6040
Медики

Самардакова Анна Иванова

А.С. Лет мне, как вы и сами, наверное, уже знаете, очень много. Именно поэтому в последнее время я стала хуже видеть, хуже слышать и хуже помнить, чем это, скажем, было раньше. Так что я буду вам рассказывать то, что помню. Хорошо? Хотя мне уже пошел 96-й год.

И.В. Расскажите о ваших родителях.

А.С. А что о них сейчас рассказывать? Они уже все поумирали. Остались только сын, три внука, четыре снохи и правнук. Так что семья у меня большая — десять человек.

И.В. И, тем не менее. Откуда был, например, родом ваш отец?

А.С. Папа у меня был родом из села Алпатьева Луховицкого района Московской области. Собственно говоря, там жили его родители. И так получилось, что в 1921-м году там же появилась на свет и я. Просто когда мама поехала туда для того, чтобы навестить там родственников моего отца, у нее начались роды. Так что я случайно в селе Алпатьеве родилась. А так наша семья жила в Щурве. В разное время он считался то рабочим поселком, то — пригородом, - то городом. Сейчас никакой Щурвы уже нет. Отец, помню, работал на железной дороге, в должности не то старшего мастера, не то — старшего рабочего. Но когда в 1932 году он ремонтировал мост на реке Оке, простудился, заболел и от этого умер. Был у меня еще и брат. Он пришел с фронта, не погиб. Правда, я не могу вам сейчас точно сказать, где именно он воевал. Слышала, что вроде на юге. Мы с ним вместе уходили в армию, в 1939-м году. Но он был чуть меня постарше — с 1919 года рождения. Он пошел на действительную военную службу, а я — на Финскую войну. В 1946-м году мы вместе пришли домой. Так что он остался живой. Работал он здесь же.

И.В. Как для вас служба в армии?

А.С. Насколько я понимаю, вы меня хорошо слышите. Поэтому, хотя я и глухая, кричать не буду. Сама я в военных действиях не участвовала, а работала все время войны в госпитале. Звание мое — лейтенант медицинской службы. Причем работала я в госпитале две войны — в Финскую, которая началась в 1939-м году, и в Великую Отечественную войну, которая началась в 1941-м году. Военная судьба у меня сложилась таким образом. В июле 1939-го года я закончила Коломенское медицинское училище, а уже в конце ноября того же года началась война с Финляндией. И первые раненые с этой войны прибыли к нам в Коломну. Тогда в нашем городе организовался военный госпиталь, который размещался в зданиях 9-й школы и «Дворца культуры». Там я начала работать. Но потом наше начальство посчитало, что все это делать нецелесообразно — госпиталь находится слишком далеко от фронта. Тогда пришел приказ его продвинуть ближе к военным действиям. Мы поехали на Север, под Мурманск, и остановились в городе Кандалакша. Там мы развернули госпиталь и стали принимать раненых. На улице стояла температура минус сорок. Поэтому чуть ли не каждый раненый поступал к нам с обморожением. Война с Финляндией оказалась очень короткой, но в то же самое время очень жестокой. Надо сказать, финны к ней очень хорошо подготовились. На передовой действовало очень много снайперов. Они сидели чуть ли не на каждом дереве и ждали наших. Поэтому их звали «кукушки». Они отлично знали свою местность и привыкли к холодной погоде. Поэтому они остались в живых, а наши были плохо одеты и замерзали. 13 тысяч наших бойцов замерзло в окопах только на той войне! Почти каждый боец наряду с полученными ранами поступал к нам с обморожением.

И.В. Что говорили вам раненые, которые поступали с той войны в ваш госпиталь?

А.С. Они говорили, что ничего не знали об обстановке, что они оказались не подготовлены к войне. По их словам, их плохо одели. А на передовой было минус сорок градусов мороза. Что на них было? Внутри — летняя одежда, наверху — шинель, на голове — шлем. Сапоги — кожаные. Но, к счастью, война оказалась недолгой. Она продолжалась всего 104 дня. Уже 12 марта 1940 года было заключено перемирие и на этом наша война с Финляндией закончилась.

И.В. Помните, как об этом узнали?

В.С. Так об этом у нас сделали специальное объявление. Ведь в нашем госпитале находилось много раненых командиров, которые были связаны с воинскими частями. Они первыми услышали эту новость и передали всем нам, что война закончилась. Правда, мы не сразу уехали после этого домой, потому что некоторые наши раненые бойцы после этого еще долечивались.

