Пехотинцы

Только заря занялась, у-у-у, что-то гудит. Дверки открыл, глядь, казармы в нескольких километрах, долетает до казарм, и ракету бросает. Это в 4 часа 22 июня, а я пошел и лег. А кто знает, что там такое? Слухаю – загудело все! Полежал… Я опять только за дверку, а мне видать, что казармы и город горит! Тут и над нами загудели, и рядом, за канавкой как даст! Я в майке и трусах. Как лупануло – я очухался, а разговора нет! Хотел крикнуть: Витька! Никак не выговорю. Он выскочил ошарашенный, а тут все загорелось: парк весь, хозчасть и все разные небольшие машинки. Час прошел уже, а разговор никак у меня не налаживается.

Один немецкий танк оказался от меня в пятидесяти метрах, не больше. И  наводит ствол на «полуторку», а рядом убитый пулеметчик с Дегтяревым  лежит. Что ж делать. Выскакиваю из машины, беру тот пулемет и  разворачиваю его и начинаю стрелять по танку. Но разве его из пулемета  подобьешь?! Зато я смог отсечь своим огнем немецких солдат сзади. Они  залегли. Тем временем артиллеристы подбили вражеский танк. Бой  закончился. Вперед надо идти, а я так не хочу бросать ГАЗ-АА. Сроднился.  Что-то прямо привязало к ней.

Только окончил 10 классов, и тут 22 июня 1941-го началась Великая  Отечественная война, о чем объявили по радио. В душе всколыхнулись  патриотические чувства. Сразу пошел в военкомат, где уже состоял на  учете. В то время боялись, что японцы на Дальнем Востоке начнут  провокации, поэтому нас сразу же скорым поездом отправили туда. Но к  концу 1941-го стало понятно, что японцы не выступят. Меня определили  рядовым бойцом в 308-й стрелковый полк 98-й стрелковой дивизии 59-го  стрелкового корпуса Дальневосточного фронта, которую к августу 1942-го  перебросили в состав 62-й армии Юго-Восточного фронта. Воевали в  Сталинграде.

Идет на наше отделение танк, к счастью, у одного солдата имелся коктейль  Молотова в бутылке из-под шампанского. Даже пожар начался, но быстро  потух из-за промозглой погоды. Правда, гусеницу танку гранатами  перебили. Завертелся на месте. Но за танком наступала немецкая пехота,  они их поддерживали. Прижали нас к земле и отрезали от остальных. Мы-то  залегли, отбивались, сколько могли. Потом и на следующий день держались,  примерно со взвод народу собралось. А потом уже все, нечем отбиваться,  патроны закончились, и гранаты стали подходить к концу. Стреляли, немцы  же в атаку идут. Днем выяснилось, что нас отрезали от своих и окружили.

Начались мои снайперские будни. Движение метких стрелков ширилось по  войскам, оборонявшим Севастополь, и тут дело было вот в чем – до этого  немцы спокойно выходили вдалеке из окопов и безобразничали, кривлялись,  показывали нам заднюю часть и кричали, мол, мы тебе, Иван, сейчас на  обед кушать дадим. Постоянно кричали: «Рус, пора обедать!» или «Рус, иди  на ужин, хватит стрелять!» И оправлялись у нас на виду по большому.  Короче говоря, безобразие творили, а потом все, кто хорошо стрелял,  стали снайперами, и их как жиганули, что они из своих окопов не то, что  за километр не высовывались, но и в двух-трех километрах от наших  позиций держались настороже. Немцы были научены горьким опытом, так что к  тому времени, когда я стал снайпером, враги почти не появлялись в  открытую, и мишени стало искать очень и очень трудно.

Немцы предлагали нам сдаться, ибо вся крепость будет с землей смешана.  Кижеватов – никакого плена, никто не уйдет. Но где-то на второй или  третий день он сказал: «Женщины, выходите, потому что нам нужно  воевать». Женщины взяли простыни и вышли к немцам. Где-то через полчаса  приходит одна девочка, 12-13 лет. Говорит Кижеватову: «Немцы сказали,  чтобы вы сейчас сдались в плен, если не сдадитесь – вся крепость будет  смешана с землей». Потом ещё бои за боями…

Отступали в сторону Алексеевки, что в Белгородской области, тут вдруг слух: "В Алексеевке уже неделю как немцы…" Уже после войны я читал, что 7 июля немцы взяли правобережную часть Воронежа и по правой стороне Дона отрезали весь Юго-Западный Фронт. Тут уже окончательно началась неразбериха, никто не командовал… Вдруг один лейтенант говорит: "Зачем нам на север идти? Давайте лучше на восток". С ним набралось человек сто и я с ними. Пошли, но там как. Если по пути развилка, одни говорят так лучше идти, другие так. Так и разбивались - половина, половина, половина, пока мы не остались вдвоем с Володей Пермяковым из Саратовской области. Он учился в 9-й эскадрилье, а я в 5-й.

