Два человека независимо друг от друга взяли у Сергея Яковлевича интервью. Интервью получились очень разными, и мы решили разместить оба на нашем сайте.

Интервью Баира Иринчеева

Морской пехотинец

Война началась для меня так. Я служил на крейсере "Лютцов" старшиной средней машины, как и раньше. Крейсер должен был в августе месяце выйти на испытания. Команда была уже на сто процентов укомплектована, еще в январе 1941 года. Причем комплектация проходила быстро - за два-три дня укомплектовали команду в тысячу человек полностью. У меня на средней машине все до единого были со средним образованием. Большинство из техникумов. Не было ни одного без среднего. Такое было состояние. Я был на крейсере на хорошем счету, на доске почета была моя фотография. Съездил в отпуск в сороковом году в сентябре. Мы были в казарме, где Кировский подплав стоял на Кожевенной линии. Длинная казарма, и там команда крейсера занимала казармы. Нас было порядка тысячи человек. Служба шла уже как на корабле, потому что вот-вот должны были перейти на корабль.

Я как раз был дежурный по низам. Пошел отдыхать в час ночи. С двадцать первого на двадцать второе. Дррынь - звонок. От оперативного дежурного. Приготовить пятьдесят мест для экипажа эсминца "Гневный", их вам привезут. Я разбудил интендантов, доложил дежурному по кораблю, все приготовили. Пошел к проходной, и как раз подъехала машина. Выгружаются матросы - кто в бескозырке, кто без бескозырки, кто в кальсонах и в тельняшке, кто в накинутой шинели. На бескозырках "Гневный". Я попытался спросить, что там у них произошло - никто не отвечает. Измученные люди. Тут уже и врачи были разбужены, их провели, накормили, спать уложили. И только потом дежурный сказал, что эсминец "Гневный" утонул, а те, кого мы принимали - команда, которую подобрали. Ничего неясно, война началась или что. Я должен был смениться и уходить в увольнение. И вдруг на обед объявляют: сейчас выступит Молотов. Матросы уже сидят кушают. Молотов выступает и говорит: "война началась". Через полчаса митинг во дворе. Команду построили, по большому сбору. И выступают на митинге как всегда - были и болтуны, как и сейчас. Выступал один, говорил, мы этих немцев загоним черт знает куда, рабочие восстанут и свергнут капиталистов в Германии. Такие выступления были. "Запишите меня, я пойду добровольцем на фронт!" Егоров там был такой, болтун. Потом, уже когда мы были в бригаде морской пехоты, у пулемета уснул. Мальчишка такой. Я стою, не выступаю, и думаю: "не, это война не такая, как с финнами. Война будет тяжелейшая". Вот такие у меня были мысли.

А отец, когда я из отпуска уезжал, говорил мне: "Ну, Сергей, мы наверное не увидимся больше." Я ему: "что ты такое говоришь, папа?" - "Так война будет" Это дед старый знал, что война будет, в сороковом году.

Буквально на второй день, может, на третий день, снова большой сбор. Объявляют, что командование приняло решение крейсер законсервировать. Почему такое решение? Потому что немцы недопоставили ряд важных деталей. Например, стыки на трубопроводах гофрированные. А давление пара там было 52 кг. На наших заводах такие стыки изготовить в короткие сроки было невозможно. А пар не дать! Значит, корабль без хода. Это то, что я знаю по своей БЧ-5. Один насос для питания котлов не был поставлен - один насос был со старого крейсера, мы это обнаружили, и насос отослали обратно в Германию. Нового так и не поставили. Значит, они делали это умышленно.

Итак, приняли решение крейсер законсервировать. Главный калибр приготовить для ведения стрельбы, специалистов электромеханической части - на фронт. И тут же во дворе зачитывают:

"…Список батальона крейсера "Петропавловск". Командир батальона - капитан-лейтенант Сочейкин. Три шага из строя! Первая рота: командир роты старший инженер-лейтенант Шефер. Три шаги из строя! Первый взвод. Командир взвода лейтенант Ершов!…" Буквально так нам читали приказ, и так все выходили. "Первое отделение, помкомвзвода - старшина Прикот!" Щелк, щелк, щелк - вышел, встал. Моих матросов, подчиненных тоже зачитали. Двенадцать человек под моим началом. Все друг друга знали, поэтому и держались вместе.

Со следующего дня мы ходили на завод, консервировали крейсер, все маслом заливали, бирки прикрепляли. А вечером - с учебными винтовками к дворцу имени Кирова, к тому, куда на танцы ходили - на сухопутную подготовку. Это длилось до июля месяца, дней двадцать. И после этого выдали оружие. Оружие: из 12 человек отделения 2 ДП, остальные все кроме командира отделения СВТ, плюс гранаты. Вот и все стрелковое, что нам было выдано на отделение. У меня, как командира отделения ППД, как на финской.

Наш первый батальон уходил полностью в черном, в морской форме. Шли мы утром на Балтийский вокзал, правда, без песни. Народ говорил: "о, идут моряки!". На мне была прекрасная форма, в которой я собирался демобилизовываться. Потом в августе уже стало прохладно, матросы переоделись в сапоги. Откуда взяли? Да убитых было полно.

Ушли побатальонно, наш батальон первым ушел. До Балтийского вокзала пешком, оттуда на паровозе в Копорье, оттуда в Котлы, там стали выгружаться, и первая немецкая бомбежка. Убитых не было, даже и раненых не было. Мы по ним огонь открыли из ДП и Максимов, они штурмовать нас не смогли, только бомбы сбросили и улетели.

Нам сказали, что мы будем на второй линии обороны, за деревней Ивановское - это за Кингисеппом. Гранаты и патроны получили дополнительные. Перед закатом зашли на гороховое поле, и вдруг команда командира роты (все команды у нас в роте были голосом, это только потом появились свистки и прочее, а так - только голосом, по цепочке): "Танки в лесу!". Что за танки? Мы еще идем не развернувшись, гуськом. Действительно, видно: дым в лесу, и шум моторов. Видно невооруженным глазом, километра полтора до них. Команда: развернуться в цепь и окопаться. У нас был большой недостаток - не у всех были саперные лопатки. Было всего несколько лопаток. Потом мы их добыли на фронте. Чем рыть? Ножами-штыками от СВТ. Тонкий слой земли, а под ним - плитняк. Но окопались быстро. "Приготовить гранаты!" Противотанковых нет. Только РГД. Чем связывать? Ремнями. У нас были узкие ремни с бляхой, снимали с себя и три гранаты связывали. В одной гранате ручку на взвод. Все это заняло минут десять-пятнадцать. А танки там гудят, съезжаются. Тут прилетает наша авиация, она нас и спасла. Так бы эти танки передавили нас. Несколько СБ с Котловского аэродрома. Пробомбили этот лес, зажгли его. Короче говоря, атака танков была сорвана.

У нас первая потеря - Федотов, мой подчиненный, когда связки делал, наколол случайно запал, граната зашипела. Он испугался, вместо того, чтобы гранату кинуть, выскочил из своего жалкого окопчика, граната разорвалась рядом с ним, и всю задницу ему искорежило. Вот первая потеря вне боя.

Пошли дальше. Дошли к ночи на гороховое поле около Ивановсого. Окопаться, ночевать. Мы на второй линии обороны. И вдруг ночью - бегут какие-то люди, по-русски орут! Один в кальсонах, почти все без винтовок. Что с ними делать? Не стрелять же в них, свои. Дошла команда по цепи: не стрелять, но задерживать. Я с своим отделением троих поймал. А как его задержать? Либо по ногам ему ударить винтовкой, или подставить подножку, чтобы упал. "Куда бежишь?" - "Там немцы!" - "Ты их видел?" - "Нет!" - "А где винтовка?". Это оказались ополченцы из какой-то дивизии, их немцы просто рассеяли. Без боя заняли эту Ивановскую. Таким образом уже к утру мы оказались на передовой - это пробежали мимо нас. Немцы, мотоциклист - прямо перед нашим отделением. Я не испугался, скорее удивился - живой немец, гад! Пока сообразили, что огонь открыть надо, он уже развернулся и уехал обратно. И не убили его, уехал.

Потом, 10 июля, пришел приказ: занять Ивановское, отбить его у немцев. Это была первая атака нашего батальона. Приехало два танка нас поддержать. Немцы этого не ожидали, мы пошли в атаку и отбили Ивановское. Бой был такой - вплоть до рукопашной. А немцы тогда были какие? Откормленные, в комбинезонах! Дивизия СС, все здоровенные. Конечно, они не ожидали такого - только что ополченцев гнали, а тут такое сопротивление. Ивановское заняли, примерно неделю держали, пока не пришел приказ отступить. Отступали мы только по приказу. Вплоть до Котлов, откуда начали. Потом я стал командиром взвода, а когда меня тяжело ранило, уже исполнял обязанности командира роты. До этого еще раз легко ранило. Один раз в рукопашной немец то ли гранатой, то ли прикладом по голове ударил - не пробил, но все равно, бык такой, двухметрового роста. Я успел нажать на курок, потом матросы с меня стащили второго, который на меня навалился. Алексеевка переходила из рук в руки, из рук в руки. А в бою за Войносолово ранило тяжело. Я остался на территории, контролируемой нашими. Немцы всех раненых достреливали, всех. А так меня вытащили на плащ-палатке на шоссейную дорогу, довезли до Котлов. От Котлов уходили последние дрезины, на дрезинах догнали санитарный поезд, меня перегрузили. Прибыл на Балтийский вокзал в Ленинград. Весь перрон заставлен раненым. На палках, на ветках раненые. Утром обход - врачи, санитары. Сортируют раненых. Там прямо на Балтийском вокзале был развернут пункт, где раненых оперировали. Мне повезло, что одним из врачей, кто делал обход, была женщина-врач, которая до войны была у нас в казармах врачом, старший лейтенант. Она помнила меня. А у меня все лицо было обожжено, волдырь сплошной, я не видел ничего. Она узнала, и говорит: на перевязку! Поэтому, может быть, и выжил.

Ранило меня так. Мы отступили от Алексеевки, планово. Вечером уже. И атака. Обычно немцы вечером в атаки не ходили, солнце уже заходило. Но пошли в атаку. Обстрел комбинированный - минометный, артиллерийский, и штурмовка авиацией. И пошли они, строчат из пулемета. Одновременно меня и в руку ранило, и в голову. снаряд или мина рядом рванула. Бушлат загорелся, я гранаты и патронташ с себя сбрасывать стал. Пока сбрасывал, весь обгорел. Волосы были как на барашке, подпаленные. Брови тоже сгорели. Волдырь был сплошной. И в спину осколки еще попали.

В сорок первом году в июле-августе немцы забрасывали нас листовками, с призывами убивать своих командиров и переходить на их сторону. В листовках значилось: "Русский матрос! (они знали, что мы матросы) Хватит воевать, убивайте командиров и комиссаров и переходите к нам. У нас есть пища, у нас будете живы. Иначе через неделю придем в Ленинград и всех вас повесим." Потом включали пластинки, и Катюшу играли, гады. Вот такие бодрые немцы были в сорок первом году. Потом по громкоговорителю передавали - у нас таких не было. Листовки мы рвали как правило. Читать их никто не запрещал, читай сколько влезет. Они забрасывали нас ими, как снег лежали эти листовки на брустверах окопов. Только один матрос убежал к немцам - моя связной.

Потом после госпиталя был на курсах переподготовки офицерского состава КБФ. Это отдельная история, как учили, и чему учили. Поэтому я учился в группе комендантов.

Интервью Чиркина Константина (Комментарии: Игорь Жидов (И. Ж), Карл-Фридрих Геуст (К-Ф. Г.), Мирослав Морозов (М. М.))

Я, Прикот (фамилия не склоняемая) Сергей Яковлевич родился 21 марта 1921 года, в Черниговской области, в Минском районе, сельсовет Кукаречий, хутор Овчаренко. Это древние украинские земли, там мои предки с давних времен проживали. Леса там красивые и пригорки и болота, чудесная местность.

Отец мой, Яков Никитич Прикот, крестьянин, зажиточный середняк, мама тоже крестьянка. И отец и мать по национальности украинцы.

Предки отца были дворяне, служили царю на Украине, и прадед, и дед мой. А предки матери были крепостными. Ее семья была бедная, многочисленная.

– Вы сказали, что у вашего отца было крепкое хозяйство, а он раскулачиванию или репрессиям подвергался?

Подвергался, но был полностью оправдан. У нас было крепкое хозяйство, отец имел среднее образование — реальное училище закончил по специальности «Сельское хозяйство и садоводство». Вёл культурное хозяйство, земли было достаточно. Отец мой унаследовал от деда мало земли — дед прокутил свою землю, но отцу досталась и земля от моей бабушки Марьи Герасимовны Дубиной. Советская власть ещё земли добавила…

Отец никогда и ничему специально меня не учил. Но я от отца многому научился. Сейчас говорят:

– Плохо воспитываете! Вы их не учите!

Наши родители воспитывали нас своим примером. Я смотрел, как он делает, и учился у него и аккуратности, и трудолюбию, и всем сельскохозяйственным работам.

– Сколько семей проживало на хуторе?

Около 30 семей, разбросанных по пригоркам. Рядом с нами жила семья, моего дяди, Прикот Андрея Даниловича. Он был весьма богатым, закончил университет Киевский, врач по специальности.

– Когда и где вы в школу пошли?

В школу пошел в 1927 году. Школа на хуторе была двухлетка. Пошел сам, родители и не думали меня посылать в школу, полагали, что я буду гусей пасти… До школы было идти примерно три километра лесом. Учительница, Анна Павловна, была из Петербурга, в основном по-русски говорила, а по-украински плохо. Школа — обычная деревенская хата, двухкомнатная. В сенях на лавке мы складывали одежду. Первая комната — первый класс, вторая комната — второй. Парты были самодельные. Бумаги и чернил не было. Два года мы писали на грифелях… Мелком. Точнее это не мелок, а специальный карандаш-стержень. У каждого была тряпочка, написал, показал — стер. Буквари выдавались на группу два-три человека, на каждого не хватало.

Я сразу стал активным, и учился на «отлично». Учительница меня выдвинула на общественную должность — руководителем «кружка безбожников». Это был антирелигиозный кружок для детей. Мы картинки рисовали мелками, антирелигиозные стишки учили.

Учительница поручала мне выступать с приветствием на революционных праздниках. В хуторе центральной площади не было, и митинги собирали прямо около домов. Приходили, кто хотел. Собиралось сравнительно много народу. Никто их не сгонял. Многие выступали, в том числе и я, с приветствием от школы. Я говорил:

— Грамодяне-хуторяне, дозвольте приветствовать вас с большим революционным праздником…

Допустим, — «…Октября». Кто хлопает, а кто и сплюнет в сторону. Были и те, которые поддерживали эти митинги, и те которые антисоветские реплики делали, я их лично слышал.

– А в каком году начали создавать колхоз?

В 1928 году у нас уже начали колхозы создавать. И отец в числе первых добровольно вступил в колхоз, никто его не принуждал, а мама не хотела в колхоз. Боялась, что все отберут.

Колхоз небольшой был, наверное, дворов 25. Вся администрация нашего колхоза была: председатель и завхоз. Отец был грамотным, и сразу стал завхозом. Он и как бригадир, и заведующий всем хозяйством; и счетовод. Председатель нашим был выбран почти бедняк, но активный. Он моложе моего отца был, и все хозяйство вел мой отец.

Стали работать в колхозе, и в первый год хорошо заработали. Мама была очень довольна:

— Хорошо, дружно работается, да и легче, чем дома.

А дома — тяжелейший труд крестьянский, я его весь постиг.

– А радио на хуторе было?

Когда я уезжал с хутора в 1934 году, ни радио, ни телефона еще не было. Уехали мы на юг Украины по плановому переселению.

– А трактор вы где уже застали?

Впервые я увидел трактор в Запорожской области, куда мы переселились…

Труд в колхозе по-прежнему был ручной, но теперь не только индивидуальный, но и коллективный. Никакой техники не появилось. Свезли плуги, бороны, свели всех лошадей как рабочую силу. Коров не сводили. Коровьего стада вначале не было. И коровы, и свиньи, овцы, козы остались в личных хозяйствах.

В нашей семье были две лошади и два быка, но волов не сводили. Мы их перед вступлением в колхоз продали. Купили кое-какую одежду, самой старшей моей сестре, чтобы замуж ее выдать. В колхоз сдали одну лошадь, породистую, рысистую.

В первый год колхоз получил хорошие результаты, сдали все налоги. На трудодни дали прилично: и зерна, и картошки, так, что никакой нужды не было.

В третий класс я уже ходил за 6 км на другой берег реки Десны. Там на маленькой железнодорожной станции Макошино была школа-семилетка. Вдвоем с моим старшим братом, 1918 года рождения, мы ходили туда пешком, перебираясь каждый день на пароме через Десну. Десна – река судоходная, широкая, красивейшая… Она красивее Днепра. Так каждый день мы ходили в школу. И возвращались к вечеру. Я был лучший ученик, давалось мне все легко. Там учебный процесс был поставлен лучше, чем в нашей двухлетке. Были и бумага, и тетради, и книги выдавались бесплатно.

Зимой мы, я и брат Петро и старшая моя сестра Нина, жили там на квартире у дальних бедных-пребедных многодетных родственников, фамилия Страмко. Вот так проходило мое детство.

– А «голодомор» Черниговской области не коснулся?

Никаким «голодомором» в Черниговской области и не пахло…

Комендант (маяка) порта Осиновец С. Я. Прикот, с шофером-матросом Фокиным Анатолием, май-июль 1942-го года

В 1934 году, приехал к нам агитатор, двадцатипятитысячник…

– Кто такие были двадцатипятитысячники?

Это были активные, грамотные рабочие, члены партии. Партия призвала их ехать на деревню на должности бригадира, председателя колхоза. Двадцать пять тысяч их было. Вот такой двадцатипятитысячник, по фамилии Товстенко, был председателем колхоза в селе Дмитриевка Бердянского района Запорожской области — почти на берегу Азовского моря. Это село оказалось раскулаченным. И село Дмитриевка, да и ряд других сел, на половину опустело — разбежались кулаки, кто куда — в город, на шахту работать. Вот тогда там и начался «голодомор». Заготовки не выполнили, урожай не был собран и наполовину.

– То есть вы считаете, что «голодомор» был потому, что не убрали урожай?

Да. Между прочим, в этой деревне Дмитриевка было четыре колхоза. Она огромная деревня — три тысячи домов. Четыре колхоза было, из них два колхоза развалилось, люди разбежались и не убрали урожай. А государство, как могло, собрало налог. С колхозов, которые не разбежались и хорошо работали, взяли до последнего зернышка. Под метелку, для того, чтобы в целом с села взять то, что нужно. Государство можно понять, нужно армию кормить, рабочий класс. Вот причина «голодомора». Тогда партийным руководителем на Украине был старый революционер Косиор. Его позже расстреляли. Хрущев еще не приехал.

