Быховец Антонина Демьяновна

О! Это прошлое!
Оно стоит перед глазами!
Зачем же прошлым называть
что в нас, что с нами!

Лю Дабай (Китайский поэт 1880-1932г.)

Дубно

июнь-июль 1944 г.

Мы, пятьдесят девушек с Урала (собирали в г.Челябинске), жили около недели в 30-40 км от г. Челябинска, на озере Кругленьком. Озеро действительно круглое, схожее с блюдечком. Берега озера отвесны, до 50-70 метров в высоту.

В домике-барачке, где мы жили, было много клопов, и я сагитировала товарок-магнитогорок уйти спать в копну соломы, на улицу. Там и жили, называя себя "бобиками".

Из г.Челябинска через г.Киев повезли нас в г. Дубно через г.Ровно, эшелоном в телячьем вагоне с двумя нарами. Сопровождали двое мужчин: один - постарше, по имени Хасан, другой - по фамилии Кузнецов. В дороге получали сухой паек, хлеб, сухой концентрат. Однажды, во время пути, из пшенного концентрата "сварила" кашу - попросила машиниста паровоза (когда близко к паровозу стоял наш вагон) залить в котелке концентрат кипятком. Котелок завернула в пальто и на удивление соседкам - каша приготовилась!

После г.Киева наш путь лежал в г.Ровно. Ночью разбудил шум - какой-то человек ломился в вагон, разыскивал сопровождающих, которых на месте не оказалось. Девушки упорно требовали не отрывать вагон, но на мое ироничное замечание, что это невозможно, все-таки открыли. Молодой мужчина, проверив вагон и убедившись, что виновников нет, вступил в веселую перебранку со мной. Иронизируя, доказала бесцельность его появления. Уходя он подарил мне шляпу-афганку, зеленую, со звездой.

В г.Ровно после комиссий, включая медицинскую, нас, троих Магнитогорок (меня, Любу Пасечник и Машу Луневу) направили в ЭГ №1557, дислоцировавшегося в г.Дубно, куда мы отправились поездом. С вокзала до госпиталя нас довез на телеге солдатик-возница, которому отдала афганку.

Город Дубно знаменит крепостью, окруженной рвом, заполненным водой (описана Н.В.Гоголем в повести "Тарас Бульба").

Госпиталь к нашему приезду уже был свернут для дислокации во Львов, освобождения которого ждали еще будучи в эшелоне.

За время пребывания в Дубно мы не раз хоронили наших солдат, убитых бендеровцами. Бывало так, что на дороге, где проезжали наши бойцы, бендеровцы, одетые в советскую, даже офицерскую форму, останавливали машину и ...убивали шофера, оставив все на дороге - уходили. Впоследствии, под тентом наших машин стали прятать вооруженных бойцов, которые действовали по обстановке.

Рядом с госпиталем располагалась часть наших войск МВД, боровшихся с бандами бендеровцев. Там встретила Ивана Галкина - двоюродного брата моих одноклассников (по 8 классу). По просьбе его сослуживцев купила на рынке бурачный самогон - отметить встречу двух друзей (им бы не продали). Попросили через Ваню меня (я в гражданской одежде), ходила, выбирала. Выбрав, позвала ребят (офицеров). Купили, нагнали на продавцов страху! Предложили выпить и мне, но нет, я не пью! В награду купили мне яблок и яиц для гоголя-моголя.

Наш состав стоял, ожидая освобождения Львова, и ночью был обстрелян бендеровцами. Личному составу приказано было покинуть вагоны и уйти от железнодорожных путей. Мы с Машей Вершок, не ушли, залезли под вагон, спрятались за его колесами, где и переждали до отбоя, обошлось!

Во Львове эвакогоспиталь занял здание гостиницы "Ворота Карпат".

Мы - комсомольцы, ликвидировали, сжигая в подвале антисоветскую немецкую литературу, плакаты, аляповатые, намалеванные яркими красками наспех. Типа освещения плана работ для "селян", как значилось. Были в таком же тоне нарисованы портреты-перевертыши Сталина (политагитация). Был и реквизит "Дома красного фонаря", что говорило о направленности гостиницы.

Львов ЭГ 1557

1944 г. - июнь-июль 1945 г.

Львов - красивейший европейский город. Есть что посмотреть. Один Стрийский парк многого стоит. Его посещение - отдых, удовольствие, познание. Зелень, деревья, каскадами льющаяся вода. Замок на глре Замковой, оперный театр, сквер Мицкевича, недалеко от него наш эвакогоспиталь №1557. Изумительно организовано кладбище-парк, воинское кладбище, могилы расположены амфитеатром, на возвышении - часовня из гранита, внутри постоянно горит свеча, при выходе - гранитный солдат, как на карауле - лицом к могилам, оружие "к ноге". Костелы, монастыри, художественно оформленные архитектурные ансамбли, каштаны. Цветы их иногда носила раненым в палаты.

На кладбище, почти при входе - памятник "Девушка с книгой", сидящей на пьедестале, в натуральную величину.

"Засада"

Война кончилась, госпиталь в периоде полного освобождения от раненых, подготовке к дислокации в Самбор, на границе с Польшей, где он будет карантинным для возвращающихся из плена.

Львов, лето. В нашей комнате уже темно. Прихожу с дежурства. Две мои соседки по комнате сидят испуганные присутствием двух вооруженных автоматами субъектов, так как не видно ни погон, ни других знаков отличия. Одеты поверх типа в бушлат. Зажигаю газ. У нас электричества не было, а была газовая труба. Не пойму как и что, но мы ей пользовались как светильником.

"Девчата, а кто это? И почему они здесь?" Оказывается, наша Надя Иванова "любвеобильная", елецкая, их пригласила и, испугавшись, от них спряталась. Они и ждут! Сажусь против них на плиту (она разрушена и не топилась- заменяла, стол). Начинаю разговор с приглашения удалиться, так как виновницы приглашения - нет. Отказываются, и не только отказываются, но и проявляют агрессивность. Кто, де, ты такая, чтобы мы послушались? Будешь выступать - получишь! Вплоть:"Становись - расстреляю!", - говорит один. Вижу - у него на руке двое часов. Значит, мародер? Или вор?

- Да ты стреляй в меня, сидящую, зачем мне вставать? Ты герой! С женщинами храбрый. Но ты стрелять не будешь!

- Почему?

- Потому, что ты жадный! Вижу, у тебя на руке аж двое часов!

Сник, сбавил тон, начал предлагать мне поехать или пойти с ним по освобожденным тылам и брать, что плохо лежит!

Говорю: "Ну, хватит, пора и честь знать. Нам рано на работу, да и вам опасно - вдруг комендантский патруль?

Убрались уже не героически. Надя возвратилась. А что с нее возьмешь? Мы не склочницы. Скорее легли отдыхать. Утром- дежурство.

Комендантский час

Кончаются сборы перед дислокацией в Самбор. Свободное время. С Машей Луневой пошли гулять и задержались в сквере Мицкевича. Сидим на скамеечке. Подсаживаются двое с автоматами. Нам немного страшно. Маша - сидящим - Вы может быть бендеровцы?

