Краснофлотцы

Идет караван ночью. Тральщики за ними, две-три подводные лодки идут. У нас была разведка и у них была разведка - и немцы, и финны чуяли, что собирается караван. Мы доходили примерно до этой Красной Горки — это царский еще форт строил Маннергейм, и начинается артиллерийская дуэль. И наши стараются туда стрелять, и те по нам. И прожектора со всех сторон. Вот тебе и темная осенняя ночь. Хорошо, что эти маленькие катера нас спасали. На них была специальная аппаратура. Они дымовую завесу поставят, все-таки в какой-то степени. Те прожекторами не могут поймать. Не очень приятно, когда твой катер освещают со всех сторон прожекторами.

Когда мы стали опрашивать командира подводной лодки, им оказался капитан-лейтенант Вернер Шмидт, выяснилось, что мы потопили новейшую cубмарину «V-250», которая была вооружена какими-то новыми торпедами, о которых никто из членов нашего экипажа ничего не знал. Что интересно: торпеды загружались и устанавливались на подлодке специальной командой, в отсутствие экипажа. Тогда же, во время того самого опроса, Шмидт нам сообщил, что в задраенных отсеках лодки, возможно, еще остались живые люди. Для того, чтобы вызволить из подлодки уцелевших немцев, к месту гибели её был послан отряд наших спасателей. Однако интенсивный огонь батарей немецкой артиллерии, которая пришла на замену финским орудийным расчётам, создавал определенные трудности для того, чтобы приступить к спасательным работам. И все же работы велись, преимущественно ночью. Конечно, наших водолазов сильно били гидравлические удары от разрывов бомб и снарядов, кровь шла у них из носа и ушей, многие из них в результате этого получили ранения. Но потом, когда шум и постукивания внутри подлодки прекратились, «V-250» была поднята, отведена в Кронштадт и там поставлена в док.

В пять утра с Тамани заговорили пушки, перепахивая береговую оборону  противника. Над большинством катеров в районе высадки повисли  осветительные ракеты-«фонари». Стало светло как днем. Немцы, а в  основном румыны, проспали десант и с остервенением обрушили на нас  лавину огня. Море взревело от снарядов и мин. Автоматические очереди  трассирующих пуль, что называется, косили в полном значении этого слова,  все, что появлялось у них на пути. Мы беспрестанно двигались и  маневрировали, уклоняясь от огня. Также действовали и другие десантные  суда. У берега образовалась толчея. Командир, видя такое положение, по  своей инициативе или по приказу свыше рискнул ценой гибели катера и  экипажа, отправил его полной мишенью правым бортом вдоль берега.

Прошли совсем чуть-чуть, и тут наблюдатель орет: «Воздух!» Там лесок  был, я скомандовал: «Направо, бегом!» И только мы укрылись между  деревьями, как над нами пролетели два «Мессершмитта». Дальше смотрим –  вражеские самолеты раз, и на дорогу повернули, как раз туда, где  скрылась полуторка. И немцы разбили ее, мой комроты с врачом погибли на  месте. Приезжает к нам генерал-майор Александр Георгиевич Русских,  строгий товарищ, он не терпел никаких возражений и прочего. Начальник  разведки штаба бригады капитан Загайный представил меня на должность  ротного. И тот сразу набычился: «Что это такое, он же еще только младший  лейтенант!»  Но Русских уже знал, что у меня в разведке служат матросы,  а они чужого офицера никогда не примут к себе. Так что он артачился  больше для вида. Как я понял, он мне назначил какой-то испытательный  срок, но на фронте не до того было.

Один раз в рукопашной немец то ли гранатой, то ли прикладом по голове ударил - не пробил, но все равно, бык такой, двухметрового роста. Я успел нажать на курок, потом матросы с меня стащили второго, который на меня навалился.

Вражеский артиллерийский огонь оказался на удивление точным и сильным,  затем прилетел немецкий самолет-истребитель и начал пикировать на наши  позиции, интенсивно ведя пулеметный огонь. Когда он заходил в пике, мы  прижимались, по возможности, к стенке окопа, а когда он взмывал в небо,  то все курсанты вели по нему интенсивный ружейный огонь. Но, к  сожалению, самолет мы сбить не смогли. И что самое обидное, визуально  самолет был как будто бы очень близко, и все вели огонь и одиночными, и  групповыми выстрелами, а сбить-то не сбили. Немец заходил в пике снова и  снова, пикировал и штурмовал наши позиции. Одновременно не прекращался  сильный артиллерийский огонь, к которому подключились те танки, которые  были замаскированы в кустарнике.

Однажды топаем в землянку, и вдруг раздается щелчок. В ту же секунду  главстаршина турляет нас в бок, сбивает с ног, при этом успевает снять  со своего ремня гранату и бросить ее в кювет, где она там взрывается. А  один командир взвода разведки у нас погиб от гранаты Ф-1. Пришли мы с  задания ночью, в землянке отдыхаем, маскхалаты сняли, этот лейтенант  повесил свой маскхалат на крючок, и ремень туда же прицепил, на котором  были эти гранаты. И вдруг играют тревогу, в землянке темно,  лампа-коптилка, сделанная из гильзы, была погашена. Я находился на  верхней полке, а лейтенант внизу, он в темноте хватает маскхалат, но  схватился по ошибке за ремень, и граната щелкнула. Тот успел ее схватить  и бросить за порог, но у нас имелось двое дверей – одни открытее, а  вторые закрытые, и граната ударилась о вторые двери. Лейтенант упал на  пол, но граната подкатилась к нему, и ему весь правый бок разворотило.  Вот так по-глупому погиб командир взвода.

