Ерохин Николай Григорьевич

13.05.1916 — ?

Место рождения: Ярославская обл., Угличский р-н, д. Нестерово

Место призыва: Бузулукский РВК, Чкаловская обл., Бузулукский р-н

Дата призыва: 12.09.1939

Место службы: 49 гв. сп 16 гв. сд 11 гв. А: 917 сп 249 сд КалФ

Воинское звание: политрук; гв. Майор; майор; капитан

В возрасте 13 лет ушел на заработки в Москву, работал масленщиком на транспортерах по выгрузке песка. В 1933 году окончил курсы дизелистов, работал дизелистом на пассажирских катерах. В 1934г -машинистом экскаватора в Любаньском районе, в 1935г в Бузулукском районе Оренбургской обл. В 1937 году призван в армию на срочную службу, в 1940г окончил курсы политруков. С июня 1941года по 1943год – на фронтах ВОВ. Трижды ранен. В конце 1943 года отозван с фронта на охрану государственной границы до конца 1948г вел борьбу с вооруженными бандами украинских националистов, затем служил на различных участках государственной границы. Демобилизовался в 1959 году.

Награжден:

Орден Красного Знамени, Орден Отечественной войны II степени, Орден «Красной звезды» Медали: «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», «За отличие в охране государственной границы»

(Архивный отдел администрации города Ржева Ф.451, оп.1,д.378)

Сколько бы тебе не было, я уверен, что ты также как и я не забыл и никогда не забудешь вот эту дату 30 июля 1942 г. Это и есть та самая незабываемая дата, когда пришло наше время “считать цыплят”,– время когда каждый наш “цыпленок” должен был стать богатырем.

Накануне, – вечером 29 июля батальон получил приказ о выступлении. И выступив по указанному маршруту. К двум часам утра вышел на ближние подступы к Ржеву с северной стороны и вступил в деревню Озерютино. Помню, что в этой деревне ещё не было больших разрушений, сохранилось некоторое количество не разрушенных и даже не поврежденных домов. Наше появление в этой деревне в ранний утренний час ещё не вызывало у немцев подозрения и было не обнаружено, а это свидетельствовало о том, что наши усилия направленные на соблюдение всех правил скрытности и маскировки подхода, пока еще работали на нас. Продолжая движение и приближаясь к рубежу обороны врага в направлении города, мы также незаметно для противника прошли через разрушенную и сожженную деревню Кокошилово. Это указывало на то, что мы уже находимся недалеко от противника и что деревня Кокошилово находится под воздействием его артиллерийского и минометного огня.

Но наше движение вперед продолжалось. Нам необходимо было, как можно ближе подойти к рубежу его обороны незаметными, развернуть батальон в боевой порядок и по сигналу начать атаку переднего края обороны фашистов. И мы не задерживаясь всё еще не замеченными для врага продолжали своё движение на сближение. Этому во многом способствовала заболоченная поросшая мелким кустарником и высокой травой местность, а также густая пелена предутреннего тумана. И вот еще одна пройденная нами деревня, а если говорить точнее; не деревня, а выжженное дотла пепелище с заросшими бурьяном огородами и кое где торчащими печными трубами,– под названием Радюкино. Пройдя эти руины мы вошли в низину за которой прямо перед нами на расстоянии около трех, четырехсот метров располагалась еще одна стертая с лица земли фашистскими варварами деревня, [а точнее – место на котором располагалась] с названием Дешовки

Вот здесь через Дешовки, а также вправо и влево от неё змеей расползались глубокие траншеи, проволочные и минные заграждения гитлеровцев, – их передний край тщательно подготовленной и хорошо укрепленной обороны. Расположив роты в густой траве и кустарнике заболоченной низины и просматривая сквозь рассеивавшуюся белую пелену тумана в бинокль линию обороны фашистов, не трудно было понять, что прорвать её будет не легко и не просто, так же, как не легко и не просто будет вести бой в глубине его обороны. Мы знали, что оборона противника глубоко эшелонированная, что за первой линией, будет вторая, а за второй – третья, что по нам будет стрелять каждая складка местности, каждый бугор, каждая яма, каждый подвал или погреб с засевшими в них гитлеровцами, зарытые в землю танки и груды развалин превращенного гитлеровцами в руины города.

Стрелки часов показывали начало четвертого. Над нашими головами всё чаще и чаще взлетали в небо ракеты и проносились пока еще не прицельные, а так ставшие уже обычными, своего рода дежурными пулеметные очереди трассирующих пуль запускаемые каким либо бодрствующим у пулемета гитлеровцем в расчете на всякий случай. Командиры и политруки рот пригибаясь к земле короткими перебежками, или ползком пробирались во взвода и отделения проверяли готовность, давали последние распоряжения, намечали и уточняли ориентиры и направление атаки ставили боевые задачи командирам взводов в соответствии с только что полученным приказом командира батальона.

Это было то самое время суток, когда бы над землей еще господствовала тишина, если бы не было проклятой войны. Когда в деревнях просыпались лишь петухи, а людям ещё снились сны. Но кто мог спокойно спать в это тревожное время? Война пришла в каждый наш дом, в каждую семью тяжелым грузом тревог и лишений. А у тех, кто лежал теперь в болотной жиже и с минуты – на минуту ожидал команду “вперед!”

Не было даже самой возможности подумать о том, где и когда им удастся теперь сомкнуть глаза, и наоборот видимо только помнить о том, как бы вопреки невероятных усилий перебороть усталость и сонливость,–они всё же не сомкнулись сами собой, что нередко случалось в прошлом и за что приходилось расплачиваться жизнью и кровью. Тем более здесь в болоте, где невозможно было хотя бы немного окопаться и укрыться от пуль и осколков снарядов противника. В подобной ситуации оставалась только одна возможность: перебежками, бросками выходить из под обстрела, менять свое месторасположение, улавливать на слух пролетавшие над головами снаряды и успевать бросаться и прижиматься к земле и подобно Антею обретать в этом силу и непобедимость. Все эти действия и способы защиты были далеко не эффективными, а вернее всего лишь инстинктивные, но ими тоже никто не пренебрегал. Стрелки часов приближались к половине четвертого. Но вот противник вдруг почему то всполошился и резко усилил по нам огонь всех огневых средств. Стало ясно, что мы уже обнаружены и теперь его пули и снаряды не просто летели “На всякий случай”, как это было час-полтора назад. Теперь они с пронзительным воем, свистом шипением и треском шлепались в болотную жижу рядом с нами взрывались и и как бы захлебываясь выбрасывали на поверхность вместе с осколками столбы грязи, еще до начала решающей схватки вырывая из наших рядов нередко даже тех кто уже пережил не одну смертельную схватку с врагом и всякий раз выходил из неё победителем. А в эти оставшиеся до начала атаки последние минуты мы с комбатом находились за кустом лозы и сквозь рассеивающийся туман в бинокли вели наблюдение за противником. Вместе с нами находился секретарь комсомольской организации батальона мужественный солдат, казах по национальности Абдишев. И вот рядом на мгновение послышалась зловещее шипение, а через одну – две секунды раздался глухой взрыв глубоко ушедшего в землю вражеского снаряда.