И.В. Смертность была у вас в то время в госпитале?

А.С. Я вот этого не помню. Но, по-моему, ее не было.

И.В. Какого характера встречались вам в госпитале ранения?

А.С. Знаете, ранения встречались самые разные. Но так как в Финляндии часто против нас действовали снайперы или просто финские солдаты с пулеметом, то люди попадали к нам с пулевыми ранениями. Впрочем, делались у нас и ампутации. Если обморожение оказывалось очень большое, то сапоги не могли снять и прямо так резали. Тогда ногу уже потом клали в ведро вместе с сапогом. Больных и раненых было очень много: и «тяжелых», и всяких. Но, знаете, так как мы, девчата, до войны окончили всего лишь только Коломенское медицинское училище, то были в этом деле не очень хорошо освоены. Но у нас служил очень хороший начмед (вы, может быть, что-то слышали о нем?) хирург Краснов Федор Степанович. Он был такой человек, что все время с нами занимался. И, надо сказать, он очень хорошо и основательно обучил всем премудростям медицинской службы. После работы мы два часа уделяли занятиям с ним. И так благодаря ему хорошо в этом деле освоились, что вернулись домой с войны грамотными специалистами. Мы знали все, что положено знать для медицинской сестры. В Коломну мы приехали, помню, уже в июне месяце 1940-го года.

И.В. Помните вашего первого раненого?

А.С. Вы знаете, он был не один. Их много к нам приехало в Коломну в 1939-м году.

И.В. Предчувствовали ли вы то, что немцы скоро на нас нападут?

А.С. Нет, мы этого не предчувствовали, хотя почти целый год находились на Финской войне. Приезжаем, помню, в Коломну, а здесь дети играют, взрослые что-то поют, погода — отличная. Вы знаете, по нам даже не было тогда заметно, что мы приехали с войны. Но когда объявили о нападении, все мы поняли, в чем, все-таки, обстоит дело.

И.В. Помните, как началась война?

А.С. После того, как мы вернулись с вой город, мы думали, что как следует отдохнем от той войны и поживем. Но мирная жизнь оказалась, к сожалению, непродолжительной. Раньше в Коломне у нас самой главной улицей считалась улица Октябрьской Революции. В выходные дни все наши люди приходили на эту улицу с детьми, гуляли, их отпрыски играли. В общем, это было такое веселое место. 21-го июня 1941-го года мы тоже пришли к коломенцам. Погода обещала быть хорошей. Мы приготовились к отдыху. И вдруг центральное радио прервало свои передачи и сообщило о том, что фашистская Германия напала на нашу страну. И весь народ, как только стало известно, что немецкие войска перешли наши границы, был этому потрясен. Так началась для нас Великая Отечественная война.

Конечно, все рабочие, которые только находились на улице, пошли на производство. Ведь им нужно было сначала уволиться, а уже потом идти в военкомат. У каждого из них в военном билете имелся мобилизационный листок. Вот, например, когда мы возвращались из Финляндии, каждому из нас выдали такой листок, на котором было написано, что в случае объявления войны мы, не дожидаясь повестки, должны через сутки явиться с вещами в школу № 3. И когда в 12 часов дня мы услышали объявление о начале войны в знаменитой речи Молотова, то взяли расчет и отправились в армию. На базе школы № 30 у нас был организован военный госпиталь. Меня в него зачислили старшей медицинской сестрой. Но потом в Голутвине госпиталь погрузился в эшелон и отправился на впоследствии 3-й Белорусский фронт. Мы все время шли за войсками. Ведь наш госпиталь считался военным. Первым городом, который мы брали, был Можайск. Затем мы прошли через Вязьму и Смоленск, а затем вошли в Прибалтику. Там мы прошли через несколько городов и оказались в Восточной Пруссии. Война для меня окончилась в городе Кенигсберге. Ранения у бойцов, попадавших к нам в госпиталь, оказывались самыми разнообразными. Раненых было всегда очень много! Но так как мы в свое время побывали на Финской войне, то для нас все это было не впервые. Мы все умели: и влить жидкости, и давать кровь, и делать наркоз, и стоять у стерильного стола, и наложить во время операции гипс, и сделать повязку или перевязку. Кроме того, ухаживали за тяжело больными и ранеными бойцами. Вот такими были наши обязанности. Демобилизовалась я уже 17-го декабря 1945-го года.

И.В. Чем вам запомнилось окончание войны?

