42590
Танкисты

Ямпольский Иосиф Миронович

- Я родился в 1912 году в селе Дыбенцы в Богуславском районе Киевской области. Отца в 1914 году забрали на фронт, вернулся он домой уже после революции, но через год скончался от осложнений фронтовых ран. Спасаясь от голода и погромов, семья переехала в местечко Богуслав, а через несколько лет в село Яновка. Там я закончил школу-семилетку, учился в механическом техникуме, но в 17 лет, взяв в руки котомку с сухарями, отправился искать работу. В то время начался повальный исход молодежи из сел, все отправлялись на заводы, на заработки. Три года я работал в Днепродзержинске на заводе, сначала чернорабочим, а после токарем. В 1932 году приехал в Киев и стал работать на Механическом заводе. Через пару лет поступил в Киевский индустриальный (политехнический) институт. Закончил его в марте 1939 года, получил специальность инженера-механика химического машиностроения и вернулся на родной завод уже в качестве главного механика.

- Перед войной в армии Вы успели послужить?

- Я учился на военизированном факультете. После командирских сборов, длившихся несколько месяцев, нам всем были присвоены командирские звания, и мы были аттестованы на должность "командир танкового взвода". Военная подготовка была неотъемлемой частью жизни студентов того времени. В институте я успел выполнить норматив мастера спорта по альпинизму, каждое лето выезжая в горы Кавказа и Памира с командой республики. Но самое интересное, что в нашем институте был свой аэроклуб и парашютный кружок. Всего я совершил 49 прыжков с парашютом. Так что к войне я был готов и морально и физически.

- День 22 июня 1941 года. Каким он был для Вас?

- Когда передали выступление Молотова по радио, я собрал рюкзак, простился с женой и пришел в военкомат. Согласно мобилизационному предписанию, в случае призыва я должен был прибыть в течение 24 часов в город Львов, в Стрыйский парк, где дислоцировалась моя танковая часть. В военкомате нас, человек двадцать "львовян" задержали на двое суток. Выяснилось, что наша часть разбомблена и есть указание не направлять во Львов, до особого распоряжения. Нас, группу командиров- "приписников" отправили в Лубны, а оттуда под Харьков, в 615-й запасной танковый полк. Здесь шла формировка отдельных танковых батальонов для фронта.

- Какие танки были на вооружении в вашей части? Каким был для Вас первый бой с немцами?

- Танки Т-26. Были такие легкие танки, ездившие на керосине. Экипаж три человека. Тогда, до первого настоящего боя наши "коробочки" казались нам "грозными боевыми машинами"... Почти все машины были с рациями. Было еще несколько БТ-5 и БТ-7.

За редким исключением, все танкисты были призваны из запаса, так что наша подготовка была, мягко выражаясь, не очень сносной... Но кто тогда имел время основательно готовить резервы! Через три месяца нас кинули в бой. Есть такое село - Килукивка, кажется. Немцы в районе этого села разместили артбатареи и обстреливали трассу, ведущую к Харькову. Засечь и подавить эти батареи наши не могли. Меня вызвал комбат и поставил моему взводу задачу - прорваться на окраину этого занятого немцами села, вызвать огонь на себя, засечь и нанести на карту расположение огневых точек противника, и передать данные по рации на КП. Это задание, по сути, было для нас смертным приговором, но приказ был получен. Я тогда уже был коммунистом, воспитан был фанатиком-патриотом, поэтому готовился к геройской смерти за Родину. Страха не было. Наоборот, какое-то наивное ощущение гордости, что сегодня я погибну за любимую страну, но совершу подвиг... Сейчас смешно вспоминать. А ведь это был мой первый бой. Днем мой взвод в составе пяти машин Т-26 вошел в село, и мы разделились. Я с тремя танками пошел по центральной улице, а мой помкомвзвода Терещенко двинулся с двумя танками по параллельной. И тут началось. Долбили нас со всех сторон. Одну машину сожгли, другую подбили, но экипаж погиб. Я еще успел добежать до танка Терещенко и забрать у него, убитого из залитых кровью рук планшетку с картой, на которую были нанесены координаты немецких орудий... Нас бог хранил, три танка вышли из села и вернулись к своим назад. Терещенко (посмертно) и меня наградили орденами Красной Звезды, остальных танкистов - медалями "За Отвагу".

