Бовина (Волошина) Ольга Алексеевна

- Я родилась в Чинкенте Ташкентской области. До войны я так хорошо не помню…Папа сказал, четыре, мне года было, когда он выехал оттуда. Чего он ехал в Россию? - ничего не знаю. Знаю, что детей у нас очень много было - 9 душ и их двое. Вот семья - 11 человек. До войны голодовали в 32-33 годах, 5 человек у нас умерло. Сейчас я не пишу, что я родилась в Чинкенте, потому что, все документы потерянные были. Перед войной собрался папа уезжать снова в Чинкент. Чего он кружился? Уже с мачехой. Мама умерла рано у нас, он женился на другой. Ну и собрался уезжать. На вокзал приехали - война! На вокзале уже были, это в Морозовской.

Сначала папа привез нас в Ростовскую область, хутор Чиков назывался, где-то в глуши, от дороги далеко. Потом переехали на хутор Общий, это уже поближе к Морозовской. Папа сапожник был. А семья какая - старший брат 1912-го года, не знаю, в каком году он от нас уехал. В 35-ом, мама умерла, уже брата старшего не было, а мы четверо были на фронте. Но у нас как - 7 мальчиков и 2 девочки были, но в голодный год поумерли - девочка и 4 мальчика, одному было 17 лет. Голод же был, есть нечего, все лежали пухлые, только я не была пухлая и папа. Я добывала еду… Как? - ходила "выливала" сусликов на гору. Тогда зимы же такие были, не такие как сейчас без снега, а тогда снега много было. Весной, когда снег тает, а я ведро набираю воды и на гору тащу, обольюсь вся, чтоб "вылить" сусликов. 3-4 суслика "вылью" и несу домой, папа их обделает. А потом я ходила собирала зернышки, когда подводы везли. Сейчас же машины, а тогда подводы везли, зерно сыпалось. Я километра два пройду, немного насобираю, 8 лет мне было. Можно вот сейчас в такое поверить, что я такое пережила.

В 9 лет, когда мама умерла, папа женился, мачеха сказала: "В школу не пойдешь!" Вот я 4 класса не закончила и все, больше в школу не пошла. Сказала: "Пусть идет в колхоз работает". Мне коров дали доить - девятилетней! 9 лет было - четырех коров доила. Потом пасла свиней, а потом телят.

Детства не было, юности так же не было, потому что война. А война началась - мы были в Морозовской, вернулись в свою хатенку, землянушка была. Документы растеряны все, фактически я 24 года рождения, а в паспорте 25-й. Почему? Пришли - перепись была какая-то, почему, я ничего не знаю. Когда у папы спросили - это уже позже он мне сказал, он говорит: "А черт их знает, их много было, то ли с 24-го, то ли с 25-го". А тот с горсовета и говорит: "Ну давайте запишем с 25-го!" И это очень плохо конечно, я год перерабатывала. Мне с Чинкента прислали, что я с 1924-го, но когда в паспортный стол пошла, мне говорят: "Ой, Ольга Алексеевна, зачем вам это нужно? это опять волокита, нужно все менять, вы уже два года на пенсии". И вот так осталось в паспорте и не поменяли.

- Когда немцы подходили вы эвакуировались?

- Никуда не эвакуировались, работала в колхозе, возили зерно на быках на элеватор, а с лошадьми я не работала. Мы работали вдвоем с подружкой, ну деревня есть деревня, колхоз был, как звался, забыла. Вот документы были откуда - Морозовский район, Ростовской области, хутор Весёловка.

Мы работали в колхозе. Приходит бригадир и говорит: "Алексей Демьяныч, ваша дочь дома?" Отец говорит: "Дома". Это еще не заняли Морозовскую, еще не отступили сюда. Говорит: "Пусть выходит пораньше на работу". Ну, мы на работу пошли, отработали все, вечером он говорит: "Вы пораньше приходите на общий двор". Это где собирался колхоз, где правление. Мы пошли с Дусей пораньше, он говорит: "Ну-ка, давай, бросайте быков, давайте к лошадям приступайте, вы чё эт на быках, такие молодые и на быках, пусть постарше ездят!" Стали нас учить запрягать лошадей, и дня через два-три, он, уже наверное знал этот бригадир, и говорит: "Вот наши отступают, пришел командир, у правления колхоза просит подводу, до Суровикино довезти от Морозовской снаряжение". Он нам двоим говорит: "Вот вы на пару поедите, я даю подводы, коли есть у нас две". Ну, мы согласились. Откуда мы знали, что это плохо нам будет или нет.

Доехали до Суровикино, тут ничего нам не препятствовало, вечер, а бригадир сказал: "Вы сегодня же вернетесь". Доехали до Суровикино, а они нас не отпускают. Мы говорим: "А чё ж вы нас не отпускаете с лошадьми, ведь нам бригадир наказал, чтоб мы вернулись, хоть ночью - а приедете"! А солдаты говорят: "Нееет, вас не отпустят!" Почему? Толи они над нами шутили, то ли это правда… А они и говорят: "Да вас же в армию забрали, вместе с повозками". Мы говорим: "Как в армию?" Мы к старшему, это я сейчас знаю звание, а тогда не знала, но оказалось, что он был лейтенант. А он и говорит: "Да, в самом деле, вас забрали в армию, вот вы будете на подводах в хозвзводе". А мы в рёв! Начали плакать: "Отпустите нас, пожалуйста". А солдаты смеются: "Все, все, вас забрали в армию, придем, говорят, на место, вы примите присягу и никуда не денетесь!" Мы им не верили ничего, мы молоденькие еще девчонки, солдаты были повзрослее. Потом мы сели, я говорю: "Дуся, я не пойду, я не останусь". Она говорит: "Ну, ты не останешься и я не останусь. А как же мы домой попадем?" Бросаем лошадей и подводы, давай там же поезд, говорю, у нас ходит, ходил же Морозовская-Сталинград…и мы что: товарный поезд идет, а мы побросали лошадей, залезли в вагон, в тамбур, забрались и попрятались. И что ж вы думаете: мы приехали домой, незнаем, сказали солдаты, что девчонки убежали, нас никто не ищет, мы боимся. Бригадир говорит: "Как вы вернулись, кто вас отпустил?" А мы говорим: "А кто нас должен держать?" Вас же, говорит, в армию забрали. А мы ему говорим: "А что ж ты нам не сказал?" А он отвечает: "Да вы бы сразу не поехали, вы б побежали".

