Паненко Владимир Петрович

Это второе интервью с Владимиром Петровичем, опубликованное на нашем сайте. Интервью другого автора можно найти по ссылке.

- Меня зовут Паненко Владимир Петрович. Родился 10 октября 1925 года в городе Сталинграде. Отец работал слесарем, потом в ремесленном училище, мать была домохозяйкой. В семье нас было четверо детей. Старшие сестра Антонина и брат Костя, я и братишка Витя.

До 1930 года жили нормально. Но, когда в тот год мать от чахотки умерла, отец стал пить, гулять. Потом снова женился. У мачехи двое своих детей было. И она, чтобы избавиться от нас, решила отравить. Я выжил, сестра выжила, брат Костя тоже, а младший Витя умер. Мачеху судили. Отец после этого еще больше загулял. И, в конце концов, в 1933 году за хулиганство на почве пьянства его арестовали.

Когда его освободили, мы опять жили более-менее нормально. А в 1937 году его снова арестовали, но уже за политику. Он как напьется, так и начинает: кто лучше - Ленин или Сталин? Скажем Ленин, он нас лбами стукнет. И на улице на такие темы вел разговоры, в драке выкрикивал. И его за это арестовали. А нас отправили сначала в детприемник, а потом отвезли в детский дом в Серафимовичском районе. Это Волгоградская область. Сюда я уже попадал в 1935 году после первого ареста отца. И вот опять был здесь. Я пытался бежать, ловили и опять туда.

- Почему убегали?

- Атмосфера была такая. В детском доме собрались беспризорники. Ходили по базарам, по киоскам – брали, что плохо лежало. А однажды в сад забрались к писателю Серафимовичу. И нас там прихватили. Ребята сбежали, а я-то на ветке сидел. Меня поймали и крапивой отшлепали. Так я и познакомился с Серафимовичем. После этого стали из детского дома к нему всегда ходить в гости. Мы с ним и на катере ездили по Дону.

В детском доме я был до 1938 года. Тогда мне исполнилось тринадцать лет, и меня направили на Сталинградский мясокомбинат воспитанником. Было нас там таких пять человек – девочка и четверо ребят. Мясокомбинат находился под Мамаевым курганом, где сейчас молочный завод. Там в общежитии и жили. А уже перед войной нам частную квартиру сняли.

Сначала учили на мастера колбасных изделий. Но из меня не получился ученик мастера, и меня перевели на автослесаря учиться на том же мясокомбинате. Как-то машину разогнал и чуть в бухгалтерию не въехал. После этого меня на токаря послали учиться. В это же время ходил в школу. Я в детдоме закончил 4 класса, а здесь – семилетку. Такое вот детство было.

- Владимир Петрович, как изменилась обстановка в городе с началом войны? Как вы жили?

- Приближение войны с немцами чувствовалось еще до ее начала, когда была война с финнами. Об этом много велось разговоров. Работал у нас мастером немец Зельман, фамилию его как сейчас помню. Так на него люди косо смотреть стали, недоверие пошло.

А когда началась война, сразу все расхватали, основные продукты. Стали очереди кругом. А хозяин квартиры, где я жил в то время, у меня требовал, чтобы я ему колбасы ворованной принес. Такая атмосфера была.

До весны 1942 года, когда мне исполнилось шестнадцать лет, я был учеником токаря. А в конце мая меня, как и многих других, направили на строительство оборонительных сооружений на линии - Песчановка, Воропоново, Каменный Буерак.

Запомнилось начало боев – 23 августа, когда массированный воздушный налет был. Все вокруг горело, полыхало. На наших глазах шли ожесточенные воздушные бои. Самолеты сбитые на землю падали. И немецкие, и наши. А мы, ребята, бегали туда смотреть. Потом немецкий бомбардировщик Хейнкель -111 был выставлен на площади.

Люди после этой массированной бомбежки стали уходить из города, унося свои пожитки в узлах. В это время уже немцы подошли к Сталинграду, а наши войска заняли оборону.

Я в одной воинской части воспитанником остался, был на побегушках. Даже на мясокомбинат с группой бойцов ходил, чтобы добыть продукты. Раненых через Волгу сопровождал. И однажды с раненым попали под бомбежку. Мы тогда отплыли недалеко от берега, когда бомба упала рядом. Лодка перевернулась. Мы за борт лодки ухватились и приплыли к берегу. Нашей авиации к тому времени почти не было, потому что немцы уже захватили аэродромы.

3 января 1943 года меня официально зачислили бойцом в эту часть. Мне тогда еще восемнадцати не было. Получилось, что я стал добровольцем.

Тяжелое было время. Дальше отступать было некуда. Такой общий настрой был и у населения, и у бойцов. Не случайно был приказ № 227 «Ни шагу назад». Он сыграл роль положительную.

