Воронин Иван Васильевич

Родился я в крестьянской семье четвертого апреля 1925 года в селе Ломакино Гагинского района Горьковской области. Семья у нас была большая: три сестры и мы с братом. Мой брат, Александр, 1923-го года, тоже участник Великой Отечественной войны, артиллерийский разведчик. Больше, кроме нас, повоевать не пришлось никому – мы с братом повоевали за всю семью.

Отец наш погиб в возрасте шестидесяти лет на трудовом фронте. Он был призван на рытье окопов под Муром. Тогда еще Муром входил в состав Горьковской области, а не Владимирской. Все это происходило зимой, в декабре месяце. Там он, прямо во время работы, и скончался. Его привезли домой и похоронили мы его в селе Ломакино. К тому времени Саша уже был призван, но, в связи с тем, что его часть расформировалась, он вернулся домой и тут как раз привезли отца. Поэтому в последний путь мы провожали отца всей семьей.

Мои родители были очень порядочными людьми: троих сирот воспитали. В трех домах от нас жили Власовы. Там, в Ломакино, Власовых жило много, в том числе оттуда родом и предатель генерал Власов. Я видел его несколько раз, когда он приезжал в гости к родителям. Его отец, несмотря на то, что был церковным старостой, был очень порядочным человеком. Так вот, в том доме других Власовых получилось так, что умер отец, а вслед за ним и мать умерла, и трое детей остались сиротами. Мой отец шел мимо их дома поздно вечером, слышит, дети сидят в доме и рёва дают. Он их забрал к себе, и они вместе с нами жили и учились. В общей сложности было у наших родителей восемь детей – пять своих и трое приемных. Из приемных один парень, Иван, уже после войны служил в Военно-Морском флоте и, при каких-то обстоятельствах, погиб. А две сестры закончили техникумы и разъехались кто куда.

- Эти дети были родственниками тех Власовых?

- Нет, даже и близко не были.

В мирной жизни мой отец был пчеловодом, у них целое поколение занималось разведением пчел. У моего дедушки Николая было три сына: Александр, Михаил и Василий. Вот Василий – это как раз и есть мой отец. Они, все трое, были ростом под два метра, а мы с братом были всего метр восемьдесят ростом. Когда я в армию уходил, мне сказали, что мы с ним недоноски. И ведь я действительно недоноском был, я родился семимесячным.

- Отец в колхозе пчеловодом работал или пасека была в его личном хозяйстве?

- У дедушки в свое время была большая личная пасека и он, когда уже себя плохо чувствовал, поделил по семнадцать пчелиных семей каждому из сыновей. Когда вступили в колхоз, отец занимался и своей пасекой и колхозной. Со временем домашняя пасека сократилась и стала очень небольшой, а колхозная, наоборот, выросла в размерах.

Наше село с одной стороны огибало озеро, длиной километра полтора, а в другом месте протекала река Пьяна, шириной метров пятьдесят, которая, когда разливалось половодье, затопляла все, включая и это озеро. Поэтому наше озеро никогда не цвело и в нем была всегда чистая вода. Да и в колодце у нас была чистейшая вода: если гости приезжали, то мы их этой водой всегда угощали. Она мягкая была очень, чистая, никакой в ней химии не было.

В школу я ходил в Гагино. Вернее, четыре класса начальной школы я сначала окончил у себя в селе, а затем, с пятого по десятый классы, я учился в Гагинской средней школе. Брат мой успел окончить среднюю школу, а я нет. И мы, ученики с пятого класса по десятый, все жители Ломакино, восемьдесят человек нас было, проходили каждый день по шесть километров в школу и столько же обратно. У нас в селе было дворов двести, если не больше, поэтому нас так много школьников и набиралось. Идти было нескучно, то беседы вели, то какую-нибудь песню пели. За все пять лет, что мы ходили в школу, нас всего два раза подвозили туда на конях. Оба раза это случилось, когда была сильная метель, все вокруг занесло большими сугробами и председатель колхоза разрешал нас отвезти в школу на санях-розвальнях.

В километре от деревни было небольшое болотце, оно потом пересохло, а на его месте остались заросли кустарника. Мимо этих зарослей пролегала дорога, по которой мы ходили в школу. Однажды, когда я учился в пятом классе, мы шли по этой дороге, и встретили сидящих у этих кустов шестерых волков. Это был как раз февраль месяц, у них гон начался.

- И как вы с ними разошлись?

- Ну как… Мы перепугались и стояли, ждали, как дальше все сложится. Бежать нам было нельзя, иначе волки побежали бы за нами. Волки посидели, посмотрели на нас, развернулись и ушли. И только тогда мы пошли дальше. Хочу сказать, что каждодневные многокилометровые походы в школу мне потом помогли, в дальнейшем, на фронте - я легко переносил длительные пешие марши.

- Во время учебы в средней школе вы проходили какую-нибудь военную подготовку?

- Конечно. У нас был военрук, с которым мы изучали винтовку Мосина образца 1931 года и стреляли из «мелкашки». Ну и, разумеется, почти у всех к десятому классу были значки БГТО, противохимической защиты и еще какой-то, уже не помню. Если у парня на груди висели эти три значка – это было что-то! Почти орденоносец!

Воронин Иван, ученик 9 класса. 1941 год

- А девушки проходили какую-нибудь подготовку, например, медицинскую?

- Я сейчас не могу сказать про девчонок. Но в то время у детей был такой патриотизм, дай Бог нам сейчас такой иметь, что наверняка и они в стороне не оставались. Мы ведь победили в той войне потому, что одним из залогов этой Победы, стало великолепное воспитание детей и молодежи. Мы все любили своих родителей, свою страну, свою армию и всегда готовы были их защищать. И результатом этого стало то, что Великую Отечественную войну выиграла наша молодежь.

Война началась, когда я еще учился в школе. За все время учебы в десятом классе мы несколько раз с друзьями писали заявления, чтобы нас забрали на фронт. Но военком приходил в школу и говорил нам: «Когда надо будет, мы вас обязательно призовем, а пока - учитесь».

- Все ребята в классе писали заявления или были такие, кто не хотел на фронт?

- Все писали. У нас было две комсомольские организации в деревне: одна деревенская, а другая школьная. Работа школьной комсомольской организации ощущалась постоянно: комсомольцы, те, кто хорошо учился, помогали тем, кто учился плохо. Класс у нас был большой, человек двадцать восемь, а парт всем не хватало, поэтому мы сидели по десять человек за одним большим столом – пять с одной стороны и пять с другой.

- Во время учебы в школе вы как-то отслеживали ситуацию на фронтах?

- Очень бледно, потому что информации к нам доходило очень мало. Информацию до нас доводил, в основном, наш школьный военрук. Радио было одно на деревню и висело на столбе у клуба, неподалеку от правления колхоза. Но иногда до нас доходили слухи о том, как мы отступаем. Конечно, переживали все очень сильно наши поражения. К тому времени в деревню возвращались с фронта раненые и «похоронки» уже многие получили. Хотя раненые редко рассказывали о боях, все больше отмалчивались.

- Когда Вас призвали в армию?

- Числа четырнадцатого февраля 1943-го года мне почтальон принес повестку из Гагинского райвоенкомата. Дали мне три дня на сборы и семнадцатого февраля я уже поехал. Со мной вместе были призваны и мои односельчане - одноклассники Коля Шаров и Алексей Голубев. А из района вместе с нами призвали сына директора школы Пояркова.

- Много народу собралось для отправки на фронт?

- Массового сбора не было. Наш колхоз выделил сани, поэтому мы, ломакинские, прибыли на станцию Сергач на своем транспорте.

