Якушев Анатолий Григорьевич

– Меня зовут Якушев Анатолий Григорьевич. Я родился в селе Литвиново Тульской области. Мама моя умерла от тифа. Это произошло в годы Великой Отечественной войны. Она стирала немецким солдатам белье, когда они проходили через наше село. А на нем вши были. Вот так она и заразилась. Тогда еще слякоть, грязь была… Как сейчас помню.

Брат мой 1928 года рождения. Я младший в семье. Мой отец работал на железной дороге. Не бывал он с нами. А мы с братьями росли. Один в ФЗО в Уфу уехал. Это который Петро. Он вот умер недавно. А мы с Николаем остались вдвоем.

Село наше большим было. Мой брат, который недавно умер, ездил туда перед смертью. Он рассказывал, что сейчас от села осталось только три дома. А раньше около 1000 было! Сейчас хозяйство там запущено, все заросло, развал полный. И все это из-за Ельцинского переворота.

О начале войны мы узнали, когда копали картошку. В сентябре над нами пролетела немецкая авиация. А до этого мы несколько месяцев не знали о войне. У нас ведь ни почты не было, ничего…

– Вы ведь столкнулись с войной, будучи ребенком. Какие чувства Вы испытывали? Страх или возбуждение?

– Вы знаете, в боевой операции если человек себя плохо чувствует, это уже плохо. Нам говорили, что после войны жизнь начнется. И вот она началась. Сначала карточная система. Но тогда хоть коммерческие магазины отпускали картошку за 8 рублей и хлеб. Это уже была нам помощь. А потом карточки отменили, и все появилось. 10 копеек бутерброд стоил, то есть на 30-50 копеек можно было пообедать.

– Вы попали в оккупацию?

– Да. Но немцы просто прошли через наше село, промаршировали. Никакого сопротивления им не оказывали. Вели себя они, конечно, варварски. Начали забирать у нас скот и так далее. Жители села убегали в леса, чтобы спрятаться со своим «имуществом». А когда немцы прошли, они вернулись все обратно.

Потом было немецкое отступление зимой 1941-1942 годов. Их гнали от Москвы. Наш русский народ на тот момент уже обозлился, потому что немцы нахально вели себя: только съедали все и вшей переносили. Они в этот раз довольно быстро прошли: за дня два-три.

А однажды был такой случай. Прежде чем сюда пришли наши войска. Прибегает к нам один пленный и говорит, что немцы отступают в нашем направлении. А у нас в селе и староста, и полиция была. Расхаживали, как герои. Подпольщиков мы прятали от них и от немцев.

Через какое-то время приехал на тройке один русский и сказал, что он полицай. А мы говорим: «Давай его в речку!» Так он на нас сразу автомат наставил. А мы без оружия были. Пацаны ведь, только на речке катались. Но он нам ничего не сделал. И вот так немцы прошли через наше село. Они укутаны были, потому что морозно очень было. А потом и наши пришли. Прям тучей надвигались. Мы даже вначале испугались: подумали, что это немцы.

Русские солдаты отогнали врага, и больше на территории Литвиново боев не было. Фашисты отступили до Оки, между Белевом и Орлом. А там наступление русских солдат прекратилось, потому что немцы, воспользовавшись тем, что зима стояла, возвели оборону: они полили горы водой. Она замерзла и образовался лед. Пытаясь прорвать оборону, Красная Армия только потеряла бы людей, поэтому наступление прекратили, чтобы меньше солдат погибло.

Когда наши еще только через село проходили, нас за 17-18 километров эвакуировали: меня, брата и Ивана Воронина. А есть ведь там нечего было. Мы пошли к нашим солдатам. Они нас накормили, напоили, сказали, что если мы достанем справки-подтверждение о том, что у нас никого из родных нет, то они нас к себе заберут. Мы пробрались к себе обратно в село, взяли нужные справки. А их наш секретарь еще перед эвакуацией выписал. Так нас взяли в эту часть. А из нее мы, по-моему, попали в мотострелковую. Номера не помню. Мой брат помнил. 144-ая, по-моему. Я в ней состоял при штабе. В танковой роте управления. Там взвод связи, взвод разведки, комендантский взвод были. Медицинский тоже. Рота управления и есть ФВС, хим., саперы.