Все, работаем. А это уже зима. Бригадир говорит: "Ну, идите, будете работать теперь на быках". Мы говорим: "Сейчас зерна-то нету". Все равно выходите, я работу вам дам, он со злостью так на нас говорит. Через неделю или две приходит и стучит этот же бригадир: "Алексей Демьяныч, выйдите на минутку?" Раньше же не боялись. Вышел папа. А ваша, говорит, дочь дома?- "Дома". Ну папа же ничего не подозревал. Говорит: "Пусть берет совковую лопату и идет на аэродром". А папа говорит: "Я не могу ей сказать так, ты сам скажи". Он говорит: "Ну, пусть она оденется и выйдет". Вышла - он и говорит: "Вот так, бери лопату совковую, заходи за Дусей, я уже ей сообщил, и идите в горсовет в Морозовскую". - "Зачем?" На аэродром снег чистить.

Мы пошли, пришли в горсовет - километра три от нашей деревни. Пришли с ней, стали ждать - говорим: "Уже 10 часов дня, а нас все на аэродром не ведут, мы с лопатами?" Выходит один с горсовета со 2 этажа и говорит: "А вы знаете, что вас в армию будут забирать?" Вот видите, какой обман! У меня справка есть, что я мобилизована в январе 43 года, с Подольска мне прислали. Вот он и говорит: "Есть кто из вас комсомольцы?" Нас пришло 6 человек: 2 парня и 4 девушки. А я говорю: "Я не комсомолка, я не пойду". Кто -то ходил в райком комсомола, записывался, - мы с Дусей не пошли. Вдруг видим - милиция. Мы зашли во двор, там еще были с Морозовской, ну человек нас 15, может, и больше, точно не знаю. Говорит: "Поднимайтесь наверх". Мы поднялись, я такая побойчее была этой Дуси, ну она полная была, я слишком увертливая была, худенькая. Я первая поднимаюсь, а он говорит: "Вот дверь налево". Я говорю: "А что там?" - говорит: "Заходи-заходи". Захожу - сидят 4 человека, комиссия: "Вы знаете, что вас в армию будут брать?" Я говорю: "Нет". "Вас же собрали, вот в армию забирают". Мы говорим: "Не может быть". Вот запишите фамилию свою. И комиссия. Присели на коленки, посмотрели уши, глаза, поднимите руки так и так. Вот и вся комиссия была. Вот это нас так забрали в армию.

У нас войны не было, мы и не видели немцев. И вот стали когда записывать, меня записали на курсы шоферов, а подружку мою - в прачечную. Я говорю: "А почему так? Мы ж подружки!" А мужчина и говорит: "Вы сразу пойдете на курсы шоферов, а она - в прачечную, потому что она меньше вас - она педаль не достанет". Вот он как мне объяснил. И все - нас забрали. Я попала под Сталинград. Какие-то части там были, что нас распределили, казармы у нас были в Морозовской. На полу спали на матрасах. Оттуда распределили нас. Мне говорят, ты вот туда поедешь, а ей - вот туда. А я говорю, что меня на курсы ж записали? - Они говорят: "Никаких курсов здесь нету". Где мы были? Где-то знаю, что Суровикино проехали и попали где-то лес, в лесу мне объясняют. Я одна, девок нету. Я стала немножко голос повышать, говорю: "Что это такое за безобразие? Женщин нету, нас разлучили с подружкой". А он говорит: "Ничего не знаю, вот примешь присягу, тогда будешь отвечать, а сейчас куда я тебя пошлю, туда и пойдешь". Ну, как - так!

Зачислили меня, телефоны тогда были зуммерные. Заводит он меня в блиндаж, смотрю - две женщины сидят. Вот будешь, говорит, на зуммерном телефоне. Те две - обмундированные, я то в гражданском - меня никто не обмундировал. Они что-то с ним заговорили, он говорит мне: "А тогда пошли наверх". Вышли наверх - он зовет солдата, солдат-красноармеец берет катушку, на которой намотан провод. Говорит: "Вот сейчас пойдешь с этим солдатом по проводу, а потом сама. Как пробьет линию где-то, с командиром полка. А как с командиром батальона будет пробита связь, так вот этот провод бери и по нему беги". Ну, а идти, так это ж война, да там же стреляют, это ж не то, что сейчас - взял и иди. Он начал вешать на меня катушку, а в ней 16 кг, а у меня всего 47 было, а я вот так согнулась, я ж не могу ее поднять, и я расплакалась. Плачу и вдруг идет какой-то старший, не знаю я, не разобрала я в то время, потому что я так плакала, а он: "В чем дело?" А я отвечаю: "Вот повесили на меня катушку эту, а я ее не могу нести". И вот он как взял этого солдата в оборот, как начал: "Ты, говорит, на кого повесил, в ней 16, а в ней самой сколько?!" А он отвечает, что его тот заставил. "Сними катушку, значит, пробеги с ней, сам неси катушку, а она пускай телефон, чтобы, когда соединишь, проверить есть связь или нет".

Вот он телефон мне этот дал, сам с катушкой, и за провод мы схватились и побежали, где ползком, где перебежками. Когда дошли до разрыва, пробило осколком, стреляют же, он сам показал, как соединять нужно. "Соедини - и послушай: есть с командиром полка связь или нет". Он дал мне наушники такие и говорит: "Командир батальона впереди там воюет, а ты должна соединить его с командиром полка". Я дня 3-4 побегала, там же и ночью надо. Мне женщины с блиндажа говорили: "Опять связи нет с командиром батальона, беги", уже я одна: ведь в поле, страшно, бьет, я не знаю, кто откуда выскочит, ведь настолько страшно, что я убежала, и домой прибежала. Два дня одна шла-скиталась, и пришла домой. Дома говорю: "Больше не пойду".

Где там больше не пойду, когда снова принесли повестку! И снова это же вранье, снова бригадир этот брехал. Но как он узнал? Я пришла ночью, а бригадир пришел утром и папу спрашивает: "Алексей Демьяныч, ваша дочь дома?" А папа говорит: "Вот так меня "бьет". Я ж ему сказала, чтоб не говорил никому. А он говорит: "Как же так? Ведь тебя ж будут искать!" Я отвечаю: "Да кто там меня будет искать! Обмундирования у меня нету, я в гражданском". Отец: "Все равно будут искать!". Боится за меня. Я говорю: "Да я в погреб спрячусь", а он говорит: "А как придут?" - "Скажите, что она ушла!" Мы на "вы" родителей называли. Папе говорю: "Вы скажите, что она ушла". Ну и когда пришли, бригадир, папа сказал: "Нету". Как нету, он говорит, она дома. Тот увидел меня все-таки, видите как. Как я боялась, что меня отдадут под суд! Ведь уже оттуда же убежала!

