Пехотинцы

Собственно говоря, у нас как попадали люди в штрафную роту? Скажем, парень проезжает с эшелоном мимо своего дом. «Ладно, - говорит этот сержант или рядовой, - сбегаю до своего дома, а потом догоню состав». После этого над ним чинится суд и его записывают в штрафники. И когда я вижу по этому лживому фильму, что какого-то уголовника, который в армии ни дня не прослужил, назначают фактически на должность старшего лейтенанта, я просто поражаюсь этому. А он, как человек, промотавшийся всю свою жизнь по тюрьмам и лагерям, выполняет обязанности командира, берет нож и идет шарить по складам. Получается какая-то чепуха!

Каждую ночь на одной или двух лодках мы отправлялись в разведку, основная цель которой взять языка. Все попытки переправы заканчивались трагически. Как только до берега занятого немцами оставалось десять-пятнадцать метров, нас начинали расстреливать немецкие автоматчики, а с высокого берега били минометы. В это время река представляла собой кипящий котел. В этой обстановке мы не успевали сделать и нескольких выстрелов. Свет от беспрерывно пускаемых ракет превращал нас в мишени. Солдаты начинали выпрыгивать из лодок. Не умеющие плавать и раненые шли ко дну. А лодки, если они не разбиты прямым попаданием, но пробитые пулями и осколками до краев наполненные водой вместе с убитыми плыли по течению.

Мы выстроились и командир полка подал команду: «смирно, вольно». Далее он обращается к нам и говорит: «Товарищи Вы знаете куда мы приехали, мы приехали бить врага (были в дали слышны оружейные выстрелы), и вот среди нас есть такие, которые не желают выполнять долг перед Родиной ». И в это время подвели два арестованных солдата. Их перед строем командир расстрелял. И вот за что; когда нас стали грузить в маршевой поезд на фронт 2 солдата сговорились убежать, чтоб не быть на фронте, но их патрули поймали и они были к нам доставлены на дрезине.

Только окончил 10 классов, и тут 22 июня 1941-го началась Великая  Отечественная война, о чем объявили по радио. В душе всколыхнулись  патриотические чувства. Сразу пошел в военкомат, где уже состоял на  учете. В то время боялись, что японцы на Дальнем Востоке начнут  провокации, поэтому нас сразу же скорым поездом отправили туда. Но к  концу 1941-го стало понятно, что японцы не выступят. Меня определили  рядовым бойцом в 308-й стрелковый полк 98-й стрелковой дивизии 59-го  стрелкового корпуса Дальневосточного фронта, которую к августу 1942-го  перебросили в состав 62-й армии Юго-Восточного фронта. Воевали в  Сталинграде.

В сентябре 1942-го мы держали оборону, и тут внезапно вечером на нас  хлынули немецкие танки. Бой был страшный, выбили нас из окопов, и уже  ночью поспешно отступили в тыл. Первый бой запомнился мне какими-то  урывками: бегу, падаю, снова бегу, опять падаю приникаю к земле,  вражеские танки нас обстреливают. Мы все лежим, потом чуть-чуть поднял  голову, посмотреть на остановку, и в это время шальная пуля пролетела  под подбородком. Если бы я мгновением раньше не поднял голову, то попала  бы в артерию. Вскоре танки остановила артиллерия, немцы отступили, а  нас подняли и повели обратно на свои позиции.

Формировались мы в Светлом яре, есть там такая Чапурниковская балка, но  закончить обучение не успели… Где-то в начале июля нас подняли по  тревоге и бросили в район Калача, на который наступали немцы. Они тогда  смогли прорвать фронт, и, чтобы их остановить, под Калач все резервы,  которые были, брошены были – подошла танковая бригада, много «катюш»  пригнали, они потом через наши головы стреляли. Там тогда очень тяжелые  бои были. Мы наверное с неделю отражали немецкие атаки, но смогли их  остановить в районе 15 км от Калача.

После Элисты нас направили на Маныч. Немцы на машинах туда отступили,  переправились, на той стороне Маныча окопались, закрепились, сидят в  окопах, ждут, пока мы, пешком, до них дойдем. 2 января мы уже были на  Маныче. И сразу стали переправляться. Вышли на лед, а вода в Маныче  соленая, замерзает плохо и мы проваливаемся под лед, а вода там по пах  была.

