13669
Артиллеристы

Гурбенко Николай Андреевич

Я Гурбенко Николай Андреевич, родился 23 мая 1924 года, в селе Кислово Быковского района, в то время Сталинградской области. Детство было очень сложное и тяжелое, в связи с тем, что в период коллективизации отец был очень активный, особенно когда речь зашла, что земля будет национализирована и будут колхозы. То, что я первое помню - тяжелый был период коллективизации в селе. Стоял вопрос - кто был ничем, тот станет всем. Кого председателем колхоза избрать? Избрали Ваську Селезня! Это который ходил по селу с бубликами через плечо, пил, и двух поросят не мог накормить, но поскольку он люмпен-пролетариат, его назначили председателем колхоза. Согнали туда животину, тягловую силу, телеги, а нужен же был порядок - вот и ходили все кормить своих животных, лошадей, верблюдов, быков.

Коллективизация прошла, и отца назначили бригадиром одной бригады колхоза, по-моему, Великий Октябрь. Прошло время, уборку закончили, его отделение первое оказалось, свободное. А в это время как раз шло раскулачивание, и вот на правлении колхоза ему поручают: "Андрей Егорович, поскольку ты уже закончил уборку, Родько (был богатый человек, 2 мельницы даже имел, по-моему) - дом его сломать и все сломать и вывезти все это добро - поставить для колхоза". Постановление есть постановление. Все это дело сломали. Несколько подвод там загрузили и увезли - построили. Этот кулак, конечно, был очень обиженный. Проходит время, поздно вечером после собрания шли по улице бригадиры, а через переулок пройти - наш дом, а на этой улице дом дяди Петра два брата на соседних улицах, а зады были единые, и колодец общий. И что-то отец почувствовал и говорит: "Что-то я…" А ему: "Да ну, Андрей Егорович, крикнешь - мы тут".

Он пошел, темная ночь, по этому узкому переулку, только прошел несколько шагов, и его - раз: кляп в рот и потащили. Пока они возились, в это время возле нашего дома кто-то чиркает - огонек прикуривает, и они в сторону отошли, а он оказался на тропинке. Оказалось, это шел священник с матушкой с какого-то праздника. И он не мог никак обойти, потому что отец прямо на тропинке лежал. Он чиркнул: "Андрей Егорович! ты чего?" А он его знал, потому что он пел в хоре в церкви. Смотрит - кляп вырвал, и пошли к дому. Только подходят к калитке, открывать, их обоих с матушкою - цоп мужики. Матушку отпустили, а их через улицу, там такой глиняный дом, туда затащили. Заходят туда, а там стол накрытый: огурцы, закуска, водка. Рыбак один выходит в сени, зачерпывает лоток песку, наливает отцу и попу водки по стакану и говорит: "Ешьте землю и пейте водку и клянитесь, что вы никому не скажите!" Ну что делать, они пожевали да выпили как-то, и вдруг заходит Родько, которого раскулачили, и говорит: "Что ж, Андрей Егорович, не нашлось больше во всей Кисловке активиста, который меня бы разорил?" Тут и стало ясно, почему такая картина. Они поклялись и ушли. Отец дома рассказал, я еще был маленький, но эту картину отец еще тысячу раз рассказывал, я прокручивал, и после этого мы решили уехать с села.

Тот период был лихой. Уехали - как раз начал строиться Сталинградский Тракторный завод. Сначала он поехал, потом мы с матерью и братом приехали. Жили мы на Метизном, а работали на Тракторном заводе. Огромный барак, в нем кровати, простынями только завешенные друг от друга, на улице очаги, где готовят. Тут же в одном месте свадьба, в другом похороны, все в одном помещении. Потом стали строить дорогу на Красноармейск (2-я Продольная), но тогда машин не было, а были лошади и грабарки - это длинная телега вроде гроба, нижняя доска отодвигается - насыпают землю, и чтоб высыпать, завозят на дорогу, доску убирают, высыпали - и следующая. Артель грабарей создавалась, а отец, поскольку знает, что такое сельские лошади, устроился, и брат сюда приехал его старший, 1911 года, и стали они строить эту дорогу, все работали: отец, брат, сестра.

Это летом, а лошади же не машина, их надо кормить. Отца назначают уполномоченным по заготовке сена. Он едет в Октябрьский район, хутор Верхнекумской, знаменитый, и вот за ним была отведена земля, где заготавливали сено - там целая артель была уже. Там я и пошел в 1 класс, Жили - 5-6 км, и вот я первоклассник пешком с хутора Верхнекумского, ходил. Вот хочешь жить - иди! Что запомнилось - змей много было. Идешь, никому ты не нужен. Пришел? Хорошо! Есть будешь? Буду! Утром опять в школу. Пробыли там какое-то время, все вроде успокоилось, где-то 37-й год, наверное, а мать одно: "Поедем домой!?" В общем, собрались и вернулись в село. Тяжелое было тоже время. По-моему, как чуть-чуть башковитый человек - так убирали, а нужен был пролетариат, чернь, которая ничего не понимала. Отец церковно-приходскую школу окончил, грамотный был.

Поселились, и тут стали ломать церковь - в селе была деревянная, хорошая. Собрались все сельчане, а эти там ломают: крест сняли и никак не растащат. Все тут разговаривают, хихикают, а отец возьми да скажи: "Ну, ее же освятили, когда делали, вот она и крепкая". Посмотрели, поговорили и разошлись. Через несколько дней приезжает ГПУ, и отца арестовывают, судили, статья 58/2 - агитация против Советской власти. Послали его на Беломор канал. Он грамотный и написал самому Калинину или кому-то, и его досрочно освободили, наверное писал, что активистом был. Я уже в 6 классе учился, возвращается отец - столько радости.

Он приглашает двух мужиков за стол, бутылочка у них. Оказывается, он пригласил свидетелей, которые показали, что он действительно это говорил. Пригласил и говорит: "Вот что, я вас пригласил, чтоб сказать, что я не имею на вас обиды, это такой у нас сейчас порядок". Они: "Да, Андрей Егорович, нам сказали, если не подпишите, то сядете рядом!" Давайте выпьем и забудем. Это был канун 39 года где-то.

Вообще по толку надо было написать, чтоб сняли судимость, но он подумал: Напишешь, а вместо того, чтоб снять, возьмут и опять посадят.

Когда шло раскулачивание, знакомых выселили в Таджикистан, переписка с ними была. А там им неплохо, хлеб, жизнь нормальная, масло есть, правда хлопковое. Отец решает: надо уезжать. Отец уезжает, а через некоторое время уезжаю туда и я: бросил учиться, 7 классов окончил, тут мне не до учебы, просто не на что было жить. Жили в селе - а очереди за хлебом.

Приезжаю в Таджикистан, работать надо и учиться охота, но учиться, чувствую, я не в состоянии. У меня брат старший, 22 года, пошел работать трактористом, а я думаю, пойду сначала поступлю заочно в педтехникум. Поехал в город такой Куран-Тюбе, поступил, на первую сессию поехал, прослушал, на приемной комиссии сдал зачет.

Казах Ибрагимов: "Николай, обожди, ты где работаешь?" - я говорю: "Да вот ищу!" - "А ты зайди ко мне, я работаю в Районо". Прихожу в этот Отдел народного образования, Ибрагимов этот владеет таджикским, узбекским, казахским и русским языком, умнейший человек, говорит: "У меня есть для тебя работа, но своеобразная, в смысле условий, учителем русского языка в нерусских классах" - "Так я же…" - "Ничего-ничего, это не твое дело, все я беру на себя!" Другой работы у меня все равно нет, я говорю: "Да". - "Но дело в том, что это будет в 12 км отсюда, русских там совершенно нет, по-моему, они там были только когда басмачей Буденый гонял, Колхоз Ахунбабаев".

Мне тогда было, где-то 16 лет, это 40-ой год, не было еще даже 16. Он говорит: "Собирайся и приходи завтра!" Это где-то 3 км, где мои родители были - совхоз Кирова. Мать собирает мне простынь, одеяло, наволочку, завернул в наволочку и поехал на работу. Приезжаю я к нему: "Ну, что ты взял с собой?" - "Кусок мыла…ну, что там мать собрала". Вот такой я - будущий учитель! Он говорит: "Ну, подожди, я сейчас тебе помогу уехать". Зовет учителя, таджика я не в ухо, не в рыло не понимаю, что он там. И говорит: "Ну, вот он тебя отвезет". - "Как?" - "Ну, лошадь одна, но довезет он". Он сел верхом, а я сзади на этой же лошади и имущество мое. Ну, он не может говорить, он не сильно доволен, по-моему, тут не сильно поскачешь, тут еще и дождь пошел.

Подъезжаем к этому колхозу, он мне показывает: "Вот! Слезай!" Я слез - он обрадовался и помчал. Прошел буквально несколько метров, слышу - собаки лают и ко мне. И счастье бывает - изгородь делали и длинная жердь валяется. Я ее беру, а собака не одна, а несколько, все громадные, уши обрезанные, они охраняют скот. Люди собираются на арыки - поливной канальчик - хлопок поливают, и стоят все и смотрят. Я их отгоняю и иду к людям. Только когда подошел, они стали цыкать на собак. Потом кто-то как заорет: Хее…(по не-русски), то есть "Шапка пришла!" - это еще крик с тех времен, когда Буденный был. Он не мог никак понять, почему, когда он едет, везде уже попрятались. Оказывается, у них порядок такой: кричать, а тот - дальше, и пока эти на конях едут - все басмачи попрятались.