Приехал Товстенко, созвали на хуторе собрание, я на нем был, под столом сидел, слушал. Он рассказывал, какой благодатный край Запорожская область, что там и абрикосы растут, и виноград, и все такое. Но нет людей. Большинство были согласны ехать на благодатный юг… Наша семья тоже записалась.

Для переселения предоставили товарный эшелон. Обычные теплушки, в которых солдат перевозили, буржуйка железная стоит, половина отгорожена для скота, во второй половине люди располагались.

Мы без отца переселялись, а он приехал к нам позже. Как раз, перед тем как нам ехать на переселение, в колхозе подохло несколько жеребят — родились и умерли. Моего отца как завхоза — в кутузку. В районном центре быстренько дело сварганили, и присудили ему три года.

Маме посоветовали подать на пересуд в областной суд. Отца не послали в лагеря, а оставили в районном центре конюхом при милиции. Документы отправили на пересуд. Он состоялся месяца через два–три. Отца оправдали полностью, со снятием судимости. Я не хочу сказать, что у всех так счастливо кончилось, как у моего отца, но были случаи и такие. Это сейчас кричат — всех под одну гребенку, никого не разбирая.

– Вы переехали в голую степь или были дома, куда селились?

На весь путь ушло четверо, а может, пятеро суток. Пока нас везли, раза три бесплатно кормили на узловых станциях. Вранье, что везли как скот и не кормили. Я не могу сказать, что у всех переселенцев так было, я рассказываю то, что у нас было.

С Черниговщины люди везли все что могли. А нас как раз пока отца не было, бандиты ограбили. Ночью приехали, собаку застрелили. Дома были только мама и старшая сестра, они не стали выходить. Бандиты взломали ворота, забрали все, что было в амбаре — зерно, муку. И корову увели со двора…

В школе мне бесплатно дали трех кроликов. Эти кролики в клетке и куры, вот и все хозяйство, с которым мы приехали в Дмитриевку. Встретили нас отлично. Распределили по местным семьям. Нас, по-моему, семья Алтуховых приняла. Приняли как родных, обедом угостили. У них переночевали, и утром мама пошла выбирать дом. Дома, ранее принадлежавшие богатым, убежавшим из колхоза, были брошены, но находились в хорошем состоянии. Переселенцам предложили занимать любой. Мама сама выбрала дом, отец приехал позже, месяца через два. Дом выбрала самый большой, кирпичный, на горе. По черниговским понятиям на горе, что хорошо — сухо; а там, в Дмитриевке, наоборот, надо было в низине выбирать. Мы в этот дом и поселились. Поселились, а потом приехал папа. В Дмитриевке папа не пошел ни на какие должности, которые ему сразу предлагали как грамотному. И, наверное, с полгода работал рядовым конюхом. Он умел и сбрую чинить, сам шил, и телеги ремонтировать, все умел делать. И весьма грамотный был, он писал каллиграфически и грамотно.

Отца все же упросили, он и сам, наверное, имел желание привести в порядок запущенные сады. У кулацких домов были большие сады, но они без ухода урожая уже не давали. Отец своими руками привел их в порядок. И уже на следующий год колхозные сады дали урожай: яблоки, абрикосы и груши. Создали садово-огородную бригаду, отец стал бригадиром. На берегу реки, с татарским названием Кель-кичия, которая текла через село Дмитриевка, было двадцать-тридцать гектаров поливных земель. Там росли всякие овощи, и помидоры, и арбузы. Бригада дала большой урожай: помидоры, арбузы; и сад дал урожай. Все это повезли на рынок в Бердянск.

Мой отец приобрел авторитет, и оставался бригадиром до самой Отечественной войны. Он на выставку ВДНХ ездил, наверно, в году в 1937-м, медаль получил ВДНХ, за новые сады, которые посадил.

– Многие переселенцы сбежали обратно? И почему им не понравилось на новом месте?

Переселенцы год трудились, и уехали, в основном обратно на Черниговщину. Им не понравилась южная природа. Топить можно было только соломой и кизяками — это кирпичи из навоза. А на Черниговщине дров сколько угодно. Не понравился и климат — очень жарко. На Черниговщине полоса средняя, умеренная; мягкое лето, зима... Короче — русский климат, а здесь - степной, это не понравилось. Поэтому убежали обратно. Осталось семей, наверное, пять из двадцати пяти. В том числе и наша семья осталась, нам возвращаться некуда было, поскольку наш старый дом заняли под сельсовет. И мы осели в Дмитриевке.

Сестра моя старшая на Черниговку вернулась, и я с ней поехал в качестве няньки — у нее двое детей было. Год я жил без родителей. Ходил в школу лишь периодически. И далеко было ходить, и детей надо было нянчить. Вот такой у меня был пятый класс.

– Какая одежда тогда была у вас? Домотканое или покупное?

В основном было по одному платью. Покупали ткань, а шила мама, швейная машинка была у нее. Рабочая одежда вся была домотканая.

Обувь шили, как правило, у специалиста. У кого семьи большие были, покупали кожу в магазине, и приглашали сапожника. Он кому для младших обувь старших перешивал, а кому новую шил. Лапти были широко распространены, тапки. В лаптях ходили на работу, хорошая обувь, нога не потела. Весной оденешь, до осени ходишь.

Через год я снова к своим родителям в Дмитриевку вернулся. Закончил седьмой класс. На Черниговщине я учился на украинском языке, а в Дмитриевке школа русская. Для меня это было нелегко. Но закончил семь классов успешно, в числе лучших, может быть, трех-четырех. Приехал с Черниговщины старший брат. Когда мы уехали, он работал учителем в ликбезе в Кореуковке, это еще более глухой район, чем наш. В Кореуковке бандиты были сосредоточены, и махновцев туда Красная Армия загнала. Это места, где потом партизанил Ковпак. Глушь-преглушь. Школа двухклассная была. Учительницу убили. Брат был активным комсомольцем, ему лошадь дали, наган. Он там учительствовал… Когда он приехал в Дмитриевку, его назначили заведующим школы.

После седьмого класса я за три летних месяца заработал в колхозе девяносто трудодней. Мы на тяжелых работах работали. Полтора трудодня в день, так взрослые мужики зарабатывали. Помню, вечером собралась вся семья: отец, мама, незамужняя сестра Нина. Ужинаем под вишней в саду, меня хвалят за заработок, спрашивают, куда дальше пойду работать. Я заявляю, что пойду в техникум учиться.

Родители остолбенели, они надеялись, что я буду с ними и дальше жить, хозяйство вести, ведь я – самый младший в семье.

– Тогда была беспаспортная система, чтобы куда-нибудь ехать, надо было справку из сельсовета…

Чушь собачья. Тогда все, и в колхозе, и в городе были без паспортов Паспортизация началась в 1936 году, по-моему, когда конституцию новую приняли… У меня справка была, что я закончил семь классов. И пожалуйста, поезжай, сдавай экзамены, и никаких паспортов. Так что это ложь, шитая белыми нитками, чтобы лить грязь на Советскую власть…

– Вы поступили, а что за техникум?

Техникум назывался «Бердянский индустриальный машиностроительный техникум». Это был авторитетный техникум.

До Бердянска от Дмитриевки — двадцать километров. Встал пораньше и еще утром был в Бердянске. Пришел туда, и сразу записался в подготовительную группу. За месяц повторил все за семилетку, и сдал экзамены. И сразу был зачислен на стипендию. Ее давали сорока пяти процентам контингента, тем, кто лучше сдавал… Стипендия была тридцать рублей. Большинство из тех, кто сдал, и не прошел на стипендию, вернулись домой, потому что жить не на что было. У кого родители побогаче — остались. Набрали в техникум с запасом, группа большая была, человек тридцать пять. Преподавание было очень хорошее. Учебный процесс был поставлен строго и хорошо. Преподаватели старые, видимо, в гимназиях преподавали. Математику преподавал бывший морской офицер, Соколовский. В белом кителе без погон. Преподавательница русского языка говорила со старинным акцентом.

Техникум подчинялся Наркомату среднего машиностроения. Это ведомство работало на оборонную промышленность, поэтому и стипендии хорошие платили. В педагогическом институте моя сестра такую же стипендию получала, если не меньше, чем мы в техникуме.

На стипендию можно было жить. Во-первых, можно было купить талон на обеды в студенческой столовой. Там была доброкачественная пища. Оставалось десять рублей, на них можно покупать на завтрак и ужин. Это был 1934 год, и я учился до 1938 года. В эти годы в магазинах Бердянска продуктов было навалом. Хватало, но все же жили впроголодь, ведь молодые были.

– Техникум давал определенную специальность?

Конкретную специальность. Я выбрал – «техник-технолог по холодной обработке металлов резанием». Практику проходили в мастерских при техникуме.

– А одежду выдавали?

Нет, никакой спецодежды не было. Одежда была своя. Одевались, прямо скажем, скромно.

– А культурная жизнь – кино, театр?

В кино мы ходили, культурная жизнь бурлила…

Жили в общежитии. Одна большая комната, там двадцать человек жило, и несколько комнат было небольших, по четыре, по пять человек. Дом этот бывший купеческий, двухэтажный. Комендант общежития с женой смотрели за порядком, они же и простыни выдавали. Общежитие было вполне комфортабельное. Была и кухня, кто хотел, мог воспользоваться.

– Вы техникум закончили в 1938 году? А дальше?

Направлен был на Запорожский завод «Коммунар». Техник-технолог цеха. Завод выпускал тогда сельскохозяйственные машины – комбайны и жатки. Военную технику, я не помню, она шла, как правило, в изделиях отливки. Моя зарплата была триста с хвостиком рублей. Я проработал, меньше чем полгода.

Во время учебы в техникуме я окончил годовой курс аэроклуба. Полина Осипенко приехала, митинг организовали. И появился аэроклуб им. Осипенко, две парашютные вышки построили. Я в аэроклуб поступил. На кукурузнике сдал нормально, на четыре. И с парашютом прыгал… Но на четвертом курсе бросил учебу в аэроклубе, меня за это дергали по комсомольской линии.

А мне отец сказал:

— Ты не распыляйся на аэроклуб, закончи сначала техникум хорошо.

И я послушал отца. Небо не мое было. Меня в сон клонило это «у-у», «у-у». Летишь и все одно и то же.

— А ведь на корабле, в море тоже самое — «у-у», «у-у»…

А море мне по душе. Мое счастье, что я попал во флот, а не в авиацию…

Вызывают в райком комсомола и говорят, что идет набор в училище военно-морского флота. Напомнили, что я и в аэроклубе учился, и хотел поступать в кавалеристское училище. Было такое: после второго курса техникума мой друг Толя Магрицкий, красивый парень, загулял с девками, двойками оброс. Его отчислили бы. Он мне предложил вместе поехать в Тамбовское кавалерийское училище. Я по дурости поехал с ним. Нас радушно приняли. Комиссию медицинскую мы прошли, и нас без экзаменов зачислили кандидатами в курсанты. Мы могли месяц отпуска при училище провести, а могли вернуться домой, а потом военкомат выписал бы новое направление. Мы вернулись в Бердянск. Отец начал отговаривать. Я и сам думал — да ну его, это училище. А Магрицкий уехал. Училище это переделали в танковое. Он перед войной закончил его, и в первые дни войны сгорел в танке. (Магрицкий Анатолий Афанасьевич. 1920 г.р. лейтенант 32 ТП 16 ТД ЮФ. Сгорел в танке во время атаки 04.07.1941г. Источник ОБД «Мемориал»: И. Ж.)

– Давайте вернемся: вас вызвали в военкомат…

В военкомате сказали, что есть набор в училище флота. Я дал согласие. Нас собралось человек пятьдесят. Набрали тех, кто имел среднее образование. Были и добровольцы с институтов, два или три человека, которые уже отслужили во флоте.

— А что было на мандатной комиссии?

Биографию мою посмотрели, спросили: сидит ли кто-нибудь из семьи в тюрьме. Больше никаких вопросов. С сопровождающим нас комиссаром, который агитировал нас пойти на флот, погрузились в поезд, и в феврале 1939 года прибыли в Ленинград. Сопровождающий нас комиссар куда-то исчез, и нас встретил младший командир во флотской форме с двумя нашивками на рукавах. Утро раннее и трамваи еще не ходили. Слякоть, снег мокрый идет, черт знает что. А мы с юга, съежились. Я одет был тепло — приличное пальто с медвежьим воротником купил на деньги, заработанные на заводе. А ноги в туфлях, и пока дошли до Экипажа, на площади Труда, промокли насквозь. Когда пришли к Экипажу, там уже произведена была побудка. Матросы в белой рабочей одежде подметали улицу и двор. А я не знал, что это рабочее платье, и удивился, что они в кальсонах. Прошли в казарму. И там нам объявляют, что набора, ни в какие училища, не будет до середины года. А тех, кто желает служить, направят в школу младших командиров.

Я подумал, что раз приехал, то буду служить. Меня направили в машинную школу, в группу старшинского состава. На буксире привезли в Кронштадт. В марте 1939 года, когда мне восемнадцать лет исполнилось, я принял присягу. Строем стояли на Якорной площади в Кронштадте. Нам зачитывали слова присяги, мы повторяли.

— Я, гражданин, Союза Советских Социалистических…

Нет, вру, это позже появилось…

— Я, сын трудового народа, вступая в ряды Рабоче-крестьянского Красного флота, клянусь и…

Началась учеба. Учеба была на материальной части в учебном отряде, турбины были и в разрезе, и в действующем состоянии, они были смонтированы как на кораблях. Учеба была конкретная и дельная. Я изучал иностранные турбины «Браун-Бовери-Парсонс», которые стояли на линкорах…

– И сколько времени заняло обучение?

Обучение заняло шесть месяцев, в августе закончили. Меня оставили инструктором в этом же учебном отряде преподавать, и до начала финской войны я вел практические занятия на турбинах. В августе я стал старшиной.

– При этом ваше денежное довольствие сколько составляло?

Рублей сто пятьдесят примерно…

– Ожидали войну с финнами?

Ну, я лично не ждал, я был погружен полностью в учебу, в службу… Войну довольно спокойно восприняли. Заранее чувствовали, что война может быть, что переговоры бесполезны…

В ноябре меня отправили на новое место службы — на линкор «Октябрьская Революция». Нас человек пять, наверное, было с учебного отряда. С линкора пришел сопровождающий. Дело было вечером, темно. Линкор стоял на рейде во льду. Мы поднялись на борт. Там распределили кого куда, меня, как и положено, в машинную команду, на должность командира отделения машинистом-турбинистом в центральный отсек.

В кубрике теснота, только успел выбрать место для отдыха, как ночью сыграли тревогу и линкор пошел на обстрел финских берегов. Я в машину, где мне положено быть по расписанию. И там начали меня экзаменовать командир дивизиона и командир группы. Я знал на отлично все механизмы, и экзамен благополучно сдал. В первый выход ходил дублером, а на второй меня допустили к самостоятельному выполнению обязанностей командира отделения центральной машины, на одной турбине. Линкор через день ходил обстреливать укрепления Карельского перешейка — линию Маннергейма.

Точнее место указать не могу. Подходил туда, откуда артиллерия линкора доставала. Ходили через сутки, одну ночь идет «Марат», а другую ночь — «Октябрина». (18 December 1939 Oktyabrskaya Revolutsiya fired at the Finnish Coastal Batteries at Saarenpää (Koivisto) from 20 km distance, and next day (19 December) Marat attacked Koivisto. The battery suffered some damages, but was able to fire back with its 254 mm guns, and a hit in Marat was reported. No other encounters with the Soviet battle ships are recorded in the Winter war. 18 декабря «Октябрьская Революция» обстреляла береговые батареи в Сааренпя (Койвисто) с дистанции 20 км. 19 декабря «Марат» атаковал Койвисто. Батареи понесли некоторые потери, но открыли ответный огонь из 254 мм орудий, доложив о попадании в «Марат». Других случаев боев с линкорами ВМФ СССР за время Финской войны не зарегистрированы. К-Ф. Г.)

— «Октябрьская революция» - корабль постройки еще до первой мировой войны…

Это бывший линкор «Гангут». Он был как новый. Ничего не расхлябано, не изношено, все было в идеальном порядке.

— При встрече с более современными линкорами у него были какие-нибудь шансы?

Конечно, были. Артиллерия по дальности была соответствующая. Радиолокации еще не было, но у него были дальномеры. Так что он мог вполне вести бой с линкорами, даже с теми которые были у немцев.

— Ходили обстреливали финский берег… А дальше?

Ходили раз пять, может, десять. Однажды, когда лед стал толстый, на буксире таскали миноносец «Минск»… Не знаю, зачем его таскали, прямо впритык носом к корме пришвартован.

— Вы сказали, лед был толстый. Повреждений обшивки не было?

Линкор однажды пузом коснулся дна, появилась дырка под машинным отделением. Пришлось этот отсек забрасывать мешками с быстросхватывающимся цементом. Линкор закончил походы, примерно в январе, и стал готовиться становиться в Кронштадтский док для устранения дефектов… В это время на кораблях, которые стояли на ремонте, прошли митинги о создании добровольческого лыжного батальона. Поскольку вроде бы у меня нет работы, то и я записался добровольцем. Кого послать отбирали на комсомольском собрании. Не брали не дисциплинированных и так далее...

— Вы лыжи до этого, наверное, и не видели?

Я на лыжах ходил здорово, на Черниговщине еще. У меня были свои лыжи, сделал отец из ясеня…

Комсомольская организация рекомендовала меня в лыжный батальон рядовым бойцом. Командиром нашего отделения стал сверхсрочник Саша Морозов. В отделении, человек по десять было. Вооружены были в основном облегченными кавалерийскими винтовками. Обычные трехлинейки. Пулеметы были «Дегтярев». «Максимов» у нас не было.

— Вас сразу бросили на передовую? Или еще учили?

Не учили. Всех добровольцев свели в Северные казармы. Это в Кронштадте у самой кромки северного берега. Там мы переоделись в теплое белье — ватники и ватные брюки. На голове были наши родные морские ушанки. Потом валенки подвезли. Погрузили боезапасы и продукты на санные конные повозки, а сами на лыжах. И по льду, с Кронштадта к Финскому побережью. Ночью приблизились к берегу. Где это было, я сейчас не могу назвать. В тыл линии Маннергейма, западнее Сестрорецка. И тут нас начали обстреливать автоматным огнем. Мы залегли за торосами. Если бы не они, нас перебили бы всех. Мы не могли подняться, и пролежали день, до следующей ночи. Финны нас обстреливали. Помогла нам наша артиллерия. Вот тогда финны притихали. Ночь мы провели на льду. А на следующий день пошли в атаку, стали выходить на берег. Доходило до рукопашных схваток с финнами. На берег вышли, закрепились. У нас были и убитые, помню только Кольцова…

Нашего командира отделения Морозова финн хотел зарезать, но его спас матрос Полунин, фамилию, как сейчас помню. Он финна этого прикончил и стащил его с раненого Морозова.

