Калинин Дмитрий Андреевич

— Меня зовут Калинин Дмитрий Андреевич, я родился в 1922 году.

— У вас в семье было много детей?

— Трое. Два казака и дочь, наша сестра.

— Голод 1933 года вас коснулся?

— Как же не коснулся, два года были голодные. 1933-1934 годы были голодными. Благодаря тому, что была корова, свинки, как-то мы держались до зимы. У нас еще дедушка был жив.

После окончания школы какое-то время работал съемщиком топокарты, а потом переехал в г. Шахты, где поступил в аэроклуб. Я работал в столовой, в которой ел постоянный состав аэроклуба, и одновременно занимался в нём. В 1941 году я окончил это учреждение, и в апреле военкомат направил меня в военную школу.

Как только началась война, наше училище поэскадрильно распределили на полевых аэродромах в станицах севернее Краснодара. Там мы закончили полную программу на Ут-2 и перешли на И-16. Но на И-16 нам особенно много летать не давали – дали отработать технику пилотирования, обучили вести огонь по наземным целям, провели несколько воздушных боев с инструкторами. Я на И-16 всего налетал 38 часов, и в мае 1942 года нас направили в ЗАП, который базировался в Иваново.

В ЗАПе мы переучивались на «харрикейны», а всем хотелось на фронт. Стали писать письма Сталину, что нам не дают воевать, пусть нам дадут оружие, мы пойдем в пехоту… После этих писем к нам приехал командующий ВВС Московского округа, собрал нас и как дал нам чих-пых: «Развоевались тут, еще столько войны будет!»

У меня в ЗАПе знакомый инструктор был. Как-то он посмотрел, какой у меня налет на И-16, и говорит: «Изучай район Иваново, прилетят летчики-фронтовики получать самолеты, переучиваться, будешь знакомить их с районом аэродрома, чтобы они не заблудились». Так я и поступил. Зимой 1943 года к нам в ЗАП пришли «аэрокобры».

— Вы чувствовали приближение войны?

— Да. У меня был земляк, Вася Зыков, он в Белоруссии служил, так он мне писал: «Димка, учись, потому что с друзьями скоро будем воевать». Заместитель начальника школы и замполиты отрядов тоже говорили: «Не напрасно вас, друзья, здесь собрали. Надо учиться, потому что скоро будем воевать».

— А на чем Вы летали в школе?

— Сначала Ут-2, Ути-4 и И-16. Я налетал на Ути-4 два часа, а на И-16 – 38.

— Как Вам И-16?

— Волчок, хорошая техника. Конечно, у него сложный момент: взлет – посадка. Мне инструктор объяснял: «Не надо спешить, шуровать управлением. Ручку полностью на себя, чтобы прижать хвостовое колесо, чтобы оно не вертелось. А потом, когда скорость наберешь, когда у тебя обдув хвостового оперения будет хороший, тогда можно постепенно отдавать ручку, набирать дальше скорость до отрыва».

— На «кобру» легко было переучиваться?

— Очень легко.

— У «кобры» была проблема с выводом из «штопора», учили этому?

— На Як-1 спарка была. Провозили нас на «штопор». Никакого сравнения. Як легко входит в штопор и выходит легко. А «кобра» не так-то просто входит в «штопор», были моменты, когда начинал переходить в плоский «штопор», этот момент надо не допустить. Я на ней боев 40 или больше провел. Как мы крутились, как мы вертелись. И «штопор», и «штопорные бочки» были. Всё было.

— Вы лично у «кобры» снимали крылевые пулеметы или оставляли?

— У нас была пушка и два браунинга, на перегон ставили подвесные баки.

— А боевые вылеты с подвесными баками были?

— Нет.

— С точки зрения снабжения полка кормили хорошо?

— Я бы не сказал, что хорошо, тем более, когда пошли уже менять аэродромы. Но вообще было неплохо. Бывали моменты, когда перебои, но старались кормить получше.

— В чем летали?

— Летом: х/б, подшлемник беленький, девчата подкрашивали его в голубой цвет. Зимой – демисезонный костюм. Некоторые в куртке-канадке, но мне она не досталась, так что я летал в нашей куртке и в штанах. Во время войны в комбинезонах не летали, неудобно. В Иваново было холодно, а на фронте мы все время шли по югу и сильных холодов не было.

— Когда Вы попали на фронт?

— В сентябре 1943 года я, наконец, попал на фронт.

