- Родился я 31 марта 1926 года в селе Рылёво Каменского района Калининской области. Семья состояла из пятерых братьев, двух сестёр. Сестра старшая - 1914 года, а младшая – 1929-го. А я родился, как говорится, от зада третий. Мать занималась в сельском хозяйстве, а отец – служащий: работал в кузнице, считайте на четыре деревни. Потом стал заведующим, валенки катали в цехе. Уровень достатка считался нормальным. Мы проживали на хуторе, два дома стояло – 12 на 12. Двор длиною 25 метров и два хлева, корова и мелкие животные находились в помещении там. Проблем с едой не ощущали, одевались нормально, жили средне. Голода 1932-1933 годов я не припоминаю, не пришлось. Отец считался середняком, коллективизация вроде как проходила, но нас не раскулачивали. В колхоз ничего не забирали. Наоборот - достраивали конюшню, двор большой у нас построили, и лошадей тут держали. На то время мы не обижались.
Бабушка у меня очень веровала, ходил с ней в церковь. За руку возьмёт и я любил на клиросе когда поют. Она (как раз перед армией уходить) умерла, в сентябре в 1943 года. Церкви открылись, ещё немцы листовки сбрасывали про Сталина в поповой ризе. Церкви-то у нас богатые, кирпичные построены - звон слыхать на 18 километров. Вот в Василькове церковь стояла в 5-ти километров к нашей стороне и когда колокола в Завражье бьют, там слыхать, и те бьют – мы слушаем. Почти 16 километров. Бабушка воспитывала меня когда мать, родив, полгода лежала в больнице. На грани смерти находилась. Я крестик носил. А когда в армию уходить, то уже нет. Бабушка тогда сказала: «Лёша! Ты пойдёшь и вернёшься жив и невредим». Она умерла в возрасте 93 лет. Я её похоронил и уехал, и точно так получилось. Потом же эти церкви разрушили, колокола сняли. А теперь опять всё восстанавливают.
В период чисток 1937-1938 годов у нас работал учитель, математику преподавал. Его забрали, и он десять лет просидел, симпатичный такой мужчина. Лучших работников, как говорится, арестовывали. Никакие они не предатели и вредители. Конечно, печально – приезжают и трясут каждого... Мы-то особо не боялись: на хуторе жили, чекисты приедут да поспрашивают (чем занимаемся) - и ничего, препятствия - то нет, и подозрения никакого.
|
|
Васильев А.А. - первый слева |
|
|
С братьями и сёстрами, Васильев А.А. - четвёртый |
В 1934 году я пошёл в школу, тогда же с восьмилетнего возраста. Учился хорошо, окончил семь классов в деревне Завражье. В школу ходили туда каждый день. Вообще считался районным центром: мы жили на хуторе и получалось расстояние в три километра. Мечтал ли кем-то стать в детстве? У каждого своя мечта. Конечно, совершенствовать что-то надо, тогда же техники не имели столько. В колхозе взять: одна машина - полуторка газогенераторная и то заглохнет, и буксир (лошадь) таскает её. Племенной, как говорится, производитель - жеребец. Его запрягут и он… Трактор маленький только один ездил, больше пахали на лошадях. В школе участвовали в спортивной деятельности: экскурсии, физкультура, спорт. Нормы там, «Ворошиловский стрелок», «Будь готов к труду» сдавали.
|
|
|
Отец - Александр Васильевич |
Мама - Евдокия Александровна |
С каждым годом становилось жить лучше. Но, допустим, держишь корову – молоко, масло сдай. С кур яички сдай. Барашков держишь – шерсть сдай. Всё сдай! Зарабатывали трудодни, палочки. И потом получалось неправильно, что председатель колхоза обещает дать сходку и засеять, например, сто пятьдесят гектаров. А засеивает только сто и даёт отчет, что успел посеять. А считайте что рожь, пшеница, все культуры, и на всё ограниченно. А когда госпоставки, то их нужно отдать. А что останется, то: «Так вот неурожай получился!», опять прикрыли это дело. А потом подгоняли: «Давай посевные, быстрей, быстрей!», каждый председатель хочет отчитаться. И никто не проверил, сколько он засеял, лишь бы отчитаться и быть хорошим.