- То есть вас даже в райвоенкомате не собирали?

- Нет, сразу на станцию нас отвезли. А там уже – в эшелон и на сборный пункт, где происходило распределение в воинские части. Перед призывом мне выдали маленькую справочку, что я окончил десять классов средней школы, поэтому меня на сборном пункте сразу определили в формировавшуюся 10-ю гвардейскую воздушно-десантную бригаду. И на ближайшие двадцать лет я связал свою жизнь с воздушно-десантными войсками.

- Как происходило распределение по частям?

- Все делалось, как у них было запланировано, по списку: такой-то – сюда, такой-то – сюда. А нашей группе сказали: «Вы идете в воздушно-десантные войска». В то время это были самые отборные войска, которые предназначены действовать в тылу у противника.

- Медкомиссию вы проходили перед призывом или уже во время распределения?

- Нет, никакой медкомиссии мы не проходили совсем. Первую медкомиссию я, знаете, когда прошел? Перед совершением своего первого прыжка с парашютом. И потом еще раз, когда в медпункт попал.

У десантников ведь ничего тяжелого из вооружения не было, это было, по сути, как пехота. Это сейчас воздушно-десантные войска – мобильный род войск, оснащенный всем необходимым. А тогда были не дивизии, как сейчас, а воздушно-десантные бригады, численностью около трех тысяч человек. Бригаду готовили к высадке на вражеской территории на глубине пять – десять километров позади линии фронта с задачей: перед наступлением армии или фронта, но не ниже корпуса, мы должны были уничтожать вражеские коммуникации, да и вообще все, что там есть. На все это нам отводилось три дня. Через три дня мы собираемся вместе и выходим к своим.

- Где формировалась бригада?

- Город Раменское. Я попал в зенитную батарею 37-миллиметровых автоматических орудий. Но там я пробыл не очень долго. Потом из нас, из 10-й бригады, сделали 5-ю бригаду и перевели под Иваново, в Тейково. Там опять произошли изменения: создали воздушно-десантную дивизию, а в дивизии из бригад сделали полки, и я попал в 322-й гвардейский парашютно-десантный полк 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. Но потом из наименования подразделений заменили слова «воздушно-десантные» на «стрелковые» и после этого нас отправили на фронт. Должен сказать, что самые трудности у нашего полка были в Венгрии, в районе озера Балатон.

- Чем автоматная рота отличается от стрелковой по своей функциональности?

- Чем отличалась? Во-первых, автоматные роты всегда были в резерве у командования. Где было трудное положение у полка, туда эти роты и направлялись. Этими ротами, можно сказать, «затыкали дыры» в обороне. Во-вторых, у нас в роты автоматчиков всегда подбирали ребят рослых, настоящих гвардейцев. А я, вдобавок, был комсоргом своей автоматной роты.

- Вас избрали комсоргом?

- Нет, тогда не избирали, тогда назначали. Всех комсомольских руководителей, вплоть до комсорга полка, назначали на эти должности, я это знаю точно. А вот уже я, комсорг роты, подбирал для себя комсоргов взводов.

- Как проходила процедура подготовки к отправке на фронт?

- Хоть мы и были 322-м гвардейским стрелковым полком, но все, кто в него входил, были десантниками. Я попал в первую автоматную роту, а всего в полку было две таких роты.

Все это время, какие бы у нас не проводились реорганизации, в полку шла усиленная подготовка к боям. Мы совершали парашютные прыжки: на лес, на воду, ночью, днем. Мы совершали парашютные прыжки с оружием и без оружия. Мы совершали парашютные прыжки с высоты восемьсот метров, разумеется, с принудительным раскрытием парашюта.

- Отказники были при первом прыжке?

- Был один, Цыганок. Я за него даже поощрение получил. Меня встретил командир полка полковник Гнатюк, а он у нас был толковый мужик, и говорит Цыганку: «Вот, с Ворониным будешь прыгать». И мы вместе с Цыганком готовились к прыжкам.

Задача мне была поставлена такая: мы укладываем парашют вместе - он укладчик, а я ему помогаю. Уложили его парашют, я ему говорю: «Смотри, уложили. Все нормально. Теперь давай мне уложим так же, как и тебе».

До этого мы прыгали с фалом, который раскрывает парашют, а тут вдруг пришел приказ на ручное раскрытие. Полк полторы тысячи человек. Конечно, надо бы это было делать сначала, с учетом морально-психологического настроя, а потом уже переходить на принудительное раскрытие парашютов, ведь это же проще. На ручное раскрытие парашюта уходит шестьдесят пять метров свободного падения и риск очень большой. С ручным открытием парашюта я сделал всего пару прыжков. Братья Доронины потом изобрели прибор, на котором выставляется время в четыре секунды и, если ты сам не раскроешь парашют, прибор его раскроет автоматически за тебя.

Мы совершали прыжки с самолета ПС-84 или, как его еще по-другому называли, ЛИ-2. Во время прыжков Цыганок уперся в борт самолета и никаким образом его наружу не выпихнешь. Я сразу понял, как с ним поступить и планировал толкнуть его, дав ему хорошего пинка под зад. Там сначала начинали завывать сирены, которые оказывали сильное влияние на десантников, а потом сделали свет, который мигает. И вот как только начинает мигать лампочка, это значит, что нужно всем подготовиться. Мы все встаем, а Цыганка поставили самым первым. Я говорю: «Ты знаешь, почему ты первым? Потому что тебе нужно встать и перед тем, как выпрыгнуть из самолета, ты должен оттолкнуться от порожка правой ногой. Если ты оттолкнешься левой, то попадешь в поток воздуха и не туда улетишь».

И вот когда мы уже подлетели к месту десантирования и получили сигнал, я ему напомнил, чтобы он не держался за проем люка, а прыгал, потому что летчикам нельзя было делать большой разброс при десантировании, у них строго отведенное для этого расстояние было. Если у каждого десантника будет уходить много времени на прыжок, то последние могут потом приземлиться не в те условия, в которые было нужно, например, на деревья или на деревню какую-нибудь. Я решил так, что, если он упрется, то я ему скажу: «Отходи, я буду прыгать». Только он отцепится руками от проема люка, как я его подхвачу, обниму и он полетит вниз вместе со мной. Так и случилось. Он убрал одну руку, чтобы посторониться, пропуская меня и не успел он опомниться, как мы вдвоем вывалились из самолета. Приземлился я в какое-то болотце, весь в грязи испачкался, сижу и жду его. Он тоже рядом приземляется, встает весь чумазый, но довольный. Командир полка увидел, как мы с ним десантировались и потом вместе пришли, и говорит: «Идите к начальнику десантно-парашютной службы, сложите парашюты, затем садитесь на мою машину и езжайте снова на аэродром, совершите еще по одному прыжку».

- Второй прыжок прошел нормально?

- Второй раз все прошло нормально, он себя уже переборол. Не знаю почему, но считается, что самые трудные прыжки, это первый и третий. Не знаю почему именно третий, ведь переживания есть перед каждым прыжком, независимо от его порядкового номера. Но вот такое вот десантное суеверие.

- А еще какие-нибудь суеверия у десантников были?

- Суеверия были не у десантников, а у жен офицеров-десантников. Они в день прыжков начинали полы мыть с порога и внутрь квартиры. Они же знали, что мужья на прыжки уезжают, никто от них этого не скрывал. Был у меня в конце войны и свой талисман. Один раз срезало у меня осколком ботинок, я это осколок нашел и носил потом с собой. Нас тогда хорошо накрыло минометным огнем, мина разорвалась неподалеку, но ни меня ни моего соседа даже и не ранило. Почувствовал удар в ботинок, смотрю, куска нет. Говорю своему напарнику: «Ну, где-то тут осколок», ковырнул лопаткой землю, нашел. Длинный, с большой палец размером. Он горячим еще был, я его сразу выбросил, а потом все-таки подобрал, сказал напарнику: «Это будет мой талисман».

