Самоходчики

Сначала ведь идет мощь, артподготовка, потом танковая атака, а потом уже подчистка пехотой. А нас, самоходчиков, немножко приберегли, потому что кроме атаки, нам нужно стрелять еще и с закрытой позиции, при артподготовке. Но артподготовка – это кошмар! Это кошмар! Все летит туда, все стреляет туда. И что еще интересно, вот эти ракеты, которыми «катюши» стреляют – они в деревянных обрешетках. А когда зима, то оно там примерзает, и ракета прямо с этими рейками летит. Понимаешь, они в «катюшу» прямо так и ставили, потому что там некогда разбирать. И вот оно летит и летит, все небо черное от этих ракет, от снарядов. И самоходки ведут огонь – нам дают данные для стрельбы, и мы по ним стреляем.

По рокадным железным дорогам часто передвигались. Наверное, знаешь, что такое рокада. Приходилось вдоль линии фронта путешествовать. Вот тут надо было репу чесать. Приспособлений-то нет. Скажут, что вот такому-то полку требуется помочь, и сразу готовишь какие-то приспособления, ищешь бревна. Вообще, на каждой машине все время должно быть бревно. Это первая необходимость. В случае чего привязываешь к гусенице, чтобы вылезти на твердую дорогу. Вот гусеница его прокрутила, опять отвязываешь, и опять привязываешь. Такая мука. Да все в грязи. Какие лишения терпели люди и выстояли. У нас ведь какие дороги-то? Никакие до сих пор.

На этой стороне реки, наша дивизия стояла. От нее осталось 27 человек. По данным разведки на той стороне занимала оборону немецкая дивизия. 25 активных бойцов. И все. Такие тяжелые бои шли. В нашем полку осталось в строю 10 самоходок. Кого-то подбили, кто-то вышел из строя по техническим причинам. Все измотаны постоянным наступлением. Перед штурмом Варшавы сменяли часть. И нам сообщили, что полтора часа назад подбили уже четырнадцатый танк. Снаряды повсюду свистят и рвутся.

Самые сильные бои разгорелись около Зееловских высот. Вроде бы и высота  небольшая, но крутая, даже танки туда не могли пройти, так круто было. И  впадина сзади. Самоходки на прямую наводку не поставишь, нужно бить  минометами или штурмовиками. Потери у нас были большие. За три дня  наступления потеряли половину дивизиона. Много неприятностей приносили  фаустпатроны, которые били с 30-50 метров. У каждого фаустника имелся  специальный глубокий бетонированный колпак, который не любой снаряд  брал, только прямое попадание с самолета тот бетон разрушало.

Ну я еще не был в бою-то до этого. Получилось так, что посадили нас на  самоходки, и мы, значит, в бой пошли. И в первый бой пошли в атаку. У  нас сажали на самоходку обычно шесть, восемь, бывало, правда, и до  десяти, но — редко, этих десантников. Прямо, значит, на машину садились  они. И вот пошли так мы в бой. А там попался нам такой бугор — местность  неровная была. И только мы вышли на этот бугор, как открыли по нам  огонь немцы. Мы вдруг раз, и видим: левая машина загорелась. Сразу  команду дают по рации: «Назад!» И вот так в каждом бою по одной  самоходке мы теряли. Очень много погибло людей в самоходках у нас.  Просто нехорошо об этом говорить. Мы в душе среди себя, ребята, называли  это так: гроб со смыком.

В общем, вылез по пояс из самоходки, наблюдаю. Вижу – на поле большое  количество немецких танков, которые развернулись в нашу сторону. Я  опустился в самоходку и приказал открыть огонь. Первым стоял «тигр» и я  открыл огонь по нему, а потом по другим танкам. Немцы открыли ответный  огонь, но не попадают. Я выстрелов 10 сделал, опять высунулся, потому  что дым, пыль, из самоходки ничего не видно, но, только я высунулся из  люка, по самоходке дали очередь и меня ранило в лицо и в руку. Я упал в  люк, а при ранении в лицо очень много крови идет и вся эта кровь на  белый полушубок, нам как раз перед Корсунь-Шевченковской операцией новые  полушубки выдали, и на белые питьевые бочки.

Ехали долго – бесконечные бомбежки, все вагоны пробиты пулями, можно  звезды считать, без конца воздушная тревога. Мы по тревоге, как горох из  ведра, из вагонов выпрыгиваем и в кювете прятались. Бывало – путь  разворочен, стоим, ждем пока починят. Но, в конце концов, приехали.
Первое мое впечатление – командованию доложили, что немцы именно на  этом участке приготовили прорыв, разведчики сказали, что слышали там  звук танков. Срочно нужны были противотанковые орудия. Ну, а 45-ка – она  точнее винтовки. Очень точно бьет.

Потом начали эвакуировать раненых солдат. В наших тяжёлых самоходках экипажи состояли из пяти человек, поэтому нам под непрерывным пулемётным огнем на нейтральной полосе пришлось вытаскивать в безопасное место пятнадцать наших раненых товарищей. Недалеко находился небольшой овражек, туда мы и стаскали. Потом вспомнили про Ушпика и решили тоже вытащить его тело с нейтралки. Подползли к нему, но когда старший лейтенант забирал у него документы, то ухом прислонился к груди, а он, оказывается, живой...

После окончательного разгрома Корcунь-Шевченковской окруженной группировки, мой экипаж расформировали, его заменили молодыми, чуть старше меня, ребятами. И снова пришлось "притираться": механик-водитель - горячий грузин, наводчик - украинец, заряжающий - тоже украинец. "Сколачивание" экипажа начали с пения украинских песен. Как же мои "хохлы" красиво пели украинские народные песни! А я знал все песни гражданской войны, из кинофильмов и революционные, а грузин здорово плясал, так, что на привалах около нашей самоходки "дым стоял коромыслом"!