, не страдал амбицией, как некоторые. Мы выпустили 4 номера, а потом меня рекомендовали в штаб 50-й армии, журнал продолжил выпускать Острецов.

Чем вы занимались в штабе армии?

Работал чертежником-картистом. Работы было очень много. Иной раз не спали несколько суток, тыкаешь циркулем в руку и не чувствуешь, так спать охота. На этой работе и провел оставшееся время до демобилизации.

Я много работал с картами, поэтому неплохо знал на память окружающую местность. Разные мелкие тропки, ориентиры запоминал хорошо. Командиры удивлялись такой моей способности, и часто, во время переходов ставили задачу «вести» головную машину. Я садился рядом с водителем и показывал направление. Шло наступление, уже за Днепром. Полковник приказал мне показывать дорогу штабной машине, указал место по карте, где разбить палатку для штаба. Заскакивает в машину старший лейтенант, говорит: иди в кузов, я сам поведу. Ну сам, так сам. Сел в кузов, едем. Через какое-то время чувствую, переезжаем железнодорожный путь. А я знал, помнил по карте, что за железной дорогой наших войск нет, сразу немецкие позиции. Я постучал по кабине, остановил машину, вылез из-под тента. Лейтенант тоже выскочил. Луна светила немного, смотрим, в сотне метров, в кустарнике – немецкие танки. То ли они нас не заметили, то ли за своих приняли. Мы развернулись и ходу оттуда. Вот такой случай был. Докладывать я не стал, думаю, пусть старший лейтенант остается старшим лейтенантом.

Наступление – это часто слоеный пирог. Где-то в лесах разрозненные группы немцев прячутся, наши передовые части уходят дальше, а второй эшелон еще не подошел. Так и у нас получилось. Разворачиваем в лесу оперативный штаб армии, а народу там прилично, несколько отделов, рота охраны с танкеткой, вдруг со стороны ржаного поля стрельба. Немцы! Часовые, писари, все побросали, оружие в руки, и туда бегом. Я в это время карты наклеивал, тоже бросил, полез в машину за автоматом. Подбегает мой начальник, капитан Манеев, чертежниками командовал. Забирает у меня автомат, взамен свой пистолет дает. Я думаю: хитер! Как таскать его, так я, а как воевать, так отдай. Побежали мы с ним на стрельбу, навстречу зам.начальника оперотдела подполковник Шагал. Кричит:- куда? Я говорю –туда, где стреляют. Он: - Быстро собирать документы и эвакуировать в безопасное место! Не дал мне повоевать. Я вернулся. С писарем Хмельковым и девушками-машинистками загрузили карты, секретные документы в две машины и поехали, я дорогу показывал. Вывезли документы в большое село, занятое нашими. Оказалось, по полю выходила к своим большая группа немцев, несколько сотен. Наткнулись у леса на наше охранение, хорошо у немцев было только стрелковое оружие. Наши многих перебили, около двухсот пленных взяли, и еще сколько-то немцев удрало.

На следующий день штаб перебазировали, построили солдат. Вручили ордена Красной звезды мне и Хмелькову, с формулировкой «За отличное выполнение задания командования». Документы были секретные, и, попадись они в руки к немцам, это могло обернуться трагедией для многих частей нашей 50-й армии. Многим ребятам, участвовавшим в бою, вручили медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».

Минск освобождала наша 50-я армия. Потом сменили командующего, вместо Болдина поставили генерала Озерова. Его племянник Юрий впоследствии стал известным режиссером. Он снял много хороших фильмов о войне.

Однажды мне на карте нужно было расставить флажки точного месторасположения полков. Я перепутал 875 с 857-м полком. Эта карта попала генералу Озерову, он вызывал начальника оперативного отдела полковника Савченко и спрашивает, где 857-й полк? Вызывали меня. Я показал и вижу свою ошибку. Отправили на трое суток на гауптвахту. Там я докладываю начальнику штабной комендатуры: «На гауптвахту явился ефрейтор Гладков». А он мне: «Ты мне как раз нужен, иди в Дом Красной Армии». Это был автобус, переоборудованный под библиотеку. «Мне нужно, чтобы ты перерисовал картину на ватмане». В Доме Красной Армии меня нашел адъютант командарма полковник Панков. Говорит: - Сходи за картами, но только никому ни слова, это секретное задание». Я взял карты участка армии, включая Кенигсберг. Утром мне принесли задание. Я нанес расположение частей армии и планы командующего: снимали и перебазировали все войска и концентрировали четыре армии вокруг Кенигсберга. По остальному фронту оставляли небольшие подразделения. Если бы немцы узнали, могли бы фронт легко прорвать в тех местах. Через три дня войска перебазировались под Кенигсберг. За четыре дня боев взяли город. Восьмого апреля 1945-го мы закончили военные действия, и армия была уже вне боев, там мы дождались Победы.

После войны бывал на встречах ветеранов полка в Бресте, встречался с комполка Мавриным, там познакомился со знаменитым майором Гавриловым.

Более сорока лет Борис Гладков проработал на Свердловском ювелирном заводе главным художником, разработал более двух тысяч ювелирных украшений! Ожерелье «Весна», выполненное по его эскизу из золота, бриллиантов и изумрудов, хранится в Алмазном фонде страны. Работы Гладкова были представлены на многочисленных международных и российских выставках, хранятся не только в Алмазном фонде, но и в Оружейной палате Кремля и других музеях.