15-го мы вышли из Солянки и пошли к Сталинграду, перешли Ахтубу и  устроили привал на ночь. Температура около нуля, поспать толком не  получилось. Рано утром пошли дальше, к нам подъезжали грузовики и  партиями забирали бойцов в кузов, пока до нас очередь дошла, мы уже  почти дошли до хутора Старенький. Там в лесу были окопы, и нам дали  команду получить оружие. Все мечтали о ППШ, а всем дали винтовки со  штыком, 45 обычных патронов и 15 бронебойно-зажигательных. Дали по  несколько гранат Ф-1 и запалы к ним. В каждое отделение добавили двух  старослужащих, мне достались азербайджанцы, и они сразу - «небельмес».  Хотя на самом деле они все прекрасно понимали. Стали выдавать хлеб, а  ребята говорят: «Этим не давать! Они не работают ничерта!» Так они сразу  - гыр-гыр-гыр.

Я не знаю, чего больше всего боялся я. Я как пришел, ну прибыл на фронт,  так там труп на трупе лежал и танк на танке стоял. Вот это запомнилось.  Убитые люди были кругом. А там же снаряд не видит, что и куда бить...  Поэтому было такое: то кишки выпустит, то головы нет у человека. Вот в  такой ужас я попал сразу. Как их, убитых, хоронили, я не видел, но месяц  в обороне я с ними лежал. Никто их не хоронил при мне, и так они  лежали. Месяц. Ну уже заморозки начались. Вони не было, ничего такого не было.

Добрался до оврага – тут уже проще было идти к Волге, скрытно все-таки. А  там в начале ложбина неровная. Там от ручья были протоки такие, вот я  по ним полз, а немец за мной следил и стрелял. Он стрелял, а пули все  выше уходили, я слышал пули... и он долго за мной следил. Потом я  подполз к железной дороге, и думаю: сейчас если встану – он меня сразу и  убьет. Я все время у него на прицеле. Пролежал я долго – не стал сразу  вскакивать и бежать, а выждал, когда он перестал стрелять. Я быстро  вскочил и перебежал, у меня же руки и ноги целые, только лицо ранено.  Глаза хорошо что видели. Я перебежал, а там уже укрытие, и он за мной  перестал следить, я спустился в овраг и по оврагу прошел до Волги, а там  медпункты уже были. Перевязали меня и направили к барже, в которой  много раненых уже ждало, чтоб их перевезли на ту сторону.

«Хороший командир»? Хороший командир тот, кто залезет в душу солдата, и все его невзгоды, все его мысли изучит хорошо и постарается, ему помочь, укрепить веру, если у него горе, чтоб этот горе как-нибудь ушло от него. Вот  это «хороший командир» называется. Это тот, кто о своем солдате заботится так же, как он бы заботился, например, о своем сыне! Вот это командир называется! Я всегда знакомился со своими солдатами на отдыхе или во время передышки. На фронте кино нету, театра нету, танцев нету - в окопах сидишь. О чем-то надо с солдатами разговаривать? Вот ты их изучаешь: с какой области, кто у него дома, жена, дети, мать отец и так далее. Переписку имеет или нет, может у него какое горе… Командир должен знать солдат!
 

Один танк противника прорвался через передний край нашей обороны и начал  передвигаться в наш тыл. Срочно выслал навстречу танкам сапер для  минирования местности, на направлении действий танков в наброс, кроме  того приказал двум противотанковым орудиям выдвинуться на открытые  позиции и поразить танки. Орудия быстро развернулись и открыли огонь. С  первого выстрела один танк противника загорелся, а другой задним ходом  начал отходить. Атака противника отбита и больше он не пытался  наступать. Это была первая проба наших сил, способностей и победа. Для  меня это было боевое крещение и удачное и запомнилось мне на всю жизнь.