Ну и все, и меня снова забрали в армию. Опять же в тот же горсовет пошли, опять на аэродром, все это вранье, все председатель и бригадир они все знали, только некого было послать, не было парней, потому что всех забрали, а из девчонок в колхозе, вот нас только трое-четверо нас было. Третий раз, когда в Морозовскую в этот горсовет нас привели, он сказал - все. Повестка - в армию забирают! Принесли повестку и говорят: "В 3-х дневный срок чтоб ты никуда не отлучалась, иначе будет тебе плохо". Я говорю: "А куда ж я буду отлучаться? На работу только пойду!" Он говорит: "Никакой работы! В колхоз, в правление не приходи"! Я и не пошла, дома была. Тогда повестки эти принесли, чтоб в 3-х дневный срок собраться, в полном боевом. А что полное боевое? - Написано: обувь такая чтоб крепкая была, (ну папа сапожник был, так что я разувши не ходила) чтоб ложка была и продукты на три дня. А какие продукты? Яиц сварили, куры у нас были, еще что-то не помню. Вот яиц десяток сварили - взяла и пришли опять сюда и нас с этого же горсовета уже много - на коровах ехали, на быках, кто на лошадях - везли женщин. 250 человек собрали женщин за 3 дня.

И повели нас, сказали, курсы будут шоферов. Вот тут уже правду сказали. Ну что толку, что я курсы закончила, конечно, я в колхозе работала трактористом, не только на быках, и трактористом, некому было работать, вот и работала на тракторе СТЗ, такой трактор колесный. Горе - заводить трудно же, рукоятка.

Попали мы почему-то в сторону Украины. Не помню, где учились мы, собрали нас 250 и повели, ну женщины были молодые, у кого дети маленькие поостались - было с кем. Мы говорим: "Почему нас забрали"? - "Указ Сталина!" Ростовская область, Ворошиловградская и еще какая-то, мобилизация женщин.

Вот мы отучились два месяца - какой из меня шофер? На полуторке. Там лошадь была одна немецкая - тяжеловоз. Так неудачно вообще…Почему? Потому что по распределению, когда шоферов этих выпустили нас, какие из нас шофера? Я то знакома была, я училась хорошо, а были ж такие, которые впервые видели. У нас же были там мужчины - учили нас, мы рукояткой, но все равно не получалось. Были сильные девчонки, заводили сами ручкой, и такие вот, как я, худенькие, я никогда не заводила. Одежды у нас не было, потом нам дали немецкие накидки зеленые и сшили нам платья, чтоб мы уже были в одной форме. Мы не шили, кто шил там, мы не знали. Нас обмундировали, ботинки дали с обмотками. Девчонки шли строем в ботинках. Если б еще ботинки по ноге были, а тож разные, ну подбирали, конечно, поменьше, но все равно мужские ботинки и обмотки. Идем по деревне, где, какой, не помню, где учились, помню только расположение и где занимались, здание, ворота, машина там была.

Я попала, при распределении, в ветлазарет. Что это такое - я тоже не знала. Просто на попутной машине, меня посадили и сказали, что едет туда она и довезет. Останавливается машина в лесу, на которой я ехала, наверху сижу, солдаты ехали, говорят: "Вот ветлазарет, слазь". Я встала, думаю, куда ж мне идти? Водитель вышел и говорит: "Вот тут дорожка есть в лесу, прямо иди и на дорожку выйдешь - видно будет палатку". Правда. Подошла туда, вижу лошади пасутся, солдат подходит и говорит: "Что вам надо"? Я говорю: "Да вот у меня документы, меня направили". "А какое распределение"? Говорю: "Нас учили на шоферов". А он говорит: "Идите в палатку".

Ветлазарет - это что такое? - Ездить на передовую на машине - забирать раненых лошадей. Если раны наверху, если ноги не перебиты у них, значит, на машину мне солдаты их грузили, и должна была привозить лошадей сюда, так мне рассказали вначале. А в палатке уже на столе оперировали лошадей. Главврач был майор.

Один день ездила с шофером, чтоб дорогу запомнить. Если ноги перебиты, то лошадей стреляют и отправляют на мясо, колбасу, а если не перебиты ноги, то в наш ветлазарет. Первый день съездили, он показал, солдаты нагрузили, там помост был и по нему заводили лошадей. Съездили нормально. Потом когда прооперируют лошадей в лесу, их путали и они ходили там, не убегали никуда, они там паслись, а травы ж много было.

Один день я посмотрела, спрашивают: "Сможешь"? Я говорю: "Смогу"! Видно шофер был нужен, и его больше со мной не послали, на второй день еду сама. Приехала туда, нагрузили, три лошади поместилось, привязаны в кузове они были, а борта обычные. Солдаты завели машину - я села и поехала обратно, не подозревая ничего, и вдруг самолет летит, а ехать лесом, а справа поле хлебное, чистое, и я почему-то из леса свернула на поле, там тоже дорога была. И самолет начал стрелять. Я думаю: "По мне что ли"? Да не, говорю сама себе - лошадей же везу. А он строчит, да развернулся, да еще раз по мне. Не знала я, не поняла, что это по мне. И вдруг выскакивает из леса старший лейтенант, по звездочкам позже узнала, с пистолетом к машине - я остановилась, а он потом подошел к кабине и матом меня ругает, а я в слезы - я ж боюсь, что машину-то не заведу. Он кричит: "Мать перемать, ты что не останавливаешь"? Он и говорит, когда заглянул в кабину: "Ааааа! Тут хрупкое созданье!" Тише, говорит. А я плачу. Он: "Я тебе заведу машину, а ты, держись лесом, по тебе же бьют, ты не довезешь лошадей! И сама погибнешь!" Ну я леском-леском и добралась.

Солдатам рассказываю, которые пришли разгружать и девчонкам (девчат много там было). И одна девчонка спрашивает: "Ну как же ты съездила-то одна"? Все кинулись ко мне, и я рассказала как. Я им говорю, плачу: "Больше не поеду". "Как ты не поедешь, да ты что, тебя под трибунал отправят"! А я говорю: "Ну и пусть отправляют"! Не соображала еще, что это.