В 1940 году на «Эмке» приехал председатель райисполкома (это я хорошо помню). Отец спросил, в чём дело. Оказалось, что необходимо в кротчайший срок переехать с хутора в деревню. Отец: «Но у меня же семь детей, я же за полмесяца не управлюсь. Вот наступят холода когда, как говорится, крыши будут снесённые, и печи разобранные». А в деревне у крёстной стоял дом, сама жила в Москве. Мы в её дом и переехали, а свой стали разбирать. Перевезли в деревню, собрали, крышу закрыли (уже в 1941-м году), ни печи, ничего не сделали. Ещё не заезжали туда, потому что имелось, где основаться. А потом финская война, морозы под 40 градусов. Всё хорошее, что привезли в деревню (яблони такие молодые), все замёрзли.
А выгнали нас со своего места, сказав, что в данное время, объединяют всех с хуторов и свозятся в деревню. Легче управление! Но это не легче. То, что жили на хуторе: и усадьбы там, большие же поля. Чем из деревни ехать 3-4 километра, удобнее вспахать или посеять. А получается, что из деревни едут сюда. Это посчитали прикрытие, предположением, что не к хорошему. Уже обстановка: именно в сентябре сказали, что нужно обязательно переехать в деревню, как можно быстрее.
О начале войны узнали только днём. Радио не держали, только учителя ставили антенки (радиоприёмники на батареях), через наушники услышали и передали. Почувствовали, конечно же, страх и волнение, взрослых сразу на мобилизацию. Я не знаю, воевал ли отец раньше или нет, но его брат (из четырёх, он самый младший) Петро погиб в первую германскую войну. А до революции отец со старшим братом в Выборге жили и имели свою кондитерскую фабрику. Отец знал норвежский и финский языки. А потом революция, и их оттуда выперли. Брат–то остался в Ленинграде, домик купил. А отец (мой) сюда вот. Вот я не знаю, почему и как мы на хуторе оказались, построили. И не обращал внимание на это, не спрашивал. Отца, по состоянию здоровья, брали только в строительные батальоны на укрепления. Из нашей семьи воевал ещё старший брат – Василий, 1923 года рождения. Он погиб под Смоленском. А младший брат Петро (1924 года) погиб под Сталинградом. В каких войсках воевали, я не знаю. Петро служил со своим другом (командиром тяги) из ближней деревни. Вырыли они, рассказывал, траншею и осколком ему в череп, вечером. А под Смоленском который погиб – пришло извещение, что пропал без вести. Василий служил прифронтовым фармацевтом. На переднем крае натягивали временную палатку и принимали в лазарет. Продвигаются (войска) дальше и они тут же, почти на передовой и, наверное, накрыло палатку. Много в деревне погибло. У дядьки Якова два сына сразу (мои двоюродные братья). И раненные приходили в семьи, калеками…
А те ребята, которые со мною в школе учились, разлетелись все, некоторые в эвакуацию. Фронт придвигался, немцы не дошли 25 км до района. С началом войны люди трудились не щадя живота. А кому работать? Женщины и подростки. Я тоже работал. Уже бригадир с председателем назначает, смотря какие способности. В начале войны работали мужчины, в армию забирали, а ставили женщин (и председателем тоже).
В конце октября 1943 года приехали в район. Собралось 800 человек, погрузили и поехали в Калинин на призывной пункт. На сборном пункте нас оказалось 5000 человек. И вот сделали две команды по 2000 человек – шестнадцатую и семнадцатую. Ну, ребятишки, откуда бы мы знали. Я с другом, из одной же деревни (массивный парень, метр девяносто). Я ему:
- Слушай, переходи в 17-ю команду.
- Ты что, она нечётная, а шестнадцатая – чётная.
