Рассадников Михаил Иванович

Родился 21 ноября 1924 года в селе Канонипольск Зилаирского района Башкирской ССР. До войны окончил 7 классов школы, затем работал счетоводом в конторе. В июне 1942 года был призван в ряды Красной Армии. В течение трех-четырех месяцев проходил обучение в Краснохолмском военно-пехотном училище (не закончил). Затем в составе 362-го артиллерийского полка 106-й Забайкальской стрелковой дивизии 27-го гвардейского стрелкового корпуса принимал участие в боях на Брянском и Центральном фронтах в должности наводчика и командира отделения боепитания. Был ранен. После излечения в госпитале в течение двух месяцев проходил службу в составе 34-го учебного танкового полка. Затем получил назначение в 1814-й самоходно-артиллерийский полк (САП) 3-го гвардейского Гродненского кавалерийского корпуса на должность наводчика самоходно-артиллерийской установки СУ-76. 26 февраля 1945 года был второй раз ранен. После этого находился в госпитале на излечении по ранению. Демобилизовался в сентябре 1945 года. Был награжден орденами Славы 3-й степени и Отечественной войны 2-й степени, медалями «За отвагу», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг». После войны окончил Московский институт цветных металлов и золота (спецфак), затем работал по специальности в Средней Азии, прошел путь от горного мастера до начальника рудника. Находился в командировке в Восточной Германии на урановых разработках. С 1983 года живет в городе Кохтла-Ярве (Эстония).

М.Р. Во время войны сперва я был в артиллерии: на 76-миллиметровой пушке воевали мы в начале. Но это так у меня было до первого ранения. А потом, после госпиталя, меня забрали в 34-й учебный танковый полк. Там нас помуштровали два месяца. Такая муштровка была, что ой как всё было. Экипажи создали там, после чего повезли нас, значит, дальше. Ехали мы таким составом - командир машины, наводчик, заряжающий и механик-водитель. И поехали мы в теперешний Нижний Новгород (тогда — город Горький) получать танки. Когда приехали туда, то оказалось, что там с другого учебного танкового полка приехали и так как они первыми приехали, то они наши танки забрали. Их посадили на танки, а нас, экипажи, посадили на СУ-76. Это самоходная установка такая была, которая на базе танка была создана. Все, нас посадили на СУ-76, и мы на фронт поехали. И так я самоходчиком и воевал до тех пор, пока не был ранен.

И.В. Об этом, Михаил Иванович, я думаю, мы еще поговорим. А для начала мне хотелось бы расспросить вас о вашей довоенной жизни. Откуда вы сами родом?

М.Р. А родом я с Урала, из Башкирии. Родился я там, вырос там. Дожил я до 17 с половиной лет, после чего меня в армию забрали. Я родился 21 ноября 1924 года, а в июле 1942-го года я добровольцем ушел на фронт.

И.В. Вы в сельской местности жили?

М.Р. Да, я в сельской местности жил.

И.В. Семья какая была у вас?

М.Р. Семья какая была? Значит, был отец, была мать... А сколько нас у них было детей? Значит, была у нас Клавдия, была Антонида, была Вера, был брат еще Виктор и я. Вот пять человек нас было детей. Раньше, когда мы жили, вот, например, мой возраст, в семьях всегда было четыре-пять детей. Большие семьи были. Это сейчас такого нету. А раньше семьи были большие и народу было много. Хозяйство наше небольшое было — среднее. Ну были у нас корова, овечки, куры. Ну и там, бывало, разводили гусей. Вот и все. А так редко у кого было две коровы в то время. Все же народ жил в то время бедновато. У нас, честно говоря, все так жили. Правда, мы где жили, там в 1934-й и в 1935-й год был страшный голод. На Украине был голод и у нас, на Урале, тоже был голод.

И.В. Чем вы спасались во время того голода?

М.Р. Спасались мы от голода весной. Все, что было в лесу: все эти коренья, все это, что там было, мы все проедали. Всё — буквально. Весь скот поели. Все это, конечно, было. Это был ужас один. Я помню, как это было в 1933-1934 годах. Но я маленький был тогда — 10 лет мне было тогда всего. Мы, маленькие, в то время на печке отсиживались. Тяжелые были эти годы, даже очень. А вот после 1934 года стало жить лучше. И до 1940-го вот так примерно это продолжалось. Тогда поднялось хозяйство, жизнь началась — просто, можно сказать, бурная жизнь такая началась. И тут вдруг в 1941-м году началась война.

И.В. Скажите, а вы помните, как проходила коллективизация?

М.Р. Коллективизацию я, конечно, помню. Но, честно говоря, я жил не в колхозе, а был у нас совхоз такой. Наш совхоз выращивал коней для армии. И занимались у нас там растениеводством: вот сажали овес, пшеницу, рожь. Вот это всё сажали. А в отношении механизации если говорить, то получили мы трактора «Фордзоны» из Америки. Своих ничего не было. Пахали-то мы только сохой или на лошадях, или на коровах — землю-то только так и обрабатывали. И вот впервые получили американские эти «Фордзоны», - тракторишки, значит, такие. И получили плуги, уже металлические. А в России то ни хрена ничего этого не было. Но это, правда, уже потом всё появилось.

И.В. А как народ вообще относился к колхозам?

М.Р. А ничего так относился. Работали все у нас дружно. Тогда, знаешь, народ как-то дружнее был. Дружный народ, в общем, был! Как-то все вот эти тягости, в том числе и бедноту эту, люди переживали дружно и друг другу помогали. Вот, например, чтобы, скажем, вспахать огород кому-то, в этом проблем не было. Вот одинокие там, скажем, люди были. Пожалуйста, им всегда вспашут огород. Вот это, значит, была в то время такая помощь людям: вот взаимопомощь как бы такая. Народ был в то время не то что сейчас. Вот я откровенно скажу. Что вы! Народ раньше был милосерднее. Причем, что хочу сказать, вот пьянство если в деревне и было, то таких пьяниц всего в деревне было один-два. Понимаешь? Один-два - на всю деревню. А сейчас сплошное пьянство в деревне творится. Вот ведь что сейчас происходит. Вот по этому можно и судить о сегодняшнем времени. А тогда народ был трудолюбивый. Наш народ русский - очень трудолюбивый, талантливый. А вот все мы жили плохо.

И.В. Во время голода много умирало?

М.Р. Да, было такое. Но у нас в деревне таких случаев не так много было. Мы все же в лесу жили и нас этот лес спасал. Была и дичь, и вот эти растения, коренья разные, которые мы ели. Соронки ели. Но соронки бывают двух видов. Есть такие были коренья. А есть растения, которые такие белые и чем-то на лук похожие. Вот этими соронками мы питались (смеется). Много чего было в то время.

И.В. До войны вы работали?