Прихожу в палатку к главврачу, майору по званию, он сидит за столом и пишет. Я подошла по стойке смирно ему доложила: "Товарищ майор, я больше не поеду на передовую за лошадьми". Он говорит: "Почему"? - "Я машину не заведу"! Он вот так по столу кулаком как вдарит, аж все инструменты зазвенели. А я ему говорю: "Вы меня отправьте в запасной полк или же в трибунал". А он как заругается: "Етит твою мать, тебе еще в куклы играть, а ты пришла воевать". А я так плачу! Еще говорит: "Ее в трибунал, чё тут стрелять в тебя"? А я говорю: "Вы посмотрите мои документы, я сама пошла или меня мобилизовали, забрали"? Он и говорит: "Стрелять не будем, отправляю тебя к чертовой матери в запасной полк". И я в этом ветлазарете может неделю, пробыла от силы.

Приезжаю в запасной полк, а он расформировывается. Приезжали - забирали в танковую часть, покупатели назывались, забрали в летную часть, в артиллерию, а шваль всякую - вот таких, как я - в пехоту нас отправили, такие, ну негодные были. Покупатель приезжал - он видел - какие парни хорошие, какие плохие. И меня в этот же день сразу забрали в полк, последний день этот полк был, и вот с этим расформированием попала я в пехоту. И пошли мы и к месту, где мы должны были занять оборону, почему-то пришли к вечеру. Занимаем оборону. Что это? Мы ж еще не знали, что. Там была еще девчонка одна, такая же как я.

На Запорожье я попала 14 сентября 1943 года, потом форсировали Днепр. Мы заняли оборону в подсолнухах. Сказали: "Окопаться всем". Мне успели в полку дать санитарную сумку, говорят: "Ты санитаркой будешь". Я говорю: "Какая я санитарка, я ж вообще ничего не знаю"! Как перевязать?... Говорят: "Там тебя подучат". - "Где там подучат!" У меня была лопаточка и санитарная сумка, больше ничего. Санитарная сумка полностью снабжена, чем нужно было. Окопались. А как? Нужно только голову спрятать всем. Делаем бруствер. В ноги попадет - только ранит, но не убьет, а если в голову попадет… Значит прежде всего надо прятать голову. Такой маленький окопчик: тело мы не прятали, а вот только голову.

Вечерело. Немец бьет - но терпимо еще было. А мы ж боимся. А я ж особенно! Я слишком боялась, я первая себе окопчик этот выкопала, потом дала этой девочке лопаточку, она тоже, как и я сделала. Ну не холодно было почему-то: земля и подсолнухи кругом были. Но обмундированы уже были в зиму. Дали мне брюки теплые, ватные, но большое всё. Женщин то не было. Если женская одежда, то ее выдавали в медсанбат, санроты и госпиталя. Ну, обмундирование у меня все было мужское, и я не шла там женщиной. У меня фамилия была Бовин, так вот и пишут в документе Бовин О. А. Олег Алексеевич или Александрович, написано красноармеец. Что табак солдатам давали, то и мне давали.

Когда окопались немножко, еще не успели, как началось: такой огонь, такая перестрелка, так сильно бьет, только слышу, до сих пор помню, как старший лейтенант кричит: "Деревянко, дай ракету о перенесении огня", три раза кричал нашим дать ракету о перенесении огня, потому, что мгновенно выбили немцев и они ушли, а мы заняли его оборону, а никто артиллерии не сообщил. А Деревянко это был санитар. Я числилась санинструктор. И такой обстрел: и оттуда бьют и отсюда бьют. И ранило мою напарницу. А мы с ней договорились, если тебя ранит или убьет, напиши моим родителям, дали адреса, она - мне, я - ей. Она лежит на левом боку ко мне лицом.

И вы думаете, я ее перевязала?- Я убежала! Как увидела кровь на ней. Она снимает брюки, у нее рана, разрыв на бедре, оказывается, ранило пулей. Два отверстия - бедро насквозь. А кровь и на брюках, и вся нога у нее в крови, какой там! И прибежал сам санитар Деревянко, а я крикнула, что Полю ранило. Я убежала дальше, не видела, как он перевязывает, и как ее забрали в санчасть, куда там ее в госпиталь или в медсанбат, она три дня пожила и умерла от заражения - земля попала. Она сама хотела перевязать да не может, брюки пока сняла… да грязными руками, и все.

Меня пожурили, конечно. Я говорю: "Я такого не видела, я страшно боюсь, чё ж вы так нас бросили, не сказали, не показали ничего?!" "Так показали же"! "Да что там показали полчаса - как перебинтовать ноги, руки, легко, а в плечо! А грудь, живот?"

Лейтенант был командир взвода, он меня не ругал, а ругали другие, он говорит: "Надо понять, боится". Но предупредили, чтоб больше такого не было - будешь отвечать! А чем отвечать, как? Я говорю: "Может, меня убьет".

Прислали санитара и тут же мне снова начали показывать, как перевязать рану, как лангетку накладывать. Какие там лангетки на передовой?! Это чтоб поддержать ногу, если сильно ранен…ну дали там 2 и всё! И вот в первый день я перевязала 6 или 7 раненых, это такие, которые не могли идти. Я спрашиваю: "Куда ж раненых"? Мне отвечают: "Вот в подсолнухах их не видно". Если солдаты ходячие раненые, их куда направлять сказали, в какое место. А которые не идут? На палочку бинтик привязать и двуколка будет ехать, увидит, что бинтик белеет, такое было указание. У нас был военфельдшер Малухин и сестра была, и врач был, ну это действительно врачи, не такие, как я - санинструктор. Конечно, потом-то я за два года перевязала уж - не сочтешь!

А вытаскивать! Как я потащу раненого? Вот плащ-палатка, с одного краю лямка пришита, ложится солдат на палатку, или я его перекачу туда, если он не может…вот и тяну. Сколько мне лет? А солдаты ж были и покрупней! А я их тянула, натужилась вот так вот до какого-то места. Женщинам в пехоте - это вообще…не знаю, как такое допущено было. Солдат есть солдат. Приказ…что я могла сделать? Я ничего не могла сделать! Так вот пробыла в пехоте. Ой, так трудно было!

Когда меня только бросили на переднюю линию, я бежала наравне с солдатами. Увидел командир - и сказал: "Сестра, ты не должна рядом с ними, ты чуть отставай, потому что раненые могут и там быть, шагов на 10-15 сзади иди".

- Всегда удавалось раненного вынести, солдаты не помогали?

- Солдаты мне не помогали. Они ж вперед чуть уйдут, а я перевязываю не так быстро. Я говорю, палатка была, я накидываю лямку на себя, а палатка по земле сзади тянется. Без палатки я б не справилась.