Он повел меня за "колючку" в сторону лагерного кладбища, на расстрел. Мы медленно шли и я стал говорить ему, что мне всего девятнадцать лет, что я еще совсем молодой и хочу жить, что у меня родители-инвалиды, и мне нельзя так безвестно погибнуть. Говорил что-то еще и еще, конечно, ни на что не надеясь, ведь чудес на свете не бывает, и было ясно, что через какие-нибудь пятьдесят шагов закончится моя жизнь.

Вдруг он попросил своего товарища нагнуться, а сам полез к нему на спину. Взобравшись, быстро подсунул под лист, неизвестно откуда оказавшуюся в его руках железку и решительно оторвал от потолка край железного листа.В отверстие глядело хмурое небо.
После минутного молчания кто-то удивлённо произнёс:
- Братцы, а ведь это свобода. Когда еще представится такой случай?

Так я и не нашел комполка, только видел, как некоторые солдаты сбивали на берегу плоты и отправлялись в море, а далеко ты в море на плоту уедешь?! Тем более что немцы постоянно насылали на наши позиции самолеты, сбрасывали бомбы, это страшное дело. Решил я понаблюдать и определить то место, откуда можно переплыть с мыса на другой берег, где бы можно было уйти в партизаны. И заметил скалу, на ней был сооружен какой-то навес, наших же немцы все сильнее выталкивали на берег к морю, а сами сидели наверху и только постреливали, а мы внизу под скалами.

Только через мост перешли - первый бой, в нем нашего командира взвода убило, Толстопятова. Отошли от водохранилища, а там кругом немцы были, мы видим - стоит их легкий танк, мы сразу же бросились в наступление, не воевали ведь никогда, командир взвода у нас носил фуражку с красным околышем, вместо того чтобы снять ее, его сразу снайпер и убил. Вот мы в наступление пошли, у нас в роте дали ПТР одному курсанту, он сроду из него не стрелял, так его сразу ранило, тогда командир роты взял ружье, танк этот подбил.

Откуда там взяться друзьям? Вокруг тысячи разных, чужих людей, от которых не знаешь чего ожидать. Даже тот Гриша, с которым мы вместе побежали, хотел мне что-то о себе рассказать, но так и не решился. Я боялся за свою жизнь, и ни с кем не сближался. Жил и дрожал... Не думал ни о чем, и ни о ком, даже о своих родных почти не вспоминал, была только одна мысль - как бы выжить... У меня нет сил вспоминать все это... Даже когда по телевидению показывают передачи про концлагерь, я сразу переключаю...

Немцы почувствовали, что мы замышляем атаку. Сразу начался минометный обстрел. Лежим с комиссаром батальона в длинном окопчике, Рядом еще пару бойцов изготовились к атаке. Я говорю ему : «Проползу чуть вперед, чтобы бойцы меня видели когда в атаку буду поднимать». Комиссар головой кивнул. Я не прополз и десяти метров как в окоп залетела мина и разорвала комиссара на куски, вместе с бойцами. Комбат все это видел и после боя мне сказал -«Ты , ротный, в рубашке родился!». Обстрел усилился, подключилась немецкая артиллерия.. Комиссар полка пришел в мою роту. Взглядом спросил -«Готовы?..». И мы поднялись в атаку!.. Пробежали мы всего метров пятьдесят. Немецкая артиллерия просто стерла нас с лица земли. На моих глазах, комиссар полка пытался вновь поднять людей в атаку. Снарядом ему снесло голову...

Во время пикирования самолетов раздавался вой сирен. На многих моих бойцов это сильно действовало. Помню: перекошенные лица и выпученные глаза. Но я им приказал лежать лицом к земле и ждать моего сигнала к броску. Особенно никак не мог угомониться один татарин, не помню как его звали, он кричал от ужаса. Пришлось ткнуть его штыком в зад. В подходящий момент мы перебежали на другую позицию.

Потом глаза протер, смотрю - Юрка хрипит. Я встал, а там щель такая в два пальца и вижу дуло винтовки: "Рус, сдавайся!" А у меня никакого оружия не было, только 2 гранаты в ногах лежат! А за ними нагибаться! А ему только нажать! Мне же некуда деться!.. Я сейчас за этого немца Бога молю… Почему он на спуск не нажал?

Не достигнув города, на хуторе Мезенцево штаб 150 с.д. попал в окружение. Последняя телефонограмма, текст которой утром вручил мне полковник Любивый и приказал передать в штаб 9-й армии, состояла из нескольких слов: "Штаб 150 -й ведет бои в окружении".