— Отлежали сутки на льду, обмороженных много было?

У нас обмороженных не было, потому что мы согревались, была и мазь против обмораживания, мазали лица. Водки нам не дали.

А на утро метров на триста продвинулись с боем, и слышим «УРА!!!» - сухопутчики наши наступают, прорвали линию Маннергейма. Мы встретились, и нас на следующий день отправили обратно. Я вернулся на линкор. Пока линкор в доке стоял меня назначили старшиной команды машины.

– Когда ходили обстреливать финское побережье, финские батареи стреляли по кораблю?

Нет. Не доставали до нас, и не стреляли.

Вот так финская война для меня закончилась. Помню, я дежурным был, ранним утром пошел умываться, а радио уже работает. И объявляют, что финская война закончилась.

– Так и называлась «финская война»?

Нет, она называлась «война с белофиннами». Мы все понимали, и политрукам не нужно было объяснять, что война была с нашей стороны справедливая. Потому что переговоры зашли в тупик…

– В атаку поднимались с криком: «За Сталина»?

Нет. В атаку, когда поднимались, не разберешь, кто что орёт, разве что если кто матом кричит.

И в Отечественную «За Сталина» не кричали. «Ура», кричали и шли. Но я в атаку поднимался в первые дни войны. Может потом, где-нибудь под Берлином и кричали, я не знаю, я там не был.

Начало Великой Отечественной войны меня застало на недостроенном крейсере «Петропавловск». (В конце 1939 г. СССР купил недостроенный немецкий крейсер «Лютцов». 31 мая 1940 года германские буксиры привели его в Ленинград. Завод № 189 приступил к достройке крейсера, которому 25 сентября 1940 года было присвоено наименование «Петропавловск». К лету 1941 года корабль находился в 70-процентной готовности. Крейсер хода не имел, но и в таком состоянии корабль уже мог вести огонь. И. Ж.)

По плану он в августе должен был уйти в море на ходовые испытания. Швартовые испытания частично уже на нем шли.

– Как вы узнали, что война началась?

Мы пока жили в казарме, на корабль не перешли. Команда уже была укомплектована. Не хватало только офицерского состава — кое-каких должностей, в том числе еще не было командира группы машинной, и я за него исполнял обязанности.

Дежурная служба в казарме была построена по корабельному принципу. Ночью дежурный по кораблю — старший лейтенант Литвинов ушел отдыхать в дежурную комнату. Я помощник дежурного — у телефона. Звонок часа в четыре ночи.

— Дежурного по кораблю разбудите, и приготовьтесь, к вам людей привезут… Разместить, накормить.

Сколько он назвал, тридцать или двадцать человек, не помню, сколько.

Я разбудил Литвинова. Сам пошел в интендантскую службу, разбудил начальника. Свободных помещений было у нас достаточно. Нужно было приготовить постели, накормить, и напоить. Дежурный послал меня на контрольно-пропускной пункт. Около пяти часов утра грузовые машины привозят человек двадцать матросов. Кто одеялом укрыт, кто в тельняшке и кальсонах. На вопросы не отвечают. Молчат, ничего не говорят. Измученные люди. У одного на бескозырке, я прочитал — «Гневный». Был такой миноносец, из новых проектов «7». (В рассказе ветерана допущена ошибка: «Гневный» подорвался на мине 23

20 человек погибли, еще 23 были ранены. В этот момент поступило сообщение, будто бы обнаружены перископы подводных лодок. Командир отряда, учитывая обстановку (а помимо «Гневного», на мине подорвался и «Максим Горький»), приказал личному составу покинуть корабль. Экипаж «Гневного» принял «Гордый», а оставленный корабль был расстрелян 130-мм снарядами. Однако брошенный эсминец упорно не хотел тонуть. Только через двое суток его потопила немецкая авиация. И. Ж.)

Доложили дежурному по отряду строящихся кораблей, что люди размещены, напоены чаем… И до утра тихо, смирно команда спит. Ничего не известно больше. Никто ничего не сообщает нам.

Это воскресенье было. От имени командира объявляют, что увольнений не будет. А я как раз предполагал пойти на увольнение. У нас у старшин ограничений не было. Ходили, когда хотели. Ну, не будет, так не будет. Я пошел на обед. Помощник дежурного обычно приходил раньше, на камбуз проверял, как столы накрыты, и т.д. И, вдруг, объявляют по корабельной трансляции:

— Сейчас выступит Председатель Совета министров Молотов.

Команду посадили за столы кушать. Я хожу между столами, и выступает Молотов. Так я услышал о войне. Пообедали люди, построились во дворе казармы по большому сбору. Митинг. Выступил полковой комиссар Немов. Очень грамотный был комиссар, имел инженерное образование, кончил Дзержинку и политическую академию. И маленькие политработники выступали. А потом несколько матросов таких говорливых тоже:

— Мы дадим немцам прикурить.

А я стою и думаю: «Эта война будет не такая, как с финнами». Почувствовал тяжесть на плечах — будто кто придавил их к земле.

Через несколько дней снова сбор во дворе. Построили, объявили:

— Командование приняло решение: корабль законсервировать. Все артиллерийские расчеты остаются на местах и еще те, которые нужны будут. Остальным приказано создать батальон во 2-ю бригаду морской пехоты.

Позже зачитали список 1-го батальона 2-й бригады морской пехоты…

Командир бригады — Лосяков, майор береговой обороны, он командовал нашими выездными отрядами на Финской войне. Командир 1-го батальона капитан-лейтенант Сочейкин, он с нашего корабля, командир третьего дивизиона. Командир 1-й роты старший инженер-лейтенант Шеффер, немец, воевавший на Халхин-Голе, еще будучи сухопутным. Потом закончил училище Держинского. Командир 1-го взвода лейтенант Ершов, стажируется у нас с училища Фрунзе. И наконец:

— 1-е отделение 1-го взвода. Командир отделения, старшина Прикот.

Два шага вперед, встал. За мной зачитывает двенадцать человек, моих подчиненных…

Примерно до 7 июля днем консервировали корабль, а после ужина занимались по расписанию батальона морской пехоты.

– А в чем заключалось консервирование корабля?

В основном писали на бирках название еще не установленных механизмов, а также номера документов, содержащих их описание. Бирочки привязывали по месту.

Винтовки для тренировок нам выдали трехлинейки, те, которые у нас были на корабле. Ничему боевому не научили нас, даже окапываться и то не научили.

За день до отправки, числа шестого нам выдали оружие, то, с которым на фронт пошли. Винтовки, по моему, Симоновские, шестнадцатизарядные с ножевыми штыками. Полуавтоматические. Можно было автоматом шестнадцать пуль выпустить, а можно было по одной стрелять. Мне, и другим командирам отделения — автоматы ППД, магазин дисковый — круглый барабан, приклад деревянный. Один к одному «Суоми», которые были у финнов в 1939 году, только у нас сделаны. Семьдесят один патрон. (In 1933 Finnish Liutenant Vilho Pentikäinen deserted to USSR, and took with him drawings of the new 9 mm SUOMI machine pistol! В 1933 финский лейтенант Вилхо Пентикайнен бежал в СССР, захватив с собой чертежи новейшего 9-и мм пистолета-пулемета Суоми. К-Ф. Г.)

Утром, часов в пять утра, наверное, построили батальон и пешком на Балтийский вокзал. Шли в черной морской форме, люди уже на улицу выходили, старухи крестились:

— Матросы идут.

На Балтийском вокзале сели в поезд и до Копорья. Там довооружились — гранаты получили, я к ППД патроны получил. С Копорья до Котлов. В Котлах, только начали разгружаться, самолеты на малой высоте, тут как тут, сбрасывают бомбы и стреляют, гады, по нам. Мы уже из вагона выгрузились, были уже на перроне, поэтому мы со всех ручных пулеметов открыли огонь по ним.

Особого ущерба самолеты не причинили. Что-то все-таки загорелось. Но убитых не было. После этого пошли строем повзводно по полю, по траве…

– А как одеты были?

В морской форме. Рабочие ботинки, носки, запасной комплект носков в сумке, одна смена белья.

Нам сказали, что мы пока будем во второй линии обороны. Впереди какая-то дивизия ополченцев, по-моему, Октябрьского района.

Пошли по гороховому полю цепочкой-гуськом. И вдруг команда командира роты:

— В лесу танки. Залечь. Окопаться.

Залегли. В лесу пыль столбом, дым, шум моторов… Видно невооруженным глазом, километра полтора до них. Начали окапываться. Лопат у нас было всего несколько штук. Штыками каждый себе копал, как мог. Ямочку вырыл такую, что сам-то вроде в ямочке, но попа наверху…

— Приготовиться к отражению танков.

Все, что могли – это связать в пучок три гранаты РГД и хотя бы в одну из гранат вставить запал. Этим мы и занялись. У кого нет веревки, узким ремнем со штанов. Ими и вязали. Первая потеря в моем отделении — матрос Светлаков. Стал запал вставлять и наколол его. Граната зашипела, он напугался, и вместо того, чтобы гранату выбросить из окопчика, сам пытался выпрыгнуть и убежать. Граната взорвалась, ему кусок мякоти вырвало из задницы, и в ногу ранило.

Вечер приближался. И вдруг налетают наши самолеты бомбардировщики «СБ» — и лесок с танками зажигают. Взрывы слышим, рев танков. Лесок почти весь выгорел и танки на нас не пошли.

Потом мы проходили мимо этого леска, видели несколько сгоревших немецких танков. Мы лесок обошли, и пошли дальше. Пришли на поле. Назначили нам вторую позицию. Приказали окапываться и ночевать... Вдруг, в середине ночи, бегут люди, орут по-русски. Кто без рубашки, кто без штанов, большинство без оружия. По цепи дошел приказ: не стрелять, задерживать. А как его задержать, когда прет на тебя такой же мужик, как и ты, и орет. Только сбить с ног, иначе не задержишь. Сколько могли, задержали. Наше отделение человек пять задержало. Приказ: «Задержанных переписать, и никуда не отпускать». Это оказались ополченцы, их немцы просто рассеяли. Документов у них никаких не было. Спрашиваешь:

— Как твоя фамилия?

— Салтанов.

Черт знает, может никакой он не Салтанов, а Романов.

Я запомнил Салтанова, а остальных не помню.

Мы лежим в окопчиках. У нас из пяти задержанных осталось три. Двое ночью убежали. А на рассвете, только начало сереть, гляжу — метрах в трехстах от нашего окопчика немец-мотоциклист. Каска, ветки в рожках, точно такой же, как в тире рисовали. Я не успел ни открыть огонь, ни скомандовать «Огонь», как они по нам с пулеметов дали, мотоцикл развернулся и уехал…

Как потом нам рассказывали, примерно через сутки на станцию Веймарн приехал Ворошилов и сказал, чтобы моряки восстановили положение, и выбили немцев из Кингисеппа. Утром пришел танк «КВ», и мы пошли в атаку. Немцы этого не ожидали, мы их выгнали с окраины Кингисеппа, и я там первый раз в жизни увидел наших убитых гражданских. На огороде старик лежит, простреленный очередью. В сторонке женщина растерзанная, как изнасилована. Разбиты ульи и сожжен домик. Это я видел своими глазами. И произошел перелом в моем сознании — нет, пролетариат немецкий не восстанет, это звери... Как же мои родные на Украине? Я понимал, что территория с моими родителями уже оккупирована или вот-вот будет оккупирована. Вот какие у меня мысли возродились переломные. И это звери, а не люди, раз они такое допускают с гражданскими. Потом такое же видел в Алексеевке и в других местах, но не буду рассказывать – столько лет прошло, а все мутит…

Помкомвзвода ранило в этом бою. И я стал помкомвзвода. У меня появилась карта…

На окраине заняли оборону. Нам было сказано, что подойдет восьмая армия, и им передать Кингисепп.

— А позиции готовили ведь себе или готовые окопы заняли?

Там, где первые бои воевали, там окопов готовых не было. Позже, везде, где отступали войска, окопы и противотанковые рвы уже были вырыты – и в Алексеевке, и в «Сельхозкоммуне № 2».

— Вас поддерживал КВ, а артиллерия поддерживала?

Поддерживал бронепоезд. Еще нашему батальону была придана зенитная батарея семидесяти шести миллиметровая. Ее то подвозили, то увозили.

— А вооружение какое у вас было? Пулеметы Максима были?

Нет, только Дегтяревы. Позже создали пулеметный взвод, это уже перед моим ранением…

У нас было два пулемета Дегтярева на отделение. На двенадцать человек. По два человека на пулемет. Основной номер и второй…

Пришел остаток 8-й армии, полк какой-то – двадцать три человека. Командир полка – лейтенант. У них оружие хуже, чем у нас. Нет ни продовольствия, ни боезапаса. И это отступающая 8-я армия… Нам пришел приказ — выйти с Кингисеппа на отдых ночью, помыться в бане. Вышли с Кингисеппа, километра на три, какая-то деревушка. Домов нет — все горелые, а баня какая-то есть. Мы, как могли, помылись и залегли в какую-то даже не землянку, а яму прикрытую бревнами и веками…

Часа в три ночи команда «в ружье». Строимся. То, что осталось от 1-го и 2-го взвода. Пришли три машины – грузовики. Поехали на подкрепление в Алексеевку. Нас перебросили километров на тридцать, к рассвету были в Алексеевке. Мост там не был разрушен и если бы мы его переехали, то к немцам бы попали. Но мы у моста остановились, и немцы открыли по нам огонь. Мы высыпались из машин, которые быстро обратно отъехали. В этом бою Ершов – мой командир взвода, был тяжело ранен в живот. Я его перевязал. Отправили его в госпиталь, и стал я командиром взвода. Вот такое продвижение. Взводом командовал, примерно месяц. Это был конец июля.

— Вам был приказ оборонять этот мост?

Нет. Доложили командиру батальона. Старший лейтенант Боковня сказал, что один взвод будет для разведки боем. Место указал нам. И по карте и так… Правый фланг защищать, а по ночам разведкой заниматься…

— Вы все еще были в своей морской форме?

Да. Но у нас уже появились зеленые накидки и палатки. Никто нам ничего не привозил. Подбирали и лопатки саперные, да и боезапас, если попадался.

Я пистолет «ТТ» подобрал. Патроны такие же, как у ППД. Автомат остался и куча гранат, связанных в связки за спиной.

А по ночам через день мы ходили в разведку. Я пошел в разведку с половиной взвода. Человек пятнадцать, наверное, было. Задача: обнаружить немецкие танки, если есть они в ближайшем тылу, и взорвать наблюдательную вышку довоенной постройки. Немцы с нее огонь корректировали. Это мое первое боевое задание я на половину выполнил. И вернулись без потерь. Убитых не было, а раненных притащили с собой. После меня пошел с частью взвода командир отделения Лисоношвили. И не вернулся. Не смог обратно прорваться и блуждал по лесам. А мы отступили. Он догнал нас уже позже.

В районе Алексеевки держали фронт. Автомобильная шоссейная дорога шла на Ленинград. Её держали примерно с 12 июля до 20-х чисел августа. Все время в боевых действиях. Мы в Алексеевке были в противотанковом рву, который переходил из рук в руки. А перед рвом была линия окопов. Из рва можно было в эти окопы забегать. Это гражданские успели вырыть.

— А немецким оружием пользовались?

Не пользовались. У нас оружия хватало. И с боеприпасами у нас тоже затруднений не было. Про «винтовку на десятерых» врут. Вот с продуктами затруднение было. Подвозили плохо.

— А потери большие были?

Потери большие. Приходило пополнение. Во-первых, моряки из дисциплинарного батальона. Моряки, особо не виновные. Это те, которые, к примеру, опоздали с увольнения на несколько минут… Нас пополняли и из маршевых батальонов. Они формировались из молодежи в Ленинграде, в институтах, в техникумах. Мы уже, наверное, на половину были разбавлены, но все равно считались бригадой морской пехоты и традиции поддерживали.

В Алексеевке – в день две, три атаки. Между атаками немцы посыпали нас листовками, включали громкоговорящую установку, смонтированную на автомобиле. Включали пластинки: «Катюша», и так далее. И объявляли на ломаном русском языке:

— Коншай воефат. Путем опетать.

И вновь включают музыку. Ну, откроем туда огонь. Они смеются там вдали. У нас минометов не было…

— В атаку немцы ходили при поддержке артиллерии, авиации?

Было, по-всякому. Как правило, танков один-два. Авиация пробомбит, потом они идут в атаку.

Наша авиация нас в Алексеевке хорошо поддерживала. Раза три… Два «Ил-2» прилетело, один немцы подбили. И он упал и сгорел. А другой их проштурмовал так, что только держись.

«КВ» приходил, который наверно на Кировском заводе выпустили.

Немцы против нас были отборные. Все в комбинезонах, нашивки на рукавах всякие страшные – фашистские знаки, череп и так далее. Все откормленные, здоровенные убийцы. Я не знаю, дивизия СС какая-то…

Почти все атаки заканчивались рукопашной. Немцы уклонялись от них, и отступали.

— У немцев вооружение какое было?

У солдат были автоматы. С винтовками я не встречал. Какая еще особенность… Они гранатами пользовались, как ударным оружием. С длинной ручкой такая граната. Если огреет по башке, так упадешь.

В Алексеевке мы взяли первого пленного. В газетах об этом писали. Какой-то немец проникал на нашу территорию и корректировал огонь. Его засекли. На дороге, которая вела от моста, сделали засаду. Я уже взводом командовал. В кювете автоматчики сели. Затаились, лежим замаскированные. Прет через мостик мотоцикл с коляской. Три человека немцев сидят. Мотоцикл мост переехал, мы бросили гранату под мотоцикл и открыли огонь. Он завалился на бок, и коляской придавило того, кто в ней сидел. Двух пристрелили. А того, что в коляске, вытащили. Оказался оберлейтенант, в комбинезоне. Начали его спрашивать. На русском не отвечает. На немецком, кто-то из матросов умел. Не отвечает. Ему сказали, что я старший в этой группе. Я его спросил:

— Как ваша фамилия?

Он плюнул в мою сторону. И на чистейшем русском языке говорит:

— Я с русской свиньей разговаривать не буду.

Был строжайший приказ не убивать пленных, а отправлять по команде. Я его с охраной отправил. Как потом рассказывали, он оказался прибалтийским немцем, и прекрасно разговаривал по-русски.