А.С. Мы жили на втором этаже в здании, в котором размещался наш госпиталь. И вдруг на улице внезапно началась стрельба. А ведь мы в иной раз ходили смотреть кино. И там в некоторых картинах показывали, как немцы заходят в госпиталь, начальника его оставляют, а всех остальных расстреливают. Поэтому мы очень боялись того, как бы с нами немцы чего-нибудь подобного не сделали. Например, город Вязьму брали несколько раз, как говорят, туда и обратно. То есть, сначала ее немцы занимали, потом — мы, после — снова немцы. Поэтому мысль у нас такая мелькнула: «А вдруг это немцы опять вернулись? Кто может в такое время стрелять?» Но все равно вышли на улицы. Хотя, надо сказать, были не такими уж и волевыми. Но привыкли, тем не менее, ко всему. Выходим на улицу, а там все кричат: «Победа!» Конечно, больше всего радовались этому событию и плясали от счастья пожилые солдаты, как про них говорили, старые вояки. Их сразу после этого из армии демобилизовали. Помню, на площади в Кенигсберге они устроили самый настоящий праздник. Радовались, обнимались, целовались, стреляли и играли. И хотя мы, медики, сами непосредственно не участвовали в боях, вместе с другими тоже очень сильно радовались. Но это только пожилых солдат вскоре после Победы демобилизовали. Молодые еще оставались служить.

И.В. Попадали ли вы во время войны под бомбежки?

А.С. Знаете, чтобы перебраться через Белоруссию в Прибалтику, нам нужно было проехать через такую станцию Молодечная. Она, кстати, считается городом-побратимом нашей Коломне. Так вот там была сильная бомбежка. Но учитывая тот факт, что мы знали о том, как страдают наши госпитали, которые попадают под бомбежку, мы организовали группу из 25 сестер. Нам дали самолет, правда, самый плохой - «Дуглас», и мы на нем полетели к месту своего назначения. Мы уже знали, что немцы бомбят станцию Молодечная и ждали, пока все это безобразие прекратится. Летели мы где-то два часа. Нас и тошнило, и болела у нас голова. В общем, было плохо. Когда наш самолет приземлился, то мы все из него вышли и упали на траву. Потом приехала «Скорая», врачи, кому это было нужно, оказали помощь. Так что не было такого во время войны, чтобы немцы бомбили наш госпиталь. Они сбрасывали бомбы только на станцию Молодечное.

И.В. Насколько у вас в госпитале было развито донорство?

А.С. Во время войны было три с половиной миллионов доноров. На фронт ежедневно и регулярно доставляли ампулы с донорской кровью. В 1943 году, когда мне исполнилось всего 22 года, меня приняли в Коммунистическую Партию и избрали секретарем комсомольской организации. В госпитале у нас в основном работали молодые комсомольцы. И, конечно, той крови, которая поступала, нам явно не хватало. Тогда мы сами организовали у себя донорство. Все наши комсомольцы ежемесячно сдавали кровь — 460 грамм. Надо сказать, комсомольцы проделали у нас в госпитале большую работу. Они развернули шефство над тяжело ранеными, сдавали кровь и даже устраивали концерты. Ведь когда к нам прямо с поля боя поступали раненые командиры, то они в ночное время суток ходили по коридору и давали такие команды: «В бой!», «В атаку!», «Пли!». Какие точно у этих командиров были команды, я точно не знаю. В общем, они всю ночь разговаривали. Мы им давали разные лекарства и снотворное, но ничего не помогало. И тогда комсомольцы выступили с таким предложением: «А давайте сделаем для них концерт!» На этом концерте находились и легко раненые, и всякие. И они этим, конечно, остались очень довольны. Помню, приносим мы раненому лекарство, а он говорит: «Сестра, лучше песню спой. Лекарства мне не надо». Такую мы развернули у себя в госпитале комсомольскую работу! За нее я была награждена Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ, а за свою медицинскую работу в госпитале — орденом Красной Звезды.

И.В. Вели ли вы во время войны переписку?