И в этот момент произошел тот случай, когда принадлежавшая жизнь солдату сама по себе являвшаяся подвигом, вдруг внезапно и глупо обрывается без всякого подвига. А впрочем нет, не те слова. Она оборвалась на пути к главному величайшему подвигу советского народа, на пути к полной победе над заклятым врагом. И по этому подвиг погибшего на этом пути подо Ржевом солдата, есть частица подвига всего советского народа. Этот подвиг бессмертен. Он будет жить вечно. Почувствовав звон в ушах и какую то липкую жижу на своих щеках и на шее, еще не разобравшись как следует в случившемся и повернув голову в сторону рядом стоявших, вижу, как приложив руку к груди медленно опускается на колени поддерживаемый комбатом а потом опрокидывается на спину широко раскинув руки и запустив пальцы в землю крепко сжимая её в кулаках жадно глотая воздух, делая свои последние вздохи Абдишев.

До неузнаваемости забрызганный грязью комбат расстегнув пуговицы на гимнастерке умиравшего солдата вытащил из под него сложенный в несколько раз и пропитанный кровью небольшой кусок красного полотна. Это был грубо сшитый солдатскими руками флаг на котором суровыми нитками неровными буквами были вышиты слова: “За Ржев, За Родину вперед”, и дальше следовала вот эта “подпись”: “Комсомольцы 3 го батальона 49 гв. полка. Этот флаг был изготовлен за несколько дней до нашего наступления. И теперь комсомольский вожак Абдишев должен был прикрепить его к штыку своей винтовки и с группой комсомольцев 2 й стрелковой роты наступавшей на главном направлении первыми ворваться в траншею противника, уничтожить расположенную на высоте мешавшую нашему продвижению пулеметную точку и водрузить на ней этот не замысловатый но драгоценный символ солдатской доблести и славы. Приняв от комбата флаг, пожав друг другу руки согласно принятого решения я направился во вторую роту наступавшую на правом фланге батальона и находясь с ней одновременно должен был поддерживать постоянную связь с соседней третьей ротой, а комбат находясь на левом фланге,на стыке первой и второй]стрелковых рот, — таким же образом,–с командиром третьей роты, а через него и со мной. Хорошо помню как под разрывами снарядов, трескотней пулеметных очередей и свистом рекошитируемых пуль, вскакивая, несколько шагов пробегая, падая в болотную жижу и снова поднимаясь и перебегая преодолев расстояние около ста метров, добежав до роты, я увидел политрука Кидина. Переползая от одного солдата – к другому и не задерживаясь он еще раз проверял их боевую готовность состояние оружия и снаряжения, патронов, гранат. Подбадривал и давал им краткие указания о порядке сближения с противником, подавлении его огневых точек, атаки передней линии его обороны и пр. Затем раскрыв планшет и посмотрев на топографическую карту вместе со мной он уточнил как и куда будут в ходе боя перемещаться медицинский пункт и пункт боепитания

Замечательный человек – коммунист, талантливый, политически грамотный политработник, идейно убежденный и до конца преданный делу коммунистической партии, Родине и своему народу, умелый организатор и воспитатель красноармейцев и командиров своей роты, без тени сомнения твердо веривший в нашу победу над врагом и в превосходство их морально-боевых качеств, он сам служил для них наилучшим образцом этих качеств, а в моём представлении он являлся своего рода, эталоном политработника, как никто другой умевший тесно сплотить вокруг себя солдат и командиров и как говорится вести их за собой в огонь и в воду. Личная храбрость в бою, честность и правдивость, умение сочетать высокую требовательность с душевной добротой, снискали ему непреклонный авторитет и уважение товарищей по оружию. В другое время может быть всего этого в человеке и не заметишь. Война Это лакмусовая бумага, самое верное средство качественного испытания человека на прочность.

Являясь представителем славной плеяды Ленинградского рабочего класса, политрук Кидин тяжело переживал блокаду родного Ленинграда. Эти переживания отзывались не стихающей болью в его сердце и звали к возмездию за кровь и страдания своих героических земляков. Он отлично понимал, что для освобождения Ленинграда мало лишь только одной “дороги жизни”, что теперь к нему также как и к Сталинграду необходимо пробивать новые дороги всюду. Вот еще одна – другая минута, как только взметнется в небо серия красных ракет вместе с командиром он поведет свою роту и будет вгрызаться с гранатой в руке во вражескую оборону, подобно шахтеру с отбойным молотком вгрызавшемуся в пласт каменного угля или дорожному строителю пробивающимся через каменную скалу тоннель и прокладывавшему эту новую дорогу. На этот раз дорога вела политрука Кидина через Дешовки, Полунино, Ржев сокращая путь к Сталинграду, и к Ленинграду и еще к множеству других советских городов и сел попранных врагом и ожидающих своего освобождения.

Приняв из моих рук флаг Абдишева, политрук Кидин сказал: “Что не успел сделать Абдишев, – сделают его товарищи по оружию.” Воздух и земля потряслась еще громом орудий вверх взлетали клубы дыма и грязи. Опережая восход солнца, утренний рассвет озарялся огненными вспышками орудийных залпов. И вот наконец в небо взлетело несколько красных ракет. Началось! По рядам прозвучала команда – “вперед!” И будто эхо, она неоднократно прокатилась по взводам и отделениям, докатилась до каждого солдата и отозвалась ответными возгласами: “Смерть немецким захватчикам!”, “За Родину”, “За партию”, “За нашу Советскую Землю”, “За Ржев, Сталинград, Ленинград!” Теперь уже в растревоженную предрассветную тишину ворвался грохот множества новых орудийных залпов и взрывавшихся снарядов перемешавшихся с треском пулеметных и автоматных очередей. Это вступила в единоборство с врагом и обрушила на его голову свой смертоносный огонь Наша артиллерия и вся другая имевшаяся в нашем распоряжении огневая мощь. Сделав несколько перебежек и опять услышав пронизывающий душу шипящий звук над головой вражеского снаряда я мгновенно падаю на землю на несколько секунд опережая взрыв. А когда снова вскочил на ноги, то буквально в метре от себя увидел скелет. Его порыжевший череп был прикрыт шапкой – ушанкой. Туловище — стеганой курткой. Кости ног – ватными брюками заправленными в валенки на которых крепились разведенные в стороны лыжи. Поверх обмундирования он был одет в истлевший от времени и погоды бывший белым, а теперь посеревший маскхалат. По всему было видно, что это была жертва предыдущих зимних боёв. Не скрою, это зрелище у меня вызвало неприятное ощущение. Что же, на войне случалось и такое. Ведь он оказался что назыв. под носом у врага. И вполне возможно что любая попытка вынести убитого с места гибели могла обойтись ценой жизни для других. Возможно и другое. Идя на лыжах в разведку в ночную пургу сраженный вражеской пулей он упал засыпанный снегом и не найденный своими друзьями остался. Возможно что в тот момент я тоже подумал: теперь тебя похоронят другие. Ты погиб в боях за Ржев еще зимой, а какими же станут для нас вот эти летние? Одно Но то, что они будут только летними и последними и что нам уже не потребуется снова пользоваться валенками и зимними маскхалатами, какими пользовался вот этот убитый солдат, – в этом я был убежден. Однако это мое убеждение — увы, оказалось преждевременным. Вот уже под ногами чувствовалась твердая почва, а при падении на землю, вместо вытянувшейся из болотной жижи осоки, – комья развороченной снарядами земли.