Мы ходили в немецкий тыл и собирали кое-какую информацию. Для начала мы переодевались в рваное, а потом на неделю туда отправлялись. Внимание на нас сильно не обращали, потому что думали, что мы просто ходим побираемся. Держались мы, конечно, по отдельности, так как втроем нас бы точно в чем-то заподозрили.

– А как Вы линию фронта проходили?

– Как говорится, пацан везде проходит. Мы смотрели, где у немцев укрепления возведены, и потом все это докладывали командованию. Но за нами и старшие наблюдали.

А потом примерно в июле или августе началось наше наступление, артподготовка в три с чем-то часа ночи. Земля вся тряслась, потому что очень много орудий стреляло. Говорят же, что «Русь бросается ящиками и сараями». «Катюши» пошли, потом авиация полетела. На 20 километров все чисто было. У «Катюш» ведь термитные снаряды, поэтому все вокруг горело, потому что заряд разрывался на мелкие части и возгорался. Вот тогда наши и прорвали линию обороны.

Я и брат были в разных частях. Он на лошадях ездил много. Иван тоже отдельно от нас был, в технической части связным.

Жутко было и под Орлом. Это Орловская область. Ночью мы увидели, что полетели авиация и начала бомбить. А в темное время суток это еще страшнее, чем днем. К нам пришла в это время одна бабушка и сказала, что тут рядом расположена братская могила. Мы пошли посмотреть. Там и живые, и мертвые в одной яме лежали; и солдаты, и гражданские. Всех начали доставать оттуда. Даже не знаю, сколько трупов было… А бабушка эта, перед тем, как к нам бежать, оказывается грунтом по голове получила, когда вылезала с этой братской могилы.

Когда бомбежка закончилась, на этом месте стало много маленьких ребят лазить. Им было интересно остатки снарядов собирать. И хорошо, что я проходил там вовремя! Вижу: два пацана навстречу мне двигаются. Я спросил, что они несут. Они ответили, что толкушку, и показали мне. Я у них выхватил из рук и бросил в сторону. Она как рванула! Толкушка была замедленного действия, как оказалось. Немцы специально их разбрасывали во время отступления для поражения пехоты. Вот так я ребят спас.

Со своей частью я дошел аж до Днепра, под Киев. А там через Чернигов меня направили в Суворовское училище в Курск. Там я пробыл чуть больше недели. Мне не очень нравилось. А я начал с одним товарищем общаться, и он предложил нам сбежать в Москву в Суворовское. Так и сделали, но на вокзале в Москве потерялись. Тогда я отправился на Курский вокзал, а там формировали эшелон с уральцами. Я к ним пристроился и с ними поехал до Брянска.

Там нас приняли как пополнение. Пришел Фомичев, спросил, для чего я сюда приехал. Я ответил, что хочу и могу и в разведку пойти, и куда угодно вообще. Он вначале возмутился, мол, мне еще учиться нужно. Но я его начал прям со слезами умолять. Тогда Фомичев согласился и отправил меня к старшему лейтенанту Новокрещено. Он был замкомандиром батальона. Скоро там я простудился, заболел чесоткой, и меня направили в госпиталь. Меня вылечили, и я снова попал к Новокрещено.

В Брянске я принял присягу. Ее каждому в армейскую книжку вклеивали. Вместе с частью Новокрещено мы направились вначале под Киев. А перед городом находился пункт начальника станции, который тормозил эшелоны и ставил их по периметру рядом с горючим. Он был немецким диверсантом. И вот он сообщил немцам, что на его пункте скопление в тот момент было. Тогда налетела вражеская авиация и всех уничтожила. Жутко было! Хорошо, что мы не успели. Горючего много было, поэтому все полыхало огнем. Наши потом этого начальника станции расстреляли.