В октябре 41-го нашу часть разбили полностью. Остатки людей вывели в тыл, в декабре мы получили танки Т-34 и снова вернулись на фронт, на то же треклятое харьковское направление. Только тогда, зимой 42-го я впервые столкнулся с немецкими танками. Через два месяца получил свое первое ранение, и из госпиталя попал командиром батареи в артбригаду. Никто не смотрел при назначении, что я танкист. Командир? Образованный? Из "сорокопятки" стрелять умеешь? - принимай командование. А потом был май сорок второго... Харьковское окружение...

- Перед мной извещение о том, что "старший лейтенант Ямпольский пропал без вести в мае 1942-го". Извещение отправлено Вашей жене. Как же Вам посчастливилось выйти из этого печально знаменитого окружения?

- Я был в заслоне из четырех сотен человек, стихийно созданном каким-то пехотным полковником. Заняли оборону, чтобы, как нам сказали, дать возможность отвести в тыл два полевых госпиталя, битком набитые ранеными. Утром появилась немецкая пехота. Наша цепь встретила немцев огнем. Через несколько минут появились немецкие пикировщики. Дикая бомбежка... Так повторялось несколько раз. Как только наша оборона проявляла признаки жизни, стреляя по приближавшейся немецкой пехоте, так сразу новая волна бомбардировщиков смешивала нас с землей. Немцы не стали тратить на нас танки и мотопехоту. Просто дали своим летчикам порезвиться. К вечеру нас выползло живыми из этого ада всего 19 человек. Я был ранен в ногу. Бойцы несли меня на плащ-палатке всю ночь, но утром оставили меня в небольшом украинском селе на попечении местных жителей и ушли на восток.

Спрятал меня селянин в погребе, по ночам приносил еду и воду, менял повязку на ране. Немцы у него в хате расположились, слышу их разговоры и думаю, сколько мне еще жить осталось. Если найдут - верная смерть. И коммунист, и комсостав, и национальность для плена неподходящая. Шансов нет... Орден с гимнастерки свинтил, петлицы сорвал и сунул в галифе, а толку? Партбилет и командирское удостоверение со мной, надежда какая-то на спасение еще теплилась. А судьба тех, кто без документов из окружения выходил, была мне знакома еще по 41 году… Незавидная участь...

В пистолете оставалось четыре патрона, так и пролежал почти десять суток, сжимая его в руке. Кстати, крестьянина, спрятавшего меня, немцы назначили старостой. Уже в сорок третьем, когда наши освободили это село, написал ему письмо с благодарностью за мое спасение. Это письмо помогло избежать ему репрессий со стороны НКВД, он еще, как выяснилось, был и подпольщиком.

Нога раненая заживала, и на десятый день хозяин дома смастерил мне костыль и ночью вывел меня из села. Показал, где восток, и стал я пробираться к своим. Хорошо, что хоть находился я примерно в 50 километрах от линии фронта. Днем прятался в полях, а ночью ковылял к своим. Я родился под счастливой звездой: вышел к своим на участке, где не было сплошной линии фронта. Рану мне промыли, бинты поменяли. Фельдшер сказал: "Вам бы в госпиталь, товарищ командир", но...