Ощущался подъем на небольшую возвышенность на которой когда то стояла ставшая теперь стертой с лица земли врагом, деревня Дешовки. И вот здесь, где еще только что перед нами находилась возведенная гитлеровцами, казавшаяся непреодолимой преграда состоящая из проволочных и минных заграждений глубоких траншей и дзот, прикрываемая сплошным шквалом встречавших нас пуль и снарядов, теперь же эта преграда, подобно плотине не выдержавшей напора большой воды, “размывалась” и разрушалась через которую бежали, ползли, падали и снова поднимались атаковавшие врага солдаты-гвардейцы, не думая уже о том, что наступив на вражескую мину можно взлететь в воздух, так как практически их уже почти не осталось. Проволочное заграждение также было превращено в обрывки проволоки, а многие огневые точки поливавшие нас лавиной огня или же заглохли совсем, или оживали снова, но уже дальше,–за первой линией траншей противника. Мы хорошо понимали, что во всем этом ратном деле львиная доля заслуг принадлежала нашему богу войны, нашей артиллерии, нашим славным артиллеристам. Именно они обрушившись на гитлеровцев своим мощным огнем, буквально перепахали передний рубеж фашистской обороны и расчистили путь для атаки пехоте.

Наступал самый ответственный и самый решающий момент боя, когда надо было сломить сопротивление, врага ворвавшись во вражеский стан, полностью овладеть передним рубежом его обороны.

Этот момент имел также огромное психологическое значение в том, что первые пусть еще незначительные успехи сняли бы с солдат до предела обостренное, переполненное ожиданием предстоящей схватки с врагом чувство тревоги ослабили бы величайшее душевное напряжение, оказали бы на них новый прилив сил,и послужили бы новым источником вдохновения мужества и отваги и повели бы их к новым победам. Так должно быть, так будет если…” Если желаемое станет действительностью если атака не захлебнется, если сопротивление врага окончательно будет сломлено. И тогда устремившись в прорыв первого рубежа, расширяя его на флангах вся эта огнедышащая лава хлынет дальше вперед и на “плечах” врага устремиться к его следующему рубежу обороны. Пока это еще не достигнуто. Пока идет жестокий бой за овладение первой линией обороны врага. Он упорно сопротивляется. Врываясь в его в траншеи атакующие внезапно становятся перед фактом рукопашных схваток.

Кто бы мог в эти моменты не испытывать чувства риска опасности и страха. Отрицание подобного,–ничто иное, как отрицание действительности, инстинкта самосохранения, борьбы за жизнь. И дело вовсе не в том, что идя на смертный бой с врагом наши воины не думали об опасности и не испытывали страха, а в том, что они находили в себе другие более возвышенные чувства и силы, способные преодолевать страх и опасность и нередко даже сознательно идти на самопожертвование

Но пока эти противоречивые чувства и силы спрессованные в твердый сплав в сердце каждого вступившего в смертельную схватку с врагом воина сводились так или иначе к одной цели: победить и выжить. Погибшие вносили свой вклад в нашу победу самой дорогой ценой,— ценой своей собственной жизни. И этот вклад был их последним вкладом. Продолжить их ратные подвиги и довести дело до победного конца могли только живые. Победа во имя жизни, жизнь во имя победы! Вот она диалектика войны. Понять её было нетрудно тем, кто находясь в одном ряду с солдатом идя на врага в этот момент сливал мысли и чувства солдатских сердец в один общий поток с мыслями и чувствами своего сердца. Этими “Кто” являлись советские Командиры и политработники. Такое слияние душ солдат и командиров, — еще один важнейший фактор превосходства нашей армии над армией насильников и убийц. В нем, как в капле воды отражается нерушимое боевое содружество, единство и сплоченность всех советских воинов, единство цели и задач солдат и командиров.

Воздух и земля сотрясались от сплошного грохота орудийных залпов. Теперь уже вся эта какофония звуков слилась в один общий гул, подобный звуку кипящей и клокочущей воды в котле вокруг охваченный огненной бурей. И вот здесь у Ржева впервые на конец то я услышал настоящий голос нашего “бога” войны” который громогласно известил, что будет и на нашей улице праздник. Где то сзади раздался необычный но уже знакомый нам звук похожий на скрип и скрежет падающего на землю гигантского дерева задевшего за стволы и сучья других деревьев. И тут же вслед за которым, подобно метеоритам через наши головы врываясь в атмосферную оболочку земли и оставляя за собой огненные хвосты через наши головы пронеслись не успевшие еще стать привычными снаряды – посланцы легендарной “Катюши”. Траншеи противника обволокли черные тучи дыма. Казалось под которыми не осталось уже ничего живого. Для наступавших этот сокрушительный залп “Катюши”, одновременно являлся сигналом оповестившим пехоту о переносе артиллерийского огня в глубину обороны противника, и о том, что наступил тот момент, когда не теряя ни минуты надо сделать решительный бросок вперед, ворваться в логово врага и прижимаясь возможно ближе к разрывам снарядов своей артиллерии, автоматными очередями, штыком и гранатой звавершить атаку, и полностью овладеть передним рубежом обороны врага, и снова устремиться дальше в перед. Вот уже и обрушенные траншеи в которых валяются трупы убитых пришельцев, брошенное врагом и исковерканное юм оружие. Сделаны первые шаги на пути к освобождению Ржева, достигнут первый успех. Однако торжествовать было еще рано. Враг еще силен. Впереди новые траншеи, новые дзоты, заграждения, глубокие рвы, свежие резервы и отступившие с первого рубежа недобитые гитлеровцы. Оставляя позади отвоеванные у противника первые траншеи и продвигаясь дальше от Дешовки – к Полунино наш батальон и наши соседние подразделения на флангах, встретили сильное и всевозрастающее сопротивление. В результате которого сначала наше продвижение постепенно замедлилось, а к концу дня вовсе остановилось. Наши попытки овладеть вторым рубежом вражеской обороны не увенчались успехом на другой, третий и даже десятый и последующие дни нашего наступления. Более того, по мере дальнейшего продолжения боев нельзя было ни почувствовать постепенно возрастающую мощь сопротивления и превосходства сил врага, так же как и ослабевшую день-ото дня мощь своих сил. Произошло нечто такое, когда наше наступление нельзя было назвать победным, так же как и неверно было бы назвать его без успешным. Теперь оно должно было работать на перспективу. Противник оборонялся, мы наступали. Так или иначе инициатива принадлежала нам, а не гитлеровцам. И можно с уверенностью сказать что последним днем своего освобождения 3 марта 1943 г Ржев обязан его первому – 30 июля 1942 и еще многим дням и ночам, прежде чем наступит этот долгожданный день его второго рождения. Несмотря на потери и упорное сопротивление врага наши наступающие подразделения буквально сыпали на врага одну атаку за другой.

