Танкисты

Радист вперёд нас из башни вынырнул. Заряжающий тоже хотел за ним выпрыгнуть, одной рукой схватился, а вторая не работает, и не может подтянуться. Вижу, у него из этого рукава кровь течёт. А на мне уже комбинезон загорелся, так я его, как вытолкнул и сам выпрыгнул. А третий и не знаю куда делся. Там же как, спасайся, кто как может…

Выбираться из танка мы решили все через верхний люк от заряжающего. Наш танк стоял так, что нижний люк упирался в кочку, и выбраться через него было невозможно. Оставался единственный шанс – спрыгнуть через люк на моторное отделение и быстро скатиться с него на землю, а потом укрыться за погребом. Однако Орлов замешкался, вылезая из люка. Его изрешетили пулями, и он упал обратно в танк прямо на руки заряжающего Диамидова. Тот уложил его рядом с Удодом, взял его пулемёт и рывком выбросился на моторное отделение. Ему повезло. Он скатился за погреб и открыл огонь из пулемёта по немецким автоматчиком, которые были уже рядом с нашим танком. Я быстро забрал документы и оружие убитых товарищей и так же выскочил из танка.

Едем обратно. Подъезжаем к кирхе, а там немцы уже дорогу успели заминировать, и пушку с пулеметом установить. Я в головном танке шел, так он на мине подорвался, а по второму пушка вдарила. Мы спешились, а по нам с этой кирхи из пулемета… Командир взвода с частью ребят с одной стороны шоссе, а я с другой. Я стал свою группу уводить, комвзвода свою, его группа на сутки позже моей вышла.

До центра Берлина уже оставалось совсем не много где-то три километра, когда путь полку преградил канал. Он был не широкий, метров тридцать всего, но одетый в гранит, с отвесными берегами. Мостов через канал практически не осталось, но в нашем распоряжении остался Горбатый мост на Потсдамштрассе. Он был заминирован и пристрелян. Саперам удалось его разминировать. Но как его преодолеть? Мы обложили один танк дымовыми шашками. Мыслилось так, что немцы растеряются на несколько десятков секунд и дадут танку проскочить, а во-первых танк дымом прикроет атакующую пехоту.

Ночью двинулись к «Тигру». Артиллерия вела беспокоящий огонь по немцам, чтобы скрыть лязг гусениц «тридцатьчетверок». Подошли к танку. Коробка стояла на низкой передачи. Попытки переключить ее не удались. Подцепили танк тросами, но они лопнули. Рев танковых двигателей на полных оборотах разбудил немцев. Они поняли, что подбитый их танк пытаются захватить. Накинули на крюки 4 троса и потихоньку двумя танками потащили «Тигр» к нашим позициям. С трудом, но вытащили танк к своим.

Мне Черняховский лично поставил задачу выйти в тыл противника и перерезать дорогу от Тарнополя на Збараж. Он еще говорил: «Отсюда мы нажмем. А ты там встречай. Они будут отступать, ты их бей». А я, так еще смотрю на него: «Нажмем… Немец нас самих зажимает, а он их сам хочет зажать». - «Что так смотришь на меня?» Я промолчал конечно. Рота 18 танков уничтожила, 46 пушек, машин и до двух рот пехоты.

Я трижды горел в танке. Последний раз хорошо помню. Мы получили задачу  занять какую-то деревушку. Разведвзвод это такая организация, что всегда  именно ты получаешь первые снаряды. Кто его знает, что нас ждало  впереди. По карте надо проехать лес. Командир бригады подошел к комбату и  говорит: «Разведка доложила, что впереди как будто никого нет. Вы  смотрите, осторожнее там, потому что немцы могут быть в лесу или на  опушке. Или еще где-то, ведь для танка самое опасное оружие – это  фаустпатрон».

Страдание от голода – это не только страшное ощущение, что ты хочешь  есть, самое ужасное, что к этому ощущению добавляется невыносимая боль,  это клетки организма, не получив еды, съедали клетки головного мозга и  клетки других органов человека. Этим тяжелым заболеванием – дистрофией 1  степени я заболел в декабре 1941 года. Помимо этой болезни я заболел  туберкулезом. Жизнь моя была обречена, но в подобном положении было  большинство блокадников.
В декабре 1941 года я окончательно потерял силы настолько, что не мог  добраться до окопа со своим автоматом, не было даже сил подняться утром  с нар. Меня отправили в так называемый госпиталь. Это был спортивный  зал, не отапливаемый, а на улице 40° С.