Алексеевку держали мы до 20-ых чисел августа. И вдруг, утро такое прекрасное. Все тихо-тихо. Я вылез из норы своей, так называемой землянки, где ночевали. Дозорный докладывает:

— Какие-то строи пошли, окопы наши опустели.

А нам что делать? Я послал рассыльного в штаб бригады. А тишина такая. Может час, может два прошло, прибегает посыльный. Приказание — отступать через «Сельхозкоммуна № 2», на рубеж, а пока охранять штаб бригады.

Я знал, где штаб бригады находится. Компас у меня был и карта. Думаю, не пойду я по дороге. Дороги начали немецкие самолеты штурмовать. Пойду вдоль дороги, на полкилометра, так, чтобы слышно было дорогу, и не заблудиться. В лес углубился, по тропинкам топаю. Начали примыкать всякие разрозненные отделения.

Так отступили мы до «Сельхозкоммуны № 2». Там штаб бригады был.

Обратился к комбату, он приказал мне принять роту, вместо Карнавина. Я пошел по взводам. Объявили, что я командую ротой. Посмотрел, как кто занял оборону на окраине «Сельхозкоммуны № 2», два километра до Котлов. Только заняли линию обороны, кухня приехала… Немцы обычно вечером редко атаковали… А на этот раз кухня приехала, но поесть не успели — немецкая авиация начала штурмовать наши позиции, потом обстрел начался. В общем, кромешный ад. И началось их наступление. В этом бою меня тяжело ранило. Все лицо было обожженное, голова ранена, и пулевое ранение в плечо. Мои бойцы вытащили меня на плащ-палатке на дорогу. Погрузили на машину попутную до Котлов. В Котлах на дрезину и догнали санитарный поезд. А позиции мы не сдали…

Привезли в Ленинград. На носилках меня вынесли на перрон. Лежу. Идет обход врачей. Повезло мне — среди них была врач-женщина, которая у нас до войны в казарме была врачом. Молодая, красивая Аня. Она меня узнала. Меня там же на вокзале по ее указанию перевязали и в госпиталь отправили.

Я лежал в Военно-морском госпитале на улице Газа. В ноябре вышел. Направили в батальон выздоравливающих, командиром взвода. На 1-ю линию Васильевского острова, в казармы. Там проводились занятия по боевой подготовке и по мере полного выздоровления, повзводно отправляли куда надо, на пополнение.

Провожу занятия, наверное, уже дня четыре и услышал, что вышел приказ: «Уцелевших моряков отправить на корабли». Я этим же вечером, после занятий, говорю командиру батальона Маршелову о существовании такого приказа. Он говорит:

— Марш отсюда, разговаривать с тобой не буду. Занимайся с взводом. Если есть приказ, так без тебя разберутся.

Ну, я вышел во двор. Раньше я не курил, на войне в боевой обстановке начал курить. Стою, курю, дым пускаю через дырку в воротах, и в эту дырку смотрю, думаю. А солдаты в моем взводе — кто попало, какие-то старики… Я в этот взвод не верил совершенно, если бы меня с ним послали, то гибель бы наверняка была… Пускаю дым через дырочку, и вдруг счастье — идет санинструктор с крейсера «Петропавловск». И ведет матросов, двух или трех, куда-то водил, наверное, в больницу… Я:

— Веселовский, — громко кричу.

Он услышал, что кричат, но голос не узнал и не видит, откуда кричат, но остановился. Я через эту дырку, что-то типа ветки высунул. И машу, и кричу. Он заметил. Подошел. Узнали друг друга.

— Ты здесь? У нас некоторые уже вернулись на корабль по этому приказу.

Я прошу:

— Придешь, командиру корабля доложи.

Он выполнил мою просьбу. На следующий день меня вызывает командир батальона выздоравливающих.

— Ну вот, за тобой пришли, собирайтесь.

Офицер пришел с корабля, с соответствующей бумагой. Меня в солдатской форме привели на корабль. Дежурный доложил. Командир корабля Ванифатьев сразу вызвал. Я пошел, еще не переодетый. Артиллеристы перешли на корабль — немцы так близко подошли к Урицку, что корабль стал стрелять. А остальные члены экипажа, и с фронта вернувшиеся, в казарме находились. И командир корабля в казарме был. Он тоже, ранен был, в ногу. Он спрашивает:

— Ну что, Прикот, бегут на фронте?

Этот его вопрос помню. Я говорю:

— Нет, товарищ капитан второго ранга, я наших бегущих не видел. Других бегущих видел, а наших не видел.

— Хорошо. Ну, иди, размещайся. На корабль не пойдем.

Я оказался под надзором корабельных врачей, и недели три еще долечивался. Потом вызывают, говорят, что я направлен на курсы переподготовки командного состава. Так я закончил службу на «Петропавловске». С крейсера человек пять, наверное, отобрали таких, как я, со средним образованием. Училище Фрунзе уже уехало в эвакуацию. И мы заняли его здание. На курсах начали распределять кого куда. Набирали в группу военных комендантов. Я согласился. В группе было человек пятнадцать. Готовили для работы комендантами на Дороге Жизни. Комендант должен за все отвечать. Был уклон на железнодорожное дело. Чуть-чуть морскому делу научили, в частности навигации. Артиллерии немножко — управление огнем пушек 45мм, 75мм. Управление катерами. Научили всему чуть-чуть. Я находился на курсах с декабря 1941–го до мая 1942 года.

— Скажите, были ли планы вывода кораблей БФ в Ладогу?

Планов не было, хотя таковая возможность поначалу рассматривалась довольно серьезно. Но когда немцы вышли к берегу Невы, любые возможности прорыва вглубь территории страны отпали. Ивановские пороги на тот момент были не проходимы для крупных кораблей, а малые корабли были бы уничтожены полевой артиллерией, проводить же дноуглубительные работы на виду у противника… Самоубийственно.

— Это было самое голодное время. Как вас кормили?

Нас обеспечивали тыловым трудовым пайком. Но я еще ходил патрулировать за кладбищем, где линия фронта проходила. Линию фронтовую усиливали еще и нашими ночными патрулями. Днем занятие, потом поужинали, чуть отдохнули и туда, часов до четырех утра, или с четырех. Ночной патруль, с автоматами, гранатами, все как полагается. Были случаи, когда немцы или финны переползали по льду и на этом кладбище укрывались. Нас ходило человек по пять, по-моему. Таких групп было несколько. Нам давали иногда дополнительно по миске болтушки, чтобы подкрепиться. А когда оставалась лишняя порция за счет того, что кто-то умер, мог дежурный съесть. Я как-то съел две порции болтушки, и у меня возникло отвращение. Только увижу эту болтушку, меня тошнит. Что делать? Помирать? Пошел в санчасть. В санчасти было две полуживые санитарки. Окна разбиты были, кое-как забиты фанерой. И снег, и иней… Спят под матрасами. За ночь пару человек умерло. Ко мне никто даже не подошел. Я перележал ночь и думаю: «Уйду в казарму. Помру, так помру». Договорились с Петей Бельским поменять мою болтушку на его пшеницу. Иногда давали на ужин обычную сваренную пшеницу. Ну и так неделю примерно. Я окреп. А так бы тоже сыграл в ящик. Окреп, и тут нас перебросили охранять по ночам запасной командный пункт КБФ на Английской набережной. Там работали только днем. Сейчас в этом доме музей, по-моему. Мы ночью стали ходить туда. Сидели за закрытой дверью, в середине коридора. Инструкция одна: как только дверь откроется, мы требуем назвать пароль. Если пароль сразу не назван, открываем огонь. Вот и вся инструкция. Там подкармливали. Иногда через день, иногда каждый день. Норма болтушки и немного крупы.

Начальником курсов стал командир крейсера «Петропавловск» Ванифатьев. На Новый Год построил нас, около ста человек, и сказал:

— Идите ребята, может, на старом месте службы в бане помоетесь.

На Гаванской улице баня была. И мы отдали свои кое-какие пайки. Вода капала. Помылись кое-как. Сбросили грязное белье, надели новое. Тогда я почувствовал: «Теперь я переживу, наверное». Когда учились, с одеждой было нормально. Склады училища остались. Мичман заведовал. Даже в ведомости он не заставлял расписываться. Но никто не брал ничего лишнего.

4 мая нас, пять человек, откомандировывают в распоряжение Осиновецкой Военно-морской базы, на Ладожскую флотилию. Старшим в той группе был Фурсов. На него командировочные выписаны. А командиром этой базы уже был назначен наш начальник курсов Ванифатьев. Как добирались до Ладоги, это отдельный разговор. Трамваи в мае только начали ходить, но очень редко. До Финляндского мы шли пешком. На Финляндском у коменданта спрашиваем, как на Ладогу добраться. Он говорит:

— Вон паровоз, там машинист-доходяга и у него кочегар-дистрофик. Идите к коменданту Ржевки, и договоритесь с машинистом…

Мы загрузили дрова в паровоз. Подкормили машиниста и его кочегара подростка — отдали брикет гречки, и на паровозе приехали на Ладогу. Мы попросили коменданта, чтобы он сообщил в Осиновец, что едут к нему пять доходяг. И прямо на станции «Ладожское озеро» нас встретил батальонный комиссар Зеленков. Нас погрузили на машину. И прямо к Ванифатьеву, командир базы разорвал пакет, и читает:

— Прикот — военный комендант порта Осиновец.

Со мной было еще два человека — два дежурных коменданта в Осиновец. Остальные остались у Морье, там штаб в землянке. А нас на машине в Осиновец, где комендатура была создана осенью, но пока ледовая дорога была, комендатура порта не работала, а весной была еще не укомплектована. Есть только комиссар комендатуры — старший политрук Поршавин Иван Иванович.

Утром я стал вступать в должность военного коменданта порта. Пошел обходить свои владения. Комендатура подчинялась командиру базы Ванифатьеву, которая находилась в Морье. Комендант отвечал за всю работу этого порта, а начальник порта был гражданский от северо-западного речного пароходства. Оно тоже оперативно подчинялось командиру базы…

— В чем заключались ваши обязанности как коменданта?

Комендант отвечал за выполнение плана погрузки и выгрузки. Отвечал за очередность выгрузки и погрузки грузов, за их сохранность. Чтоб не было расхищения в процессе выгрузки и перегрузки на транспорт. За сохранение самого причала, чтобы он не сгорел, не взорвался и так далее. Диверсии чтобы не было. За противопожарную оборону. За местную противовоздушную оборону. За организацию эвакуации гражданского населения и соответствующего движения командировочных военных. Их выезд и ввоз. Вот основные обязанности коменданта.

У коменданта штаб был. Пять дежурных комендантов, комиссар комендатуры, пункт небольшой со столовой. Дальше, взвод назывался, но фактически рота охраны, которая охраняла причалы и склады. Автомобиль один был, и два пожарных автомобиля, с соответствующим расчетом военных. Гражданский штат был: начальник порта…

Пять точек, где были свои причалы, входили в порт: пристани Осиновецкая, Морьенская, Новая, Каботажная, Гольцмана.

За каждую из этих точек отвечал один из дежурных комендантов. Основные грузы шли в Осиновец. Ну вот, я и рассказал организацию комендатуры.

Комендатура действовала, начиная с мая до второй половины июля. А потом Постановлением Военного Совета Ленфронта организация на Ладоге была изменена. Все, что в портах, подчинили не военно-морской базе, а начальнику управления перевозок генерал-майору Шилову. Ему подчинялось все, начиная от Войбокало, где грузили грузы и до Ржевки-Ленинграда — и порты, и склады...

— А почему про Шилова сейчас не слышно? Куда он делся?

Я не знаю, он уже умер, наверное. Потому что он и тогда был довольно в возрасте.

Надо отдать ему должное. Он организовывал всю Дорогу Жизни. Ему подчинено было все, это он командовал Дорогой жизни. Я Шилова хорошо знал, хоть мы и на разном уровне были. Он со мной лично несколько раз беседовал.

— Вы остались на месте?

Нет. В Осиновец был назначен военный начальник порта. Остались только гражданские начальники пристаней. И у них штат: шкипер, приемщики швартовых там, и так далее. И я стал не комендантом, а начальником штаба у него.

Штаба как такого не было, было управление, но вначале моя должность называлась — начальник штаба порта, а потом стала называться — адъютант порта. Вот на такой должности я был до января 1943 года. Всю самую тяжелую годину Дороги жизни. А начальником порта стал капитан первого ранга Нефедов, тот, который был начальником ледового участка дороги, когда ледовая дорога работала.

— А когда закончилась навигация…

Генерал Шилов меня спросил, где я хочу служить? Если в сухопутных, тогда — на приличную должность. Я попросился к морякам. Пришел помощником командира морского охотника «215». Эта должность была маленькая, но я и не имел морских знаний, как у командира. Я с удовольствием пошел на эту должность. Но так как время было декабрь, то с морских охотников, замерзших во льду в Морье, сняты были пушки, поставлены на лед в виде батарей противотанковых и противозенитных. Я сразу попал командиром этой батареи на лед. Шесть пушек. Пробыл там практически до мая. А потом на другой катер командиром перевели, на «199». Это катер типа «МО 4», который начали перед войной строить.

— Вы как этот катер оцениваете?

По тому времени был современный, очень удачный. У немцев подобных не было. У них были хуже наших по многим показателям. Удачный, как танк «Т-34». Войну прошел с мая 1943 года до мая 1945 года. Закончилась война моя на острове Борнхольм, куда высадили десант последний, для взятия в плен немцев.

— В чем заключались действия этих малых охотников?

Пожалуй, ни одной операции не было, большой или малой, в которой, в большей или меньшей степени бы не участвовали эти морские охотники. Ни один конвой военный или гражданский без них не обходился… У него скорость была 28 узлов…

— Мне казалось меньше... Узлов 15…

Это вы называете скорость охотников «БМО», «ОД 200», которые построены были в войну. Они неудачной конструкции были.

— Какое вооружение у вас было?

Две универсальные пушки калибра 45 мм. Два пулемета ДШК. У меня сначала стояли одинарные, а потом — спаренные. Четыре ствола пулеметных, калибра 12,7.

Двигатели стояли отечественные. Три «ГАМ-34БС» — Гидро Авиационный Микулина, каждый 750 лошадиных сил мощности.

На Ладоге эти катера, как и все другие, выполняли задачи, во-первых, сопровождение гражданских конвоев, и охрану военных кораблей. На этих сопровождениях они выполняли функцию противовоздушной обороны. По тому времени, две пушки, и пулеметы ДШК, это был изрядный пучок огня, на который самолеты выходить в прямую атаку рисковали очень редко, и, как правило, это заканчивалось их сбиванием.

Отечественная гидроакустика была плохая, в 1943 году заменили на английскую — «Дракон». Она давала возможность обнаруживать подводные лодки. Мой катер мог четыре контактные мины брать, или две донные, потяжелее. Десять глубинных бомб больших и двадцать маленьких.

Большие бомбы сбрасывались с кормы ручными бомбометами, а малые бомбы, по размеру с ведро, просто бросались за борт. Малая бомба, если прямое попадание или близко, разрушала лодку тоже. Взрыватель устанавливался по данным гидроакустики, по команде с мостика. У минера — наушники-телефон. Минимальная глубина — десять метров, а максимальная, по-моему, сто. Установка взрывателя — простой разворот циферблата на нужную цифру. Эти цифры накрашены светящимся в темноте фосфором.

— А мореходность ограничена?

По формуляру — до пяти баллов, но опыт показал — в любую погоду могли нести службу. Мне не раз приходилось это испытывать на себе.

Морской охотник, которым я командовал за войну, сбил два самолета. «Юнкерс-87» и «Хейнкель-111». Это не считая тех, которых сбили при налете на Осиновец, когда все стреляли и сбили одиннадцать самолетов. Тогда пятьдесят самолетов налетало. Чья батарея сбила, не ясно. А авиация не могла сбивать, когда зенитки стреляли.

— За сбитые самолеты денежные премии платили?

Премии не платили. Объявлялась благодарность личному составу. Когда представляли к наградам, то про это могли написать в наградном листе.

На Ладоге охраняли малую трассу Осиновец–Кобона. Здесь шли, как по проспекту, тендера, которые не имели вооружения. Это железные ящики с автомобильным двигателем. Везли они по пятнадцать-двадцать тонн. Самолеты их могли запросто расстреливать, и они это делали. Охрану осуществляли морские охотники, несли дозор, по этому маршруту ходили, и лежали в дрейфе. Как самолет появлялся, МО открывал огонь и маневрировал. По этой трассе и баржи буксировали. Здесь все время шло движение, но, в литературе, никто не указал про охрану, и такое впечатление, что шли на прогулку. Все время под воздействием, я уже не говорю о том, что немецкая артиллерия доставала до этой трассы. От артиллерии защищались дымовыми завесами. Охотник поставит дымзавесу с одной стороны трассы и с другой, и тендера, и баржи идут в коридоре между завесами, в дыму. Вот так работала малая трасса. Вплоть до 1944 года включительно, на этой трассе, как правило, дозор несли два охотника.

Второй вид деятельности — несение дозорной службы по охране коммуникаций, у того же острова Сухо, нес дозорную службу «МО-171». В дозор выставляли на десять дней. Причем с дозора не снимали. Шторм, не шторм, что бы ни было, в дозоре оставался.

Третий вид деятельности — высадка разведывательных, диверсионных, и оперативных десантов. Разведывательный десант — два-три человека. Морской охотник шел в назначенную точку в тылу противника. Подходил под глушителями, чтобы неслышно было. Ночью это делалось. Спускал свою маленькую шлюпочку — «Тузик» или надувную, в зависимости, какой высаживался десант. В определенные сроки, он же приходил забирать их. Бывали случаи, когда приходили забирать, а с берега открывали огонь. Наверно, наших разведчиков захватили…

У меня лично такие случаи тоже были. Подошел, дал сигнал условный на берег, не отвечает, потом «бабах-бабах-бабах» и понеслось с берега.

При высадке десанта для разведки боем, был захвачен в плен катер командующего финского флотилией. Я в этой не участвовал операции. Небольшой, разъездной катер, команда три человека, шли за командующим, на его дачу. Катера наши Николая Епихина, Ивана Волошенко, Шевчука в засаде находились. Потом подскочили, захватили и в плен увели. (The Finnish motor boat E-32 departed 25 August 1942 from Lahdenpohja at 12.30 (Finnish time) bound to Sortanlahti disappeared without trac. Финская моторная лодка Е-32 в 12.30 местного времени вышла 25 августа 1942 года из Лахденпохьи в Сортанлахти и пропала без вести. К-Ф. Г.