Подошел я к людям, собак разогнали, дальше что, как мне с ними…Я говорю: "Школа где?" - смотрят все на меня как на привидение. Я снова: "Раз, два, три, четыре - где?" - опять смотрят. Беру за руку пацана: "Ты где учишься? А, Б, В?" Вроде тут они понимают, а сам иду по селу и смотрю - магазин! Я немедленно забегаю туда. Первое впечатление: таджик сидит и пишет - "Вотка" я говорю: "Водка" Уже начал учить. Он обрадовался и мне: "Здрасьти!" Ой, а мне сколько радости! Русское слово говорит! Я спрашиваю: "Как мне попасть в школу, учителя?" - И он этого пацана крикнул: "Сейчас придет".

Через некоторое время пришел учитель Хусаинов, татарин, по-русски говорит свободно. Я за него как схватился - все-таки 16 лет. Зашел к нему - он с матерью живет, татарка, по-русски не знает, и я стал у него жить. Набиваю я наволочку соломой хорошей из-под риса, спать мне на полу, негде больше, но я все равно рад. Так началась моя трудовая деятельность.

Но, прежде чем меня туда отправить, этот методист Хусаинов провел со мной занятие, рассказал, как же я буду учить. Он мне сказал так: "Будет там в каждом классе свой учитель, ты через заведующего передашь, чтоб предупредили детей о том, что с сегодняшнего дня они будут учить русский язык. Чтоб рассказали все, а то осталось еще к русскому языку там отношение плохое. Потом в классе сидят еще девочки с закрытым лицом, поэтому все это дело надо осторожно". Он сказал, что ты будешь здороваться по-русски, и они должны так же ответить. Запомни, говорит, одно слово, для тебя очень нужное: "Бугу!" - это на первые два дня, а через два дня я приеду. А учить будешь так: заходишь - здороваешься. Если молчат - скажешь: "Бугу! Здравствуйте!" - И весь класс - "Здравствуйте"! Научились одно слово. Поднимаешь руку и говоришь: "Рука". Все губами шевелят, но никто звук не произносит, а потом говоришь: "Бугу! Рука!" - и вот до тех пор, пока не повторишь каждый раз - бугу - никто не произносит ничего, а потом все рады и довольны - все выучили еще одно слово.

Таким образом у меня вся работа и шла. Кстати, это был период, когда в этих республиках переходили с арабского на латинский алфавит. Приезжает Хусаинов на коне, через два дня, садится на заднюю парту в классе, и кончился урок он со мной проводит беседу: рассказывает что и как, когда я не так стоял. К примеру, каллиграфия у меня была неплохая, и вот я на доске букву "Г" так уж вывел, чтоб красиво, он говорит: "Зачем? Надо детям очень просто все! Вот они тебе и крутили тут". Он меня так учил - ездил с марта до конца учебного года - эти 12 км. На следующий учебный год он перевел меня в школу Энгельса, которая была в 1 км от Районо, в ближайшую, то есть он был заинтересован, а я - тем более, мне ближе к родителям.

- Как тот поселок выглядел, какие там дома были?

- Это хлопководческие колхозы, где хлопок был очень высокий. Там своеобразная земля - саманная, сделанный дом, 3 части - коридор, и обязательно две половины - мужская и женская. Заходишь - сразу видишь по обуви, где какая половина. Никогда мужчина, а чужой особенно, не зайдет в женскую часть. Потом я стал у них там своим человеком, а пока я их учил, я не заметил, как сам выучился по-таджикски говорить. Ну, я ж был там один, изолированно, а учитель тот между уроками звал к себе домой. Я с его женой разговаривал, это редчайшее явление, но он знал, что с русским не будет греха. Она не знает как по-русски, а любопытство неимоверное - тот период был интересный. Все ж приходят дети домой и рассказывают: "А мы сегодня русский язык учили!" - "Как?" И начинают рассказывать дома искаженно. В колхозе Энгельса - тут поближе и более цивилизованно, шла работа нормально, дали мне больше классов, заработок хороший - сначала было 232 рубля. У меня комсомольский билет есть и на русском, и на таджикском языке.

С началом войны я вообще стал богатый. Где-то год я еще проработал в большой школе, вел несколько параллельных классов. Я провел урок, как сейчас помню, текст был (в 4 классе это) "В лесу" - это была книга, где все термины были по-русски написаны, дети читают и переводят. Я только урок провел, тут перерыв, смотрю Ибрагимов с каким-то седым интеллигентным мужчиной - "Здравствуйте! Мы сегодня приехали посмотреть, как ты занимаешься. Когда урок?" - "Через урок". Посидели, поговорили, как живешь, туда-сюда. К Ибрагимову я уже привык - он меня учил.

Забегу вперед, когда он проводил открытые уроки в других школах и меня звал, я там был, разделывал этих учителей, потому что, у меня его методика, а там как попало преподавали. Я мог несколько листов замечаний написать, как они неправильно преподают, как он меня критиковал, так и я все это делал. Он никогда мне ничего не говорил.

Тут когда они оба пришли, сели, я провожу эту тему "В лесу", провел, выходим, а тот седой мне так культурно говорит: "Вы уже этот урок проводили?" Отвечаю: "Да!" Я думал-то, что подобный, а он подумал, что я их привел в тот класс, где я только что провел урок. Дети хорошо воспринимали и быстро схватывали по этой методике.

Я не пойму еще, кто он там такой, и он Ибрагимову говорит: "Вот я так и думал, зачем он так?" А Ибрагимов: "Как ты так?" Я: "Обожди, я в классе "А" проводил". Они посмотрели, что действительно был до этого урок в другом классе. Седой говорит Ибрагимову: "Тогда я вас поздравляю! Это что-то!" Ибрагимов, оказывается, работу готовил: "Методика преподавания русского языка в нерусских классах", и он меня в этой роли взял, и на мне методику отработал, а этот приехал посмотрел. Я тут стал не только учить, но и выступать с трибуны на учительских конференциях. Тут я стал такой важный. Ввели меня в комсомол и членом бюро райкома комсомола, а мне всего шел 17-й год! Это здорово, карьера для такого ребенка, как я.

Началась война. Была такая программа 110-часовая военная подготовка людей, которые подлежат призыву в армию - таджиков и узбеков. Кстати, я тут в Энгельса стал и узбекский учить, у меня настолько это все пошло хорошо, возраст самый тот, в котором я должен действительно был учиться или в техникуме, или институте. Когда началась война, начали подготовку.

- День помните, когда узнали о войне?

- Как все. Это было жуткое явление, тяжелое. Для нас, все это было далеко, и мы ее не ощущали долго, пока не стали приезжать раненные, без ноги, кстати, военком раненый приехал. В рамках этой военной 110-часовой подготовки надо было этих таджиков и узбеков подготовить, чтоб они хоть чуть умели говорить по-русски. Поскольку моя школа рядом с райвоенкоматом, начали мне давать эти самые классы. Я работал там, как на войне. Помимо своих, я до темна занимаюсь с этими: один класс уходит, другой приходит, расписано было все. Платить стали до 1000 рублей по тем временам это много. Военкомы присутствовали, я у них стал самый нужный человек, а как же - для них важен отчет, что они подготовили и поставили людей. Мультук - винтовка и тому подобное, эта методика была крайне необходима. Так я стал во всем районе парень нарасхват.

Очень интересным было отношение молодежи с началом войны, стали писать заявления - на фронт - это ученики 10-9-х классов, даже девчата, правда в своем большинстве, русские, мальчишки-националы, а девчат-мусульманок почти не было, но так просились! "Просим направить меня на фронт", это аж в Таджикистане. Такой был патриотизм. Целую комиссию устроили, жесткий отбор. Была установка, не особенно давать добро, потому что нужно дать доучиться, надо 10 классов окончить. Да какой там! Воевать!

Стали создавать во время войны политотделы при совхозах и МТС. Был там совхоз Яккодин, "Внештресттаджиккаракуль" - по выращиванию каракуля - 64 000 каракулевых маток, это громаднейший совхоз. Создали там политотдел, не просто как в МТС - начальник политотдела и все, а тут: начальник, три помощника и я - помощник по комсомолу. А нужно как: чтоб не только русский знал, но и русским был, и вот меня приглашают в райком комсомола и рекомендуют, а потом и утверждают помощником начальника политотдела по комсомольской работе в этот совхоз, поскольку я важный, уже в райкоме состоял. Это интереснейший совхоз, громадина.