Так он меня на куске брезента протащил до санбата 3 километра, а ведь  сам тоже ранен был, я когда очнулся, у него левая рука на подвязке,  голова и шея кое-как перевязаны. Он сам себя перевязывал. Я ему говорю:  «Что же ты делаешь, надо же хорошо перевязать». Он говорит: «Ай, ладно, я  тебя дотащу, и там нам окажут помощь», – а когда он меня притащил в  медсанбат, то и сам без чувств упал от потери крови.

Танки встали в засаде слева от дороги, а роту автоматчиков посадили в скалах, над дорогой. Никто не ожидал, что на третьи сутки рейда мы окажемся в ста с лишним километрах за линией фронта. Рядом с нами на поляне сел на вынужденную посадку ПО-2, летчики приняли нас за немцем и приготовились стреляться из личного оружия, хорошо, что не успели покончить с собой, вовремя разобрались. В темноте нас окружили партизаны, но с атакой не торопились, засомневались, а вдруг это свои?!

Три экипажа добровольцев попытались добраться до "тигра", но немцы, заметив ползущих, сразу открывали шквальный огонь, чтобы никого не подпустить к танку, и все наши танкисты были убиты. Я на тот момент был "безлошадным" и вместе с другими офицерами стоял неподалеку от генерала. И тут ко мне обращается замполит моего батальона капитан Прамагайбенко: "Ну что, Карась, пойдем с тобой?", и я ему ответил: "Пойдем, но при одном условии. Я командую. Вы все равно в танках не разбираетесь".

Тогда было какое-то непонятное состояние. Знал, что будут вражеские танки, что надо их подбивать, двигаться вперед, что нужно делать все, чтобы победить. Помню, как подбил самоходку: попал с близкого расстояния... Мы освободили Волохов, Карачев и Брянск. Когда Брянск освободили, нас вывели на переформирование в брянские леса, где мы очень долго стояли.

Мы выскочили из танка, он миной нас ударил, командира и механика убило разом. А мы с башнером … Тут такой ручей высохший был. Мы по ручью добежали, по линии фронта, чтобы его дезориентировать. И мы, когда метров пятьдесят переползли по этой лощине, он по нам не стал стрелять. Мы вскочили и побежали, пробежали, не знаю сколько, во ржи засели, легли. Потом окопчик нашли, в окопчике сидим, думаем - табак взят был легкий: давай, закурим с башнером вдвоем. Закурили, вдруг кто-то ползет: "Ну, леший, зря мы с тобой закурили, нас заметили - дым, немец, наверно, ползет. Что будем делать?" Думал-думал, потом говорит: "Знаешь что, может, обоих не убьет, давай выскочим и заорем". Выскочили и закричали, а это за нами, за танками пехота шла, она засела, и командир роты пехоты связного послал искать, где пехотинцы засели. Он больше нас испугался.

Я как технический специалист смотрел на немецкие танки. Во-первых, мы, особенно на Курской дуге, впервые со всеми экипажами проводили занятия на тему о том, куда нужно вести огонь по "Тиграм", "Пантерам" и т.д. Это была моя задача - задача технической части - проводить такие занятия. У нас к тому времени уже были кое-какие технические данные об этих танках. В основном бить надо было по борту и ходовой части, потому что носовая часть у них была неплохо бронированная. Также можно было бить по корме, но в нее трудно попасть - только тогда, когда он повернется.
 

Первый бой - он самый страшный, я вам серьезно говорю. Меня иногда спрашивают: "Вы как, боялись?" Я скрывать не буду: я боялся, потому что идешь на верную смерть, а как там богу угодно будет поступить со мной - это только ему известно.

Подо мной сожгли четыре машины, но сам я не был ранен. Первый раз выскочил из машины и - как заяц, в сторону, пока баки рваться начали. Гибли в основном командиры, те, кто в башне сидел. Я уже потом дорос до командира роты Т-34, даже исполнял обязанности командира батальона, но в бою всегда сам садился за рычаги. В башню никогда не садился - я уже был ученый. Башню чаще пробивали, и шансов уцелеть, находящимся в ней мало. Может поэтому и жив остался…