Хорошо помню, что главным местом сражения нашего батальона стало поле между Дешовки и Полунино. В первый же час боя это поле было сплошь перепахано бомбами и снарядами изрытое окопами и воронками служившими теперь и укрытием, и могилами. Вспоминаю, как однажды предпринимая очередную атаку выскочишь из одной воронки и прыгнув – в другую видишь что в ней уже кто то “поселился”, – живой или мертвый, свой или чужой. С мертвым конечно дело обстояло проще, так сказать обойдешся мирно, если это даже гитлеровец, а если встретишься со своим да еще живым, то такая встреча — событие воодушевляющее. В тоже время такая встреча с живым врагом всегда являлась опасной; а ее итогом — кто, кого? В этих невероятно трудных схватках с врагом нашим отдельным группам бойцов или подразделениям иногда удавалось врываться в расположение врага и занимать небольшие участки траншей и ходов сообщения и порой линии его обороны. Тогда завязывались траншейные бои, но перед превосходящими силами противника в них не всегда удавалось закрепиться, а потом опять всё повторять снова и снова: В одну из таких схваток с небольшой группой солдат у деревни Полунино ворвался политрук Кидин. Завязалась рукопашная схватка в ходе которой было уничтожено несколько гитлеровцев и захвачено 40-50 метров вражеской траншеи. Но зажатая в ней с двух сторон, автоматным огнем и забрасываемая гранатами, горстка смельчаков обрекалась на гибель. Вот уже ранен политрук. Убиты и ранены еще несколько человек. Фашисты наглеют. Но Кидин и гвардейцы-Кидинцы не покидают места сражения. В руке политрука граната, а в пистолете “ТТ” еще несколько патронов. Но он уже не успевает их израсходовать до последнего. Вторая вражеская пуля продырявила ему грудь. И потеряв сознание он падает на дно вражеской траншеи и пользуясь покровом ночной темноты поднятый руками солдата Фомина он выталкивается за бруствер траншеи, а потом переноситься им на батальонный медпункт разместившийся в одной из б землянок оставленной отступившими гитлеровцами. Узнав об этом, я тут же под сильным и не непрекращающимся огнем противника, где ползком, а где короткими перебежками преодолев расстояние 300-400 метров прибыл в медпункт и осветившись фонарем увидел лежавшего на санитарных носилках политрука Кидина. Справившись у фельдшера Григория Стиченко о его состоянии узнал, что он ранен тяжело, у него прострелено легкое, произошло внутреннее кровоизлияние и что политрук находится в глубоком шоковом состоянии и ему нужна срочная операция, а для того чтобы его перенести, нужны два человека, а при нем всего лишь один санитар. Выйдя из землянки в первой же попавшей воронке я услышал голоса людей. Спросив почему они здесь, а не впереди и что делают? На что один из них ответил, что они из похоронной команды и им приказано собрать оружие и медальоны с убитых и произвести их захоронение в воронках. Я поверил что солдат говорит правду. Хоронить погибших, своих и немцев надо было в срочном порядке, так как в начале августа 1942 года и днем и ночью, и в прямом и в переносном смысле слова было жарко, и что этот вопрос можно было решать только по ночам вне поля зрения противника и только сейчас, не откладывая на завтра. Спросив кто из них старший я приказал ему выделить одного солдата в распоряжение фельдшера Стиченко и вместе с санитаром перенести на носилках Кидина в санчасть полка. Так, без слов и рукопожатий я проводил своего верного друга и соратника с поля боя. Проводил и уже больше с ним никогда не встречался и о нем ничего не знаю, но всегда о нем помнил и никогда не забывал. Не успел вернуться в роту, как тут же по телефону меня вызвал к себе комиссар полка Аверьянов. Опять переползания и перебежки. Но я понял, что что то предстоит важное срочное и необходимое. Иначе бы он не вызывал и разговор мог состояться по телефону. Комиссар находясь в тесной землянке освещенной слабым светом свечи встретил меня вопросом: Как комбат? Признаться я сразу не понял этого вопроса. Подумав что комиссар хочет узнать о нём моё мнение в смысле его морально-боевых качеств, — ответил:

“В бою с ним я еще нахожусь мало. По этому пока еще сказать что либо о нем не могу”. Да ведь я не о том, – заметил комиссар. Продолжая я добавил, что комбат находится в расположении 1 й стрелковой роты на левом фланге батальона. А когда ты с ним в последний раз разговаривал?– спросил он. Я ответил, что разговора с ним не имел, а примерно полтора часа назад через связного отправил ему короткое донесение о потерях во второй правофланговой роте и об обстановке на правом фланге батальона. В наших условиях, полтора часа,– это большое время. За это время уже многое изменилось, а что касается твоего комбата, то он контужен и отправлен в медсанбат – сообщил комиссар. Вот это номер, – подумал я. Значит выходит, что командованию полка известно об этом раньше, чем мне самому о моём-то командире. Но угадав моё недоумение, комиссар сказал, Не смущайся. Очевидно это произошло не больше как полчаса назад. Ты мог об этом еще ничего не знать. И развернув исчерченную линиями и стрелками карту, уточнил у меня обстановку батальона, затем, ознакомил с обстановкой полка сказал, что полк несет большие потери, что в первом и во втором батальонах вышли из строя комиссары батальонов. Но мы еще достаточно сильны и боеспособны, что в данный момент мы имеем превосходство над немцами в активной поддержке и в плотности артиллерийского огня, в наводящих на врага ужас наших “Катюшах”, даже тогда, когда они молчат, но в любую секунду могут “заговорить”. Да, это было действительно так. Мы так же не могли не видеть и грозной силы бомбовых ударов которые наносила по врагу наша славная штурмовая авиация – штурмовики “ИЛ – 2” названные немцами черной смертью.

Однако справедливости ради нельзя также не сказать о той душевной боли и горечи которую мы испытывали, когда на наших глазах внезапно врывались в строй этих замечательных машин фашистские истребители и расстреливали их нередко уходя безнаказанно.

Причиной этой горькой действительности являлось то, что в нашем небе подо Ржевом, эти грозные машины сопровождались и прикрывались еще не такими замечательными истребителями как МИГ-3, ЛАГГ-3, ЯК-1 (они у нас еще только что появлялись, их было мало), а во многом уступавшие “мессершмиттам” истребители И-153, И-16 и др., а нередко и вовсе оставались без прикрытия.

И в этой сложной обстановке казалось, что мужеству и героизму наших “соколов” не было предела. Но пройдет еще немного времени, И мы представители “Царицы полей” устремляя свой взор в небо почувствуем господство советской авиации над авиацией противника. И это будет еще одним переломным моментом еще одним свидетельством превосходства и возрастания [нашей] военной мощи над мощью, потрепанной военной машины фашистской германии. Но, а пока наших усилий хватало только на то, чтобы вплотную приблизиться к траншеям противника, или если удастся ворваться в них, вступив с ним в ожесточенный ближний бой, но не достигнув успеха снова отойти на несколько метров назад, а потом снова и снова повторять тоже самое. Шли затянувшиеся изнурительные, тяжелые бои. И казалось, что им теперь не будет конца.

Однажды в полосе наступления полка появились наши танки Т-34. Их было немного. Но они нимало причинили врагу неприятности. Прорвавшись к его обороне и проутюжив гусеницами в местах прорыва его траншеи, некоторые из них устремились дальше в перед. Но и на этот раз фашистам удалось отсечь от них пехоту и одновременно обрушить все свои противотанковые средства на уничтожение прорвавшихся танков, против которых было брошено буквально всё: штурмовики, противотанковые орудия и даже огнеметы. Вспоминается незабываемое зрелище. Фашисткое орудие находилось гдето по близости пристрелялось прямой наводкой по нашему танку. На его лобовую часть один за другим сыпались снаряды. В наступавшей вечерней мгле было видно, как после каждого их попадания от танка отлетали пучки огненных искр, а танк все шел и шел вперед, то скрываясь в глубоких бомбовых воронках, то снова появляясь на верху и отстреливаясь. Но вот он наконец остановился и задымил перешагнув через зловещий рубеж обороны врага. Перешагнул, да так там и остался. Находясь вблизи в расположении роты, я приказал оказавшемуся со мной рядом в одной воронке командиру роты внимательно следить за танком и пулеметным огнем

