Партизаны

На седьмые сутки им все это изрядно надоело, и меня повезли на расстрел. Ко мне в кузов, словно мешки, еще забросили двух истерзанных до полусмерти незнакомых партизан.

Привезли нас с лес, на поляну, в болотистое место. Дорога только в одну сторону, и больше ничего нет, только конец поляны – мой конец! Сначала пришло отупение, и равнодушие… забрали первого. Залп. Что-то говорят мне. А, понятно – моя очередь…

Нас взяли в плотное кольцо. Бойцы смогли мелкими группами кое-где  прорваться к Брянску. А мирный лагерь оставили. Меня воткнули в кучу  гражданских к сестре Насти и матери. Сказали разведчики напоследок:  «Иди, сынок. Ты, быть может, еще поживешь. А нам предстоит с боями  прорываться». Мы остались на месте, и через какое-то время немцы  захватили лагерь. Всех погнали. Только стариков ото всех отделили и  угнали в неизвестном направлении. Оставили только тех, кто мог работать.

Нас и до этого регулярно агитировали ехать на работу в Германию, но  как-то раньше до нашей деревушки это толком и не доходило. А тут вдруг  по деревням пошли слухи, что немцы повсюду устраивают облавы и всех  мужчин поголовно, с 12 до 60 лет, угоняют в Германию. И тогда мы  впятером: Василь, я, Толя Руденко и еще два мужика: Петров Антон и Алеша  – казанский татарин, я даже не знаю, как он оказался в нашей деревушке,  решили уйти в лес на Гармыш. Пришли, а там с окрестных сел и деревень  столько народу собралось, что на ночь куста свободного было не найти.

Во время большого прочеса в январе 1944 года я был ранен осколком в  правую ногу и попал в плен. Прошел застенки концлагеря, располагавшегося  в Симферополе на территории совхоза «Красный», затем попал в лагерь для  военнопленных в г. Севастополе. Оттуда нас морем переправили в Румынию,  следующей страной нашего заключения стала Венгрия, затем был трудовой  лагерь близ австрийского населенного пункта Штрасхоф-ан-дер-Нордбан. Для  меня все эти страны запомнились только колючей проволокой и отдельными  жизненными эпизодами – как мы, заключенные, для которых голод стал  нормой жизни, подбирали хлебные крошки, упавшие на землю и ели вместе с  грязью, как меняли румынам через колючую проволоку свою гражданскую  одежду, чтобы не умереть с голоду.

Только устроились, как внезапно началась стрельба, видимо, это  партизаны во главе с Медведем прорывались, затем выстрелы становились  все тише и тише. Мы сидели в пещерке, и тут раздались крики немцев, мол,  вылезайте. Так мы попали в плен.
Нас повели обратно в Васильковую балку. Оказалось, что немцы и  местные добровольцами сделали плетневые клетки, куда посадили раненных  партизан, мы идем мимо, они просят воды напиться. Когда уже вышли из  балки, то почувствовали запах гари. Обернулись – смотрим, все клетки  запалили и живьем сожгли пленных.

Помню, честно говоря, смутно - начинается бой, стрельба, я тоже немного  пострелял, и все, в кого попал или нет, не знаю. Мы уходим и уходим, как  вдруг во время одного из боев у нас один человек погиб, и лошадь  командира отряда разбила баян – она на запятки встала при выстрелах,  баян сзади упал и раскрылся, начал играть, она еще сильнее взвилась и в  итоге копытами раскурочила весь баян. В ходе прочеса убило одного бойца.  Похоронили мы погибшего бойца, он был из Сергеевки, наскоро, спрятав  тело в листьях. Он раньше ходил на разведзадание, и был очень злой на  немцев. Как-то ни у кого из партизан не оказалось ножа, и он румыну  бритвой горло перерезал.

В это время в сторону откоса навстречу другим нашим ребятам выскочили еще два немецких офицера и какая-то ихняя женщина. Одного, кажется, убил из винтовки Семен Саламатов, другого тоже убили наши ребята, но не помню точно, кто именно. Но женщина, которая бежала с немцами, выстрелила в нашего товарища Евгения Железняка и попала ему в пятку. Евгений сбил ее выстрелом в упор, а подбежавший сюда француз дал ей очередь по грудям. Я подбежал к машине, взял у полковника сумку. Там лежали дневник, бритвенный станок и кожаный портсигар с сигаретами.