Ответ - Может быть! Мы сорвались и убежали... Но кто это был?

*****

Пользуясь свободным временем гурьбой девчат гуляем по Львову; встретили группу ребят; вместе идем громко разговариваем, спорим о чем-то. Даже спорили об Анне Карениной. Кто она? И права ли она в своих отношениях с мужем и Вронским? Высказывая кое-кто, что, мол, бабе делать было нечего, вот и вредничали. Но уже был комендантский час! Нас "обнаружили" и увели в комендатуру. Но и там мы продолжали эту дружескую перепалку. Мешали, видно, работать. Вышел комендант: "Оставить мужчин, а остальных доставить до места нахождения (нас - в госпиталь), чтобы не попали к нам еще раз!".

Так мы распрощались со Львовом.

Самбор ЭГ1557

1945 г. - 1946 г.

В Самборе (1945-1946 г.г) мы, пять медсестер, жили на окраинной улице, за железнодорожным полотном, в частном домике семьи поляков. Хозяина не было дома, как и старшей дочери (по сплетням - она убежала с русским офицером. Ох уж эти сплетни!). Хозяйка немолодая, живет с детьми Лёней и Висей. Мы, медсестры, занимаем небольшую комнату с коридорчиком. Кровати почти вплотную, но так как мы редко были одновременно дома - дежурили в госпитале, - то нам хватало места.

Осень, дети в школу ходят. Мать зарабатывает тем, что торгует на базаре иголками (страшный дефицит в то время). Иногда, когда я не дежурю в ночную смену, опекаю ребят, заставляя Висю подмести пол; затопим плиту и ставим варить картошку. Детей сажаю за приготовление уроков.

Возвращается мать - у нас все готово! Однажды к нам в комнату входит хозяйка с кружкой козьего молока: "Панна Тоню - это тебе!". Пытаюсь отказаться. " Ни, неможно!", - отвечает она.

Осенью нам, иногда, соседки-полячки приносили в корзинах яблоки или груши; мы не зарились на чужое. Когда случалось днем бывать вместе, ходили за речку в брошенные сады и выбирали яблоки каждой по вкусу. Я лазила на деревья и доставала яблоки, лакомились, но никогда не жадничали - не тащили с собой.

Весной улица утопала в цвету яблонь, груш, вишен.

Спустя год, я снова была в Самборе, но уже работала в библиотеке гарнизонного Дома офицеров военного округа. Пришлось пожить у пожилой четы поляков. У хозяина была небольшая кузница, где он ремонтировал сельскохозяйственный инвентарь для селян, подковывал лошадей. У них было три сына, в то время уехавших в Польшу. Тогда это практиковалось: поляки уезжали, а украинцы возвращались из Польши. Мы подружились. Так как из Самбора не отправлялись телеграммы, то я, бывая в Дрогобыче, отправляла их телеграммы, а ответ приходил в Самбор.

После работы, вечерами сидели-общались. У них было чему поучиться. Хозяин, закрыв кузницу, подметал двор, заносил в кухню дрова, уголь, воду, умывался и садился за стол, где был накрыт ужин. Выпивал килишек водки (рюмку, чуть больше наперстка), закусывал хреном с бурачками и плотно ужинал. Не помню, чтобы курил.

Пани - старушка, (уже тряслась голова), отужинав, убрав посуду, садилась штопать рабочие рукавицы мужа, и мы беседовали.

Пан - высокий, статный старик, рассказывал. Однажды, после 1 Мировой войны был в русском плену под Новгородом. Отзывался о русских, как о добрых, работящих людях.

Утром пани вставала рано. Умывшись и причесавшись, топила плиту, готовила завтрак. Муж вставал, когда еда уже на столе, умывался, завтракал и закурив, уходил открывать кузню. И обедать приходил, когда еда уже на столе - обедал и опять же, закурив - уходил в кузницу до вечера, когда закрывал ее. Тихо, спокойно, размеренно. В воскресенье супруги обычно ходили на базар и покупали все необходимое на неделю - хлеб, картофель, овощи и др. дома хлеб не пекли. Пани Тереза (я ее так звала) была отличной хозяйкой, хлопотуньей. Замечательно и разнообразно готовила. Я - присматривалась. "Панна Тоню, ця картопля - для зупа, ця - для пляцок", и так далее, много советов давала мне.

Супруги воспитали не только троих своих детей, но и четверых племянников.

Во что так верится, наблюдая их жизнь!

Майер

На этой окраинной улице, рядом с нашей "квартирой", располагалась воинская часть. Мирное соседство. Солдаты часто ловили рыбу (старица Днестра - рядом) но не всегда справлялись с обработкой улова, приглашали нас, девчат, на помощь Я не ходила. Командир части, полковник, добрый человек (у него была одна рука в черной перчатке, видимо, искусственная) приглашал нас вечером поиграть в карты, так, забава, относился к нам с веселой иронией, как к детям. Их солдат, пожилой, дядя Миша, ходил к нам лечить зубы... "Дайте что-нибудь, чтобы не болели!". А на наши уговоры сводить его в госпиталь к зубному врачу, отвечал, что лучше дайте автомат , - так боялся, терпел.

Ох уж эти пожилые, спокойные, мудрые солдаты! Провожая на фронт из госпиталя, старались дать ниток, иголку, а то и платочек (случалось, что нам перепадали "подарки от американцев, англичан : то нитки, то еще какая ерунда). Иногда солдат попросит:"Дочка, (или сестричка) дай мне порошков, и напиши "от головы", "от ног", "от груди"". Как то раз, дядя Миша приводит офицера по фамилии Майер (у них в части новый). Я лежу на кровати, сушу косу, в ночь на дежурство. Девчата, свободные от дежурства, сидят за столом, что-то в виде школьной парты, освещенной "свечкой" из артснаряда, заполненного бензином с солью, играют в карты, в "дурачка". Майер, зайдя в комнату, сходу сел ко мне на кровать и тянет руки к косе. Возмущенная беспардонностью поступка я резко и громко, - "Встать!". Разъяренный Майер вскочил:

- Ах ты, шлюха!,- и еще в том же роде, - как ты смеешь!

- А вы хороший и честный, зачем сюда пришли? И как вы смеете говорить такое своей соотечественнице и дочери вам по возрасту! Можно представить, как вы общались, там, в поверженной стране, с пленными, если даже к соотечественницам нет почтения!?

Возмущенный, злой, покрасневший Майер:

-Да как ты смеешь? По чину- я тебя вышвырну!

-Да, вы можете, но не сейчас! Это- мой дом! Убирайтесь!

Дрожащими руками пытается выхватить пистолет.

- А вы герой!

Наблюдавший сцену солдат дядя Миша, резко схватил его руку со словами: "Товарищ Майер! Это я вас сюда привел и в ответе за все. Успокойтесь и уйдемте отсюда! Одумайтесь".

Ушли. Девчата в шоке, еле дышат.