- К плащ-палатке лямку сами пришивали?

- Нет. Давали такие.

- Как вы адаптировались на передовой?

- К крови - привыкла, не привыкла - а куда деваться!? Меня ж никто не отпускает! Как бы я не плакала…

Перестала я боятся, не пряталась никуда, ни за кого, уже привыкаешь. Слышу я, перелетит снаряд или не долетит, или бомба так же. Когда над нами самолет летит, уже мы не боимся, мы уже свободно ходим, мы знаем, что бомба упадет дальше. А если не долетел до нас самолет еще, то бомба упадет на нас.

Что только не пережила! Я и замерзала там. Это когда мороз вдарил 20 градусов. Когда мороз ударил, все позамерзли и в валенках, у меня валенок не было. Все мы на улице! Тогда приказали снять нашу дивизию, потому что мы по шесть месяцев не купались.

Обмундировали нас в ноябре. У меня был маленький окопчик, неглубокий, сколько зимой вырыть можно было, мерзлая земля. Я за палочку привязала бинтик, чтобы видели где я. В зимнее время шел три дня дождь, а мы в зимнем и на улице в траншеях, а они ж не накрыты, дождь нас мочит, а потом ударил мороз 20 градусов. Стога недалеко стояли, солома, и солдаты ходили прятались в солому - так позамерзли! Замерзло очень много людей. И немцы по нам не стреляли, и мы не стреляли. Их видно, они ходят там, 1 км расстояние от их траншеи до нашей. Никто не стрелял, а им тем более, мы - русские, к этим зимам привыкли, а они ж очень мерзлые были. У них шинели были, а у меня была фуфайка. И вот тогда приказали снять нашу дивизию потому, что мы шесть месяцев не купались.

У меня шинель была, но когда ее пробило, у ноги, я даже и не знала, осколком, вот шинель меня спасала, а потом спасала сумка санитарная. 11 пакетов прошла пуля и в 12-ом застряла.

У меня было касательное ранение, маленькое. Зацепило меня по лбу. Касательный осколок или может даже пуля, а я перевязала, а командир идет взвода и говорит: "Чё перевязала"? - "Да зацепило немного". - "Не будешь шапку высоко носить"! - "Так волосы-то немытые". Волос-то хороший был, отрос за шесть месяцев. Не пожалел меня. Я потом расплакалась. Я ему потом сказала: "Если бы вы нас в баню вывели, так может, меньше бы я шапку и одевала". А так волос грязный, и вши, и все было. Хотя нас стригли, конечно, под мальчиков, там сразу на курсах отрезали у всех волосы! Все в пилотках и все под мальчика были подстрижены.

И не было такого, как сейчас - дедовщины. Или показывают по телевизору, обнимаются, в любви признаются. Никто меня не прижал, не поцеловал, никогда такого я не испытывала. Ну какое там может быть обнимание, когда каждую секунду ждешь смерть! Мы же идем в наступление, выбили немцев на участке, идем дальше.

Форсировали Днепр. У нас плавсредств не было. Тогда с бревен сбивали, там такие крючки, или связывали корой, в лесу, какие там могут быть у пехоты плавсредства… Хотя уже знали в дивизии, что мы должны переправляться на чем-то на правый берег. Но сказали - делайте плоты. И вот остается до берега немножко и рядом снаряд падает, и нас переворачивает, вместе с ранеными. И я тону, я ж не умела плавать, я ж с деревни, я не купалась в речке. И спасибо, конечно, видят, что девчонка хорошего поведения я была, вытащили. Говорят: "Эх, ты, спасатель, сама тонешь!"

Вела себя нормально, у меня мачеха была, я боялась, забеременею, а ехать - некуда. Подружка пишет, что мачеха твоя говорит, чтоб ее там убило, чтоб домой не вернулась. Очень плохая была…но у нее и смерть такая… позже она у меня прощения просила, но было поздно просить.

Где-то в Запорожье я подхожу, сидят солдаты кучкой в лесу, и один ест кусок хлеба и у него руки в крови, руки ж не мыли, у меня ж воды не было, я фляжку не таскала. Я ему говорю: "Дяденька, ну как же вы кушаете, руки в крови"? А он: "Да они сухие! Уже высохла кровь"...

В одном месте так сильно немец нас обстреливал, мы наверху, немец внизу. Он нас так видит, что мы не можем наступать. Только поднимемся в атаку - сразу ливень огня. Много побили. Мы окопались немножко, но только мы подымимся в атаку - опять град пуль, и снарядов. Какая-то деревня внизу, нас так видно! И когда в эту деревню вошли, когда уже выбили немца, было много русских изменников. Женщины нас встретили и говорят: "Вот убить кого надо, во! Служил в немецкой одежде, стрелял по вам, а сейчас пришел - с сундука все повыкинул, оделся в мужеву одежду и вот предстал перед вами". Его на гору вывели, солдата, подвели, а он на коленях стоит передо мной. А солдаты и говорят: "Сестра, стреляй! Это он нас только что убивал!" И автомат дает мне. Он схватил меня за ноги парень молодой тоже: так просился, так ноги прям обнимает, целует: "Сестричка, прости!"… Я не смогла застрелить… Застрелили сами солдаты. А мне настолько было жалко… Конечно, если б уже немец встретился, если б он был в немецкой одежде, может, а так вот он в русской…

- А как вы относились к немцам?

- Ненависть к немцам была. Мы как страдали-то! Зимы были страшные, холодные, а мы же на улице, снегу много, по снегу шли, трудно, а мы преодолевали и шли вперед.

Под Николаевым к нам девушка-автоматчица пришла. Немец нажал на нас - мы отступили. Я была в траншее, у меня упор был с трех сторон, я в торце сидела, а она была посередине. Немец вскочил, он ее обратно тянет, она вылезает на бруствер, из траншеи, а он ее тянет, никто ее не спас. Я выскочила быстро, внезапно немцы на нас напали, откуда, чего, как это происходило, командование где было, откуда знаешь, ведь пехотинец неграмотный. У меня упор лучше был, руки и спина, я выскочила, а она посередине, не успела, и немец ее схватил. Я ничем не могла помочь, у меня ж ничего нету, была граната, да рано бросила.

Когда "Катюша" нас поддержала, и мы вернулись, все наши станковые пулеметы, все целое было. Недолго - всего 3 часа это отступление было, вернулись назад - она лежала, волосы красивые длинные были. Волосы раскинулись по земле, а на животе у нее звездочка вырезанная. Вот как издевались над нею, может, и живой, бог ее знает. Я так и не узнала, как зовут эту автоматчицу с Москвы, солдаты говорили, что она добровольцем пришла.