не подпускать к нему немцев и одновременно прикрыть возможный выход из него танкистов если они еще живые. Но увы. Из танка уже никто не появился. Какие люди, какие машины! Этот эпизод для меня остался незабываемым на всю жизнь. Вскоре нам пришлось наблюдать еще и такое: сзади боевого порядка наших замечательных “Т”–тридцатьчетверок, появились и двигались еще какие то ползучие коробки, — высокие, неоправданно большого размера, видимо плохо управляемые, тихоходные и не маневренные. Не дойдя до рубежа обороны противника они один за другим загорались или останавливались от первого же попадания вражеского снаряда. Больно было сознавать, что в этих “гробах” находятся живые, но очень слабо защищенные советские танкисты. Это была “Щедрая” помощь наших союзников, Это были пре паршивые танки – “Матильды” присланные нам по ленд-линзу. К счастью их было мало и на наших глазах они больше никогда уже не появлялись. Так же не лучше выглядели в воздушных боях в нашем небе их истребители “Харрикейны”. Но от того что их тоже было мало наверно наши летчики ничего не потеряли и сожалеть об этом не могли. Мы не забыли также о присланных нам (зеленого сукна) английских шинелях, об американской свиной тушенки и консервированной колбасе. Помним, хорошо помним, что верно, – то верно, — присылали. Как говорится и за это спасибо. Но каким же “Ленд-лизом” можно было возместить потери двадцати миллионов советских людей погибших в этой войне не только за спасение от фашистского порабощения своей страны, но и других стран и народов в том числе США и Англии; непросыхавших до конца слез вдов и матерей,незнавших отцов и матерей, выросших без родительской ласки многих тысяч сирот, разрушенных фашистами наших сел и городов. К тому же и то, что присылалось нам по пресловутому “Ленд-линзу”,— присылалось ни как результат бескорыстной помощи и поддержки нашей борьбы против фашизма, а как результат империалистической политики с прицелом на будущее. Присылали для того, чтобы после окончания войны предъявить нам за это свой счет, а в случае нашего несогласия отказать нам в режиме наибольшего благоприятствования в торговле применив к нам все возможные дискриминационные меры в экономических связях, оказывать политическое и экономическое давление на нашу страну, начать против насполитику сначала “холодной”, а потом уже и угрозу “горячей” войны, – еще более опасной и более истребительной,–атомной войны.

Таков итог этой помощи, этой политики. Однако эти расчеты обречены на провал. Советский Союз никогда не поддавался империалистической политике шантажа и угроз, тем более не поддастся он и теперь. Наш народ и миролюбивые народы других стран испытавшие и не испытавшие на себе ужасы минувшей войны хорошо сознают опасность угрозы новой войны развязываемой империалистами во главе с США и делают всё для того чтобы обуздать агрессора и отстоять великое дело мира на нашей планете. Они хорошо сознают, что мир – это жизнь. Война — это гибель всего человечества. В ней не будет ни победителя ни побежденного. Погибнет жертва агрессии, погибнет и сам агрессор. и Хотя можно с уверенностью сказать, что он тоже не хочет умирать. Но и у него не будет другой альтернативы. Возмездие будет неотвратимым. Однако это не наша цель. Это наше предупреждение человекоподобным маньякам. Наша цель – мир. И по этому кому он дорог, и кто хочет жить и сохранить жизнь другим должен восстать против человекоподобных готовивших покушение на мир, жизнь, на всё живое на земле.

И так. вызов меня к комиссару полка был не случайным и важным. Наверно по этому он стал для меня [тоже] не забываемым. Хорошо помню, он сказал, что командование решило оставшуюся часть сил и средств первого и второго батальонов свести в один сводный батальон на базе твоего третьего батальона и во чтобы ни стало прорвать оборону немцев в направлении деревни Полунино, и овладеть этим опорным пунктом, а комиссаром свободного батальона назначаюсь я, командиром – капитан Колесников: и несмотря на то, что над землей еще стояла ночная мгла, Колесникова я разыскал сравнительно просто. Взяв в руку телефонный провод которым он был связан с командиром полка, я вскоре вышел на него и оказался рядом со своим новым комбатом расположившимся в небольшом блиндаже у телефонного аппарата вместе с адъютантом ординарцем и связистом.

Пожав друг - другу руки, я наверно, уже не требовал от него подробностей об обстановке по задаче поставленной командиром полка, так как всё это мне уже было известно. Но зато должен был как можно подробней уяснить все детали решения своего комбата. И это решение примерно выглядело так: Основной удар батальон наносит на деревню Полунино. До рассвета в расположении “КП” командира батальона переместятся две стрелковые роты первого и второго батальона. Подразделения моего третьего батальона остаются на своих местах. И поскольку они находятся впереди в непосредственном соприкосновении с противником, – будут атаковать его первыми, а следом за ними в пределах двухсот метров атакуют, поддерживают и развивают успех вышеуказанные две роты. Их поведет сам комбат Время атаки – по приказу командира полка, но не иначе как к исходу дня. Значит время в нашем распоряжении было достаточно. Время! Но какое же это время? Шел бой. Ни на минуту не стихала стрельба. То тут, то там взметая вверх дым и землю, взрывались снаряды вырывая из наших рядов еще задолго до атаки тех, кому предстояло участвовать в этой очередной архи тяжелой схватке. И все же это было время, когда мы должны были, хорошо уяснить свои задачи, и сделать максимум возможного для обеспечения успеха боя. Но, а теперь,—сказал комбат, – ты перебирайся в расположение своего батальона. И дав мне свой бинокль добавил: “посмотри там стоит танк”. Начался рассвет. Поймав в бинокль танк, я сказал что с этим танком я уже знаком. Это был еще один наш подбитый немцами танк и стоял он от вражеской траншеи на удалении 50-60 метров, а впереди в 30–40 метрах от него зарывшись в землю на спех, кто как сумел, располагались бойцы моего батальона. Вот с этого рубежа предприняв еще одну попытку, мы должны были снова ворваться в траншеи врага, а потом и в Полунино. Ну что же, – давай комиссар! До моего подхода находись за этим танком. Не пуха, ни пера. Вместе с тобой пойдет связист размотает катушку и установит телефонную связь.” Так мы расстались на несколько часов с комбатом, для того чтобы потом опять сойтись вместе и кто знает надолго ли. Я подумал : “Молодец Колесников! Всё кажется представляет предельно ясно и отчетливо.” Я со своей стороны воспринял с радостью его руководство предстоящим боем. И хотя я не был с ним близко знаком раньше, но я хорошо знал, что это был один из опытных, бывалых в боях отважных командиров. В какой то мере он знал так же и меня.

