- Я – 1924-го года рождения. Родители были – переславляне, из Переславль-Залесского. Мать – работала на фабрике, на «Новом мире». А отец – в торговле, и в 1934-1935-м году умер от туберкулёза.
Брат – 1922-го года рождения – поступил было в московское пехотное училище, но потом – заболел (видимо, от отца перехватил, а это раньше не излечивалось). Проучился всего полгода – демобилизовали, приехал, умер.
Сестра в войну работала секретарём при горкоме. После войны заведовала детсадом. Вышла замужем за капитана пехоты, в Ярославль уехала. Там оба и умерли.
А я – всё время здесь жил, с матерью, на Кошелевке: Кошелевская улица. [В Переславле-Залесском.] В 1941-м образование у меня было – 7 классов: общее. До войны поступил на «Новый мир» учеником слесаря. Полгода, наверное, или год там проработал. А пока на него учился – уже война началась. У нас сперва вроде бы было тихо. Но как-то, помню, вечером мы шли в клуб. А немецкий самолёт пролетел – и бросил бомбу на Кузнечную. Мы в клуб приходим – и говорим:
- Вот, смотрите – это он по шоссейной дороге бьёт, где передвижение войск!
- Вот началась война. Было ли ощущение, что она будет долгой и тяжёлой?
- Молодой был, мы как-то об этом и не думали. Думали, что всё пройдет побыстрей, может быть, как-то. Но немец первое время был сильный. Здесь летал – и свои крестовки бросал:
- Дамочки вы дамочки, не ройте наши ямочки, всё равно по ним пройдут наши таночки…
У нас была и паника, и мародёрство. Не было духа такого… А вот как Сталинград окружили – вот тогда всё обратно и пошло!
- 1941-1942-й годы. Немец – под Москвой, Ленинградом, Сталинградом… не было ощущения, что страна – пропала?
- Нет, мы как-то не думали…
- Была твёрдая уверенность, что – победим?
- Да.
Меня самого призвали в 1942-м, весной, на военную подготовку в Гороховецкие лагеря. Нас в апреле призвали – а летом, примерно в июне – сформировали, и – на фронт. Пехота. На Волховский. 24-я гвардейская дивизия. Номер полка – не помню. Прибыли туда без оружия даже.
Раньше у нас было дело-то неважное, можно сказать. Только оборонялись героически вроде. А немец везде наступал, везде всё проходил…
Потом приходит к нам, помню, офицер: «Кто желает в разведку?» И я сказал: «Вот я хочу». Ну что мне – 18 с чем-то было. Какое-то кино смотрел до войны, там этот артист сказал: «Записывай меня: умирать – так с музыкой». Я ему так и сказал.
- Вот, правильно! – говорит.
Потому что передний край – я бы там и сегодня не стал сидеть.
В разведке я был, наверное, месяца полтора-два. Летом. В рейды ночью ходили. Засекали, записывали огневые точки: где они у немцев. Такого героического – ничего не было. Как говорится, мы ходили – у нас ничего не получилось. Был один пулемёт – а мы не знали. Куда-то подползли – а ночи светлые были, трава скошенная. Подходить к нему – никак не подойдём. И мы вернулись.
Только что было одно время – «языка» нужно было достать немецкого для дивизии. И сперва меня туда назначили. Вызывает командир полка. Поглядел на меня, цыкнул:
- Иди, – говорит, – не пойдёшь ты в тыл врага, тебе будет задание какое-то другое…
И вот так меня не взяли. А они, значит, пошли по нейтралке-то – и их засекли, и всех расстреляли прямо там.
Потом некоторое время из нашего взвода на разведку никого не брали, а в какой-то день был собран весь актив этих разведчиков. И они потом взяли «языка». Ну был же приказ. А после, когда меня уже нормально отправили в разведку, мы ночью ползали по нейтралке – и находили печенье, сухари, из-под конфет пакетики. Думаю – что такое? А когда был тот приказ по дивизии доставить пленного, «языка» взять – наших же артиллерийским огнём всех уничтожили. И это вот оттуда были ошмётки продуктов.
Помню, командир полка как-то вызывает нас – и говорит:
- Идите, ребята, мне «языка» доставайте! Как хотите, дело ваше…
Мы пошли. Пришли в расположение. Достали этого «языка» – и нас засекли! Такую нам сделали баню, что мы втроих раненого одного еле успели назад принести – уже совсем почти что был убитым.
- Говорят, что, возвращаясь из разведки, бойцы пытаются вытащить оттуда всех своих: даже убитых. Так ли это?
- Да, не оставляли мы. У нас раненые были, двое или трое – и мы не оставляли: назад тянули, домой, как говорится… к своим, всех в свою часть.
А тут как раз нашу дивизию с этого участка снимают: на отдых. Всю! На нём мы были дней 12 или 10, в нашем тылу. И снова пошли в поход: Синявинская операция была.