Таких, как я, бедолаг, направляли на фильтрационный проверочный пункт в особый отдел дивизии. Иду я туда, довольный, что у своих нахожусь, и даже не думаю о том, как меня сейчас "прессовать" будут. Солнце ласковое над мной, живи - не хочу. Вдруг окрик: "Ямпольский, ты что здесь делаешь?". Смотрю - на "полуторке" начпрод моей бывшей танковой бригады. Объясняю ему: мол из окружения вышел, иду на проверку. Он мне и говорит: "Не ходи туда, даже не посмотрят, что в форме и с документами вышел. Я на армейский хлебозавод приехал, за хлебом для бригады. Бригада в 30-ти километрах отсюда находится, вышли со знаменем, нас человек сто двадцать спаслось. Подожди меня часок, на обратном пути я тебя подберу. Только петлицы назад пришей и отсюда ни шагу. Жди нас". Боец-шофер дал мне нитку с иголкой... Сидел я и гадал, что делать: идти к особистам или нет. Страшные это были люди… Через час начпрод меня забрал и вернулся я в танкисты. А впереди было Житомирское окружение, пришлось в немецком тылу воевать и под Каменец-Подольском и на Сандомире.

- Какие-то репрессии последовали?

- Допрашивали в особом отделе несколько раз, но особо в печень не вгрызались, скажем так, издевались, но на малых оборотах. Там нас 80% было из бывших окруженцев. Меня трясли только по одной причине: я вышел из окружения самостоятельно, а не в составе группы. Я даже жене первый месяц после выхода из окружения не писал писем - не хотел зря обнадеживать, что живой... А ей уже на меня "похоронку" прислали... В начале сорок четвертого, меня представили к высокому ордену, так особый отдел запорол представление по причине одиночного выхода из окружения - мол, недостаточно проверен... А то, что к тому времени я был уже пять раз ранен в боях, имел несколько боевых орденов и две медали "За Отвагу", их не интересовало. Если вы не знаете, так я вам скажу: на ордена Красного Знамени и Ленина требовалась виза Особого отдела на наградной лист. Сволочная была публика - эти особисты. Могли и офицера по лицу ударить. Наслаждались своей властью и безнаказанностью.

Была еще одна история, связанная с особистами, но вам она покажется фантастической и неправдоподобной, и поэтому поберегу ваш здоровый скепсис. Тогда меня особисты чуть не расстреляли без особой на то причины, но комдив Краснокутский спас. Фронтовикам я бы ее рассказал, они знают, что на войне всякое случается... И подлости на войне было с достатком.

- И тем не менее, расскажите, если возможно?

- Нет, я думаю это лишнее.

А вот другую историю, хотел бы поведать, чтобы вы представили, какой произвол особисты творили. У моей жены два двоюродных брата - оба танкисты, оба Герои Советского Союза: Матвей и Евсей Вайнрубы. Матвей командовал в Сталинграде танковыми частями 62-й Армии Чуйкова, он один раз лично ставил мне боевую задачу, а я даже не знал, что мы с ним, выходит, родня, думал, что он просто однофамилец моей жены. С Евсеем после войны мы общались очень близко. Он был уникальной личностью. В начале войны он был командиром разведки 150-й танковой дивизии. Это был единственный в Красной Армии человек, который, будучи в звании капитана, удостоился в июле 1941 года личного упоминания в немецкой листовке, сбрасываемой на позиции наших войск. Одно дело, когда генералов в листовках упоминали, но тут - всего лишь простой капитан. Я видел эти листовки, текст следующий: "Гоните своего жида-капитана в тыл, иначе вас всех уничтожим и в плен брать не будем". Исключительной смелости был человек.