- При каких обстоятельствах вы гранату бросили?

- Вот и не вспомню, по-моему в яру каком-то были, немцев близко не было, вроде ребята меня подзадорили, мол, смогу или нет ее бросить. А носила специально, чтоб взорваться. Я сама попросила. Когда мы еще не дошли до Николаева, я видела, как солдат бросил в немца гранату, один немец взорвался. А их еще двое на одного нашего. Сзади один и справа еще, я далековато была, но видела хорошо, вот они набрасываются на нашего солдата, как навалились, а наш гранату взорвал и все взорвались. Потом под Николаевым увидела, как эта девушка-москвичка была порезана. Боялась все время, чтоб не попасть в плен, чтоб надо мной немцы издевались. Не так боялась пули и снаряда.

- Для вас какой самый страшный момент?

- Это пехота - там все время страшно, мы под Одессой стояли. "Ванюша" - снаряд страшный. Мы перебегали - слышим, что летит, а траншей нет, на каком-то бугре были, ну мы нашли окопчик, быстренько с солдатом прыгнули, лицом друг к другу. И я как глянула на него, как он сжался, такой мааааленький стал, втрое вот сжался, как летел этот снаряд, он говорит, что близко, он уже знал, что недалеко упадет.

У нас "Катюша" была одна сильная. Под Николаевым она поддержала, и там у подсолнухов, Катюша дала 2-3 выстрела, и отступили немцы.

- Личное оружие было у вас?

- Оружия у меня не было, не носила ничего.

- 100 грамм давали?

- Когда зимой в обороне стояли, то на завтрак давали водку - 100 грамм, приносил повар утром. Перед котелком дает 100 грамм, а я говорю: "Товарищ старшина, дайте мне его сахар, (я не пила водку, не научилась - ни там, ни сейчас), а мою водку отдайте ему. А он мне грозит: "100 грамм я ему дам - ему тепло будет, а 200 дам - он будет герой, он сейчас выскочит за бруствер, а немец его снимет. Нельзя, только 100 грамм - это он немножко согреется. Ты больше это никому не говори!" - "А я вот замерзаю, но не могу".

- Что у вас было в санитарной сумке? Медикаментов всегда хватало?

- У меня медикаментов никаких не было, только перевязочный материал, бинт, я только оказывала первую помощь на передней линии. Серийные пакеты в бумажках, разрываешь за ниточку, и перевязываешь. А там уже идет двуколка - лошадь у них была. Старший лейтенант Малохин Виктор Ильич и Тая сестра была, живет в Донецке, мы с ней сейчас по телефону созваниваемся, мы виделись, встречались, я ездила с внучкой, она у нас была дважды. Они ездили на двуколке собирали раненных. Она жила с этим военврачом и уехала, он бросил ее, пожил, она беременная уехала, а он больше не приехал к ней, поехал домой. Да все так… Они же все были женатые. Я сколько видела женщин, которые в полку были, так они жили все с такими, что женатые. Одна была, правда, молодой был у нее сожитель. Там их называли ППЖ, полевая походная жена, а меня так никто не называл, я так рада была. Боже мой, как я провоевала, никто на меня не обиделся, никто не сказал, не было ничего такого.

Когда был привал 10 минут, я ничего не делала, а вот когда 20 минут, ходила, хочется и полежать самой, да вши не дают. У меня была обязанность на привале солдатам снять сапоги, обсыпать тальком ноги, ноги потели же в летнее время и между пальцами болячки были. Вот разую, посыплю тальком и обувайся сам. Нужно пройти полк, а времени мало было. Тут и гранату бросать учили.

Мы ж ничего не видели, провоевали: ни концертов не видели, ничего, что там говорят: артисты приезжали… К нам на передовую никто не приезжал. Как же. Пехота есть пехота, она идет и идет.

Фронтовые подруги. 29.06.1944г. (слева на право) Вера Соболева, Тая Капинос, Оля Бовина

- Потери большие были?

- Мы в Болгарию пришли - нас разбило так, что не с кем было воевать. Нас с дивизии остался полк.

- Хуже немцев воевали, не казалось?

- Немного казалось. Потому что попадали в окружение мы, и выходили. Так боялись. Отступали. Разве это умело? Почему мы отступали, потери такие несли, бросали оружие, станковые пулеметы, минометы настроены стрелять в немцев - вдруг отступаем. Разве это можно, вот где девушку порезали? Конечно, значит, это было неумелое руководство. Но и удачные были бои. А потери несли везде и всегда, потому что наступаем, идем в чистом поле, это не в лесу, в нашей дивизии было 3 полка, я была в 911-ом, еще 909 и 913.

- На передовой Бога вспоминали?

- Не молилась никогда, крест я не носила, я сейчас свидетель иеговы.

- Как мылись, стирались?

- Когда дивизия мерзлая стояла и никто не стрелял, тогда мы купались, прожарили одежду - машина такая приезжала: снимали одежду, раздевались догола, ну я-то была у хозяйки где-то, я ж одна была женщина, а мужчины-солдаты так раздевались тут же, и час-два она жарилась - вшей дезинфицировали. И потом надевали снова. Это было когда после дождя сразу мороз, когда генерал приехал...

Вот как сходить "на двор"? кругом же солдаты и на чистом поле, мы ж не идем все время по лесу и по оврагам. А где сесть? И вот солдаты становились, плащ-палаткой закрывали и, вот садилась тут. Это как же трудно! А менструация была. Пользовалась ватой, а когда кальсонами - у меня были. Все высохнет, жесткие такие станут, но переходили иногда ручейки какие-то, речки, оставалась простернуть немножко, а если во время боя, то ничего не делала, все так терпела. Достану, помну-помну, и опять, а что ж сделаешь…

Про женскую одежду я спрашивала, почему ее нет. Отвечают: "Потому что до войны то не готовили женщинам ничего, не думали, что будут женщины воевать". Но в войну начали шить - в санбат, госпиталь, санроту - у нас в полку была. У нас в полку было 22 женщины. 4 врача было, одна жила с командиром полка - Фаустов, а командир дивизии был Съегин, еще Гефтер - 3 фамилии помню больших. Большинство женщин в полку, я увидела только после войны. Где они жили и воевали, не могу сказать.

- Какие у вас награды?

- За Одессу и за Бендеры мне дали орден Славы 3 степени. Медаль "За Отвагу" за Днепр, а орден "Красной звезды" бог его знает за что.

