Юрьева (Горячева) Надежда Степановна

- Моя девичья фамилия – Горячева. Родилась в 1921-м году в селе Кабанском Переславского района Ярославской области.

Папа у меня был дьяком. Он рано остался без отца, без матери, и его бабушка с дедушкой отдали в монастырь. Оттуда он вышел священником. Его направили служить в село Будовское, там он познакомился с моей мамой. Она была певчей, а он руководил этим хором. Когда они поженились, его направили работать в село Кабанское. Тут уже был батюшка, а он – стал дьячком, дьяконом. Топил печку в церкви, в ней даже тёплый пол был. Рядом был большой церковный дом. Мы в нём жили. Сейчас там всё сломали, и остались только кусты сирени.

Когда началась коллективизация, папу посчитали врагом народа. Лишили голоса, в колхоз не брали. Всякие жёсткие условия выдвигали, налоги навесили дополнительные…

Мы уже ходили в школу. Кто в колхозе был – им чай, баранки, а нам – ничего не давали. Нам мама спечёт – мы с собой всё брали сами. Такие вот были «отшельники». Но тогда всех таких – высылали. И нас хотели выслать, но папа был очень грамотный, хорошо писал, красиво, даже писарем работал в армии. Так он написал жалобу – и от нас отстали. Приняли в колхоз, и стали мы со всеми наравне работать. Он – пчеловодом, пасечником был, а ещё – писарем, секретарём. Вот так мы и жили.

- Сколько классов было в школе?

- Четыре. Когда я их окончила, то ходила в село Елизарово: там было семь классов. Это – километров пять. Летом мы ходили туда пешком, а зимой нас возили на лошадях. Они были у всех. Иногда мы, несколько человек, складывались – и стояли зимой там на квартире.

- Было ли у Вас что-нибудь в семье до войны – патефон, радио, велосипед, часы?

- Ничего не было.

- Как Вам жилось в колхозе?

- Ой, первое время было очень плохо! Но у нас была корова. Хозяйство было, мы держали свой огород: овощи, ягоды у нас были, яблоки и сливы. А от коровы – свой телёночек. Жили в основном своим хозяйством.

- А голод 1932-1933-го годов – Вас затронул?

- Ой, тут знаете, что было?! В учхозе не успели выкопать всю картошку. И вот весной мы все ходили на то поле её копать. Накопаем, напечём этих лепёшек – маца назывались – и жили. Но всё-таки опять нам легче было. Куры у нас были и коровка: яйца и молочко – свои. Но всё равно жили бедно, плохо.

- Вы окончили 7 классов – и куда пошли?

- К соседям приехали москвичи. И вот у них был мальчик. А я очень люблю детей. Я сидела всё с этим мальчиком, и они меня взяли в няньки. Я у них пожила, он подрос, в садик водила, а потом стала им не нужна. К другим ушла, у других пожила. Потом прочитала объявление, что принимают на курсы медицинских работников. А мне очень хотелось быть медиком. У нас рядом больница была в Кабанском. И вот я поступила в эту школу: сдала экзамены и стала учиться в Москве. А вообще я туда приехала ещё в няньках.

Училась в Ростокино, а в Останкино жили. Общежитие у нас было двухэтажное. 2 года училась – и окончила на акушерку. Но в Москве случилась эпидемия дизентерии! И меня тогда направили в раздаточную: ездила из больницы за питанием. С поварами приедем – они помогали раздавать. А я кормила этих больных. Когда кончилась эпидемия – там была старшая сестра, я ей очень понравилась, и она меня взяла к себе. 2-я городская клиническая больница имени профессора… забыла. На Калужской площади.

Я работала медсестрой в инфекционном отделении: опять не по своей специальности. Жили мы в общежитии. Нас было 4 девчонки.

- 22-го июня 1941-го года. Как Вы узнали о начале войны?

- Мы в общежитии проснулись. Не помню, кто к нам пришёл. Сказали, что война началась. Собирают нас всех в клуб. Собрали. Ну, война есть война. Продолжили работать. Я часто дежурила с начальником госпиталя, так сказать, в конторе. Сутками. Нас и кормили там же. Но я всё равно ещё и работала по сменам. Тяжёлые больные: сыпной и брюшной тиф.