М.Р. До войны? Да, я работал. Я закончил семь классов и работал после этого счетоводом. Знаешь, отец у меня работал этим бухгалтером в конторе. И он меня взял в ученики к себе. И так я с 15 лет начал работать. Я учился хорошо. Считать умел хорошо. И вот он меня он поэтому, значит, и взял счетоводом. Это раньше была профессия такая — счетоводы. Я был счетоводом, потому что на счетах работал. Костяшки там всякие, знаешь, перебирал. Вот я там работал, а ушел на фронт уже парнем.

И.В. Скажите, войну кто-то ожидал или это было неожиданным?

М.Р. Неожиданно война к нам пришла. Ничего такого не было, чтобы ее кто-то ждал.

И.В. Но усиленную подготовку перед войной вы же проходили?

М.Р. Вот это — да. ОСОАВИАХИМ был такой у нас. Мы занимались лыжами, походами. Но этим занимались все: и молодежь, и взрослые. И занимались мы еще и тем, что изучали газы, от которых дурит и всё такое. Мы знали это все. Вот эта такая была наша подготовка. А то, что война когда будет или не будет, этого мы не знали. А подготовка вся была. Мы на лыжах ходили. Что ты? Мы тогда спортом занимались усиленно. Волейбол - летом, лыжи - зимой. Соревнования разные проводили вот эти у нас в то время. И причем со взрослыми — не только с молодежью.

И.В. А такого не было у вас, чтобы в деревне до войны раскулачили кого-то?

М.Р. Ой, этого я вот сейчас уже и не помню. По-моему, у нас не было таких.

И.В. А как вы о начале войны узнали?

М.Р. Ой, раньше же везде были эти тарелки, по которым слушали сообщения. Рупоры вот эти, значит. Радио не было ни у кого. Мало, очень редко у кого радио было. Это, может, в городе такое у кого было. А в деревнях этого не было радио. Ни радио, ни телевидения до войны у нас не было. А были вот эти тарелки. А тарелки передавали концерты, песни. И все эти сообщения. Все только шло через тарелку.

И.В. То есть, и по тарелке вы и узнали, что война началась?

М.Р. Да, сразу. И потом уже, когда война шли и когда что решалось там на фронтах, все люди бежали к этой тарелке и узнавали, что там происходит.

И.В. Тогда, в самом начале войны, много ли мужчин было мобилизовано у вас в армию?

М.Р. Много. Там у нас подряд мобилизовывали всех в деревне. Там и не осматривали по-настоящему никого. Чего там осматривать? Так чисто по внешнему виду определяли. Ну и спрашивали так, значит: «Здоров?» «Здоров». Да и потом: медицина-то раньше какая была в госпиталях? Валерьянка да стрептоцид. Больше никаких этих-то препаратов не было, как сейчас. Лечились травами.

И.В. Много ли вернулось с войны из тех самых призванных?

М.Р. Вот что характерно, мой 1924-й год — он попал на Сталинградское направление. Сталинград, потом - Курская дуга, Днепр, - это было вот три основных сражения, в которых он участвовал. Сталинград надломил хребет немецкой армии, а Курская дуга окончательно сломала этот хребет немцам. И отсюда начала наша армия наступление уже. То есть, стала уже не отступать, а вести наступление. Начали, короче говоря, мы бить немца. И с 1924 года выжил один из десяти. Вот я прожил без года девяносто. Я ни одного не встретил своего годка с 1924-го. А что характерно? Нас четверо ушло в деревне с 1924-го года, четыре друга. И все четыре мы вернулись. Израненные, но все четыре вернулись. Правда, трое из них ушли из жизни, а я один на сегодня остался.

И.В. Вы до призыва в армию продолжали работать в деревне?

М.Р. Да, я продолжал работать в деревне счетоводом. А потом ушел в армию. Из армии когда после войны вернулся, с фронта, я опять поступил работать, потом закончил вечернюю школу, десятилетку, после - поступил в институт, закончил его и стал горным инженером.

И.В. Когда началась война, как-то положение изменилось? Работа продолжалась без изменений или все же что-то такое поменялось? Какие были вообще настроения в то время среди народа?

М.Р. Когда началась война, народ работал с энтузиазмом. Лозунги были такие: «Все для фронта!» Все отдавалось для фронта. Народ работал. Но работали же и дети: 14-15-летние ребятишки у станков стояли и работали. Что ты, тогда народ был трудолюбивый. С энтузиазмом работали все. Считали, что все для фронта нужно делать и не жалели ничего.

И.В. А то, что наши войска отступали, как вы это воспринимали? Вести доходили ведь какие-то до вас?

М.Р. Ну конечно, тяжело к этому относились. Это же 1941-й год все же был. Отступление это, когда отступала наша армия, переносили тяжело. А в 1942-м то году мы уже начали бить его. А так очень тяжело к этому относились. Народ унылый всё ходил. И разговоры такие ходили: то там сдали, то там, то один город сдали, то потом другой. Конечно, народ воспринимал это всё очень тяжело.

И.В. А призвали вас в армию когда именно? В каком месяце?

М.Р. Это было в середине июня 1942-го. А родился я 21-го ноября 1924-го.

И.В. И направили вас куда сначала?

М.Р. Сначала, как только нас в армию призвали, направили в военно-пехотное училище. Значит, там нас здорово помуштровали. И вдруг ночью — подъем. В общем, не дали закончить нам этого училище, а погрузили и повезли. Часть из нас разделили и отправили на сталинградское направление, часть — на этот Брянский фронт. Я попал на Брянский фронт. Потом — на Курскую дугу, на Днепр, - я был участником этих событий.

И.В. А как долго учились вы в этом училище?

М.Р. Три или четыре месяца.

И.В. Вообще что представлял из себя процесс обучения в училище тогда?

М.Р. В основном это была боевая подготовка. Муштровали нас, значит, с утра до вечера. Гоняли так, что это был ужас один. Питание было - девятая норма, питание было, можно сказать, нормальное. Муштровка была такая, что все делалось по-суворовски: тяжело в учебе — легко в бою. И стрельба, и тактика у нас были, и по пластунски 100 метров как прикажут во всем обмундировании ползти, и ты ползешь. Что и говорить, гоняли нас здорово.

И.В. Среди вас были уже фронтовики?

М.Р. Нет, не было. Всё молодежь была. И все — с одного года. А как же делалось это всё? Вот призвали молодежь и всех в это училище направили, и все — одного года рождения. Один год, в общем, у нас был. Подучили нас какое-то время и отправили на фронт.

И.В. А среди преподавателей фронтовики были?

М.Р. Были старые, еще царской офицерской закалки преподаватели. Такие офицеры это были отличные. С выправкой. Специалисты они были такие.

И.В. Как вы считаете: учеба в училище впоследствии помогла вам на фронте каким-то образом?