В армию же призывали и не разбирались кто, и вдруг призывают врача по племделу (искусственное осеменение было там), это человек высочайшего класса и громадной нужности. На совещании директор не знает, что делать, ведь не найти специалиста. Как быть? А я возьми и скажи, ведь у меня в военкомате все же свои - "Разрешите я съезжу, может, я его оставлю?" - "Как?" - "Да у меня знакомый военком и третий отдел весь, да все!" Он мне дает эмку, я мчу в военкомат, приезжаю: так и так - "Морозова призывают, а как сделать, он очень нужный!? Кого угодно возьмите, но не его!" Военком - умный человек, я ему все рассказал, что с племенным делом без этого спеца мы прогорим. Военком: "Коля, нет вопросов!" Приезжаю и говорю: "Морозов в армию не пойдет". Батеньки, там столько радости было!

- Во время отступлений и поражений, как там настроение в народе было?

- Эту громадину овец на летнее время перегоняли к границе с Афганистаном- там пастбища были, а это 42 год, самый тяжелый. Поскольку так, надо было туда ехать - к людям. Приезжаю - разговариваю там с комсомольцами, и они мне потихоньку говорят: "С Афганистана приходили, разговаривали с нашими, если что - чтоб туда перейти, с отарами". Вот такой нехороший разговор. Я, конечно, рассказал это начальнику политотдела, тот, наверное, какие-то меры принял, не знаю. Я говорю: "Сколько раз?" - "Два раза". Вот тогда еще границу переходили. Хотя была на замке.

А так длительное время Таджикистан не ощущал войны. Случай был - эвакуированных встречать. Какая-то директива Александрова была с Москвы: "Все меры принять, внимательно, терпеливо, разместить, дать работу, теплом и заботой окружить". Едем встречать - в основном евреи. Мы их встретили, разместили, все они деловые люди, все моментально пристроились очень хорошо, кто в бухгалтерию, кто зав складом, как-то они все сумели разместиться, и тут начался в это время ажиотаж. То, как были цены - так и есть, а тут приходят - все скупают сразу, цены стали взвинчивать.

Я там так пробыл полгода. Мне стукнуло 18 лет - в армию - я начал рваться, а военком говорит: "Обожди, Коля, пойдешь еще в армию!" Потом вызывает и направили меня не на фронт сразу, а в Подольское училище артиллерийское, оно было в это время в Бухаре.

- Евреи, что приезжали, рассказывали о немцах?

- Не только они рассказывали, и фронтовики тут проводили беседы, и опять я везде нужен был. Военком приходит проводить беседу, Николай Андреевич, пойдем - будешь переводить. Чтоб таджикам рассказывать. Потом стали таджики возвращаться, которые успели на фронте побывать, а там ранило. Тогда стали уже в газете печатать, переводчики, рассказы бывших участников, переводили на таджикский и узбекский языки. Вот так эта пропаганда велась. Я-то политик был никакой, а вот рассказы я мог переводить: как на войне тяжело, что убивают, что самолеты гоняются за каждым человеком, что все сжигают, и наши отходят - поджигают. Вот это была моя роль. Начальник полит отдела созывает помощников и меня, и вот я сначала им все рассказываю, а потом они разносят все это дело по сотрудникам и печатают. Была пропаганда, эту роль партии в то время - никуда не спрячешь, хотя я по-своему, у меня свои убеждения, но этого нельзя забывать и скрывать.

В августе 42 года меня призвали, я приехал в знаменитый узбекский город Бухару. Там в каких-то складах продовольственных размещалось Подольское артиллерийское училище, 6 месяцев я там проучился.

- Как оцениваете учебу, преподавателей?

- Полностью это училище поучаствовало в защите Москвы, многие награжденные были, и целиком весь преподавательский состав переехал в Бухару, так что преподаватели были очень подготовленные, мне казалось тогда, что все старые, но, отдать им должное, они умели преподнести быстро, сжато все что надо. Лишнее все было выброшено, нагрузка большая, основы они дали, а остальное, говорят, на фронте доучите.

Я попал после училища на Западный фронт. Началось со Ржева, буквально несколько дней, потом проснулись, немцы убежали.

Где-то в марте, ночью была страшная стрельба, такая активность, мы думали, что там делается? Оказывается, немцы оставили несколько пулеметчиков, а остальные силы отошли на заранее заготовленные рубежи. Мы их догоняли по болотам, потом смоленщина, и где-то перед Смоленском, остановились. Там все лето почти мы готовились переправляться через Днепр на подручных средствах.

Я попал в истребительный противотанковый дивизион 215-й Ордена красного знамени, потом Кутузова Смоленской стрелковой дивизии. Сорокопятка. Это орудие называли "Прощай, Родина!". Его суть в том, чтоб оно шло вместе с пехотой. Если артиллерия: командир тут - а пушки и орудия 3-5-7км сзади, то это орудие должно быть 200 метров сзади, прямо с пехотой. Поэтому, когда противник видит пехоту и там кучку орудий, он по кому будет стрелять? - Понятно, что по орудиям. Поэтому мне досталась война настоящая. Война-война: умный наживется, красивый нацелуется, а дурак навоюется. Это было правдой. Я год провоевал там, потом еще на Востоке с Японией. Но за это время у меня 4 орудия разбило и 2 разбомбило. Самое главное, разобьют - думаем - ну теперь отдохнем, выспимся хоть, а едут за боеприпасами, везут опять сорокопятку - получай!

Орудие само по себе такое, довоенного образца, и с длинным стволом потом, когда стали тигры появляться, и появились подкалиберные снаряды и удлиненные стволы. 6 августа, по-моему, началось наступление на Смоленск, и меня передали поддерживать 10-й Штрафной батальон, где офицеры, а после 140-ю штраф-роту, где солдаты и сержанты. Это были очень выгодные войска, потому что они не убегают. Там были люди, которые понимали и помогали: все-таки надо тащить орудие, мы порой даже завидовали пехотинцам - тот перебежал и лег, а тут же еще надо ее тащить, и хотя бы пару лотков боеприпасов. Так вот эти штрафники - молодцы! Только скажи, всегда помогали! А роль их известная: или до крови, или насмерть. Наша дивизия 215-я, как раз справа если идти с Москвы на Минск, через Оршу: справа разгранлиния с соседней дивизией, был мне приказ, что одно орудие (а их 2 во взводе) должно быть не далее 20 метров от магистрали. А следуюшие - там 100-200. Болотистая местность, дорог-то там не особенно и в основном толчея на этой магистрали, и если начинают бомбить, то ее. Но если не попадают по магистрали, то мы рядом. Страх всегда есть, но человек настолько может привыкнуть, и можно предвидеть, куда летит: если высоко бросают бомбу, то можно понять - твоя она или нет, и это каждый день, и войны-то нет, а бомбежка идет.

Стрелковому полку предали наш дивизион и сказали мне так: "Ну, ставь там и там орудия впереди!" Я: "Минутку, все же день, вы мои хорошие!" Надо сказать, как во всем, как и на гражданке, там я чужой, просто приданный, я с истребительного дивизиона, а у пехоты тоже такие орудия есть, ну, и меня они посылают туда, где самое открытое. Я: "Одну минутку, хорошо, но только сейчас я пойду сначала выкопаю там окопы, траншею, а с наступлением темноты расположусь". Это непосредственно перед противником. Замаскировались там, но там же дурных нема, они же все время наблюдают и видят, что что-то новое в рельефе появилось.

Самое тяжелое было под Оршей, был за км 15-18 до нее противотанковый ров, заполненный водой, вода ушла - наши разбомбили. Штрафная, и я с ними, вперед! Конфуз был такой: вперед и вперед, все помогают, передних уже ранят, они отходят, и не знаю по какой причине, пошли мы за бугорок, спустились с холма, а катюша наша не знала. Там командир-катюшечник должен быть, вместе с командиром батальона, но что-то там не сработало и так хорошо попали. Нам досталось, но надо было выкатывать, а двоих человек убило, и мы не можем, так вот раненые в одну руку, а вторая свободная, помогли, мы все-таки отошли на прежнюю позицию - не много, но где-то 3 км.

Нехорошо, когда отступаешь и самое что плохо, все-таки расчет - это коллектив - это же вместе и спят, едят, охраняют и стреляют, и как кого-то ранят, так совсем плохо.

Я самый молодой там, после меня, был еще моложе ефрейтор Васька Иванов, а эти пожилые - Понарин с Самары, с авиационного завода, и Горбунов зампредседателя какого-то Ярославского исполкома. Они все про политику все время ругались. Ну, как всегда, того из партии исключили, а меня восстановили, про ту жизнь. Вдруг Понарина ранит в глаза - все слепой! Я говорю Горбунову: "Отведи в медсанбат". А он мне: "Товарищ лейтенант, мы с ним ругались". А Понарин: "Дурак старый! Ругались! Ты что меня так, Василий Ефимович, как же ты меня так обижаешь, да что ж ты!?" - "Ну, ладно-ладно…" И он отвел, конечно, но вот жизнь такова, что она и там была жизнь.

Прошло время, а это ж противотанковое подразделение, и команда вдруг: Танки в таком-то направлении! Срочно сняться и на танкоопасное направление, немедленно! А транспорт был - машины ГАЗ АА. Я когда ее вижу сейчас, показывают по телевизору, у меня волосы на лысине поднимаются. Дело в том, что прицепили пушки и надо на магистраль заехать, она не может никак выехать. Ну что ты сделаешь - ни одна, ни другая! Сержант придумал: "Всем снять шинели!" Шинели впереди побросали и по ним выехали. По грязи не могла, колеса передние не ведущие.