Отступали в сторону Алексеевки, что в Белгородской области, тут вдруг слух: "В Алексеевке уже неделю как немцы…" Уже после войны я читал, что 7 июля немцы взяли правобережную часть Воронежа и по правой стороне Дона отрезали весь Юго-Западный Фронт. Тут уже окончательно началась неразбериха, никто не командовал… Вдруг один лейтенант говорит: "Зачем нам на север идти? Давайте лучше на восток". С ним набралось человек сто и я с ними. Пошли, но там как. Если по пути развилка, одни говорят так лучше идти, другие так. Так и разбивались - половина, половина, половина, пока мы не остались вдвоем с Володей Пермяковым из Саратовской области. Он учился в 9-й эскадрилье, а я в 5-й.

Прошло пять дней, из оружия у нас остались только винтовки. И тут, на наше счастье, недалеко упала мина, и мы заметили в земле дырку, там было подвальное помещение. Мы нырнули в эту дырку и немного отдышались - появилась надежда, что, может быть, останемся живы. Но тут где-то опять упала мина, то ли в эту дырку, то ли рядом, и засыпало нас! Единственное, хорошо было, что воздух нам туда поступал - видимо, где-то были какие-то отверстия. Просидели мы в этом подвале я даже не знаю сколько дней - может, двое суток, может, трое.

Ведь каждый метр земли в районе Купоросной балки круглосуточно находился под немецким огнем и пристальным наблюдением. Один неосторожный шаг, даже просто, на пару секунд выпрямился в полный рост - и ты труп… "Мертвых зон" у нас не было. Людей, не там, где надо, в атаку подымешь - всех моментально положат из пулеметов.

В конце концов вернулись мы аж к тому месту, от которого начинали в самом начале наступать. Вернулись мы назад все в растерянном виде. Я, например, вернулся в тоже самое место, а командир роты попал чёрт знает куда и пришел только на 3-й день. В общем все 3перепутались, перемешались, и три дня потом собирались. Сначала не было командиров, потом пришли. Вещмешки свои и скатки мы уже и не искали - так "голыми" и были. И вот как собрались все, опять нас кинули на ту самую деревню. Опять через жито. Во второй раз идем. Кругом скотина по полю бегает, сараи все погорели... Люди валяются - кто где повалился… и наши, и немцы… Опять пошли в наступление в лес, потом нас опять оттуда немец попёр. И так и второй раз, и третий.

Мы стояли в обороне, но однажды моему взводу поручили провести разведку боем. Нужно было переправиться на западный берег Дона и завязать бой, чтобы выявить огневые точки немцев. Эту морозную ночь я не забуду никогда… По льду мы передвигались медленно, ползком и короткими перебежками, но оказалось, что из-за быстрого течения у самого берега льда нет, поэтому пришлось прыгать в эту ледяную воду… Выбрались на берег, а он был настолько крутой, наверное с четырехэтажный дом, что мы оказались для немцев в мертвой зоне, поэтому они стали нас забрасывать гранатами. А мы, мокрые, замерзшие, только немного отдышались, выжались и бросились по склону наверх. Но какой же огонь открыли по нам немцы…

Единственным средством связи с большими отрядами был телефон. Характерен следующий эпизод. Прекратилась связь с отрядом Госпрома. Два посланника связиста погибли, третий связь восстановил, но не вернулся, полагая, что он ранен командир взвода связи послал по линии двух связистов, которые обнаружили своего товарища. Правая рука по плечо была оторвана миной, оборванный кабель он держал в зубах, придерживая левой.

Оборона у нас была плохая. В 1942 году какая техника: если самолеты, то "кукурузники", о машинах нечего и говорить. Темно, немцы налетают, бомбят квадратами, мы тем временем на другое поле переходим. Вот такими путями и продирались. Подошли ближе к Сталинграду, нас предупредили, что пойдем в атаку. К нашему полку 405-му стрелковому полку 258-й дивизии (я служил старшим сержантом, замкомвзвода) было придано две "Катюши". Вот и вся огневая подготовка, конечно же, они выстрелили, но как передняя оборона противника была, так она и осталась.

После прибытия под Москву первый бой приняли в районе Волоколамского шоссе, мы не давали прохода немцам. Вырыли окопы, немцы наступали и пехотой и танками, самолетов было очень много. Когда мы приняли бой, поняли, что такое немецкая атака, видимо, они хотели одним рывком до Кремля добраться. Потери были большие, но мы старались не отступать, приказ был держаться. Плохо то, что враг сильно бомбил. У нас приказ был: "Во что бы то ни стало, Москву не сдавать".