М.Р. Безусловно, безусловно. Это же навыки там мы получали. Вот у меня был такой, значит, уже потом, непосредственно на фронте, случай. Короче говоря, тогда в атаку мы ходили. Значит, получилось так, что мы форсировали Десну. И вот, когда наша пехота уже пересекла ее, переправилась, значит, через речку, тогда мы свои пушки подтащили. И как «Юнкерсы» налетели на нас. А пушки мы тащили на этих на трех парах. Три пары лошадей, в общем, у нас для этого было. Как он начал нас бомбить. Это был ужас один. Мы-то, все люди, разбежались, а лошади-то остались. Немцы перебили их. Нам пушки тащить не на чем уже после этого было. И вот мы, значит, решили посмотреть, надеясь, что где-то, может, немцы оставили что-нибудь. Хотели найти что-то для того, чтобы тащить пушки-то. У нас по одной, по две пары остались всего лошадей. Но не нашли. Вдруг идет комиссар, значит, и говорит: «Ооо, ребята». А мы со старшим лейтенантом, начальником этого штаба дивизиона ходили смотреть: лошадей-то этих хотели найти. А тут, значит, комиссар идет, и у него - человек шесть или семь солдат. Он и говорит: «У, Султаев, давай-ка примыкай. Справа действует батальон из 17 человек. И мы сейчас отсюда». А немцы бежали, отступали с той стороны. Он говорит: «Ой, сейчас мы на немцев наперерез пойдем». Мы выстроились в строй и начали идти — короче говоря, в атаку пошли. И пошли когда в атаку, вот что произошло. Я к чему клоню-то? Я шел второй от цепи в атаку. Немец не успел убежать из окопов, вскочил, выстрелил из винтовки в правового и ранил парнишку. Я, значит, кричу за ним: «Хальт! Хальт» Это значит, что стой, и, - на него. Он разворачивается на меня и — винтовкой. Я на него — с автомата. Я нажимаю на автомат — у меня не стреляет. Нажимает он на автомат — и у него не стреляет. Я начал перезаряжать. И вот, понимаешь, обучение как мне тогда пригодилось. Ведь нас как обучали? Я знал этот автомат. У него диск — 72 патрона. У него бывало, например, так. Его когда почистишь, снимешь, а потом как одевать начинаешь его в ствол, ищешь как-то, но не попадаешь — тяжело было в этом отношении. А я на колено встал, вытащил, стукнул, потом раз — и с одного раза. Тот на меня и я на него. Я первый его скосил. Вот к чему привела учеба в училище. Нас заставляли диск автомата вот так втыкать. Вот какие науки давали нам в училище.

И.В. А как училище ваше называлось?

М.Р. Краснохолмское военно-пехотное училище, это — в Оренбургской области.

И.В. После училища вы попали на фронт. Расскажите, как это было.

М.Р. Где-то три или четыре месяца я был в училище, а потом на фронт попал. И так с того времени и начал воевать

И.В. В какую часть вас направили?

М.Р. В 362-й артиллерийский полк. Он был придан 106-й Забайкальской стрелковой дивизии. А эта 106-я Забайкальская стрелковая дивизия входила в 27-й гвардейский корпус. Этот наш, значит, был корпус. Есть мемориал на том самом месте, где танковые сражения на Курской дуге были. Знаешь такое? Есть такой, в общем, мемориал там. И там, на этом мемориале, наш корпус тоже выбит. Там так и написано: 27-й гвардейский корпус. Так что мы участники этой битвы на Курской дуге.

И.В. Расскажите о том, как проходили ваши первые бои.

М.Р. Первые бои были на Брянском фронте. Это там, где Тула, Брянск, - это вот все в этих места шли у нас бои. Он уже подходил к Москве — немец-то, в 1941-м году. Там была как раз оборона.

И.В. Помните первый бой ваш?

М.Р. Сейчас уже смутно, но помню. Все это на моих глазах было. Вот я рассказывал, как бомбили-то нас. Вот до этой бомбежки, до первого ранения, я был оглушен тогда, и тоже, кстати, - этой бомбежкой. И я где-то недели две оглушен так был. Я в медсанбат не пошел. Бомба рядом упала: разорвалась в медсанбате. А лошадей-то у нас перебило тогда. Я на бугор побежал. И недалеко от меня бомба упала. И меня оглушило, и вот этот период, вот от начала войны, я немножко забываю. Вот я четко помню то, что было после этого: ну после взрыва и ранения что было. А вот до этого взрыва у меня провал.

И.В. А что было после взрыва?

М.Р. А после взрыва, уже после госпиталя, попал я уже на эту самую самоходку.

И.В. Расскажите о том, как вас ранило.

М.Р. Когда нас, я говорил, тогда разбомбили, лошадей то у нас не стало. У нас их, значит, мало стало. После этого нас, значит, сняли с передовой. С передовой нас сняли и стали пополнять. И дали нам машины американские «Доджи». У них было три вида машин: «Виллис», «Додж» и «Студабекер». Этими машинами они нас, короче говоря, снабжали. И вот этот средний «Додж» был у нас: мы вместо лошадей стали таскать пушки на этой технике. Она тащила пушку и весь расчет на нее садился. Эта машина «Додж» называлась. Отличные это были машины. Да и «Студабекеры» были тоже хорошие. У нас-то что до этого было? Только полуторка или трехтонка всего лишь. И опять нас после этого направили на передовую. Значит, мы наступали так: впереди было болото, там - лес, здесь — поляна, и здесь — лес. Значит, мы были левые. Справа от нас были части наши. И вот немец как даванул, так они и отступили. Наш правый фланг тоже отступил. А мы были здесь, сзади нас — болото. Здесь — лес. Нас немцы отрезали. Мы оказались в полукольце. Это было после обеда. К вечеру немцы рупор установили и кричали в рупор: «Русь, Иван, сдавайся! Вы окружении. Сзади вас болото, вы не выйдете. Сдавайтесь!» и вот мы всю ночь, наш дивизион, а это — четыре пушки, и пехота, там находились... Потом вечер подошел. Машины «Доджи» мы, значит, угнали в лес. А пушки ведь нельзя было оставлять, это же техника была все-таки. Значит, всю ночь мы там были. А там впереди деревушка была слева. Всю ночь мы пилили лес, бревна, вот такие кругляки, и тащили их на себе по шесть, по восемь человек и устраивали гладь. Вот так бревна ложили (показывает) и поперек по этим болотам, чтоб на них можно было вытащить пушки. Сами-то мы могли по болоту как-то пробраться. И вот мы за ночь выстроили эту дорожку, на себе вытащили пушки и все прочее. И что? А технику-то мы оставили в лесу. Потом нас собирают: разведчиков, 15 человек, и нас, артиллеристов, молодых ребят. Значит, задача была поставлена такая: пройти через линию по лесу. А здесь оборону уже немцы заняли же! Нам надо было выяснить, что с техникой, с «Доджем». Но мы их, эти машины, закрыли хворостом, который рубили, когда деревья таскали. Хворост на них, в общем, все ложили. Также нам была поставлена задача выйти в тыл к немцам, а нас все-таки было тридцать человек, там взять «языка» и после этого через линию фронта пройти прямо. В общем, мы должны были и немецкую линию, и нашу пройти: выйти к своим. Все, вышли мы, технику проверили, она оказалась на месте, взяли мы языка. Немцы всполошились, уже узнали, что разведчики это. Все, и завязался бой. Нас отобрали восемь человек и поставили в заград: мы должны были затормозить немцев, чтобы основная группа перешла в линию. И вот здесь меня ранило в плечо. Меня ребята вывели. Вот это было у меня первое ранение. Ранило пулей. Из автомата. Это считалось легкое ранение. Второе ранение было у меня тяжелое, когда я уже на самоходке воевал.