Я всегда очень боялся на лес прыгать: неудачно приземлишься на какой-нибудь голый ствол, так тебя проткнет насквозь. А если к тому же еще и ночью, то совсем жутко, летишь и ждешь чего-нибудь снизу. А вот на воду прыгать было нестрашно, мы перед прыжками одевали специальные костюмы, на которые были нашиты трубочки, которые были надуты воздухом. Если ты попадал в воду, то эти трубочки с воздухом позволяли некоторое время держаться на воде, а не идти на дно.

- Перед прыжками на воду оружие укладывается как-то по-особому, герметично, чтобы не допустить попадания воды?

- Нет, в герметичных условиях мы его не держали, ведь надо было готовыми быть сразу после приземления вступить в бой, а на подготовку оружия уходили бы драгоценные минуты.

- Какие автоматы были у вас в роте на вооружении?

- ППС с металлическим откидным прикладом. Я считаю, что это был плохой автомат, он при стрельбе давал большое рассеивание. Если сравнивать его с ППШ, то ППШ гораздо лучше. У ППС только первый патрон идет точно в цель, а потом ствол уводит вправо-вверх и остальные пули веером разбрасывает.

- Автоматы ППС вам выдали сразу по прибытию в часть или ими заменили ранее стоявшие на вооружении типы стрелкового оружия?

- Наше подразделение сразу вооружили ППС, других автоматов в роте не было.

- После перевода вашего полка из воздушно-десантных войск в стрелковые прыжки с парашютом прекратились сразу или вы еще некоторое время продолжали этим заниматься?

- Нет, прыжки закончились. Зато в качестве подготовки к боям мы стали гораздо больше совершать маршей. Пройти тридцать километров в день, это мы считали ерунда. Последний марш перед отправкой на фронт мы совершили протяженностью в шестьдесят километров. В два часа ночи нас подняли и в десять часов мы были уже в землянках. А по дороге мы еще успевали отрабатывать действия в обороне и наступлении. Мы должны были уметь ходить по карте и знать, как действовать, если в тылу окажешься один или в составе небольшой группы.

Вернулись наши как-то однажды после одного такого марша, почистили оружие, покушали. Это еще когда бригада у нас была. А в соседней бригаде в это время шел фильм «Кутузов». Располагалась соседняя бригада тут же, в лесу, всего метрах в ста от расположения нашей бригады, поэтому все решили пойти посмотреть этот фильм. Ну и ушли тайком. А я в тот вечер был дневальным по землянке. Смотрю, идет командир батальона майор Буйновский. Докладываю ему, как положено. Он заглянул в землянку и спрашивает: «А где гвардейцы?», я отвечаю: «Товарищ гвардии майор, все ушли на фильм. Там в третьей бригаде фильм идет, «Кутузов»». Майор встал, задумался и говорит: «Ну, раз они после тяжелого марша еще и фильм пошли смотреть, то с ними теперь можно воевать!»

- Аэродром находился далеко от расположения бригады?

- В Тейково аэродром располагался недалеко, поэтому на нас возлагалась и обязанность по его охране. Немного еще расскажу про нашу подготовку. Зима, мост, у моста полагается охранение. Нам ставится задача, снять часовых у этого моста. Из нашей группы назначают кого-нибудь и говорят ему: «Ты будешь часовым, будешь охранять мост. А все остальные будут стараться тебя снять». Если тот, кого назначили часовым, прозевает наше к нему приближение, то ждет его работа на всю ночь – пни копать. Буржуйка в нашей землянке не давала хорошего тепла, поэтому таким образом еще и заготавливали топливо для печки.

- А если он обнаружит «группу захвата»?

- Ну, тогда мы, всей группой, идем заниматься тем же. Или еще посадят где-нибудь в лесу на ветке стрелка-«кукушку». Мы идем по лесу и, после его выстрелов, должны его обнаружить. Как только обнаружишь, так кричишь командиру, что заметил. Хоть и в виде игры нас всему обучали, но это была, как ни крути, боевая подготовка. И мы не считали, что это издевательство какое-то над нами, хотя нагрузку нам давали колоссальную – мы совершали многокилометровые марши каждую неделю. В ходе этих маршей мы делились на две группы, одна занимала оборону, а другая ходила на нее в атаку.

Мы дважды получали команду уложить парашюты и приготовиться к боевому десантированию. А применение десанта означало участие в какой-то крупной операции на уровне Армий или Фронтов. Как правило в таких случаях забрасывали бригаду в немецкий тыл, чтобы обеспечить прорыв наступающим частям, уничтожить огневые точки, нарушить управление, в общем, навести там переполох. У нас за всю войну было два крупных десанта – Днепровский и Вяземский – и оба они оказались неудачными.

Про Днепровский десант говорить не буду, о его неудачах и так всем известно. А вот Вяземский десант действовал немного успешнее, освободив восемь районов Смоленской области и восстановив там Советскую власть. Говорят, командир той десантной группы просил прислать им больше боеприпасов, но их оставили без обеспечения. В результате их осталось в живых человек четыреста, и они соединились с действовавшими в тех краях партизанами.

- Каков был возрастной состав в роте?

- В большинстве своем была молодежь, но было несколько человек постарше, в районе уже тридцати лет.

- Они были уже фронтовиками, опытными бойцами?

- Нет, были, как и мы, необстрелянными. Фронтовиков при формировании в нашем составе не было.

- Ваша бригада до этого уже участвовала в боевых действиях?

- Нет, она была создана с чистого листа. 10-я гвардейская воздушно-десантная бригада звание «гвардейская» получила до боев, можно сказать авансом. Бригада получила гвардейское знамя, а мы, произнеся слова гвардейской клятвы, повесили себе на грудь гвардейские значки. Обычно задание десантником дается из расчета действия двое-трое суток, и запас продовольствия с боеприпасами обычно выдается перед десантированием именно на такие сроки. Но, к сожалению, не всегда получалось уложиться в отведенные сроки.

- Отправка на фронт оказалась для вас неожиданностью?

- После того как нашу бригаду переформировали в стрелковый полк, то сначала хотели нас бросить на освобождение Варшавы и для этого передислоцировали на железнодорожную станцию Перемышль. Но, как только мы приехали на границу с Польшей, нас развернули и отправили через Западную Украину в район озера Балатон. Высадили нас километров за восемьдесят от линии фронта, и мы совершили пеший марш к месту нашего расположения. По прибытию командир нас построил и говорит: «Давайте договоримся, что перевязочный пакет у каждого из вас храниться будет в одном месте, чтобы в случае вашего ранения его не приходилось искать вашим товарищам». Решение было правильное, ведь у десантников в рюкзаке много карманов было, попробуй там найди что-нибудь. Посоветовавшись, решили, что пакеты будут у всех в левом брючном кармане. А почему в левом? Потому что в правом кармане почти у всех лежала махорка, у кого-то в кисете, у кого-то россыпью была.

- Вы все были обеспечены индивидуальными перевязочными пакетами?

- У каждого обязательно было по такому пакету. Наш санинструктор, старший сержант Костя Зубков, прошел вдоль строя и выдал каждому по индивидуальному пакету.

- Сколько боекомплекта вы с собой носили?

- У меня было десять магазинов для автомата и еще шесть – восемь гранат я таскал с собой.

- Куда же Вы столько магазинов девали?