В конце войны Евсей Вайнруб был командиром 219-й танковой бригады 1-го мехкорпуса. Бригаду придали стрелковой дивизии из 47-й армии для поддержки пехотной атаки. Вайнруб ждал приказа на атаку, но его не было. Запрашивали по рации штаб дивизии - ответа не последовало. Двинул он свою бригаду вперед, но было поздно. Немцы уже успели накрыть наступающую пехоту плотным огнем и перешли в контратаку. Наше наступление захлебнулось. Вайнруба вызвали в штаб дивизии. Комдив, с трудом сдерживая гнев, спросил его: "Подполковник, почему ваши танки не поддержали пехоту?!". Евсей ответил: "Сигнала "В атаку" я не получал". Генерал развернулся к начальнику штаба дивизии: "Вы сигнал комбригу подавали?". "Так точно, - ответил начштаба, - сигнал передан несколько раз, но комбриг на него не отреагировал". Генерал начал орать на Евсея: "Из-за вас полегла половина дивизии! Арестовать!". Из сумрака блиндажа шагнул майор-начальник Особого отдела дивизии и: "Сдать оружие!". Несколько часов продержали в землянке особиста, он вел протокол допроса, но Вайнруб не видел, что записывает майор, протокол на подпись ему не дали. Майор-особист вышел, вернулся через некоторое время: "Встать!- рявкнул он - За проявленную трусость при выполнении боевой задачи военным трибуналом 47-й армии вы приговорены к расстрелу!". Вайнруб опешил: "Какой, к черту, трибунал?! Разве уже было его заседание? Вы что, человека заочно к расстрелу приговариваете?!". Майор, не давая опомниться, приказал своему помощнику-лейтенанту: "Снять с него знаки различия и правительственные награды!". Посадили Евсея в "полуторку" между двумя конвоирами и повезли по полевой дороге. Остановились у стога сена. Лейтенант построил своих солдат в шеренгу: "Заряжай!". Щелкнули ружейные затворы. Вайнруб понял со всей безысходностью: это - смерть, и попросил особиста: "Лейтенант, дай закурить". Особист, поколебавшись, разрешил, но через пару затяжек бросил: "Ну, хватит! Перед смертью не надышишься!". А дальше было, как в кино. На дороге показалась машина. Комбриг сказал: "Лейтенант, посмотри..".. Тот лениво повернул голову: "Ну, положим, "виллис" едет, но тебе-то что?" - "Да к нам он едет! К нам!". Скрипнули тормоза, из машины выскочил майор: "Отставить расстрел!". Спас Вайнруба начальник политотдела бригады Космачев. Узнав об аресте комбрига, он бросился к радисту командирского танка. Тот показал: сигнала на атаку не было. Захватив журнал радиопереговоров, Космачев помчался к командиру дивизии, от него - к командарму... Вот и стоял боевой офицер Вайнруб, и плакал... Что легче пережить: пойти в смертельный бой или изведать торжество чужой подлости?

Но без суда и следствия "поставить к стенке" командира бригады?! Это что - 41-й год?! Комкор Кривошеин обратился лично к командарму, требуя наказать особистов, но... А как стреляли заградотряды людей под Сталинградом, я видел неоднократно... Но там уже был край, выбора не было. Мы были должны умереть, но удержать город. Все знали: отошел живым и без приказа - расстрел! Оружие бросил - расстрел! Такое было время...

- Сотни книг, тысячи статей написаны об обороне Сталинграда. Но простых солдатских рассказов о происходившем в городе очень мало. Полный кавалер орденов Славы разведчик Ефим Минкин хорошо Симонову рассказал. Да Виктор Некрасов в своей знаменитой книге. Но в основном публиковались мемуары старших командиров. Вы были командиром танковой роты и батальона в боях за город. Что для Вас означает Сталинград? Как использовались танки в городских боях?

- Вряд ли найдется писатель, который бы обладал достаточным талантом поведать, что творилось в Сталинграде в сентябре и в начале октября сорок второго… Тут новый Лев Толстой нужен... Любой, кто там был, скажет: я был в аду... И это будет правдой.