Потом мы пошли по Дону. Там пошли станицы интересные очень. В одну станицу мы пришли, а там раньше делали игристое шампанское. В Цимлянскую станицу вошли. Да, так она называется. Думали - вот мы сейчас шампанского! Но мы, конечно, ничего не нашли. А у нас в батальоне были две противотанковые пушки, которые таскали два верблюда. И эти два верблюда - там чаны большие, в которых был жмых отработанный с виноградников, - и они у нас наелись его, и заревели. И не поднимешь их! Они опьянели. Командир батальона: «Это что такое?! Надо вперёд идти, немец отступает»! А верблюды пьяные.

Мне раза три-четыре довелось попасть на сопровождение «высших лиц» или иностранных делегаций. Один раз Каганович из Москвы отправился в Среднюю Азию на поезде, другой раз охраняли болгарского лидера по дороге в Софию, и уже не вспомню, кого-то еще из «шишек» сопровождали в Будапешт... На охрану «сталинских эшелонов», следующих на Ялтинскую конференцию, меня не допустили, тут, видимо, сыграла свою роль «штрафная биография». За каждую поездку мы подписывали «подписку о неразглашении», нам в ультимативной форме запрещалось кому-либо рассказывать о том, куда мы ездили и кого сопровождали. Да, и, вообще, никто из солдат ПСН никогда ничего лишнего не говорил и не спрашивал, к этому нас хорошо приучили - всегда «язык за зубами», а не умеешь так - заплатишь за это дорого.

Самое трудное - это не столько враг, сколько калмыцкие пески, особенно тяжело было передвигаться, менять позицию, кругом один песок, бездорожье, частые песчаные бури. Я постоянно тревожился, что поражение нам нанесут не немцы, а эти самые пески, ведь хоть оружие мы стремились держать в чехлах, а все равно песок попадал. Да и не только в пулеметах дело, я носил сапоги, и в голенище все в песке было. Из-за бездорожья снабжать нас оказалось очень трудно, возникали перебои, особенно с хлебом, ожидали постоянно, когда же нам привезут суточную норму, кстати, доставляли продукты не на машинах, а на верблюдах, даже хлеб привозили на них.

Помню, как мы затаскивали 45-мм орудие на второй этаж, чтобы стрелять по корпусу училища, размещенном в старом крепостном здании с толстыми каменными стенами. Перед училищем была большая открытая площадь, вымощенная камнями, мы пытались ночью подобраться к училищу через окрестные дома, прилегающие к площади, но тут появился наш командир, майор Белаш, и приказал: "По площади, ползком, вперед!", а там каждый метр пристрелян... Не атака, а настоящее самоубийство. В этот момент был смертельно ранен в живот мой товарищ Бабенко...

Я снова все подробно показал по карте. "Комиссия" отпустила остальных двоих приглашенных, меня оставили, и тут мне подполковник заявляет: "Товарищ старший лейтенант, мы хотим поручить вам специальное задание в немецком тылу. Скомплектуем для вас отдельную роту, дадим мастеров на все руки и неделю на подготовку, а дальше получите конкретный приказ и подробности спецзадания", на что я ответил, что готов выполнить любой приказ Родины. И действительно, на следующий день...

После одной рукопашной я чуть с ума не сошел. Убил троих немцев. После рукопашной мы чуть остыли, смотрю и вижу только двоих немцев из тех, кого я убил. Начал метаться по траншее… Где третий немец? Где ?!!! Переворачивал немецкие трупы и искал «своего» рыжего. Когда убивал , заметил что он рыжий…Переживал, что может он жив остался, и отполз куда-то , а эту сволочь обязательно надо добить !... Понимаете, до какой стадии озверения я дошел…

У противника создалось впечатление, что здесь наносится основной удар. Немцы стали поспешно подбрасывать технику и подкрепления. До позднего вечера батальон отбивал атаки и к ночи, остатки батальона вынуждены были вернуться на исходные позиции. Из почти тысячи человек, в живых, на ногах, осталось сто тридцать. Большинство участников атаки были ранены, примерно треть - погибла.