Ну и всё! Нас погрузили и на восток. А их (16-ю армию, а мы – 17-я) на Запад. И привезли нас Монголию, в Улан-цирик. Тут стояла 36-я дивизия: противотанковые рвы, укрепрайоны. Там граница располагалась, в три километра всего. С другой стороны, считай, стояла миллионная Квантунская армия. Ну, как говорится, месяц карантина, а потом по подразделениям. Карантином называется для чего? Чтобы в подразделения не занести какие-нибудь болезни, жили отдельно. Политинформация там. Фактически форму одели. Привезли, расселили всех по специально подготовленным землянкам. Уже старослужащие служили дневальными дежурными, прямо в карантине. Месяц спустя переводят в подразделения. Я попал в истребительно-противотанковую батарею 24-го полка. В казарме размещалось 70 человек. Она только так называлась: окна всего метр над землёй, остальное всё в земле и пол земляной. Нары, электричества не имелось. Топиться нечем и ходили в противотанковый ров, в обмотки навяжешь перекати-поле (верблюжью еду) и в казарму приносишь. Трава почти забивает ров, его и песком-то засыпало. Пурга поднимется, так белого света не видать. Нельзя выехать и куда-то пойти. Это, считай, ты уже пропал, особенно в зимнее время. Кормили мёрзлой картошкой, галушками американскими, шпик, сало, рыба. Не сказать, что совсем можно умирать, можно шевелиться. Оставляло желать лучшего…
Я служил наводчиком противотанкового ружья Симонова (пятизарядные) и Дегтярёва – однозарядные. Патроны дорогие, «термичные» - пробивают броню же. Говорили нам, чтобы экономно стреляли, очень хорошо стрелять из них наводчиком. Я стрелял и заряжал, а помощник при движении, на учениях – таскаем его. Оно же 16 килограмм. И на плечо и я один, когда как. Не плохие они. Мы стреляли не как с пулемёта или автомата. А так: дадут два патрончика, чтобы посмотреть, как ты освоил его. Я хорошо стрелял. Расстояние в 300 метров, полигон – степи, мишени из фанеры поставили да и всё. Пуля пробивала её и дальше полетела. Сталь прожигает, а тут-то… И батарея у нас стояла с 45-мм пушками, их называли «Прощай Родина». После войны, когда я уже служил заместителем командира, то и из пушки стрелял.
В 1945 году меня с батареей послали в учебный батальон. При части стоял 24-й полк, рядом стоял 149-й и 76-й полк. Друг от друга с километр, чтобы не мешали друг другу. Тут же стоял артдивизион 152-мм пушек. Учился я там на наводчика, изучали материальную часть пушек. Ружья-то уже изученные. Как на границе зашевелятся, сразу тревога - на боевые позиции. Нашему полку дали участок в километра полтора-два - этот район занимай! Там видать всё: вроде рядом сопка, а до неё сорок километров идти. Остальное - степи. Частенько провоцировали. Стояли заставы монгольские и советские. Монголов часто снимали и резали. А заставы меняли и ставили советских солдат на их, а монголов – на наши. Потом опять напрут – их опять к нам. Монгол помельче, пыль на руке, в повязку завернётся, да и всё! А советский что, заворачиваться что ли будет? Если ты вышел на дежурство, то и дежуришь. Да укрепрайоны монголы делали так себе... После Курской дуги таких явных провокаций уже не стало, а просто нарушения границы. На наших участках мало, больше на монгольской стороне.
9 мая 1945 года подняли полк, построили, командир полка и политработники дивизии сообщили что Победа, радость: «Враг, фашизм уничтожен!». Без празднования, просто радость, а в основном-то положение оставалось в напряжении. В воздух стрелять не разрешалось, мы же шум поднимем. Чтобы сто граммов в честь Победы выдали, такого я не помню. Далее готовились к переходу границы: усиленная подготовка, двигались по пустыне Гоби к Хингану. Это началось уже в июне месяце, как учение, и почти пешком дошли до границы, ещё до объявления войны. Учения, как обычно. Дивизия стояла наша (36-я) и, рядом, 57-я. Ну и придатки, армейские спецчасти. Эти-то (части) не продвигались, ну а нам, допустим, дали направление - мы и двигаемся. В другой дивизии – туда. А фактически мы почти все рядом. Расстояние между дивизиями не поймёшь. Потому что когда объявили войну, у нас же получилось на шесть часов раньше: мы на машинах перешли границу и 90 километров находились в тылу у японцев. Хинган - с небом сровнято ущелье. Днём-то темнота, и потом, когда въехали в ущелье, технику пришлось бросить: вязла в грязи, всё же размыто, шли пешком 350 км. Всех же в ущелье не запустишь. Тут же 11-й танковый корпус генерала-полковника Кравченко, присоединённый к 36-й дивизии. Даже воду на машинах привозили за 100 километров (ехали следом), фляги нальём. Опять же - чем больше пьёшь, организм-то слабеет и больше потеешь.