После харьковской трагедии бригаду послали на переформировку в Сталинград. Ехали к городу и попали под бомбежку. Нашему эшелону не очень досталось, а вот эшелону, идущему к фронту с пополнением и стоявшему рядом с нами на разъезде на соседнем пути, немцы "дали прикурить". Сотни убитых и раненых. Нам в теплушку закинули несколько раненых, мол, на ближайшей станции есть госпиталь, там калечных и заберут. Но до этой станции мы ехали целую ночь, путь был разбомблен, и пришлось ждать, пока восстановят дорогу. Рядом со мной положили раненого бойца, ему оторвало ногу. Он был в сознании. Успел рассказать, что третий раз едет на фронт, и третий раз его ранят при бомбежке эшелонов идущих к фронту. Третье ранение, а немцев в глаза не видел... К утру он скончался, мы ничем не могли ему помочь. Я еще подумал, что после формировки и мне придется в третий раз проделать путь к передовой.

В летних боях в излучине Дона мы участия не принимали. Сталинград жил мирной жизнью до середины августа. А потом наступила наша очередь...

Город Сталинград своеобразной планировки. Раскинулся по берегу Волги на несколько десятков километров в длину, а самая широкая часть от берега была не больше четырех километров. 23 августа нам зачитали приказ командующего БТВ фронта генерала Штевнева о наступлении на немецкие части, прорвавшиеся в районе поселка Тракторного завода. Город горел после тяжелой бомбежки. Нефть из поврежденных хранилищ загорелась и хлынула к Волге. Река горела в буквальном смысле. Все небо было закрыто сотнями немецких бомбардировщиков. Нашу бригаду зачислили в 23-й танковый корпус, понесший огромные потери в предыдущих июльских боях. Командир корпуса генерал Абрам Матвеевич Хасин лично подошел к каждому командиру, пожал руку, напутствуя в бой. Немецкие танки стояли в полутора километрах от территории заводского поселка и ожидали, пока их пехота подтянется. Если бы они в тот день рванули вперед, не ожидая со своей немецкой пунктуальностью соответствующего приказа, - битвы на Волге возможно бы не было...

Там для меня впервые случился встречный бой с немецкими танками. Два из них моему экипажу удалось сжечь. Но постепенно, неся потери, мы откатывались в городскую черту. Танки были, Тракторный завод продолжать выпускать машины почти до конца сентября. Но использовать танки массированно мы не могли. Обычно рассредоточивались по две- три машины на разных участках для поддержки пехоты. Если танк подбивали, то его окапывали, превращая в ДОТ. А вот немцы перли танковой массой. До сих пор помню бой за Силикатный завод, но очень тяжелый бой был, когда собрали вместе бригаду подполковника Удовиченко и полковника Кричмана для отражения атаки южнее Тракторного. Там немцы пустили на нас одновременно 150 танков. С этого боя мало кто вышел живым и у нас, и у немцев. Поначалу даже не было сплошной линии фронта - не поймешь, где противник, а где свои...

Человек в Сталинграде жил три дня максимум. Я не успевал даже познакомиться с новыми экипажами, как люди гибли. Один экипаж запомнился. Командир был лейтенант 18 лет, фамилия его, если помню правильно, Гершензон. Лицо у него было такое одухотворенное. Я даже подумал: "Если выживет, после войны поэтом будет"… Через две недели их убило при бомбежке. Принесли планшетку этого лейтенанта, а там тетрадка с его стихами. Строки одни запомнились: "Придем мы к Сталинграду стариками, чтобы у Волги юность вспоминать"... В танкисты набирали людей отборных, как тогда говорили, "проверенных на чистом спирте", но порой даже мы испытывали страх. Огонь был таким смертельным, что когда нас подожгли, экипаж боялся выскочить из горящего танка. Механик-водитель был сразу убит, когда выбирался через свой люк. Пришлось силой и матом в дыму выпихивать из танка ребят. Первый проскочил удачно, второй ранен в руку. Я покидал машину последним. Отполз метров на десять, и тут танк взорвался... Раненые не покидали своих товарищей. И мы, и немцы осатанели до такой степени, что, казалось, с обеих сторон воюют смертники, мечтающие побыстрей отправиться на тот свет. Помню, нашему комиссару батальона, моему тезке и земляку, оторвало ногу, и ночью его должны были переправить через Волгу. Комиссар лежал с бледным, обескровленным лицом, по которому текли слезы. Мы пришли на берег проститься с комиссаром. Он сказал: "Не от боли плачу, ребята, а от обиды, что не могу дальше фашистских гадов убивать! Прошу вас, добейте немцев!"