Из наградного листа Волошенко Ивана Павловича: …При захвате финского катера Е-32 с матросами катер 205 под командованием Волошенко умело маневрировал, отрезав ему путь движения… Источник: http://www.podvignaroda.ru/?n=50108593 )

Могли бы и с командующим захватить, если бы знали, что надо подождать, когда катер возьмет его с дачи. Притащили этот катер. Награды за эту операцию не было. Наградили в конце года, по итогам. Основные виды боевой деятельности, я вам рассказал. Ну, кроме того, катера использовались, как разъездные. Для управления боем, операциями, руководители операций на охотниках, как правило, ходили.

Расскажу, как я ходил с Трибуцом… Последняя крупная операция Ладожской флотилии, причем, она одна из крупнейших общедесантных — Видецко-Тулокская операция в 1944 году. Идет за Керченской операцией на Черном море. Вся Ладожская флотилия участвовала — более шестидесяти кораблей. Высаживали две бригады морской пехоты. В это время финны еще яростно сопротивлялись. В частности, на Свири, где проходил фронт. В это время, наше сухопутное командование высадило десант в глубокий тыл, перерезав пути отступления финнов. Я не буду все детали рассказывать... Все корабли уже вышли. Я стоял на мостике, мне выходить нужно было вечером, идти на высадку десанта. Вдруг прибегает рассыльный и говорит:

— Командира катера, к командующему флотилии.

Чероков Виктор Сергеевич, командующий флотилией, на катере «228» был. Прибегаю, он говорит:

— Остаетесь здесь, в распоряжении командующего флотом.

Мой катер был на хорошем счету. И в техническом отношении, и дисциплина была, и я был, хотя и без образования, и самый молодой командир катера, но тоже на первом счету…

— Пойдете к оперативному дежурному, получите указания. К вам с Балтики придут два торпедных катера для охраны.

Мне в штабе дали запечатанную карту, куда идти, с прокладкой курса.

— Вскрыть при выходе с базы. Ждите прибытие командующего флотом. Пойдете с ним в Видецко-Тулокскую операцию. (Правильное название - Тулоксинская десантная операция. М.М.).

Ночью прибывает адмирал Трибуц. Я, конечно, выскочил, как полагается, встретил. Трибуц с небольшим походным штабом, со своей радиостанцией, которую на корме катера поставили, но он ей не пользовался, корабельные работали нормально. С ним был радист, флагманский штурман флота Заремба, и еще кто-то, не помню. Я доложил о готовности корабля к отходу. Торпедные катера уже стояли у меня за кормой. Получил приказ выходить.

Врубил 24 узла скорость. Командующий спросил у меня:

— Как, командир, времени хватит?

— Да, время с запасом, час примерно.

В назначенный срок — к пяти часам утра, к тому времени, когда разворачивался десант для высадки, прибыли. Подходим, корабли десанта встали на якоря далеко от берега. Еще можно было по глубине подойти. Трибуц мне говорит:

— Ты меня к этому старому пердуну…

Так дословно и сказал. Я думаю, кто это? Заремба мне на ухо подсказывает, что это командир ОВРа Мещерский. Князь бывший. Располагался на «Конструкторе». И я не стал у командующего переспрашивать, к «Конструктору» повернули. Ход сбавили. Торпедные катера тоже. Я им сигнал дал: «Можете действовать по своему усмотрению, но не отставать».

Трибуц Мещерскому в мегафон кричит:

— Как на таком расстоянии десантировать будете? Можно еще идти к берегу.

А мне говорит:

— Командир, сигнал всеми средствами связи на все корабли передать: сняться с якоря, идти к берегу, пока глубина допускает.

Крейсер "Красный Кавказ"

Сигнальщики мои на рубку, и семафор пишут, подняли сигнал всем кораблям. И я, между кораблями туда-сюда. Хожу с флагами, и в мегафон голосом передаю. Корабли снялись, прошли еще значительное расстояние и встали на якоря, стали перегружать десант на тендера, на мотоботы и высаживать. Началась высадка десанта. Финны открыли оружейный огонь. Наши корабли открыли огонь по прибрежной черте — каждому свой участок высадки десанта выделен был.

А я среди всех ходил. Трибуц приказывает мне подойти к Черокову, командующему флотилией, он на канлодке был. Трибуц поговорил с ним. Я не прислушивался, ни к чему мне. После этого Трибуц приказал высадить его на берег.

Две баржи были затоплены специально, чтобы к ним могли подходить другие баржи для разгрузки. Я к этой притопленной барже не дошел, примерно, метра полтора, носом катер сел на мель в песок. Ну, чего делать? Командующего высаживать надо. Боцман с моего катера Ивашкевич Николай Болеславович и еще боцман Белоголовцев с «228» (он опоздал на свой катер) встали в воду, на плечи положили носилки, обычные санитарные носилки с ручками. Трибуц ступил на носилки и спрыгнул на баржу. С ним сопровождающий. На берегу уже ожидали автоматчики, его охрана…

Пока стоял, по мне крупная батарея финская стреляла, но я оказался в мертвой зоне. Снаряды ложились в воду за кормой, на большом расстоянии. Я ждал около часа возвращения адмирала. Катер подошел уже вплотную к барже. Трибуц вернулся очень веселый. Десант продвигался, хотя и были затруднения, бои шли с переменным успехом. Мне говорит:

— Ну, все, командир. Пошли домой.

Я врубил скорость 24 узла, поднял «единицу» (следуй за мной) торпедным катерам и пошел в Новую Ладогу. Адмирал перекусил в кают-компании, пришел на мостик и до Новой Ладоги со мной вел любезный и шуточный разговор… Высадил Трибуца, и вернулся осуществлять охрану района высадки.

— А все-таки: «малый» или «морской охотник»?

Правильно — малый охотник за подводными лодками. Это проект «МО-4». Бытовало название на флоте и в официальных кругах до штабов включительно, и в отчетных документах — «морской охотник». (Во всех случаях в документах катера назывались малыми охотниками. «Морской охотник» получило широкое распространение после одноименного художественного фильма, снятого после войны. М. М.)

Я лично одним командовал, Бог помог, что не утонул… А, к примеру, Слава Ситников восемь кораблей поменял.

Я хочу возвратиться назад и рассказать о Дороге жизни, как там шли бои. Потому что воспоминания оставил только Чероков — бывший командующий. Но все в общих чертах… И создается неверная картина. По ледовой трассе, вроде, на санках катались. Ну, еще как две или три машины тонет, показывали. Если говорить о Малой трассе, то вообще ничего не показано. Вот про это я хотел бы попытаться восполнить. Осиновец–Кобона — Малая морская трасса — это переправа, и если пользоваться словами Твардовского: «Кому орден, кому слава, кому черная вода». А здесь на Ладоге, даже не переправа, а тридцать километров.

И вся эта дорога была простреливаемая, бомбимая. По этой тридцатикилометровой дороге шли неразрывной вереницей тендера. Команда три человека. Они перевозили груз и личный состав. Эвакуированных и раненых возили реже, в основном грузы. Один двигатель тракторный. Скорость пять-семь узлов, зависит от погоды. Их было около ста штук на Ладоге. В основном они занимались перевозками на Малой трассе. Шли потоком, друг за другом, когда не было очень сильного шторма, ночью, в тумане шли.

— То есть, тендера, несмотря на кажущуюся хрупкость, выдерживали пять баллов Ладожского шторма?

Да. Кроме тендеров, шли потоком и грузовые баржи. Они были построены к весне 1942 года, к открытию навигации. Их в бухте Гольцмана (Гольсмана. М.М.) строили Ленинградские заводы. Эти металлические баржи грузоподъемностью были шестьсот тонн. Старых деревянных барж уже не было, они были уничтожены погодой и врагом. Такую баржу тащил буксир «Ижорец», Ижорской постройки. Их было в общей сложности, порядка двадцати. Я не берусь перечислять, что возили в Кобону с Осиновца, но пустые они тоже не шли. Как правило, они возили грузы. Охранялась Малая трасса двумя или одним морским охотником. Непрерывно, круглосуточно, в любую погоду. В зависимости от обстановки, назначалось на дозор один или два катера. В зависимости как действовал враг, как самолеты летали. Основным средством защиты караванов были: артиллерия катеров, и дымовые завесы, которые широко использовались. На катере на каждом дымовая аппаратура. (Катера типа МО-4 не располагали дымовой аппаратурой, а только шестью малыми дымовыми шашками МДШ. М. М.)

Но тем не менее самолеты налетали. Прямая штурмовка не всегда удавалась, так как огонь катеров не позволял это делать.

Значительную роль играла зенитная артиллерия, которая была установлена на берегу в Осиновце, у порта — дивизион зенитных пушек 76 мм. И в Кобоне батареи прибрежную часть трассы прикрывали. Вот те средства, которые обеспечивали безопасность работы трассы.

Наши потери на трассе были значительные… Около Осиновца, при погрузке, был тяжело поврежден сторожевой корабль «Конструктор» — старый бывший угольный миноносец 1905 года, переделанный в сторожевик, ему прямым попаданием бомбы оторвало нос. Но он остался на плаву и впоследствии был введен в строй. На Малой трассе самолетами противника был утоплен сторожевой корабль «Пурга». Погибло три катера «МО-4», охранявшие трассу.(За время ВОВ на Ладожском озере погибло три катера типа МО-4: МО № 196 - 27.09.1941 г. потоплен огнем береговой артиллерии у Шлиссельбурга; МО № 216 - 18.11.1941 г. раздавлен льдом у Осиновца; МО № 175 - 9.10.1942 г. потоплен артиллерией немецких кораблей у о. Коневец. М. М.)

Среди них «196-й», собрат такого, которым я командовал. Он погиб у Шлиссельбурга.

На этой Малой трассе охотник, которым я командовал, сбил самолет «Ю-87».

— К награде кто-нибудь был представлен?

К награде был представлен и награжден боцман, он непосредственно сбил. (Из наградного листа Ивашкевича Николая Болеславовича: 05.11.1942 …катер атаковали 9 Ю-87. Будучи тяжело ранен продолжал вести огнь, в результате чего один самолет был сбит. Источник: http://www.podvignaroda.ru/?n=51295094 ) А я был награжден к концу года. У меня семь орденов за всю войну.

— А вообще морякам за что-нибудь премии платили?

Нет, я еще раз повторяю, что морякам деньги никто никакие не платил.

— За потопленный вражеский, к примеру, тот же катер…

Да и за ту же лодку, которую утопили в Выборгском заливе. От бомбы Николенко, говорят, она утонула. Но он ничего не получил. (Имеется в виду германская ПЛ U-250, потопленная 30.07.1944 катером МО № 103 (командир - ст. лейтенант А. П. Коленко). М.М.)

Получал ли политотдел, или штаб получал, я не знаю. Это не мой уровень. А у личного состава и командиров, в частности, ни о каких деньгах даже разговора не было… Я вообще зарплату не получал в войну. Поскольку вначале был не женат, я деньги подписал на счет обороны. И моя получка шла вся на оборону. И я не один такой был, наверное, большинство молодых, которые тогда без семьи были. К концу войны женился, жена тоже была военнослужащая, ее кормили, одевали…

Еще я хочу рассказать о деятельность на большой трассе, от Осиновца и Морье до Новой Ладоги… Мы и здесь тоже прикрывали, сопровождали. На этой трассе шли мореходные буксиры, «Морской лев», «Буй», «Никулясы». Эти названия я помню… «Никулясы», это такой населенный пункт есть, по его имени буксир назвали. Вот эти три я помню, большие, мореходные — в Ладоге не боялись штормов. Вот они и тащили новые семисоттонные баржи, которые были мореходные, и люки хорошо закрывались. Грузовые баржи с особо ценными грузами эвакуированных предприятий и может быть, музеев. Их тянули по большой трассе, менее опасной: Морье или Осиновец — Новая Ладога. Здесь формировались караваны, буксиры брали одну или максимум две баржи, и их охранял или один охотник, или даже канлодка, тогда канлодка тоже тащила баржу на буксире.

— Где-то читал, что по этой трассе еще и колесные пароходы ходили?

Да, это был «Буй», старинный пароход, еще царской постройки, колесный, на дровах, но очень мореходный.

— А канлодки что прикрывали?

Их названия: «Нора», «Бира», «Бурея», «Онега», «Селемджа». «Олекма» в 1941-м была утоплена авиацией, она там лежит, против Морье. А больше никто не утонул. Это были в прошлом грунтовозные шаланды — землевозы, куплены за границей перед войной, для выполнения углубительных работ. Они были предназначены для отвоза грунта. Три четверти по длине судна пустой трюм, куда загружалась глина, выбранная землечерпалкой. С началом войны приняли решение их вооружить, сделать из них канлодки.

На них стояло две или три пушки, 100 мм или 130 мм. Потом эти пушки сняли с канлодки, и поставили в музей, в Осиновце. Это вооружение в то время было сильное, почти как на миноносце, но слабость была — не было прибора управления огнем, управляли зрительно, с помощью бинокля, примитивного дальномера. Стояли автоматы 37 мм, а на некоторых — полуавтоматические 45 мм, по два-три. Вот такое вооружение. Ход имела она семь—восемь узлов максимум. Паросиловая установка, топливо — уголь. Очень были мореходные, в любую погоду могли плавать, но тихоходные. Путь по Большой трассе — 130 километров, наверное, я уже не помню цифр, занимал обычно сутки. Командиром конвоя назначался командир канлодки или командир охотника. Были налеты. У меня лично были. «Нора» шла, я шел в охранении. На буксир цеплялся к ней, буксировался, и расход топлива был меньше, и моторесурсы сберегались. Был налет торпедных катеров итальянской постройки. И канлодка, и я открыли огонь. Один катер подбили, вблизи острова Сухо, его другой итальянский катер пытался утащить, но тот все же утонул. (Все четыре итальянских ТКА, действовавших на Ладоге в 1942 г., в апреле 1943 г. были переданы ВМС Финляндии, где получили обозначение ТКА типа J. Потерь в годы ВМВ они не имели. М. М.)

Караван довели до Новой Ладоги, все благополучно. На Большой трассе у острова Сухо был бой. Я не участвовал в том бою, но могу сказать, что решающую в этом бою сыграла роль наша авиация Балтийского флота, своевременно поднятая.

— А не тральщик с морским охотником первыми вступили в бой?

Если объективно, то они лишь сообщали то, что они наблюдали. А в смысле отражения нападения они никакой роли не могли сыграть, потому что они не составляли какого-нибудь значительного противовеса тем средствам, которые были у немцев. У немцев там было около восьми десантных барж, крупных, с артиллерией и зенитками. И еще всякие мелкие катера. (Фактически немецкое соединение состояло из 7 паромов Зибеля с тяжелым зенитным вооружением, 4 с легким вооружением, штабного парома, санитарного парома, трех паромов снабжения и пяти десантных катеров. Действия отряда обеспечивали три итальянских торпедных катера. М. М.)

И эти «171», — командир Ковалевский, тральщик «100» — командир Каргин, конечно, сыграли роль — они своевременно донесли, сообщали о ходе боя и немного отвлекали на себя. Это если объективно. А решающую роль, еще раз могу сказать, сыграла авиация.

— А итальянские самолеты были?

Итальянские самолеты были у финнов, как разведчики использовались. (Finnish Air Force had only Italian Fiat G.50 fighters, no Italian recce aircraft! В составе Финских ВВС имелись только истребители G.50 итальянского производства. Разведывательные самолеты итальянского происхождения отсутствовали. К-Ф. Г.)

Ладожская военная флотилия держала полностью инициативу в своих руках. Особенно после боя у острова Сухо. И не давала свободно действовать финской флотилии, хотя она тоже была значительная. У них было более десятка десантных судов, с сильным артиллерийским вооружением, некоторые только с зенитным артиллерийским вооружением. Понтонные… Катамараны, двухкорпусные, непотопляемые. Собраны на болтах из отдельных секций. Одна секция заполнится водой, другая держит на плаву. (These were Siebel-ferries of Luftwaffe. Это были паромы Зибель принадлежавшие Люфтваффе. К-Ф. Г.)

Был еще дивизион торпедных катеров — четыре новейших итальянских катера. (In 1942 four Italian MAS-motor torpedo boats (with Italian crew) operated at Lake Ladoga. В 1942 году 4 итальянских торпедных катера MAS с итальянскими экипажами действовали в Ладожском озере. К-Ф. Г.)

Кроме того было много мелких катеров, которые, конечно, не представляли опасности для охотников, но для рейдовых набегов годились. Авиация у них была в основном немецкая, изредка итальянские самолеты. Береговая оборона их была везде, и на островах, и на Валааме.

Наши морские охотники активно действовали против этой флотилии. Делали налеты на базы военные финнов. Пленных брали…

Трудно подсчитать, сколько разведгрупп высаживали. Ну, для примера можно рассказать про бой у острова Веркасари, когда мы высаживали разведроту для взятия языков, и для нанесения ударов в тылу…

Операцию эту выполняли два охотника, мой «199»-й и «228»-й — командир старший лейтенант Сипайло. Командовал этой операцией капитан-лейтенант Павел Степанович Колесник, в марте 1945 он стал командиром дивизиона. Головным шел «228», а я шел в охранении. В роте, под командованием Иониди человек пятьдесят–шестьдесят было. Человек по двадцать пять на катер посадили. Кроме своих шлюпок, надувные плотики были. «228-й» катер подошел прямо к острову Веркасари, глубины позволяли. Я своих десантников высадил с помощью надувного плотика.

Июль, ночи были светлые. Тишина, птички поют, слышишь, как сердце стучит. И так около получаса. «228» у отвеса, у скалы. Моя задача была прикрывать его и огнем, и, если надо, дымзавесой. Все тихо… На острове в рынду ударили... Рында — это колокол. Мы думали, что там небольшой гарнизон, сведений, о том, что там батарея не было. А она там уже разместилась, и через некоторое время открыла огонь по десанту. Мне приказ был — отойти, прикрывать дымзавесой, я и прикрывал. Мы находились в мертвой зоне, берег крутой и они пушкой достать, пока мы у берега, не могли. Перелеты в воду. А когда я отошел завесу ставить, стали накрывать. Мне прямо в рубку всадили снаряд. Бронебойный снаряд пробил рубку насквозь, и за бортом взорвался. В рубке дырка образовалась, но никого не задело, вот такое счастье. А в «228-й» - катер попали, у него были потери — семь человек. Десант наш возвратился к берегу, и мы его забрали. И мы ушли. Когда отошли от берега, и из мертвой зоны вышли, то по нам такой огонь открыли, что прямо кипела вода вокруг. Но дымом прикрылись. Финны выслали самолеты. Мы тоже вызвали свою авиацию, и она нас прикрывала до самого Морье. Нас встретил командующий флотилией Чероков на причале, поблагодарил за выполнение задания. Возможно, эта наша операция была для дезориентировки финнов. Основной десант был в противоположной стороне на Тулокса. Ну, а потери есть потери…

Были более современные транспортные средства, чем перевозки на судах. Например, трубопровод — он был построен к осени 1942 года. Он имел огромное значение как транспортная система. Топливо пошло по трубе до Морье. Там прямо около гавани емкости делались — в грунте вырыли котлованы, куда закачивали топливо. Конечно, это были не просто котлованы. Они были обработаны глиной и еще как-то, чтобы не вытекало горючее. Когда трубопроводы прокладывали, немцы, наверное, не догадывались, что мы делаем. Еще новый вид транспорта, это буксируемые прямо по воде цистерны. Обычные железнодорожные цистерны, конечно, задраенные, герметичные, наполненные топливом. Буксир тащит штук десять. Ветка таких цистерн плывет, только люки над водой видны. Притаскивает в бухту Гольцмана, там был сделан железнодорожный спуск, и их затаскивают на железнодорожную колею. Паровоз подхватил платформу, вытащил наверх.

