Похоронка через 24 года
Вторую половину Великой Отечественной войны я служил во фронтовой контрразведке, в отделе, который вылавливал в нашем тылу шпионов противника, а к нему засылал своих.
Шел 1943 год. Золотая осень. Небо чистое и голубое. Мы в Новомосковске, на левом берегу Днепра, почти напротив Днепропетровска. В это время в течение одной недели заглохли две агентурные точки, действовавшие в западной части Украины: одна - в районе Гусятина, а другая - в районе Проскурова. В связи с событием по управлению пополз слушок, что начальство подыскивает ходока для инспекционной проверки. Многие из коллег приуныли - и старики, и молодые. Уж слишком опасная предстояла прогулка. Мне в ту пору шел двадцать третий год. Я тоже не хотел оставаться "вечно молодым". Поэтому старался не высовываться. Но это не помогло.
Вскоре я попался на глаза главному шефу - полковнику Тульке. Длинновязый и необыкновенно широкоплечий латыш, похожий на вбитый в землю кол, он поманил меня пальчиком и без лишних слов сказал: "Готовься в командировку за кордон". Сказал и пошел прочь. А я стоял и растерянно смотрел ему вслед. В одно мгновение об этом узнали все оперативники и облегченно вздохнули. Подходили ко мне, жали руку и виновато отводили глаза.
Две недели спустя с легендой в голове и соответствующими документами в кармане цивильной одежды (т.е. гражданской - В.Потапов) меня вытолкнули из самолета за рекой Збруч. До того я никогда не имел дела с парашютом и самолетом, поэтому когда приблизился к двери и взглянул в темную бездну, остолбенел. С тех пор часто просыпаюсь от падения в пропасть.
Приземлился благополучно. Скомкал парашют и углубился в лес. Дождался утра и в укромном месте закопал свой "зонтик" с пистолетом, который и предназначался только на случай неудачной посадки. Взяв шанцевую лопатку и узелок с едой, двинулся навстречу солнцу. Минут через пятнадцать уперся в знакомую по инструктажу дорогу. Воткнул в дерево лопатку, чтобы она служила указателем к месту захоронения имущества, осмотрелся и, не торопясь, пошагал к селу Трехубовцы. В этот день местные жители должны были справлять какой-то религиозный праздник. Мне предписывалось вместе с прихожанами войти в Божий храм, после службы одним из последних подойти к священнику для исповеди и обменяться паролями. Я так и сделал. Однако пришлось изрядно поволноваться: святой отец долго не называл ответную часть пароля. Он изучал мою персону. Думаю, что его не устраивал мой возраст. Наверное, он ругал мое и свое начальство.
После исповеди батюшка привел меня в свою деревянную бытовку и велел почивать. Сам же хлопнул дверью и тихо исчез. Я ткнулся в дверь, но она оказалась запертой. На окне крепкая ажурная решетка. В такой обстановке желание отдохнуть сменилось панической тревогой. Вечером послышались шаги. Лязгнул замок, и в "камере" появился долгожданный пастырь. Он махнул рукой, и я устало поплелся за ним, ища глазами туалет или подходящее место. Но, увы, привел он меня в богатый дом местного мельника, где и оставил квартировать. Приветливый хозяин прежде всего усадил меня за стол, чтобы угостить ужином. Пока готовилась еда, я прислонился к стене и мгновенно заснул.
Святой отец оказался умным и располагающим человеком. Видимо, поэтому я на другой день вывернулся перед ним наизнанку: рассказал о цели своего прибытия, и так получилось, переложил на него обязанности по розыску руководителей точек. Пастырь с моими обязанностями справился довольно быстро. Признаюсь: у меня так бы гладко не получилось.
Дня через три-четыре состоялась моя встреча с гусятинским резидентом, а немного позже - с проскуровским. Выяснилось, что одну радистку схватили при облаве и отправили на работу в Германию, а другую - "умыкнули" молодцы из партизанской бригады Ковпака. Однако радиопередатчики их сохранились в рабочем состоянии. Что касается разведагентов, то они были надежно пристроены и продолжали накапливать необходимую информацию. Решил предложить начальству сохранить агентурные точки и укомплектовать их радиоспециалистами, для чего с каждым резидентом проработал варианты встречи радистов.