Ведь за нашими плечами прошел уже год оборонительных и наступательных боёв, в ходе которых нам не раз приходилось где то, когда то встречаться – на марше, на привале, на поле боя, или на приёме у командования. А вот теперь в этот ответственный момент — быть вместе. Вместе идти в атаку. В месте добывать радость победы. Вместе уничтожать врага. Или же вместе, а может кому то одному из на….? Что ж на войне,– как на войне. А пока у нас одна цель, одна задача. И её надо выполнить любой ценой. Пусть даже самой дорогой, самой высокой, единственной и последней. Надо! Во чтобы ни стало — Надо! И опять ползки и перебежки. Вперед вырывается солдат – связист. На слух улавливаю звук раскручивающесся катушки телефонного кабеля, стараюсь не отставать от связиста. Вот наконец и солдаты моего батальона. В одиночку и группами по два – три человека используя все те же воронки или наспех отрытые ячейки и закопавшись в землю кто как сумел они то в одном, то в другом месте, как бы нехотя одиночными выстрелами и пулеметными очередями отвечали на огонь врага. Однако их огонь был мало эффективный. Засевший в траншеи и блиндажи противник практически был неуязвим. Нужна была снова артиллерийская и минометная поддержка, танки и авиация. На что мы уже теперь не могли рассчитывать в такой мере, Как это было в первые дни нашего наступления, когда заранее всё было согласовано и подготовлено, рассчитано и взаимосвязано и как снег на голову обрушено на врага с большой точностью и эффективностью сокрушая его оборону на широком фронте. Теперь же наши атаки предпринимались лишь на отдельных узких участках в виде клиньев, таранов. с целью прорвать, а потом попытаться расширить прорыв в обороне фашистов и хотя бы на сколько то продвинуться вперед. Продолжая перебежки вместе с солдатом – телефонистом нарываемся на пулеметную очередь немцев. Бросаемся на землю и подползаем вплотную к подбитому танку, за задней стенкой которого в небольшом окопе встречаемся в двумя солдатами вооруженными винтовками и ручными гранатами, проверяю работу телефона, связываюсь с комбатом, докладываю:

“добрался, приступаю к делу”. Приступить к делу означало,–пробраться в роты взвода, отделения, поставить задачи командирам. Иметь точные сведения о потерях и наличии личного состава, оружия. Пополнить боеприпасы. Бдительно следить за противником. быть готовыми отразить возможные его контратаки поглубже закопаться в землю и отвечая огнем на огонь врага ожидать сигнал атаки.

Сигнал поступил к исходу дня. Через два, – два с половиной часа на землю спустятся вновь сумерки. Атака должна начаться до наступления темноты в расчете на то, что в темноте вряд ли немцы попытаются нас контратаковать. А это нам позволит закрепиться и возможно устремиться вперед. Но то был всего лишь один из многих возможных вариантов боя который можно было оправдать лишь только тем, что на войне все средства и способы хороши, если они достигают победы.

Снова наша артиллерия обрушила свой огонь по врагу. Снаряды рвались над его траншеями и ходами сообщений. Берусь за телефонную трубку, пытаюсь связаться с комбатом. Ответа не получаю. Что бы это значило? Снялся, обрыв кабеля, погиб? Но моё беспокойство оказалось напрасным. Вот наконец он тоже появился рядом со мной вместе со связистом но без ординарца. Тот не дошел. Наша артиллерия еще продолжала обрабатывать передний край обороны противника. Подразделения моего батальона подтянулись на возможно близкое расстояние к немецкой траншее. Несколько дальше с зади в 100 - 150 метрах от них находились бойцы, “протянувшиеся” с Комбатом Колесниковым.

Кажется всё получалось так, как было задумано. Оставалось дождаться момента когда наша артиллерия перенесет свой огонь в глубину обороны противника, не упустить этого момента и сразу же броситься на него в атаку.

Такими мне представлялись наши дела Такими и должны были быть они в данный момент. Но и на этот раз им не суждено] было осуществиться. Надвигались сумерки Комбат поднеся к уху телефонную трубку –вызывал командира полка. Вдруг несколько сзади нас за укрывавшим нас танком раздался сильнейший взрыв. Голос Колесникова оборвался и смолк на полуслове. Я же почувствовал в голове у себя сильный звон заглушивший сразу же все другие звуки. Теперь я уже не слышал ни свиста пуль и осколков, не визга и грохота пролетавших и разрывавшихся снарядов. Потом я почувствовал небольшую боль на подбородке и ухватившись за него рукой понял что он в крови. Потом ощутил кровь на щеке. Но это была уже кровь не из раны, а откуда то из глубины правого уха. Зову Колесникова. Но начинаю понимать, что его я все равно не услышу. Решил к нему подползти поближе. Вижу ужасное зрелище. Комбат сидит на корточках уткнувшись в землю лицом, а из его оказавшейся без черепа половины головы подобно каше из разбитого горшка на землю вывалились мозги. В кулаке правой руки он держал крепко зажатый осколок телефонной трубки, рядом с ним неподвижно лежал солдат – связист. Вот и сбылась та самая высокая, единственная и последняя цена назначенная за выполнение боевой задачи во имя достижения поставленной цели. Не знаю есть–ли твоя фамилия дорогой мой однополчанин Колесников в списках погибших освободителей Ржева и твоя мне неизвестная фамилия солдат – связист. Но они по праву должны занять самое видное место в этих списках, золотыми буквами не стирающимися, выгравированными на монументе славы навечно.

Вскоре после этой роковой минуты: ко мне на “КП” батальона прибыл и. о. зам. командира полка майор Волков. Он еще не знал о случившемся, но появился как нельзя кстати приняв на себя руководство батальоном, а меня покидавшего силы еле держащегося на ногах повел от воронки к воронке, – в санитарную часть полка оказавшийся поблизости пожилой солдат. Кто он, откуда, его имя, фамилия – увы к великому сожалению не знаю. Нет, не потому что забыл, а потому что не спросил: хотя и этот факт – прекрасное свидетельство единства, боевой дружбы и сплоченности рядов советских воинов, поскольку он проявлялся не по приказу, не по приказу, не по принуждению, а по долгу и велению сердца, как одна из важнейших особенностей советского патриотизма присущая только воинам советской страны, где солдат и офицер–сыновья и братья своего народа, где армия - детище, плоть и кровь своего народа, верой и правдой служит своему народу. Кровью и жизнью своих солдат и офицеров защищает его интересы, честь, свободу и независимость советской Родины. Через день получив необходимую медицинскую помощь, пройдя через медсанбат, я был доставлен в армейский эвакогоспиталь, (отделение располагавшийся в деревне Озерютино и там снова встретился с зам. командира полка майором Волковым. Как видно он тоже долго не задержался в батальоне. Получив ранение и следуя что называется по моим пятам, а затем он был]отправлен в тыл, а я остался в Озерютино. От майора Волкова я узнал, что и на этот раз овладеть[вражеской траншеей нам не удалось. В момент, когда наши бойцы поднялись в атаку, гитлеровцы применили огнеметы. От поражения этого варварского оружия не могли спасти ни воронки, ни наспех вырытые окопы. Спасало только одно лишь недосягаемое пространство, удаление на безопасное расстояние. Да, зверствам фашистов не было предела. Однако чем больше зверствовали фашисты, тем больше в сердцах наших воинов нарастало чувство гнева и ненависти к врагу. Оно звало их к священной расплате снова и снова бросало их в атаки, поднимало на подвиги. Все мы хорошо понимали, что теперь не смотря ни на что нельзя уступить врагу инициативу, нельзя бездействовать. Необходимо снова и снова обрушивать на него удары, постоянно ему навязывать бои, бить, изстреблять. Примерно прошло полмесяца после того как хирург извлек из моего тела небольшой осколок, а рана зажила, и когда ко мне снова вернулся слух, хотя в ушах еще стоял звон, а голова периодами будто наливаясь свинцом отяжелела и прижимала меня к земле или бросала из одной стороны в другую, Я вышел из госпиталя. Вскоре снова почувствовал в себе силу и уверенность. Победила молодость и армейская закалка. Мне шел тогда двадцать шестой. И снова мой путь уводил меня от Озерютино – К Полунино. К сожалению за дни моего пребывания в госпитале на нашем участке фронта ничего существенного не случилось. Шла перестрелка, предпринимались новые атаки, которые как правило затухали у рубежа противника, а потом то здесь, то там вспыхивали снова и снова. Если можно так выразиться, то это было наступление без продвижения, похожее на морской прибой накатывавшийся на берег, а потом снова отступающий назад. Однако становилось ясно, что теперь и гитлеровцы уже стали далеко не такими, какими они были полтора–два месяца назад. На много выдохлись и ослабли. Был конец августа. Все больше давала чувствовать о себе прохлада ночей. В одну из которых батальон снялся по приказу командира полка с занимаемого рубежа у деревни Полунино и переместился в район Ковынево, Лазарево.