Едем на север, смоленщина - деревянные дома - сгорело все, в селах ни одного дома нет, одни печи стоят, трубы. Выезжаем, а там низина, машины, люди, лошади, скопились в одном месте, и мне через них надо ехать дальше. Вдруг команда - Воздух!

14 самолетов летят! Стой, слезай, в укрытие! Машины, как шли одна за другой, так и остановились, а я тут пока канителился, все побежали в погреба, пока я распоряжался, смотрю: уже всё - пошел в пике! Мне куда - увидел яму, бац туда, и пошли молотить. Они по нашим машинам, и не только по нашим, там было по ком. Вдруг я слышу: или я убит, или мне позвоночник переломило, или что. Не могу ничего, ни повернуться…а идет еще 14-й, наверное, и бомбит. Не могу никак понять, вроде в сознании я. Отбомбил, а я притих, лежу, думаю - надо ощутить, что со мной такое. Потом чую, что-то теплое и слышу, орут мои мужики: "Свежина!"

Оказывается, лошадь убило и она упала на меня. Ну, сказочно! Нет, я - верующий человек. Когда отправляли на фронт, мать достала крестик, вот он - и приколола мне к рубашке и говорит: "Не разрешают комсомольцам, а тебя, сыночек, благословляю, и пусть мой крестик с тобой будет!"

Я еще не в себе, а Маслов (о себе говорил - я жулик читинский) достает нож разделывать лошадь. Поднимаюсь когда, тут машины - чуть кабины видать - остальное все груды земли, рядом воронки громадные от бомб и все землей завалило. Моторы целые, колеса побитые осколками, и противотанковые орудия оба: противооткатные устройства - там жидкость, веретенка, везде пробило - оба негодные. Я все это оценил, надо выкапывать в буквальном смысле. Стою и думаю: Что же мне будет после всего этого, наверное штрафбатальон. Ну, молодой парень - уже 19 лет, как бы не было. Вдруг смотрю - идет командир дивизиона с ординарцем.

Оказывается, он тоже попал, недалеко тут был. Говорит: "Ну что? Машины? Люди?" - "А вот люди все целые". "Люди - вот это молодец, что успели укрыться! Ладно - пришлю летучку, а вы пока тут выгребайте". Мы стали выкапывать, сначала надо до кузова докопаться, чтоб там лопаты взять. Чуть ли не руками все раскопали. Машины завелись. Орудия разбиты и Маслов говорит: "Ой, хорошо посачкуем пока", и думаешь сачковали? 3 дня! Опять говорят: "Товарищ Лейтенант, принимайте!" А у машин, колес нету.

То, что солдат придумает, ни один генерал не выдумает. Зенитки 37мм, у них колеса по размеру точно, как в ГАЗ АА, только там гусматика, а не воздух. Зенитку поломало, братва поснимали эти колеса, и задние колеса сделали с гусматики.

Зимой ничего особенного больше не было. Нашу армию перебрасывают из-под Орши под Витебск - ноябрь-декабрь. По дороге, пока ехали, хорошо, а дальше говорят: "Вот там Когти-1, и Когти-2 деревни - там надо разместить орудия". Снег, дороги нет. По снегу попробуй тащить это любимое орудие. Завидовал я мотострелковым сорокопятчикам, у них была конная тяга. Они раздобыли сани, прицепляют к саням орудие, сами в санях, и лошадки тянут потихонечку.

Это долгая и тяжелая была работа. Все-таки мы встали на позицию, Когти-2 и 1, а между ними речка. У крайнего дома я первое орудие поставил, и одно возле кладбища. Пехота на высоте.

Интересное красивое место. Мне сейчас предлагают поехать туда, а мне страшно хочется посетить это место. А почему? - Стал обстреливать противник, я был возле орудия у кладбища сначала, вроде все легли. Попал снаряд в дерево, разорвался и Смирнова насмерть, а меня ранило, и что меня все время мучит - мы потом отсюда отступали и наступали - я Смирнова так и не смог похоронить. Шишкина, командира орудия я возил длительное время, чтоб потом похоронить по-человечески, это тоже очень важный элемент, а тут я Смирнова оставил, и по сей день вспоминаю. Потом меня еще раз ранило, у меня была книга с адресами всех моих, где-то в санбате потерял.

Я не смог сообщить, что он там погиб. Шишкина я описал, он горьковский был, к партизанам заброшенный, потом перешел границу. Он был командиром орудия, сначала наводчиком, смелый парень Петр Александрович Шишкин (по данным ОБД Мемориал, командир орудия сержант 215 сд Шишкин Петр Александрович 1923 г. рождения, убит 23.10.1943г., похоронен в д. Редьки Витебской обл. БССР) перешел фронт, рассказывал, СМЕРШ - контрразведка все пытала, партизан он или сукин сын - власовец.

Он потом два мешка писем получил. Сообщили, что такой Шишкин перешел фронт и хочет познакомиться (статью в газете написали) - прочитали эту статью и мы потом получили два мешка писем-треугольников, ему со всей России. Мы их читали.- "Я там работаю…" что там только не было… - "Делаю снаряды для ваших орудий, давай будем переписываться" и прочее, вот насколько фронт и тыл были связаны. Когда его убило, я его очень долго возил в кузове, потом в одном месте похоронили, я сообщил ему домой. А вот со Смирновым не получилось, по-моему, этот дом, рядом с которым мы его оставили, он остался целый, кстати, я перебежал к тому орудию, что было возле дома, и в это время танки. Мы подбили два танка, потом по нам как Фердинанд трахнул.

Во время мы успели уйти в траншею, видно было, как направляет ствол - "В укрытие!" Я поднялся - смотрю: колесо нашей пушки покатилось к речке, сейчас даже представляю эту картину. Орудий нет, там разбито и тут, иду в тыл, отступаем, вдруг Глуздовский генерал: "Лейтенант, а где штаб полка?" - "Откуда мне знать, где-то отсюда приходили". Меня легко задело, в мякоть, я никуда и не ездил. Захожу в штаб полка, а там уже считают, что мы погибли - эх, грех какой! И они эти танки засчитывают на свой счет. Вот она - жизнь была и там. А я что могу доказать? Просто я очень скромный и молодой парень. Вдруг заходит сюда Глуздовский: "Вашу мать-перемать! Кто вам приказывал отойти?" Почему вот они, показывает на меня, стояли насмерть, пока не разбили орудия?! И мне говорит: "Передать командованию - представить всех и наградить весь расчет! Передай, чтоб ко мне лично поступили документы!" Наградили, и не только. Истребители - у нас же преимущество, двойной оклад. Да еще за подбитый танк 500 рублей персонально. Замполит дивизиона Гурский приезжал ко мне, надо ж все это описывать.

Еще даже эта рана не зажила, конец декабря начало января. Таскать тяжело орудия, и вдруг танкисты говорят: "Товарищ лейтенант, прицепляй. Все равно вместе идем". Прицепили и все залезли на танк. Въехали когда уже в бой, кричат: "Отцепляйся!" Все спрыгнули, отцепили, а боеприпасы остались на танке, а они вперед уехали. Хорошо, что их подбили, послал туда двух человек. Так что, на войне как на войне.

В этом бою, я одетый: нательное белье, гимнастерка, шерстяная шинель (для офицеров давали) и маск-халат. А каску не надевал. Все под давлением этого ефрейтора Маслова, тот так говорил: "Вот еще! По своей земле я еще буду надевать!" Войну выигрывали вот такие храбрецы-молодцы. Старики аккуратнее, у них жены дети, а нам-то все равно. Ну и как, он не надевает, а я лейтенант и буду надевать!?

Рот разинул, обстреливали: разорвался снаряд, и осколок 18 см попал, и меня раздело, все, что на мне было, все сорвало, живот только немного покарябало, и главное пуп видать - мои хохочут! Все обрывки болтались: шинель, фуфайка, нательное, все оторвало. Потом мне дали одежду, я прикрыл это дело.

Нам надо было выйти на магистраль Витебск-Орша, вышли, прямо у кювета поставили, а до этого там, где мы отступали, где Смирнова ранило, орудия вывели туда на перекресток железной дороги и шоссе, вот тоже неопытность. Мы стали перекатывать, а через железную дорогу тяжело перекатить, решили сюда - а оно ж пристрелянное, а поскольку мы отступали, то наши артиллеристы увидели, что немцы, наверное, на перекрестке, а перекрестки всегда точно пристрелянные, и этого читинского жулика Маслова убило. Мы его похоронили на том перекрестке.

На магистрали рано утром стали обстреливать, шквал, в буквальном смысле, и меня еще раз ранило, в голову, потерял я сознание. Прошло какое-то время, чувствую, что болтает меня. Оказывается, меня тащили на собаках, лоток такой, сделана люлька, и собачки. Меня погрузили и отвезли они меня. С тех пор я перед собаками честь отдаю. Я всю жизнь благодарен белому халату и собакам. Они меня вывезли до медсанбата. В медсанбате перевязку сделали, потом в Смоленск в госпиталь, а потом на санитарном поезде в Читинскую область, почти через весь союз, так что в 44 году я закончил воевать, там пролежал больше двух месяцев.