Таким образом, задание, как говорится, оказалось выполненным досрочно и без приключений, если не считать следующего. Из Проскурова мне предстояло перебраться в Житомир и там дождаться прихода частей Советской Армии, в том числе и своего управления, которое еще при мне начало перебираться под Киев. Перед дальней дорогой я наметил заглянуть в маленькую, заранее облюбованную парикмахерскую. При входе в нее увидел сидящего на скамейке немца с хозяйственной корзинкой. Он явно кого-то ждал. Я инстинктивно замедлил шаг и хотел повернуть обратно, но своевременно сообразил, что это может вызвать подозрение, и решительно вошел в распахнутую дверь.
Тотчас ко мне подскочила миловидная мастерица и заботливо усадила в кресло. Пока она готовила меня к работе, я обшаривал глазами комнату. За моей спиной, за столиком перед маникюршей, сидела роскошная клиентка и рассматривала меня в зеркале. Когда наши глаза встретились, она иронично улыбнулась и кивнула головой. Это была наша доморощенная "шпионка" Мария Катричная. Мы познакомились в июле 1943 года в селе Пески Радковские под Харьковом. Там она проходила индивидуальную подготовку для работы в тылу противника. Мы жили по соседству. В мою обязанность входило обеспечивать ее едой и вести наружное наблюдение. Мы симпатизировали друг другу. Иногда вместе "коптились" под солнцем на огородной меже. Перед войной она учительствовала в родной деревне Шандрыгалово, неподалеку от Славянска. Работала секретарем комсомольской организации. В период оккупации публично сожгла свой билет, переехала в Славянск и там вышла замуж за начальника гестапо. Во время наступления наших войск ее мужу удалось удрать, а она застряла в родной деревне. Ее завербовали и переправили за линию фронта с адаием вернуться к мужу и работать на нас. Вскоре стало известно, что она первую часть задания выполнила, а на вторую - махнула рукой. После маникюра моя "шпионка" при выходе из парикмахерской задержалась возле моего кресла и повелевающе произнесла: "Подожду на улице". В окно мне было видно, как немец тут же взял корзинку и удалился. Она осталась одна. Медленно расхаживала перед окном и разглядывала наманикюренные ноготки.
Минут через десять я, благоухающий одеколоном, подошел к ней и только собрался произнести придуманные комплименты, как она опередила: "Собираетесь устранить?" Хотел честно признаться, что встреча оказалась случайной и что сам теперь опасаюсь за свою жизнь, но тут же передумал и ответил: "Шеф уверен, что вы еще одумаетесь. О своем решении сообщите нашему полпреду, который при необходимости встретится с вами и применит числовой пароль "12" в сочетании со временем. Вы знаете, как им пользоваться".
Чтобы не разболтаться, пожелал ей успехов и поспешил по "неотложным" делам. Шел, а сам все ждал, что вот-вот меня схватят. Вечером встретился с проскуровским резидентом и ввел его в курс дела... Я не имел права превышать свои обязанности и заниматься отсебятиной, как это уже получилось со святым отцом. Но меня все время заносило. Я каялся и говорил себе, что "больше не буду", но тут же призывал в союзники инструктажную фразу: "Действовать по обстановке".
Шестого ноября 1943 года был освобожден Киев, а ровно через неделю Житомир. Поэтому пятнадцатого ноября я оказался дома среди своих коллег, "шпионоловов". После доклада начальству о результатах командировки за линию фронта и соответствующего нагоняя за мальчишество "верховный" шеф все-таки сказал дружелюбно: "Пока отдыхай". И я отдыхал, слонялся по городу и отделам управления.
Но бездельничать долго не пришлось. Три дня спустя "нижний" шеф пригласил к себе и сообщил, что мне поручается проводить до нейтральной полосы две агентурные разведгруппы. Здесь следует заметить, что к концу 1943 года Советская Армия не только вытеснила немцев за Днепр, но и сама в ряде мест перебралась на правобережье, где у противника скопилось и перемешалось огромное количество частей. Для продолжения нашего успешного наступления нужно было досконально разобраться в этом "винегрете". "Нижний" шеф приказал облачиться в солдатскую форму, сдать награды, документы (кроме "паспорта смерти") и связаться с войсковой разведкой 1-й гвардейской армии. Было задумано агентурщиков переправить через линию фронта с войсковыми разведчиками, которые уже проторили в боевых позициях немцев надежную тайную тропу.