Построят буквой П и награждают. Так же и изменников стреляли. Они сами себе в руки стреляли, вот их стреляли при нас. Выведут нас на полчаса, на час, поставят буквой П, сам себе могилу выкопал, над могилой встал, его убили, он упал туда и всё.

Был один случай, когда мы не вытащили старшего лейтенанта. Вот не помню где, там была сопка - 105,8, цифры откуда-то запомнились. Мы там стояли, и сильный бой там был, там ранило старшего лейтенанта, командира батальона. А у него наградные списки были, и писарь сказал мне: "Кнопка, я видел, ты была представлена ко второму ордену Славы, видел списки". И он сказал это новому начальству. Вечером нам приказали его вытащить. Ночью, если не будет сильного боя. Наверное, с полкилометра оставалось до сопки, уже близко, чтоб выбить немца, не можем никак. И "Катюша" помогала, но долго стояли. Солдаты только приблизительно знали, в каком направлении он, раненый старший лейтенант. Три автоматчика и я ночью поползли, хотя я не обязана была в ночное время с автоматчиками. Нас обнаружил немец, и одного автоматчика ранили и мы вернулись без приказа.

Потом майор взбучку получил за то, что меня послал, он не имел права. Майор пострадал - сняли его из-за меня. Он меня послал, потому что зло имел, что я не согласилась на сожительство. Сняли звездочку с него - Бровко его фамилия. А дразнили его Трехгубый, у него губа была прямо под нос. Конечно, он был сильный начальник, но все-таки он пострадал, потому что не имел право посылать меня в разведку или вытащить раненого. Их посылали - четверо автоматчиков должно было быть, с бинтами, плащ-палаткой, так положено. Где-то его видели - на дрожках ехал и мне говорят: "Вон твой крестник едет, уже капитан"! Я его тогда не увидела, потому что, шла сзади солдат.

- Со штрафниками не сталкивались?

- Видеть видела, но у нас их не было, в нашей части. Штрафники они страшные, ничего не боялись, они могли совершать чудеса такие, что…

- К Сталину к партии как относились, тогда, сейчас?

- Хорошее отношение к Сталину и партии. Если б не Сталин, не выиграли б войну! Шли вперед за Сталина, за Родину! На танках, в атаку, кричали так. Никто никогда не ругал. И до сих пор наше поколение в основном говорят так, как я.

- Трофеи брали?

- Трофеев у нас не было, мы ж не грабили, а зашли в Болгарию мирно. У нас в 244-ой дивизии, 911 стрелковый полк, 1 батальон, такого не было. Эта дивизия ордена "Красного знамени". Из Германии присылали. Я с одной женщиной в больнице Водников работала, она целую машину привезла, по два раза за день переодевалась, близко жила. Я ничего не брала, на передней линии не знаешь, когда тебя стукнет.

- Помощь союзников запомнилась?

- Какие консервы нам давали американские, ох, какие вкусные, мясные. Ведь не всегда мы могли горячую пищу получить.

- На освобожденных территориях как население встречало?

- Люди очень радовались, когда мы освобождали, когда заходили в деревнях. Но в деревнях много и не было людей, пустые были.

Немецкая колония на пути нам встретилась. Поселение такое было немецкое, дома красивые, отличались от наших, красивый поселок, мы его не разбили. Хотя и отступали правда, сначала прошли в перед а потом назад, У нас там ранило солдата, красивый был солдат, высокий ростом, ну влюбляться я ж не могла, а просто мне было жалко, что красивый! Его ранило - пуля попала в висок ближе к глазу, и вышла из виска, глаза вылезли... Я перевязываю, и плачу. Он говорит: "Сестра, чё ты плачешь?" - "Да плачу - тебя жалко!" Он: "Да чё ты жалеешь, я ж умру скоро". - "Так вот именно - за что ж, ты умираешь!?" - "Война", говорит. Я его перевязала, а глаза выпуклые - пуля прошла там над глазами - это как страшно! Такой молодой и красивый был парень да еще комсорг!

Муж у меня тоже военный был, прожили с ним 64 года. Регистрировались в Болгарии 19 ноября 1944г. Потом он уехал в свою часть, а я в свою. Он в нашу часть привозил пополнение и увидел меня, это уже в Болгарии.

В Болгарии не воевали, мы туда заходили - нас встречали с цветами. И до Румынии мы дошли - нашу часть разбило совсем, поэтому нас вернули в Болгарию. Война закончилась уже в Болгарии. Мы зашли в 44 году 15 или 16 сентября освободили город Козанлык. Муж говорит: "Я давно тебя видел". У меня ж фигура красивая была, не то, что сейчас. И я вела себя хорошо, не кидалась ни на кого, поэтому солдаты меня защищали всегда. У меня было два имени: Кнопка и Пуговка. Меня не называли Оля. Я маленькая, особенно в брюках в зимнее время.

В Болгарии узнала, что такое клубника. До этого не видела, в деревне жила же. Не знала даже, что за виноград! В Морозовской бедно жили.

- Как узнали о Победе?

- В Болгарии, шапки вверх кидали.

Вообще было очень хорошо в Болгарии: мы разъезжали бесплатно кругом, очень они нас хорошо встречали. Румыны уже нет. Такие страшные, недружелюбные! До Румынии дошли, город уже и не помню. Что-то мы день и ночь стоим, не идем вперед. Я говорю: "Что это мы стоим"? Солдат: "Да чё-то застряли здесь, чё-то поговаривают, что мы дальше не пойдем".

Напрямую шла пехота. За Одессой где-то лиманы мы проходили. Идешь - ничего нету, вдруг - лиман, вода. И вот если не проходить его в брод, то идти надо 20 км в обход, чтоб занять оборону. Командование решает идти через лиман. А это ноябрь, холодно. Пушки поехали кругом и две повозки со станковым пулеметом, минометами, и снарядами, минами, лентами. Помню вот где проходили - все у меня перед глазами.

- Война вам снилась?

- Война и сейчас снится.

- Как вы с мужем познакомились?