Если солдат уставал, то берёшь у него автомат или самозарядную винтовку Симонова (со штыком которая) и помогаешь. У нас направление вроде как западней уходило. Потом на Мукден, оттуда на Порт-Артур. Когда преодолели Хинган, то вышли к населённым пунктам с баргутами. Там уже располагались рисовые и арбузные поля. Получается что девятого августа пересекли границу и второго сентября (с днём Победы) дошли до Таонань. От полка-то отдельно, у нас батальон сделали противотанковым. У нас имелись ружья и миномёты, пулемёты. Потом когда в Таонань уже пришли, подошли наши полки. И нас передали (так как мы подчинялись дивизии) в 149-й полк, где и находились. А со 149-го меня передали в 24-й полк, в свою батарею, звание младшего сержанта мне дали. И там почти месяц, если не больше, орудия уже пошли. С ружьями, с боепитанием нас осталось четыре человека - для погрузки на железную дорогу. А техника вся ушла, это после войны уже.
Политработники работали своё дело, рассказывали на все темы. Политзанятия каждый день с утра, а потом уже на учебную часть. Писали домой письма. Старики же: считай, отец 1892-го, а мать 1891-го года рождения. Из дома тоже, но редко. Те же сёстры писали что живут, трудятся. Возвращайтесь скорее домой! Трофеев не брали, посылок не отправляли. Только то, что на себя могли надеть, те же сапоги японские (полностью красные). Табак выдавали, но я не курил, и ни на что не менялся. Со мной служили два хороших друга, просили и я им отдавал. Если ты служишь в одном взводе, как будешь менять? Если он не доел, значит слабеет. Относились друг к другу в армии очень хорошо, дружелюбно. Потерял молодой пилотку, отдаёшь ему свою. Обращались друг к другу по Уставу без панибратства. Ты – рядовой, я – командир. Самоволки не случались, потому что год служил 1929-й, а мы призыва 43-го (старослужащие). Уважение друг к другу, а сейчас какое уважение?
Японского противника оцениваю просто как самурая. Получались мелкие такие стычки. У кого-то случались сильные бои - кому какое счастье, так же как и в войну с фашистами. Вот на Хайларском направлении затопили рисовые поля шлюзами дамбы, воды почти на четыре метра поднималось. Железная дорога там проходит высоко. Пленных японцев видели только в Чите. Здесь они жили по улице Кайдаловской, в деревянных бараках.
После войны вернулся в свою часть (в Улан-Цирике), там находились дивизия. А потом мы перебазировались и здесь (в Баян-Тумен) сделали 55-й отдельный полк. Вся техника состояла из пушек 57, 85 и 100-мм, сделали артдивизион. И оттуда я попал в роту обслуживания армии. Нас, двести пятьдесят человек, сначала перевели как на базы, на укомплектовку – перебрать всё имущество. А потом, в 1947 году, в Читу. Здесь стоял батальон сопровождения воинских грузов, по улице Верхоленской. Освободили казарму, потеснились. А потом уже здесь некоторых забрали в штаб округа, кого-то в Мухинский санаторий. Вот так вот поразбросали.
|
|
Отец Александр Васильевич вместе с племянником (сыном старшего брата) Иваном |
|
|
На память сыну Алексею - 02.03.1947 года |
В феврале 1948 года мне, как старшему сержанту и помкомвзвода, дали четыре человека охранять генерала-лейтенанта Ковалёва – начальника округа. И вот как-то генерал спросил:
- Ну, как жизнь-то!?
- Плохо, товарищ генерал, шестой год не могу увидеть родителей.
- Через три дня поедешь!
Думаю, раз сказал генерал, то всё. Вызывает командир части:
- Чего же ты там на плаху к генералу?
- Заявление-то у Вас под сукном лежит и не беспокоитесь. Вам хорошо, а мне плохо. Хочется после войны встретиться с родственниками.
Три дня прошло, пришёл в часть, мне: «Ну так что ж! Командир части должен ехать и брать билеты?» Я говорю: «Товарищ подполковник! И не плохо бы, чтобы съездили. Это для меня являлось большим удовольствием». Ну, так а чего боятся? Хотелось бы уже демобилизоваться, надоело всё это...
Потом прихожу к генералу Ковалёву, он мне: «Куда тебе ехать?» А командующий округа тогда генерал-полковник Коротеев. Я говорю: «В Кувшиново».
- Едрёно-зелёно! Так я же не только в Кувшинове, я и в Осташкове бывал, на Селигере. Всё хорошо там знаю! Сколько тебе дать дней?
- Товарищ генерал, на Ваше усмотрение!
- Два месяца хватит?