Надо сказать, что молодых летчиков в полку прикрепили ведомыми к уже обстрелянным ведущим. Сперва нас старались посылать в вылеты попроще, мы два раза слетали на сопровождение Пе-2, а все равно – «пешки» уходили, а мы оставались в бою. Так что я с первого вылета попал в бой, но провел его неплохо – смог удержаться за ведущим, только одну ошибку допустил: был в левом вираже, стал перекладывать в правый вираж, мессер оказался у меня сбоку… Спасибо бронестеклу, а то бы получил две пули в затылок…

В 1944 году, во время Ясско-Кишиневской операции (я тогда уже командиром звена был), меня с командиром эскадрильи Павленко послали в разведку, меня вообще часто в разведку посылали. Встали раньше солнышка, полетели с восходом солнца. Павленко повел, над Кишиневом зашел, вижу – стоят Ю-87-е. Я хотел зайти, сфотографировать, только зашел, прошел аэродром, «ты-ты-ты» – двигатель затрещал, застучал, говорю Павленко: «Заклинило двигатель!» Развернулся перпендикулярно линии фронта, выключил двигатель, смотрю – масла нет. Спланировал с 2-х тысяч, речка, сопки, между сопками дорога, и я на эту дорогу и на поле возле фермы примостился.

— За то время, пока Вы воевали, у Вас сменилось три командира полка.

— Да. Командиром полка был Зайченко, Делегей, а потом Семыкин. Зайченко мы звали Батя. Спокойный.

— Почему сняли Зайченко?

— Он попал в случайную перепалку, его ранило в бедро и в руку, он уже летать не мог.

— Как Делегей как командир полка?

— Воевал с начала войны на Лагг-3, на Яках. Уже имел большой опыт. У нас в полку получил Героя, а потом уже, после войны, погиб в Прибалтике.

— Он летал на задания?

— Да, летал.

— Сколько максимально вылетов в день делали?

— Обычно где-то четыре, пять. Было шесть вылетов максимально, но это очень тяжело.

— А какой вообще распорядок дня был?

— На заре нас поднимали и на дежурство. Слетал, пока твоя очередь пришла, под крылом подремал. 10 минут подремлешь, уже всю усталость снимешь. Когда жарко, тяжело, мокрый, не успеваешь высыхать. Командир пойдет, задание получит, а мы тут готовим самолеты. На полуторке его привозят – он нам задачу выдает, и полетели. В 1944 году нам стали уже давать штурмовки по наземным целям: если в небе с немцем не встретился – снижайся, ищи цель и атакуй ее.

— Бомбы вешали?

— Да. Павленко нас часто водил на бомбежки, штурмовки. Обычно две четверки.

— В «кобре» можно было до конца отдать сектор газа, или все-таки приходилось придерживать?

— Коленом приходилось придерживать. Там, в бою, не придерживаешь, в бою полностью все от себя. Сектор оборотов, сектор двигателя, все на максимальные обороты 3000, и полный газ.

— При таких режимах двигателя на сколько времени хватало? У них были проблемы с двигателями.

— Они боялись перегрева и больших оборотов. Вкладыши были посеребренные. Как уже серебро в масле показалось, всё… Снимали и меняли двигатель.

— В какой период ваш полк вел самые тяжелые бои?

— Под Белградом, но меня тогда еще не было.

— А в тот период, когда Вы были?

— При форсировании Днепра самые большие бои, Корсунь-Шевченковская, потом на Днестре и под Яссами в мае – июне 1944 года.

— Случаи трусости в полку были?

— Считаю, что не было. Бывали неказистые вылеты – сел раньше ведущего. Четверка распалась, ведомый ведущего потерял, а темнеет уже, ему делать нечего, вот он и пошел на посадку, а ведущий сел где-то в другом месте, а ведомый на свой аэродром пришел. А трусости не было.

— Прозвища у летчиков были?

— Всех звали по именам. С земли командовали: «Калинин, развернись», и так далее, не боялись говорить фамилии. Единственное, что связь держали, когда сопровождали бомбардировщиков – так их звали «карасями» и еще другими позывными.

— Штурмовиков приходилось сопровождать?

— Нет.

— Случаи приземления на немецкую территорию были?

— У нас два случая. Один сел подбитый на территории противника, а второй выпрыгнул из горящего, приземлился на территории противника. Это было под Кировоградом. А в марте мы перелетели в Кировоград, на большой аэродром с бетонной полосой. Мы пригнали группу самолетов, часов в 10, уже затемно, и вдруг шум. Что такое? Возвращается Савченко. Он когда упал на немецкой территории, спрятался где-то в кустах, а потом ему пацаны показали убежище, он там переждал переход линии фронта и вернулся. Только Савку кормить стали (мы уже поужинали), а он все рассказывает, такой шустрый малый был, за ним немцы гонялись, не могли найти. А тут Жолнин возвращается, который выпрыгнул из горящего самолета. Он попал в плен, но, когда немцы отступали, на одном из привалов решил бежать. Вырыл в навозе яму, немцы ушли, он дотемна пролежал и вышел. Прошла линия фронта, и он тоже вернулся. Потом они летали до конца войны.

Еще Семененко был, он тоже выпрыгнул, попал в лагерь, был освобожден, но до полетов его потом не допустили.