Затем нас перебросили за Киев. Мы видели даже, как его бомбили. Там нашего старшего лейтенанта перевели в роту управления, которой он начал командовать. А я попал из мотострелковой части в разведвзвод 63-ей бригады. Ее потом переименовали в гвардейскую за Орловско-Курскую битву. И вот оттуда началось наступление. Первая тревога была тренировочной. Подъем-тревога. Мы своей частью ходили только по тылам. Туда и направились. Шли в Романово-село (по-моему, так называлось), мимо Белой церкви. За нами следом поехали наши танки. А в самом селе нас встретили огнем бандеровцы. Причем они хорошо вооружены были, убивали и немцев, и наших. В общем, сильные были.

С власовцами тоже не раз приходилось встречаться. Те дрались насмерть против наших. Столкновение произошло левее Романова-села. Потом нам прислали дополнительно людей в разведку и отправили на само село. А оттуда в нас летела пулеметная очередь. Это солдаты войск СС напились и стреляли. Нам пришлось их и танками, и гусеницами давить. Много погибло!

Потом нас отозвали оттуда, и мы пошли на Каменец-Подольск. Атаковали ночью, а немцы гуляли с женщинами и не ожидали, что мы ворвемся. Пьянка шла полным ходом. Начали мы их давить. Потом ворвались в Каменец-Подольск к Чертову мосту, где спиртзавод располагался. Там они тоже не ожидали нашего вторжения, а мы окружили 10 немецких дивизий.

Там мы простояли три дня. Пушки у нас на танках были не 85-миллиметровые, а 76-миллиметровые, укороченные. Я по «Тигру» палил. Болванка 300 метров летела. Затем захватили там шпионскую школу. У них, оказывается, тоже пополнение было. Они набрали людей из пленных. В это время мы и вшей нахватались. Или в школе этой, или нам специально их передали.

Вот мы простояли так три дня. А потом пролетал наш «У-2» с Беловым на борту. Он объявил в рупор, что нам необходимо дня два продержаться. Тогда должен был 2-ой Украинский фронт подойти. А мы со своими танками не могли высунуться, потому что там «Тигры», «Пантеры» ходили.

Из Каменец-Подольска мы направились на Львов. Немцы укрепили каждый дом. Даже не видно было, откуда они били. Сидели за башнями и стреляли в пехоту.

Когда освободили город, начали форсировать Вислу, перебираться на другой берег. А Гитлер же приказал: «Фомичева и Покрышкина утопить в Висле. Уничтожить». Я тоже был в командном составе. Когда Покрышкину сказали, что горючее и патроны закончились, он приказал пугать немца колесами. Вот какой мужик был! И вот мы в обороне сидели. Я не помню, сколько мы там находились.

Затем взяли Сандомирский плацдарм. Там немцы пустили всех драться, даже власовцев. Помню, как мы готовились к наступлению, а кормили нас на первое и второе фасолью, на закуску – сухари. А когда в бой пошли, так нам ничего не нужно было: в каждом танке и еда, и спирт.

На Сандомирском плацдарме к нам пришло пополнение танков с 85-миллиметровыми пушками. Они имели уже удлиненный ствол и могли на 1,5 километра «Тигров» рубить. Помню, как неожиданно выскочил старшина и закричал, чтобы мы разогнали танки, потому что немцы собирались с бомбежкой на нас обрушиться. А знал он это потому, что сам был немецким шпионом. Только мы успели развести танки, как в это место, где они стояли, начали бомбить.

После этого происшествия всех стали проверять: оказалось, что шпионов у нас очень много. Одного сапожника, например, прямо за рацией схватили.

А когда пришло пополнение танков на плацдарм, старшина попросил помочь разгрузить продукты. Я обратился с этой просьбой еще к нашим разведчикам. Так они без проблем помогли. Снимали ящики, что-то даже себе оставляли.

Через некоторое время наши дали артподготовку. Но на Курской дуге она сильнее была. Там из-за нее земля дрожала аж. Там мы немцев и в кольцо брали, и корпуса с бригадами отрезали. Когда Вислу перешли, тоже нарвались на немцев. Прилетела их авиация.