Еще и кабель был проложен. Прокладывали под огнем. Туда ближе к Шлиссельбургу был проложен, и выходил там, где сейчас памятный знак «Разорванное кольцо». Там примерно выходил электрокабель.

Охотником «199» я командовал до конца войны, пройдя всю Балтику на нем. Нас с Ладоги на Балтику перебросили в августе 1944 года. Был командиром звена, закончил исполняющим обязанности командира отряда катеров.

— А сколько катеров в отряде?

Шесть штук. А в звене два.

— Расскажите про высадку десанта на Борнхольм.

Наш дивизион еще высаживал в Кольберге и так далее… (Кольберг был занят 18.03.1945 г. сухопутными войсками в ходе Восточно-Померанской операции. М.М.)

— При высадке десанта на островах более крупные корабли оказывали огневую поддержку?

Нет. Крупнее нас были морские бронекатера, они назывались «МБК» или малые канлодки. Дивизион их был. На них стояли танковые башни, я точно не знаю, по-моему, 76-мм. (Башни от Т-34-76 М.М.) Это была главная. Дивизион торпедных катеров, вместе с нами шел, командир - Гуманенко.

— А что делали торпедные катера?

Мы дымзавесы ставили, и еще навигационное обеспечение. Торпедный катер далеко сам не поплывет, заблудится, надо его вести. А при высадке десанта, торпедные катера высаживали 1-й эшелон десанта на берег. Например, у Кенигсберга, у Пиллау, они высаживали прямо на песок, вылазили на пузе, и с него группы там по пять - десять человек прыгали.

Мы так подойти не могли, потому что у нас осадка носом была минимум метр двадцать. А они могли пузом, он же реданный. Он мог на песок выйти и с песка сойти.

Десанты все на Балтике я считать не буду, их было очень много. И все, какие были силы, задействовали, дивизион этих морских бронекатеров, наш дивизион охотников и позже пришел еще четвертый дивизион охотников. Но это были «ОД-200» — охотник деревянный, построенный в войну, окаянный.

Они были неудачные. Во-первых, и ход имели меньше нашего, во-вторых, не мореходные были, в-третьих, двигатели американские, капризные очень, требовали особого чистого масла и подогрева двигателей. Главное, не мореходные, они не могли в сложных условиях ходить. После войны они все пошли на свалку. (Фактически 4-й дивизион МО в 1945 г. был укомплектован катерами типа П-19-ОК (проект малого охотника на базе торпедного катера Д-3). Установленные на них американские моторы типа «Паккард» выгодно отличались от отечественных моторов ГАМ-34БС по мощности (1200 л.с. против 850 л.с.), но требовали более квалифицированного обслуживания. Катера типа ОД-200, также оснащенные моторами «Паккард», строились серийно в 1943-1947 гг. – всего построено 156 единиц – и служили в составе ВМФ до конца 50-х годов. М. М.)

— Высадка на Борнхольм как завершилась?

Боя не было. Немцам вечером наши самолеты сбросили листовки — уговаривали немцев сдаться. А утром мы пришли, батальон привезли, командир батальона Антоник. Первыми зашли, поставили дымзавесу, потом торпедные катера выпустили торпеды по причалу и по немецкому сторожевику, но торпеды не взорвались — глубина оказалась в гавани мала. Они застряли в грязи, и не взорвались. Но немцы огонь не открыли. Первый зашел «206»-й катер, на нем штаб, командир дивизиона был, батальона, Антоник и командир десанта капитан второго ранга Шевцов. Я за ним вторым зашел, на «199»-м, уже с десантом. Прямо на бетонные причалы наш десант выпрыгнул. Побежали до конца. Причалы отличные в Рене, главном порту острова Борнхольм. До конца причала наши морские десантники добежали, а там немцы стоят, кричат:

— Хальт!

Остановились. И так около часа. Приехал немецкий офицер, передал, что начальник гарнизона требует прибыть к нему командира десанта. Я не лично слышал, а мне рассказывали. Швецов сам туда не поехал, а послал офицера какого-то, тот немцам предъявил ультиматум. Час примерно было противостояние. У немцев пушки наведены на нас… Самолеты наши летают - гудят… Но немцы не сдаются. Потом подъехала к причалу машина, в ней приехал немецкий генерал — старший на острове, отдал немцам приказ сдаваться, и к нашему начальнику десанта Швецову пошел на «206»-й катер. Катер развернулся и ушел с ним. Немцы начали организованно сдаваться. Куда их грузить? Мобилизовали у датчан все шхуны, какие были на острове. Потом пригнали еще финские… Стали грузить немцев. Они сдавали все, что солдату не положено в плену иметь — гора была, я сам лично видел, там и какие-то часы золотые, черт его знает что, ложки… Я на расстоянии метров десять смотрел. Уже наша охрана была выставлена, в форме НКВД. Немецкие солдаты все откормленные, чистые, выбритые… Их грузили, и в Кольберг, тридцать миль. А с Кольберга наших солдат две дивизии на этих же судах завезли на Борнхольм. (Малые охотники участия в высадке 1-го эшелона десанта на о. Борнхольм не принимали. 6-й дивизион МО, где служил интервьюируемый, 9 мая находился в Таллинне.

Фактически десант осуществлялся так:

Общее руководство действиями по высадке десанта было возложено на командира Кольбергской военно-морской базы капитана 1 ранга Е.В. Гуськова. Командиром высадки назначен начальник штаба базы капитан 2 ранга Д.С. Шавцов. Ему же было поручено принять капитуляцию гарнизона острова.

В 6 ч 15 мин 9.05 после проведенной ночью разведки торпедные катера №96, «ТК-37», «ТК-183», «ТК-185», «ТК-188», «ТК-193» под командованием командира 4-го дивизиона торпедных катеров капитана 3 ранга Е.В. Осецкого с десантом на борту (344-я рота Кольбергской военно-морской базы, командир роты – майор П.И. Антоник) вышли из Кольберга (Колобжег) к о-ву Борнхольм. В 7 ч 23 мин катера обнаружили самоходную баржу и 4 мотобота с немецкими солдатами и офицерами. Вражеские суда не оказали сопротивления и под конвоем «ТК-183» были направлены в Кольберг. Остальные 5 торпедных катеров в 10 ч 30 мин попали в полосу густого тумана и вынуждены были остановиться. В 13 ч 40 мин, когда туман рассеялся, катера снялись с якоря и в 15 ч 30 мин, подойдя к пирсу в гавани Рённе, высадили личный состав 344-й роты на берег. Прибывший в порт немецкий офицер потребовал, чтобы советские моряки оставили остров. В свою очередь, капитан 2 ранга Д.С. Шавцов заявил, что, если гарнизон не сложит оружие, то по военным объектам на острове нанесет удар авиация.

В это время рота десантников вместе с подошедшими датскими патриотами – участниками движения Сопротивления - заняли телеграф, порт, перерезали кабели связи. Некоторое время спустя в порт наконец прибыло командование гарнизона острова. Вечером комендант Борнхольма генерал Вутман, его начальник штаба и заместитель по морской части капитан 1 ранга фон Каметц на «ТК-37» и «ТК-185» были доставлены в Кольберг, где и состоялось подписание акта о капитуляции. На острове в это время шло разоружение войск гарнизона.

Малые охотники обеспечивали вывоз с острова пленных немцев, начиная с 14 мая. М. М.)

— Как вы узнали, что кончилась война?

Мы находились в Таллинне, стояли у стенки в бухте Минной. Наш 6-й Краснознаменный дивизион должен был принять десант, и высадить в Либаве прямо в порт. Стоим ждем… Минная гавань была разрушена, там причала не было, носом в сваи пришвартовались, сходни от сваи спустили. Солдаты морской пехоты в траве, за кустами на берегу. Уже пришли, но почему-то задерживаются. Приходит ко мне Юра Фурцев, до войны вместе служили, потом он в разведке Балтфлота офицером служил. Поздоровались, сидим, чай пьем, он говорит:

— Никуда вы не пойдете, ни с каким десантом. Война кончилась.

— Ой, да брось ты ерунду говорить.

А нам, офицерам, еще не объявляли. И так до утра десант будить не стали. Утром комдив официально объявил, что война закончилась, и пригласил на праздничный обед всех командиров на один катер. Пошли мы на обед с выпивкой. Я к выпивке не был пристрастен, но и не пьянел. Выпивал только тогда, когда в море идти, или явный отдых. Выпивал, закусывал, и все. Хотя спиртных напитков было, хоть отбавляй. Анкер, десять литров бочонок полный всегда был.

Комдив Паша Колесников, дурак такой, налил мне стакан спирту, и подсунул запить вместо воды водки, я и запил. Закуска была нормальная, пообедали. Я чувствую, что пьянею, пошел на свой бывший катер «199»-й, лег спать в каюту, уснул. Слышу, кто-то льет воду через открытый иллюминатор. Смотрю, пришел знакомый, Шевчук Миша. Узнал где я, и через иллюминатор меня водой обрызгал. Я проснулся, уже проспался, трезвый. Вышли на палубу, вижу, на палубе сидит, вот так по-турецки командир отделения комендоров с этого «199»-го катера. Он должен был еще до войны демобилизоваться, пять лет отслужил, да еще война. Вот и считай сколько. Держит винтовку ему заряжают патроны в казённик, а он нажимает на крючок — в верх стреляет. Цветными трассирующими. Смотрю матрос в углу сидит, плачет… Стоим у причала, пообедали, полдня прошло спокойно. Музыку включили на верхнюю палубу. А когда стемнело, все же погрузили десант, и повезли его на Борнхольм.

— То есть сменили район высадки с Либавы на Борнхольм?

Да. Но, мы и в Либаве тоже приняли капитуляцию, часть десанта оставалась в Либаве. Там в основном были не немцы, а власовцы. Там осталась часть десанта, рота, наверно. Она приняла капитуляцию у немцев. А мы немецкие склады взяли под охрану. Нам говорили, что немцы в курляндской блокаде скоро помрут от голода. Я сам видел полные склады — чего только не было, и консервы, и хлеб, черт его знает какой давности. Мы в Либаве задержались 9 и 10 мая, а 11 мая на Борнхольме были. Вот так для меня война кончилась.(Фактически высадка десанта в Либаве осуществлялась так:

В связи с капитуляцией германских войск на Курляндском п-ове командиру Либавской военно-морской базы контр-адмиралу К.М. Кузнецову было приказано занять порт Лиепая. Для выполнения поставленной задачи было решено высадить десант, для чего были выделены торпедные катера «ТК-115», «ТК-125», «ТК-131», «ТК-133», «ТК-355», «ТК-803», «ТК-804», «ТК-807» и 59 морских пехотинцев. Командование высадкой возложено на командира 1-й бригады торпедных катеров капитана 1 ранга А.В. Кузьмина.

В 8 ч 48 мин шесть торпедных катеров с десантом на борту вышли из бухты Свента («ТК-115», «ТК-125» присоединились к десанту позже).На переходе они обнаружили шлюпку под парусом и сняли с нее восемь немецких солдат. В 10 ч 25 мин торпедные катера без противодействия со стороны противника вошли а аванпорт Лиепая и высадили морских пехотинцев. В 10 ч 40 мин на здании военного порта был поднят Военно-морской флаг СССР. В 11 ч 45 мин в порт вошли «ТК-115», «ТК-125» и отшвартовались в Торговом порту.

Морские пехотинцы вместе с экипажами катеров установили охрану у складов и военных объектов. В Лиепае было взято в плен около 4500 солдат и офицеров, захвачено 13 морских и портовых буксиров, 5 барж, пароход, 5 плавкранов, 2 плавдока, 5 кранов на стенке военной гавани, 3 катера, склад с обмундированием, 2 склада с продовольствием.

В 12 ч 00 мин войска 51-й армии (генерал-лейтенант Я.Г. Крейзер) Ленинградского фронта вошли в Лиепаю. М. М.)

— А после войны?

После войны старые командиры, которые воевали, пошли кто на повышение, кто в штаб ушел. Остался я один, самый старый, так как я был без образования. Комдив, шутя, называл меня «железнодорожник», потому, что я — механик по специальности, на охотники пришел с комендатуры, а образования морского не было…

После войны мы остались на Борнхольме. Ровно год — до апреля 1946 года несли там службу, дозоры несли на входе в Балтийское море.

— А местное население? Борнхольм — это датская территория.

Население к нам относилось молчаливо, насторожено, но никаких выпадов не было. Свободный контакт был, я в баню даже ходил, посмотреть, как датчане моются, в ресторан обедать ходили. Нам денег много дали.

Пища на катерах не ахти какая, продукты везли с полуголодной Родины, и мы питались продуктами из магазина…

Датское управление не ликвидировали. Мы не оккупировали их. Была комендатура.

Остров большой, он пятьдесят километров север-юг, и тридцать километров запад-восток. Ренэ - главный город, а ещё и Некси и еще десятки. Богатый остров, в общем-то, сельское и рыбное хозяйство, промышленность, мелкое судостроение — шхуны строили…

Приехал к нам вручать дивизиону очередной орден адмирал Левченко. И за обедом с выпивкой языки развязались. Некоторые офицеры начали жаловаться, в частности, один дивизионный минер старик, призванный из запаса:

— Год прошел, как война кончилась всех демобилизовали, а я здесь…

Другой еще о чем-то. А я слезу пустил:

— Что со мной делать — я морского образования не имею. Или увезите, если я не нужен, или пошлите учиться.

Адмирал послушал, ночевать остался в дивизионе, а комдиву сказал:

— Я утром приму всех офицеров, которые имеют личные вопросы.

И точно, утром пришел рассыльный, говорит:

— Кто к адмиралу, милости просим.

Всего два человека пошло к адмиралу — дивизионный минер и я. Остальные проспались, и им уже ничего не нужно было.

Я говорю:

— Служить я хочу, добровольно пришел, служил, и служить хочу. Но прошу решить, или меня учиться пошлите или демобилизовать.

Адмирал походил, постучал пальцем по столу, спросил у комдива, как я служил. И предложил мне написать рапорт.

Я написал и на столе ему оставил.

И еще около года ни ответа, ни привета. Я уже решил демобилизоваться. Когда перевели, в мае 1946 года в Либаву, сходил наниматься на работу. Вроде бы договорился, штурманом меня брали на «Аретуза», такой задрипанный транспорт. Потом остался за комдива, комдив поехал в отпуск, и когда вернулся, пошли докладывать адмиралу Абрамову, командиру отряда учебных кораблей.

— Временно исполняющий обязанности комдива сдал.

— Вступил в свои обязанности — комдив Колесник.

А адмирал на меня так рукой показал, и говорит:

— А ты чего его не откомандировал?

Комдив — тыр-мыр… Адмирал добавляет:

— Сегодня же что бы он уехал.

Вышли с комдивом, он говорит:

— Пришла телеграмма: отправить тебя учиться в Баку. Но ты опоздал, — уже октябрь начался. Знаешь что, Сергей, поезжай туда, и обратно возвращайся в дивизион.

Офицеров опытных не хватало, я хоть и без образования, но считался опытным старшим лейтенантом. Я говорю:

— Меня откомандировывают от части совсем. И если я не пойду на учебу, меня оттуда отправят в отдел кадров любого флота.

Выписывает мне отпускной.

— Ты убежишь оттуда с отпускным, приедешь в дивизион.

Я отпускной в карман, собрался. Первый скандал с женой у меня произошел. Она говорит:

— Не ходил бы ты, Ваня, в солдаты. Без тебя большевики обойдутся. На хрена тебе эта учеба, у нас все идет вроде нормально…

Я шапку на голову, и в вагон. Пять дней до Баку. У меня от радости дух захватывает… О Господи, так хотел учиться. Я человек не религиозный, но чуть ли не помолился у проходной Каспийского Высшего Военно-морского училища. Перед войной его построили, наиболее оснащенное. Местечко Зых, восемнадцать километров от Баку. Магнолиевая роща, шелковица прямо бери ладонью, срывай. Лимон можешь найти. Вот в такой роще это училище и находится. Рядом за оградой пивзавод, недалеко, несколько домов офицерских — ДОСы.

Пришел в проходную, аж дрожу. Вычистился, все пуговицы надраил.

— Разрешите доложить…

Дежурит курсант пятого курса, я перед ним чуть ли не на вытяжку. А он:

— Да, иди, иди, там ваши корабельщики собираются.

Назвал мне номер кубрика. К дежурному по училищу пришел. Как щелкнул каблуками, тот напугался, думает, откуда такой идиот приехал.

— Прибыл для учебы…

— Не кричи… У нас тут не кричат. Иди, в такую-то, — назвал мне номер кубрика, — сдай документы.

Я сдал командировочные. Оказывается, появился Указ Президиума Верховного Совета, что офицерам Военно-морского флота, которые не имеют образования, но представляют ценность для флота, воевали хорошо, дать возможность учиться. Сто вакансий, с полным государственным пансионом, питанием, сохранением окладов. Какой бы он ни был зверь и варвар, Иосиф Виссарионович, но именно он это нам дал. Зашел я в казарму, сидит дежурный старший лейтенант, что-то читает. Я перед ним пытался вытянуться. Он говорит:

— Да брось ты, что ты, тут как в бане — все равны.

— Кому мне доложиться?

— Вот в этой комнате дверь откроешь, там майор Писькин сидит.

Думаю, какая-то подозрительная фамилия. А на самом деле, это фамилия оказывается его… Но он не майор, а капитан третьего ранга, из преподавателей прислан старшим над нами. Я захожу в эту канцелярию. Сидит капитан третьего ранга, а майора нет. Думаю, к кому же мне обратиться.

— Разрешите обратиться? Прибыл для прохождения учебы… Опоздал, наверное. Мне уезжать?

— Нет. Таких опоздавших как ты полгруппы. Будешь переэкзаменован по полной форме. С коновала на фельдшера. Вот обходной тебе, пятнадцать предметов, — представляешь, какая дурь была, — там только четыре основных предмета. А остальные сопутствующие. По всем должен получить оценку, и потом решим, что с тобой делать. А завтра пойдешь на занятия, и экзаменовать тебя будут.