Вспоминаю. Это было раннее утро,–на рассвете. Над землей белой пеленой расстилался густой туман. Видимость была настолько ограниченной, что мы как то неожиданно не только для немцев, но и для себя оказались на пожарищах этих деревень будто раздвинув занавес и очутившись на сцене перед потрясающей трагизмом декорацией. Фашисты были буквально ошеломлены внезапностью нашего появления настолько, что побросав оружие пустились в бегство, за Волгу. И опять нами овладело чувство радости и уверенности в своих силах. Ведь это произошло когда уже казалось, что любые попытки хотя бы на небольшом участке прорвать оборону немцев были уже невозможны. И вот малочисленные, обескровленные в тяжелых предыдущих боях мы снова обрели силу и уверенность в том, что мы еще не настолько слабы и не настолько силен враг чтобы нам не предпринимать против него активных боевых действий и самим закопаться в землю и отсиживаться в траншеях. И все же вряд ли кто нибудь из нас мог еще подумать, что нам предстоит этими же малочисленными силами предпринимать еще одну трудную и дерзкую операцию — переправиться через Волгу и захватить у врага хотя бы небольшой плацдарм на правом берегу Волги. А теперь наш батальон в плотную вышел к Волге и расположимся на её левом берегу южнее деревни Добрая. Ковынево–Лазарево. Вспоминаю, что в каком то из этих начисто сожженных населенных пунктов возвышалась лишь только одна избитая осколками снарядов церковь. Зайдя с солдатом в которую мы увидели стоявших и сидевших у стен, лежавших на полу женщин, детей и стариков. Это были несчастные вконец изнуренные, измученные люди. Их желтые худые лица с исступленным и отрешенным взглядом не выражали ни страха, ни радости нашим появлением Подобно бесчувственным манекенам, они смотрели на нас провалившимися стеклянными глазами, ничего не спрашивая и ничего не отвечая на наши вопросы. Я понял, что это были до предела ослабшие голодные живые существа оказавшиеся ни где то “За” или “перед” огненной чертой линии фронта, а что называется в самом её полыхающем пекле. И вот, только что освободившиеся от фашистского плена, не веря своим глазам они смотрят на нас как на привидение. Еще я подумал в этот момент о том, что если этим людям

не будет оказана срочная помощь для многих из них этот первый день освобождения может оказаться последним днем жизни. Прежде всего по тому, что церковь ставшая их убежищем, для немцев служила хорошим ориентиром и мишенью для бомбежки и артиллерийских обстрелов, поскольку нами она могла быть использована в качестве наблюдательного пункта с которого мы могли вести наблюдение за полем боя и за действиями противника, корректировать артиллерийский и минометный огонь; Ведь они сами только что использовали её в этих же целях. По этому это церковное убежище могло превратиться в груду развалин и под которой могут оказаться заживо погребенными находившиеся в ней люди. Но если бы этого не случилось, то прошел бы еще день–другой и многие из укрывшихся неизбежно должны были умереть от голода. Накормить, оказать им срочную медицинскую помощь – вот то единственное условие, которое могло спасти их от смерти, если она не настигнет их еще раньше от вражеских пуль и снарядов. Но, кто, чем, как и когда может прийти на помощь этим пережившим жестокие испытания людям. Естественно, что из нас никто, ни на один миг, не мог оставить своего места на поле боя, а наши карманы, сумки и подсумки были наполнены такими “продуктами” которыми мы]угощали только наших врагов. Этими “продуктами” являлись гранаты и патроны. Своим же мы могли только предложить потерпеть до ночи, когда кто либо из снабженцев или своих же солдат пользуясь темнотой в термосе пристегнутом ремнями к спине, ползком или перебежками доставит на передовую перловую кашу, а другой его собрат завязав в узел плащ палатки,– буханки хлеба. И тогда мы сможем с ними хоть немного поделиться своеи едой. Но тогда было только еще раннее утро.

Не оказать срочную врачебную помощь, если их не накормить, то этот первый день освобождения может оказаться для многих из них последним днем жизни Он может оказаться последним еще и по тому, что по этой церкви немцы вели мощный артиллерийский огонь и подвергали бомбежке с воздуха. Решение могло быть только одно – срочно отправить их в тыл. Но мы отлично понимали, что наш фронтовой тыл в тот момент, это прежде всего такая же выжженная, разоренная врагом вокруг на сотни километров земля. И все же только на этой земле находившиеся в церкви люди могли победить смерть и вновь обрести для себя настоящую жизнь

Поэтому не смотря на то, что за церковными стенами непрерывно разрывались вражеские снаряды и свистели пули, как только стемнело все церковные обитатели при помощи и содействии своих освободителей были отправлены в наш тыл.

И так, теперь перед нами открылась не широкая еще в начале своего пути, но такая дорогая и близкая сердцу каждого из нас красавица Волга. Однако и в этот момент она еще не являлась свободной. Она являлась всего лишь водоразделом разделявшим нас с врагом своим руслом шириной всего лишь примерно в сто метров и все же служившей серьезным препятствием на пути нашего наступления на врага. Извиваясь змейкой в расположении прибрежной деревни Поволжье сожженной и разрушенной фашистами и отклоняясь то в одну, то в другую сторону, она сделала свои берега то крутыми, обрывистыми и высокими с одной стороны, то отлогими и низкими с другой. И тот, кто в данный момент оказался на крутом и высоком берегу, тот во многом выигрывал в бою. В этом тактически выгодном

положении находились немцы. На землю надвигалась темная и прохладная ночь. Все чувственнее заявляло о себе наступление осени. Над водой белой пеленой навис туман. В Небольшой землянке вырытой в отвесном берегу неглубокого оврага брошенной сбежавшими гитлеровцами находились: сменивший погибшего под Полунино Комбата Колесникова Комбат Шабанов, я, командир взвода связи лейтенант Т е п ч а т о в еще солдат телефонист. Вот раздались чуть слышные гудки полевого телефона. Приложив к уху трубку, комбат Шабанов ответил:-””Слушаю, понял, приступаю!” и посмотрев на часы и на нас произнес: “Начинаем!”.

