Танкисты

В пылу боя попадания по своему танку не всегда даже замечаешь. Разве что разорвется мощная мина рядом с танком, а болванка только свистнет по броне. Большую опасность для экипажа представляли осколки брони. Причем сама броня довольно вязкая, надежная, но грубо сваренные стыки броневых листов, окалина на внутренней отделке от попадания снаряда давали много мелких осколков, часто губительных для экипажа. Но, скажу прямо, танк Т-34 был сделан на совесть, с душой. Экипаж чувствовал себя защищенным. Другое дело, что артиллерия постоянно совершенствовалась, и неуязвимых танков не существовало.

Там же, под Ельней, на целые сутки я стал командиром стрелковой роты. Вез в полк цистерны с дизельным топливом. Была бомбежка, и мой шофер с перепугу слетел вместе с машиной с моста.. Вылезли с ним из машины, подсчитали синяки и ушибы. Я знал, что рядом стоит гаубичный артполк. Пошел к ним попросить тягач на время. Через километр на дороге встретил какого-то полковника-артиллериста в сопровождении адъютанта. Он спросил меня, кто я такой и куда иду. Все ему объяснил. Полковник заявил, что он командует обороной на этом участке, и приказал принять под командование стрелковую роту, наскоро сбитую из отступавших красноармейцев. Показал рукой участок обороны для роты и добавил: "Отступишь - расстреляю!". Мы окопались, а потом началось... Отбились, выдержали две атаки.

Весь день 23-го, и всю ночь до утра мы принимали на себя удары 16-й танковой генерала Хубе. Они, видимо, почувствовав, что встретили серьезное сопротивление, более основательно подготовили атаку утром 24-го. Но за ночь рабочие с завода вытянули корпуса танков и башен, и установили их в виде неподвижных огневых точек. А 24-го днем к нам на помощь подоспели краснофлотцы. Они дважды... дважды под пение Интернационала в полный рост поднимались и шли за мной в атаку!

Он пропустил колонну танков противника на расстояние, сколько занимал его взвод и начал бить их по борту и в корму. В итоге 16 или 18 танков за несколько минут загорелись. Это только его экипаж, а взвод тоже не сидел. Шолохов начал бить по танкам, сначала с первой, а его экипажи взвода где-то с середины. А авиация противника беспрерывно вела бомбежку, и когда стали гореть немецкие танки, то обволокло всю реку и лес дымом, гарью. Авиации противника стало трудно различить, где наша военная техника, а где немецкая.

Первый бой, мы только первую бомбежку услышали, кругом дым, рвется, когда люк передний закроешь, через оптический прицел только и видишь "земля-небо, земля-небо". Вот и все, командир только указание даст, так ориентир и уловишь. Перед нашей атакой была артподготовка, потом за валом огня мы пошли, на первые немецкие траншеи наехали, я через триплекс увидел, да и почувствовал, что на траншеи наехали. Увидел уже наши первые горящие машины. В первом бою мы много на пулеметы наезжали, командир из пушки и спаренного пулемета лупил. А стрелок-радист, ему тоже через небольшую дырочку многого не видно, ты уже сам что-то через триплекс видишь, в бок его пихаешь, он только поворачивает, диск поставит, и на гашетку нажимает.

Тогда начались тяжелые бои, немцы всегда шли в атаку при поддержке танков, бронетранспортеров, у них была высокая механизация. Вот танки представляли для нас самую большую опасность, потому что единственным средством борьбы с ними у курсантов имелись только бутылки с горючей смесью. Но в итоге мы научились пользоваться ими - надо было просто пропустить танки через окопы, а когда они уже уходили, то по корме бросить бутылку, и такая тактика принесла нам пользу, немцы вскоре почувствовали, что постоянно в атаках теряют танки.

Днем мой взвод в составе пяти машин Т-26 вошел в село, и мы разделились. Я с тремя танками пошел по центральной улице, а мой помкомвзвода Терещенко двинулся с двумя танками по параллельной. И тут началось. Долбили нас со всех сторон. Одну машину сожгли, другую подбили, но экипаж погиб. Я еще успел добежать до танка Терещенко и забрать у него, убитого из залитых кровью рук планшетку с картой, на которую были нанесены координаты немецких орудий... Нас бог хранил: три танка вышли из села и вернулись к своим назад.

Подо мной сожгли четыре машины, но сам я не был ранен. Первый раз выскочил из машины и - как заяц, в сторону, пока баки рваться начали. Гибли в основном командиры, те, кто в башне сидел. Я уже потом дорос до командира роты Т-34, даже исполнял обязанности командира батальона, но в бою всегда сам садился за рычаги. В башню никогда не садился - я уже был ученый. Башню чаще пробивали, и шансов уцелеть, находящимся в ней мало. Может поэтому и жив остался…

...я за всю войну ни одного дня не спал на кровати - то на нарах, то на досках. Механик и радист обычно у себя на сидении устраивались, а мы на боеукладке. Иногда доску на борту возили - внутрь на погон башни поставишь и спишь. Если весь полк ночует, то на моторном отделение расстилаешь брезент, от двигателя тепло…

Вдруг… Шарах-тарах-бабах – в танке все загремело, ну думаю все, поймали  болванку. Навоевались. Потом, какое-то время проходит. Это так  рассказывать долго: оно же там секунды. Двигатель работает! Механик там у  меня сидит – от него я ничего, никаких криков не слышу. Он молчит. Что  случилось? И вроде танк не загорелся ни хрена. Я открываю люк, а на  70-тке люк общий. Смотрю, уже никого и не видно. И где я, чего я?  Непонятно. Вылез. Смотрю – елки зеленые – мы попали в промоину. Эта  промоина как раз по длине танка попалась. Уперлись лбом в одну стенку, а  сзади в другую. Танк, по сути дела, спрятался там, и ни туда, и ни  сюда.