И.В. Расскажите о боях на Курской дуге. Чем они запомнились?

М.Р. Там танковый бой один мне особенно запомнился. Это был, конечно, ужас. Знаете, мы не на самых окопах находились тогда, а сзади же все были. Наши пушки сзади же были. Это когда на танке, на самоходке я воевал, то там мы на прямую наводку ставились. Мы стояли, в общем, на прямой наводке за окопами. Это по танкам уже, значит, надо было нам стрелять. А бои шли танковые в то время: наши шли и они тоже. Вот там состоялся этот танковый бой. В основном там танковый этот бой и был. Там что было? 1200 танков с обоих сторон было. Под Прохоровкой это дело было. Нам, правда, тогда не пришлось в лобовую стрелять в эти танки немецкие, потому что наши были впереди, где-то километра за два от траншей. И там на поле они уже были. Но когда уже кончился этот бой и мы пошли дальше, мы проезжали это поле. Это же ужас что там мы увидели! Искореженные эти танки, на них - танкисты вот так лежат. Как он выскакивал и не мог выскочить, так и падал обгоревшим. Короче говоря, кругом были эти обгоревшие танкисты. И наши тридцатьчетверки, и немецкие «Пантеры» там валялись... Ужас что там тогда творилось!!! Ну представляешь? 1200 танков там участвовало в сражении.

И.В. Кстати, когда вы были в артиллерии, кем вы были по должности?

М.Р. Я был наводчиком на пушке.

И.В. По каким целям вы стреляли больше всего?

М.Р. В основном стреляли мы, значит, так. Ну вот командир дивизиона, скажем, находится на пункте, на КП, это - командный пункт. А этот КП впереди же выдвигается. А пушки-то от линии обороны этих окопов солдатских сзади же находятся. И вот команду он, значит, нам передает оттуда, этот командир дивизиона, а здесь ее повторяет тебе уже командир расчета. И ты после этого наводишь и стреляешь по немцам. А все равно не видишь цель то. Я не вижу цель как наводчик. Цель видит командир, который сидит на пункте КП, который уже ближе к окопам находится. Он дает цель. А когда, скажем, мы находимся уже на обороне, то ставится пушка прямо здесь, на линии фронта, на прямую наводку по танкам.

И.В. По танкам вы стреляли?

М.Р. Да. Стрелял издалека, но танка ни одного не подбил — не пришлось мне этого делать.

И.В. Бывало такое, что немцы накрывали вас?

М.Р. Ой, этого сколько хочешь было. Особенно они из этих реактивных били по нам. У нас-то были «Катюши», мы из «Катюш» лупили по ним, а у них тоже были ихние какие-то установки. Как назывались у них реактивные эти установки, я сейчас уже даже и не помню. Здоровые пушки у них такие, значит, были. Но это было в начале. А потом у нас уже техника лучше стала. У нас появились и «Катюши», и «Ванюши», и тридцатьетверки, и иэски, то есть, танки «Иосиф Сталин», и автоматы у нас уже стали. Все появилось. Мы уже их были...Нам не хватило года полтора, чтобы подготовиться к войне. И тогда 1941-го года бы не было вообще. Мы бы их на границе в Бресте бы встретили и долбанули бы по ним. А так не хватило нам этого года, чтобы подготовиться к войне и технику подготовить. И самолеты были фанерные у нас, когда они на нас напали, — не было металлических. Поэтому они нас и долбали в 1941-м году. А вот за этот год подготовили технику. У нас и истребители появились, и «ильюшины» появились. А ведь когда в начале воевали, ой как тяжело приходилось. Вот этот 1942-й год — он тоже был тяжелый. Ведь что нам приходилось видеть? Вот, скажем, наша «тройка» идет в небе, а он — один. Завязался у них бой. Ты знаешь, как больно было на это смотреть? Один троих сбивал и потом еще возвращался, то по передовой нашей вот так крыльями махал. Радуется: мол, я ваших троих завалил. Ты знаешь, как обидно было на это смотреть?! А потом, в конце 1942-го, уже появились наши самолеты. Мы начали давать им.

И.В. Было ли такое, что не хватало боеприпасов?

М.Р. Это бывало. Экономили.

И.В. Орудия как-то вы маскировали на позициях?

М.Р. Нет. Если только такая местность, скажем, была без леса, ставили только такие сетки. Вот накрывались орудия сетками. А сетка разрисована была под листья: чтоб как будто это был лес.

И.В. Было ли такое, что по своим по ошибке попадали?

М.Р. Бывало. Еще бы! На войне как на войне.

И.В. Вы помните какие-то конкретные эпизоды?

М.Р. Нет, я не помню уже сейчас.

И.В. Но это было, наверное, из-за того, что давали координаты неверные?

М.Р. Ну да: координаты неправильные давали, вот из-за этого.

И.В. Какими были потери у вас в артиллерии?

М.Р. Ну незначительные такие потери у нас были в артиллерии. Это не сравнимо с пехотой. А вот на самоходках когда я уже потом воевал, там очень большие потери были. Вот так каждый бой было: уходят самоходки — кто-то не возвращается обратно. Вот первый бой на самоходке был у меня страшный. Ну я еще не был в бою-то до этого. Получилось так, что посадили нас на самоходки, и мы, значит, в бой пошли. И в первый бой пошли в атаку. У нас сажали на самоходку обычно шесть, восемь, бывало, правда, и до десяти, но — редко, этих десантников. Прямо, значит, на машину садились они. И вот пошли так мы в бой. А там попался нам такой бугор — местность неровная была. И только мы вышли на этот бугор, как открыли по нам огонь. Мы вдруг раз, и видим: левая машина загорелась. Сразу команду дают по рации: «Назад!» И отошли. Все. Когда второй раз мы пошли уже, это был уже наш фланг, мы отступили. А правый фланг ушел и всё пробил. А здесь уже немцы стали убегать, отступать. И мы пошли второй раз. Остановились на этом бугре, чтобы посмотреть эту машину нашу. Самоходка так и разлетелась: одни человеческие фрагменты остались. И вот так в каждом бою по одной самоходке мы теряли. Очень много погибло людей в самоходках у нас. Просто нехорошо об этом говорить. Мы в душе среди себя, ребята, называли это так: гроб со смыком.

И.В. А как вообще вы попали в самоходчики?