К пехоте как-то пошел - договориться о взаимодействии перед атакой. Дом четырехэтажный, руины стоят. Вдруг внезапный прорыв немецкой штурмовой группы, немцы нас загоняли наверх, забрасывая гранатами. Все патроны своего ТТ расстрелял, взял у убитого бойца винтовку... Из подвала мы отступили на четвертый этаж, пока нас всех не перебили. По обгорелой водосточной трубе я сумел спуститься вниз. Человек десять немцев стреляли в меня в это время, но просто чудо! - ни одна пуля не задела меня... Ночью отбили этот дом обратно и нашли еще одного выжившего пехотинца. Он был тяжело ранен, лежал без сознания и немцы приняли его за убитого...

Придали нас как-то курсантскому батальону, вроде Грозненского пехотного училища, для огневой поддержки. В атаку курсанты сходили, назад всего восемь человек живых вышло. Ездили мы там по трупам, которые, казалось, лежат на каждом метре Сталинградской земли. Только по цвету шинелей и узнавали: по своим едем или по немцам. Земля вся дыбом стояла, ровных участков не было, даже нижний аварийный люк мы не могли открыть, несмотря на то, что клиренс позволял: люк упирался или в труп или в груду метала и кирпича. Самое страшное, что я видел на войне, это даже не истребительная бомбежка под Харьковом или ночной бой на Курской дуге, где все вели огонь, не особо разбирая, где свои танки, а где немецкие. Это - атака бригады моряков-тихоокеанцев. В полный рост, через стену огня - на пулеметы, в лоб. Тысяча людей погибла за считанные минуты... А один раз на моих глазах пошла на дно Волги баржа с ранеными. Немцы разбомбили ее, так вода в реке стала красной от крови... Сотни немецких самолетов висели в небе над Волгой днем и ночью.

В начале октября мой танк опять подбили, и я был снова ранен в ногу. В тот день мой танк занимал позицию в 100 метрах от Волги. Понимаете, всего 100 метров советской земли было за нашей спиной. Мы знали, что не отступим... Перевезли ночью через реку и отправили в село Комсомольское на левобережье. Обычно, половина раненых погибала на переправе. Поток раненых был таким огромным, что в госпитале закончились анестезирующие средства. Это меня перевезли на другой берег сразу после ранения, а многие по две недели пролежали в подвалах домов, в медсанбатах. Доктор сказал: если сегодня тебя не прооперируем - загнешься от гангрены. Влили в меня два стакана спирта, четыре человека держали за руки и ноги, а хирург оперировал. И такое бывало. Отправили в госпиталь в Саратов, через два месяца вернулся на фронт, опять на Сталинградское направление.

К фронту подъезжал - мысли и ощущения были очень грустные, думал, что теперь меня точно убьют, сколько можно в "орлянку" играть с судьбой. Но рядом шли колонны наших войск, посмотрел я на всеобщее воодушевление и желание разгромить врага, и мне даже стыдно стало за себя, чего это я скис. Попал в бригаду Филипенко.

В начале февраля сорок третьего я попал в центр Сталинграда. Ужасная картина: все подвалы были забиты немецкими ранеными солдатами и офицерами, умирающими от ран, голода и холода. Тяжело было смотреть на их мучения, но после того, что мы испытали в осенних боях, жалости к немцам никто не испытывал. Наши медработники не успевали оказывать немцам помощь. Был приказ: пленных не убивать, но некоторые из нас бродили среди рядов раненых, выискивая эсэсовцев. Этих пристреливали на месте, определяя принадлежность к СС по обмундированию. Поразила еще одна вещь: чуть ли не каждый десятый в немецкой форме был из бывших солдат Красной армии, с ними тоже не церемонились. Ожесточение людей было предельным. Все улицы были завалены трупами замерзших немцев. Сами пленные немцы растаскивали их по сторонам, чтобы можно было пройти-проехать. Зацепят крючком за ноздрю и волокут. Немцы со своих убитых снимали сапоги. Технология простая: ударят ломом по щиколотке, она крошится и тогда можно легко снять сапоги... Хватит вам подробностей?