- Вы считаете, что тот приказ нужен был?

- Да, потому что немало было людей, которые по своей трусости или малодушию готовы были бежать. Да еще и немцы все время вели агитацию – «Вам капут, конец». Листовки разбрасывали – «Сдавайтесь!» Поэтому чувствовалось, что приказ был необходим. Многие считают, что за его невыполнение расстреливали, но этого я не видел. Другое дело, что сбежавших бойцов собирали и опять направляли в части.

- Где вы были после окончания Сталинградской битвы?

- В конце апреля 1943 года меня политрук отправил в Энгельсское пулеметное училище под Саратов. Переправили меня по Волге до Камышина и оттуда отвезли в училище. Там я проучился почти год – до апреля 1944 года.

Нас учили как командный состав. Очень много уделяли времени строевой подготовке, были еще физическая подготовка и огневая. Изучали также миномет и пулемет «Максим», Дегтярев в то время только появился. В этом училище уже были фронтовики. Командир моего взвода Другов, например, был после ранения. Фронтовики преподавали, дух патриотический у нас поднимали. И большую физическую нагрузку давали, марш броски по 20 километров.

Курсантский паек был хороший. Мы обычно кусочки сахара собирали и меняли на что-нибудь у местного населения. Чаще всего на картофельные лепешки или хлеб.

После училища в звании младшего лейтенанта меня направили в резервный полк в Полоцк командиром пулеметного взвода. В то время как нас эшелоном везли через Москву, там по улицам города вели 57 000 пленных немцев. Мы видели их, и это нас радовало.

В резервном полку пробыл неделю. Потом направили в 252 полк 279 стрелковой дивизии. В этой части я поддерживал роту, потом батальон, все время на передовой линии, в траншее. Во взводе у меня было 4 станковых пулемета, 4 отделения по 7 человек. После недели тяжелых боев наша дивизия попала в окружение, и мы три дня с боями выходили к линии фронта.

После выхода из окружения я перестал быть прежним озорным мальчишкой, стал более-менее осторожным. Особенно когда бомбежка с воздуха была. А больше всего боялись в обороне снайперов. Очень много их было. Ни с того ни с сего раз и упал человек! А в наступлении больше настраивались на то, чтобы захватить позиции врага. Чем быстрее, тем больше шансов выжить.

- Где еще пришлось повоевать?

- Воевал в частях 1-го Прибалтийского, 2-го Прибалтийского фронтов, потом в 4-й ударной армии был. А когда на Кенигсберг пошли, был в 43-й армии Баграмяна. Ригу освобождали, Клайпеду. За последнюю получил благодарность Сталина и орден Красной Звезды.

На побережье тоже бои тяжелые были. Когда шли на Кенигсберг форсировали залив по Куршской косе, где лед был слабый. Немцы начал нас обстреливать из минометов и орудий. И половина наших отступила. А мы на волокушах таскали пулеметы зимой. Бои потом уже там были такие, что одни старики и молодые девки остались на этой косе. Случай там был такой – за насилие и мародерство перед строем двоих солдат расстрелял особый отдел.

- Как солдаты относились к комиссарам и к особистам?

- У меня в батальоне хороший замполит был, пожилой мужчина, спокойный, и всегда с нами, на передовой. Всегда хорошие слова подбирал. Он меня заставил в партию вступить, и поддерживал морально. Заботился, чтобы вовремя бойцы пищу получали. Если боец заболел или ранен, помогал в медсанбат отправить его.

В батальоне своего особиста не было. Да они больше не политикой занимались. А вот у нас снайпера девочки базировались, и у разведчиков из-за баб часто была перестрелка между собой. Тут особисты и разбирались. А участников перестрелки в штрафбат отправили.

- Питание хорошее было на фронте?

- Никогда сытый не был. Бывала иногда американская тушенка, изредка масло, галеты, колбаса. Питались чаше тем, что по пути можно было добыть. Ординарец этим занимался. Сто грамм выдавали перед наступлением – для поднятия боевого духа, а в обороне не так, чтобы каждый день.

- Курили?

- Да, но я и до фронта курил, с детдома. Папиросы были, махорка солдатская, иногда сигареты американские.

- Банно-прачечный вопрос, вши донимали?

- Как сказать. Я как офицер этого не чувствовал, потому что всегда вовремя мог помыться и белье поменять. Когда в обороне стояли, находясь по месяцу на одном месте, уже обустроено все было. Всегда палатку банную держали. Там и санобработку проходили и купание устраивали. А там, где воевали, водоемы были везде, болотистые места. Так что воды хватало.

А когда в постоянном движении, в наступлении, когда была переброска с одного участка на другой, ночные походы – тут полное изнеможение, тут не до купания, мытья. Потеешь – отсюда и грязь и что хочешь может завестись.