М.Р. А вот после первого ранения, когда я в госпитале сколько-то пролежал, туда и поал. Помню, лежим мы в госпитале, а вокруг нас ходят эти вербовщики. Ну ходят и ребят смотрят молодых, как там они. И вот молодежь он, этот вербовщик, набирал. Подходит и спрашивает: «В танковую школу пойдешь?» Ты говоришь: «Ну пойду». После этого записывает он тебя. Так записали меня в танковую школу. И попал я в 34-й учебный танковый полк. Я там два месяца был, нас сформировали, мы получили самоходки в Нижнем Новгороде, и всё, после этого на фронт попали.

И.В. А какие самоходки были у вас? СУ-76?

М.Р. Да, СУ-76. Но были и 85-ки, и танки иэски были. И тяжелый танк был.

И.В. Как назывался полк, в который вы попали?

М.Р. Полк назывался СУ-76 18-14. Кстати говоря, придан был наш полк 3-му гвардейскому кавалерийскому корпусу. Это уже после первого ранения я попал в эту часть.

И.В. Где проходил ваш путь как самоходчика:?

М.Р. Ну путь мой проходил начиная от Польши и Восточной Пруссии. Ну а так что сказать? Наш путь проходил в составе 1-го Белорусского фронта. Командующим фронтом Жуков был. Но я, правда, не дошел до Берлина. До Одера, например, дошел. Значит, вот наш 1-й Белорусский фронт все шел. На Берлин, значит, мы шли. До Одера мы дошли и наш фронт быстро продвинулся вперед. Справа уже были наш 1-й Белорусский и 3-й Белорусский фронты. А Прибалтийские фронты уже были с Прибалтики сняты. И вот все, кто были в Прибалтике, немцев сколько, значит, там было, все они пароходами ушли в Германию в Померанию. Это — севернее Берлина. И вот там собралась крупная такая группировка немцев. А наш фронт, 1-й Белорусский, уже до Одера дошел. И здесь, в Померании, завязались страшнейшие бои. Значит, грозила опасность, что немцы отрежут наши тылы, а значит - 1-й Белорусский фронт, мы то есть, можем попасть в кольцо. Тогда и наш корпус, вот 3-й гвардейский, и 3-й Тацинский механизированный корпус, кинулись сюда на север, на эту померанскую группировку, чтобы отрезать этих немцев. Вот попал я туда. Там я и ранен был. Так что я немножко не дошел до Берлина-то.

И.В. А как вас ранило тогда, во второй раз?

М.Р. Значит, второй раз меня ранило 26-го февраля уже 1945 года. Оставалось совсем чуть чуть до этого до Берлина дойти. А вот, значит, было-то это как? Вот немцы в 1941-м году почему быстро прошли-то в наступление? У н их была тактика своя. Они брали главную дорогу, шли, потом окружали наши войска, наши попадали в кольцо, в это полуокружение, и там тогда, значит, забирали их. И попало наших сколько в плен тогда! В то время это, конечно, ужас был самый настоящий. Так вот, в 1944-м мы переняли эту тактику у немцев. Значит, что мы им делали? На самоходки, на танки сажали десант человек по шесть, по восемь человек. Нам делали наши войска у них брешь и мы входили в эту брешь. Но не на главных дорогах, а на проселочных на таких. И мы выходили на главные дороги и обрезали их у этих немцев. Короче говоря, создавали мы в тылу панику им, и, значит, тогда наши наступали уже. В общем, мы по тылам ходили у немцев. И вот в одном из боев, когда меня второй раз ранило, нам сделали брешь и мы в нее вышли. Нас было четыре самоходки и человек 30 или около 40 десантников этих. По лесу вышли мы на главную дорогу, где, значит, были немцы. Как раз мы на бугорке были, на возвышенности. У немцев после этого тылы начали отступать. И мы, значит, начали перерезать эту у них магистраль. Завязался бой. Шла колонна. Мы как из четырех машин обрушили шквал на них, так ту колонну и разбили. Ну и оседлали, естественно, дорогу. Там два дома было. По две машины мы поставили на каждый дом и встали. А впереди был населенный пункт. Там — немцы были. Завязался, короче говоря, у нас с ними бой. Я, значит, увидел первую пушку. Я ее доставал. А у самоходки, знаешь, не то что танка. У танка орудие крутится — башня эта. А у самоходки всё открытое. И ствол только в определенном направлении ходит, этот сектор. Для того, чтобы попасть нам в цель, я ее не доставал. Я даю команду механику: «Тридцать лево!» Тогда он поворачивает машину и я цель достаю. И я, значит, первую машину уничтожил, а другую не достал. Я крикнул команду механику. Пока он переводил машину, этот пушкарь меня опередил. Но он, наверное, с перепугу в самоходку мою не попал. А мы стояли под деревом около дома. Он врезал в дерево. Если бы он попал бы в самоходку, то меня не было бы в живых. Короче, попал он в это дерево. Снаряд взорвался, и осколок от него, значит, перебил мне ключицу и еще один осколок остался в груди. Вот так ранило меня. А сзади десантник около меня стоял. Молодой парнишка. Уже в 1945-м то был, знаешь, и 1927-й год в пехоте. В общем, молоденькие все такие были. Так ему ногу обрезало осколком. Получается так, что я под этим взрывом был и мне всего осколок попал, а он сзади машины стоял и ему, значит, ногу оторвало. Потом, значит, нас на броню самоходки положили, чтобы в тыл вывозить. Машину-то оттащил механик-водитель сразу за дом. И нас вытащили и на броню положили. Его, этого молодого парня, и меня. Вдруг этот парень кричит: «Вы ногу мне положите, мне врачи пришьют ее». Это я помню только. И все, после этого я напрочь отключился. И я очутился только на операционном столе в госпитале. И для меня закончилась война 26-го февраля 1945 года. Я немножко не дошел до конца войны и до Берлина. И пролежал я в госпитале сколько? Война кончилась. Потом началась война с Японией. А я все госпитале лежал. И в конце, где-то в сентябре это было, уже октябрь начался, я был демобилизован по ранению домой.

И.В. Вас, получается, инвалидом признали?

М.Р. Да. Записано так: ограниченно годен 2-й степени. А так бы я еще попал на Японскую войну.

И.В. Какие задачи в основном вы выполняли как самоходчик?

М.Р. Делали нам брешь и мы шли, и, значит, долбили там немцев. Обрезали магистрали, создавали панику у них в тылу. И наши части после этого шли — пехота шла, и уже все спокойно было.

И.В. Вот вы сказали, что когда у вас в самоходно-артиллерийском полку были большие потери. Скажите, а в основном из-за чего потери несли самоходчики?

М.Р. Где-то у меня книжка была про самоходчиков. Специально — про самоходчиков. Но потери из-за чего мы несли? Броня все же была слабая. Любой снаряд ее пробивал. Все так было от детонации. Там же было как? Вот там, где заряжающий, где наводчик, где пушка стоит, там же и командир машины сидит. А по стене, значит, этой самоходки снаряды стоят. Заряжающий берет и сует, а ты все время только наводишь на цель. Вот как! Под прицелом возишься. И вот чуть попадает снаряд, броня тонкая все же — и взрываются снаряды.