 

- Еще раз повторюсь, о Сталинграде написано много. Но какой случай остался в Вашей памяти, который не упомянут историками в многочисленных монографиях?

- Об этом спросите историков, у них все архивы под рукой.

Наверное, случай на Тракторном заводе остался неизвестным или не отмеченным в публикациях. В сентябре 42-го обе противоборствующие стороны вовсю использовали трофейные танки. Мне один раз пришлось отражать атаку семи Т-34 с немецкими экипажами и даже пару дней сидеть в трофейном немецком танке, приспособленном под огневую точку. У них внутри танка сидишь - ощущение, будто в удобной комфортабельной комнате находишься. Так вот, шла наша танковая колонна примерно из двадцати танков на ремонт. Четыре немецких танка в сумерках втерлись в эту колонну - никто подвоха не почувствовал - и заехали немцы на территорию ремонтной площадки Тракторного завода, встали по углам. И открыли огонь по танкам, людям, цехам. Пока их удалось убить, они много бед натворили, такой "праздник" нам устроили... Немцы умели жертвовать собой тоже...

В сорок четвертом году, весной, на Украине, ведем одного майора "в расход" пускать, а он нам в лица плюет, а мне кричит: "Юде! Швайн!"... Они тоже умели достойно умирать... Из Житомира прорывались, уже без техники. Большой толпой шли. Против нас где-то примерно рота немцев стояла. Они осознавали, что если примут бой - им каюк, но не дали нам спокойно пройти. Всех их в рукопашной и забили... Так что воевали мы с сильным и опытным врагом, который свою шкуру не особо жалел...

- После всех Ваших многочисленных ранений, Вы еще в сорок четвертом году были признаны негодным к строевой. Орденов полна грудь... Дипломированный инженер. Почему Вы все-таки вернулись на передовую?

- Предложили мне работу в народном хозяйстве - в том же Сталинграде - быть инженером на восстановлении нефтезавода, или в трофейный отдел армии перейти. Танкистом я дальше быть не мог: у меня к тому времени уже не ноги были, а пособие по военно-полевой хирургии для студентов. Дали мне после госпиталя отпуск. Поехал в Киев, город разрушен. Пытался найти хоть кого-нибудь из родных и знакомых - все погибли. Пришел к своему дому, а мне люди рассказывают, что мои родственники успели спрятаться, когда всех гнали на убой в Бабий Яр, да соседи их выдали... Стояли на переформировке в Богуславе, в городке, где прошло мое детство. Назначили меня комендантом города. Никого из тех, кого я помнил, в живых не было, всех немцы убили. Я и до этого особых сантиментов не испытывал к врагу, а тут... Короче, не мог я себе позволить, что без меня войну закончат. Дальше я воевал уже по инженерной специальности - зампотехом 42-й бригады в 13-ой дивизии РГК. 19 января сорок пятого переходили польско-германскую границу. Заехали в какой-то городок. Я водителю говорю: "Вася, ты что встал посреди улицы, из-за тебя танки не пройдут. Прими правее в сторону". Он и принял правее - прямо на немецкую противотанковую мину... Опять множественные осколочные ранения. Из госпиталя вышел инвалидом, на костылях, 27 декабря 1945 года.

- После войны не хотелось снова побывать в Сталинграде, как писал ваш погибший танкист, "чтобы у Волги юность вспоминать"?