- У десантника столько карманов имелось, что там многое можно было положить!

- Откуда в красноармейском обмундировании много карманов? Или вы продолжали носить десантное обмундирование?

- Карманы были не в обмундировании, а в снаряжении. Мы носили не вещмешки, у нас были десантные рюкзаки. Вот в этих рюкзаках и было штук шесть или семь карманов.

- Магазины носили всегда снаряженные?

- Только снаряженные! Ну и россыпью в рюкзаке еще патронов восемьсот или тысячу.

- Гранаты носили в подсумке или в рюкзаке?

- Когда в бой шли, то часть гранат крепили на ремень, а остальные в рюкзаке были.

- Те, которые лежали в рюкзаке, были уже с вкрученными запалами?

- Ни в коем случае! Вот если в подсумке гранаты лежали, то они были уже с вкрученными запалами, так как их можно было быстро использовать в бою.

- Каким гранатам отдавалось предпочтение, оборонительным или наступательным?

- У меня обычно было при себе шесть Ф-1 и две РГД-33 с ребристой ручкой. Немецкими гранатами я не пользовался, не нравились они мне.

- Будучи разведчиками, использовали ли вы ножи?

- Так точно. Ножи были почти у всех. А использовать мне его довелось однажды в Австрии. Шел уличный бой, и мы ворвались в дом. Спрашиваем у женщины, есть ли немцы в доме. Она сказала, что нет никого. Только мы сделали шаг вперед, как моего товарища – раз! – и немец убил. У меня в тот момент автомат находился за спиной, а спереди на ремне висела финка. Ко мне спиной оказался немец, который только что дал очередь и хотел бежать. В это время я находился в дверном проеме и быстро воспользоваться автоматом я просто не успевал. Я в доли секунды среагировал, достал свою финку и всадил ее в спину этому немцу.

- По штату стрелковый полк должен обладать более тяжелым вооружением, чем воздушно-десантная бригада. Вам придали артиллерию?

- В нашей десятой гвардейской воздушно-десантной бригаде артиллерии как таковой не было. Я только помню там была зенитная батарея с 37-миллиметровыми пушками, а насчет артиллерии сказать ничего не могу. А когда нам сменили погоны и перевели нас в гвардейскую стрелковую часть, у нас появился дивизион «сорокапяток». Затем их сменили на 57-миллиметровые орудия, а, ближе к 1945-му году, появились и 76-миллиметровые орудия.

И вот, значит, на следующий день после прибытия на фронт, мы пошли в наступление. Сначала была проведена артиллерийская подготовка, которая продлилась минут сорок или час. Мы в это время сидели в своих окопах и я, обернувшись, впервые увидел «Катюши», которые били через наши головы. Как они четко сработали, это просто чудо! Конечно на меня, еще не побывавшего в боях, их стрельба произвела неизгладимое впечатление. Но я же был комсоргом роты, мне нужно было «держать лицо».

Вообще я хочу сказать, что мне по долгу моей комсомольской работы приходилось много общаться как с командирами взводов, отделений, так и с простыми солдатами. Все мы были друг для друга словно братья. Перед началом наступления я собрал комсоргов взводов и сказал им: «Мужики, мы, комсомольцы, должны быть впереди. Давайте друг другу помогать при всех обстоятельствах и в то же время быть осторожными». Даже могу назвать фамилии комсоргов: Шкловер, еврей по национальности, Корзун, украинец, а третьего вот не помню уже. Потом я даже добился у командира роты назначения меня, как комсорга, в каждую группу, которая уходила в разведку. Наш разведвзвод, положенный по штату, вышел из строя в первые дни нашего нахождения на фронте: их отравил подаренным вином один мадьяр. И поскольку взвод разведки отсутствовал, то все функции разведки возложили на нашу первую роту автоматчиков. После того первого боя, в который мы вступили, немцев отогнали километров на тридцать. В тот раз артиллерия хорошо поработала, первые траншеи мы почти сразу захватили, а в последующих сопротивление хоть и было, но слабое, мы его сразу преодолели. Говорили, что среди немцев распространяли про нас информацию, что на фронт прибыли «сталинские головорезы» и в плен их не брать.

- В первом бою у вас потери большие были?

- Мы, разведчики, почти никого не потеряли. Во-первых, мы прибыли со свежими силами, патронов у всех было в достатке, поэтому мы на немцев обрушили просто ливень огня. А во-вторых, мы были полны энтузиазма доказать в бою, на что мы способны.

- Доводилось в бою использовать трофейное оружие?

- Нет. У меня все время был наш родной автомат ППС, который мне не нравился. Он был складной и очень легкий, а раз легкий, то при стрельбе был сильный разлет пуль. Я перед началом боя как комсомольский секретарь всегда собирал комсомольцев на собрания и каждый раз напоминал им, чтобы в бою стреляли короткими очередями, потому что первый патрон идет в цель, а остальные уходят в сторону и вверх. А попусту разбрасываться боеприпасами в бою нельзя, они нужны. Вот ППШ – тот был более устойчивый при стрельбе, да и работал в любых условиях. А в ППС был капризным: попадет песок и уже все, надо чистить. Но должен отметить, что у немцев автоматическое оружие было хорошим, порой даже превосходило наше.

- Довелось вам встретиться в бою с венграми или вы сражались только с немецкими частями?

- Венгры? Да, были нашими противниками и венгры. Мы же начали воевать в районе озера Балатон, у города Секешфехервар. И там венгры, вместе с немцами, старались сдержать наш натиск. Только когда мы их уже прижали к австрийской границе, венгры стали массово сдаваться в плен. Окружишь их, а они оттуда нам сразу кричать начинают: «Модьяр! Модьяр!» Если оценивать венгров как противника, то надо признать, что это одни из тех, кто воевали очень здорово. Но немцы все-таки сражались более яростно. Немцы стали плохо воевать в сорок пятом году, когда у них наступил моральный упадок и они видели, что у них уже нет перспектив остановить или хотя бы ослабить наше наступление.

- А с местным населением в Венгрии находили взаимопонимание?

- К нам в дивизию однажды приезжал генеральный секретарь Коммунистической партии Венгрии Матьяш Ракоши, выступал перед нами, благодарил. А с гражданскими венграми в населенных пунктах мы практически не контактировали. А вот когда мы заканчивали войну в Югославии, в городе Суботица, вот там нас встретили! Там нас не только накормили, но и выдали каждому из нас нижнее белье: майки, трусы, потом они дали нам возможность помыться. Еще чехи нас встречали хорошо. Там, в Чехословакии, в районе населенного пункта Тршебонь у нас были сильные бои за высоту 743, на которую мне пришлось два раза ходить в атаку. Первая наша атака захлебнулась, мы потеряли много людей. Нас положили и просто забили огнем. Второй раз пошли на эту господствующую высоту уже после артиллерийской подготовки и взяли ее. В этот раз высоту взяли сходу, почти легко, никакого сопротивления практически не было. Должен сказать Вам, что это страшное дело – ходить в атаку. После войны я уволился в запас с должности начальника артиллерии корпуса и всегда говорил, что в том сражении я узнал настоящую силу «бога войны».

После ряда боев мы остановились в городе Хайлигенкройц в Австрии. Командира роты вызвал командир полка и говорит ему: «Агентурная разведка доложила, что на линии нашего наступления находится сборный пункт немцев. Надо его уничтожить, это во-первых. Во-вторых, третий батальон нашего полка, а это триста пятьдесят человек, попал в окружение. Нужно найти пути выхода батальона из окружения с наименьшими потерями. И третья задача – обязательно найти «языка», желательно штабного офицера».