В Германии мы тоже в кольцо попали. Повсюду «Тигры» ходили, и невозможно было высунуться. Потом Фомичев приказал нам потихоньку выбираться, через сопку. Немцы не ожидали, что мы через их тыл прорвемся.

Когда мы в дома в городе заходили, трогали постели, чувствовалось, что они теплые еще. Но дома никого. Мы искали там поесть чего-нибудь, водки попить. Но у них водка невкусная была, кислая. Коньяк хранился в подвалах. Кстати, тогда вышел приказ Жукова о мародерстве. Наказание – расстрел. Даже на дерево нельзя было залазить. Приказ строгий был. Нужно было уважать врага.

Когда мы были в Германии, гражданское мирное население нас боялось, убегали все. Правда, в одном селе нас, как на праздник, встречали. Очень хорошо. Потом мы повернули в сторону леса. Там увидели обозы с мирными жителями. Они думали, что мы их сейчас расстреляем, а мы им просто сказали идти домой. Немцы не ожидали этого, потому что их натравили до этого, будто все русские варвары, уничтожающие все на своем пути.

А когда на Берлин наступали, был один случай запоминающийся. Мы двинулись перед рассветом. Осветили город прожекторами и пошли. А во время нашего наступления над Берлином американские самолеты летали и все на нас бросали. А ведь мы договорились, что они русских солдат и их локации смогут отличить по крестам на башнях и ракетам. А они все равно нас бомбили, хоть были союзниками. Тогда наши командиры приказали по ним открыть огонь. Вот тогда-то американцы и возмутились, что мы в них стреляем. Хоть сами вот зачем так делали??

Потом в Берлине нашли склад Геббельса. А там целые кучи зажигалок и прочего! Все было забито. Немецких генералов мы уже в плен не брали. Потом начали арестовывать.

Через какое-то время мы получили сообщение о том, что Прага в опасности. Мы направились по Карпатам туда. Через Вену, Дунай. В горах нас поджидали немцы, прикованные к пулеметам. Но нам все же удалось ворваться в город, и нас там встречали на радостях! Хотя там и пленные, и раненые были, и немцы. 9-ого числа война еще не закончилась. Ее окончание только объявили. Огромная радость была!

Однажды я спас генерала даже. Сейчас расскажу, как это было. Где-то в Германии (не помню точно) было совещание, где собрались Фомичев и Белов. И откуда ни возьмись немец стрелять начал, но промазал. Я быстро спохватился и выстрелил в него.

– А чем Вы были вооружены?

– У меня и пистолет был, и ППС. Пистолет Браунинг. Сперва маленький, а потом побольше. Я один подарил в Венгрии адъютанту, младшему лейтенанту Иванову Иван Ивановичу, потому что с собой забрать не мог.

Нас, уральцев, немцы считали «бандитами с черными ножами». Откуда уральский нож появился? Потому в армии стали ножи носить. Вот так вот.

А однажды мы разведкой догоняли часть. Не помню, где это было. Тогда нас прям накрыло грязью. Механик хотел перепрыгнуть на танке, но у него не получилось. Попали мы под слой земли. В результате оставили мы механика с танком, а сами пошли пешком часть догонять.

– А расскажите, пожалуйста, какие-нибудь эпизоды, связанные с переходом линии фронта, когда Вы еще в первой части служили.

– Да просто переходили. Я ходил рваный по деревням и собирал всю информацию, запоминал все визуально. Писать нельзя было! Иначе тебе конец. Бывало, что немцы останавливали, начинали шугать.

– А страшно Вам было?

– Нет. Если спрашивали, куда я иду, я отвечал: «Nach Hause». Показывал по направлению к селу. Его обязательно нужно было знать! Иначе сразу же подозрения возникли бы.

– А вообще много людей вот так ходило за немецкой линией фронта?

– Да, ходили. Потому что все же голод. Немцы-то все забирали. А мы еще пацанами были, поэтому на нас мало внимания обращали. А вот на тех, кто повзрослее, больше смотрели.

– А какое у Вас к немцам отношение было?