Экзамены вступительные сдал. Трудным оказался экзамен по русскому языку, я сам же не русский. Тогда сдавали диктант, сочинение и устно. Общую по русскому вывели тройку. А остальные более-менее. Математику сдал терпимо. А остальные ерунда была. Черчение — еще в техникуме умел чертить и все...

— Сколько по времени вы учились?

Полный курс — четыре года и десять месяцев. В 1950 году я закончил, осенью… Учили хорошо…

До третьего курса дни и ночи проводил только на занятиях. И ни одной двойки не получил. А отчислили многих. Четыре группы набрали, окончило — две.

Учились у нас два дважды Героя, которые были в Военно-морском флоте – Виктор Леонов и Шабалин Саша. Еще из Героев: Поляков, Свердлов.

Осенью 1950 года в звании капитан-лейтенанта я училище закончил. Стажировался на большом охотнике, на Каспии. Затем один месяц стажировка на Черном море, стажером помощника командира крейсера «Молотов», на котором Сталин побывал. У меня есть фотография со Сталиным.

Я постажировался половину срока, все идет нормально, помощника отпускают в отпуск. Приказом по кораблю, командир допустил меня к исполнению обязанностей помощника старпома. Он отвечает за дежурную службу, за чистоту по кораблю, ему все интендантские службы подчинены, и медицинская. «Молотов» покрашенный, прошел на заводе не то ремонт, не то осмотр. Вышли мы на рейд. Нам объявляют, что пойдете в поход с ответственными людьми, но больше ничего. Выходим на внешний рейд за боны, объявляют, что на корабле пойдет Иосиф Виссарионович Сталин. Объявляется сталинская вахта. И почистить корабль, и так далее. А его чистить не нужно, он и так чистый. Ночью мы снялись с якоря, и ушли. Два миноносца в охранении. Сталин был в Ялте.

Пришли, и легли в дрейф. Необычно… Крейсер редко в дрейф ложится, в основном на якорь становится. Миноносцы рядом с ним. И начальство — командующий флотом, кто не помню, не то Басистый, не то Октябрьский пошли на корабельном катере к Ливадийскому дворцу. Как Сталина встречать? Это меня касалось лично. Строить ли личный состав или только вахту? Никто на корабле не знает. Сказали, что сообщат позже. Позже сообщили, что Сталин сказал, что не встречать, не будить никого. Он втихаря придет.

Ночью в два или три часа прямо к трапу подходит катер специального назначения — охотник «МО-4», но без пушек.

Трап вывален за борт. Я нахожусь на запасном командном пункте, где мне положено по расписанию быть. Тишь-благодать, корабль в дрейфе лежит. Первым поднимается на корабль Власик с двумя средних размеров чемоданами. Я лично с ним не был знаком. За ним — Косыгин. А потом сам Иосиф Виссарионович. Расстояние до него было метров тридцать. Но я рассмотрел его хорошо: в гражданском костюме, шапки на голове нет, лысинка небольшая, пиджачок какой-то гражданский. Идет себе потихоньку, за поручни держась. Конечно, как полагается, встречает командир. Как только Сталин ушел в салон, ход дали и пошли в Сочи, на рейд.

Утром, часов в одиннадцать, Сталин вышел в мундире, показывает: куда идти? Как побежали все — рядом сесть. Я на фото тоже есть, на самом верху, только нос один торчит…

Сфотографировались со Сталиным. Он потом спросил, куда ему идти. По кораблю он не ходил. А Косыгин ходил, лазил везде и на камбузе был… Я его не сопровождал, такого приказания не было. Служба докладывала мне на ЗКП, где он находится. Он ходил, наверное, по указанию Сталина. Он и на камбузе пищу пробовал с котлов.

В Сочи на катере Молотов встретил. Сталин уже сходить собрался, а Молотов кричит:

— Я поднимусь сейчас к вам.

А Сталин говорит:

— Да ничего, еще потом поднимешься когда-нибудь.

И стал сходить…

— Это в каком году было?

Это было в 1950 году. Летом.

— Ну и как вам Сталин показался?

Мне Сталин показался весьма пожилым, усталым человеком, но его никто под руки не брал. Тихонько, но шел сам. Я в первый раз увидел у него лысину на макушке. Спокойно все прошло…

После стажировки я оказался на большом охотнике, куда я просился.

— Это был 1950 год… Название у него было?

Нет, без названия, проект «122 БИС», по тому времени новейшие большие охотники. Я принял его в Зеленодольске, пропутешествовал до Балтики. Сдал ходовые испытания, и на Балтийский флот попал. Год я командовал, мой охотник взял приз по обнаружению подводных лодок…

На большой охотник я пришел с нуля, был только киль. Строился он на Зеленодольском заводе им. Горького, построенном в войну.(Судостроительный завод в городе Зеленодольск (бывший Паратск) на Волге был основан в 1895 году И. Ж.)

Строили новейшими методами, сваркой, на конвейере… Очень удачный проект, но газовые турбины для них были не готовы… Если бы они были установлены, тогда ход был бы до тридцати узлов. А получили — двадцать. Это был главный недостаток, в остальном это был отличный кораблик, по мореходности, по оснащенности, по бытовым условиям. Команда — пятьдесят человек. Водоизмещение — триста пятьдесят тонн. С перегрузкой около четырехсот. Пятьдесят метров длины. Вооружение: пушка 76 мм, три автомата 30 мм, пулеметы «ДШК», носовая бомбовая реактивная установка, до двадцати реактивных противолодочных бомб мог пустить одновременно. Это новая РБУ стояла. Еще бомбометы, которые стреляли с борта, по два, по-моему, на каждый борт. Сбрасыватели обычные ручные, как на малых охотниках… Вот такое вооружение на этом корабле было. Мореходность не ограничена. Автономность очень большая, я сейчас не помню, три дизеля подводных лодок стояли на нем. Под одним дизелем мог плавать, Бог знает куда. И ход восемь узлов у него был под одним дизелем.

— А какие задачи выполняли на Балтике?

Они пошли в основном на Север. В конце концов отдали в пограничные войска. А я сдал своему помощнику, а сам ушел старшим помощником на миноносец «Отважный».

Я не просился, я был кандидат на продвижение, потому что мой большой охотник обнаружил лодку на учениях, затем повторно обнаружил, первое место занял…

Наверно, в мае 1953 года, меня назначили исполняющим обязанности командира эсминца «Строгий». И я командовал, как исполняющий обязанности до осени 1953 года. Затем меня отправили на Высшие курсы офицерского состава в Псков… Их я закончил в 1954 году.

У меня в дипломе записано, офицер корабельной службы. Каспийское училище закончил. Специализация: радиокорабельные, радиоэлектронные устройства, гидроакустика и гидролокация.

На курсах хорошо преподавали. Это было полезнейшее учебное заведение. Во-первых, основано на практике. К примеру, кабинет — «эскадренный миноносец» — мостик, боевая рубка, все один к одному. И вращается и крутится, и все сигналы поступают, только торпеду не фактическую выпускают, а учебную — имитатор.

Все разработано полностью. Даже освещение на мостике, ночная подсветка приборов, и прочее. Причем такие тренажеры и по артиллерийскому вооружению, по торпедному вооружению, по сбрасыванию бомб, и так далее, по противолодочному.

Была даже авиационная подготовка — заставляли каждого прыгать на парашюте. Учили так, что дай Бог так учить сейчас. Занятия с девяти часов утра начинались до девяти часов вечера. Только на обеды нас отпускали.

Закончил службу командиром эскадренного миноносца «Отличный». Это корабль, как лебедь был красивый, светлой краской выкрашен. Мои сыновья, шутя говорили: у папы корабль — «Отличный», а матросы — разгильдяи. Они раз или два приходили ко мне на корабль. Я на этом «Отличном» год откомандовал. На рубке моего миноносца была нарисована звезда — первое место за торпедные стрельбы. За них мне подарили портсигар серебряный. Аттестацию написали: достоин продвижения по службе на должность начальника штаба, бригады или старпома на крейсер. Я любил этот корабль. Я привел его в Кронштадт, сдавать. Отшвартовался на стенке. И у меня аж слеза покатилась. Там был командующий эскадры Абашвили, на крейсере «Орджоникидзе» находился. Я к нему явился с докладом. Он ко мне хорошо относился. И говорит:

— Ну что, Прикот, засиделся на «Отличном». Куда пойдешь служить? Старпомом на крейсере или начальником штаба бригады?

Я буквально секунду подумал, пойду на крейсер.

Вот так я оказался на крейсере «Чкалов» старпомом

— И до какого времени вы были на крейсере?

Командиром — две навигации был. В декабре 1960 года ушел. В декабре 1958 года крейсер «Чкалов» вышел с завода, его модернизировали. Был разработан проект на переделку крейсеров «68 К» и «БИС» под крейсера ПВО и ПЛО, универсальные с ракетами. Но Хрущев это все похерил, сказал порезать их. И когда порезали, пришел приказ, доложить, сколько будет стоить перевооружение. А крейсеров уже нет. Стали искать, кто порезал, нашли контр-адмирала, кто первый подписывал приказания, что резать. А больше никого не нашли.

Хрущева я видел, когда стоял на перевооружении в Кронштадте. Перевооружение до конца не доделали, ракеты, и вертолеты ставить не стали, переименовали в «Комсомолец», и выпустили. И он еще плавал. Все корабли, которыми мне пришлось командовать — долгожители и счастливые, не попали ни на мель…

Хрущев побывал в Кронштадте, где произнес речь о флоте. В Кронштадте встреча так с ним происходила. Всем было приказано к восьми команду держать в строю. Объявили:

— На миноносце «56» проекта придет Хрущев с Новотным.

Команды построены, ждем час — Хрущева нет. Спрашиваем старшего морского начальника, как с командами быть, ответ:

— Команды держать, Хрущев вот-вот придет.

И мы держали команды около двух часов, и ведь пописать надо кому-то сходить… Крейсер «Чкалов» стоял тогда на заводе, «Орджоникидзе» готовился Хрущева и Булганина везти за границу. Красили, чистили, унитазы переделывали для Нины Петровны. Мы в строю стоим. Потом:

— Всем командирам кораблей прибыть на Рогатку.

Прибежали мы, там нас построили. Два командира с «Орджоникидзе», еще с недорезанного «Макарова», капитаны первого ранга, тоже в этот строй. На причале строй человек, наверное, десять старших офицеров и командир «Кирова» тут крутится. Вдруг выходят на стенку три — четыре женщины, в веселом состоянии. «Хи-хи, ха-ха, хо-хо, у-хи-хи». Потом сам Никита выходит. На корабле кроме вахты никого не построено, командир сопровождает. И Никита говорит командиру «Кирова»:

— Ну, идите, покажи им корабль.

И гости прошли по «Кирову», не знаю, куда их водили, может до кают-компании. Возвращаются. Хрущев в весьма вольном состоянии, морда красная, вышитая рубаха на нем, воротник расстегнут, ширинка не застегнута, в общем, какой-то неряшливый…

Митинг на стенке. Мы, десять офицеров, стоим в строю, буквально против трибуны. На корабле дамы, которые с ним пришли рядом крутятся. Новотного на трибуне нету. Хрущев речь произносит, и прорабатывает нас:

— …Ваши корабли это коробки, которые потонут при первом залпе ракеты! И, говорит, ваши корабли…

А один капитан первого ранга не выдержал, засмеялся… Трансляция включена была, по парку слышно, что он говорит. И Хрущев на него:

— А ты что смеешься?

Тот в штаны, наверное, напустил. Представляешь, Хрущев пальцем показывает, что на наш строй и говорит:

— А ты чего смеешься? Надо строить вот такие, маленькие…

А названия он не знает. Сказал бы тральщики, охотники или еще что. Речь произнес, трансляцию вырубили, он открытым текстом проработал нас и пошел. Гости на машине уехали в офицерский клуб.

Нам позже сказали, что мы тоже можем пойти в офицерский клуб. Пришли, когда там уже Новотного и Хрущева за столом не было, а выпивки и жратвы было полно. Доели, допили…

— То есть вам он не понравился?

А что мне в нем могло понравиться? Он обругал нас. Это после его визита решили порезать крейсера. Шесть штук зарезали только здесь, в Ленинграде. Девяносто процентов готовности, только испытания остались.

Крейсер "Адмирал Макаров" пр 1134А на Неве, 1971 год

— Вы были за границей советником?

Советником я не был там. Я был за границей в должности старшего помощника командира крейсера «Жданов».

Это 1956 год, по-моему. Я был тогда по приказу старшим помощником на «Чкалове», собрался ехать в отпуск, и уже оформил документы. «Чкалов» должен был идти на модернизацию в Кронштадт. И вдруг, приходят и говорят:

— Вот телеграмма: «Прибыть в Балтийск старпомом на крейсер «Жданов».

«Жданов» был готов к отплытию в заграничное плавание.

— Но там есть, говорю, старпом капитан второго ранга Нестеров, на хорошем счету…

Что я мог, я человек военный… В Балтийск прилетаю самолетом. «Жданов» собрался с визитом вежливости в Сирию, в Югославию. А Юра Нестеров, оказывается, заболел. У него только что в гостях был дядя, адмирал Трибуц. Еще вечером они сидели, говорили… Встретил Нестерова выходящим из с каюты с чемоданчиком.

Я говорю:

— Ты что, болеешь?

— Вчера здорово болел, сегодня не болит.

И все, я вступил в должность… А что там старпому принимать — за весь корабль отвечаешь, и всю материальную часть. Я написал рапорт, он сдал, и я оказался старпомом на «Жданове». В Сирии чем занимался? С крейсера в Дамаск был откомандирован отряд моряков. Два полных автобуса, больше пятидесяти человек, для выполнения спецзадания по охране посольства и правительства и так далее. Я был командиром этого отряда. С отрядом своим прибыл, разместились в гостинице, рядом с дворцом президента. При мне произошел переворот. Нового президента назначили.

— Получается, вы не уберегли президента?

А я не Президента должен был уберегать. Я должен был уберегать начальника штаба, того, который стал Президентом… И если бы я не уберег, так на второй день установления новой власти, мне орден на шею не надели бы. А орден — золото, платина и носится на ленте. А грамота награждения написана на арабском языке.

— Как вы уволились в запас?

Я до этого имел беседу с командующим флотом. Орёл был такой с подводников. На мостике дело было… Корабль уже «Комсомольцем» назывался.

Он спросил у меня, что я грустный.

— Вы знаете, говорю, устал…

И прямым текстом говорю, что хотел бы я уйти на берег.

— Ну что ж, Сергей Яковлевич, для вас найдем должность. А куда бы ты хотел?

Я говорю:

— Так я хотел бы туда, где теплее. В училище, например, каким-нибудь преподавателем или зав. кафедрой, кем возьмете.

Почему я попросился — семейные обстоятельства заставляли.

Потом я еще отплавал навигацию. Это было к концу 1959 года. Через полгода примерно. Начались сокращения, демобилизация, а обо мне никакого разговора. Потом предложили должность — начальником ОВСГ в Калининграде, это гавани, буксиры, представляешь. Отказался. Квартиры нет, должность капитана II ранга. А это значит, никогда I-го там не получить. А я II ранга уже был.

Еще предлагали начальником цикла на курсах «Переподготовки офицеров запаса», которые я кончал в войну, в Низино. Тоже — квартиры нет… Штат второго ранга, тире первого. Значит, если второго придешь, то первого не получишь. Оклад меньше моего на двести или на триста рублей. Спрашивается, идти на понижение?

Потом началось массовое резание кораблей. Головко вызвал. Он уже в Москве был. Не то что бы я ему лично нужен был, а чтобы галочку поставить, видимо. Мне еще сорок лет в марте исполнится, а это в ноябре-декабре было. Говорит:

— Прикот, о тебе докладывают, что ты привередничаешь? У меня, — говорит, — своих офицеров девятьсот человек сидит за штатом.

Мне стало так весело, думаю, гад я такой. Вот там у меня и созрело — демобилизоваться…

Мой хороший сослуживец Мизин Леня был назначен в Либаву начальником штаба военно-морской базы. Леня говорит мне:

— Я могу взять тебя начальником оперативного отдела флотилии. Но это сейчас должность первого ранга, но он уже в штате должен стать второго ранга. Понимаешь. И потом, я не уверен, что завтра база будет.

А потом говорит:

— Знаешь что, почитай кусок стенограммы

Заседание Высшего Военного Совета. Выступает Хрущев. «…Надводников никого никуда не продвигать… Никаких рангов им не присваивать». Это говорит Хрущев, а ему поддакивают, не то Березов (Вероятно имеется в виду С.С. Бирюзов – главком РВСН. М.М.), не то какой-то маршал. Ну, я там же в кабинете Мизина написал рапорт: «Так как я не имею академического образования, прошу уволить меня в отставку».

Крейсер "Железняком" после 1971 года.

Все, я сдал руководство. После чего пришел ко мне на смену с академии капитан первого ранга, Василий Васильевич Песков. Матросы сразу его прозвали «мабута». А матросы как узнали, что я написал рапорт об уходе, собрались главкому писать письмо. Мне зам говорит:

— Уговори, чтоб не писали, а то меня отправят в Сибирь…

Сдал корабль на рейде в Палдиски. Я говорю:

— Давай, шуруй, на бочку становись.

А до этого я неделю примерно с ним плавал, когда он принимал. Он:

— А это что?

— Это телеграф, — говорю.

— А это что?

— А это огоньки, которые с машины тебе докладывают.

Вот такой пришел. Академию кончал, весь в значках, только на заднице нет. Я ему сдал корабль, крейсер на бочке остался стоять. Послали телеграмму командующему, что я обязанности сдал. Но на меня приказа о демобилизации не приходит. Плюнул на все, и поехал в Ленинград, домой. Звонят:

— Ты чего уехал, чего бросил корабль?

Я говорю:

— Да пошли вы… Как это бросил? Я корабль передал.

— Так ему надо помогать.

— Ну и помогайте на здоровье.

И ничего за это мне не было.

— Среди тех, кто воевал на Ленинградском фронте, ну сколько Героев Советского Союза? Пара тысяч, наверное, наберется. А среди тех, кто организовывал Дорогу Жизни, спасая ленинградцев?

Ни одного. А потому что награды на Ладожской дороге жизни вообще не давали никому. В январе 1943 года фактически прорвали блокаду. И вот вышел приказ о наградах. И какие награды получили, мизерные. Нефедорова — командира порта орденом Красной Звезды наградили. Ванефатьева — командира военно-морской базы Осиновец тоже. Представляете? И я получил тоже орден Красной звезды. Единственный среди больших чинов, я был пешка, собственно говоря, по возрасту, по званию.