- Насколько тогда был распространён тиф?

- Да вот у нас корпус был. Двухэтажное здание. Больше – брюшной, сыпного-то – мало было.

Эти больные – особенно сыпной тиф – они же знаете, какие?! Температура за 40 – они же прям сумасшедшие! Мы поверх обычных вязок даже гамаками их завязывали: иначе они развязываются и убегают.

- Как долго Вы были в Москве?

- Вот пока меня не призвали. Война началась в 1941-м, в 1942-м мне – повестка.

- 16-го октября 1941-го в Москве началась паника. Вы что-нибудь помните про это?

- Откровенно говоря, не знаю, не помню ничего.

- Немцы Москву тогда сильно бомбили?

- Ой, без конца. У нас больные были на втором этаже. Тяжёлые. Как тревога – их надо было спускать в подвал. А после – подыматься на крышу и гасить зажигалки. Только подымемся – отбой. Мы – вниз, и их – кверху. Видите, руки как? [Показывает.] И вот так было очень трудно. Вдвоём, ну – молодые девчонки. Потом, значит, сил уже не было. Пока немец был под Москвой – ну без конца тревога. Мы потом койки спустили, ходили за тяжёлыми уже там внизу. Кормили, поили, уколы делали, всё…

- 7-го ноября 1941-го года в Москве был парад…

- Так все ходили на него! Всё равно ходили! Народу было много.

- Когда началась война – какое было ощущение: что она будет долгая и тяжёлая – или что немцев разобьём быстро?

- Ой, знаете, в это время некогда было думать. Мы работали день и ночь. Нам некогда было спать, некогда было отдыхать. И баррикады надо строить, и работа была, и дежурства, и всё. Ужас.

Но всё равно выходной – воскресенье, денёчек, а парк – рядом. Всё равно денег тогда мало было. Что мы получали? Доску выломали – и бегали в парк гулять. Там музыка играла, танцы были. Это – парк Горького, рядом у нас.

- В 1942-м году Вас призвали...

- Это было 6-го марта, накануне женского праздника. Мы сидели в школе, нас собрали и выдавали нам обмундирование. Одёжу.

Потом меня направили на Волховско-Ленинградский фронт. 666-й госпиталь, я там была медсестрой.

Ехать туда – сутки, а мы ехали 3 или 4 дня. Всё военное обмундирование нам уже дали, сапоги, портянки… и штаны. Тогда не давали юбки. Мы их сами шили из этих портянок.

- Очень многие женщины-ветераны говорят, что обувь была им не по размеру…

- Нет, по размеру. Как сказала, какой размер – такой и давали.

- И вот Вы прибыли на Волховский фронт…

- Вот этот госпиталь – 666-й – он там уже был. В Казани формировался. Много было татарок там.

- На национальной почве не было проблем?

- Нет, всё нормально. Они были очень дружные. Вот если татарин лежит тяжёлый – около него все-все-все. А наш русский Иван лежит… у нас не такие дружные наши русские.

- А немецкие раненые в Ваш госпиталь поступали?

- Нет, не было. Ни одного.

Мы работали в двухэтажной школе на станции Малая Вишера. Трупы немцев везде валялись. Знаете, какой мороз! А у них – шёлковое голубое нижнее бельё. Ещё не со всех собрали.

Вскоре – приказ: грузиться, и – ближе к фронту. Опять в поезд. Тут уже вагоны – товарные. Настил двухэтажный, печка, а – холодно. Мороз – 40 градусов. Приехали в лес. Но там нам уже были домики построены.

У нас был полевой подвижной госпиталь. Туда-сюда его, собирайся – и поезжай дальше! Мы на новом месте сразу палатки развёртывали. Раненые же – постоянно всякие поступали. Приедет машина с ранеными – разгружаем. А там уже не все и доехали. Были – да не доехали… Меня – сразу в сортировочную: отбирать больных по палаткам. Лечить надо в первую очередь – каких? Которые тяжелораненые. Рядом – палатка операционная. И вот их – сразу в неё. А которые ещё покрепче – полежат.