– По мне так, простой солдат. А вот если СС-овцу попадешься… Это уже страшно. Их всегда избегали, потому что, если у них возникает малейшее подозрение, все пропало. Они нелюдями были. А простые солдаты попроще. Помню, когда мы в Карпатах стояли, недалеко от Ивано-Франковска, нам доложили, что офицеры с мадьярами идут. А они бедные, не такие, как немцы. Это совсем другое. Мы их точно не боялись.

– Какая у Вас была функция во время боевых действий?

– В штаб сходить, что-то донести. Связная функция. Пацан ведь быстрее, чем взрослый это сделает.

– А вообще похоже вот то, что написал Катаев, на Вашу судьбу?

– Да, можно сказать похоже. Из наших пацанов 4-5 ребят погибло. Но это когда я во второй уже части служил, в добровольческом корпусе. Иван Солнцев погиб (ленинградец), Цыганов погиб… Остались Ромка, Юзик и я. А было человек 10.

Иван в мотострелковой части был. В него, по-моему, снаряд попал. А цыганенок умер, спасая подполковника. В того пуля полетела, а Цыганов выскочил ей навстречу.

У нас тоже один случай был, когда чуть по своим стрелять не начали. Мы шли из Берлина на Прагу. И вдруг немцы! Мы начали снаряды отправлять в их сторону. А когда подошли ближе, услышали: «Что же вы по своим бьете?» Оказывается, это наши немцев вели в плен.

– А как к Вам относились солдаты и офицеры?

– Очень хорошо. Они нас за детей воспринимали, как сыновей. Учиться они нас не заставляли, потому что некогда было. А скорее направляли нас правильно.

– А лично убивать Вам приходилось?

– Я не знаю, попадал ли я. Но стрелять, конечно, приходилось много.

– А в боевой обстановке что Вы лично испытывали?

– Да кто его знает. Ночью во время бомбежки страшнее было, потому что не знаешь, как летит самолет. Днем хоть видно, куда падают бомбы.

– А за что Вы Красную Звезду получили?

– Не знаю. За операции в целом. Не за одну какую-то. Еще есть медаль «За боевые заслуги».

– А ранения были у Вас?

– Контузии только. От снаряда контузило. А ранений не было.

– Как вы, дети, отдыхали? Во что играли?

– Когда мы после войны ехали, я научился в шахматы играть. Младший лейтенант Иванов научил меня игре. Сперва он меня обыгрывал, когда учил, а потом я его стал. А когда приехал сюда в мирное время, я уже защищал первую категорию. На заводе «Красный пролетарий» я ребят первой-второй категории обыграл. А потом забросил. Но в Доме пионеров я вторую категорию завоевал.

– А чем Вы занимались на фронте во время отдыха? Как развлекались? Я так понимаю, у Вас была группа детей?

– Да, я, Ромка и Юзик. Как-то играли в карты, и нас поймали. Командир первого батальона посадил нас на гауптвахту в землянку. А так просто встречались после боев и все. Последний раз мы виделись в Венгрии, когда в казарменное положение перешли. А потом демобилизовались, разъехались и все. Ромка поехал в Украину, а потом, как мне рассказали, переместился в Польшу. Там стал директором какого-то ресторана. Он пробивной малый был. А куда уехал Юзик, я не знаю.

– Что для Вас было самым трудным на войне?

– Да я не знаю, что. Мне в Романово-село приходилось раненым помогать. Это меня Фомичев тогда послал. Мы просто пошли туда в разведку. Там нас заметили и отправили в санчасть помогать. У меня, кстати, прозвищ никаких не было, а меня просто многие считали «шустриком».

Я был адъютантом командира бригады. С Фомичевым ездил даже как-то в штаб корпуса к Белову. Это было как раз в Германии. Я младшим сержантом был. И демобилизовался с этого звания. Мне еще перед этим ефрейтора присвоили, но я не помню, когда.

– А в танке Вам приходилось ездить?