- Владимир Петрович, где вас застало известие о победе?

- Это уже в Прибалтике было. Только что бой закончился, все в грязи. И тут говорят, что мы победили.

А после окончания войны нас еще больше напрягли. Мы стали прочесывать леса, где скрывалось очень большое количество недобитых врагов. Бои были длительные. Местное население к нам относилось враждебно. Тех, кого назначали председателями сельсоветов, вскоре находили убитыми. Животы вспороты, тело кишками обмотано и повешено. А нас очень часто травили - подсунут самогонку отравленную, и гибнут люди. Такое было. Не все, конечно, местные этим занимались, но в целом чувствовалась напряженность и враждебность.

Места вокруг были болотистые, кругом лес. Однажды, когда после войны прочесывали местность, вышли на опушку. А на ней домики стоят, конюшни, свой ветряной двигатель электрический. Спрашиваем жителей, а они не знают, что советская власть установлена, что война закончилась – обманывали нас. У них половина работников были переодетые немцы и их союзники из местных – лесные братья.

- Ваше отношение к немцам. Была ли это личная ненависть?

- К немцам я относился как к врагам. Уже потом, после войны, когда я разыскивал родственников, узнал, что когда фашисты пришли на Дар-гору и требовали кур им дать, они бабку мою штыком закололи. А над сестрой издевались – из-под кур решетку на нее положили и по ней потоптались, превратили лицо в кровяное месиво. После этого она умерла.

А брат тоже в Сталинграде был. Немцы вели его вместе с другими на расстрел. В это время наши самолеты налетели, и все они разбежались конвоированные пацаны. Потом брат попал на фронт. Там был тяжело ранен и потом умер.

- После войны долго еще служили в армии?

- В августе 1945 года нашу часть отправили в Туркмению, на иранскую границу. Там была какая-то обстановка конфликтная. Я уже был в другом полку, другая дивизия была. Стояли мы в Бикрава, в двенадцати километрах от Ашхабада. Потом меня в комендатуру направили работать.

В Туркмении мне удалось задержать шпиона в поезде. Дело было так. Ехал в вагоне. Ко мне привязался один. Начал о том, о сём, про комендантские дела спрашивать. Когда он куда-то вышел на остановке, ко мне подсел особист и говорит: «Подержи его подольше, узнай, где, что». Я так и сделал. Когда он вернулся, я с ним вел беседу вплоть до приезда в Ашхабад. И там его взяли.

Потом особисты предложили идти к ним работать. А я в то время рапорт на увольнение из армии подал. После демобилизации же не знал, что мне делать. И я сходу женился на дочери начальника штаба, там в Ашхабаде. А он мне посоветовал поехать на его родину в Красноярск.

- Где вы работали после демобилизации из армии?

- В июне 1946 года приехал в Красноярск. А надо было еще в какую-то деревню ехать, но я не захотел и остался в городе. Пошел в крайком партии, туда на учет встал. А там особист оказался: «Давай к нам. Нам нужны люди». И я согласился. Мне и квартиру дали.

Направили оперуполномоченным ОБХС краевого управления. Год я там проработал, и меня послали учиться в Хабаровск на курсы по подготовке начсостава милиции. Окончил в 1947 году в конце. Был назначен заместителем начальника отделения ОБХС в Красноярске. А в 1952 году, по приказу министра госбезопасности Абакумова, мне дали 48 часов на сборы и отправили на Колыму работать. Я с семьей поехал туда. Там сначала начальником отделения ОБХС работал. В 1958 году стал в Магаданской области, в районе работать, в Тенькинском отделе, зам. начальника. В 1962 году второй перевод – на должность начальника отдела. Тут проработал до 1966 года. Законфликтовал с начальством.

Оставалось или по-хорошему перейти на другое место работы или уволиться. Выслуга лет у меня была большая: год на фронте за три, северные год за два (а я 10 лет на севере) – всего 35 лет стажа набралось. И я решил уволиться.

До этого окончил Высшую школу милиции в Москве, получил профессию юриста, поэтому пошел работать в кадры, юристом, потом директором. Еще 22 года отработал, вторую пенсию получил. И с тех пор все время при совете ветеранов активно участвую в воспитании молодежи.

- А чем у вас все с отцом закончилось?

- Об отце я ничего не смог узнать. Только в 1990 году меня в КГБ пригласили и сказали: «Мы данные получили, что у вас отец был арестован за антисоветскую агитацию. Но все это оказалось враньем. Он не виноват, с него ответственность снята, он не враг народа больше». А погиб он на Алтае – расстреляли, наверное, за какой-нибудь очередной бунт. Отец ведь был шебутной, и мог что-нибудь такое выкинуть.

- Спасибо вам за рассказ.