Один пикантный случай был. Поскольку у меня с одной стороны куска черепа нет - это как раз, потому что я каску не надевал, мне сказали, что меня спишут. Но порядок был такой, что каждые полгода надо на комиссию все равно проходить, выздоровел - значит призывают опять.

Собираюсь я, домой так домой, сильно не рассуждал. Уже сказали, что документы готовят, а когда был на перевязке, меня поцеловала медсестра Тамара, может, впервые в жизни, и это увидела техничка. Это под Читой было, Черновские копи есть такой поселок, там и госпиталь был. Она доложила начальнику госпиталя, потому что эта Тамара была ППЖ начальника госпиталя. Так как он узнал, то уже до вечера, вместо того, чтоб меня списать, выписали меня здоровым в распоряжение Забайкальского военного округа. Вот что мне стоил этот первый поцелуй. Притом, не я, а она меня поцеловала. После войны лет через 8-10 лет, проводим учения в этом районе, под Черновскими копями, и я пошел в парикмахерскую. Меня стригут, а я говорю: "Я тут лежал в госпитале". А она говорит: "А я там работала" - "Кем?" - "Парикмахером" - "А знаете начальника госпиталя?" - "А как же! Так ты знаешь, в конце 44 года госпиталь этот отправили на фронт, и они с его Тамарой вместе были в санитарной машине, ехали через мост, а мост заминированный, взорвался, и они оба погибли!" Кстати, после я женился на Тамаре тоже.

Ну а дальше началась война с Японией, то есть после госпиталя я на западный фронт, как не просился, не пропал, а там желающих было много на запад. Даже один мне рассказывал, когда я попал в укрепрайон, один обыграл всех в карты, делать-то нечего во время войны, и он купил артиллерийское орудие и просил, чтоб его отправили на фронт командиром. А я такой весь важный в отделе кадров: "Я кровь проливал!" А они: "Лейтенант, тут желающих много, иди отсюда!" Я в тылу оказался.

Часто говорят: "О, в тылу там…" попал я в Иркутскую область, 292-я дивизия, она была сначала бригада, где составляли маршевые роты и отправляли на фронт. Потом приказали: "Стоп! Все, что есть, создать дивизию!" В этой дивизии, куда я попал, были все местные: Иркутск, Новосибирск, Байкал, а люди разные: и артисты, и сапожники, и в том числе уже призвали 26-ой год. Я помню, зашел в казарму, а они - пи-пи-пи - мне кажутся как детсад все равно, я такой весь важный, на два года старше.

Каждый день марш, играет оркестр, и сопку штурмуют. Каждый день одно и то же, жесточайшая дисциплина. Это дурь, а гоняли.

Поскольку все местные жители, то наш комполка Новиков, подполковник, мудрый мужик мне казалось. Чувствует, что люди просто теряют силы, а кругом богатство. Он этих якутов, организовал бригаду: "Езжайте к себе, бейте дичь и отправляйте сюда потихоньку". А с Байкала бригаду рыбаков: "Давайте омуля ловите и сюда". Потихоньку это дело он наладил. Всё! Зажили мужики - в Дом офицеров: "Где там девчата?"

В Субботу приезжают жены - это целое дело было, Пятница и Суббота - это страшное дело - все ж хотят домой! А не пустишь, он сбежит все равно. В доме офицеров, помню, там я впервые услышал вальс офицерский: "И лежит у тебя на погоне незнакомая чья-то рука".

Это ж по всему округу такая жестокая картина. Пошел пересказ, видимо, узнает об этом Сталин, и вызывает командующего округа (фронта тогда) Ковалева. Потом уже пересказывали. Ну, Сталин есть Сталин. Тот думает, что наверное на этот фронт воевать, берет оперативный отдел, прицепляет машину, персональный вагон и едет. Приходит Поскребышев, или кто там его встречает: "Да, Вас товарищ Сталин приглашал, заходите". Сталин: "Товарищ Ковалев, у вас смертность солдат? - "Так точно, тов. Сталин". - "Примите любые меры - прекратите смертность! Я вас больше не задерживаю".

Смертность была из-за недоедания и дурацкого штурма сопки, каждый день одно и то же. Какие меры приняли? Нашу дивизию на Манчжурку, рядом с 41-й бригадой, в которой, как мне рассказывали, по двое в день умирали. Это к тому, что многие тогда говорили: "О, там в тылу!" А в тылу тоже было будь здоров!

На Манчжурке уже отменили все эти дурацкие походы, зимой в казармах проводили занятия, наизусть учили матчасть. Искали пути, чтоб людей сберечь, и все нормально стало.

Потом в 45 году мы пошли в Китай японцев громить. Интересные войска. Это люди мало с кем сравнимые. Я не только видел пленных, но и гонялся за ними. Помню, на конях не догнать его. Кстати, там я на конной тяге уже был, командиром взвода тоже.

- Как заходили, через Монголию?

- Нет, через Аргунь, выйти хотели на Хайлар, но потом нас подкорректировали, пошли на Цицикар. Перешли границу, особенных сложностей с этим не было, идем, нам сказали, что будет переход очень длительный, безводье, поэтому заготовить воду, а что там - фляжка. Мои солдаты тут придумали: передок к орудию, там ящик под запчасти металлический, хорошо сваренный. Солдаты все запчасти в мешок, а ящик прожгли, вытерли и налили воды. Солдат придумает всегда. Мы едем.

Артиллерист Гурбенко Николай Андреевич, великая отечественная война, Я помню, iremember, воспоминания, интервью, Герой Советского союза, ветеран, винтовка, ППШ, Максим, пулемет, немец, граната, окоп, траншея, ППД, Наган, колючая проволока, разведчик, снайпер, автоматчик, ПТР, противотанковое ружье, мина, снаряд, разрыв, выстрел, каска, поиск, пленный, миномет, орудие, ДП, Дегтярев, котелок, ложка, сорокопятка, Катюша, ГМЧ, топограф, телефон, радиостанция, реваноль, боекомплект, патрон, пехотинец, разведчик, артиллерист, медик, партизан, зенитчик, снайпер, краснофлотец

Участники Манчьжурского похода

Лейтенант Гурбенко Н.А. (в центре) с однополчанами

Там есть местность такая Трехречье, я верхом, впереди отряда, командир полка тоже на коне. Вдруг смотрим нам на встречу двое верхом с белым флагом. Командир полка Мироненко говорит: "А ну-ка вперед!" Я и еще кто-то поскакали навстречу. Подъезжаем, двое мужиков - казаки: "Мы от атамана Морозова, его величество просит командование заехать к нему!" Мы въезжаем и смотрим, долина громадная, а там станица Морозовская, так и называлась. Это наши люди, которые еще в революцию ушли на территорию Китая. Доложили мы командиру, теперь надо принять решение.

- Они были одеты по форме?

- Нет, не по-военному. Командир полка сначала сказал: "Нет!" А потом кто-то его уговорил: "Давайте заедем, пусть полк идет". Шли же пешком, всего на всего было 9 машин - для минометов, остальное кони и люди. Все-таки мы поехали, в том числе и я, поскольку на конях. В станицу въезжаем на центральную улицу. На каждом перекрестке стол накрытый. Только въезжаем - казаки все вышли на улицу: "Слава русскому оружию!" Вот так встречали.

Пока мы ехали, на каждом перекрестке наливали рюмку, давали закусить, но мы гордо проезжали мимо, и приехали к самому атаману. Там навес, накрыты столы, уселись. Командир полка боялся пить, думал что отравят. Только выпили, вдруг подъезжает верховой с икрюком, длинная палка, а на ней петля, лошадей арканить, это по-буряцки икрюк. Подъезжает и атаману шепчет, что солдаты табун почти весь переловили, поцепляли на них свое имущество, в общем потрофейничали уже. Ведь пулеметы - это ж груз, то ли дело на лошадку прицепить.

Атаман говорит: "Хорошо!" Командиру полка: "Товарищ подполковник, через 5-7 км будет загон, там у меня хороший табун лошадей, я распоряжусь, он их загонит туда, а когда полк подойдет - кому надо, пожалуйста, пусть возьмет, только сбруи у меня на них нет никакой". Как командир полка принимал решение и насколько быстро, я не помню.

Уже к вечеру, как стало темнеть, мы подошли туда к загону. Командир сказал: "Прекратить это дело!", но мои ребята запаслись лошадьми. У нас монгольской породы лошади были, махонькие, но выносливые необыкновенно, а тут огромных таких понахватали, никто ничего не думал. Подков нету, если в степи - одно, а по дороге она себе все ноги собьет. Мои даже запрягли тех лошадей в одно орудие. Так монголки рядом идут и никуда и никуда не уходят, как собаки с нами вместе, а потом, когда хомуты понатерли этим лошадям, потому что, они их туда кое-как впихнули, вынуждены были опять вернуться и поймать своих родных монголок.

На второе утро мы уже начали движение, и вдруг передают, с тыла две повозки гонятся за нами. Мы остановились, оказывается, Морозов нам для полка прислал масла и прочую провизию.