- 1942-й год: были ли в госпитале проблемы с медикаментами?

- Да вроде было всё нормально. У нас – какие тут медикаменты? Самое главное – был перевязочный материал и антибиотики. Пенициллин. Уколы делали.

Мы ещё на посту в кожаных сапогах стояли в этом госпитале: всё обмундирование и имущество же надо охранять! И по 2 часа стерегли всё.

- В Вашем госпитале раненые лечились? Или их после операций сразу отправляли дальше в тыл?

- Полежат… а которые покрепче – сделали им обработку на дорогу, пришёл состав, и – отправлять в тыл.

- Дожидались, пока раненый станет транспортабельным?

- Да. А то и носилочных отправляли, которые покрепче.

- У госпиталя был какой-нибудь свой транспорт?

- Нас возили на машинах, а откуда они были – я не знаю.

- Сколько Вы были на Волховском фронте?

- В 1943-м году я там познакомилась с одним. Забеременела. И уехала домой в 1943-м году. Какой месяц-то? Май-месяц. А в ноябре у меня родилась дочка.

- После её рождения Вы так и остались на гражданке?

- Да, я уже с ребёнком никуда не поехала. Но там – я с мужем жила, мы расписанные. Фамилию-то Юрьева – я там получила.

- В Вашем госпитале больше работало мужчин или женщин?

- У нас женщин-то было много. Но были и врачи, и санитары.

- Как Вы с будущим мужем познакомились?

- Он лежал у меня, раненый был.

- А оружие у Вас было?

- Да, винтовка. Потом мне муж пистолет отдал.

- Приходилось применять оружие?

- Нет. Мы с немцами не сталкивались, у нас этого не было.

- В июле 1942-го был издан приказ №227 «Ни шагу назад!» Вам зачитывали его?

- Не помню, не буду врать.

- В 1942-м году началась Любанская операция, в результате которой в окружение попала 2-я ударная армия...

- Вот 2-я ударная армия тут и была под Ленинградом! И я была защитницей Ленинграда: у меня и медаль, и всё.

- К Вам попадали бойцы, вышедшие из окружения?

- Чтоб были в окружении – я не помню что-то.

- У Вас в госпитале были комиссар или политрук, какой-то партийный актив?

- Были, конечно. Им специально палатка отдельно была.

- Какое к ним было отношение?

- Без разницы. Одинаковое. Кормили одинаково, ходили одинаково. Никакой разницы. Только у них отдельная палатка.

- Среди них были врачи, медицинские работники?

- Не попадались такие.

- Контактировали ли Вы со «СМЕРШ»?

- Нет.

- К Вам попадали бойцы со вшами?

- Ой, вот это – да. А на нас сколько вшей-то было! И тут, и в белье… ой, везде. Камеры приезжали, обрабатывали, жарили, парили, мыли, брили, стригли – и мы сами все были вшивые! Ой, ужас…

- Как кормили в госпитале?

- Завтрак, обед и ужин. Например, принесут на завтрак колбаски, хлебушка, сладкого… Сахар – песок больше был, не кусковой. Нормально кормили. Не скажу, что плохо. Не голодно было. Повара – хороши, готовили хорошо!

- А 100 грамм – выдавали?

- 100 грамм не давали. Женщины – курящие были. Кто курит – тому махорку, а нам, кто не курит – 100 грамм шоколаду давали.

- Вам женскую форму, юбки – так до 1943-го года и не выдавали?

- Нет, мы сами шили. А потом стали выдавать, но – не всем. А мы так и ходили. Только у нас были даже ватные брюки, флотские такие.

- Приезжали ли к Вам в госпиталь какие-нибудь артисты?

- Да, но они не в госпиталь к нам приезжали, а уже когда мы в палатках жили. И выступали в палатке.

- Какой у Вас был распорядок дня?

- Ну, как обычно: завтрак, врачебный обход после него. Потом – процедуры. Обед. Тихий час – и ужин.

- Сколько длилось Ваше дежурство?

- «Дежурство»? Пока не упадёшь!

- Встречались ли Вы с местным населением?