На улице Майер, увидев, обходил меня стороной.

****

Самбор стоит на границе с Польшей, где соседняя воинская часть занималась перегрузкой военной техники, идущей с запада с узкоколейной европейской на нашу, ширококолейную; а мы встречали всех, едущих из плена. Встречали, проверяли, держали в карантине, лечили и отправляли по домам. На лечившихся военнопленных составляли копии историй болезни и отправляли лечившихся куда положено.

Люди разные, те же люди однажды, двух девиц, бывших в плену, русских, выписали из отделения, но поезд (куда?) уже ушел. И мы, с Машей Луневой, их пожалев, взяли к себе на ночь. Хорошо еще, что постели, документы не оставили дома. Пришли утром, девиц нет и исчезло то немногое, что оставалось у нас. Чайную чашку - подарок раненого, которому ее дали в вагоне, когда в тяжелом состоянии везли с фронта. Увели мою чайную серебряную ложечку- подарок от мамы и в память о старшем брате, еще и еще в таком же роде. Вот так отблагодарили за доброту эти обиженные пленом девицы. А нам за них даже стыдно! Одни дарят в благодарность, другие воруют "благодаря".

А край бендеровский. Ранили и убивали солдат, например, уезжавших на заготовку топлива. Если в селе поляки - все нормально, но в украинском часто трагедии: ранения или убийство.

В соседней воинской части произошла трагедия. Возвратившиеся с заготовки дров солдаты привезли, купив где-то красивую бутылку вина. В части, в свободное время собрались офицеры попраздновать; пригласили девушек и конечно вино, с красивой этикеткой, как раз кстати! Выпили! И шесть трупов! Еле живого доставили в соседний госпиталь и дежурного по военной части - Быховца Николая Саввича! Долго, долго выздоравливал... разбирательства... .

Винную бутылку с красивой этикеткой принесли к нам в госпиталь, так как среди пленных были знающие не только немецкий язык. Определили и состав и название ядовитого вещества. Бутылку умело подсунули "незнайкам" - бендеровцы. Вот к чему привела потеря бдительности при исполнении своих обязанностей, учитывая и время и место дел твоих.

"Страхи"

Сон? Самбор 1945 г.

Живем на окраинной улице в тесной комнате, окно одно и открывается - только верхняя часть, вверх, вместо форточки, воздух идет вверх, к потолку.

Как обычно, где бы я ни была, стараюсь устроиться у окна - больше воздуха. Осень, прохладно. Я никогда не сплю на животе, всегда на правом боку и позе "эмбриона". А тут - озябнув, легла на живот, получилось лицо в подушку. Встать и укрыться шинелью - лень! Вижу: из окна (верхняя форточка) влезает мохнатое черное чудище, медведь - не медведь, но что-то наваливается на меня. Руки- лапы на пояснице, мохнатый живот - на голове и ..... шепот: "Это - смерть!". Я не теряю присутствия духа -и мысленно себе говорю: "Ну и что, умирают все! Зачем же дергаться? У меня только мама, детей нет. Спокойно, спокойно!" Просыпаюсь- нос в подушке, руками скребу по одеялу, шея затекла. Рассказала о сне девчатам, - испугались и перестали открывать окно.

****

Самбор известен тем, что от него шел на Москву Лжедмитрий и это граница с Польшей. В июне-августе 1945 года там стояла наша советская воинская часть, перегружавшая идущую из заграницы технику с узкоколейной - европейской, на нашу - ширококолейку, а мы - карантинный госпиталь, встречали едущих из плена и лечили военнопленных.

Встречали, проводили карантин, лечили, нуждающихся в лечении и отправляли по домам.

В госпитале работали не только хирургическое, но и терапевтическое инфекционное и венерологическое отделения, аптека и лаборатория.

Лечили и военнопленных, среди которых были не только немцы, но и поляки, чехи, румыны, венгры, болгары и др. Даже был итальянец. Много было тифозных больных и туберкулезников (особенно немцев). Из наших соотечественников, возвратившихся из плена, запомнилась девочка, лет шести. У нее - тиф, в тяжелейшем состоянии ее оставляет мать. Видимо, не надеялась на выздоровление. Девочка по-русски не говорит, начиная выздоравливать, капризно говорит:"Ихь нихт фильцайт хир лиген, ихь виль цифен ин штрассе" (У меня нет много времени здесь лежать - я хочу гулять на улице). Вылечили ее! Сшили зеленое платьице и тапочки; сидела, играла в карты с румынкой. Где и что с ней - не знаю, видимо, отправили в детский дом.

Тифом переболел наш солдат - Зеленин. Нашими стараниями мы его спасли. Лечили мы и возвратившегося из плена младшего лейтенанта Сахарова. Он прибыл к нам почти голый - без носков и даже без трусов, со страшным фурункулезом ягодиц, с температурой за сорок градусов. Когда я открыла "рану" - мне стало дурно, это при том, что я многое видела, работая в хирургическом отделении. Усиленно лечили его красным стрептоцидом. Как-то, придя наутро на смену, вижу его "вне себя"- испуган, страдает... На вопрос, что случилось, обеспокоенно говорит: "Тоня, я святой, а что это?" Оказывается, обнаружив у себя красную мочу, испугался, не венерическая ли это болезнь, но откуда? Рассмеявшись, объяснила откуда, - стрептоцид! Вылечили, одели, отправили во Львов. Получаем письмо - приглашение. Ему вернули звание и он едет домой, хотел бы встретиться.

Много прошло через наши руки бывших пленных с разными заболеваниями. Вылечили кормящую женщину - у нее открылась мастопатия. Как лечили - я запомнила. Однажды даже посоветовала это молодому хирургу, лечившему подобную больную - помогло!

Край бендеровский. Приходилось лечить раненых и даже хоронить убитых бендеровцами не только наших солдат, но и из местного населения. Например, лежал раненый бендеровцами секретарь райкома. Запомнила - к нему приезжал профессор Львовского нефтяного института Дизь. Приглашал в ним в институт по окончании работ в госпитале.

Работа с военнопленными

Больных военнопленных было довольно много. Большая палата с нарами, двухярусными. У немцев - порядок. Утром дежурный командует подъем:" Seks ur! Alle! Aufchtein!" (шесть часов, встать!), и т.д. обход врача, назначения, завтрак, второй завтрак - молоко, обед. В основном пожилые и молодые (молоденькие) - тотальники.

Вообще - состав многонационален. Держатся группами по нации.

Работать тяжело, особенно в тифозном отделении, много уколов. Есть среди них медики. Обнаружив как-то, что привлеченные на помощь медики, делают уколы одной иглой нескольким больным - перестали им доверять. Часто делали уколы, поддерживающие сердце - берешь из вены кровь на тифозную группу, вводишь физраствор дистрофикам сухой формы. Очень болезненная для больного процедура. Как-тонемецсказал:"Schwester Toni - ist gut mаdсken - aber spritz machen - niks gut!" (Сестра Тони - хорошая девушка, но уколы делает плохо) Но что поделаешь, если надо.