Это означало–будем переправляться через Волгу, и атаковать немцев на противоположном берегу с задачей занять и удержать на нем хотя бы небольшой плацдарм если продвижение будет остановлено и не достигнет более широких масштабов. Хорошо помню, Как солдат связист отключив взял на ремень через плечо телефон и отправился к выходу из землянки. Следом за ним вышли один за другим–командир взвода связи лейтенант Тепчатов, комбат Шабанов и я. И вдруг сделав всего лишь несколько шагов от прохода землянки, мы сначала услышали вдалеке выстрелы, а потом отвратительное шипение знакомых нам мин выпущенных немцами из шестиствольных минометов. И вот неожиданный роковой случай. Раздался оглушительный треск разрывающихся мин Еще до разрыва я в какое то мгновение успеваю прыжком снова влететь в землянку. За мной следом также влетает комбат и тут же опускается на пол, а за ним это же самое повторяет Тепчатов. Комбат говорит что он ранен в ноги, а Лейтенант Тепчатов на мой вопрос —” ты тоже ранен?”—успевает сказать: ”Нет, я убит.”. Да, трудно поверить, но это был исключительный факт, вполне реальный и вполне правдоподобный, и наверно поэтому ставший для меня также никогда не забываемым. Да, он успел произнести эти два слова и тут же через одну - две минуты умирает. Однако, когда мы хотели найти у него травму, к нашему удивлению на теле погибшего не оказалось даже царапины. Он был убит взрывной волной. Убит был осколком в голову и солдат-связист.

Теперь когда фельдшер занялся перевязкой ран комбата, а я попросил у него карту на которой стрелками было отмечено направление движения и выхода подразделений к месту переправы и опять оказавшись без комбата, приступил к выполнению поставленной командованием полка боевой задачи. К намеченному времени подразделения вышли на заданный рубеж. Через Волгу несмотря на продолжающуюся еще ночь еле, просматривался высокий обрывистый берег, с гребня которого то и дело пролетали над нашими головами трассирующие пули. Сначала я был в недоумении. Понимая, что выбор этого места для переправы через Волгу и тем более захвата плацдарма на её противоположном берегу является явно неудачным и даже бессмысленным. При освещении электрич. фонаря нацарапанном на клочке бумаги с небольшим донесением об обстановке, я направил связного На “КП” полка который располагался в подполье полуразрушенного дома в деревне Ковынево. Вскоре связной возвратился, а вместе с ним протянув провод и связав меня с “КП” прибыл связист. По телефону я узнал, что наш выход к Волге был ошибочный и наша задача состояла в том, чтобы своими действиями отвлечь противника на себя, а справа на расстоянии 200 – 300 метров от Нас Волга делает крутой поворот в районе расположения дома отдыха “Семашко” так он назывался по надписям на наших топографических картах. К самой воде с нашей стороны подходил не очень глубокий, но обеспечивающий скрытый подход-овраг, а противоположный берег занятый немцами был в этом месте низким и отлогим Это и было то самое]место, с которого была предпринята переправа. Еще стояла предрассветная мгла. Вдруг в небо взвились ракеты. Всполохи орудийных залпов осветили берег реки и отозвались грохотом, постепенно сливающимся в один общий и непрерывный гром нескольких батарей артиллерийских орудий и минометов обрушивших свой смертоносный удар на головы располагавшихся на противоположном берегу гитлеровцев. И сразу же вброд и вплавь в холодную волжскую воду из оврага бросились самые сильные, самые отважные воины. Наверно этих людей не страшила не опробованная неизвестность глубины холодной волжской воды в эту пред утреннюю мглу осенней ночи. В кошмаре ответного заградительного огня противника, им просто некогда было думать о таких “мелочах”,— утонуть или простудиться. Достигнуть берега и не оказаться убитыми. Вот их главная цель, о которой они ни на секунду не забывали. Вода на переправе закипела от вражеских пуль. Вздымались вверх столбы брызг. Сделав свой первый шаг в воду, никто уже не мог в ней остановиться или повернуться назад. Начался рассвет. По телефону из “КП” полка от меня требуют усилить огонь по врагу, активней поддержать переправлявшихся всеми огневыми средствами и как только первые подразделения переправятся, следом за ними начать переправу и нам. Оставляю в бомбовой воронке отбомбившихся фашистских стервятников телефониста у телефона, в расчете не прерывать связи с КП полка и перебежками устремляюсь к командиру правофланговой роты, чтобы передать ему, а через его связных командирам других подразделений о выходе их в направлении к переправе и о готовности начать её по установленному сигналу. Пробежав несколько метров прыгаю в первую же воронку. Высовываю голову и снова намечаю путь для следующего рывка. Выскакиваю, бегу. Но почувствовав что то похожее на ожог выше колена левой ноги скатываюсь задом в следующую попавшуюся воронку. И здесь обнаруживаю сквозное пулевое ранение. Ощущаю боль, но попробовав шевелить ступней, вижу что нога шевелиться. Значит кость не повреждена, значит ранение не тяжелое, только как то надо поскорее, остановить кровь. Знаю, что оставшийся в воронке солдат - связист наблюдал за моим передвижением и он находится от меня всего лишь на расстоянии 50 – 60 метров, махаю ему пилоткой и кричу: “С телефоном ко мне!”

И вот руками этого солдата быстро была снята с меня нательная рубашка, разорвана на ленты, заменившие жгут и бинт, и рана была забинтована, а кровотечение остановлено. Связываюсь с КП. полка, докладываю Комиссару полка Аверьянову, последний произнес как то многозначительно – “Да, нехорошо, получилось”, а потом добавил: “Находись на своём месте, высылаю к тебе Сизова!” Сизов Виктор Дмитриевич тогда являлся помощником комиссара полка по комсомольской работе. Пробравшись под обстрелом ко мне, он сказал, что нам предстоит преодолеть расстояние до 600-700 метров половину которого преодолевать ползком по картофельному полю, а это поле просматривается и простреливается противником, смогу ли я ползти? На что я согласился. И вот теперь я снова и снова вспоминаю это картофельное поле. Не забыл про него так же и мой фронтовой друг Виктор Сизов. Прибыв на КП полка, я не рассчитывал на какое либо сочувствие или е снисхождение к себе со стороны командования. Тогда не было места, и времени для выражения положительных эмоций. Скорее, я чувствовал за собой какую то вину. Попрощавшись с окружающими и сказав что скоро вернусь, я в сопровождении солдата вылез через проём в стене из подвала КП и опираясь на палку и на его плечо в третий раз отправился по маршруту: сан часть, – медсанбат – полевой госпиталь, а дней через 20 возвращался обратно. В это время командный пункт полка переместился на освобожденный клочок земли на правом берегу Волги получившим у нас название “Аппендицит” Здесь с правой стороны под берегом за крутым поворотом русла реки. в тесной землянке расположился “КП” полка в котором находились командир полка полковник Полевой Ф. вновь назначенный на место недавно погибшего Аверьянова, комиссар полка Тюрин Федор Акимович, секретарь партбюро полка Осташенков Николай Николаевич, помощник комиссара по комсомольской работе Виктор Сизов. Здесь же я увидел еще не знакомого мне совсем юного паренька. Это был незабвенный Коля Гущо. Уроженец Станции Куньи, бывший партизанский подпольщик, комсомолец, отважный сын своей советской Родины. Я же вернулся в полк с новым назначением на должность агитатора полка ставшую вакантной в связи с назначением Тюрина Ф.А. на должность комиссара полка. На этот раз моя встреча с друзьями – однополчанами была теплой и радушной. Обстановка на этом крохотном пятачке освобожденной земли была чрезвычайно трудной и напряженной. Прямо от дверей землянки командного пункта, вырытый в земле ход сообщения уводил в первую линию траншей обороны освобожденного участка земли, расстояние до которых от командного пункта составляло не более 100 м., а промежуточное расстояние разделяющее траншеи Нашей обороны от траншей обороны немцев местами составляло 30–50 метров и легко преодолевалось даже бросками ручных гранат.