– Да. Я за радиста-пулеметчика был. Там холодно! На трансмиссии тепло: там все вместе сидели, подогревали. А в танке очень холодно было. На трансмиссии лучше.

– А с кем-то из взрослых у Вас были дружеские отношения?

– Да, мы все дружили. Ни с кем натянутых или негативных отношений не было. У нас после гибели Димитрика, командиром взвода стал солдат Ярошенко. Очень боевой парень! Он где-то подо Львовом погиб. Зашел к немцам в тыл, панику создал и из пулемета расстрелял их. А потом наши же накрыли его минометным огнем. Он погиб. У Димитрика я был на кладбище во Львове. Замечательное, ухоженное место.

Когда мы приехали в Романово-село с Ярошенко, захотели есть. Пришли мы к одной хозяйке попросить поесть, а она сказала, что немцы все забрали. Видим: гусь идет. Наши солдаты начали его гонять. У другой хозяйки кур похватали, есть-то хотели. В Западной Украине вообще опасно: днем жители к тебе, как люди относятся; ночью же выходят убивать и травить. В Польше то же самое. А вот в Германии с мирным населением никаких проблем не было. Польша и Западная Украина опаснее были. А в Германии вот жители прятались даже от нас. Только в одном селении или деревне встречали нас очень тепло, потому что там больше всего пленных русских было.

– А какие самые страшные моменты Вы можете вспомнить?

– Это было при боях за Ораву. Сколько же там авиации было! Не разобрать, где наши, а где враги. И танки там были. Под гусеницы можно было попасть. Вот в чем дело.

Вот там мы через лес вышли к какой-то церквушке, а там обозники были. Мы им сказали, что там сейчас бой будет, и они мигом умчались. Не любили мы их. Потому что они только шли и трофеи собирали. Это я помню, когда мы демобилизовались, к нам краснопогонники тоже залезли в эшелон. Они нас потрясти хотели, а на деле потрясли их мы. Под «краснопогонниками» я имею в виду НКВДшников.

– А Вы посылки домой отправляли?

– Две. Мыло посылал и еще что-то. А что я как простой солдат мог послать? Командиры бригад, командиры дивизий могли что-то отправить, потому что у них свои машины были.

– А вот, например, Фомичев много отправлял домой?

– Нет. Я даже встречался с его женой. Она вот умерла недавно. Вот рассказывала, что неоднократно ругала Фомичева, почему он ничего себе не присвоил: ни маленького участочка, ни гречку.

Его любили. Такой командир был. У него лучшим оружием была плетка. Он на рыбалке ее применил однажды. А еще когда на Прагу шли. Нам перегородили дорогу, а он строго сказал, что откроет огонь, если нас не пропустят. И нас пропустили.

А плетку он только по делу использовал. Он же сам трактористом был, в механике разбирался, поэтому знал, кто сочкует, а кто нет. Ему ведь дважды Героя присвоили. Все к нему отлично относились. В Брянске он был начальником корпуса. На фронте его сразу же сделали командиром бригады. До Львова он дошел подполковником. Затем ему присвоили звание генерал-майора. По прибытии в Москву он закончил академию. А он вначале совсем безграмотным был. Зато отучился на одни пятерки. Он во всем отлично разбирался.

Помню случай, когда у нас совещание было (во время боев за Ораву). И как раз «Мессершмиты» налетели. Но все их самолеты подбили. Летели они в сплошном огне. Кстати, никто ведь не говорил, что на Эльбе была встреча с американцами. Они нас хотели порубить, но в итоге их порубили мы, и они бежали на сто с лишним километров.

– А женщины на войне, так называемые «походные жены», у вас были?

– Да, но не у каждого командира. У нас были Зина и Тамара стрелками в батальоне. Тамара в Германии погибла. Точнее мы не знаем, погибла ли она. Ее немцы, мирное население, спасали. Она попала раненая к ним, заболела тифом. Вот они ее выхаживали. Больше о ней ничего не знаем. А у Зины муж позвоночник сломал, и она с ним демобилизовалась. Не бросила его.

В медсанбате у нас девушки тоже были. Фельдшер, другие врачи и хирурги, медсестры. Медсанбатом командовал тогда Гамолеев.