- Все эти задачи поставлены были вашей роте?

- Да, наш командир роты получил такие задачи, пришел и собрал для их обсуждения всех командиров взводов. Я тоже присутствовал на этом совещании, потому что сказал командиру роты: «Когда Вы будете формировать группу, Вы меня пригласите, потому что я людей знаю лучше, чем иной командир взвода» Я парень боевой был, деревенский. Мне еще мать говорила, что я своей смертью не умру, меня «либо убьют, либо на колу повесят». Деревня есть деревня, там в выражениях не стеснялись. Командиры взводов у нас были молодые младшие лейтенанты и лейтенанты после училища или курсов, отслужившие всего месяц, два, три.

- Много офицерского состава выбывало в связи с гибелью или ранениями?

- У нас командир взвода лейтенант Неминущий выбыл после первого боя, по какой причине – не знаю, даже не могу сказать. Понятия не имею, ранило ли его или куда-то отозвали.

Так вот, командир роты пришел, собирает командиров взводов и вызывает меня. Вернее, он не называл фамилию Воронин, а говорил так: «Комсомол, ко мне!» Командир роты ставит задачу, а я уже набрасываю, кого можно для этого привлечь. Решили пятнадцать человек во главе с командиром роты включить в эту группу для выполнения особых задач. Ординарец командира роты Коля Сухоруков тихонько мне говорит: «Иван, ты и меня запиши в эту группу, а то он меня прикрывает постоянно. Командир уже вон на сколько заданий ходил, а я все тут сижу, неудобно как-то». Включил я в список Колю. Себя, конечно, в список включил самого первого, я ж комсомольский секретарь, Колю - вторым, а потом уже и всех остальных.

- Почему надо было составлять список? Почему для выполнения поставленной задачи не назначить какой-нибудь взвод?

- Взвод брать было нельзя, надо было выбрать людей отчаянных, которые подходили бы для этого по своим морально-психологическим данным. Командир должен был быть уверенным, что этот человек не подведет, что он не оставит задачу невыполненной.

При выполнении поставленной задачи мы должны были перейти линию фронта. А чтобы перейти ее, нужно было пройти по ущелью, где высота с одной стороны восемьсот метров с одной высоты и тысяча двести с другой. На этих скалах немцы в гротах поставили пулеметы и пристреляли всю асфальтированную дорогу, которая проходила по этому ущелью. Ночью они сидят там тихо, потом ракету осветительную выпустят, постреляют немного из пулеметов и снова успокаиваются, засыпают, наверное.

Начали мы готовиться к заданию. Собрал я комсомольцев и говорю им: «Мужики!», - у меня слово «мужики» было самым любимым, поскольку я был из деревни, а там мужики – это самый работящий, очень скромный и трудолюбивый народ, - «Мужики, выполняем задание как положено. Слушайте, тут есть такое предложение: пройти вот этот пристрелянный участок на велосипедах». Все: «Да, конечно! Давайте!»

- Где вы их столько взяли?

- Лейтенант Смирнов Сергей Гаврилович, умница, это золотой человек, созданный именно для разведки. Голос у него не крикливый, спокойный, приказания он отдавал в таком доброжелательном тоне. Я к нему подошел и говорю: «Мы вот тут посоветовались и хотим предложить Вам, может велосипеды достанем? Хайлигенцкройц все-таки город, там должны быть». Он отвечает: «Вообще-то дело говорите!», вызывает старшину: «Пятнадцать велосипедов чтобы были у меня здесь!» К вечеру пятнадцать дамских велосипедов со скошенной рамой были уже готовы для использования. Мы незадолго перед этим освободили одного югослава, так он пристал к нам и с нашей ротой так идет и идет. Подошел он к нам и на ломаном русском кое-как сказал: «Я мастер, я проверю все эти велосипеды, чтобы они у вас были нормальные». Командир отвечает ему: «Конечно, давай». Вот он всех их проверил, подготовил, все хорошо сделал.

- Где вы этого югослава освободили?

- Как он к нам попал точно не знаю, врать не буду. Где-то в бою его обнаружили. Не знаю, воевал он или нет, но как-то он у немцев оказался. А мы тогда югославов считали почти родными братьями, так нас, солдат, учили, поэтому приютили его. Не знаю, поставили его на довольствие или нет, но он у нас помощником был.

- Какую форму он носил?

- Нет, он в гражданской одежде ходил.

Подъехали мы ночью на велосипедах к линии фронта, командир роты говорит: «Так, при движении прижимаемся к скале с левой стороны. Всем надеть шинели, а правую полу шинели спустить пониже, прикрыть ею велосипед, чтобы он не блестел. И проскочить это ущелье нам нужно со скоростью звука».

Мы поймали промежуток между дежурными обстрелами немецких пулеметчиков, и все сделали так, как приказал командир роты. Немцы, конечно, осветили ракетами нас и обстреляли, но они поздно спохватились, и мы успели проскочить. Из ущелья мы выскочили в лощину, где наша асфальтированная дорога пересекалась с насыпной дорогой. Мы свернули на эту насыпную дорогу, проехали по ней немного и уперлись в стоящий на окраине леса небольшой австрийский домик, огороженный забором. Видимо, это была усадьба какого-то австрийца. Все свои пятнадцать велосипедов мы поставили в ряд у забора и пошутили, что утром австриец проснется, а ему Всевышний послал пятнадцать новых велосипедов.

Дальше мы пешком пошли искать место, где мог бы выйти батальон, чтобы как можно меньше потерять людей при этом. Искали мы место выхода целый день, в тылу у немцев и все-таки нашли! А потом прошли еще немного и нашли тот самый батальон, который сидел там в окружении. Пришли к ним, командир роты объяснил, какую нам задачу поставили, показал, где и как можно выйти из окружения, и командир батальона гвардии майор Давыдов говорит: «Все ясно. Но мы видели немцев, направляющихся вон в ту сторону».

Командир полка по рации дал еще какую-то дополнительную задачу нашему командиру роты, тот взял с собой восемь человек и куда-то ушел. А мы, оставшиеся семеро, во главе со старшим сержантом Мащенко остались выполнять задачу по уничтожению сборного пункта противника и, по возможности, захвата «языка». Нам указали направление движения, и мы всемером отправились уничтожать сборный пункт.

- А батальон?

- Батальон стал готовиться к выходу через линию фронта к нашему расположению. Кстати, радиста из этого батальона, Куликова Бориса Викторовича, я встретил здесь, в Нижнем Новгороде уже спустя полвека после окончания войны. На какой-то одной из ветеранских встреч мы с ним познакомились, и он сказал, что служил в 322-м гвардейском стрелковом полку и стал перечислять фамилии своих командиров. Он и рассказал, как мы их выводили из окружения, ведь он в это время, как и положено радисту, находился рядом с командиром батальона.

Мы шли по карте вдоль скалы, пытаясь обнаружить сборный пункт. И только завернули за угол, как тут же наткнулись на немцев. Сошлись мы лоб в лоб: нас семь, а их было человек семнадцать. Но у нас у всех автоматы были на взводе, оставалось только нажать на спусковой крючок, поэтому мы их всех и положили. Мащенко говорит: «Давайте мы у них заберем документы». Начали искать. Оказывается, немцы хранили свои документы в кальсонах и в ботинках.

Продвигаемся дальше. Смотрим, в кустарнике, метрах в сорока, идет немец. Видно было, что он шел вразвалку, наслаждался природой. Мащенко говорит: «Надо его снять». Мы его отговаривать стали: «Нельзя его снимать, он нас выведет куда нам надо». Мащенко согласился, и мы тихонько пошли вслед за ним. Немец нас привел как раз на тот самый сборный пункт, который мы и искали.