- Наши штыки на высотах Синявина, – песня поётся. – Наши полки подо Мгой…
Мы туда пешком шли. Часть, которая стояла – она сразу уходила. А это место – наша дивизия занимала, мы. Что-то не помню уж, день или два так было… или сколько дней… – что мы тихо в обороне сидели. Приходили, значит, с пехотой разговаривать, знакомились: где, чего, как расположение у них точек огневых. А потом наутро – артподготовка!
Она минут 30 была, наверное, минут 35. Прошла. Наши пошли в наступление на этом участке, а уж какой участок – я не могу сказать, я с этим делом не знаком. Немцы отступились с переднего края. Наши продвинулись насколько – точно не могу сказать: 5 или 7 километров. И на запасной у них там траншеи были…
Вообще, траншеи были у них – культурно. Немец есть немец. Не наш брат. Мы в обороне стояли на Волховском фронте – они дома из деревень вывозили, зарывали вполовину, где надо – и жили в них. А мы – в землянках так обыкновенно. В три наката, в четыре.
Ну, ночь. Мы сходили там, проверили, посмотрели, точки засекли какие… а ночи там светлые в Ленинграде, в Ленинградской области, почти как днём. Пришли на ихний уже занятый нашими КП – какой-то командный пункт – кто тут был, не знаю. И там про нас решили так: поставили охранять. А был приказ Сталина «Ни шагу назад!» для Сталинграда. Он распространялся по всему фронту:
- Если наши побегут обратно – значит, стреляйте в них!
- Получается, в заградотряд Вас поставили?
- Да-да, как в заградотряд!
Вот там снаряд взорвался прямо рядом со мной. Оглушило, конечно. Я – хорошо, каску надел. Если бы не надел – сейчас бы здесь не сидел, конечно. У меня вот плечо разбило… лопатку пробило сильно… тяжёлое ранение. Я, значит, вскочил, и – в землянку: там сидел командир роты и его помощник. Они меня перевязали – и дали сопровождающего в тыл, чтобы я не заплутался. Вот я лёг отдохнуть вроде – и он ушёл, а я один остался. А тут рядом стоял миномётный полк, что ли… Как начали стрелять, как затряслось всё! Ну, думаю – сейчас добьют, наверное. А так, на ногах – шёл нормально. И – машина едет наша, ГАЗик. Я руку поднял, меня взяли – в медпункт, потом в наш тыл. В Тихвин – довезли на поезде уже.
Я, значит, там лежал… врач один говорит: «Мальчик, солдат, а сколько тебе лет?» Я говорю: «18». «Это надо так, – говорит, – ранило: крови-то как много вышло!»
А потом из Тихвина нас привезли в госпиталь в Рыбинск. Я в нём лежал 6 месяцев или 5, что-то вот так вот. У меня рана не заживала, плечо-то. Ночи там на переднем крае были холодные – и я, когда стоял, надевал… были трофейные брюки в землянке. Я их взял, на спину накинул, вот здесь застегнул этим местом [Показывает.] – и согревал спину-то. Разные осколки же вдарили: здесь вот разбило, и ещё тут… И – каска! Каска-то меня и спасла. А вот рана – у меня плечо не заживает и не заживает…
Давай мне операцию. Сделали. И вынули – вот эти брюки! Их как осколком стукнуло – в тело вбило – они и гноились там. А не выписывали, когда гноилась рана. Был свищ. Ну, после этого я, значит, поправился, и – в запасной полк.
Пришёл «покупатель» (тогда мы их так называли, в то время) – офицер, из каждой части присылали такого. Нас просто поставили перед ним – и он выбирает, кто ему понравится. Вот так я попал в 34-й отдельный понтонный батальон. Приехал, стали у меня спрашивать и проверять, а рука-то – и не поднимается. Я «не строевой» был в последнее время. И по секретной почте меня назначили курьером.
- Фельдкурьером?
- Да. Ездил в штаб дивизии, кому мы подчинялись, в штаб армии ездил. Где пешком, когда как чего. На машинах, на всех попутных...
- И фельдкурьером Вы так и были до конца войны?
- Курьером – да, но уже не в этой части. Вот помню, мы были в Эстонии, когда наступали наши уже, и попали в переплёт... Нас там угостил немец гостинцами здорово. У нас береговой морской не было [Артиллерии], не переправили ещё, и финны нас перевозили на таких небольших корабликах. А те вот так встали в сторонку, штуки три, наверное… и мы ещё смотрим на них, говорим:
- Как красиво!
На солнце же всё это флотское – так блестит! А они как начали поливать…
- Немецкие корабли?
- Да, по нам! Такая была мясорубка – ой, боже мой… Ужас один. Но, в общем, самолёты откуда-то прилетели – и они ушли. Как там чего – не знаю.
А потом обратно, значит, переправили нас из Эстонии. На формирование поехали под Москву. Это какой-то город, километров 60. Там нас, нестроевых, как я, отчислили, и поставили там этих уже строевых всех, здоровых.