Мне странно, что представители нации, считающей себя цивилизованной, отказывались пить воду при высокой температуре тела и обезвоживались. Я своим солдатам раненым, в подобных случаях, ставила (или заставляла санитарку) на ночь бутылку кипяченой воды, внушая, что это убережет их от болезненных уколов. Пили, да еще утром "хвастались":"Вот, видишь, Тоня, выпили!" Немцы отказ от воды мотивировали (при случае) - еды мало!

Работали тяжело... Тиф есть тиф. Нас, медсестер "пичкали" сульфадимезином и переводили из отделения в отделение, чтобы не находились долго под воздействием инфекции. Странно, но я не заболела. А Маша Лунева, не работавшая в тифозном, переболела тифом. Парадокс?

*****

А отделение живет своей жизнью! Старшая медсестра Зоя Тлихурай (осетинка) идет по отделению и громко что-то дельное "вещает", но с матерком, по-русски.

- Зоя! Ты ругнись по-остински!

- Нельзя, грех!

*****

У немцев много фамилий Майер или Мейер. Среди молодых лежал Мейер - ногу он сломал при ходьбе. Делали операцию под наркозом, когда наркоз отходил, услышала, что он назвал меня "Тони-мони-макарони"; строго говорю: "Это что за фамильярность!?"

Вечерами, пока нет отбоя на сон, раздаю медикаменты. Помогать должен немец-врач Шуберт. Лентяй! Поест - и в постель, закроется с головой. Поднимаю одеяло, прошу лекарства раздать, а он о себе говорит :"Main ankel ist gros kompositor"(Мой дядя - великий композитор!).

В большой палате около стены отгорожено место для медсестры. Стол и стул. Свет сверху. Обычно чем-нибудь занята. Например, штопаю свой чулок. Тихо, немцы (пожилые) переговариваются негромко. Говорят о мирном. Часто о еде. Я вмешиваюсь, смеясь : "Куме-хлеб на уме"! Иронии не понимают, но молчат. Однажды, пожилой (я штопаю чулок):" Schvester, giv mir ich schlah machen" (сестра, дай, я заштопаю). Я :"Найн (нет, шлях (дырка) я сама замахаю ".

Иногда читаю; ведущий хирург Шевченко приносит, по моей просьбе, то Пушкина, то еще что-нибудь из классики. Однажды, увидев у меня книгу, молодой Мейер, сказал, что они (студенты) знают Л. Толстого, А.Пушкина, вот не понимают Горького. Отец его архитектор, дом их разбомбили, призван при тотальной мобилизации. По дороге в плен сломал ногу.

Немец (пожилой) в гипсе (но без фиксации руки, значит, ключица не повреждена), жалуется, что под гипсом на спине у него "партизанен", значит, насекомое? На самом деле - подсыхающий на ране гной - подсыхает, липнет, беспокоит. Будучи на улице - сломила прочную ветку, ровную, очистила от коры, чтобы отдать немцу для почесывания под гипсом, объяснив, что никаких там "партизанен" нет. Этот прутик мне пригодился.

В палате (этой, большой) был и молодой, выздоравливающий немец по фамилии Фирль. Запомнился после одного случая. Для немцев еду приносили из кухни. Ходила получать санитарка с ходячими немцами, которые несли ведра с едой, чай. Обычно, заправка - в отдельной посудине и выливалась в еду уже в отделении. Раздачей по палатам занимался немец, болезненный, немолодой, небольшого роста. Я наблюдала за порядком. Однажды, стою, смотрю. К раздатке подходит молодой, энергичный немец и, отодвинув раздающего, берет кастрюльку с заправкой и выливает в свою миску. Я подскакиваю, и резко выливаю заправку обратно. Разъяренный "герой" пытается на меня замахнуться, но не успевает поднять высоко руку, как я, выхватив прутик из-за голенища сапога, ударяю его по спине. Опешил... Позвала переводчика, хотя немец неплохо говорил по-русски. Понимал и так, что я ему говорю: "Кто ты? Что обижаешь своих земляков, попавших в беду? Как же поступал с пленными и людьми, от тебя зависящими? Снять халат! Отправляйся немедленно в палату! Кроме хлеба и воды ему ничего не давать! Завтра из палаты - в рабочую команду!" Это - Фирль. Он хвастался, что хорошо жил в Орле, занятом фашистами. Между прочим, песню "Чубчик кучерявый" впервые услышала от него. Философствовал - "политик", - "Сталин, Гитлер шнапс тринке" и еще ересь в том же духе.

Высокомерно вели себя чехи, во главе с доктором, по фамилии Матес. "Бежали", хотя близилось решение об их отправке.

Группой, недружелюбно замкнутой, держались румыны.

Добром поминаю пожилого немца, сшившего мне пальто из немецкой офицерской шинели. Капитан Захаров - начальник ОВС (отдел вещевого снабжения), в благодарность за помощь (иногда помогала оформлять документацию. Даже после расформирования госпиталя я, по его просьбе, осталась на десять дней и помогла в оформлении сдачи вещ.имущества.) как - то дал мне списанную русскую солдатскую шинель, потом заменил ее на офицерскую, немецкую, какого-то темно-желтого цвета.

Попросил немца, работавшего в мастерской (практиковали - выздоравливающих пленных использовали на хозработах в госпитале). Немец, взявшись шить, сказал, что сошьет хорошее пальто спортивного фасона. "Швестер,... гут, мантель - спортив фасон, гут!". Немецкая офицерская шинель: подкладка с утеплителем только до пояса, широкие манжеты. Пальто получилось отличное! Примеряя на меня пальто мастер-немец предупредил, чтобы я не пришивала вешалку. Потрогал, показал сукно на "разрыв", произнес "пфуй!", дескать, сукно непрочное..., держать пальто надо на плечиках. Носила на зависть офицерским женам, шивших пальто из добротного сукна, но такого не было ни у кого. А у меня две косы, серенький берет и брезентовые сапоги...

Во Львове, нашу с девчатами комнату, не имеющую ни отопления, ни света, ни хорошего запора, обокрали (опять, благодаря Наде Ивановой (елецкой). Унесли, единственное мое платье, старый пиджак и бязевый сарафанчик. Осталась в форме солдатской, б/у, и без погон, и звания. Пришлось натерпеться, но это нисколько не влияло на выполнение поручаемой работы. А мое удостоверение РОККовской медсестры отмечено знаком "С отличием". Думаю, я это оправдала, работая медсестрой.

Дрогобыч

Из Самбора мы иногда ездили по делам, в командировку, в г.Дрогобыч. Высоко с горы серпантином идет дорога из Дрогобыча в г.Стрый. Однажды, когда возвращались, у нашего "бобика" лопнула тяга рулевого управления. Нас занесло в кювет, но хорошо, что одно колесо уперлось в ствол дерева на краю кювета, по другую сторону его. Мы отделались легко - синяками и порезами от разбившихся стекол. Главная удача, что мы уже были внизу, почти на ровном месте, проехав восьмидесятиметровой высоты серпантин. Нас человек шесть, старше всех - майор, замполит Лебедев. После остановки, осматривая себя и друг друга - рассмеялись, видимо, нервным смехом. Пошли туда, где проехали, и нашли болт - виновника аварии. Опасность, грозившую, осознали на другой день. Переживал больше всех замполит. Все вспоминал, - что бы было? Ели бы... и т.д.