Что из себя представлял этот сборный пункт? Значит, мы находились на горе, вниз шел пологий спуск, а внизу, в лощине были немцы и повозок шесть или семь боеприпасов, сложенных в горки. Мащенко принял правильное решение: троих отправил на противоположный склон этой лощине, а мы четверо остаемся здесь. При стрельбе с двух сторон у немцев должно создаться впечатление, будто они окружены.

Эти трое ушли и остались мы вчетвером: Саша Кобзев, Коля Перевалов, Мащенко и я. Перед уходом нашей тройки Мащенко им дал команду: «Как только мы откроем огонь, сразу открывайте и вы тоже, будем одновременно немцев обстреливать». Подождали мы немного времени и открыли огонь по немцам, которые находились в лощине. Стреляю, а сам замечаю, что с противоположной стороны не раздалось ни одного выстрела. Что поделать, ведем огонь сами.

Вдруг у Мащенко заклинило патрон в патроннике, и он говорит: «Я не могу вести огонь». Я ему отвечаю: «Товарищ старший сержант, у них же там сборный пункт, народу больше чем у нас, они на этом направлении нас быстро скинут с наших позиций. У нас же есть гранаты, вы укройтесь и, в случае чего, этими гранатами обороняйтесь, а мы втроем будем вести бой». Мащенко ушел в укрытие, а мы втроем остались.

Мы с Колей Переваловым укрылись за сосной, которая представляла из себя хорошее укрытие – из-за ствола выглядывает только правый глаз и мушка. А Коля в раж вошел: стреляет уже не лежа, а встал на колено, чтобы вести огонь. Я на него как закричу: «Ты что делаешь? С ума сошел?» И вдруг он кричит мне: «Воронин, я ранен!» Я к нему: «Как ранен? Я же тебе сказал, надо было лечь!» Осмотрел его: у него было сквозное ранение, пуля пробила ему легкое. Я Саше Кобзеву дал указание перевязать Колю Перевалова, а сам решил вести до конца огонь из автомата. У нас было с собой восемь магазинов, а в бою длинными очередями стрелять нельзя, иначе они быстро закончатся, только по два – три патрона. Первый патрон идет всегда туда, куда надо. Это только в фильмах показывают, как они длинными очередями лупят. А немцы подобрались уже к подножью горы, в «мертвую зону», где я их уже не вижу и не могу по ним стрелять. Саша Кобзев кричит: «Иван, давай перевязочный пакет!» Это же ранение в грудь, а нас не учили такие сквозные ранения перевязывать. Я достал свой индивидуальный перевязочный пакет, бросил ему.

Надо же как-то немцев в этой «мертвой зоне» достать. Я приготовил гранаты, бросил одну за другой. Одна упала правее, никого ею не зацепил. Я сам в таком состоянии находился - не удивительно что промахнулся. Кидаю вторую, третью, четвертую. В этот раз все легли туда, куда надо. И вдруг аж слух резануло – в Альпах такая наступила тишина! Только Коля Перевалов лежит и шумит что-то в раненом забытье. Мащенко выходит из укрытия и говорит: «Давайте спустимся сейчас, посмотрим, что там вообще было». А те трое наших так, за весь бой, и не открывали огня. Не знаем, что с ними случилось и куда они подевались.

- Какое количество противника было уничтожено вами в том бою?

- Врать не буду, потому что не считали мы их.

Оставляем мы раненого Колю наверху, а сами спускаемся вниз. Когда спустились, картина, конечно, открылась внизу страшная: представляете, что там после взрывов гранат творилось? Подошли мы к повозкам с боеприпасами, взорвали их и вдруг видим, из кустов медленно выходит немецкий капитан с планшетом на боку. «Мужики, это то, что нам надо! Смотрите, он сам пришел, мать твою!» Капитан этот оказался раненым и не мог идти, но бросать его нам было нельзя. Раскрыли планшет – а там все есть!

Поднялись мы обратно наверх и затащили туда с собой этого капитана. Решили мы с Сашей Кобзевым найти тех троих, которые должны были нам оказывать поддержку с противоположной стороны лощины. Говорим: «Товарищ старший сержант, Вы оставайтесь здесь, а мы пойдем их поищем». Мы и кустарник весь прошли и все вокруг облазили – ну нет их, пропали! Так мы их и не нашли: ни мертвых, ни раненых, ни живых. Вот так вот. Так они у нас без вести пропавшими и остались.

Мы все поставленные нам задачи выполнили: нашли дорогу для выхода батальона, сборный пункт уничтожили, да еще и «языка» взяли. Надо было как-то возвращаться обратно. Решили идти той же дорогой, какой шли от найденного батальона. Взяли палки, сняли гимнастерку и сделали подобие носилок, на которые погрузили Колю. Нас было трое, поэтому мы поочередно переносили на носилках то Колю, то раненого немца. Например, остается один из нас с немцем, а двое других берут и тащат на носилках Колю. Затем кто-то остается с Колей, а второй возвращается назад, там грузят на носилки немца и несут туда, где лежит Коля. И так, меняясь каждые двести – триста метров, мы шли километра три. Коля Перевалов все это время, пока мы его несли, шептал: «Пристрелите… пристрелите меня. Со мной вы не выполните задачу, вы погибнете», но мы его успокаивали: «Прекрати! Мы тебя не бросим!» А у него сквозное ранение, ему больно, он как закричит! Я ему говорю: «Коля, не кричи! Все равно мы тебя не бросим. Лежи, терпи. Скоро тебе помогут». Я знал, что в батальоне есть один фельдшер, лейтенант, на которого мы все сейчас надеялись. И немец, которого мы тащили, тоже, как и Коля, просил его пристрелить, постоянно повторяя: «Шиссен, шиссен».

Как только мы вышли к местонахождению батальона, сразу принесли нашего товарища этому фельдшеру: «Товарищ лейтенант, Колю спасите, пожалуйста!» Тот говорит: «Как я его спасу, мы же в окружении». – «Ну у вас же наверняка есть что-нибудь, ну помогите ему! Пожалуйста!» Лейтенант пообещал сделать все возможное и мы оставили ему нашего раненого товарища, напоследок распрощавшись с ним: «Мы с тобой, Коля, не прощаемся. Мы еще обязательно встретимся!» Тут мы вспомнили о своем «языке»: «А у нас еще немец есть, капитан, перевяжите и его».

Тем временем Мащенко доложил командиру батальона Давыдову о том, что поставленная задача выполнена, а тот по рации сообщил в полк: «Хозяева (это позывной командира полка был), разведчики задачу выполнили. У них капитан немецкий с планшетом и сведениями по всем немецким частям, но он ранен». Командир полка говорит: «Чтобы завтра в двенадцать часов они с этим немцем были у меня!»

- А как вам обратно пройти?

- Ну мы то уже знаем путь. Мы же нашли дорогу и обратно по этой дороге пойдем: дойдем до переднего края, подождем, пока немцы ночью отстреляются и быстренько этот промежуток пробежим. Так и сделали. Прибежали к себе в полк, а там нас уже встречают командир полка полковник Гнатюк, начальник штаба майор Гаргула, замполит подполковник Тадеуш и комсомольский секретарь полка лейтенант Дубченко.

Командир полка вызвал старшину роты и говорит: «Командира роты нет, он задание выполняет, поэтому я поставлю задачу. Значит так, старшина: гвардейцев обмыть, накормить, дать по чарке каждому. Когда ротный вернется из-за линии фронта, представить всех к награде».

- Чем наградили?

- Орденом Славы 3-й степени.