В Москве тогда нас стали обучать минному делу. Мы там стояли уж не помню сколько… полмесяца или месяц. Обучались, где проходила фронтовая линия окопов, мины снимать. А я учился с одной рукой, и в поиске не участвовал. У нас собаки были. Я был в этой части, как сказать… опять курьером. Штаб-то был – в Пскове, а части, люди – в деревнях располагались. И обследовали там, мины снимали. Так даже под дома мины влаживали! Дом стоит, к примеру, и вот под угол подставили мину. Но со временем, когда дом осядет – она взорвётся. В огородах – везде были. Подрывались, когда и по ягоды шли, всё это такое, по яблоки…
А потом вот из этой части я был при штабе нашем. 231-го отряд разминирования. В Пскове в самом мы стояли. А отдельные группы были – по линии фронта… траншеи, всё – наши все мины снимали. Потом я демобилизовался из этой части по ранению, как нестроевой.
- Демобилизовались – после победы или до?
- После победы. Награждений у меня: один Отечественной войны 1-й степени и медаль «За отвагу», а юбилейные уж не считаются.
- Вы попали в Гороховецкие лагеря. Многие вспоминают о них нехорошо. Как Вы сами можете их описать?
- Я не знаю. Мы прибыли, жили в землянках, занимались военным делом. Всё вроде бы нормально.
- Чему Вас в этих лагерях обучали – точно тому, что нужно на фронте? Или чего-то не хватало, или что-то было лишнее?
- Нет, как сказать… На фронте совсем другое было дело.
- В лагерях были фронтовики?
- Не было.
- Вы упомянули «приказ №227». Какое к нему в войсках было отношение?
- Был необходим, потому что у нас, помню, на фронте, на отдыхе когда были – всех по тревоге ночью подняли и выстроили, и там один был – он был, как шпион. Его расстреляли прямо при наших глазах, прямо сразу. Приказ прочитали – и расстреляли. А я был когда в разведке – особый отдел… как их называли…
- «СМЕРШ-евцы»?
- Да, «смершевцы». Один меня вызвал: «Кто какое-то недовольство будет иметь – мне придёшь скажешь!»
- А как в войсках вообще относились к СМЕРШу?
- Нормально. Потому что дисциплина должна быть, как говорится.
- После учебных лагерей, из пехоты – Вы попали в разведку полка?
- Да, полковая разведка у меня. А то ещё дивизионные были.
- Было ли в разведвзводе какое-то дополнительное обучение? Там, рукопашный бой, к примеру?
- Рукопашного – этого не было. Были занятия – политрук приходил из штаба. С нами проводил беседу. Каждый день – приходим, значит, из разведки, часа 2-3, сколько… полежим, отдохнём – и потом эти занятия были уже.
- Только политические?!
- Политические, а так – не было.
- Как относились в армии к замполитам, комиссарам, политрукам?
- Нормально.
- Когда Вы шли за «языками» – какая была структура группы?
- Первая группа – захвата: 5 или 6 человек было, или 4, я что-то не помню уже… а потом две – поддерживающие, и сзади уже автоматчики были.
- Какое у Вас было оружие?
- Автоматы ППШ… и Парабеллум у меня был.
- Некоторым офицеры запрещали пользоваться немецким оружием. У Вас такого не было?
- Нет, вот я с Парабеллумом ходил, если нужно. Не было этого.
- Как кормили на фронте?
- Нормально. Было питание два раза в день. Без первого. Каша с английской консервой. Хорошие каши: как поешь – так чувствуется! Но – всё равно: молодой был – жрать хотелось. Даже раз пришёл – старшина сидит:
- Ты чего, Грачёв?
- А нет ли у вас тут добавочки?
Он кричит там повару:
- Налей ему, что там есть! Осталось?
- А 100 грамм – выдавали?
- Да, только зимой. Но – каждый день. А в разведке – нет. В разведке, когда есть задание серьёзное, был спирт такой в баночках… сухой. Его как-то растапливали. Грамм по 100, так, понемножку: не то что там, чтобы…
- Как была построена санитарная обработка, были ли у Вас вши?
- Нет, у нас не было вшей. Но у некоторых – были. У некоторых… не помню фамилии. У него спросишь:
- Как дела?
Он:
- Покусывают-покусывают…
А у меня вот – не было. Всё нормально было. Сдавали мы нательное бельё, меняли… Там приезжала машина – и его всё прожаривали.
- Были ли у Вас в армии женщины?
- В понтонном батальоне – была санитарка одна, женщина.
- Романы – были?
- У меня – нет. У нас этого вообще не было.
- Вы воевали в Эстонии…
- Эстонию – проходили… вернее, Эстонию прошли – передние части пехоты, а понтонные части – уже проехали… Курессааре, там… нас – всё время перевозили.
- Как относилось местное население к Советской армии?
- Ничего, вот я – нормально был. Даже нас приглашали… было Рождество, что ли. Мы стояли, ждали эшелон. Не враждебно было. А мы и недолго там были. Может быть, неделю стояли, а может быть, три дня. Я уж и не помню.
- Как Вы узнали о Победе 9-го мая 1945-го года – и какое было чувство?
- Я, конечно, в Пскове был. Какое чувство?! Утром встали, шли, радовались, песни пели. Всё было так весело даже!
- Спасибо, Сергей Семёнович!
| Интервью: | Н. Аничкин |
| Лит. обработка: | А. Рыков |