- Благодарю!
|
|
03.02.1948 год - г. Чита |
А потом, как говорится, уехал. Обменял в продпункте на вокзале талоны на еду. Тринадцать дней ехал только до Москвы, и там ещё полсуток (несмотря, что до Кувшиново 350 километров), дней десять пожил. А Осташков от Кувшиново (от нас) в ста километрах. От Москвы получается четыреста пятьдесят. Москвичи ездят туда рыбачить, откуда берёт начало Волга. И приходит телеграмма – срочно явиться в часть. Я так посмотрел, думаю: «Ехать или нет? Всё равно без меня обойдутся». Ну на телеграмме написал: «Выбыл в неизвестном направлении». Приезжаю через два месяца в часть, на Верхоленскую. Сначала пришёл, уже части-то сопровождения воинских грузов нет. В батальоне расположился. Ну а жить-то где-то надо, пошёл в штаб округа к генералу:
- Ты где, дорогой, был?
-Товарищ генерал! Заехал к сестре в Дзержинск. Тоже не видывал её тридцать лет.
- Ну ладно! Так куда тебя послать?
- А куда страна пошлёт, туда и пойду.
- Ну, в 149-й полк, помкомвзвода.
А как раз в 1948 году сержантский один состав остался. Рядовых никого - все демобилизовались, 1925 года уже, по-моему. И потом мы поехали для пополнения во Львов и Тернополь. С автоматами, два диска. И вот берёшь на вагон 50 человек, строем. Один впереди, один на заду, и двое по бокам. Один если выйдешь на улицу, тебя не будет. Вообще там, во Львове, Тернополе, бандеровцы сильно уничтожали. Председателей райисполкомов за ноги к потолку вешали, только назначат и всё. Такая же история и в Калининграде. Считай 1948 год. Даже полк у бандеровцев стоял на питании и довольствии, вроде как в Советской Армии (снабжались), а фактически – бандеровцы и никто не знал. Они только числились (а какими судьбами?), но как бы неприкосновенные. На бумаге только что. У них как, допустим, армия против Советской власти, а потом эта часть осталась и вроде как стала Советской. Но она беззаконная. Даже политработники выступали, политработу вели, а потом их разоблачили.
И вот мы набрали 2000 человек во Львове, и в Тернополь заехали – дополнительно выбирали. Привезли их сюда, в 17-армию, в посёлок Антипиха. По частям разбросали, помыли, одели, чтобы служили. Вот в поезде едешь, спать не ложатся и песни поют. «Ну чё, ребята, спать будем?» А среди них комсомольцы, пройдён же инструктаж, что можно положиться. Говорят:
- Слушай, старший сержант! Они не лягут спать пока Богу не помолятся.
- Ну вы как хотите, а я ложусь.
Кресты вытащат, на коленки их, намолятся. Всё, тишина! Вот здесь-то в бане-то их переодели, обстригли, всё ликвидировали, ни крестов, ни икон, ничего.
Потом, когда я старшиной уже служил в 1950-м году, ко мне в роту попал. В общем, забрали, разбудил я его, пришёл дежурный – старший лейтенант с 4-го отдела и два автоматчика в коридоре. С ним (младшим сержантом, командиром отделения) поговорили и увели, с концом. А потом, когда 1925 год демобилизовался, тогда же на вокзалы пошли продолжать служить, в форме с саблями. Кто-то пошёл конвоиром в тюрьму, куда-то же надо работать местным. И как раз мы со старшим сержантом встретились. Говорю:
- Слушай! Забрали у меня!
- Я разыскал, ему дали 25 лет. Отец полицаем, а он в душегубку-машину загонит и возил в ров сбрасывать. А потом за новыми ехал.
И ведь такой дисциплинированный, куда скажи – ночь-полночь, куда угодно пойдёт. Нашли всё-таки.
А потом же много жили у нас репатриированных бандеровцев из Западной Украины, строили шоссейные дороги. Их не судили, а просто переселили. Так же как из Крыма татаров в отдалённые районы России. Но родственники предатели. Как себя наказывать? Дали, допустим, три года – отработаешь и поедешь на Родину.
После войны меня оставлял командир части на сверхсрочную службу. Говорю:
- Знаете! Как Вам сказать. И служить, и я далеко от своих.
- Ну съездите, погостите и продолжите службу.
Нет, не остался и демобилизовался. И вот, опять подполковник встретил меня у областного военкомата, по улице Горького. Говорит:
- Давай, Алексей Александрович, оставайся. У тебя проездной есть, я тебе в обратную выпишу.