А.С. Да, мы писали солдатам, которые у нас, к примеру, прежде лечились, по нескольку писем. Особенно любили нам писать легко раненые солдаты, которые после выздоровления отправлялись на фронт и шли снова в бой. Но писали и те, которые получали инвалидность после ампутации бедра и нижних конечностей, и, естественно, не могло идти никакой и речи о том, чтобы продолжать свое участие в войне. Они уезжали после таких последствий войны домой. Помню, я сдавала кровь и прямо со станции переливания приносила ее своему подшефному раненому. Так вот, этот раненый уже дома своей матери сказал: «Меня вылечила медсестра, потому что она свою тепленькую кровь прямо давала мне». Уже потом мне его мама прислала такое письмо: «Дорогая дочка! Я всю жизнь буду тебя помнить и благодарить за то, что твоя тепленькая кровь спасла моего сына». Но в основном, конечно, раненые писали по одному, по два письма, а дальше следовала тишина. Ведь их, может быть, убивало, а может - они переводились в другую часть или же опять попадали в госпиталь. Короче говоря, много мы с ними не переписывались.

Одно время у меня была переписка с бойцом из города Калининграда, который сейчас называется городом Королевым. Его так назвали после того, как Кенигсберг стал Калининградом. И когда я после войны приехала сюда и стала работать в нашей ЦРБ (Центральной районной больнице, я здесь отработала 42 года), то мне начальник больницы сказал: «Нам каждый день звонят из Наркомата здравоохранения. Общество Красного Креста города Коломны и области — всего на 42-м месте. Анна Ивановна, будьте добры, может быть, вы согласитесь пойти туда председателем?» И когда я в качестве председателя оказалась в Королеве, то сказала: «Я председатель «Общества Красного Креста» с города Колормны. Вы не найдете мне раненого с ампутацией ноги?» Но мне ответила одна женщина: «Ой, у нас столько безногих приехало, что я не смогу его найти». И даже не согласилась попытаться его найти.

И.В. В вашем наградном представлении сказано, что вы применяли метод лечения Веры Трегубенко. Что это было за метод?

А.С. Я ничего об этом не знаю.

И.В. Как часто вас, работников госпиталя, награждали?

А.С. Так в нашем госпитале наградили только двух человек — ведущего хирурга майора Калашникову и меня.

И.В. За что конкретно вас наградили?

А.С. Ну, во-первых, нами в госпитале была проделана большая и очень продолжительная общая работа. Мы с Калашниковой, например, проводили новый метод гипсования. Ведь до этого гипс накладывался таким образом. Вначале гипсовали, потом клали восемь жгутов бинта, а потом делали «кругом». У Калашниковой же был совсем другой метод. Сначала мы гипсом прокладывали два слоя марли, а уже потом гипсовали «кругом». Когда к нам в госпиталь приехала комиссия во главе с генералом — начальником нашего медуправления, он посмотрел на это дело и сказал: «Ну что? И гипс в порядке, и метод хороший». Уходя, он отдал приказ: «Представить к награде!» Так нас с ней только двоих отметили орденами Красной Звезды. Я так и не знаю, что с ней сейчас и где она живет. Она была умная женщина, хирург, а я являлась ее помощницей.

И.В. Не могли бы вы рассказать о том, как вели себя раненые в госпитале? Насколько мужественно свои ранения они переносили?

А.С. Вы знаете, очень хорошо. Они нас словом «сестра» никогда не звали — только «сестренка» или «сестричка». Ведь мы жалели их и любили, отдавали им все свое время. У нас же ничего, кроме них, не было: ни семьи, ни каких-либо других дел, кроме работы в госпитале. Мы принимали их как своих родных, когда их к нам клали. И мало того, что обрабатывали им раны, так мы всегда, как правило, брали шефство над двумя тяжело больными. Мы их перевязывали, кормили, читали им газеты и писали за них письма. Это, конечно, очень сильно им помогало. Ведь медицина не зря говорит, что больного важно не прооперировать, важно — выходить. Вот поэтому мы таким уходом и занимались. Отдали себя полностью раненым.

И.В. Встречались ли случаи смертности в госпитале?

А.С. В Отечественную войну эти случаи, наверное, были. Правда, я сейчас точно этого не помню. Ведь профиль нашего госпиталя менялся. После боя раненого направляли в сортировочный госпиталь (там сортировали ранения), а дальше, как говорят, шли уже наши госпитали: в один направляли с ранением черепа, в другой — в грудную клетку, в третий — в живот, в четвертый — конечностей. Но, как я уже вам сказала, профиль нашего госпиталя все время менялся. Все зависело от того, какой рядом проходит бой. Там уже находились санитары, которые видели, кого надо нести, а кого — везти, кто — легко раненый, кто — тяжело. Они уже все видели. Те солдаты, которые имели тяжелые ранения, например, в череп, в большинстве своем попадали к нам уже без сознания. Часть из них потом поправлялась. Но некоторые, к сожалению, умирали.