В основном люди гибнут вот в самоходках из-за этих самых снарядов. Вот попал, скажем, снаряд в танк. Так там если б детонации не произошло бы, то мы бы выскочили — вот эта тройка нас. Механик, конечно, не выскочил бы — механик бы погиб. А мы бы, тройка, выскочили, потому что сзади - дверка. Так дверку толкнул и вывалился бы. А вот там все портили эти взрывы снарядов от детонации — они взрывались. Самоходчики так гибли, что оставались от них одни фрагменты человеческих тел. И всё. Очень много гибло самоходчиков. А так такая же танкистская форма было на нас. Танкист - это тот же самоходчик. Только у того башня крутится и всё закрыто. А у нас на самоходке орудие открыто было. А так в основном все такое же было, как и у танкистов. Вот броня, я говорю, тонковатая была у наших самоходок, - потому и гибли.

И.В. По целям каким в основном вы били?

М.Р. По разным целям. Но мы как делали во время войны? Если оборону, к примеру, мы держали перед наступлением, то мы, значит, выкапывали траншею, по бокам землю сюда и вот сюда, и загоняли туда машину. Она у нас как бы внизу стояла. Только ствол было видно. А ее, конечно, уже не видно было. Траншея, в общем, это была просто для машины. Зимой мы тоже так же делали. И под низом, помню, мы еще разжигали костерчик, чтобы двигатель рабочий был и чтобы масло все время было жидкое: чтобы в любой момент ты мог самоходку завести. Каждый дежурил у самоходки. Командир машины, конечно, не дежурил, а мы, трое, дежурили. А спали прямо внутри нее. Бывает, скрючишься и спишь.

И.В. Поломки бывали у вас?

М.Р. Бывали. Но это редко. И я че-то не помню, чтобы у нас было это. Ну редко это бывало.

И.В. Какие качества наших самоходок вы могли бы отметить: положительные и отрицательные.

М.Р. Ну положительные качества какие были? Во-первых, маневренность. Она быстро ходила. Во-вторых, она могла по мелкому лесу пройти. Она маневренная была. Не то что, скажем, тяжелые эти танки. Лес она могла задавить определенной толщины. Крупнее она уже не осиливала. А так на мелкий лес она шла свободно. Она маневренная была. Она же ведь маленькая была. Танк — он же маленький, разворотливый, особенно — тридцатьчетверка. Ну она была чуть поменьше тридцатьчетверки.

Ну что еще вам рассказать? Что мне запомнилось больше всего? Запомнилось мне то, что, когда мы были самоходчиками, мы били хорошо их. У нас энтузиазм был. Ну мы ж молодые были. Ребята все, в общем, молодые были. Единственное плохо было, о чем я скажу, для меня вот, например. Я до 20 лет не курил и не выпивал. Ну мы вообще не выпивали. Мы ж раньше народ непьющий были. Я же рассказывал, что в деревне были всего один-два из пьяниц. А когда мы вошли в Германию, пошли вот эти сигары и вино. У нас механик-водитель специально был назначен поваром, снабженцем. Вот мы взяли немецкую какую-то деревню или город. Значит, меаник-водитель шел и чего-то там набирал. Продуктами уже своими мы не питались. Он шел, набирал продуктов и нам набирал. А на крыле машины стоял ящик. Вот там были у нас продукты: вино. И научился я вино пить. Вот чем мне эта война запомнилась.

И.В. Если выходили машины из строя, часто их заменяли?

М.Р. А это уже от техников зависело: сзади они, ремонтники, за нами шли. Это уж как получалось. Там по разному бывало. В зависимости от обстановки. Насколько они отставали, это только от этого зависело.

И.В. А вас награждали на фронте?

М.Р. У меня орден Отечественной войны 2-й степени, орден Славы, медаль «За отвагу».

И.В. Скажите, а за что вам орден Отечественной войны дали?

М.Р. А это мне дали вот за бои, про которые я вам рассказывал. Когда шли мы и где меня во второй раз ранило. Вот за этот бой мне дали награду.

И.В. А «Славу» 3-й степени?

М.Р. А «Славу» мне дали за случай, когда мы ходили в разведку. Когда мы в заграде были, чтобы группа наша отходила. Это я «Славу» за это получил.

И.В. А медалью «За отвагу» за что наградили?

М.Р. А «За отвагу» получил я вот за что. Значит, КПП находился в лесу, там, где-то впереди, а тут — поле. А здесь, за этим полем, наши пушки стояли. Командир сидел на КПП там в лесу. И вышла там вдруг у него из строя рация на КПП. А он же команды давать по рации на пушки. И вот посылали туда связного. Но он не дошел туда, значит. А это поле раза три, наверное, переходило из рук в руки. Там столько трупов было. А мне старший лейтенант, значит, командир штаба дивизиона тогда и говорит: «Вот тебе рация. Дуй на КПП. Передай рацию на КПП». И вот я, значит, побежал туда. А до меня связные, которые туда ходили, так там и погибали. И вот я когда выскочил на это поле, то вдруг увидал снаряд. Он загудел: бжжжж. Я упал. Упал, значит, а сам тем временем думаю: «Ну что?» Значит, я тогда опять вскакиваю, как вдруг вижу теперь уже три снаряда. Представляешь, на одного человека они залпом стреляют? И я вот так вот бежал до КПП: ложусь, полежу, потом, значит, вскакиваю и снова иду. Дважды они залпы давали по мне. Помню, упал первый раз я, значит, под кочку, а там - труп. А они на жаре все лежат и распухают. И все это поле было усыпано этими трупами. И вот так я выскочил и добрался до КПП к командиру дивизиона. И вот за это командир дивизиона мне дал медаль «За отвагу».

И.В. Вот вы были в Польше и Германии. Скажите, а как население к вам относилось? Вы встречали его?

М.Р. Что касается населения, то оно все бежало. Вот мы, помню, Бромберг взяли. Так это же пустой был город. Значит, когда вошли мы в этот Бромберг, а это, кстати говоря, он по-немецки так назывался, а по-польски он назывался как Быдгощ, после того, когда мы взяли там вокзал, мы вздохнули и после боев пошли по городу. Ну солдаты пошли гулять, смотреть, что это, значит, за город-то такой. Короче говоря, грабить пошли солдаты все. Была команда дана: «Значит, можете набирать всё, набирать может любой, и может сделать подарок — посылку домой». И вот мы пошли, значит, тоже посылку послать. Я за все за свое время одну посылку послал. А вот тыловики наши — они ж десятками посылали посылок домой. Ну и когда сказали, помню, нам, что мы можем сколько-то набрать, то мы пошли по городу. И вот представь себе: входим мы на вокзал, на привокзальную площадь. Там одни чемоданы и тряпки все эти валяются. Чемоданы эти уже были разрезаны. Значит, немцы перед тем, как взять этот город, все удрали. Мы их практически не видели. Все усыпано было этим ихним барахлом. Они не успели даже чемоданы забрать с собой. Вот зашли мы в квартиры, в дома. Как они обедали, так и стояла вся посуда ихняя. Там ложки и все это дело. Недоеденный суп. Практически мы их не видели. Я вот, например, не видел их.