Самбор

Весна. Уже работа, в основном, с военнопленными. Пришло распоряжение - сделать копии историй болезней больных военнопленных. Вот уж мне было работы! Я хорошо разбираю подчерки , быстро пишу (курс института!). Мои коллеги - медсестры , даже не только из моего, третьего отделения, умоляя, просят заняться снятием копий:"Тоня, мы за тебя подежурим!". Приходится уважить, они меня научили многому, например, делать внутривенные уколы. После, я прослыла в этом деле "мастером". Заслужила даже возгласа немцев, - "Schpezialist"! Эти же сестры иногда просили, чтобы (при необходимости) им сделала укол - я. "У тебя рука легкая!", говорили.

Сижу, пишу, снимая копии, что называется, день и ночь (в свои рабочие смены). Ночью покуриваю, чтобы не уснуть. Я курила при необходимости, в трудную минуту (например, трудная перевязка, или снятие "старого" гипса, когда запах старого гноя неистребим). Я прошу ходячего больного зажечь цигарку или сигарету, положить в коридоре, на край табуретки... Выбегу, курну (зобну) и снова за работу. До головокружения. докуривалась при снятии копий историй болезни. Курьез?

Под видом санобработки, видимо, хотели выявить среди военнопленных - эсэсовцев. Усиленно в этом помогал молодой простовато- чудаковатый, небольшого роста немец. Он деловито поднимал руки одну за другой у моющихся больных, чтобы видны были подмышки, якобы обнаружить ... что-то? Наблюдали. Но дело в том, что у эсэсовцев татуировали на руке группу крови. Таким образом был, все-таки, обнаружен эсэсовец в одной из палат. Когда пришли за ним, и, конечно, не военные, он догадался и со страху (было в палате) минут двадцать не мог одеться. Мне стало понятно "зажатое" поведение больных этих двух палат, в одной из которых он лежал. Держал в страхе, организуя "орднунг"?. В палатах обычно наводили порядок сами больные, дежуря по очереди. Я замечала, когда утром приду, все дежурит поляк , спрашиваю, - почему? - отнекивается. Этот сухощавый, небольшого роста, с мало скрываемым озлобление лицом немец, оказался тем обнаруженным при санобработке эсэсовцем.

Но было, до смеха, обнаружение, что наш молодой помощник оказался с татуировкой группы крови на руке - эсэсовец! Он из тотальной мобилизации. Не знаю его судьбы, но мы изумлены, до хохота, его непосредственным поведением незнайки!

****

Однажды к нам поступили отравившиеся грибами трое пленных. Двое, пожилые, быстро умерли. Остался живым молодой, лет 19 , венгр, крепкого телосложения парень. Выздоровев физически, стал выполнять под наблюдением какую-нибудь физическую работу, не понимал, что говорили, был как немой. Стало холодать и эти трое, видимо, не зная грибов, поели, утоляя голод, или надеялись таким образом попасть в госпиталь, в тепло?

Эвакогоспиталь1557

Прифронтовой эвакогоспиталь 1557 (в.ч п/п 31855) был сформирован вначале войны в г. Казахи Азербайджана. По составу сотрудников -многонационален. К лету 1944 года дошел до Западной Украины, меняя фронты приписки. Последний раз попал под бомбежку в Новоград Волынске. В июле 1944 года был в Дубно, знаменитом крепостью, окруженной рвом, заполненным водой, где был свернут до освобождения Львова. Прибыли во Львов после его взятия. Раненых и больных принимали прямо с улиц, затем - из санлетучек и поездов. Во Львове госпиталь находился по август 1945 г, после - дислоцирован в Самбор, как карантинный.

Эвакогоспиталь 1557 - это один из типичнейших прифронтовых госпиталей, о которых в песне поется, что их цвет серый (…серый цвет прифронтовых госпиталей… «Баллада о красках» Р.Рождественский) от частого «прожаривания», дезинфекции всего имущества, попадающих в госпиталь с фронта раненых. Там отмывается фронтовая грязь, кровь, проводится дезинфекция и дезинсекция. Обрабатываются и классифицируются, если можно так сказать, раненые. Те, чьи раны заживут за один - два месяца, остаются в госпитале до излечения. А тех, кому предстоит более длительное лечение и транспортабельных, можно после санитарной и медицинской обработки отправлять в тыловые госпитали. Остаются в госпитале бойцы в тяжелом состоянии, которым необходима немедленная операция, наложение гипса, с высокой температурой, до тех пор, пока не становятся транспортабельными.

Нередко получалось, что отделение заполнялось в основном нетранспортабельными больными. Медсестры - две и две санитарки (на ночь оставляли по одной, поэтому заканчивающая смену обычно оставалась на час-два, чтобы помочь, для этого и утром приходили пораньше).

Профиль госпиталя: ранения в грудную клетку, руки, ноги (не люблю выражение конечности).

Многих больных приходилось кормить. Насколько это сложно может знать только кормивший подобных, да не одного, двух… . И еще, когда помогаешь есть (иначе не выразишься) тому, кто знает, что он, подлечившись будет есть самостоятельно - это одно, и совершенно другое, когда человек в перспективе не видит этого, хотя бы в ближайшей.

Говоря об этом, я считаю, что это не самое трудное, если представить всю работу в тех госпиталях, где лечились раненые с челюстными, лицевыми, головными ранениями. А полостными? Ранениями в позвоночник?

Все сложно, трудно лечащим, ухаживающим, а каково раненым?

Но и нам хватало работы сверх меры. О том, что готовится наступление или на фронте сложности мы догадывались по тому, как спешно освобождались палаты: одних отправляли в тыл, других в выздоравливающую команду. Затем начинался аврал, аврал страшный. Идет поступление раненых в госпиталь и все сестры, что не на дежурстве, отдохнув (немного) работают в главной перевязочной, обрабатывают раны после санпропускника, где оставлено грязное обмундирование; и, потоком кровь, гной, стоны.

День Победы со слезами на глазах

Коля Мазанов

(Умер на операционном столе 12 мая 1945 г.)

Где-то в середине апреля 1944 г в госпиталь (ЭГ 1557) было большое поступление раненых: прибыли санлетучки. Где-то часам к одиннадцати утра третье отделение госпиталя было заполнено, как говорится, «под завязку».