Я хотел идти в лес к партизанам, несколько раз брал у старосты лошадь, якобы для заготовки дров, ездил в лес, искал, но нигде ни одного партизана не встретил. Как позже я узнал, что в 1942 г. многих партизан вывезли на Большую землю, и в нашем зуйском лесу оставалось всего 206 человек. И потому я никого найти не смог, тогда-то отец и сказал мне обратиться к Сафронову. Он в деревне никаких должностей не занимал. Просто активистом таким был, один сын его был в Красной Армии, а вот другой, Иван, в гестапо служил. Пришел я к нему: "Дядя Митя, хочу я пойти в лес, вот только в деревне не верю никому". Он в ответ: "Подожди, я тебе скажу, когда партизаны к нам придут".

Я стал пробираться в колонне на правую сторону, где постройки были погуще, а Мишку тянул за собой. И вот дорога поворачивает влево, с правой стороны - большой сарай. Идущий впереди автоматчик проходит до половины сарая, а шагающий сзади - несколько мгновений этого сарая не видит. Я ждал такого момента, и тут будто мой Ангел-хранитель шепнул мне: "Здесь!". И, не выпуская Мишкиной руки, я тихонько скользнул в переулок, мы оба забежали за сарай и прильнули к стене, наблюдая за колонной сквозь щели сарая. Вслед за нами сбежали еще три человека.

Эшелон дожен был пройти еще до рассвета. Все были в сильном напряжении, ведь укрепить клинья к рельсам сейчас было нельзя, их могла обнаружить патрульная команда, которая с натренированными собаками, как правило, проверяла участки дороги перед следованием поезда. Поэтому стрелку было необходимо поставить быстро и незаметно, уже перед самым подходом эшелона. Когда мы заметили, что поезд приближается, то поставили и закрепили стрелку, а сами скатились с насыпи, отползли и стали ждать...

Любой дух сопротивления истреблялся на корню. Каждый день, когда мы приходили на место работы, нас беспощадно избивали прикладами и дубинками, пинали сапогами. Тех, кто падал и не мог подняться, стреляли на месте. Трупы товарищей назад в лагерь нам нести не разрешали, их зарывали на месте, немцы только переписывали номер застреленного. Часто стреляли людей во время конвоирования с работы, раздавался выстрел, все невольно вздрагивали. Охрана из предателей издевательски говорила нам по-русски: - "Еще одного шлепнули при попытке к бегству! Кто следующий? Кто желает? Кто комсомолец - доброволец?". Каждый день жизни был как подарок судьбы.

Я глаза открываю, а вокруг немцы, длинным рядом стоят!.. Винтовки на нас направили, гогочут и улыбаются - «Иван! Гутен морген! Хенде хох! Ауфштейн! Ком! Шнель!». Это было настолько ошеломительно, странно и страшно, и казалось таким неправдоподобным! Не может быть!...

Поставили его к сосне, сказали: "Именем Советской власти, за измену Родине". Петро дважды спустил курок своего нагана, и оба патрона дали осечку. Тот бросился бежать в кусты, и мне ничего не оставалось, как воспользоваться его же парабеллумом.

У меня сначала была винтовка, спрятанная моим дядей, который тоже вышел из окружения. Мы с моей женой с одной деревни. Уже близко знали друг друга. В отряд ушел. Хотелось встретиться. Надо на свидание сходить. Километров 15-20. Надо же какой-то предлог найти. Командир отряда - Короленко тогда был. Говорю: "Мне надо в деревню, забрать винтовку." - "Потом возьмешь". Пошел к Лобанку. Лобанка все называли Володей, он был более гуманным и демократичным: "Володя, мне надо сходить в деревню". - "А что там?" - "Взять винтовку. А винтовка какого цвета: светленькая или темненькая?" - "Светленькая!" - "К утру придешь?" - "Приду". - "Смотри. Придешь, доложишь".

Когда в бой идешь - страшно. Там где-то ранили. Тащу, перевязываю. Бой идет, перестрелка идет. И наши, и немцы стреляют. Пули мимо меня летят. Я думаю тихонько: "Господи, береги меня". В мыслях, не словами. Меня считали смелой. Думала; "Бойся - не бойся, а пулю не минешь". Куда мои 82 года делись? Я их не заметила…