- Были. Они там такие приветливые очень…

Сначала я в госпитале была, а потом в часть к мужу перешла. Он был старшиной в отдельной транспортной роте. Мы на лошадях ездили. Ехали в деревню под Ленинградом. Едем – все деревни сожжённые, только стоят одни трубы печек. Печки там – больше голландские, русских там нет. Ну, один-два-три дома на деревню осталось – не сожгли. И вот их жители говорят:

- Вот этот дом, когда пожар был, мы обошли с иконой – какая-то специальная икона есть – и он не сгорел!

А дом – большой такой: тут квартира, тут квартира – несколько штук. В этом доме мы даже жили.

- Вы перешли в отдельную роту…

- Замуж-то я – вышла. И там уже работала фельдшером. Сидишь в своём медпункте (там – есть всё: инструменты, шприцы), придёт к тебе больной, посмотришь, всё сделаешь, что ему надо. Там знаете, какие работали? Они инвалиды, но они ходят. Большей частью – больные были. Это «отдельная гужево-транспортная рота» называлось. А почему так – они пилили в лесу на пилораме деревья, и лошади у них были. Работу они тяжёлую выполняли, эти больные, хромые-то, какие были…

- В 1943-м году Вы вернулись из армии на гражданку…

- Да, домой приехала в Кабанское. Когда я родила – у нас был врач, да и больница рядом с домом. И сейчас этот дом стоит, в котором я жила. И больница рядом. Тогда работников – не хватало. И этот врач меня сразу принял на работу. Там – уже никаких раненых: только больные.

Мы начали работать – ни электричества, ни света не было. Однажды привезли одну – она дома родила на печке. А раньше зерно – рожь, пшеницу – сушили на печках ведь. И вот я с лампой: зажгла – смотрю, а ребёнок-то... «Господи!», - говорю. Перекрестилась, говорю: «Червяки!» Не поняла с этой лампой-то. А он во ржи весь, ребёночек.

- Вы верили в Бога?

- Да, я – всегда. У меня и крест при мне. И был всегда. И знали об этом и в госпитале, и везде, и не было никаких проблем. Все верили.

- Какие-нибудь приметы, суеверия – у Вас были?

- Нет.

Так вот, у нас там было родильное отделение на 5 коек, одна родильная палата: войдёшь – тут кухня [Показывает.], тут – обрабатываешь родильницу. Туалета – не было. Тут в туалет ходят в ведро. Печечка. На печке инструменты кипятили, воду, всё: когда что надо. И тут же обед принесут, раздадут всем. Комната была родильная – отдельно рядом. Примешь родильницу, её – туда. Там кроватка и родильный стол.

Работала я одна на полторы ставки. Получала 90 рублей. Но у меня были санитарочки.

Есть родильница – я приму роды, всё… Всё сделаю – и домой ухожу. Рядом дом у меня. В случае чего – вызывали, за мной прибегали. У нас одна санитарочка была пожилая. Придёт, когда уже сильные схватки. Родильнице только: «Подожди, не рожай, сейчас я за Надей сбегаю».

- Если брать именно гражданскую больницу, там кто больше работал – мужчины или женщины?

- В гражданской – женщины больше.

- Где было лучше с питанием – на фронте или дома?

- В войну, конечно, лучше на фронте, потому что там давали всегда по времени. И сухие пайки, и всё, и если куда в командировку едешь или чего. А дома – нас опять спасала наша коровка.

- Многие фронтовички говорят о том, что некоторые после войны их называли «гулящими»…

- Нет-нет. Всё нормально было. Если я познакомилась с ним – он меня сразу к себе взял, в свою вот эту роту. И я с ним там и жила.

- 9-го мая 1945-го года. Как Вы узнали о Победе и какое было ощущение?

- Я уж не помню, кто нам сказал. Радио-то не было тогда. Настроение, конечно, было… как сказать? Радостное – и всё. Но у нас – похоронка: папа погиб в 1943-м году. Маме было тяжело: нас у неё – четыре дочери. Сейчас все уже умерли, я одна осталась…

- Нужна ли женщина на войне?

- Мне кажется – нужна. Она работу хорошую ведёт, большую...

- Спасибо, Надежда Степановна!