— А кто виноват в том, что не награждали?

Наверное, сверху было, что не представлять. Комиссары же не могут представить.

— Кстати, с каким иконостасом вы закончили?

Ну, у меня семь боевых орденов… И один орден иностранный.

Один — за Осиновец. Остальные — боевые. За Балтику. Один орден — за Кенигсберг. Случаи, когда за конкретное дело наградили были редкостью. Ни за один самолет не наградили.

— А сколько самолетов вы сбили?

Катер мой сбил два самолета, не я же сам сбивал.

Капитан-лейтенант Петролай командовал катером. Тревоги в Кронштадте были одна за другой, пожрать даже некогда было. И вот очередной налет самолетов. Все мы командиры повыскакивали на мостики, как положено по тревоге. Люк открывается с кают-компании, Петролай появляется, он ел:

— Что там?

— Товарищ командир, самолет пикирует.

— Сбить его.

И снова вниз, продолжать есть. За весь день не поесть, не говоря уже о сне.

Меня на трассе фриц ущучил один раз, чуть не утопил. Это на Ладоге еще было, 1944 год. Немецкой авиации значительно меньше стало. Но такие гады появились, что летали и в дождь. Асы…

Я ночью стоял на мостике. Дождь крапает, мряка. Думаю, не буду помощника будить, пускай поспит. А опущусь, выпью стакан чая в кают-компании, стряхну с себя брызги и воду с «канадки», и снова на мостик поднимусь. Только за горячий стакан рукой взялся — «Др-р-р…» — тревога. А тревогу на катерах объявлял любой матрос, который увидел самолет. Обязан был нажать на педаль, а уж потом докладывать… Педали тревоги были на мостике, около сигнальщика, в боевой рубке и около каюты командира была.

«Др-р-р…» — тревога. Я на мостик выскочил. А я еще одно нарушение сделал, в связи с налетами становиться на якорь в дозоре запрещалось. А я все же встал на якорь, не на обычный, а на плавучий. Я с ним дрейфую, а катер держится носом против волны. Тогда меньше качает, и люди могут спать лучше, и тот же чай попить. Я так сделал, потому что был дождь с туманом. Какой к черту самолет… А он уже вываливается из низкой облачности, буквально вываливается, «Мессершмитт-109», и ведет огонь с пулеметов и с пушек по катеру. И трасса ложится у борта, и еще метр и он катер прострочит. А носовая пушка вышла из зоны обстрела, потому что он низко летит, угол места перемещается быстро. А у кормовой срезался как назло штырь. Я вижу пулемет «ДШК», стреляет прямо по его пузу, но не сбивает. И я вижу голову летчика в очках. Она мне ночью иногда снилась… Просыпаешься в поту… Сейчас это вроде прекратилась…

И прострочил корму катера, Загорелась корма, где бомбы глубинные, там же боезапас в трюме хранится. Бросились тушить, шлюпка загорелась. Горящую шлюпку сбросили в воду… Бомбы сбросили, те, около которых пожар был. Взрыватели не вставлены были. Все потушили. Рулевое устройство вышло из строя, перебил тросы. Вот такой немец дал урок мне…

Крейсер проекта 68К "Комсомолец" (бывший "Чкалов") после 58 года (начало 1970-х)

— Вы четко видели, куда трасса «ДШК» ложится?

Конечно, видел, «ДШК» рядом со мной стоит, у мостика. На катерах-то привязывались к пулеметам, чтобы не вырвало. Первый номер, который стреляет, у нас боцман-минер по расписанию был привязан под попу, и за спину.

— Вы сказали, что два самолета сбили. Ваш катер.

«Ю-87» сбил на Ладоге, при охране малой трассы Осиновец-Кобона… Он свалился в район их аэродрома у Шлиссельбурга. С катера видно было, как они взлетают с аэродрома и как они садятся. Он развернулся, задымил и полетел ниже, ниже на свой аэродром, и столб взрыва… Взорвался, значит, был сбит.

А второй «Хейнкель-111», три человека команда, это уже в районе Тулоксы на Ладоге. Сбили его на большой высоте, наверное, тысяч пять, так… Он летел и не ожидал, что какой-то говнюк может в него стрельнуть и сбить.

Самолет утонул… Я подобрал троих летчиков и сдал…(Could have been German aircraft - no similar Finnish losses. Возможно, потери Люфтваффе – схожих потерь Финских ВВС не зарегистрировано. К-Ф. Г.)

— А дату не помните, когда это было?

Не помню. Конец 1943 года. Где-то в архивах должно быть…

— А на Балтике немецкая авиация вам досаждала?

Пожалуй, не досаждала. Были отдельные робкие налеты… Робкие в полном смысле этого слова. Такого нахальства, как на Ладоге было, или в первые дни в Выборгском заливе, не было.

— Вы участвовали в десанте в Пиллау?

Наш 6-й краснознаменный дивизион участвовал, мы осуществляли охранение с моря десанта. Я уже был командиром звена.

— Пиллау обороняли, кроме немцев, еще и власовцы? Каково было отношение наших бойцов, офицеров по отношению к власовцам?

Самое отрицательное, пренебрежительно гадкое.

Немцы с Либавы курляндскую группировку почти полностью вывезли. Части, которые им нужны были. Вывезли на своих кораблях, потому что блокаду осуществить нам нечем было. Был дивизион торпедных катеров — шесть штук, наш дивизион морских охотников, дивизион малых канонерских лодок, это большие бронекатера, Вдовиченко ими командовал, бывший командир — разжалованный. (Контр-адмирал Д.Д. Вдовиченко командовал эскадрой КБФ. Разжалован и переведен на другой флот за нарушение воинской дисциплины и пьянство в июле 1941 г. М.М.) Вот все морские силы. И хорошее прикрытие авиации. Нас прикрывала, как ни странно, не авиация КБФ, а авиация сухопутная. Авиация КБФ разведку делала. Непосредственно у КБФ только торпедный авиаполк. Истребители были малочисленны. (К концу войны ВВС КБФ составляли 16 авиаполков в т.ч. 8 истребительных. М.М.)

Капитуляцию Либавы принимал десант, который мы высадили уже после дня победы, с 10 на 11 мая. Командир десанта был майор Антоник. Это остатки 2-й бригады морпехоты. Высадили примерно роту этого батальона. Десант предназначался, чтобы брать штурмом Либаву. А потом немцы подписали капитуляцию и объявили, что сдаются. Нам приказ, дивизиону, принять капитуляцию в Либаве, высадить часть десанта, а остальную на Борнхольм.

Немцы власовцев оставили прикрывать до конца. Но они продолжали на чем попало убегать. Сколько их там было, не могу сказать. Их догоняли запросто и задерживали наши катера охотники. Сигнал дает прожектором «Остановить движение», не останавливаются, значит, огонь открывают по нему. В большинстве случаев они останавливались, заворачивали и шли в маленький портик рядом с Либавой. Но бывали случаи такие, что остановится гад, буксир, когда его огнем остановят, и с него откроют огонь из пулемета или из пушки. А там немцев нет, одни власовцы. И женщины там были, между прочим. И какие-то казаки донские, с серьгой в ухе. Вот такая братия, все они вооружены.

— Ну, если стрельбу они открывали, то их конечно топили?

Да. Охотники проходили непосредственно впритык, перерезая курс, этому буксиру, если он продолжал идти, сбрасывал бомбу глубинную. С углублением 10 метров. Она рвалась, и напополам разрывала к чертовой матери вместе с этими власовцами.(Вероятно, имеются в виду действия 8-9 мая 1945 г., в которых интервьюируемый сам участия принимать не мог (был в Таллине):

Переразвертывание катеров на южные базы находилось в самом разгаре, когда в 20 часов 8 мая немецкая радиостанция в Лиепае передала открытым текстом приказ правительства адмирала Деница о капитуляции Германии. Одновременно воздушная разведка доложила о массовом выходе судов и плавсредств из портов Курляндии на запад. В 23 часа командование КБФ передало радиограмму открытым текстом на немецком языке с приказанием всем германским кораблям, торговым и вспомогательным судам, находившимся в море и в портах, следовать для сдачи в порты Мемель и Кольберг. Понимая, что многие могут не подчиниться, одновременно были спланированы меры силового характера. Блокирование Лиепаи планировалось осуществить силами торпедных катеров, подчинявшихся командованию ЮЗМОР, а Вентспилса - силами ОМОР. Командующий ОМОР контр-адмирал В. С. Чероков для своевременного выполнения задачи мог задействовать только отряд охотников, предназначенный для перехода в Мемель. Инструкции были довольно жесткими: в случае отказа от возвращения в курляндские порты охотникам, несмотря на капитуляцию, разрешалось применять по судам противника оружие вплоть до потопления.

Группа катеров в составе МО-121, 122, 131, 204, СК-175, 176, 177, 183, 192, МО-537, 540, 541, 542, 543, 545, 546 под командованием командира 5-го ДМО капитана 2 ранга А. А. Сударикова в 23.00 вышла из Кихельконны в заданный район. К 04.00 волнение моря усилилось до 6 баллов. В 06.20 в точке Ш=59º39, Д=20º22 отрядом была обнаружена группа судов в количестве семи единиц: буксир «Роте», тянувший за собой буксир «Стрельниекс» и две шхуны, а также три малых буксира, шедшие своим ходом. По сведениям современных латышских историков на борту судов находились беженцы из Латвии (на «Роте» около 200, на «Стрелниексе» более 150 человек), во что, однако, трудно поверить, учитывая то, что вентспилский порт, откуда суда вышли в 19 часов 8 мая, контролировался германским командованием, и там находилось немало немецких солдат, изо всех сил стремившихся уйти на Запад. По приказанию командира отряда для дезорганизации противника два катера Д-3 имитировали торпедную атаку, а остальные катера в двух колоннах начали охватывать суда слева и справа. При подходе к судам «беженцы» открыли огонь из стрелкового оружия, который был немедленно подавлен артиллерией наших катеров. В связи со штормом, ограниченным запасом топлива на катерах и малым ходом большинства задержанных судов, пленные и команды буксиров были частично пересажены на наиболее быстроходный «Роте» и частично на катера. Остальные буксиры и шхуны после снятия команд в 08.10 были затоплены.

После этого отряд разделился. СК-175, 176, 177, МО-537, 541, 542, 543, 546 под командованием капитан-лейтенанта Дегтяренко ввиду исчерпания запаса топлива были отправлены в Мемель, а остальные катера и буксир направились в Вентспилс. К этому времени шторм усилился до 7 баллов. Через 40 минут был обнаружен буксир без хода с неисправным двигателем, 80 человек с которого пересадили на советские катера, а буксир затопили. Еще один обнаруженный по пути буксир, задержанный нашим отрядом, затонул вместе с солдатами и офицерами вследствие перегрузки и большого волнения. В 14.10 в 8 милях от Вентспилса буксир «Роте» с 800 пленными был отпущен в порт, а катера ушли в Мемель.

Изобиловал событиями и переход ранее отпущенного в Мемель отряда Дегтяренко. В 12.35 в точке Ш=56º51, Д=19º34 катера обнаружила две БДБ, два буксира с баржей и две шхуны противника. При подходе советских катеров с этих судов был открыт огонь из зенитных автоматов и стрелкового оружия. Огнем СК-175 (ст. лейтенант Генрих) и МО-543 (капитан 3 ранга Законников) сопротивление было подавлено, а вражеские плавсредства сильно повреждены. Ввиду нежелания немцев сдаваться в плен, сброшенными вблизи судов глубинными бомбами самоходная баржа, буксир с баржей и две шхуны были потоплены вместе с находившимися на них солдатами и офицерами, число которых по оценкам катерников составило до тысячи человек. Не оказывавшие сопротивления буксир «С» и БДБ № 833[1] под конвоем четырех катеров отправлены в Мемель и в 10.00 10 мая прибыли туда, доставив 670 пленных. Среди них оказалось несколько старших офицеров, а также видных деятелей коллаборационистского движения в Прибалтике. М. М.)

Крейсер проекта 68К "Комсомолец" (бывший "Чкалов") после 58 года (начало 1970-х)

— А до какого числа они драпали?

То, что я рассказываю, было еще до капитуляции. Еще война шла. Мы к Либаве регулярно ходили, сопровождали торпедные катера. В основном, они атаковали. Там шесть транспортов немецких с власовцами было утоплено. Мачты торчали, против Либавы. Немцы своих берегли и эвакуировали своих, в основном, на боевых кораблях.

(6-й ДМО не участвовал в блокаде Либавы до капитуляции Германии. ТКА не имели на своем счету потопленных ТР пр-ка в районе Либавы в течение всего 1945 г..М.М.)

— А с БДБ вы встречались с немецкими?

Встречались. БДБ — сильный корабль, он практически непотопляемый. Из отсеков собранный, очень маневренный, может на месте развернуться… Скорость, десять узлов примерно. Для нас представляла опасность его пушка..

( На БДБ устанавливалась пушка калибром 75-мм (французская Шнейдер-Крезо времен ПМВ на морском станке) М.М.).

— На счету вашего катера есть утопленные корабли противника?

Кораблей нет.

— А какое отношение было в войну к шведам?

Очень нехорошее, они сволочи были. Немцы уже лишились контакта со Швецией прямого, открытого, но все же попытки были продолжать увозить со Швеции, что они там везли… И руду, и подшипники везли немцам, все везли. И были случаи, когда мы даем сигнал «транспорту остановиться», а он, гад, не останавливается и не показывает национальную принадлежность, плывет без флага…

Показывали национальную принадлежность у самого берега, на кромке нейтральных вод идет. Мы же определяем его место, где он идет. «Остановиться!» — не останавливается, гад, продолжает идти, огонь открываем. Дали несколько залпов, он раз и повернул в шведскую воду. Мы стрелять уже не можем. Таких случаев несколько было на моем дозоре, это в 1944 году.

— А если допустим вы в нейтральных водах…

А у шведов тоже были дозорные кораблики…

— А если транспорт выбросил немецкий флаг, но находился в территориальных водах Швеции, вы атаковали бы его?

Нет, мы не имели право. Категорически было запрещено… Даже если немецкие, не трогали.

— Вы во время и после войны бывали в Финляндии, в Эстонии? Каково было отношение местных к нашим людям, к нашим морякам?

В войну я был. Ну что я могу сказать о финнах. Финны были исключительно корректные, все, начиная с швейцара, который на вокзале дверь открывал. И я лично, кроме корректности и напуганности, ничего не встречал. И каких-нибудь провокационных действий, грубости, а в Финляндии мы сравнительно долго были — всю зиму 1944-1945 года, и я лично, да и не только я, но и другие не встречали.

— Когда вы были в Финляндии, вы где базировались?

Первая неделя — Хельсинки. Там флагманская канонерская лодка «Красное знамя» была, еще канлодка «Москва», и наш дивизион. Мы сразу начали нести дозор на шхерных плёсах. (Базируясь на Хельсинки катера 6-го ДМО дозор не несли, поскольку вход в Финский залив был прегражден для немецких ПЛ противолодочной сетью, а надводные корабли не рисковали сюда заходить ввиду господства советской авиации. С 20-х чисел октября 1944 г. дивизион перешел в Мариехамн, откуда обеспечивал движение судов по коммуникации Стокгольм - Хельсинки. М. М.)

Улькатани. Наши лодки заходили туда, и на отдых, и загружались там, приходили и уходили. Через месяц, наверное, перешли мы в Мариехамн, на Аландские острова. Может быть через месяц, в Мариехамн пришли две канлодки, дивизион катеров. Пришел приказ, когда уже замерзало, декабрь, наверное, дивизиону идти в Таллинн на ремонт. Дошли до Хельсинки по шхерам, с Хельсинки пошли до Таллинна и тут все, от маяка отошли половину пути, кое-как пробили, буксир пытался лед колоть. Но льдины такие огромные, вынуждены были дать телеграмму и вернуться в Финляндию. И пошли в Турку. В Турку в оперативное подчинение бригады подводных лодок. И остались там на зимовку. Встали у борта плавбазы «Полярная звезда». Неделю примерно стояли, лодки выводили, встречали. Дозор несли на плёсе напротив Турку. Ну, это миль десять от гавани. Оттуда лодки погружались и уходили в Балтику. И туда же приходили, всплывали, мы их встречали. Потом совсем замерзать стало. Короче в Новый год нам дали свою плавбазу, финский транспорт «Борэ». Фирма «Борэ» — двенадцать транспортов было, хозяин — финн. Головной его транспорт назывался «Айхоне» (Oihonna), красивый, под красное дерево выкрашен, каюты шикарные, грузопассажирский. Небольшого водоизмещения, пять тысяч тонн - не больше. Вот такой шикарный транспорт, нам дали под плавбазу дивизиона катеров. Мы перешвартовались под «Айхоне», разместились как господа, это был декабрь. Мы так прозимовали в Турку. А я попал старшим морским начальником, ответственным за ремонт всей механической части. Погрузили все моторы, наши главные, по три мотора с катера…

— Турку и Хельсинки подвергались бомбардировкам нашей дальней авиации…

Разрушений не видно было. Там где я ходил и ездил по Турку и по Хельсинки тоже, я лично не видел разрушений. Наверное, выполнялся приказ не бомбить жилые кварталы, а бомбить только военные цели. Потому и целехонькие города были. Январь 1945 года в Турку — счастливые дни. Мы отдыхали… Есть фотографии.

— А в Прибалтике ситуация какая была?

В Эстонии, в Таллинне нам все показывали:

- Вот ваш Голованов летал, видите, воронки…

Такие стоны были. Таллинн был изрядно разрушен нашей авиацией, и сам город и особенно в Минной гавани было разрушено. Ну а что я им мог сказать? Да летал, и, видимо, хорошо летал…

— Сотрудник прокуратуры КБФ рассказывала нам, о том, что сразу после войны в Кадриорге неоднократно наших матросов и морских офицеров убивали, вешали… (Кадриорг - дворцово-парковый ансамбль в Таллинне. И.Ж.)

Это имело место быть. Мы на увольнении говорили, что упаси бог, в Кадриорге задерживаться допоздна. Но у меня лично, мои подчиненные не пострадали, хотя увольнения были все время…

У нас другое было. В Кольберге, там буквально каких-нибудь сто метров от стенки уже лес, хороший, вычищен. Матросам говорили, не ходите туда. Но с бронекатеров пошли матросы в лес побродить и… Человек шесть матросов нашли повешенными в лесу. И, по-моему, два матроса нашего дивизиона среди них было.

Это дело рук поляков наверняка. Поляки воевали и на нашей стороне, и на стороне немцев, и непонятно на чьей.

— Так называемые АКовцы.

Да. Их правительство в Англии находилось. Они по его приказу стреляли всех подряд…