Поздним вечером 20 ноября 1943 года мы двинулись на исходную точку. Она находилась за деревней Буки, в двадцати пяти километрах юго-западнее Житомира. К переднему краю приближались гуськом. Ведущим шел командир разведчиков, а я - замыкающим. Всего нас было четырнадцать человек. Миновали фруктовый сад, спустились в ложбинку, поросшую кустарником, и сделали привал. Защелкали зажигалками, и в воздухе запахло табачным дымом. Совсем рядом постреливали наши батареи.
Не успели перекурить и поговорить ни о чем, как вдруг по нам ударили из автоматов. Мне кажется, никто из наших в ответ так и не выстрелил. К месту внезапно возникшего боя прибежали артиллеристы, но в спешке ни одной живой души не обнаружили. Батарейцы моментально организовали облаву. В итоге им удалось подстрелить двух немцев и ранеными привести их к себе на батарею. Выяснилось, что нас расстреляли в упор немецкие разведчики, пришедшие сюда за "языком", которым должен был быть один из артиллеристов. Немцы к этому месту пришли раньше нас и уточняли детали захвата языка. Мы же случайно расположились возле них.
Днем к месту происшествия прибыли артиллеристы с лопатами. Изъяли у погибших "паспорта смерти" и отправили в штаб, откуда к нашим матерям полетели похоронки. На пригорке выкопали братскую могилу и стали волоком стаскивать к ней убитых. Когда взяли меня за руки и за ноги, чтобы сбросить на дно, я застонал. Меня отложили в сторону, а затем доставили в ближайший медсанбат, где врачи вернули меня к жизни и через некоторое время эвакуировали в один из киевских госпиталей. Обо всем этом я узнал после возвращения на фронт.
В апреле 1944 года, проезжая мимо этих мест, я не удержался и завернул на братскую могилу. "Боги войны" изготовили и установили на ней оригинальный обелиск из отстрелянных гильз, на одной из которых была выбита моя фамилия. Этот факт очень расстроил и взволновал меня. Вспомнил ребят и по-мужски всплакнул. Потом сфотографировал на память обелиск, снимок бережно храню по сей день.
Со временем снимок обелиска с моим именем потускнел до того, что изображение невозможно стало рассмотреть. Решил попросить юных следопытов букинской школы сфотографировать обелиск и выслать мне фото. Однако следопытов в школе не оказалось. Помочь мне взялась молодая учительница. Она-то и сообщила мне, что в свое время председатель местного колхоза распорядился разобрать обелиск, чтобы гильзами выполнить план по сдаче цветного металла. А на месте братской могилы - неглубокая воронка, заросшая бурьяном, среди которого она видела человеческие кости. Пришла к выводу, что на месте захоронения побывали охотники за трофеями.
Теперь о похоронке. Ни я, ни мои родители не подозревали о ее существовании. Через 24 года после войны совершенно случайно при входе в магазин повстречался со школьной подружкой. До войны мы любили друг друга и собирались пожениться. Но война нарушила планы. После "прогулки" за кордон, тяжелого ранения и продолжительного пребывания в госпитале от меня перестали приходить письма домой и к моей возлюбленной. Она пришла к моей матери узнать, что случилось со мною. В этот самый момент почтальон принес почту. Девушка вышла во двор и вынула из ящика конверт. Он показался ей подозрительным. Она не сдержалась, вскрыла его и обнаружила похоронку, которую унесла с собой, не сказав моим родителям. Вскоре уехала в город, где впоследствии вышла замуж.
Об этом узнали родители, сообщили мне на фронт, и от нашей любви остались лишь поминки. Позже подруга, так и не ставшая женой, передала мне похоронку, а я собственноручно вручил ее родителям. Узнав об этой истории, они очень сожалели. Особенно мать. Она часто пускала слезу, вспоминала о несостоявшейся невестке и обвиняла себя...
Хочу, чтобы на земле был мир, чтобы матери не получали похоронок, а невесты не становились досрочно вдовами, чтобы людям не ставили обелиски при жизни.
Источник: По материалам www.vn.ru