И.В. Как хоронили умерших?

А.С. До 1943-го года, то есть, до того момента, как мы взяли Можайск, мы всех хоронили в общей братской могиле. А потом уже вышел приказ о том, чтобы мы ставили опознавательные знаки. Мы их делали в виде креста или колышка, и писали, кто в этом месте похоронен. А в самом начале всех просто складывали в братскую могилу и закапывали. Помню, у нас была такая телега, которую мы называли «грабарка». Так на нее грузили всех, кто умирал в госпитале или погибал поблизости, и везли в братскую могилу. Но в то время мы считали себя еще совсем молодыми и над нашими умершими не плакали. Вот сейчас бы, например, мы над ними бы поплакали, пусть это были бы и чужие нам люди. Это уже потом по каким-то приметам делали опознавание этих захороненных. Сейчас по каким-то точным данным можно все узнать: где, какая деревня, как там и что. Вот у моей подруги было 8 детей. Так вот, ее папе исполнилось пятьдесят лет, когда его взяли на фронт. И я в «Книге памяти» его нашла. Сам он, оказывается, родом из деревни Городец, в которой встречалось очень много одинаковых фамилий. Помню, когда я ей эту книгу привезла, она ее обняла и три дня ходила по дому и плакала. А потом на кладбище в Смоленской области, где похоронили ее отца, уже ездили ее дети. А про командиров, которые к нам в госпиталь попадали, я вам уже рассказывала. Они сами с собой разговаривали, митинговали и отдавали команды. Ведь мы в то время под госпиталь занимали школы. Так вот они всю ночь ходили по большим школьным коридорам и кричали: «В атаку!», «Ура!» Почему, как я думаю, они все это делали? Потому что только что бой закончился и их привезли к нам.

И.В. Как так получилось, что вас сделали комсоргом госпиталя?

А.С. Знаете, перед этим меня приняли в партию и избрали секретарем. В то время я в госпитале была самой старшей из медсестер. Мне исполнилось уже 22 года. Как комсомолка я работала очень хорошо. Поэтому меня на эту должность и избрали. Помню, если в каком-то городе проводилось совещание для секретарей фронта, то мне обязательно присылали приглашение и вопрос, по которому я должна была готовить выступление. Но у нас в госпитале работал очень умный замполит — подполковник Береговский.

И.В. Расскажите о нем.

А.С. Сам он был из Ленинграда. Его семья погибла в блокаде. Звание его было подполковник. Ему уже тогда исполнилось 35 лет. Нам, молодым, казалось, что это — старик. В прошлом он являлся политработником, был очень умным и грамотным человеком.

И.В. Как так получилось, что вы еще на фронте вступили в партию?

А.С. Для таких, как я, старших медсестер это считалось обязательным делом. В партию не только шли добровольно. Помню, тот же замполит мне сказал: «Анна Ивановна, вам 22 года. Пора в партию вступать!»

И.В. Кто из ваших сослуживиц по госпиталю еще вступил в партию?

А.С. Больше не было таких. Ведь они все считались молодыми. Я так и не знаю, полагалось ли принимать в партию в возрасте 18 лет. А мне тогда уже исполнилось 22 года.

И.В. Какие операции вам больше всего запомнились?

А.С. Чаще всего у нас проходили ампутации. Но это — в тот период времени, когда мы считались госпиталем «конечностей». А так всякие операции проводились: и по ранению грудной клетки, и по ранению в живот.

И.В. Поступали ли к вам раненые с ожогами?

А.С. Нет, этого не было. Вот в Финскую войну к нам попадали люди с обморожением. А в эту войну к нам и с обморожением не поступали. Может, в других госпиталях такие случаи и встречались, а у нас — нет.

И.В. Сколько человек было в вашем госпитале?

А.С. Где-то 300 человек и дежурная сестра. Но раненые у нас, как говорят, были без счета. Они, бывало, как за собой сами ухаживали, так и за другими больными. Ведь если сестра, скажем, куда-нибудь уйдет, то больные, у которых была ранена только одна рука, а другая оставалась живая, старались помогать другим. Все мы были дружные в то время.

И.В. Где размещался ваш госпиталь?

А.С. В разных местах? И в землянке, и в палатках... Но если такая возможность предоставлялась, то старались разместиться в каких-то помещениях. Тогда вызывали минеров, они проверяли здание, а уже после всего этого туда входили мы. Иногда размещались в разбитых зданиях. Если нам предоставлялась целая школа, то считалось, что это очень хорошо.