Привычный шумок в палатах и коридорах. Раненые «благоустраиваются». Идет подготовка к обеду. То и дело зовут: «Сестра! Костыли бы?», или «…носовой платок (?)». Бывалый остряк: «Кровотечение!». Бегу!!! Он: «Дай костыли!» Возмущенно говорю, что этим не шутят! На этот зов бежишь, бросая все! Подходит «ходячий» и тихо говорит: «Зовут в сотую палату». Захожу. Слева у стены на кровати лежит на животе, повернув лицо к палате, раненый и тихо говорит: «Сестра, посмотри, что там?». Открываю одеяло: на правой ягодице – мощная повязка… колышется! В мыслях – кровотечение!!! Спокойно, но быстро надавливаю обеими ладонями на колеблющуюся повязку. Тихо говорю стоящему рядом «ходячему»: «Позови нянечку, быстро!». Пришедшую нянечку прошу разыскать начальника отделения и лечащего врача. Приходят, организуют носилки – переносим раненого в операционную на второй этаж (мы - на третьем). Рук от раны не отняла до самой операционной. Это был Коля Мазанов. После операции его положили в 98 палату, так воссоединили трех тяжелораненых:солдата Крапиву, капитана Захарова и Колю Мазанова. Теперь Коля лежал на спине. Закрыв рану на ягодице – открыли доступ к поврежденной крупной артерии, выше паха (справа).

Шло время. У раненых, лежачих, оно особенно медленно тянется. Коля Мазанов 1925 г. рождения, с Алтая. Высокий, красивый парень, отличного телосложения. Лежал он, в основном, печально. Аппетит слабый. Чтобы не было пролежней, обрабатывали спину.

Наступила весна. Как-то купила ему свежих сливок, а заодно и голубых весенних цветов – пролесков, и поставила на стул, около лица. Глянула, а у него слезы на глазах…

Опекал и вел его наш замечательный, самый сердечный доктор Григорьев, (так мы его звали). Заботливейший и добрейший человек, относился к раненым по-отечески. Он психологически настраивал Колю на выздоровление.

Надо же было случиться такому! Однажды в отсутствие доктора Григорьева наша палатная врач Мария Полбина решила взять Мазанова на перевязку. Он отказывался, ждал Григорьева, но Полбина настояла, и… после перевязки Коля сказал, что жить не будет! Доктор Григорьев был так возмущен и огорчен – до слез! Помню его возглас: «Что вы наделали!».

9 мая, в половине третьего утра (я дежурила в эту ночь), вдруг захрипел репродуктор, что висел у нас в коридоре, между двумя сторонами отделения, и затем передали сообщение о безоговорочной капитуляции фашистской Германии и окончании войны. От радости - заплакала.

Что тут началось! Шум, смех, слезы! Все раненые, кто мог, оказались на ногах! Радость, ликование, поздравления, тосты, объятия! Отделение, что называется, - гудит!

Прослушав сообщение, пошла в палату тяжелых «лежачих». Вошла тихо, Коля спрашивает: «Тоня, что за шум?»,

- Война кончилась, Коля!

- А мне все равно, - прошептал он.

Что и как скажешь этому измученному, прикованному к кровати двадцатилетнему человеку? Ошарашенная (иначе не назову) тихо выхожу... Не до ликования и радости... Можете судить, какое было у меня настроение после этих слов не только 9 мая, в День великой Победы…. .

12 мая, солнечный, тихий день, после обеда тихое дремотное состояние во всем отделении. Дежурила я на другом крыле, но по привычке, при первой же возможности забегать в палаты тяжелораненых, заглянула к Мазанову. Лежит с открытыми глазами и какой-то сосредоточенный: «Тоня, глянь, кажется, повязка промокла…». Отбросила одеяло, посмотрела. Да. Проступила лимфа. Успокоила, что все нормально и тихо вышла. Дошла до лестницы и, как только могла, быстро побежала в халате, развевающейся косынке (мы их называли монашками), в госпитальных тапочках по улице к штабу, где, я знала, собрались все врачи на какое-то совещание. Добежала – открываю одну, другую дверь, дверь в зал! Ищу глазами доктора Семенова… Докладчик замолчал, все обернулись в мою сторону, а я произнесла одно лишь слово: «М-А-З-А-НОВ!». Побежала обратно. За мной – врачи…. .

Взяли на операционный стол. Коля был без сознания. Вливали кровь…, но кровь из раны хлестала – удержать ассистенты не могли, даже прижиманием, даже видеть было страшно!

Я стояла около лица Мазанова. Открыл глаза: «А, это ты, Тоня, пить хочу…». Врач кивнул, мол, дай! Приподняла голову, поднесла стакан, опустила голову. И все! Коли Мазанова не стало!

Всем госпиталем оплакали его. Похоронили за Львовом, где-то за сливовыми садами. Ходили не раз, пока госпиталь был там.

15 мая из далекого Алтая пришло письмо от матери… .

Еще не было аппаратов для сшивания кровеносных сосудов, сколько гибло!

*****

Рекин

Пожилой человек из Краснодарского края; степенный, немногословный, стеснительный, сельский. Поступил с ранением в бедро. На истории болезни – «Внимание! Возможность кровотечения!». Значит, постоянное внимание, обостренное.

Лежал спокойно, в палате, где кроме него четыре человека. Стал свежее, округлилось лицо; аппетит неплохой. Не жаловался, может быть в силу своего терпеливого характера. Стеснялся лишний раз попросить добавки еды, и часто мы предлагали сами – он не отказывался. Особенно любил борщ, даже тот, военного времени, госпитальный.

Как-то внезапно началось ухудшение и нога резко стала опухать. Повысилась температура. Терялось сознание. Ногу ампутировали. Во время операции врач показал на костный мозг – он был похож на вишневый кисель.

Операция не спасла. Через несколько часов после операции, умер. В последние полчаса, успокоенный, он попросил борща. Принесла. Съел полную тарелку. Во время еды говорил, о том, что дома у него две такие же дочки, как я, что выздоровев, будет сапожничать… . Тихо умер. Ходила и ревела я не один день.

Саша Уткин и Федя Маслов

Эти два юноши, почти мальчишки, но уже обстрелянные солдаты, поступили к нам перед самым концом войны. Оба «лежачие», диагноз - «пульсирующая гематома внутренней верхней части бедра», - опасность внезапного кровотечения. Есть фотография: сидят два мальчишки на кроватях, соединенных вместе, в нижних, госпитальных рубашках; полненькие юношеские лица, даже веселые и… с гармошкой, хотя ни один из них не умеет играть. (После, они ее кому-то из раненых, умеющих играть, подарили).

Саша Уткин – Ленинградец, горожанин. Беленький, с пухлыми губами. Любя, я его называла «маменькиным сынком», а он меня – «Рыжиком», из-за моих веснушек, обычно с весной, обильно покрывавших лицо, которое я не только не скрывала от весеннего солнышка, а при любой возможности подставляла под его лучи!

Смеялись и другие ранбольные, -«Мухи появились! Нашу сестричку обсидели!».

Федя Уткин - смугленький, темноволосый с темными глазами. Явно из деревни. Они целыми днями о чем-то говорили между собой, содружество было теплым. Они знали об опасности и внутренне были настороже. Часто встречали приход на суточное дежурство возгласом: «Рыжик пришел! Сегодня мы спать будем!».

