Медики

Уходя немцы согнали жителей города в сарай, закрыли и подожгли. Но сарай успели потушить, оставшихся в живых расстреливали тут же. В воротах сарая лежал замученный старик. Ему через горло и рот просунули толстую веревку... Так он и лежал, запрокинув голову вверх с открытым ртом... Эта страшная картина меня и бойцов потрясла. Клялись отомстить!

У меня была санитарная сумка, противогаз, фляжка, которая была всегда со спиртом. Это всегда было у меня. Потому что тяжело ранит, вот дашь ему немножечко хлебнуть, и он как-то воспрянет. Или ранит в голову, повязку делаешь - разрываешь пакет индивидуальный, перевязываешь, а кровь все равно течет. Другой пакет разрываешь, намочишь спиртом, и чтобы…он же может опять упасть на землю, ему еще вторую вот так вот приложишь, завяжешь, чтобы от всякой заразы спасало, чтоб дезинфицировать. Был еще у нас красный стрептоцид, чтоб мы им давали выпивать, он как-то обеззараживал.

Причем шло так много раненых, что мы заложили не только те дома, что нам разрешили, но и всю деревню. Дальше надо отправлять в тыл, а не на чем. Тогда делали так: брали красный флажок, выходили на улицу, вроде как патруль, останавливали машины, возвращающиеся с передовой. И пока санитар договаривается с шофером, никто ведь не хотел брать раненых, я тем временем таскаю их в кузов. И выйдет шофер от нашего санитара, а у него уже полный кузов раненых. Тогда ему некуда деваться, ведь они уже не выйдут, раз сели, и не вытолкнет он их. Только таким путем и эвакуировали.

Оттуда перебрались под Тулу в 1942 г., где мы снова госпиталь развернули, я попала в отделение для тяжелораненых, там постоянно проводились операции, мы не спали и не ели. Немцы постоянно добавляли нам работы, т.к. пытались сбросить на госпиталь "зажигалки". На операциях обязательно использовались антибиотики, пенициллина еще не было, в основном сульфидин шел в дело. Делали как общий, так и местный наркоз, я из операционной не выходила, как одна операция заканчивается, то другая начинается. К счастью, доктора были хорошие, сильно помогали раненным бойцам.

Я была санинструктором роты и ползком передвигалась по полю боя.  Перевязывала раненых, и кто мог передвигаться, сам двигался к точке  сбора. Это было определенное место, обычно в низинке, чтобы немцы не  видели. А тех, что сами передвигаться не могли, мы только перевязывали, а  перетаскивали уже мужчины-санитары. Тут уже и ребята помогали, и сами  раненые. А уже потом оттуда всех забирала подвода и отвозила в  медсанбат. Но я как вспомню… Сама не понимаю как справлялись. Ведь не  просто таскали, а все время ползая. Да еще на снегу…

Я помню, меня оставили с ранеными в Шаталовке Воронежской области,  теперь она Белгородская. Со мной, наверное, человек 60 раненых было. А  село очень большое и получилось так, что на одном конце я с ранеными, а  на другом конце немцы. Надо было эвакуировать раненых. И вот, я  последнего раненого эвакуировала, и пошли с Зоей догонять свою дивизию.  Идем, нам навстречу почтальон, он и говорит: «Вы только по дороге не  идите, идите над оврагом, потому что немец бомбит». Мы над оврагом  пошли, немец над нами прошел, начал разворачиваться в нашу строну, как  только повернул – мы распластались, и трава нас скрыла. Но ощущение было  такое, что если бы немец нагнулся – он бы за шкирку нас поймал.

А утром – ещё раненых полно: наши стали бомбить, думая, что мы – это немцы, а мы же уже отступили. То есть, были свои. Под свою авиацию попали, и очень много было раненых. Война – это никогда не под линеечку. Наступай, потом отступай, потом бей там… потом, значит, отдыхай. У нас отдыха этого – не было. Отдыха… мы работали столько, сколько это потребуется, чтобы не было раненых. Самое главное. И чтобы всем была оказана помощь. Вот тогда мы только, сидя где-то, этак прикорнём. Или в тамбуре. Знаете, тамбур – это когда палатка как бы с «прихожей» получается. Мы по очереди… ну не было у нас такого, что там – ты дежурь, а потом другая смена. Нет. У нас были задействованы – все! Все работали. Хирурги – работали! До изнеможения…

Впереди перед нами лежала панская Польша. Здесь начались жуткие бои, при  освобождении городов немцы оказывали отчаянное сопротивление, мы  раненых перевязывали прямо на улице. Начинаешь делать перевязку, а у  солдата полная рана гноя и вшей, которых в каждой складке была уйма. И  на мне вши ползали. Затем мы остановились в каком-то городке, и местный  пан, землевладелец, выделил нам трехэтажное здание и прилегающую к нему  конюшню под госпиталь. Мы сами постелили полы в здании, сделали  операционную и перевязочную, на верхнем этаже лежал высший командный  состав, но вскоре мест стало не хватать, и тогда санитары в конюшне  поставили двухъярусные нары, на которые положили раненых, а мы сами в  уголочке у голой земли в конюшне спали сидя. Но самые тяжелые моменты  происходили в госпитале утром – ты как дежурная шла по палатам и  проверяла, если раненый теплый, значит, живой, а следующий холодный,  вытягиваешь его из кровати и бросаешь в братскую могилу.