Дальше продвигаемся, подходим к станице Медухе. Полк идет дальше, а меня оставляют комендантом этой станицы. Рассказали мне: так и так, комендантский час, ввести то и то, проинструктировали. Приезжаю, я хозяин, войска все прошли уже, а я остаюсь. Предупредили про Хайларский укрепрайон, оттуда японцы бегут, по тылам, вот такая там общая обстановка - все может быть. Собираю я управу, атамана, а в этой станице китайцы, русские, японцы, которые тут семьями жили. Рассказываю все. Священник тоже сидит. Рассказал все, как меня учили, вдруг священник: "Не знаю как вас, ваше благородие, а как будет с вероисповеданием? У нас церковь". Думаю: как же быть, этого мне не рассказал никто. Я же коммунист, а потом думаю: Елки! Кто мы? Мы же освобождаем! Ну, отберут партбилет, так отберут, а я хоть покажу себя на высоте. Спрашиваю: "А как у вас было?" - "Служили, но нам было запрещено японцами бить в колокола" - Я: "Служить и звонить в колокола!" - "Спасибо, ваша честь" Вот такое я принял решение. Вдруг мне один местный житель докладывает, что на его заимке японцы. Надо принимать меры, и в это время приезжает ко мне командир трофейной роты.

- Они как-то отличались от похоронных команд?

- Это было почти одно и то же, хотя похоронные эти, ни хрена не занимались похоронами. Если бы хоронили, как надо, так некогда было бы вторым заниматься - трофеями.

Короче говоря, пришлось там, после его приезда, погонять-пострелять в этой заимке, они ушли, потом мы постреляли поросят там. Возвращаемся оттуда - японец! Решили и за ним погоняться, так он так быстро бежал, еще и стрельнул, ранил моего ординарца. Возвращаемся в станицу уже утром, солнце, вдруг церковь звонит, а тихо, это август, такое ощущение интересное, я ведь в детстве слышал церковь.

Глушко и Приписнов, 18-го и 16-го года, крепкие мужики, спрашиваю их: "Кто из вас помнит, как себя вести в церкви?" - "Я помню в детстве, мне было 5-6 лет" - "Зайдем в церковь!?" - "Зайдем!" Я же им рассказал, что местным разрешил звонить. Подъезжаем, лошадей оставляем и заходим, снимаем пилотки и фуражки, купили свечи. Только мы появились, батюшка сразу: "Во славу русского оружия и мира господу помолимся!" И опять пошел звон. Поставили мы свечи, перекрестились, друг друга же знали, хотя все коммунисты были. Я хотел не креститься, а Глушко говорит: "Раз уж зайдем, то надо все выполнять, а то скажут - отщепенцы!"

Мы вышли, поросят пожарили. Проходит какое-то время, и дочь попа назначает мне свидание. Я уже битый парень, знаю, куда письма надо писать, и знаю, что это стоит. Может, попу рассказали, что я такой тут чуть ли не верующий.

Одно орудие было у меня тут, а одно под Хинганом - громаднейший хребет, Большой Хинганский, даже нашу дивизию потом прозвали Хинганской. Я получил команду - то орудие подготовить - собираюсь уже уезжать, вдруг подъехала карета - дочь попа приехала с сумкой, на которой красный крест, и говорит: "Я с вами буду воевать!" Наверное начиталась Толстого. (смеется) Я себе как представил, что я привезу ее в полк: "Да тебе нельзя, это опасно!" - Она: "Нет, папа меня уже благословил, и я готова, с тобой пойду!" Я с ней возился до самого вечера - не уходит и всё! Я и умолял, что нельзя, и уже сказал, что если она так привязана ко мне: "Кончится все, заеду я к тебе на обратном пути, только сейчас оставайся здесь!" Чтоб от нее отделаться, мне пришлось выступить в ночь. Потом кто-то из контрразведчиков все-таки эту историю рассказал в полку.

Хинган преодолевать - это было сложно. В Китае образовались разные группы - дубиндановцы, вроде. Стреляют не поймешь откуда. Мы всего два орудия и еще повозка с боеприпасами.

- Они против наших воевали?

- Против всех подряд не знаешь, кто едет, потом уже разбирались. Тяжело было. Стали спускаться - а лошади не держат, не приучены по горам. Мы там стали на орудия тормоза придумывать. Приезжаем в Бухеду, следующая станция за Петлей, там дивизия размещена. Японцы тут уже пленные, солдаты их обдирают - часы у них собирают, у кого-то целый вещмешок. Три слова о японцах. Это настолько высоко-дисциплинированные, способные люди. Когда их пленили, то командиров так и оставили с их подразделениями. Собирают командиров и объявляют: во столько-то помыть людей, а он спрашивает: "На ваших часах сколько?" Потом работали они у нас в Забайкалье, трудяги, это не мы. В 1985 году я езди в Японию, и там я тоже познакомился, как следует.

Потом пошли еще в поход в Цицикар, и там закончилась война, там стояли какое-то время, там меня послали охранять арсенал японский продовольственный, там в рисовых мешках - зерно, кукуруза, гаолян. Тут пришли наши студебекеры, целые полки пришли, в течение часа погрузили и увезли в Россию.

 

- Питание во время Манжурского похода отличалось?

- До войны с Японией за два месяца ввели питание фронтовое. Нормально было.

- Личное оружие какое у вас было?

- Пистолет, парабеллум. Наше оружие, ППШ - это дерьмовое оружие.

- С рожком если, не с диском?

- С каким рожком, это когда он появился? Я как раз заменил командира взвода на фронте, который сам себя застрелил с помощью ППШ. Немцы нам кричали: "Рус! Протри ППШа, оно не стреляет!" Он хороший только чистый, там плавающий затвор, за счет стрельбы он отходит, а как чуть песок вообще заедает и не идет. Разбирай и чисть. Заело, и солдат никак не мог его оттянуть, а лейтенант взял его и решил ногой затвор назад, а потом вперед - и делу конец.

- Сорокопятку с длинным и коротким стволом, как оцениваете?

- Я больше с коротким имел дело. По танкам я с длинного не стрелял. Раз сделали, то думаю, качества боевые его лучше. Тут очень большое дело подкалиберный снаряд. Внутри стержень, сверху мягкий металл, это хороший снаряд.

- А они были?

- Были, да. Вот те два танка как раз подкалиберными подбивали.

- Когда вас ставили на танкоопасное направлении, откуда знали где оно?

- Никто ничего не знает! Кто-то рассказывает, что все они знали: Мы вот тут, а те там, а тут полк пошел, а мы там наступали. Ни фига никто ничего не видел! Вот у меня сектор, вот что я вижу, больше голову поднять нельзя. Сейчас рассказывают, куда полк пошел, начитались литературы и так красиво все. Я один раз за всю войну был на НП. Я был офицером связи от командира дивизии до дивизиона, то есть где танкоопасное направление я должен прибежать и сказать, где надо перекрывать. Побыл один раз, там я действительно, на их высоте увидел наступление наших войск.

Я говорил своему знакомому: "Ну, ты в школу иди, и там ври, сколько хочешь, там им все равно. Но мне ты не рассказывай! Ты грамотный сейчас, начитался".

Танкоопасное направление это когда танки есть - стреляй! Или мне сказали - там танки, а пока я ехал меня разбомбили на фиг, и не доехал я до этих танков.

- Вы видели правдивые фильмы про войну?

- "Горячий снег" более менее похоже, а так, смотришь, особенно что сейчас показывают это просто игра красивая, а война она жестокая.

- По пехоте стреляли?

Да. У нас были очень хорошие снаряды - картечь. Осколочные были, но они не мощные.

- Сколько человек находилось около орудия?

- Даже кое-когда 3 или 2, например, двоих ранило, двое пошли за боеприпасами.

- Кто выбирает цель?

- Командир орудия или я - командир взвода. Если две цели, то я говорю - по правой, или по второму орудию - я распределяю.

- Связь как держали между орудиями?

- Голосом. Кричали. Я непосредственно находился у какого-то из орудий.

- Орудия окрашивали зимой?

- Не всегда, но делали. Летом - оно само по себе зеленое, а зимой мазню делали, как правило, это не приедалось. Маскировали подручными средствами, снегом обкладывали.

- В наступлении катили с пехотой?

- Катили. В этом вся и сложность, а пехота помогала. На лямках, к каждому колесу лямка и…

- Вам пришлось взаимодействовать со штрафным батальоном, заградотряды за ними стояли?

- В батальоне не стоял заградотряд. Стояли за остальными, обычно в тылу, за третьей траншеей. Это я абсолютно авторитетно говорю.

- Дефицит боекомплекта был когда-нибудь?

- У нас примерно он всегда был, но если речь идет о танках, то больше двух не подобьешь. Это уже не моя теория, обмен танк-орудие получается. Если это группа танков, то пока ты бьешь, тебя засекают и уже огонь по тебе.

- По типу снарядов, какая пропорция была?

- Бронебойные и подкалиберные, всегда при любых обстоятельствах лоток должен быть, а в нем пять выстрелов. Металлический лоток, ручка такая, на ствол надеваешь, когда катишь.

- С танками часто сталкивались?

- Нет. Под Оршей и еще раз.

- Применяли картечь по пехоте?