И.В. Кормили вас как на фронте?

И.Р. А вот так по-разному нас кормили. Короче говоря, кормили по разному. Хочешь, я тебе один случай про это расскажу? Это я когда был еще наводчиком в артиллерии, с нами это произошло. Это было в 362-м артиллерийском полку. Мы стояли в Белоруссии в обороне. Это перед наступлением, как сейчас помню, было: еще оборону мы там держали. И вот там, где держали оборону, так у нас получилось, что в округе мы все съели. Представляешь? И больше ничего не было, а снабжение чего-то плохое было, и продуктов нам не подвезли. Старшина, значит, набирает команду из пяти или шести человек. Говорит нам: «Пошли, ребята. Вот там в селе что-то надо добыть нам». Кормить-то надо ведь было солдат! Ну мы и пошли. Смотрим: стоит избушка. Там — огонек. Ну решили мы зайти туда. Этот старшина говорит: «Ты, ты и ты... Туда-то идите». Представь себе, вот стоит эта избушка, а сзади там, значит, корова привязана у сарая. Значит, старшина нам и говорит: «Ты, ты и ты втроем берите корову и ведите». Они, значит, зашли туда. Я ребятам говорю: «Как хотите. Если вы хотите, то берите. А я то из деревни. А ребята эти городские. А я знаю, что такое корова в деревне». А в этой избе полно у этой женщины детей было. Дети там, короче говоря, в избушке в этой были. Я говорю ребятам: «Как вы хотите, а я пошел. Я не буду брать корову». И ушли втроем. Пришли, значит, и доложили, где наши пушки стоят. Старшина вышел. Видит, что корова на месте, что мы не взяли ее. Он пришел обратно сюда, в свою часть сюда, и, как нас встретил, так на нас и пошел: «Вы почему корову не привели?» И на меня, значит, идет. «Почему корову не привел?» А эти ребята на меня показывают: вот, мол, Мишка не захотел. Он на меня: «Ту-у! Три наряда вне очереди тебе». И вдруг идет комиссар наш. Комиссар спрашивает: «В чем дело? Что такое?» Старшина говорит: «Да вот... корову не взял». И рассказывает ему. Комиссар говорит: «Он правильно сделал». А я комиссару, значит, говорю: «Там дети. А я должен корову от детей нести. Ты что?» Комиссар говорит тогда этому старшине: «Отстань от него, правильно он сделал, что не взял корову от детей». Вот и такое бывало. Вот такое, значит, питание было у нас на территории. А когда уже мы в Германию вошли, то там мы уже пользовались продуктами немецкими. Как я рассказывал, механик-водитель у нас был этим снабженцем, это было его задачей что-то там набирать. Вот так было с питанием.

И.В. А 100 грамм выдавали вам?

М.Р. Вот говорят так: фронтовые сто грамм. Я провоевал столько времени! Я ни разу не видел этих боевых сто грамм. Я был сержантом. Значит, очевидно, этих боевые сто грамм выпивали офицеры. Они получали на личный состав их и все это дело пропивали. А ни нам, ни солдатам ни хрена ничего этого не оставалось. Я вот честно говорю: я сколько воевал, я не помню ни разу, чтоб 100 грамм нам давали, вот солдатам. Офицеры пьяные попадались. Значит, они получали, выходит, эти 100 грамм на свою часть и все это сами распивали.

И.В. А от Америки приходила помощь в виде тушенки?

М.Р. Да, приходила. С Америки, знаешь, такие банки трехкилограммовые или килограммовые к нам приходили. Так что свиная тушенка к нам шла. Вот нас американцы своей тушенкой и спасали. А вот вооружение тоже было американское. Были танки, например, американские. Но это, если честно говорить, негодное говно было. Говно это было, а не танки. Это были, ну как бы сказать, ну просто игрушки. Единственная хорошая техника, чем они нам помогли, так это то, что они нам машины поставляли. Ведь до этого у нас во время войны из машин что было? Всего лишь полуторка, газогенераторная, которая на дровах топилась, и трехтоннка? Вот такие у нас были машины, и - все. Трехтонку на колеса ставили цепи. Так вот, нас спасли американские студабекеры, джипы и виллисы. Вот этим нам американцы помогли, вот именно в этом помогли. А военная техника ихняя была говно. Наши тридцатьчетверки перебивали их.

И.В. Встречали на фронте кого-то из высшего командного состава?

М.Р. Наш стрелковый корпус был придан 63-й армии. Командующим этой армией был генерал Батов. И вот его, значит, я однажды видел. Помню, он ехал на белом коне, когда мы на том самом месте стояли в обороне. Это, по моему, на Брянском фронте было. Он со своей свитой на белом коне ехал — объезжал этот фронт. Вот я видел одного только его из высоких начальников.

И.В. А что вы можете сказать о ваших командирах во время войны. Насколько, как вам кажется, они грамотными были в военном отношении?

М.Р. Ну как сказать? Ребята были как ребята. Такие же, как и мы. Они же все с училищ были, одно из которых я не докончил. Такие же ребята, значит, они были. Вот, скажем, кадровики в училище — так те были офицеры, как говорят, еще старой закалки. Они еще с царской армии были. Вот начальником этого училища, где я несколько месяцев учился, был уже пожилой человек. Это был старой закалки офицер.

И.В. Каким было ваше отношение на фронте к замполитам?

М.Р. Да никакого. Он, политрук, нотации нам читал только да и все. Он как друг был. Спрашивал, как дома, как что, пишут ли письма, интересовался, пишешь ли ты письма, вот и всё.

И.В. Сейчас много говорят об особистах. Вы встречали их на фронте?

М.Р. Чепуха это все. Я не встречал их. И не помню даже. Не видел даже.

И.В. Страх испытывали на фронте?

М.Р. Ну кто его не испытывал? Перед боем, конечно, испытывали. Особенно перед боем, когда идти в атаку нужно было. Конечно, испытывали это дело. А потом, уже когда в бой идем, ты уже ничего не понимаешь. Ты попадаешь в какой-то экстаз и все. А так перед началом-то конечно бывает: у каждого ёкает все.

И.В. А за Сталина кричали во время атаки?

М.Р. Нет, я «За Сталина» не кричал. Я кричал: «За Родину!»

И.В. А были такие, которые кричали?

М.Р. Кричали, когда ходили в атаку. На танках писали «За Сталина, за Родину». Это было. А вот я почему-то не кричал этого.

И.В. А вообще к Сталину каким было отношение на фронте?

М.Р. Отношение к нему отличное было. Сталин — это было для нас всё. Вообще Сталина уважали в то время. Такой это человек был. Ну представьте себе. Сталин имел всего китель и галифе и одну звездочку, и все. А сейчас президент что имеет? И в городе Гори у него мать-старушка жила в избушке. И все. Вот, пожалуй, и всё, что было у Сталина. Вот за это его уважали. За то, что он бы честный человек.