- Мне после войны Сталинград часто снился, не отпускала меня война. Но прошло тридцать лет после Победы, пока я решился на эту поездку. Сначала пытался найти кого-то из своего танкового батальона. Нашел двоих, один уже был фактически при смерти - фронтовые раны его доконали. Приехал ко второму в Россию, позвал с собой в Волгоград. Он ответил: "Юзеф, пойми, сердце мое уже больное, боюсь, не выдержит оно, когда все эти жуткие воспоминания нахлынут".

У нас в Киеве формировали фирменные "туристические" поезда для поездок организованных групп. Один из этих маршрутов был Киев-Волгоград. Осень уже стояла. Водят нас экскурсоводы по местам боев, а у меня каждое место связано с горькой потерей боевых друзей: там Коля сгорел, здесь Сашку подбили, а здесь Ивана осколком бомбы насмерть... Это сейчас из памяти многие фамилии стерло, а тогда помнил всех поименно...
Наглотался я там слез и валидола...

Привезли нас на Мамаев Курган. Рядом стоит группа студентов и преподавателей из ГДР, из Берлинского университета. Один немец пожилого возраста посмотрел на мои орденские планки, сам подошел, и на приличном русском языке заговорил со мной. Спрашивает: "Где вы воевали в Сталинграде?". Показал рукой свое направление, сказал, что воевал танкистом. Он говорит: "Стоял напротив ваших танков в сентябре сорок второго", - и даже улицу назвал, где наш штаб находился. Бывший сапер, унтер-офицер, а ныне профессор университета. Он сдался в плен уже в самом финале битвы, вместе со штабом Паулюса.

За пару лет до этой поездки, читал в "Комсомольской правде" о подобной встрече двух бывших противников на Сталинградской земле. Думал, заливает журналист, а тут со мной такая же история наяву, просто невероятно, какие сюрпризы жизнь подкидывает! Выходит, и немцев тянуло на места своих боев съездить. Стоим, разговариваем с ним, но вдруг я понял, что ни он, ни я ничего друг другу не простили. Он мне - поражения и плена, я ему - гибели друзей и родных. Война для нас так и не закончилась...

Интервью:
Григорий Койфман

Лит. обработка:
Григорий Койфман

Наградные листы

Рекомендуем

Мы дрались против "Тигров". "Главное - выбить у них танки"!"

"Ствол длинный, жизнь короткая", "Двойной оклад - тройная смерть", "Прощай, Родина!" - всё это фронтовые прозвища артиллеристов орудий калибра 45, 57 и 76 мм, на которых возлагалась смертельно опасная задача: жечь немецкие танки. Каждый бой, каждый подбитый панцер стоили большой крови, а победа в поединке с гитлеровскими танковыми асами требовала колоссальной выдержки, отваги и мастерства. И до самого конца войны Панцерваффе, в том числе и грозные "Тигры",...

Великая Отечественная война 1941-1945 гг.

Великая Отечественная до сих пор остается во многом "Неизвестной войной". Несмотря на большое количество книг об отдельных сражениях, самую кровопролитную войну в истории человечества нельзя осмыслить фрагментарно - только лишь охватив единым взглядом. Эта книга предоставляет такую возможность. Это не просто хроника боевых действий, начиная с 22 июня 1941 года и заканчивая победным маем 45-го и капитуляцией Японии, а грандиозная панорама, позволяющая разглядеть Великую Отечественную во...

«Из адов ад». А мы с тобой, брат, из пехоты...

«Война – ад. А пехота – из адов ад. Ведь на расстрел же идешь все время! Первым идешь!» Именно о таких книгах говорят: написано кровью. Такое не прочитаешь ни в одном романе, не увидишь в кино. Это – настоящая «окопная правда» Великой Отечественной. Настолько откровенно, так исповедально, пронзительно и достоверно о войне могут рассказать лишь ветераны…

Воспоминания

Показать Ещё

Комментарии

comments powered by Disqus