Спали мы в Германии в спальных мешках. Или мы ложились на койку, а сверху перина была. У них все пуховое было.

– А Ваш брат тоже прошел войну?

– Да, его ранило. И после ранения он ушел из армии. Я не знаю больше ничего о нем. Он остался жить в Туркмении. Там ослеп. Я раньше ему говорил, чтобы он переехал в Подмосковье. Он мог и дом купить на тот момент. Но он не захотел. В Туркмении тогда очень хорошо жили. Их президент Ниязов сделал первый набор продуктов питания бесплатным. Газ для пенсионеров бесплатно, бензин тоже бесплатно, электричество бесплатно. Они ведь в Туркмении огромные урожаи собирают. Хлеб на песках! Вначале они садят ячмень, и он вбирает в себя всю соль, а потом уже пшеницу сеют.

– А после войны тяжело было адаптироваться к мирной жизни?

– Голодно было. К тому же я не мог зарабатывать, как пацан. Когда я пошел работать, стало легче, потому что я деньги стал получать.

Вообще после Венгрии меня послали в Суворовское училище в Тулу. А мне так война надоела, что я не пошел в итоге. Я демобилизовался и поехал в село Литвиново. Районкомату я письмо с направлением не давал. А так сразу бы направили в Суворовское. По приезду мне дали талоны, пшено, пшеницу и сыр. Тогда помогали тем, кто пришел с фронта. Но в Литвиново мне больше нечего было делать, и я поехал в Москву к сестре.

Там я закончил 4 класса школы. Ко мне пришел товарищ и предложил с ним пойти в ремесленное училище. Меня сразу не хотели принимать. Тогда я поехал в Министерство трудовых резервов. Мне сказали, что они не в полномочиях заниматься этим вопросом. Тогда я пошел в Президиум Верховного Совета. Попал сразу к секретарю. Он меня направил прямо к министру. Тот спросил, куда я желаю поступить. Я ответил, и меня без проблем зачислили. Так я окончил ремесленное училище и отправился на завод №70.

Потом попал на завод «Красный пролетарий». Стал слесарем-сборщиком. Мы выпускали станки. Работали по 3-4 смены, не выходя с завода, потому что у нас четкий план был. Столько-то отработал – талон дают. Приходишь в столовую. Там дают тебе и первое, и второе, и третье, и 100 грамм. А потом дальше вкалываешь.

Потом, когда я уволился оттуда, несколько заводов еще менял, чтобы опыта набраться. Попал сперва на «Луч», а потом «Алмаз». В Алмазе я стал наладчиком шестого разряда, ремонтником шестого разряда, токарем, фрезеровщиком. С вакуумными печами и станками там работал. Я хорошо разбирался в станковом оборудовании. Оно было разнообразным, как и моя работа. И это мне нравилось. Когда на одном месте работаешь, это уже не то. Если у кого-то станок плохо работал, все шли ко мне. Я говорил, что нужно сделать, чтобы исправить. И всегда оказывался прав.

На стройке я последний раз в Забайкалье был. И там 30 кубов бетона с товарищем перетаскал за смену. Руки уже не держали ничего от переутомления.

– А Вас призывали потом в армию?

– Да, я даже потом пошел по повестке служить еще на 3 с лишним года в Забайкалье.

– А после войны Вам не приходилось доказывать, что Вы были на фронте, рассказывать, откуда у Вас ордена, и так далее?

– Я работал в астрофизике. Приходит ко мне Саша Дигтерев и спрашивает: «Коля, это о тебе написано?» И показал мне газету. А там действительно про моего командира было напечатано. С того момента меня стали отпускать с работы, если командировочные нужны были. Давали столько, сколько было необходимо. Отношение ко мне сразу изменилось.

А потом был случай, когда мне нужно было получать удостоверение. Я пришел в военкомат. Там я написал запрос в Каменец-Подольск. Через 2-3 недели я получил подтверждение о том, что я действительно был разведчиком.

– Спасибо большое за рассказ!