И.В. Как осуществлялась охрана вашего госпиталя?

А.С. Никак! Вот приедем мы, бывает, на новое место, все свое имущество выгрузим, и меня ставят с ружьем в качестве охраны. А так в основном никакой охраны у госпиталя не существовало. И работали мы без отдыха. Одних подвозили, других, легко раненых или инвалидов, выписывали: кого — домой, кого — куда-то еще.

И.В. Умели ли вы стрелять? Учили ли вас этому делу?

А.С. Вы знаете, так нас этому делу в госпитале никто и не учил. Но когда я приехала с мужем из Германии, его перевели служить в Казахстан. Там медицинской работы для меня не нашлось. Захолустье! Он служил кем-то на химической базе. И меня там избрали председателем главного женсовета. Что это означало? Все кружки, в том числе и по стрельбе, оказались в моем ведении. Всех жен офицеров, помню, мы тогда учили стрелять. А в госпитале во время войны нам этим заниматься оказалось, по сути дела, некогда. Но перед тем, как объявили войну, у нас в Коломне везде были расклеены объявления о наборе людей на курсы пулеметчиков. Но нам стало уже не до этих курсов.

И.В. Встречались ли вам в Восточной Пруссии местные жители?

А.С. Нет. Но нас, знаете, и самих в Восточной Пруссии после войны оставалось очень мало. Там, конечно, существовала поликлиника, которая обслужила все оставшиеся в Кенигсберге воинские части. Мой муж, например, брал как Кенигсберг, так и Берлин. Но потом он из города ушел. А мы задержались из-за своих раненых. Мы дальше двигаться по этой причине не могли. Но в Берлине мне, как ни странно, побывать довелось. Уже после того, как закончилась война и я считалась гражданским человеком, мне пришла повестка в загранкомандировку, в Германию, в город Берлин, на три года. Так я поехала в Берлин. Уже там мне дали направление в госпиталь в город Лейпциг. Туда свозили всех раненых, которые пострадали при взятии Берлина. Сестер тогда уже было мало — многих демобилизовали. Поэтому некоторых, как меня, взяли из дому на три года. Там я и познакомилась со своим мужем. Но он тогда не в госпитале лежал, а что-то там делал по службе.

И.В. А в качестве кого именно ваш муж служил?

А.С. Сам он родом из города Шахты. Получается, он прошел путь от города Шахты через Кенигсберг до Берлина. В том, что он был и там, и там, нет ничего удивительного. Многие части от Кенигсберга отправляли в Берлин. После же войны он нес службу на химической базе в Казахстане.

И.В. Насколько сильные были разрушения в Кенигсберге?

А.С. Город был действительно очень сильно разрушен. Ведь его очень здорово бомбили. Кроме того, и мы пять дней перед штурмом проводили артиллерийскую подготовку. Штурмовать его начали 6-го апреля 1945-го года. Пять дней его брали. Его, конечно, всеми этими бомбежками очень сильно разбили.

И.В. Заводились ли у вас романы в госпитале?

А.С. Нет, не заводились. У нас на этот счет был очень строгий замполит. Если мы куда-то переезжали, то он, зная, что у нас работает наша молодежь, огораживал наш госпиталь в три ряда колючей проволокой. Эту проволоку он все время возил с собой. Ведь кругом стояли одни наши воинские части. Как приближался какой-нибудь праздник, так к нам приходили из воинской части ребята и просили этого замполита, чтобы он отпустил наших девчат до вечера. Вот он, бывает, нас в машину, которую специально для этой цели присылали, посадит, посчитает, сколько, и скажет: «Идите!» Как потанцуем, так он нам говорит: «Садиться!» Он очень активно за нами, молодыми, следил. Хороший был человек!

И.В. Брали ли вы немецкие трофеи?

А.С. Нет, нам это не разрешалось. Помню, когда мы в составе госпиталя переезжали с одного места на другое, то наш начальник стоял прямо у автобуса и досматривал наши вещмешки. Он проверял, чтобы там было белье и — больше ничего. Так что нам строго запрещалось брать и использовать для своих нужд трофеи. А вообще трофеи наши офицеры вывозили. По-моему, им полагался вагон для вывоза трофеев к себе домой. Помнится, мы как-то шли пешком по Белоруссии и остановились в городе Лик. Там мы перегружались на другую железную дорогу. Ведь если немецкая железная дорогая была узкая, то наша, как говорят, колея - уже широкой. Так вот, когда там останавливались вагоны, мы видели, как наши офицеры вывозят целые рулоны, какие-то часы и прочие трофеи. Им было это положено, а нам — ничего. Только белье могли в вещмешок положить. Такая в нашем госпитале существовала железная дисциплина. Все подчинялись начальнику госпиталя, главному врачу, замполиту и мне, старшей медсестре. Все было по рангу.