И вот что интересно. Ведь я видел Невскую Дубровку чуть ли не довоенную,  когда мы прибыли туда. Поселок тогда был шикарный, там был шикарный  парк, там, значит, музыка играла, и так далее. А теперь я видел уже  Невскую Дубровку, где живого ничего не было. Так что обстановка на  Невской Дубровке была такая, что это было кладбище одно: месиво  человеческих тел, земли. Там бои каждый день были. Пополнялось все это,  потому что туда каждый день по 500 человек как в прорву бросали. И  превосходство, конечно, было на стороне немцев.

В городе оставалось много мирного населения. Так же, как в Ленинграде люди голодали и умирали. Но многие выжили благодаря колюшке. Это маленькая рыбка величиной с мизинец с двумя колючками, торчащими у боковых плавников. В городе создавались специальные бригады, ловившие эту рыбу. Из неё делали рыбий жир, благодаря которому люди и выживали. Ловили только эту рыбку потом, что за крупной надо было выходить дальше в залив, а финны с северного берега или немцы с южного сразу начинали обстрел. Сейчас в Кронштадте есть что-то вроде памятника этой колюшке.

Тогда, в августе 1942 года, я выходил как бы на подводную охоту, за "языком" где-то под Ленинградом отправили меня тогда. И вдруг я заметил из воды, что на пирсе дремлют два немца, около которых лежат их автоматы. Хороший момент подвернулся (в то время с "языками" у нас были большие трудности)! Но для разведчика всегда нужна осторожность! Почти сорок минут я находился под водой и вел за ними наблюдение, смотрел, как они спят. И только потом, когда убедился, что они спят, всплыл на поверхность и накинул этим двум на шеи петли из шпагатиков и поволок за собой.

К 1942-у году, кроме авиации немцы подтянули артиллерию самого большого калибра и начали периодический обстрел «Марата». Причём было так: Наши артиллеристы уже знали все точки на «Ломоносовском» фронте, и немцы, конечно же, знали расположение кораблей. Пристрелялись они к «Марату» очень здорово. Особенно мы опасались ясных дней. Вроде так всё тихо, хорошо, и вдруг бабах, бабах, бабах! Прямо без пристрелки. И обязательно на корабль попадёт один-два снаряда. Было очень много попаданий и потерь было много. Начнётся обстрел, бабах и рядом человека убило... А я вот прошел. У меня был принцип: пускай оторвут голову, но ни в коем случае не руки и не ноги. Под влиянием этого я голову не прятал, а ноги прятал.

Стали ждать баржу. Барж тогда мало было. Потом нас погрузили в трюм и закрыли. Слышим, как над нами стреляют, и бомбы падают. Пока мы плыли матросы на гитаре играли, им хоть бы что. Все это ночью... Притащили, и как только мы с трапа спустились, тут же сразу детей стали сажать на баржу - эвакуировать оттуда. Мы помогать стали. Детей сопровождали женщины, человек десять, наверное. Оказалось, это эвакуировали воспитанников детских садов. Когда баржа ушла, оказалось в лесу еще дети остались...

Технику я освоил быстро, потом пришлось много работать в январе-феврале 1943 г., когда немец хотел уничтожить балтийский флот прямо у пирса, разбомбить его. Тогда перед нами основная задача ставилась такая: освещать воздушное пространство для работы зенитной артиллерии. Я должен был ночью по работе мотора отличить немецкий самолет от нашего. Юнкерс, Хенкель, Хеншель по звуку хорошо различаешь, у них двигатели "бум-бум-бум", а наши спокойно шли. А днем по силуэтам различаешь.

Долгожителей на Невском пятачке не было. В течение трех месяцев нахождения на плацдарме всех убивало или ранило. Я не стал исключением. В декабре, во время попытки расширить плацдарм, прикрывая наш фланг при вынужденном отходе огнем из пулемета, я был ранен осколками мины. Всего изрешетило.

Пошло нас 400 человек а осталось - 98 в том числе тяжелораненых и искалеченных. После окончания войны мы кто остались в живых собрали деньги и на месте боев в память о погибших соорудили памятник - он называется "Якорь".

Но самое интересное, что он выскочил из ячейки без автомата. То есть он только силой должен был меня побороть. У него автомата не было, а у меня был. Я ему прострелила ноги, подползли ребята, все помогли сделать. Но все это было как во сне. Как я соображала, как все это делать - я тогда многого не знала. Притащили мы этого немца, сдали, его допросили, перевязали, и тогда он мне дал свою фотографию и фотографию своей невесты. Сказал при этом, что его уже не будет, но чтобы его невеста знала, что он ей был верен - и все в таком духе.