- Как-то утром они нас обнаружили, и стали атаковать, и мы очень хорошо поработали картечью. Хорошо, что она у нас оказалась. Обычно бронебойные - это всегда с нами.

- От смазки кто снаряды отчищал?

- Во-первых, они не были в густой смазке, даже есть такое выражение окснарвид - окончательно снаряженный. Есть в боеприпасы ввернутый взрыватель, а бывает что не ввернутый, но как правило, уже на базе, что поступает на фронт, то там ввертывают снаряды. Я привозил, из-под Смоленска, там склад был, вот я ездил, как то, не было своих орудий, меня назначили, и я ездил для всей дивизии, для артиллеристов закрытых позиций привозил - все были в "окснарвиде". А чтоб на огневой позиции в смазке, может и было в начале войны, она же длинная была.

 

- Чаще всего какие задачи вам ставили?

- Прямая наводка: что вижу, то и давлю. Меня видят - меня давят. Заняли позицию, я вместе с командиром роты, если я не вижу, то он подсказывает: Вон там видишь?! Или я сам вижу. Даю команду орудию. Тут лицом к лицу.

Помню, раз чех попал в плен - чуть не застрелил его. Немцы стали наступать, и он рядом, он конечно радовался. Вот тут пришлось картечью пострелять. Так у меня не хватило, так я еще в пехотной сорокопятке взял, мы тут хорошо постреляли и остановили в буквальном смысле. После такого боя, и если пехота приставит к награде, а сам я - скромный человек, потом неудобно было, в 42-43 гг не баловали. Если поспрашивать, в каком году награды, то тебе скажут в основном 44-45. Там мешками их раздавали.

Кстати, уже после армии в 82 году, в Ялте вдруг приходит мне письмо, что я награжден еще одним Орденом ОВ и еще какой-то медалью. Письмо с Камчатки, некто Медведев, я ему пишу, как ты меня нашел, он написал, по наградному листу, а я его не получил. Как бы было хорошо, если бы получил в том же 43 году или 44-ом. Значение его! Сейчас я и не надеваю китель, только в День Победы.

- Ложные позиции готовили?

- Обязательно. Делали не только саму позицию, а даже целый макет, чтоб похоже было - с бревен, вроде как торчит орудие. Дело в том, что вроде дурная работа - копать надо. Командир дивизиона говорит: "Вот так сделайте - у вас два орудия, сделайте еще две ложных огневых. Как правило, когда останавливались на какое-то время в обороне, а когда движение, там кипит дело.

- Немецкие танки стреляли с остановки или с ходу?

- С остановки, как правило, и Фердинанд тоже, его заразу, и сейчас представляю!

Одинаковая тактика, наши танки поддерживали пехоту и немцы так же.

- Бронетранспортеры немецкие в атаке участвовали?

- Были, но чтоб в бою - я их не видел.

- Когда ехали на фронт, осознавали, что придется убивать?

- Я обязательно выкачу орудие, да постреляю. С позиции уйду, чтоб не засекли - кочующее орудие называется, хотя толку мало, но я все равно, как все взрослые, я их огневые точки примечу - постреляю и сматываю.

Каждый почему-то думает, что не его убьют, я лично так считал. Когда упала на меня кобыла, тогда я думал, что мне позвоночник перебило.

- К немцам как к врагу, отношение какое было?

- Как к немцам. Все было нормально, пока я не увидел издевательства над нашими людьми. Село Новоселье, по-моему, получилось так, что нам там надо было остановится, и мы туда въехали, а там повешанные. Вот это повернуло: Ах ты, сукин сын! Рассказывали освобожденные, что были издевательства. Хотя немцы сами по себе вроде люди цивилизованные.

Помню под Оршей, как-то я заехал - наши там тылы были, и пошивочная мастерская. Девица выходит, красивая девчонка, беременная. А мне все говорят: "От немца!" У меня двоякая была мысль, наверное, не по любви. Хотя все мне преподносили: "От немца! От немца!" Она бедная, наверное, стеснялась, а я к ней подошел и сказал: "Это так сложилась жизнь, не переживай!" Кто ее знает? Люди 41, 42, 43-й, кое-кто и 44-й были под немцами. Были и статьи Эренбурга "Убей немца!" и прочее - это было, конечно, воспитание. Убей или он тебя убьет.

- Как вы первого пленного немца увидели?

- Если бы я его одного увидел. Пленный и есть пленный. Другое скажу, я власовца видел, и какое отношение было. Вот тот самый Понарин, которого в глаза ранило, он - коммунист, исключенный, восстановленный потом, тут через фронт переходит власовец. Так Понарин чуть его не бросился расстреливать, а практически он ушел оттуда, но все таки у нас была к ним ненависть - он предатель. Не дали его расстрелять, том числе и я. Это должны справедливо решать, если виноват, там разберутся.

- С особистами сталкивались?

- Я - нет, слава богу, про меня и так было все известно, что я репрессированный.

- Работу замполитов как оцениваете?

- Один случай был, когда его заставили прийти к нам и описать наш бой, чтобы представить к награде. Описал, наградили, только получили после войны. А так что сказать - под Смоленском, когда сидели мы в кругу, а внизу в яме костер. Оленев был у меня с бритой головой, и этот Гурский идет, а тот без головного убора и лысина блестит. Он приходит и говорит: "Что ты демаскировкой занимаешься?" и давай его костерить. А он никак не поймет: "В чем я виноват, товарищ Майор?" - "Чего ты демаскируешь, видать на 3 км! Без головного убора!" - и все это самым серьезным образом, вот в чем была их большая роль.

- Деньги в фонд обороны или родителям оформляли?

- Была книжка вкладная, на нее и начисляли. Что у нас, по нашей России покупать? Но, по-моему, у меня карманные были, когда в госпиталь я попал, у меня была какая-то денежка, а потом уже после выписки и я оказался под Читой в резерве. Тоже интересный момент, как кормили. Какая норма, не знаю, но возле столовой был штабель как скирда - капуста замороженная - там мороз до мая, так хранилась. На завтрак, на обед и ужин - капуста: пареная, жаренная, какая угодно. День, два, месяц, уже на этот штабель смотреть страшно! Так вот тут я потребовал свою книжку, у меня там были деньги, и я смог съездить на базар и купить продуктов.

- Как мылись, стирались, со вшами боролись?

- В нашем дивизионе было проще, по сравнению с другими частями. Была трофейная машина-летучка, к ней прицепили старую очажную кухню, однокотельная такая, и тазики там подоставали, трофейные. Грели воду, там стояла печка-буржуйка, в общем нормально было. Была возможность помыться, но вши были. Даже спорили: "Курва буду - вытащу двух!" Кто-то скажет: "Четыре!" И кто-то проиграл. Но у нас этого было меньше, мы все-таки мылись нормально, а пехота, там наверное хуже дело.

 

- Из ленд-лиза что ни будь помните?

- Вот когда говорят, что только мы победили, я всегда противоречу. Нельзя так говорить, помогли нам союзники - я это смело говорю. Поступали нам продукты, обувь. Ясно, что мы больше всего внесли в Победу, но надо говорить и то, что было. Представить если солдата, хотя бы 10 дней не кормить? Все-таки кушали мы - и тушенку и колбасу, вкусная, хорошая была. Вот бритый Оленин, например, никак не мог расстаться с этой баночкой. Колбаску съест и говорит: "Ну не могу я такую нужную бросить - я бы ее дома, где бы только не применил!"

Виллисы были. В то время как я ушел, поступать стали виллисы. Это уже не ГАЗ АА, а все ведущие, и низенький, приземистый, он как будто для сорокопятки рожден. Достаточно и боеприпасы разместить, и люди как раз садятся, это хорошая машина, или Додж три четверти - чудесная вещь.

- Наркомовские 100 граммов давали?

- Все время давали, пока я был, и на Западе и на Востоке, и еще по блату, помню, пока живой Понарин был, в апреле распутица на смоленщине и не поступали продукты. Машины все стоят в трясине этой, просто не в состоянии ехать. Понарин говорил: "Суворов еще говорил, что победа в брюхе солдата". Потом как подвезли, еще и американское, ожили все. Начали разговаривать про женщин, в блиндаже портреты девчачьи вешать.

- Были женщины в дивизионе, как к ним относились?

- Две прачки, врач и медсестра. С врачом спал командир дивизиона.

Мне понравилось одна дама,…я же был председателем Совета ветеранов Центрального района, потом в городском…так вот, она приходит ко мне и возмущается: "Как это так? Показали тут Сталинград, что там чуть ли не сексом наши занимались, это безобразие! Прекратить!" Я отвечаю: "Одну минутку, а что не занимались? - "Где? Что?" - "Моя хорошая, ну не ходите (а она уже побывала и у мэра и у депутатов местных) никуда не ходите, кому вы хотите что доказать? Если только, может, вы не занимались - так вы единственная". Какой-то фильм показали, но я его не видел, мне потом рассказывал один майор: "Ну и что? Там показали, что одна баба лезет к мужику, ну и что!"