— А Вас сбивали?

— У меня две вынужденные посадки были. Один раз, когда шатун оборвался, а второй раз меня подбили в районе Кировограда и я сбитый на эту сторону Днепра перелетел. Вел бомбардировщиков и оторвался, попал под четверку мессеров. Начал догонять группу, а они меня давай воспитывать… Пуля пробила мне приемник и передатчик, заднюю часть за мотором, а вторая пробила переднее правое колесо, я крутился-крутился, смотрю, а топлива уже нет. Днепр рядом, а они меня крутят, я на ту сторону Днепра. Сразу через Днепр и домой. Сел здесь метрах в 15 от Днепра… Правое колесо пробито, переднее колесо пробито... Переночевали, самолет закатили.

— Вы сами никого в этом бою не сбили?

— Нет, конечно. Задача была ноги унести.

— Приметы, предчувствия были?

— Никаких. Никогда не верил в суеверия и не верю. Какие предчувствия, я летал и забыл, что у меня день рождения, техники меня поздравили, а больше никто и не знал. Потом командир говорит: «Иди сюда, самогоньчику давай выпьем»… Никаких предчувствий и суеверий в голову не брал. Пока идешь на аэродром, и бабы, и кошки, и собаки переходят дорогу. Спишь, и никакие сны тебя не снятся. Но знаю таких, которые даже не летали, но им приснилась гадость какая-то. Они говорили: «Командир, мне что-то не по себе». И когда было кому летать, давали им отдых. А я ни на что не реагировал.

— Приписки к боевым счетам у вас в полку были или нет?

— В воздушном бою не знаешь, сбил или нет. Другой раз стрельнешь, некогда за ним крутиться, крутишься дальше.

Был случай, когда бой вел, а сбил или нет – не знаю. Через пару дней вызывают на КП, говорят там-то и там-то, когда ты вел бой, упал самолет.

— Кого тяжелее сбить – бомбардировщика или истребителя?

— Конечно, истребителя. С ним покрутиться надо. Под Яссами зашли мы со Шкондиным, смотрю, идет четверка фокке-вульфов румынских, идут так плотненько, хорошо. Я говорю: «Вася, за мной», я выше был. Говорю: «Фоккеров атаковать будут». Я зашел, пристроился к фоккеру. Дал очередь. Вася говорит: «Смотри, он загорелся». Второй заход делаю, они уже перевернулись и бросают бомбы, а на пикировании фоккера не догонишь. Я даже никогда не пытался догонять ни мессера, ни фоккера. Под Львовом раз «пешек» сопровождали, один мессер хотел спикировать на Пе-2. Я с Медведевым Толей летал, когда на него повернулся, он вверх, я стал его догонять, он в пикирование и уходить на свою территорию, метров 100-150 было.

Или под Яссами было. Встретился я лоб в лоб с мессером. Их пара, и нас пара. Я дал очередь, потом домой вернулся, смотрю, а у меня прострелены две лопасти и обшивка под радиаторами.

— Сколько всего за время войны Вы произвели боевых вылетов?

— Всего за время войны я произвел 147 боевых вылетов, сбил 13 самолетов лично и 3 в группе. После войны продолжал служить в авиации, в 1960 году вышел в запас, работал пилотом санитарной авиации.

— Расскажите, как сложилась Ваша жизнь после войны.

— 9 мая уже война закончилась, а летали мы до 14 мая. Летали другие, а я сидел, поправлялся. Так закончили мы эту войну под Берлином. Всех нас собрали в августе и под Вену перевели. Там простояли год. Мне командир дивизии говорит: «Калинин, пришла разнарядка на высшие офицерские командные курсы в Монино». Я там полтора года отучился. А оттуда я захотел летать на реактивных, и меня послали в дивизию Ивана Франко на «лавочкиных» и Миг-9. Сайко, командир эскадрильи, облетывал. Я прилетел туда командиром эскадрильи. Потом меня послали в Курск. Там мы ничего не делали, приехал инспектор с ВВС в Архангельск для прохождения дальнейшей службы. Там полетал на специальном девятом два года, потом год на Ла-9. Там я летал до 1951 года, перегнали из Калининграда полк. И в 1951 году меня поставили старшим штурманом полка. Переучиваться под Баку на Миг-15. Переучились. Я прилетел на Северный аэродром, и тут полтора года. Учили нас летать в сложных условиях днем и ночью. И я попал в отдел кадров, потому что там, в Архангельской области, получилась расформировка. Пробыл в Австрии два года, оттуда перевели в Россию, и здесь, под Саратовом, в Разбойщине, закончил службу в 1960 году. Меня демобилизовали в звании подполковника, и переехал сюда на постоянное место жительства с октября 1961 года.

— Спасибо, Дмитрий Андреевич.