- Я, говорит, в ваш полк уже 3-й раз пополнение привез. Он был лейтенант, но когда я с ним познакомилась, он был еще младший лейтенант, а потом лейтенант. Он такой был грамотный, рос быстро. Но, говорит, если б не тюрьма, я бы генералом был. Он работал - контрразведка "СМЕРШ". А я уже в офицерской столовой работала официанткой. Это уже 45-46 год. Девчат у нас было 22 в полку - санчасть и хозвзвод, - сразу всех демобилизовали, много беременных же было, уехали еще до демобилизации. Мы жили в Болгарии в Старой Сагори, а в 44 году мы с ним зарегистрировались, он в свою часть уехал, а когда война закончилась, он приехал в нашу часть. Регистрировались в ЗАГСе. Командир дивизии сказал, если кто хочет оставить себе жену, или за жену, то должен подать мне рапорт, но вот он подал рапорт, и меня оставили официанткой, а так сразу всех увольняли. Жили с офицерами многие же, я боялась страшно. Не могу сказать ни на одного солдата, чтоб что-то меня щипнул или что-то.

Я когда работа в больнице Водников, в раздатке кормила больных, и в меня влюбился один солдатик, я ему понравилась. Я ему говорю: "Ты что ходишь за мной, я замужем у меня сын, семья". Я стояла за простыню, ущипнул он меня, больно, а у меня в руке был нож, и я его по руке ударила, порезала. А самой смешно, на фронте ничего не было, а тут… Главврач меня вызывает и говорит: "Оля что ты наделала? Это хорошо, что не сильно ударила, вены немного повредила". Я говорю: "А что он меня щипет". Врач сказал, что вызывал его, солдатик говорит: "Люблю ее, не могу". Я отвечаю: "Вы же знаете что я замужем, все вокруг порядочные".

Обо мне была статья в газете написана, о том, как я в пехоте, как на меня танки шли, перевязываю раненого, сижу на коленках, и сфотографирована в газете, а в рупор слышу, кто-то руководил: "Сестра, убери раненого в водосточную трубу"! Трижды было сказано мне. И я как стояла на коленках - фотокорреспондент схватил меня. Это во время боя на передней линии. Я и не знала, пока газету мне не показали. Я когда в Калач приехала у меня была газета, а потом делась куда-то. Я и в Подольске искала и в библиотеке Ленина, не нашла.

- Ваша мачеха как погибла?

- Я уже не жила с ней, я на квартиру уходила. А от папы она ушла, из-за меня, потому что я с ребенком была. Она в Морозовской, а я работала после войны стрелочницей в депо на железной дороге, уже в 47 году, а она сеяла уголь. А паровоз идет на чистку, почистится, и людей там сотни - выбирают уголь, не все ж перегорает. Она сидела на рельсе собирала уголь, а паровоз толкнул в тупик вагон, она не слышала и ее пополам разрезало и туловище протащило по пыли, всю перепачкало.

- Расскажите, за что ваш муж получил срок?

- Когда мы поехали в отпуск в Орджоникидзе, он сам оттуда, но русский, не осетинец. Он грамотный был, но все пошло у него насмарку. Киномехаником работал в Минводах, он рос и жил там до войны. Когда приехали в Орджоникидзе, сестра его там была, 10 дней пробыли - ему телеграмма из Болгарии, чтоб он срочно вернулся, его вызвали - а меня нет. Я не поехала. В 46 году у нас в июне родился сын, он меня забирает уже в Одессу, с Болгарии их перебросили, он в летной части уже, как он с контрразведки "СМЕРШ" ушел, это я ничего не знаю. Комната была, живем мы в общежитии, он дежурит на аэродроме, что он там делал - я не знаю, но каждую ночь уходит на дежурство. Когда из Болгарии их перебросили в Одессу - он там заимел себе ухажерку. А женщины в общежитии мне и говорят: "Да он гуляет! У него есть девка". Я не знаю, верить или нет.

У нас сын родился с родинкой, такая красное пятно, она чесалась и прокололась, и сильно болела, я в клинике с ним лежала. Голод же был в 46 году, но мы-то не голодовали, я только голодовала 32 и 33, а после войны у нас не было голода. Врач в клинике и говорит, у вашего сына туберкулез желез, и вот эта рана очень плохая. Мы вас направляем на дачу Сталина в Гагры, вы там будете работать, и лечить сына. Я согласилась, а он рад, что я уезжаю. Я доехала до Ростова и папе даю телеграмму, чтоб меня встретил, не поеду в Гагры. У ухажерки мужа, у нее еще другой ухажер был, большой человек - депутат верховного Совета ССР Украины, вот он с ней познакомился с этой Наташкой. Он еще был и председатель колхоза-миллионера, он постарше моего мужа.

Я у мужа спрашиваю: "За чё ж ты срок заработал"? Он говорит: "За Наташку!" Увидел в углу офицерской столовой Наташку и председателя и кинул с одного угла на другой бутылку и зацепил этого председателя по голове чуть, и его тут же арестовали. Сразу с него погоны сорвали.

Хорошо заработал - 7 лет дали. Но отсидел 5, потому что попал на Волго-Дон. Когда отправляли по этапу, то мне, говорит, подсказали - езжай на Волго-Дон. Вот он сюда попал, 5 лет отсидел, он же офицер, был зав. баней и на хорошем счету, два года скостили. И когда он нас забрал, я говорю: "Хорошо получил - 7 лет за Наташку". Дурак, говорит, был, молодой же, как и все молодые.

Когда муж забрал, поваром работала, второй руки - на вторых блюдах стояла. Потом перевели на стадион - по 12 часов - мужу сказала: "Не, я не выдержу"! Худенькая была же. Сын заболел брюшным тифом, в больнице Водников лежала, а там у нас была фанза китайская. Стройка прошла, больницу построили Водников, а инфекционному отделению негде, вот там была фанза, палатка такая. Я тоже там лежала, заразилась от сына брюшным тифом. В 1954 году я устроилась на работу туда, когда выздоровела, они спросили: "Вы сможете работать у нас?" Но нянечкой не смогла работать, судно носить. Я месяц поработала нянечкой-санитарочкой. Одну женщину с парохода сняли с отравлением и ее положили на промывание желудка, когда промыли ее, она не могла ходить, ей нужно было судно носить. Я ей судно принесла утром, а когда от нее унесла в туалет, меня начало рвать сильно, не могла я переносить. Я на фронте-то все видела, но фронт есть фронт, конечно, говна я не видела - извините за выражение, кровь я видела …

Помните, я говорила, когда кучка солдат сидела у костра и солдат ел хлеб, а у него руки в крови. Под Николаевым он меня узнал, с полгода уже прошло, а я его сперва не узнала, изменился солдат. Сижу я на земле, грызу мерзлый хлеб, руки все в крови перепачканы. Он подошел и говорит: "Помнишь, дочка, как ты мне говорила про руки в крови, а у тебя тоже сейчас руки в крови - как же ты ешь?" Я ему отвечаю: "А они сухие!"...