- Наградили всю группу?

- Всю, за исключением тех троих, которые пропали без вести. Их-то за что награждать?

- У вас есть еще один орден – Красной Звезды. А за что Вы получили его?

- Я еще одно задание выполнял, коротко о нем расскажу. Нам дали задание взять «языка», желательно офицера. Нас было три человека в группе, я был старшим. Перешли линию фронта мы спокойно, поскольку не первый раз это делали: свою линию мы прошли нормально и проход через немецкую нам тоже подготовили, и мы ее пересекли без особых трудностей.

После того как попали уже на территорию, занятую противником, мы вышли к дороге, по бокам заросшей кустарником и низкорослыми деревьями. Сели справа от дороги в зарослях кустарника чтобы перекусить. Только стали есть, как с другой стороны подъезжает легковой автомобиль типа пикапа с двумя офицерами, охранником и шофером. Я спрашиваю у своих: «Берем?». Они молчат. Ну, раз молчат, значит берем. Договорились, что, как только подползем к ним, так сразу в морду автоматом. Мы для захвата не готовили ни финки, ни гранаты, а только автоматы, чтобы если что, сразу очередь дать. Напали мы на них, скрутили, связали, соорудили кляп и запихнули каждому в рот. Вот дураки же мы были! Надо было нам оставить двух офицеров, а охранника и шофера уничтожить и машину взорвать. Потому что нам троим двоих пленных через линию фронта протащить было легче. А мы, дураки, решили на машине поехать, решили на скорости проскочить.

- Кто вел машину на обратном пути?

- Немец, шофер этого пикапа. Немцы настолько были уверены, что у них в тылу никого нет, что вели себя спокойно. Когда неслись к линии фронта я все думал, как сказать шоферу, чтобы тот гнал побыстрее. А у меня из головы вылетело слово «быстрее» по-немецки, которое я хотел сказать водителю. Помню, в школе изучали это слово, а в голову оно не идет. Вспомнил только уже метров за сто и как заору на этого шофера: «Шнель, шнель!», а сам при этом ему в затылок тычу стволом автомата. Перед тем как поехать, мы втроем распределили, кто из нас кого из немцев контролирует: я, значит, держу под прицелом шофера и того немца, который с ним рядом, второй наш разведчик берет под контроль второго офицера, который сидит рядом с охранником, а третий следит за охранником. Расположились в машине мы так: мы легли на пол, в ноги к немцам, а офицера и охранника поставили сзади стоять во весь рост. Так они и ехали стоя с кляпами во рту. Мы приготовили гранаты и держали их в руках на виду у пленных немцев, чтобы те поняли: если нас обнаружат, то сразу взрываемся и гибнем все, у нас у самих иного выхода и не было.

Когда рассказываю эту историю, меня часто спрашивают: «Как же вы проехали? Там же окопы везде должны быть, вы что, через эти ямы перемахнули что ли?» Так вот, никаких окопов там еще не было, потому что линия фронта только недавно переместилась, и никто еще не успел как следует окопаться. Когда мы немецкую территорию проехали, я услышал, как на нашей стороне лейтенант кричит своим солдатам: «Не стреляйте, это свои!», а те ему в ответ: «Товарищ лейтенант, как же не стрелять – там же немцы!» Лейтенант им: «Видите, они же в вас не стреляют!» Подъезжаем к ним, останавливаемся, я из кузова выглядываю и говорю: «Вы уж в своих-то не бейте, пожалуйста».

Приехали в расположение, сдали пленных начальнику штаба полка майору Гаргула и я доложил о выполнении задания командиру полка. Ротный мне потом говорит: «Орден Славы у тебя уже есть. Может тебе вторую степень его дать? Или орден Красной Звезды?» Орденов Славы в полку много было, а ротный как-то видел, как я расспрашивал одного солдата, награжденного орденом Красной Звезды за что его наградили и рассматривал награду. Поскольку я пользовался у командира роты авторитетом, он мне и предложил выбирать себе орден. Я выбрал Красную Звезду, но, потом, правда, всю жизнь жалел об этом. Когда уже после войны мы встретились с ротным, он ко мне вместе с женой приехал, мы сидели с ним на кухне, и он мне сказал: «Дурак ты, надо было тебе Славу второй степени выбрать». Я ему отвечаю: «Да ладно Вам, товарищ лейтенант, мы же остались живы, и черт с ним, с этим орденом!»

- Иван Васильевич, а Вы читали свои наградные листы?

- Мне их прочел Жуков Леонид Степанович, наш нижегородский ветеран, он тоже служил в той же дивизии, только в другом полку. В моем наградном листе написано так, что мне там даже нельзя было дать и медаль «За отвагу»: я не согласен с тем, что там написано, там все очень сильно искажено. Это писарь писал в штабе, а откуда ему знать, как там все было на самом деле. Хотя тогда все эти наши действия, за которые нас награждали, считались совершенно обычными и ничего героического в них не было. Я считаю, что восемьдесят пять процентов тех, кто был в кровопролитнейших боях, свои заслуженные награды не получили. Тем, кто остался в живых, дали медали «За победу над Германией» и все.

- Вам доводилось сражаться с частями СС?

- Нет, с эсэсовцами не приходилось. Вот с молодежью из «гитлерюгенда» приходилось, а потом даже и с пожилыми из «фольксштурма». Это мне они пожилыми казались, а им было лет по сорок – пятьдесят. Но эти части не полностью состояли из пожилых, они обязательно были разбавлены молодежью.

- Где вы столкнулись с «гитлерюгендом»?

- В Австрии, место уже сейчас не вспомню. Когда мы взяли одного молодого из них в плен, командир полка сказал командиру штаба, чтобы того расстреляли. Этот немец сидел в лесу, привязанный к дереву и его может быть не расстреляли бы, а отправили в тыл. Но он так яростно оборонялся перед тем как его взяли, даже несколько человек наших убил, что наши все на него озлоблены были. Взять его удалось только после того, как у него закончились патроны. Когда повели этого немца на расстрел, так он показал пальцем, чтобы стреляли ему в голову, такой мощный духом оказался. Вот такие были моменты на фронте.

- С работой снайперов сталкивались?

- У нас в роте не только снайпера не было, но даже и снайперской винтовки. А немецкие снайпера были на нашем участке, когда мы готовились к наступлению в районе озера Балатон и в Чехословакии. Но в нашей роте от огня снайпера никто не погиб.

Однажды к штабу нашего полка вышла очень большая группа немцев и завязался бой. Нас, группу из пяти человек - сразу в цепь. Поскольку у штаба находились запасы боеприпасов, там был просто ливень огня. Наши находились на склоне, на просеке, а немцы внизу. Штаб наш располагался в каком-то купеческом доме: какой-то из местных богатеев построил себе что-то типа дачи.

Во время этого жесточайшего боя встает у нас красноармеец Пуряев, встает в рост при таком ливне огня и из автомата бьет в сторону немцев. Все кричат ему: «Ложись, ложись!», но у него видимо уже стресс был, не знаю. Он до половины склона дошел и свалился. Командир роты, Сергей Гаврилович, дает задание санинструктору старшему сержанту Зубкову и Воронину, то есть мне, вытащить Пуряева. Нихрена себе - вытащить, извините за выражение! Мы с Костей Зубковым даже обнялись перед тем, как лезть в это пекло. Спускаемся, стараясь спрятаться в кустарнике. Зубков такой же знаток этой ситуации, как и я. Говорю ему: «Мы сейчас дойдем до того места, где лежит Пуряев, подползем к нему по-пластунски и ползком его вытащим в кустарник.