Мы на плотах двинулись через реку, но на середине Днепра нас заметили, стали бить из минометов по воде, и стрелять по нам из пулеметов с высокого противоположного берега. Мы достигли правого берега, поднялись под плотным огнем в атаку и захватили часть немецкой траншеи на бугре. Радист передал, что плацдарм захвачен, и из бригадных тылов стали перебрасывать через реку всех, кого наскребли на расширение плацдарма. Вслед за нами переправился сводный торяд, под командованием командира минометного дивизиона , еврея из Белоруссии майора Герчикова, состоявший из бригадной роты автоматчиков и "сборной" со всех тыловых подразделений. Пока к нам на помощь подошла пехота из какой-то стрелковой дивизии, мы за двое суток отбили 12 немецких атак, и дважды немецкие танки врывались на наши позиции, и просто стирали наши окопы своими гусеницами. Артиллерии с другого берега била и по танкам, и по нам...

Не знаю точно, то ли мина, то ли снаряд, на лобовой броне взорвался. Вспышкой меня ослепило,обожгло лицо слегка. Ни боли, ничего не почувствовал, выскочил на гребень высоты, и вижу - минометы немецкие внизу. В первый раз увидел их вот так подробно. И немцы, очевидно, в первый раз советский танк увидели

Как-то однажды со своим приятелем, когда он еще мог ходить, пошли в пятиэтажный дом. Пришли, ему нужно было краски найти, он художник. И мы в любую квартиру заходили: то труп на плите, то труп лежит в кровати. Эти трупы мы вытаскивали и складировали прямо во дворе. А через несколько дней приезжали или на машине, или на лошади, увозили на кладбище, где сейчас братская могила.

Затем, в июле месяце 1942-го года, наше училище было поднято по тревоге, и тогда нас, курсантов, погрузили в эшелон и повезли в неизвестном направлении. Дорогой присвоили звания: кому дали сержанта, кому — старшего сержанта. Когда же мы прибыли в местечко Сфиликсы под Пензой, нас выгрузили, включили в маршевые роты и отправили на фронт. Дальше снова ехали по железной дороге. Не доезжая до Сталинграда километров где-то 300, нас выгрузили, - поскольку у немцев все-таки имелось господство в воздухе, и это, значит, определенную опасность для нас представляло. И мы в пешем порядке так, наверное, двигались.

Переформирование нашей бригады происходило в Тамбовской области,  недалеко от Мичуринска, станция Хоботово. Формировались до июня, после  чего нас направили на Западный фронт. Западный фронт перешел в  наступление, с задачей выйти к Днепру, но у нас ничего не получилось и в  сентябре нас опять отправили на переформирование, на этот раз в  Московскую область, в район Нарофоминска. Штаб корпуса был в  Нарофоминске, а мы между Кубинкой и Нарофинском. Там такое шоссе, идет с  севера на юг, Кубинка – на севере, Нарофоминск – на юге, а западнее  этой дороги были леса, в которых мы до декабря и находились. А в декабре  мы вошли в состав 6-й танковой армии и с ней мы попали в самое пекло –  Корсунь-Шевченковская операция. В результате этой операции, в которой  участвовали два фронта, 2-й Украинский, которым командовал Конев и 1-й  Украинский, которым командовал Ватутин, была окружена большая группа  немцев, которую пытались деблокировать. Ночью небольшая часть окруженных  сумела вырваться, но в основном они были уничтожены, а мы продолжили  наступление.

Мое родное село было освобождено в конце марта 44-го, и мы ещё на Украине стояли, но командир полка разрешил мне съездить домой: «Даю тебе три дня!» Там больше ста километров, но он мне выделил один Т-34, даже какие-то продукты приказал выдать, чтобы я хоть с какими-то гостинцами домой к матери заехал. И когда я приехал в село, то наш сосед Гречанюк, участник Гражданской войны, всем односельчанам говорил: «Я же говорил вам, что Алексей будет командиром!»

До центра Берлина уже оставалось совсем не много где-то три километра, когда путь полку преградил канал. Он был не широкий, метров тридцать всего, но одетый в гранит, с отвесными берегами. Мостов через канал практически не осталось, но в нашем распоряжении остался Горбатый мост на Потсдамштрассе. Он был заминирован и пристрелян. Саперам удалось его разминировать. Но как его преодолеть? Мы обложили один танк дымовыми шашками. Мыслилось так, что немцы растеряются на несколько десятков секунд и дадут танку проскочить, а во-первых танк дымом прикроет атакующую пехоту.