- Нет, большое Вам спасибо!
Им хотелось иметь старослужащих. Ну, демобилизовался и приехал домой 17 октября 1950 года. Радость, считай двоих сыновей нет. Мать плачет: «Дождались наконец-то!» Где работать? Посмотрел, в колхозе разруха. А у меня друг-одногодок в Калинине жил, дозвонился. «Приезжай, устроимся на работу!» Только приехал, день прожил, а на другой сокращение в три тысячи человек. Это раньше вагонно-строительный завод, а стали делать комфортабельные пассажирские поезда в Калинине. Неделю побегал, местные-то знают – куда и что творится. Тут вербовщик попался: «Поедем! Бесплатный проезд и все условия». Строить алюминиевый завод в Бокситогорске (за Тихвином). Я подумал: «Чего не бывало». 25 тысяч человек на заводе и я работал в автобазе слесарем по 4 разряду. А потом вызывают меня в отдел кадров: «Слушай! Ты где работаешь? Я тебя на курсы отправлю, вечером будешь ходить? Полгода надо учиться. И потом же мы с тобой свояки – с одной 36-й дивизии». Разговорились. Говорит: «Я же женился здесь. Приехали, она осталась, а я уехал». У него супруга находилась в положении. Жили в общежитии, пока строились дома, по 10-15 человек. Потом приехала супруга Зоя.
|
|
С Шипуновой Раей, подругой жены. 1950 год |
Он мне: «Давай! Вот согласие дашь, что на заводе будешь работать, тебе сразу 2-х комнатную квартиру». Ну а жене не по климату – гуранка (читинская). Климат влажный, да я и сам чувствовал. И Белое море рядом. Осталось мне год дослужить там. Работал, а её отправил в Читу. Она у меня сына уже родила в 1951 году и работала в Управлении железной дороги. Я думал, оставаться или нет, надо водительские права получать. Ездил в Ленинград и на Невском проспекте сдавал правила на машине. Сюда (в Читу) приехал, прошло месяца два. Надо поездить с водителем и постажироваться. Пошёл учиться на 2-ой класс. Преподавателем работал капитан Ковыляцкий - инспектором в ГАИ. Карточку мою взял: «Здесь на верблюдах ездят (движения никакого нет). Тебя какое правило то спрашивать? Иди!». Шофёром работал - пришли новые 585-е самосвалы. Потом на автобусе. Сначала ЗИС-150 потом пошли ЗИЛы. У тёщи негде жить, пять человек. С квартирой не получалось и я на частный дом перешёл. Расписались мы 3 сентября 1950-го года и живём уже 66 лет. Два сына и дочь. Получается восемь внуков, три внучки, шесть правнуков и одна праправнучка.
Когда демобилизовался и приехал, работал на такси, встретил генерал-полковника Коротеева. В 1952 году он ехал с озера Арахлей на 21-й Волге. И я на Волге с пассажирами. Дорога хорошая, я их обогнал. Второй раз, третий. Они догнали, остановили: «Товарищ водитель! О, так это Вы, охранник генерала (узнал)». Говорит:
- Что у Вас за машина?
- Обыкновенная 21-я Волга. Хорошая дорога, почему не подбросить? Если плохая, то помаленечку. Сбережёшь машину, дольше просуществует. Это же мой кусок хлеба.
Открыл капот, посмотрел, чистенький двигатель:
-Слушай, давай – иди меня возить.
- Товарищ генерал, извините, устал я от армейской службы.
Пожали руки, а водителю говорит: «Вот так вот надо ездить, а не так как ты – где кочка, то земли не достаёшь. А на ровной дороге спишь, а не едешь». В 1953 году он ехал из курорта Сочи и скончался в Москве. Здоровый, бывало сядет в машину, так она чуть ли…
|
|
Мама в октябре 1958 года |
К Советской власти я расположен уважительно. Когда преодолели Большой Хинган, то Сталин объявил каждому благодарность. Не случалось такого, что мне не нравилось то или это. Мы же сами эту власть создаём и коллектив тоже. Когда вспоминаю войну, лучше б о ней не думать. Служили, считай, семь лет: боеготовность № 1. Демобилизовался – боеготовность № 1. Тогда же с китайцами неполадки происходили и держали в постоянно готовности. Армия порой и приснится.
| Интервью и лит.обработка: | А. Казанцев |