Когда мы подошли, то сняли плащ-накидку, развернули ее и поползли к Пуряеву. Подползли, значит, а он увидел нас и кричит: «Воронин, я ранен!» Смотрим, у него кисти обоих рук в крови, он их нам показывает, ягодицы тоже все окровавлены и половина уха оторвана. Мы схватили его за руки, втащили на плащ-накидку и лежа, ползком, мы его вытащили. Затем по кустарнику донесли к своим, доложили командиру роты. Потом переложили Пуряева с плащ-накидки на носилки и бегом в медпункт полка понесли.

Медпункт располагался в подвале того дома, где был штаб полка. Заносим туда носилки, я смотрю – на столе лежит оголенное тело, не знаю кого, офицера или солдата, а кожа у него от стопы до колена завернута и врач пилит ножовкой ему кость. Мы оба как увидели это, так поскорее захотелось убежать оттуда. Когда вышли оттуда я шутя говорю Зубкову: «Костя, ты же у нас санинструктор, ты целых десять дней учился на него». Тот вздрогнул и отвечает: «Да, действительно».

Пуряева мы быстренько передали в медпункте, попросили, чтобы ему оказали первую помощь. Попрощались с раненым, сказав ему: «До встречи после войны!» и убежали к своим. И что Вы думаете? Уже после того как война закончилась, наша 103-я дивизия дислоцировалась на аэродроме в городе Сегед на юге Венгрии. К нам уже пришло пополнение с Дальнего Востока, были укомплектованы все роты, наша автоматная и даже разведвзвод был сформирован, все как положено. Старшина нас построил на завтрак, а я ему говорю: «Товарищ старшина, вон солдат идет. Может наш?», тот говорит: «Откуда ты знаешь, что он солдат?» - «Так вещмешок пустой у него, значит нечего ему нести. Это у офицеров что-нибудь из имущества бывает, ну сержант может быть чего-нибудь прихватит, а у солдат ничего не бывает». Старшина мне говорит: «Ладно, ты узнай у него, наш он или не наш, и потом прямиком в столовую». И когда я подошел к этому солдату, знаешь кого я встретил? Его, нашего раненого. Мы, два дурака, обнялись и оба на радостях заплакали.

Были в моей военной биографии и другие случаи. Например, командир полка полковник Гнатюк меня матом обругал, когда немцы второй раз обстреляли штаб полка. Мы вернулись только с задания, а немцы в это время шрапнелью били по штабу. Все попрятались, а я остался один и тоже думаю, куда же мне от этой шрапнели спрятаться. Полковник Гнатюк увидел меня и кричит: «Ты что это, мать твою! Немедленно в укрытие!» А я ему, дурак, отвечаю: «А Вы, товарищ полковник, сами-то уходите, а то и Вас зацепит!» Гнатюк мне кулаком погрозил, но сам спрятался в укрытие.

Один боец, Коля его звали, фамилию его уже забыл, говорит мне: «Побежали, у меня окоп есть», я спрашиваю его: «Что за окоп?» А дело происходило в Австрии, на скале, там никакого окопа не вырыть, камень один. Коля мне отвечает: «Там выемка есть небольшая, можно улечься». Подбежали, смотрю, там действительно небольшое углубление имеется, но вдвоем не поместимся. Спрашиваю его: «Как мы тут уляжемся?» - «Как? Да валетом!» Я решил не рисковать, забежал в сарай, стоящий неподалеку и там переждал обстрел. Когда обстрел закончился, вышел я из сарая, смотрю, а Коля лежит в том углублении, мертвый уже. Его всего, с головы до ног, посекло шрапнелью, видимо снаряд разорвался прямо над ним. Коля был из Тбилиси, после его гибели я его родным письмо написал, они меня к себе в гости приглашали, но я каждый раз отказывался – тяжело мне было, говорил, что не перенесу я это дело, не выдержу. Не смог бы я рассказывать его родным, как мы его похоронили, вырыв ямку глубиной примерно пятьдесят сантиметров.

- В боях за озеро Балатон немцами использовалась мощная танковая группировка. Доводилось Вам отражать танковые атаки?

- Нет, мы не отражали танковые атаки. Вот мой знакомый ветеран Жуков, он там же, на Балатоне воевал в соседнем полку, рассказывал, что им довелось отражать танковые атаки, когда немцы пытались контратаковать на участке их обороны.

- Вас обучали способам борьбы с танками?

- А как же! Нас еще до боев неоднократно обкатывали ими: делали окоп, укрепляли в нем стенки, чтобы они не осыпались, когда через него танк проходил. Но это же все было учебное.

- Показательные расстрелы за трусость были в полку перед строем?

- Я такого не помню. Я только помню, что когда нашу дивизию еще до боев в Венгрии сначала отправили в Польшу, и мы доехали до города Перемышль, то там у нас за изнасилование местной женщины-полячки расстреляли перед строем капитана, командира роты разведки. Дивизию построили, вся дивизия была против того, что сделал этот капитан, все считали его изменником Родины. Даже то, что он пять орденов имел не спасло его от наказания.

- Доводилось в бою сталкиваться с «власовцами»?

- Нет, в бою не доводилось. Но листовками они нас забрасывали, я читал пару таких листовок. Первая листовка была с призывом сдаваться «немецкой армии – освободительнице», писали там, что мы жить станем лучше, что порядки будут другими, что для этого надо помогать немцам. А на другой листовке помню была фотография Власова в немецкой форме и в длинном кожаном плаще, рядом с ним лежали в окопе два пулеметчика. В Чехословакии нам потом довелось некоторое время охранять охрану генерала Власова. Они пытались бежать на нескольких автомобилях, но их задержали наши войска. Самого генерала Власова среди них не было, но мне было бы интересно с ним увидеться, ведь я его видел еще до войны, когда он приезжал в нашу деревню в гости к своим родителям. Когда мы охраняли захваченных «власовцев», я переживал, думая, есть ли в их числе кто-нибудь из наших, ломакинских: вдруг кто-то перешел на сторону немцев, а Власов их к себе, как земляков, забрал. Но, к счастью, таких не оказалось.

- Во время боев в Венгрии и в Австрии вражеская авиация присутствовала в небе?

- Да она нас там на переднем крае утюжила будь здоров! Последний раз, помню, восемь «Мессершмитов» пролетели вдоль наших окопов. Я только успел на дно окопа упасть и глаза закрыть, как по брустверу ударила очередь из пулемета. В нескольких сантиметрах от меня прошла, но меня не задела. Кстати, должен сказать, что я за все время участия в боях не был ни разу ранен, ни одной царапины я не получил.

- Как Вы узнали об окончании войны?

- Мы возвращались с задания. Подходим с группой к штабу полка, чтобы доложить, а там, у штаба, такая стрельба идет! Мы не поймем: в чем причина, из-за чего палят? Навстречу нам идет Коля Зайцев, горьковчанин. Я у него спрашиваю: «Ты скажи, что там случилось? Хоронят кого-то что ли?» У нас на похоронах всегда стреляли: если солдата хоронили или сержанта, то все отделение стреляло, а если взводного офицера – то всем взводом салютовали. А тут палят так, как будто офицера в большом звании хоронят. Коля, улыбаясь, мне отвечает: «Ты знаешь, война-то кончилась!» Мы как услышали это, так все, не сговариваясь, как дали изо всех стволов в небо! Каждый по магазину выпустил. Я всегда заряжал по двадцать семь патронов, потому что когда заряжаешь полный магазин, то последние патроны клинило. И вот все эти двадцать семь патронов у меня ушли в небо. Помню сказал своим ребятам: «Ну, мужики, теперь заживем!»

Воронин И.В. 2017 год