Давайте об этом и говорить. У каждого большого начальника обязательно телефонистка была женщина. Что она вынуждена делать? Если сегодня она с ним не ляжет, то завтра пойдет в пехоту. Так лучше быть возле этого командира. У меня после в Германии служил Макаренко, и женился, и венчался в Германии, и жил с этой Полиной. Ну и что! Мой первый брак тоже с 44-го года, но это не на фронте, а в тылу, но тоже вроде нарушение, но есть женщина, и есть мужчина. Хотя знаю я случай, в Цыгануле расформировали госпиталь, я уже был женат, и ко мне пришла одна красивая медсестра и горько плакала, все уже переспали с мужиками, а она одна - нет - вот такая волевая была. Она плакала: "Мне же никто не поверит! Я сейчас увольняюсь, ко мне будут относиться как ко всем остальным!" Я хотел ей предложить исправить это дело, но не хватило смелости. Но это одна сторона.

Другая сторона - женщинам просто потому, что женщины, им тоже очень тяжело было! Было величайшее уважение к ним, тут ничего не скажешь. Даже в туалет выйти - опасная вещь, ведь кругом мужики. Я знаю одну командира пулеметной роты, которую я наградил бы не знаю как! У нее и в траншее порядок, на ней все сшито, сапоги. Она жесткая дама - солдат держала вот так вот! Командир пулеметной роты! И еще знаю, там где танки мы подбили, Клавдия медсестра, здоровая, зам командира батальона на себе несла! Любая доля тяжелая, даже прачки в тылу, и я к ним отношусь самым серьезным образом. Сейчас, кстати, оказалось в живых больше, чем мужиков. Несмотря на то, что их было где-то полпроцента, а сейчас вымерли мужики и в зале смотришь - женщины.

- Наша авиация помогала, истребители, штурмовики?

- Как-то получалось, что они успевали уходить. Появляются наши - уходят они. Вот где наши здорово поработали, это осветительные бомбы на Смоленск - так сбросили, что, наверное, только потом на Берлин еще так сбрасывали. Весь освещенный был. Хотя и приличное расстояние до Смоленска, а зарево видно было. Несколько раз я видел, воздушные бои, но тут я не мог бы отдать преимущество кому-то. Когда наших больше - те удирают. Как-то наш самолет упал в лесу, побежали наши - пехота и мои хлопцы. Но погибли все, не выпрыгнули. Когда наступление, тогда они хорошо обрабатывали, молодцы, тут преимущество наше было.

- Союзники немцев попадались вам?

- Чехи. Случай был, я возле орудия, а немцы прут, а чех пленный радовался. Я говорю: "Радуешься, сукин сын, думаешь сейчас придут?!" А он: "Дитки у мене, дитки, дитки!" - "Ладно иди в землянку, сиди". Я как раз возле командира полка, только подкатили мы на лямках орудие, и в это время немецкая атака пошла, а до меня еще чех тут как-то оказался, они его допрашивали. А убитых, их не поймешь, кто они, все же в шинелях.

- Как выглядела атака немецкой пехоты?

- Что интересно, у них всегда, видимо много патронов или несколько дисков, они атакуют обязательно стрельбой. Вот когда довелось картечью стрелять, это только их и остановило, но после нам досталось тоже, мы ж себя обозначили. Были раненые, и кто-то даже убит, по-моему.

Я разговариваю с вояками, некоторые говорят: "Вот я воевал от звонка до звонка!" У меня к этому такое отношение, вот так, как я воевал, от звонка до звонка не повоюешь. Мне один артиллерист говорил: "Николай, тебе повезло, что тебя хорошо ранило, а так бы убило, все равно бы ты не довоевал". Я с ним согласен. Все-таки я целый год, как говорится, искал список награжденных или топтал жен фронтовиков.

- Какие еще присказки солдатские помните?

- Они грубые в основном, поэтому их сильно не опубликуешь.

- Как вы о Победе узнали, как отметили?

- Я был в Забайкалье, на учениях. Сколько было у меня снарядов - все расстрелял с орудия! Была радость, конечно, а о Победе во второй мировой, 3 сентября объявили, что война окончена.

 

- На каком расстоянии орудие располагали, вы выбирали позицию?

- Я выбирал позицию, но мне говорили, где поставить, какую дорогу перекрыть или танкоопасное направление. Как правило, от пехоты где-то 200 метров сзади. Хоть как-то нужно было прикрыться. Дальность стрельбы прямой наводкой - 600 метров. На этом расстоянии, если правильно выверить нулевую линию прицеливания, бьет она твердо. Я уже в мирное время, я сам всегда все выверял, и вот на учебных стрельбах по фанерным танкам, один был курьез, Ишмухамедов - командир батареи был. Едем на стрельбы и он умышленно не взял снаряды, а взял один - был на столько уверен, что он выполнит. Выполнил. Я на другом виде орудий, на гаубице выверял, обычно у нее надо стрелки совмещать. Я с Забайкалья переехал в Грозный: новые солдаты, учения и стрельбы. И мне дали по 5 танкам стрелять лично самому с гаубицы. Все 5 были поражены! Как истребитель, я в этом вопросе асс! А почему? семь расформирований я пережил! Семь раз дивизии расформировывали. После войны какая армия была? - Расформировывали, кого-то оставляют, а в основном увольняют, это не то что сейчас держат его, пока ему квартиру не дадут. Более ты никому не нужен - и езжай как хочешь. Каждый раз меня оставляли. Я практически дослужил до тех пор, пока не выслужился. А почему - потом уже узнал.

Уже у меня 3 детей, под Читой там Песчанка, кстати, где Брежнев служил. Я решил всё! Ведь только перееду - год пройдет - расформировывают. Я думаю, надо кончать это дело, какие нервы надо иметь. Академию кончил, не важно, сокращают с дивизии, места нет, а он не дослужил два года. Я уже обрек себя - ящики стал делать. Вызывают меня: "Вы получите должность равную в Манчжурии" С Читы опять на Манчжурку, где я служил. Это первому мне из всех, что были - человек 40 уже до меня прошло. Я говорю: "Нет!" Все удивились, а в комиссии, вместе с окружными, сидел зам комполка нашего. - "А что?" - Я: "Вы меня (пользуясь, что я попал к кадровикам) направьте в Северо-Кавказский военный округ?" - "Чего?" - "Да, я всего-навсего командир батареи, и такая должность там всегда найдется! У меня там родители!" У них всех шок. А я: "А если нет, то тогда так: уволить, последняя станция Камышин!" Замкомполка мне: "Выйди!" Вышли и он: "Ты что, твою… у тебя трое детей, ты ж первый, кому предложили еще и повышение!" - "А что я плохого сделал? Завтра туда не успею доехать, опять выгонят, только через год!? Тут хоть я буду дома, ну принял я такое решение и все" А потом я понял: снова зашел и увидел, что моя фамилия обведена красным карандашом.

Оказывается, начальник ракетных войск и артиллерии округа меня и Абрамова обвел, мы участвовали на всеармейских соревнованиях по артстрельбе. Они мне сразу не ответили, но прошло время - это был период, когда развенчивали культ Сталина, зачитали постановление, уже солдат у нас нет, остались одни офицеры, доводят до нас - я сижу-слушаю. Вдруг Абрамов - мой коллега, только я на гаубице, а он на ствольной, на соревнования ездили, показывает мне типа "с меня причитается". Я думаю: в чем дело? Выхожу - говорит: "Пришел приказ - тебя направляют в Северо-Кавказский военный округ".

Приезжаю в Ростов-на-Дону, захожу - "Да, ваше личное дело пришло, в Грозный вам". Я: "Что? Да нет! Я просился специально, чтоб мне в Сталинград попасть!" - "Вы знаете, товарищ капитан, я ничего не знаю, все начальство в Грозном, формируют дивизию" - "А когда будут?" - "Ну, неделю точно пробудут!" Дня 2-3 подождал - никаких новостей! Я вынужден был ехать в Грозный.

Недолго продолжалось - расформировывают. Я момент использую: Все! В Сталинград! А комполка меня в Прохладную, на повышение, зам командира дивизиона. Второй раз мне предлагают, я отказываюсь. Он меня вызывает: "Слушай, ну тебе ж давно на повышение надо?" - "Ну, у меня родители ж там брошенные" - "Получи ты эту должность, а потом там пробивай" - "Это еще год-два будет тянуться! Нет, я решил!" - "Ну решил так решил, но я не одобряю!" Звонит при мне, а там: "Нету должности, уже все сформировано давно". Я тут же стою и кричу: "Любую должность! Любую, но в Сталинграде!" Вот так я приехал сюда.

Интервью и лит. обработка:А. Чунихин
Набор текстаТ. Синько

Наградные листы

Рекомендуем

Ильинский рубеж. Подвиг подольских курсантов

Фотоальбом, рассказывающий об одном из ключевых эпизодов обороны Москвы в октябре 1941 года, когда на пути надвигающийся на столицу фашистской армады живым щитом встали курсанты Подольских военных училищ. Уникальные снимки, сделанные фронтовыми корреспондентами на месте боев, а также рассекреченные архивные документы детально воспроизводят сражение на Ильинском рубеже. Автор, известный историк и публицист Артем Драбкин подробно восстанавливает хронологию тех дней, вызывает к жизни имена забытых ...

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus