Связисты

Моя работа в отделе была разносторонней: перевод захваченных немецких документов, изучение и оценка оперативных и тактических карт, допрос пленных танкистов, изучение трофейной техники, выезды на передовую и в танковые части, выполнение разведзаданий, составление аналитических докладов о танковых частях противника противостоящих фронту и даже прослушивание немецких и английских радиостанций, составление переведенных на русский язык обзоров радиопередач и сводок.

Удручающую картину представляла собой система скрытого управления войсками. Процесс шифрования и кодирования осуществлялся вручную, машинных шифраторов не было. Передача текстовых сообщений после ручного кодирования осуществлялась вручную же телеграфным ключом сигналами азбуки Морзе. Короткие текстовые сообщения после кодировки превращались в объемные криптограммы. Вполне понятно, что острая потребность в своевременной передаче донесений и распоряжений, имевшейся на вооружении техникой радиосвязи, обеспечивалась далеко не всегда.

Часто жалуются, что немцы быстро засекали рации, но я так не скажу. Может, мы ими мало пользовались, но ведь 13-Р работает секунд 15, не больше, ее же поймать надо, а если долго работает, тогда, конечно, враг обязательно запеленгует. Но зачем долго возиться, ведь огневые данные есть на позиции, к примеру, НП передал номера с 100 по 125, и приказ: по пять снарядов методически через 2,3 минуты и на этом все, батарея работает, бьет по целям, а мы молчим. Каждый работал исходя из тех условий, в которых находился сам. И, конечно, мы знали, что длительное время пользоваться радиостанцией нельзя.

Когда мы еще стояли на польских плацдармах перед наступлением, немецкая  пропаганда всячески пыталась нас разложить, снизить наш боевой настрой.  На наши головы летели немецкие листовки, на одной стороне текст: «письмо  дочки из деревни» - «…Дорогой папочка, кушать нечего, корова сдохла, мы  голодаем. Заканчивай войну, штык в землю!», а на другой стороне немцы  пытались нас подавить следующим текстом: «Русский солдат. Ты стоишь на  пороге Германии, но Берлина тебе не видать! Перед тобой тысячи минных  полей и противотанковых рвов, и здесь тебя ждет только смерть!». Но в  сорок пятом году такие немецкие листовки мы воспринимали со смехом, мы  уже научились воевать и умирать, и запугать нас «тысячами минных полей»  было нереально.

И вот, когда меня накрывало, я зубами провода соединил. Потом услышал,  как команды передают. Тогда решил: ага, связь, значит, работает, все в  порядке. А там же болотистая местность была. Так меня всего этой тиной  прикрыло. Я весь в грязи был. Ульяницкий когда вот кинулся меня искать —  а меня нет. Он был командиром батареи сначала, но в то время он уже  командиром дивизиона был, по-моему. Вот побежал он по этой связи меня  искать. Когда пришел на место, тину так отбросил с меня. Но меня ни  контузило, ни ранило. Просто такое ощущение было, что чем-то накрыло.  Казалось, что чем-то стукнуло как будто бы. Ну такие вещи, конечно,  влияют на психологию человеческого ощущения.

Меня определили на Центральный фронт, форму выдали, правда, не сразу, пришлось в гражданском походить, зато очень хорошую. Я все время была рядовой, только к концу войны присвоили звание лейтенанта. Мои задачи оказались следующие: привозят нам мешки с почтой, мы их расфасовываем, т.е. сортируем по номеру полевой почты военной части. Потом эти же мешки, но разложенные по полевым почтам, развозим на машинах. Распределялись мы прямо перед отправкой. И так я проработала всю войну.

И тут я узнал, что капитуляция – непростая вещь. Нужно было договориться  немецкому командиру дивизии и нашему комдиву генерал-майору Ивану  Петровичу Беляеву о том, где вражеские орудия поставить, где пулеметы  сдать, куда положить стрелковое оружие, как разминировать проходы на  нейтральной полосе. Для этого командиры должны были между собой говорить  по телефону. Тогда с нашей стороны формируется группа связистов, в  которую вошел я и Паша Тананыхин. И мы с двумя катушками пошли за  немецким парламентером в штаб дивизии к генералу. Я скажу, что операция  была для меня не очень приятная. Конечно же, большинство немцев  радовалось тому, что наступил конец войне, что они остались в живых. Но  среди них попадались и настоящие эсесовцы, которые хотели драться до  конца. А самое страшное – это были наши, бандеровцы, власовцы, и  литовцы. Они были очень недовольны капитуляцией и страшно боялись, что с  ними теперь будет.

Под Кингисеппом в 1941 году жуткие бои были. Вот там шла дорога от Касколова до канавки, которая там проходила. Так там у дороги было столько трупов наложено! Я там как-то один пробежал. И смотрю: сумка полевая такая лежит. Я сумку схватил да карту достал. В этой сумке были документы на оперуполномоченного НКВД Рийса. Уже когда сюда в Эстонию с Курляндии мы пришли, тогда я отдал эти документы туда, в НКВД. И так меня больше не спрашивал никто об этом ничего. А карта осталась.

Вспомнил такой случай, было это под Великими Луками, я сидел на столбе, "когти" у нас были такие, лазать по столбам. Рядом станция Великополье. Сидел на столбе и соединял полевой провод с тем, что уже столбы соединял. И в это время произошел налет немецкой авиации на эту станцию. Я когти отстегнул, соскочил со столба вниз, и побежал… Когда немцы улетели, оказалось, что я в такое болото залез, что еле-еле оттуда вылез. А ведь когда я туда бежал, то, как будто по асфальту...

Раненые поступали какими-то наплывами, я тогда не связывала это с боями, просто определяла наплыв по тому количеству дней и ночей, которые я безвылазно проводила в сортировке, даже не ночуя в тех деревенских домах, что были нам отведены. Спали прямо на рабочем месте, ведь сортировка представляла собой большой сарай, в котором были установлены нары, и нам выделили отдельный закуток для ночевки.

Мы вышли вдвоем, я и Борис Комаревцев, мой хороший дружок. Залезли через  окно, расположенное с нашей стороны от передовой. В комнате стоял  столик и мягкий диван. Напротив располагалась детская кроватка. Там уже  сидели трое связистов от артиллерии. Корректировали огонь 76-мм пушек.  Протянули провод, устроились. По телефонному аппарату звонит командир  батареи, интересуется, как мы там. Отвечаем, что все нормально. И вдруг  выстрел с немецкой стороны. Прямо в нашей комнате разорвался снаряд. По  всей видимости, на здание указал вражеский наводчик. Снаряд пробил стену  навылет. Из пяти человек выжил только я.

На маленькой рыбачной лодке нас плыло, наверное, пятнадцать или двадцать человек. Мы зашли в одну деревню и вдруг попали под вражеский обстрел. Многие мои товарищи испугались. Но я не растерялся и решил обойти с другой стороны деревню, чтобы узнать, кто так внезапно по нам ударил. Тем более, что мы должны были немцев атаковать. Дело происходило ночью. Со мной находился Леонид Маркелов, мой земляк из Нарва-Йыэсуу, которому я сказал: «Ты иди обратно, а я пойду в тыл узнать, откуда стреляют и атакую их гранатами». А у меня как у разведчика имелась хорошая граната Ф-1, которая насмерть поражала людей буквально в радиусе 25 метров. Как разведчик я умел ею пользоваться. Немцы ничего не заметили.

И вот там-то вот был налет на Электросталь. Как там все вверх летело!  Какой же это был страх! Наши прожекторы ловили эти самолеты. Прожекторы,  сигналы, ой как страшно было. Вот тут-то мы, а нам по 21 году было,  кричали «Мама!» и плакали. И когда плакали, нам вообще хотелось куда-то  бежать. Но командиры нас останавливали: что ни с места, что никуда  нельзя уходить. Страшно было.

Но грохот артиллерии мы слышали. Вы знаете, был у нас один такой случай.  Дело было вечером. Мы под Курском стояли. Мы пошли на улицу здесь же, у  себя в части. Чуть-чуть отошли. И вдруг стоим с подружкой и видим:  начала наша «Катюша» стрелять. И вот от этого сплошной огонь пошел. Вы  знаете, от этого так страшно было. Ну и вот с того момента пошло наше  наступление.