Обычно никогда, даже на десять минут не ложилась ночью отдохнуть. Давала санитарке (Надя Кочубей со мной чаще других работала) отдохнуть, причем обязательно около палаты тяжелобольных. Сама каждые 10-15 минут заглядывала в палату (а ходить до сих пор умею бесшумно, несмотря ни на рост, ни на возраст).

-"Рыжик, мы тебе вкусненького оставили",- говорили, оставив что-то поесть, так как часто не успевала на обед.

К ним положили, незадолго до их отправки по спецгоспиталям и нашей передислокацией в г. Самбор еще одного раненого с таким же диагнозом, кажется, майора по званию. Тяжело было смотреть на них, сознавая всю опасность.

Где они? Дожили ли до применения аппарата сшивающего сосуды? Может быть, их вылечили, и они прожили свои жизни нормально и живы по сей день?

В моей памяти они мальчишки, как два скворчонка, сидящие со своей бедой в надежде на избавление от нее, все эти сорок шесть лет и надежда, что все у них обошлось.

Майор лежал очень спокойно, наблюдая за постоянно «воркующими» соседями-дружками, улыбался. Его запомнила (лишь лицо), так как все уколы делала я. По правилам это (особенно, внутривенные уколы) – обязана делать врач. Рядовые не знали. Опасаясь, что офицер предъявит «претензии» наш палатный врач М.Полбина сделала первый укол. Майор же видел, как я делаю то же его соседям. В следующий раз вежливо сказал, де, Вам, врачу, некогда, - пусть укол делает сестричка. Так и этот раненый перешел в мои руки.

*****

Пришла, так целуй!

С Колей Мазановым и лейтенантом, казаком Крапивой (имени уже не помню, а вот лицо и очень худенькую фигурку Крапивы, небольшого роста – помню!) лежал капитан Захаров.

На Захаровых везло: наш начальник ОВС (отдел вещевого снабжения) был Захаров, и еще один Захаров – раненый (ранены обе ноги – поврежден нерв под коленом), долго лежавший не вставая и все-таки вышедший собственной персоной из палаты на костылях. Что может быть более радостным для медсестры, ежедневно ухаживающей за ним, как это явление! Слезы радости!

Третий – капитан Захаров. У него были лампасные разрезы вдоль обеих ног (газовая гангрена) и его ежедневно брали на перевязку с участием ведущего хирурга - Николая Григорьевича Шевченко, подполковника мед.службы – уролога по основной специальности. Случалось и не редко, что больной привыкает к «одним рукам». Сделаешь первую перевязку в главной перевязочной, при поступлении (особенно «лежачим»), и до последней ты его и перевязываешь. У меня, кроме Захарова, был таким раненый Яковлев (гражданская специальность геолог, ранение в обе ноги, повреждены нервы выше колена сзади) – сократовский лоб, залысины.

Ежедневно, к двум часам дня (дежурю я или нет) приходила на перевязку капитана Захарова. Иногда захожу в перевязочную, - он уже на столе, ждет.

- «Пришла, так целуй!», встречает Захаров, скрывая боль, выжимающую слезы.

- «Ну да, буду я лизаться со всякими тут, распускающими нюни!», - отшучиваюсь я, быстро снимая старую повязку. Так, в словесной «перебранке» проводили перевязку.

Надо бы видеть этого любителя непечатных выражений, увы, не злого и не обозленного, терпеливого к боли до скрежета зубовного.

Он же наблюдает в открытую в коридор дверь, как медсестра снимает длинный халат, а под ним маленький, короткий сарафан – жара на улице, душно в палатах и гимнастерку под халат не наденешь.

-Ну и платье у сестрички – мужчинам некогда!

Вылечили, встал на ноги и, радость великая, – встречаю на улице с женщиной.

-Вот, Тоня, все нормально! - улыбается.

****

Госпитальные будни

Все хорошее и плохое совершается людьми, невзирая ни на время, ни на условия, обстоятельства. Военное время, идут бои, своей жизнью живет третье отделение, считающееся офицерским, в госпитале для рядовых. Заполнен, что называется, под завязку! Большинство раненых - не ходячие в этот момент. В госпитале затемнение на случай возможности обнаружения врагом объекта. Вдруг небо около госпиталя осветилось: немцы развесили свои специальные фонари, светлее, чем днем, возможен авианалет. Зенитки молчат, боясь обнаружения объекта. А в отделении на обе половины здания одна медсестра и одна санитарка! Помощников еще нам не давали.

На счастье или несчастье в эту ночь в госпитале дежурила начальник отделения Мария Семеновна Переплетчик - "старушка" и хирург непрактикующий. Мы шутя ее называли "Капельной клизмой" за строптивость, хотя и незловредную. Обнаружив освещение немецкими фонарями, она вышла из ординаторской и тихо, но настойчиво заставляет эвакуировать больных в подвал. НО КАК?!

Соображая, что если начну эвакуацию, может подняться паника, сохраняю спокойствие и прошу Марию Семеновну удалиться, мотивируя, что подчиняюсь только дежурному врачу. Все обошлось, большинство раненых даже не заметили опасности - спали.

Второй раз столкнулась с М.С. Переплетчик при случае, когда она настаивала не снимать только что наложенный гипс, несмотря на жалобы раненого на нестерпимую боль. Наложен гипс - эвакуация в тыл. Гипс при затвердевании иногда сжимается так, что нет терпения! Мне пришлось идти за дежурным врачом Кашницким в другое здание, а ему- идти со мной и при М.С. разрешить гипс разрезать. Кашницкий мне:" Да ты пошли ее к черту! Она должна дома ночевать!" Это ради шутки о коллеге. Я бы просто разрезала гипс!

Комсомольский билет

Дежурим ночью вдвоем с Марией Вершок - комсоргом. Решили, что заплачу взносы здесь. Заплатила и положила комсомольский билет в карман халата, а не гимнастерки, что под халатом. В кармане халата лежали деньги, рублей сто - мне дали раненые, чтобы я купила зелени: луку, редиски, огурцов (пресная госпитальная еда надоела). Говорила ребятам: "Утром дадите!", да где там! "Тоня, ты так замотаешься, что не до денег будет!". Так и случилось, меня позвали к раненому, надо было сделать подбинтовку, комсомольский билет и деньги не успела переложить в гимнастерку. После подбинтовки, придя в ординаторскую, ни денег, ни билета в кармане халата не оказалось. Сразу утром сообщила замполиту о случившемся. Обыск не разрешил - как обвинить солдат?

Для раненых же купила, что нужно, заняв денег у девчат. По комсомольской линии - получила выговор и новый комсомольский билет. Но, но....! Первого мая, наш санитар-помощник Лаврик, починяя протекающий сливной бачок в туалете, обнаружил в нем мой старый комсомольский билет! Даже фото не совсем стерлось! Видимо, было так. Пока я занималась подбинтовкой, раненый с соседней кровати (предполагаю, лежал рядом татарчонок) и очистил карман! Долго ли умеючи! Люди - везде люди...