И.В. Проводилась ли в госпитале художественная самодеятельность?

А.С. Я уже рассказывала вам о том, как мы, комсомольцы, однажды решили устроить свой праздник. Артистов среди нас не оказалось. Но мы вспомнили, что когда-то, еще в школьные годы, участвовали в художественной самодеятельности: кто пел, кто — играл на инструментах. Кроме того, какие-то музыкальные инструменты мы возили с собой. Поэтому на нашем празднике мы и пели, и танцевали, и играли. Вообще-то говоря, в обязанности нас, комсомольцев, входило следующее: шефство, донорство и художественная самодеятельность. Без этого — никуда!

И.В. А какие песни пели?

А.С. Я, например, напевала известную песню «Ой туманы мои, растуманы». Сейчас, к сожалению, я уже не помню слов этой песни. Но я с ней заняла второе место. Пели мы, конечно, в основном и больше всего военные песни.

И.В. Как вас кормили во время войны?

А.С. Своей кухни у нас не было. Поэтому нас, медиков, всегда прикрепляли к какой-нибудь воинской части. Нас туда водили наши солдаты. Дают кашу, так мы питаемся кашей. Все равно это уже какая-то еда для раненых. Но нас кормили от наших раненых отдельно, в воинской части.

И.В. Давали ли раненым в качестве наркоза спирт? Многие ветераны, бывшие медики, рассказывали мне о таких случаях.

А.С. Нет, для наркоза у нас существовал эфир.

И.В. Водились ли на фронте вши?

А.С. Этого было полно: и вшей, и червей. Надо сказать, этим делом заражались те раненые, которые лечились у нас в госпитале довольно продолжительное время. Тех же раненых, которые попадали к нам прямо с фронта, мы обрабатывали. Санпропускник выдавал им хорошее белье. Мы нормально ухаживали за ними. И все равно, несмотря на это, вши были.

И.В. Совершали ли вы во время войны большие перемещения?

А.С. Знаете, города, по которым мы ездили, находились не на очень большом расстоянии друг от друга. Но это если говорить о нашей территории. В Прибалтику мы прибыли на самолете. Жили там мы, помню, в Вильнюсе. Население нам там не встречалось. Говорили, что люди от нас где-то в церквях прячутся. Ведь у нас получалось как? Только приедем и выгрузимся, как ищем себе наиболее подходящее помещение. Почему? Потому что к нам постоянно подвозили раненых на лошадях. Кто-то, впрочем, сам шел. Такое было основное направление нашей интересной и повседневной работы. Мы тогда повзрослели. Я была старше других. Ведь когда война закончилась, мне исполнилось 24 года. Кроме того, имела офицерское звание. Ведь в госпитале меня с самого начала оформили в качестве старшей медицинской сестрой, а старшим медицинским сестрам присваивали офицерские звания. У нас в госпитале служило пять таких старших сестер. Сначала мне «дали» младшего лейтенанта. А уже потом, когда пришла очередь присваивать очередное воинское звание, я стала лейтенантом.

И.В. Сколько у вас было в госпитале вольнонаемных и сколько — рядовых и сержантов Красной Армии?

А.С. Так у нас почти все сестры являлись вольнонаемными. Только старшие медицинские сестры имели офицерские звания. Их у нас было пять человек: старшая операционная сестра, старшая перевязочная сестра, две сестры на отделения и детсестра. Все остальные были вольнонаемные, хотя и жили вместе с нами.

И.В. Существовали ли у вас особый отдел и приходилось ли с ним сталкиваться?