И.В. Война, как вам кажется, на вас повлияла психологически?

М.Р. Да по-моему, нет. Вот только немножко с памятью до первого ранения у меня что-то стало: забыл я многое.

И.В. Война снилась вам после того, как закончилась?

М.Р. Нет.

И.В. Вшивость была на фронте?

М.Р. Нет, белье это меняли. Тогда в отношении этого было строго. С ходу белье сразу кидали куда-то там и новое выдавали. При первой возможности сразу купались мы. Так что этого не было.

И.В. Большие марши делали на ваших самоходках?

М.Р. Делали.

И.В. Как осуществлялась связь во время боя?

М.Р. По рации.

И.В. Каким составом ходили обычно на задания?

М.Р. В атаку шли четыре машины: наш дивизион. С пехотой вместе, значит, шли.

И.В. Женщины встречались вам на фронте?

М.Р. Ну там, на фронте, вообще-то много женщин было. Санитарки, врачи, много их было. В госпитале в основном женщины были. Я должен вот этим женщинам, этим медсестрам, такое у меня личное мнение, памятник поставить. Мы их не сестрами называли, а сестричками. Я же говорю, что из лекарств было валидол да стрептоцид. Всех вот этих скольких раненых спасли они. Это же ужас один. Это все вот этими вот женскими руками было сделано. Памятник им надо ставить.

И.В. Погибших самоходчиков как хоронили?

М.Р. Да мы никак не хоронили их. Там не было человека - там фрагменты одни оставались от человеческих тел. Их в братские могилы закапывали. За нами же шли эти самые похоронные команды. Специальный же был состав такой. Вот они, значит, шли и хоронили: пехоту и всех.

И.В. Личное оружие у вас было?

М.Р. Автомат ППШ. Я рассказывал, как поединок у меня был. Я стрелял тогда с автомата ППШ. Но кроме этого больше перестрелок у меня с немцами не было из личного оружия. А тогда это было, когда мы в атаку шли в наступление цепью.

И.В. А вот как складывались отношения у вас во время войны в экипаже?

М.Р. Отличные. Это у нас была дружба — самая настоящая дружба. Дружок у меня погиб с первой машины. В атаку вышли. И первый выстрел ему попался. Он крайний шел. В крайнего - сразу выстрел. Первый выстрел — и самоходка загорелась. Мы отступили. Звали его Сережка. Как его фамилия была, этого я уже и не помню сейчас.

И.В. Другие национальности воевали вместе с вами на фронте?

М.Р. Тогда ж мы не различали, кто ты по национальности: русский или украинец или татарин. Вот этого у нас не было раньше. Понимаешь? Мы даже и азиатов-то за своих тоже считали. Мы их отличали по лицу только, что они там черные были. Вот этого у нас не было, как сейчас вот. Это абсолютно же! И причем вы знаете, испокон веков у русских сложилось вот такое нежное и чуткое отношение вот к этим меньшинствам, к другим национальностям. И это, понимаешь, у русских. Вот такое вот отношение было. Это не то что сейчас, когда какая-то вражда идет. Этому на самом деле удивляешься просто.

И.В. После войны общались с кем-то из ваших однополчан?

М.Р. Нет, не встречал никого. Только вот тех, кто был из деревни моей и с кем мы уходили на войну, встречал. Но это с деревни каждый своих встречал.

И.В. Из семьи у вас воевал кто-то кроме вас?

М.Р. Отец воевал. Но он вернулся с войны живым и не раненным. На фронте он минометчиком был. Там, на фронте, он таскал эту плиту, как он потом рассказывал. А брат у меня маленький был и не воевал. А вот брат отца, у него один брат только и был, не вернулся с войны. На него, значит, пришла похоронка: без вести пропал. Он в 1941-м ушел. Окружили его, наверное или в болоте, или где. Это считалось, что без вести пропавший.

И.В. После войны как сложилась ваша жизнь?

М.Р. После войны я вернулся домой. Поступил работать и стал одновременно учиться в вечерней школе: надо было все-таки заканчивать десятилетку. До войны ведь я не закончил десятилетку: я закончил семилетку и после этого работал. И мне, значит, пришлось уже после войны, работая, заканчивать эту десятилетку. Закончил я ее на серебряную медаль. После этого поступил в Московский институт цветных металлов и золота, на спецфак. Спецфак готовил специалистов для атомной промышленности. Закончил я этот институт, получил специальность горного инженера, а специализация была у меня, значит, такая: разработка радиоактивных руд. И попал я, значит, в Среднюю Азию по распределению. Все вот эти урановые предприятия находились у нас в Советском Союзе в Средней Азии. Вот там я работал. Работать я начинал с горного мастера. Дошел до начальника рудника.

Потом я был направлен в командировку, в спецкомандировку, в Германию, на урановые разработки. Нам досталась Восточная Германия и все урановые месторождения. И вот мы эти урановые месторождения разрабатывали, рабочими были эти немцы, а все специалисты были инженерным персоналом с Советского Союза. Добывали руду и отправляли ее сюда, в Советский Союз. В частности, Силламяэ работал на немецкой руде, которую наши поставляли. Сейчас они работают на китайской руде. Вот я там проработал. И оттуда я уже ушел на пенсию. В Средней Азии я уже больше не мог жить — я уже пожилой был. Я уже не мог терпеть эту жару. Когда еще молодой был, это нормально всё переносилось. Как для россиянина. А вот тут я уже не мог там жить. Ну что было делать? А когда в Германии мы работали, некоторые ребята от нас устроились работать здесь, в Эстонии, в городе Силламяэ. Там тоже был наш почтовый ящик, как это тогда называлось предприятие (впоследствии — Сланцехимический завод). Они там квартиру кооперативную построили. Я тоже обратился туда. Ну мне сказали: «Опоздал!» Меня перевели сюда, в Кохтла-Ярве — в кооперативный дом тоже. И вот так я попал сюда. Но тому, что я сюда попал, вот что поспособствовало. У меня сын закончил тоже Московский институт, по профессии он — горный инженер. Они в Москве встретились с девушкой. Девушка оказалась с Таллина. С Таллина девушка, значит, перетащила его сюда. И нам ничего не оставалось делать, как на кооперативную квартиру переехать. Но я, кстати, здесь, уже будучи пенсионером, еще работал. Тут ПРП такое было — вот я механиком там был. Немного, правда, там подрабатывал. ПРП — это ленинградская такая организация была. Делали мы там всё для электрооборудования, для электричества. Вот мы там работали. Для подстанций, помню, разные детали делал. Короче говоря, я там механиком отработал. Но это недолго было. Я уже приехал сюда ведь в 1983 году. Так что уже 30 лет я здесь живу. Сначала я работал еще мастером, устроился на карьер, где песок добывают. Так что я здесь работал, подрабатывал еще, но — пенсионером. Кстати говоря, когда в Германии работал, получил немецкий «Орден Труда».