Шутник

Лежал без движения солдат, раненый в позвоночник. Не только вставать, не мог даже есть самостоятельно, вообще не работали ни руки, ни ноги. Он ел, когда кормили - долго, сложно. Все остальное - произвольно. Однажды, говорю Наде (санитарке): "Иди к нему с судном". Она, не торопясь: "Зараз!"( то - есть, сейчас!). И, конечно, не успела! Получила от меня полотенцем по спине: "Иди теперь, мой!".

В другой раз - стою на коленях перед кроватью, кормлю его: то горячо, то много, и так одно за другим, спокойно, терпеливо. Выздоравливающий, молодой, игривый солдатик, голый по пояс - видимо, умывался, проходя мимо с хохотком щиплет меня за голень. А я в это время поила раненого, сплеснула на руку воду и обернувшись (реакция у меня мгновенная) мокрой ладонью ударила шутника по голой спине. Отпрянул. Подкараулив меня в коридоре так сильно ударил по спине, что дыхание зашлось. Отомстил, значит. И такое бывало.

О почерке врачей

Нужна копия истории болезни военнопленного. Снимаю копию, пишу, но вот что дальше написано - не пойму! Разыскиваю врача Кашницкого, показываю написанное и прошу пояснить. "Что тут непонятного?", - отвечает, - и тихо спрашивает у меня: "Где лежит больной? Что у него?". Рассказываю, где лежит и чем страдает. И только тогда врач называет нераспознанное мною слово. Сам не смог прочитать, что написал.

Оценка

Война еще не кончилась. Весна, солнце. Пришла с ночного дежурства, занимаюсь стиркой халата, еще не отдыхала. Прибегает кто-то из медсестер:"Тоня, тебя вызывает начальник госпиталя !". Спешно бегу! Около санпропускника стоят автобусы "под парами", а на земле .... - носилки с ранеными. Оказывается - спешная эвакуация и раненые не хотят отправки не повидав меня. Конечно, рада такой благодарности за мой труд. Они попросили начальника госпиталя отметить мою работу.

- Возвращайтесь домой живыми и здоровыми! Это лучшая награда для меня!

Присутствовавший при этом пожилой раненый Яковлев, сострил:"Держи карман шире, Тоня!", имея ввиду карман для наград от начальства. Но я и не ждала ничего. Зачем? Разве из-за наград работаешь, тем более, с людьми.

Игра в "крючки"

Легко раненные молодые люди - это еще дети, и не хотят, да и не нужно им лишний раз напоминать, что они солдаты.

Поздним вечером в отделении тишина. Старались сделать так, чтоб до отбоя была проведена уборка и выполнены назначения врача. Тихо... Вдруг слышу веселый смех в коридоре (между двумя частями отделения - выход на лестничную клетку и дверь в ординаторскую). Выхожу и меня тоже разбирает смех. Двое молодых раненых играют в "крючки" - обнаруживая дырочки на белье соперника пальцем разрывают дырку дальше. Соревнуясь в деле разрывания упоенно смеются друг над другом! Останавливаю веселье, утихомириваю весельчаков... . Пришлось заменить белье обоим, благо, что на ночь чистое белье всегда оставлялось. Нужно учесть, что это прифронтовой эвакогоспиталь, где чего-чего, а белья и солдатской формы (БУ) бывших в употреблении, да еще после усиленной санобработки было предостаточно. Пользовались, это было почти нормой, стиранными бинтами.

Работу по обработке белья и бинтов выполнял пожилой солдат-украинец (певец, танцор), небольшого роста. Фамилию не помню, может Стеценко? Дразнил меня "Козлиця" за энергичный и веселый нрав.

Автор воспоминаний

Я, Быховец Антонина Демьяновна (Быховец - по мужу с 1947 года), Демидова (по отцу) родилась в 1922 году 20 августа в большой семье сельского фельдшера в деревне Неплюевка, Челябинской области, Брединского района (бывший Полтавский).

В Ишимбайской школе №1 (в Башкирии) закончила 10 класс. В силу складывающихся жизненных обстоятельств, в Магнитогорске, в начале Великой Отечественной Войны, закончила курсы шоферов, с правами шофера III класса. Работала на трехтонном самосвале ЗИС-5 в гараже треста "Магнитострой"(начальник треста - Дымшиц).

Без отрыва от производства закончила РОККовские (Российское общество Красного Креста) курсы медсестер с отличием. Была направлена райкомом комсомола на работу комсоргом ЦК в школу ФЗО.

В июне 1944 года призвана в Армию.

В числе группы в пятьдесят человек девушек, через Челябинск - Москву-Киев привезли в г. Ровно, где было распределение. Нас, троих Магнитогорок, после всяческих комиссий направили в г. Дубно, в прифронтовой эвакогоспиталь 1557, в.ч. полевая почта 13855.

Госпиталь был свернут, ждали освобождения Львова.

Во Львове госпиталь разместили в здании гостиницы "Ворота Карпат", близко к скверику Мицкевича.

В этом госпитале я проработала медсестрой 3-го хирургического отделения до его расформирования 8 июня 1946 г. в г. Самборе.

Госпиталь сформирован в г. Казахи (Азербайджан) в начале войны. С августа 1945 г. по 8 июня 1946 г. в г. Самборе - был карантинным для возвращающихся из плена, где лечили "всех и вся" - тиф, туберкулёз.

Многое можно описать, но как минуешь то, что нас, магнитогорок, в госпитале оформили, как вольнонаемных, хотя и выдали б/у гимнастерки, юбки, сапоги и солдатские шинели (паспорта мы сдали), кормили, выдавали какие-то деньги, обеспечивали немудрящим жильем - по остаточному принципу. Ни постельного белья, ни одеял, ни подушек, а комнаты - без отопления, хотя Львов - Украина, но зимой, увы, - не жарко. Паспорта вернули в Самборе, после расформирования госпиталя в 1946 г. Видимо, мы обходились государству дешевле?

Лишь после окончания войны, узнав, что в воинских частях во время войны не было вольнонаемных, возмутившись, потребовала правды. Прояснилось после запроса Горвоенкомата г. Воркуты в центральный архив.

Я, как и все, сразу после окончания войны, получила сталинскую медаль "Мы победили" . Считаю ее самой ценной! Награждена Орденом Отечественной войны II степени, памятными медалями, Знаком фронтовика.

Сейчас живу в столице республики Коми, г. Сыктывкаре, куда приехала из г. Воркуты, где с мужем-геологом, прожили почти 40 лет. До этого - муж работал геологоразведочных партиях Украины, где сейчас воюют. Муж - Быховец Николай Саввич - участник ВОВ, прошел всю войну, начиная с Финской, освобождал Прагу, похоронен в Сыктывкаре 25 лет назад. В Воркуте - более 30 лет заведовала библиотекой Групкома Воркутинской комплексной геологоразведочной экспедиции.

По силе возможности принимаю участие в мероприятиях, организуемых Советом ветеранов Сыктывкара. Две дочери, две внучки, два правнука.