А.С. Обязательно! Расскажу вам о таком, например, случае. У нас в госпитале для принятия раненых существовали специальные рабочие нянечки, совсем еще молоденькие девочки. И если в госпиталь поступает раненый, то эти нянечки приходят к нему с мешком, раздевают его, складывают в мешок белье и относят его на пропарку. Самого же его моют в душе. Его же белье в это время, что называется, стирается, дезинфицируется, чинится. И когда этого раненого уже потом куда-нибудь переводят, скажем, в период эвакуации отправляют в другой госпиталь, то этот мешок следует за ним. И вот в нашем госпитале происходит следующий случай. Подходит наша девчонка к раненому и вдруг как закричит. Оказывается, она его узнала. Этот раненый служил у немцев полицаем в городе Смоленске. После этого его вызвали и прямо на носилках унесли в отдел контрразведки СМЕРШ. Так получилось, что она его узнала, а он ее — нет. Но после ее ужасного крика от страха он сразу же накрылся одеялом. Ну и его, конечно, забрали, куда следует.

И.В. Встречали ли вы случаи самострела?

А.С. Вы знаете, особенно никто про них у нас и не знал. Это дело как-то не афишировалось. Разумеется, если к нам попадал солдат с простреленной рукой (сами в себя эти солдаты, может быть, и не стреляли), то мы его сразу же направляли в отдел СМЕРШ. Там представитель смотрел рану, обследовал ее и что-то писал.

И.В. А вас не вызывали в этот отдел?

А.С. Нас не к чему было туда вызывать. Наша дело заключалось совсем в другом — обработать своевременно рану. Если требовалось сделать переливание крови, загипсовать рану, то мы это делали. Мы ведь со своего госпиталя отправляли наших солдат очень далеко — в Сибирь и на Урал. И для того, чтобы солдата ничего в пути не беспокоило, следовало ему наложить правильную повязку. Если он в свое время получил перелом бедра, то мы клали под мышки ему гипс, делали «окно» там, где у него рана. Впрочем, в санитарных поездах ведь тоже делали перевязку. Помню, как только подходил к нам санитарный поезд, там мы сразу несколько человек, которые считались транспортабельными и могли ехать, отправляли на нем в тыл. Каждый солдат, который воевал и имел ранения, нашивал полосочки. По ним можно было определить, как и сколько раз он был ранен.

И.В. Ваше отношение к Сталину?

А.С. Когда он в 1953-м году умер, мы плакали. Мы его жалели, любили и были уверены, что только благодаря Сталину одержали Победу. Очень мы были в нем уверены.

И.В. Были ли у вас погибшие среди близких родственников?

А.С. Нет, из близких родственников у меня никого погибших не было. А так воевали и двоюродные братья, и зятья, и другие родственники-мужчины. Но все пришли с войны живыми. Сейчас они все умерли. Из них никого не осталось.

И.В. Как сложилась ваша послевоенная судьба?

А.С. Как я вам уже рассказывала, после войны я по путевке, которая называлась «загранкомандировка», уехала в Германию. Но я проходила там как вольнонаемная. Это и в трудовой книжке записано. Там я вышла замуж и у меня родился сын. После этого мы где-то пять лет прожили вместе с мужем в Казахстане. После того, как он демобилизовался, мы вернулись в Коломну. Он поступил работать на Коломенский завод, а я — в Центральную районную больницу. Здесь я отработала 42 года. На заслуженный отдых ушла в 80 лет. Решила: «Хватит работать. Уже, наверное, умирать пора». Но я не точно в 80 лет ушла. Это случилось в 1998 году. Сколько лет мне исполнилось? Где-то, наверное, 78? А я, сами видите, сколько уже живу. Недавно мне исполнилось 95 лет.



Интервью и лит. обработка: И. Вершинин

Рекомендуем

Мы дрались на истребителях

ДВА БЕСТСЕЛЛЕРА ОДНИМ ТОМОМ. Уникальная возможность увидеть Великую Отечественную из кабины истребителя. Откровенные интервью "сталинских соколов" - и тех, кто принял боевое крещение в первые дни войны (их выжили единицы), и тех, кто пришел на смену павшим. Вся правда о грандиозных воздушных сражениях на советско-германском фронте, бесценные подробности боевой работы и фронтового быта наших асов, сломавших хребет Люфтваффе.
Сколько килограммов терял летчик в каждом боевом...

Я дрался на Ил-2

Книга Артема Драбкина «Я дрался на Ил-2» разошлась огромными тиражами. Вся правда об одной из самых опасных воинских профессий. Не секрет, что в годы Великой Отечественной наиболее тяжелые потери несла именно штурмовая авиация – тогда как, согласно статистике, истребитель вступал в воздушный бой лишь в одном вылете из четырех (а то и реже), у летчиков-штурмовиков каждое задание приводило к прямому огневому контакту с противником. В этой книге о боевой работе рассказано в мельчайших подро...

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus